Пожил... пожил я больше других, но ничего не видел - не мог, не дали.
Сейчас там, снаружи, всё совсем по-другому.
Нам показывают иногда новости по телевизору. Сначала я жадно ловил эти крохи, но в последнее время перестал - видеть, как оно там всё меняется без тебя, со стороны, не быть частью этого - больно.
Я ведь прекрасно знал, что, кроме как в новостях, этот новый мир и не увижу. Так и чего тогда смотреть... Те, кто здесь недавно, смотрят, а я здесь слишком давно. Не вижу смысла.
Я вообще уже ни в чём не вижу смысла. Это они хорошо придумали с сывороткой. Наказали так наказали.
Когда я сюда попал, мир был совсем другим, это понятно. Однако сыворотку эту уже тогда изобрели. Специально для таких, как я.
Раньше как было: получил человек сто с лишним лет срока, а отсидел сколько смог, так и умирал. Редко кто и половину срока отсиживал. Получалось то же самое, что и пожизненное. А потом придумали сыворотку.
Её вводят раз в год, в день рождения, и она продлевает жизнь на ещё один год. Сначала определяют оптимальный срок жизни, а когда он подходит к концу, начинают вводить сыворотку.
Она не для нас, конечно, придумывалась - для них, в первую очередь. Для тех, кто живёт с той стороны решётки.
Я не так много об этом знаю, но слышал: за год работы - год жизни, когда выйдешь на пенсию. Сколько отработал - столько потом проживёшь. А если оптимальный срок меньше, чем пенсионный возраст, то сыворотку вводят до пенсии. И они живут потом ещё долго. Путешествуют. Смотрят мир.
Мы... мы - другое дело.
Я первую дозу получил, когда мне было восемьдесят. Сейчас мне сто сорок. А попал я сюда в двадцать.
Почему... Тогда вошло в силу движение за чистоту расы. Ничего нового, всё то же, что и в прошлом и позапрошлом веках.
Я искренне верил в те идеалы. Участвовал в погромах. Убивал людей. Сейчас понимаю: кретином я был малолетним. Если бы знал, чем всё это закончится, сидел бы тихо и ни в какие движения не лез. Сто двадцать лет - и все здесь. А мог бы быть там. Жить, как все. Любить, как все.
Кретин.
Сегодня мой день рождения. Сегодня истекает срок. Сегодня меня сотрут, потому что жить мне нельзя, я ведь должен был умереть ещё сорок лет назад.
Меня ведут по длинному коридору без дверей и окон. Он абсолютно серый.
Меня приводят в комнату, где ждёт представитель комиссии.
Он сидит лицом к двери, ему лет пятьдесят на вид - наверное, он ещё проживает свою первую жизнь.
За его спиной - большое окно. Внешний мир отгорожен от меня решёткой. Я стараюсь не смотреть туда.
- Заключённый номер 389142.
Меня усадили на стул.
Представитель заговорил:
- Вы получили пожизненный срок за убийство шестерых человек и ещё шестьдесят лет за участие в экстремистском движении. Продолжительность вашей жизни была определена в шестьдесят лет, соответственно общий срок вашего заключения составил сто двадцать лет.
Пауза. Я молча смотрю на представителя. Он выглядит совершенно бесстрастным, безразличным, я не могу понять, о чём он думает.
- Сегодня истекает срок вашего заключения. Вы знаете, что это означает?
Как будто я могу ответить что-то кроме 'да, знаю'. Тем не менее киваю.
- Вы посещали занятия по групповой терапии?
Как будто у меня был выбор. Попробовал бы я их не посещать. Снова киваю.
Ну что за вопросы. Ему самому не надоело? А я опять киваю. Как китайский болванчик.
- Вы раскаиваетесь в содеянном?
Я молчу. Я не знаю, что отвечать. Я думал об этом, конечно, но всё равно не знаю.
Представитель выжидательно смотрит на меня.
- Не знаю, - честно говорю я.
- Вы бы поступили по-другому, если бы знали, какие последствия это повлечёт?
То, что я убивал... я, конечно, не стал бы делать этого снова. Но потому ли, что мне было жаль тех людей? Вот в этом я никак не мог разобраться. Это было так давно... Я и не помню уже их лиц. И всё же:
- Да.
- Почему?
Зачем он обо всём этом спрашивает? К чему весь этот разговор? Почему бы ему просто не стереть меня, и дело с концом? Но я должен отвечать.
- Мог бы прожить жизнь как нормальный человек. Мог бы быть сейчас там.
Представитель лишь кивает, никак не комментируя сказанное мной.
- Это всё.
Я вижу, как он берёт в руки штамп. Потом смотрит на меня, пристально, как будто я что-то ему не сказал и он теперь пытается прочесть это, проникнув в мой разум.
Я смотрю на него в ответ.
Я устал ждать.
И он ставит штамп в моё личное дело.
Вот и всё.
Теперь-то меня уже точно поведут на стирание.
- Девятнадцать лет, - говорит он. - Столько, сколько Вы прожили до того, как вступили в движение.
Я не понимаю, о чём он говорит.
- Жить будете в специальном центре. Работу Вам тоже предоставят, но только заработная плата. - И уже обращаясь к конвою: - Можете увести бывшего заключённого.
А я, не отрываясь, смотрю в зарешёченное окно и отчаянно пытаюсь понять, почему я ничего не чувствую.
Почти двадцать лет жизни в том мире за стеной. Почти двадцать лет жить, как нормальный человек. Посмотреть мир - не этого ли я хотел?