|
|
||
ИМПУЛЬС ДЛЯ ВООБРАЖЕНИЯ.
У писателя Достоверского стаж творческой деятельности был еще не настолько велик, чтобы не волноваться, вскрывая конверты, получаемые из редакций. На этот раз один солидный литературный журнал возвратил ему рассказ. Прочитав рецензию Достоверский не только разволновался, но и расстроился. "Сюжет надуман", стыдила рецензия, хотя на самом деле тот был честно добыт автором в собственных странствиях по жизни. Рецензия настаивала на неправдоподобности ситуаций, а Достоверский готов был поклясться, что все они без исключения наблюдались им лично и что он был непосредственным участником всех из них. Да иначе и быть не могло
начисто был лишен ее с самого детства. Но почему-то так случается,
что,например, человек без музыкального слуха обожает
петь, тупой - без конца острить, косноязычный - много говорить...
Справедливости ради надо сказать, что других необходимых писателю
качеств у Достоверского было предостаточно.
Выучившись ремеслу в литературном институте, он стал профессионалом, но
известность не спешила к нему со своими почестями. Ах, как о ней мечтал
Достоверский! Отсутствие способности фантазировать он считал временным.
Для включения воображения должен возникнуть импульс, и он терпеливо ожидал
его прихода, а пока можно довольствоваться творением добросовестных
подробных описаний увиденного и услышанного. В конце концов, если тебе
удается подмечать суть в житейских перипетиях, то и это уже немало. А
Достоверский был далеко не верхоглядом.
До сих пор всё складывалось более или менее благополучно. Последняя же
рецензия не только обижала, но и обескураживала. Где же брать теперь
материал для работы, если единственный его источник - жизнь - не устраивал
редактора?
Подумав, Достоверский решил направить рассказ в менее солидный журнал и немного повеселел, но мысли о рецензии не оставляли его. С одним из замечаний рецензии, пожалуй, можно было согласиться. Его упрекали в том, что его герои говорили слишком правильным литературным языком. Верно, был грешок. В диалогах Достоверского больше заботил смысл. Может быть в этом загвоздка? размышлял он, направляясь по перрону к электричке, которая должна была увезти его на дачу. Перестать править речь?
в котором намеревался расположиться. Он занял место в середине вагона, у окна, и мысли его уже готовы были двинуться в прежнем направлении, но тут на противоположном сидении стали устраиваться две молодые мамы, одна с годовалым ребенком, пол которого Достоверский определить затруднялся, и вторая с карапузом лет четырех-пяти. Писатель решил отложить анализ своих неудач на более подходящий момент, развернул газету и углубился в чтение. Электричка тронулась. Народу в вагоне было мало, ибо был день и до часа пик было еще далеко. Молодые мамы, удерживая малышей на руках, принялись оживленно болтать, ничуть не обращая внимания на писателя.
Статья в газете показалась Достоверскому скучной, он собрался подремать, но новая мысль, более свежая, решительно воспротивилась праздному время провождению. Идея состояла в следующем : не засыпать, а прислушаться к разговору мам, откуда попытаться уловить что-нибудь интересное из современной лексики( молодые мамы всё-таки обширная специфическая социальная группа). А может быть( чем черт не шутит!)может быть и возникнет, вот прямо сейчас, долгожданный импульс и воображение породит новый сюжет для рассказа!
Поддавшись заманчивой идее, Достоверский, как и подобает настоящему
писателю, незаметно подглядывая из-за газеты, начал с мысленного описания портретов возможных героинь, одновременно прислушиваясь к их разговору. Первая мама, что сидела подальше от окна, была крепкого телосложения. Короткая шея, богатырская грудь, да и всеми остальными членами она напоминала штангиста, втиснутого в женское платье. Могуче выпиравшая из напрягшегося ситцевого платья плоть повсюду была гладка и недеформируема, даже там, где область живота была нагружена упитанным спящим четырехлеткой. Тот однако, не испытывал тех неудобств, какие должны чувствовать спящие на туго накачанных надувных матрацах, и мирно посапывал, прижатый к животу увесистой конечностью мамы, никоим образом не вписывавшейся в понятие Достоверского о женской руке. Портрет этой мамы составился быстро, хотя может вышел и не очень выразительным: круглое лицо, мелкие круглые белесо-голубые глаза, широкий как бы расплющенный нос, если смотреть в фас, тонкогубый маленький рот. Если бы Достоверский увидел профиль, он вероятно обнаружил бы еще нежелание носа мамы-крепышки высовываться за плоскость лица на всем своем протяжении. Лишь в самом своем конце, уступив требованиям природы он чуть выдавался вперед и вверх отверстиями ноздрей... Но мама- крепышка головой не вертела, как впрочем и другая мама, без умолку говорившая, сидевшая прямо напротив, в позе с повернутой к подруге головой, то есть профилем к Достоверскому. Это обстоятельство позволило писателю легко переключиться на вторую героиню, ничего не меняя в сложившейся диспозиции. Правда, его то и дело отвлекал пристальный заинтересованный взгляд пускавшего слюни малыша, висевшего на маминой руке так же, как обычно виснут дети постарше на перилах лестниц . Поизучав доступную часть лица второй мамаши, писатель решительно ничего не нашел, за что бы можно было зацепиться. Лицо было столь обычным, что портрет вообще не получался. Скажем, глаза были ни большими ни маленькими, ни широко посаженными ни близко - обычные, нормальные глаза. Тоже самое можно было сказать о бровях, ресницах, ушах, носе. Никаких аномалий, никаких заметных отклонений от нормы. Достоверский начал было впадать в тихое отчаяние, как вдруг предмет его исследования повернул голову, взглянул на секунду в окно и тем самым открыл на короткое обозрение противоположную часть лица.
Глаз, скрытый прежде от писателя и предполагавшимся нормальным, таковым собственно и открылся, но с какой замечательной подробностью! Прямо под ним выделялся такой живописный синяк, что он требовал отдельного описания. Первое широкое черное кольцо опоясало весь глаз и от этого казалось, что сам глаз жил на дне черного провала. Ниже следовала ядовитая желтизна второго полукружия. Много ли здесь надо писателю, даже и без воображения? Лед тронулся...Портрет сверстался.
" Еще бы сюжет...", нескромно заикнулся в мыслях Достоверский и тут сообразил, что увлекшись описаниями портретов, вовсе не слушает будущих героинь рассказа. Напрягши слух, он полез за блокнотом и ручкой, не очень надеясь на память и, изготовившись, снова замаскировался газетой.
" .... с Анькой протрепалась"- тем временем услышал писатель тараторящий голос и отметил, что он принадлежит портрету с синяком. "Прихожу, а Колька уже дома, пьяный"- частил тот же голос, -Пьяный, он злой как цепной кобель. Я - шасть в комнату, мальца укладывать, а он за мной. "Где шляешься, сука", орет, да ка-ак дернет за кофту. Я оборачиваюсь, у Аньки, говорю, была. А он : "Врешь, курва ", и ка-ак звизданет... Разукрасил, хоть не показывайся..Ревнивый,страх.."-гордо улыбнулась владелица синяка.
- А ты что ? - чуть повернув голову спросила крепышка.
- А я что.Завыла, пацана в охапку и ванную. Там ручки нет. Дверь не сорвать. Отсиделась. Первый раз что-ль.
- - Ну и дура. Засадила б на пятнадцать суток..
- За что-й то? Говорят, бьет, значит любит.
- - Любит, - повторила крепышка с каким-то особым шипением в
голосе, заставившим Достоверского выглянуть из-за маскировки. Глаза крепышки сузились, рот сжался, почти исчез, а с носом или вернее с его оконечностью, сделалось что-то такое, что Достоверскому напомнило подвижный поросячий пятачок.
- Козлы вонючие, -продолжила короткошеяя мамаша и злобно зыркнула в сторону писателя. Достоверский ретировался за газету, соображая, что это вероятно, относится не только к нему, а ко всем мужчинам вообще.
- Любит, - будто выжимая из утробы ненавистное слово прошипела
крепышка и продолжала. - Мой теперь тоже любит. Слышь, зимой перед
новым годом две ночи не ночевал. Потом приперси. Смелай. Под
мухарем. Говорит : "Я ухожу от тебя. Я другую люблю."
Писатель осторожно выглянул из-за газеты. Лицо говорившей
выражало полное удовлетворение.
- Зинкин тоже загулял, - участливо откликнулась мама с синяком, так та в партком сразу. Там быстро мозги вправили...
- Куда-а ? - презрительно потянула крепышка. - Я братьев вызвала. Достоверский представил как выглядят братья крепшки и содрогнулся.
- Рога пообломали, теперь как шелковый ходит.
Достоверский записывал, а крепышка продолжала.
- Телефон этой шалавы из пинжака у него вытрясла. Набрала, говорю: "Тебе, падла, холостых мало? Еще раз подойдешь к моёму, патлы выдеру. Кипятком ошпарю..Зенки кислотой промою, чтоб на чужих не пялилась.
Она довольно засмеялась, отчего карапуза стало подбрасывать на мамином животе. Но он так и не проснулся. Смеялась и владелица синяка. Ее дитя все так же с неослабным интересом наблюдало за шуршащей газетой Достоверского...
Писатель сидел в тиши увитой диким виноградом веранды, перечитывал записи в блокноте, перебирал в голове возможные варианты будущего рассказа.
"Напишешь как есть - вернут!, - невесело подумал Достоверский, -
скажут надумано. Две мамаши, в электричке... разве об этом говорят молодые женщины?...И с языком, скажут, бросились в другую крайность. Уголовно- бытовую феню выдаете за язык молодых мам... И будут правы. Господи, ну почему бы не нафантазироватъ? Напишу,что они обсуждали нехватку детских садиков, отдельных квартир, говорили о продовольственной проблеме, о том как воспитывать своих детей, будущих граждан...И заодно каждая вспомнит историю своей любви... Сделаю их красивыми... Вот и будет рассказ...
Как-то совсем некстати в памяти писателя всплыл черно-желтый
синяк, расплющенный нос...вибрирующий от смеха живот-барабан,
на котором вздрагивал маленький гражданин.".
и Нет, не смогу " - вздохнул Достоверский и тщательно разорвал наброски, сделанные в блокноте. И на этот раз импульс не возник. Новый рассказ не получился.
КОНЕЦ.
14.04.89 А. Горин.