Ночь в Косарстане
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Эпическая сага повествующая о мало известных широкой публике русских-народных контактах с инопланетными цивилизациями
|
Невиданная тишь стоит над деревней летними вечерами. Петушиный крик буравит порой бездонно голубой зенит и растворяется где- то в полукилометре от земли, заставляя звучать все предметы едва слышными колокольчиками. Словно струна, тронутая и заглушенная, но вызвавшая колебания остальных. Небо чисто, только у бледной Луны толпятся невесомые текучие облака, да цветной каймой осел на горизонты закат, пластами оранжевого и розового света. На холмах, над чистой широкой рекой золотятся свежим деревом в лучах закатного Солнца дома. Миг- и Солнца нет. Но ничто не изменилось, лишь покой наполняет перевёрнутую чашу небес. Его невидимые струи вздымаются от отдыхающей земли.
Сортир был наклонён под 40 градусов к базовой плоскости. Павлуха, при помощи банки из под краски на длинном черене, аккуратными и точными движениями черпал из ямы карего цвета жидкость, периодически помешивая "деловым половником" в яме для равномерного распределения консистенции. Дрёма, бывший "на подхвате" и только помогавший таскать "флягу" к "могильнику" стоял поодаль в позе микелянжеловского Давида и покуривал, изредка подавая полезные советы и ободрительные реплики. Довершая картину, в просцениуме, под калиной скучал Стёпушка, а на крыше бани собралось человек десять ворон, которые, как одна, во все глаза наблюдали за трудовым процессом. Короче говоря, зрителей, как всегда было много больше чем работников. Хорошо ещё, что никто кроме Дрёмы советов не давал: Стёпкин рот было забит калиной, а периодически слышавшееся раскатистое: "Карр!" Дрёма с Пашкой на свой счёт не принимали.
Очередная фляга была полна и, подхватив её за ручки, парни скорым шагом двинулись в дальний угол огорода. Как уже было сказано, под калиной ковырял в носу Стёпушка. Он рвал с куста гроздья крупных красных ягод, клал в рот и, разжевав, глотал. Это вообще было в Стёпкином духе: чего - ни будь жрать когда другие работают. Мимо, мелкой рысью пробежали Павлуха с Дрёмой и даже кто- то из них крикнул "Не раскачивай!" так, что вороны бросились в рассыпную. Фляга, удаляясь, продолжала раскачиваться и теперь уж оба носильщика, не переставая, орали друг на друга, чтоб не раскачивал, и быть бы испачканной паре брюк, но в самый последний момент сосуд глухо шлёпнул дном о свежевынутый грунт у края "могильника". Стёпушка от калины видел, как осторожно его накренили, и как у Павлухи вырвалось невольное: "Пошла, стерва!". Скоро процесс был завершён, "могильник" засыпан, и земля над ним утрамбована.
Стёпка намыл руки вперёд всех и, пока Павлуха с Дрёмой смывали трудовой пот и, по лошажьи фыркая, плескались под краном, позвонил ногтями о стекло веранды и заорал:
--
Повара! Эй, повара! - в ответ в дверь высунулась распаренная Валька:
--
Чо барабанишь?
--
Кушать очень хочется. - умильно глядя Валентине в глаза сказал Стёпушка.
--
А не готово ещё. Погулять придётся. - Стёпка надул губы:
--
С вами, девки, язву наживёшь. Жрать-то по часам надо, а не абы как.
- Эх ты, Стёпка, и прогло-от! - Валька на секунду исчезла из дверей и сейчас возникла вновь с половиной буханки ржаного хлеба и подолом красных помидоров. Стёпушка всё это перегнал себе за пазуху и, обернувшись к хлопцам, с которых теперь текло в три ручья, развёл руками:
--
Нету, говоря, жрать.
- Джо с грибами вернётся, тогда будем ужинать. - Сказала Валька и исчезла за дверью окончательно. Парни неспешным шагом двинулись к реке, поедая помидоры с хлебом и беседуя о всяких хозяйственных нуждах. На откосе у реки они расселись вряд и, глядя на лес, что зеленел на той стороне, примолкли, ибо хозяйственная тема была исчерпана, а обстановка вообще располагала к тому, что бы посидеть тихо. Но Стёпушке как всегда стрельнуло:
--
А ведь это то самое место, откуда мы под Новый Год в Париж летали.
--
Верно, только вот стог весь в дело ушёл.
--
А где ж тогда его видно было?
--
Стог?
--
Нет, Париж!
--
Там вон, по моему.
--
Нет, левее! - руки запорхали, словно стрелы портовых кранов на разгрузке и вскоре место было установлено.
--
А что ж там, в натуре, в том месте, такое?
--
А я откуда знаю?
--
А я будто у тебя спрашивал. ...Мне просто интересно.
--
Интересно. Только, как узнать?
- Можно Жопрута спросить: пускай по книгам по своим полазит, глядишь откопает чего. - Тут уж встрял Павлуха, учуяв не резонность в разговоре:
--
А что там быть то может? Лес, поди, глухомань непролазная.
- Может и так, но ведь места под такие дела с кандычка не берутся. - Тут парни почувствовали, что разговор зашёл в ту степь, где уж не действуют никакие резоны, а возможны одни лишь домыслы, но интерес проснулся, а важно именно это. От околицы деревни закричал и замахал руками Джо, и хлопцы, подались к ужину.
- Деда Жопрут! - позвал Павлуха, деликатно постучав в обшитую дерматином дверь, и дверь эта не замедлила открыться, представив на всеобщее обозрение бородатого старца в исподнем, с массивным фолиантом на коленях. Большим пальцем правой руки он извлекал из межзубных промежутков остатки трапезы. Парни тоже только отужинали и совершенно так же не чурались гигиены полости рта.
--
Деда Жопрут! У нас к тебе вопрос...
--
Из области географии! - вставил образованный Стёпушка.
--
...Из неё самой. Против нашей деревни, за рекой в тайге, около пятнадцати- двадцати километров, - что там такое?
--
В тайге? Тайга, надо думать.
--
Нет. Там, наверное, место, какое то особое.
--
Уверен?
--
А то!
--
Ну, тогда поглядим. - Дед слез с рундука и по пояс нырнул в стеллаж с книгами, где закашлялся и поднял густую бумажную пыль, а когда оная пыль осела, снова восседал на рундуке и в руках имел развёрнутую карту.
--
Та-а-ак! Пятнадцать- двадцать, говоришь? Там, "в тайге" село Лобаново, старостой у них некто А. Бузых, только это, ребята, уже не тайга никакая, а степь там начинается и до самого моря степь эта идёт.
--
Ты, дед, что-то уж слишком в сортире своём засиделся: ты на реку- то выдь да глянь! До горизонта километров сто и никаких степей не видно.
--
Карта врать не станет. Да и сам я по молодости лет, помню, хаживал в тайгу - никакая она не тайга в этом месте... хотя...
--
Что! - хором спросили парни, ибо со словом "хотя" лицо старца озарилось, и он вновь изготовился к прыжку в стеллаж. Занырнув на сей раз почти целиком, старец добыл книгу в деревянном переплёте. На переплёте этом, средь резного орнамента витиеватыми, некогда золочёными буквами, шло заглавие. Справившись по оглавлению, дед углубился в рукописный текст, а парни, рисуя пиетет перед старостью и мудростью, мялись в дверях. Только нетерпеливый Стёпка, считавший, что "Пообедал - не покурил - обед потерял" ушёл на крыльцо, где разразился выхлопами табачного дыма. Проковырявшись изрядно, дед пообещал:
--
Будет вам подсказочка! - И громогласно прокашлявшись, приступил:
--
Это "Сказ странника Парамона о дальних землях, в коих ему самому побывать случилось". А говорится здесь о наших краях, о тех временах ... когда лето ещё не завершалось зимой, а был один вечный праздник. Когда городов то не было, а были поля, а в тех полях стога, что города и горели в долах огни, маня к себе прохожего... - Мудрый старец настолько погрузился в описываемую картину, что речь его прервалась, глаза выкатились, без смысла глядя в пространство, а рот так и не захлопнулся.
--
Проняло деда. - Сочувственно заметил Пашка и потряс старца за плечо.
--
... Так вот: страница двадцатая... Ага! Вот! "Долог был путь мой в той стороне, доселе никому не ведомой, местами да глухоманьями чудными, где что ни гора- то цветы да трава, а на всяком цветке- звезда небесная. Не видал я там человека дневной порой, вечерами же смутными живут там люди в стеклянных домах, в каждом из людей этих огонь как в лампе чудится, и падают они в чудное своё небо из домов, где двери в небеса открыты настежь, а земле - только окна да свечи. Там, по ночам, на широком поле дрогнет бурьян, и явятся средь трав рельсы серебряные, да и повянут враз, как пролетит полуночный экспресс под сияющей Луной...". Так что это, конечно, каприз художника, но там, где раньше было пятнадцать километров лесу, теперь может стоять вековечная тайга на все сто, ибо открылись новые земли. И вполне может быть в этой тайге какое то место дивное. Тем же, кому интересно - пора в путь. ...Вот такая вот подсказочка! - Стёпка, мощно куривший на лавке у крыльца и, казалось не проявлявший к сказке никакого интереса, тут изогнулся удавом и, всунув голову в дверной проём, заметил:
--
Вот так подсказочка! Все мозги, дед, заплёл! - Парни поддержали:
--
Да! Ты нам лучше сразу поясни насчёт того, где ложь, а где намёк, чтоб нам в молодые года разума... того... не лишиться.
--
А это я сам, пардон, затрудняюсь.
--
А фиг - ли ты именно за этой книгой как молодой нырял? Сразу сообразил чего- то!
--
Книга эта, самая древняя в моём архиве и текст - не бред сивой кобылы, а подпись к карте - глядите сами. - Парни гуртом сунулись в книжку и увидели карту окрестностей, увидели свою деревню, точкой прилепившуюся у самой реки, и бесконечную тайгу за рекой, не какие то вшивые пятнадцать километров, а все сто- двести. Лишь нужное место представляло собой истлевшее от времени и пылью рассыпавшееся пятно.
--
Вот вам и все подсказочки.
--
Легко сказать "самое время в путь", когда неведомо даже куда этот путь лежит! А так, с бешеными зенками по бурелому лазить - порток не напасёшься!
--
Ништо! Гляньте: на карте река идёт через интересующее нас место.
--
Ага! "Бескозырка белая, в полоску воротник...": ты, дед, нам что? В матросы податься предлагаешь?
--
Это дело хозяйское. - Тут, очевидно, старец счёл беседу законченной и, обитая дерматином дверь затворилась.
Холодная весенняя река несла плот над занятыми полой водой лугами и, взглянув под плот, можно было видеть гнетомые течением луговые травы. Стёпушка поднимал на мачту пододеяльник и свежий ветер, одним ударом расправив ткань, понёс плот со всё возрастающей скоростью.
Как только плот углубился в пределы анонимной зоны, похолодало так, словно и не летом дело, а когда им стали попадаться заливные луга с отзимовавшими травами, не осталось ничего другого, кроме как признать, что они, странным образом оказались в середине весны. Но это лишь добавляло очарования странному плаванию: от свежести воздуха, от скорости плавания под парусом на стремнине, а главное, от постоянного напряжённого ожидания новых неожиданностей, захватывало дух. Плот летел как птица по неизведанным вековечным землям.
Сидя под мачтой, Павлуха прокладывал курс по карте, в ручную скопированной с жопрутовского оригинала на кусок обёрточной бумаги, а Дрёма со Стёпушкой "рулили" плот длинными шестами.
Течение плавно заворачивало влево, ободрав днищем кустарник на опушке затопленного леса, плот нырнул в сумрак, и понёсся меж непроницаемых стен, средь приглушенных всплесков и невнятных шумов то тут, то там вспархивавших потревоженными птицами с тёмного зеркала вод. Иногда стена прерывалась, и на секунду возникали перед глазами исследователей длинные тёмные коридоры с размытыми пятнами света там, где яркое весеннее Солнце пригревало опушку. Коридоры быстро исчезали, и мимо снова летела стена исполинских стволов, кустарника и невообразимого бурелома. Плот плыл в неизведанных землях, в тишине наполненной редкими шорохами и плеском воды там, где по бортам "бревенчатого судна" погружались шесты "рулевых". Там и тут из воды торчал зимний ещё рябинник, и Стёпушка, не смотря на красноречивые взгляды жрал рябину пригоршнями.
Прошло немало часов с того времени, как плот нырнул в тайгу. Ярко синее небо в разломе леса над головами прибавило синего тона, близился вечер. Дрёма на передней оконечности плота стал разводить костёр из заранее заготовленного и наломанного по ходу плавания древесного мусора. Над костром скоро забурлил в котелке чай и парни, приняв шесты на борт, принялись за ужин. Слой лёгкого тумана подёрнул поверхность воды и трепетал, отражая свет костра на плоту, а везде, куда его не доставало, был мрак. Иногда, когда огонь вспыхивал особенно ярко, появлялись вдруг на освещающейся стене леса гигантские деформированные тени и хотя парни знали, что это их тени, было как-то неуютно, и непрерывный лес начинал действовать на нервы. Небо над головами заполнилось огромными серебряными розами и, словно сговорившись с ночью, лес на очередном повороте расступился в стороны, и обилие света заставило прикрыть глаза: сияла Луна, горели жёлтым пламенем гребни мелких речных волн, и, что важнее всего, горели по бескрайнему прибрежному лугу мириады огненных точек- костров. Стёпушка от полноты чувств сложил рупором ладони и заорал изо всей мочи в том духе, что мол "Бог помочь, добрые люди". С берега отвечали в том духе, что "Благодарим за добрые слова". Когда, срезая мелкую речную волну, плот подошёл ближе, стало видно, что круг костров сидит множество людей. Потянуло запахом горячей еды и Павлуха, поздоровавшись с незнакомцем, набиравшим в котелок речной воды, спросил:
--
Это что же за местность такая?
--
Это страна Косарстан.
От самых источников родника времён берёт своё начало история славного племени косарей. Время покрыло благородным чернением её начало и, возможно, многое уже недоступно нашему взору, но мы попробуем.
Сколь помнят себя косари, сколь помнят их древние деды были они народом кочующих земледельцев и охотников- симбионтов. Земледельцы были от рождения крылаты и кочевали длинными косяками в начале весны подобно птицам. Летели они туда, где чище были родники, спокойнее места, пышнее и мягче росли травы. Старожилы помнят ещё те времена, когда косари, во время весенней миграции проходили бреющим полётом над сёлами и кричали собирающимся в прогонах толпам селян "Оу - Юи!" и "Все косить!", а селяне махали косынками и малахаями им вслед и кричали "Добрый покос!" ибо знали, что косари приносят радость в дома своих друзей. Охотники- косари, во время весеннего лёта дённо и нощно жгли костры вдоль маршрута к новой стоянке, образуя непрерывную цепь световых маяков (в их задачу также входил поиск новых стойбищ и добыча животного белка в лесах). Пролетая над очередным маяком, стая землепашцев хватала охотника под микитки, и летела дальше. Поэтому под конец полёта стая увеличивалась вдвое, и галдёж стоял невообразимый. Оказываясь на новом месте, землепашцы принимались косить, и к концу лета накашивали огромные многоэтажные стога, некоторые из которых достигали 20 метровой высоты, часть земледельцев сеяла хлеба и овощи обеспечивая всю кодлу едой, а охотники промышляли лесную ягоду, мёд и дичь. Одновременно с промыслом, охотники искали новые места. Именно благодаря последней их функции народ косарей шагнул на новую ступень своего развития.
Однажды, знаменитый охотник Иуярог со своими друзьями преследовал в горах жирного медведя. Медведь проворно лазил по утёсам и никого к себе близко не подпускал. Скоро друзья Иуярога притомились от этой стремительной охоты и легли отдохнуть. Неутомимый же Иуярог продолжал гонять добычу среди каменюк и осыпей. Медведь перевалил на другой склон горного кряжа и ринулся в открывшуюся долину с серебристой лентой реки блеснувшей у горизонта. Храбрый Иуярог, потрясая своим копьём и громко трубя в свой берестяной рожок, ринулся за ним. Чем ближе была долина, тем меньше сил оставалось и у животного, и у охотника. Под деревьями шумел маленький водопад и медведь, упав на колени, жадно приник к струе. Иуярог же, сколь не томился жаждой, наблюдал за тем, что будет с подопытным животным. Меж тем, медведь, довольно нахлебавшись, поднялся и, словно забыв о преследователе, вальяжно двинулся в долину, пошатываясь и икая. Но, не пройдя и пяти метров, рухнул, а обрадованный Иуярог поспешил связать зычно храпящую добычу. Но, всё более томимый жаждой, сам не устоял и тоже приложился к роднику. Вода ожгла пищевод и желудок так, что герой крикнул в запале:
- Вот как! - ноги его ослабели, и он улёгся под раскидистым дубом, оглашая окрестности храпом здорового человека без предрассудков. Там его и нашли друзья, поспешившие на звуки берестяного рожка. Они тоже приложились к источнику и, удивлённые необычными ощущениями воскликнули в один голос:
- Что это? - и Иуярог воскликнул во сне свои последние, произнесённые перед сном, слова, проглотив последнюю букву и изменив "т" на "д":
- Водка? - хором повторили верные друзья храброго Иуярога и, поскольку они хлебнули водки после него, то стали отныне его прихлебателями.
Проснулся Иуярог поздно вечером и, найдя друзей своих рядом, решил, что нет резону, идти через горы на ночь глядя, и они, разведя костёр, славно поужинали, попутно отмечая, что есть, не смотря на значительные физические нагрузки, не очень то и хочется. Ужин был завершён новым напитком.
Но не ушли они из дивной долины назавтра, не ушли через день. И через месяц они всё сидели под дубами и попивали водку. Живя в долине, они заметили, что есть совершенно не хочется, то есть можно и кушать, но проведя месяц без пищи, охотники не чувствовали голода, а состояние здоровья их даже улучшилось. Близилась зима, за перевалами бураны за ночь возводили огромные замки из снега и льда, а ветер пронизывал до костей. В волшебной долине лишь немного пожухла трава, а утренний воздух становился свежее и прозрачнее. Иуярог со своими прихлебателями продолжали попивать водку и радоваться жизни. К вечернему костру приходили медведи и, тяжело дыша, грелись у огня, а затем снова уходили за перевалы. Они почему-то и не думали о зимней спячке. С наступлением весны Иуярог послал гонцов к другим поисковым группам с известием о том, что новая стоянка найдена и сам расставил прихлебателей по дороге от старого стойбища до долины. И когда косари вылезли из стогов и, тряхнув крылами, воспарили к небесам, вспыхнули по тайге и в горах десятки костров, вычерчивая пунктир последней миграции племени косарей. Так появился Косарстан - страна сказок и легенд.
Так что же есть Косарстан на данном отрезке исторического времени?
Это долина у широкой медлительной реки, на которой там- сям торчат дубравы, а ближе к берегам ивняки. Места очень много, и с наступлением ночи всё пространство усеивается огненными точками костров, и вся долина гудит одним лишь воплем "Оу - Юи!" ибо это есть ритуал. Это страна безбрежных квасов и тёплых ночей, место, где хорошо всем.
Костёр сердился, расплёвывая оранжевые звёзды, когда в него клали сырые поленья, и направлял обильно начинавший валить дым на кострового. Им по жребию оказался коренастый обвислый мужик. Висело у мужика всё: и нечёсаный чуб из-под картуза, бородища из ворота рубахи и объёмистое, иначе не скажешь, пузо из-за смолёного канатика, которым рубаха была когда-то давно и впопыхах перепоясана. Все сочувствовали костровому, но вида не подавали, потому как пустых слов не признавали. Вследствие такого обычая Стёпку, в ответ на реплику "Эк он тебя!" после очередной дымовой завесы, пузатый костровой потянул на своё место, с удовольствием приговаривая "Ну, так и ты подыши дымком чудок". Хорошо ещё, что аборигены отбили всё же дурака на том основании "он - мол- гость и порядка не знает". Но на самом деле всё было отнюдь не так тихо и чинно как могло бы показаться, если собрать всё внимание на костровом. Круг большого костра, но не на столь большого, чтоб люди не видели друг друга из- за огня и топлива, сидела великая братия, ошеломляющая своей нечёсанностью и затрапезностью. Новоприбывших кормили только сваренной ухой. Единственным же прибором в застолье являлся медный жбан с водкой, который ходил кругом без тостов, а повинуясь лишь душевному порыву. А Душа, надо сказать, рвалась так, словно век воли не видала, и Пашка уже выстукивал на подбородке марш, забавляясь полным его онемением. Уж таков был его характер: забавляться в одиночку. Все прочие забавлялись застольной беседой:
--
Что ж это вы: нас кормите, а сами только пьёте?
- У нас потребности другие. Нас вот что кормит! - Димельян Горицвет позвонил ногтями в жбан и Пашка, заслышав знакомые звуки, отвлёкся от подбородка и засмеялся. Все прочие не преминули его в этом поддержать.
Стёпка, как всегда после возлияния, разморённый теплом сонно заметил:
- Плоский алкогольный юмор. - кругом заржали пуще, и Дрёма представил друга собравшимся: - Это Степан - наш острый трезвый ум.
Пашка с интересом следил за действиями кострового, который за время "застолья" выдернул из за спины не одну вязанку дров, хотя видно было, что хотя спины мужичины и широка, столько бы за ней не поместилось.
--
Э-эй! Друг!
--
Микифором его звать!
- Эй! Микифор! - но костровой, удручённый должностью и, очевидно, ощущающий себя лишним на этом празднике жизни, угрюмо бросал в костёр полено за поленом и всеми силами изображал глухого.
--
Откуда он дрова то берёт?
--
А? Дрова? Сосновые в основном, да ёлка... Ты так скоро костёр загасишь! - неожиданно заорал Дрон, вникнув в подрывную деятельность кострового, - Одни сырые кидаешь! Учти: никто тебя менять не будет, а огонь погасишь - самому разводить придётся! - костровой досадливо крякнул и извлёк из сумерек сухую сосновую жердь. Инцидент был исчерпан, но Пашка не удовлетворился мало внятным ответом:
--
Так я спрашиваю, откуда он дрова то берёт?
--
Я ж сказал: сосна, ёлка...
--
Да не что за дрова, а откуда они!
--
А Бог его знает откуда. Надо ёлку, ан ёлка в руке. - Пашка доволен ответом не остался опять, но как человек рассудительный понял, что виной тому недостаточное количество алкоголя в крови и затребовал жбан к себе. Стёпку тоже интересовала хозяйственная тема:
--
А продукт где берёте? У вас тут ни торговли не видать, ни производства.
--
А к чему нам производство? - сказал Дрон, поднимая одеревеневшие брови максимально вверх, и беря опустевший жбан за верёвочку, заменявшую собой ручку.
--
Так откуда же?
--
Природа нам, что надо так даёт, без производства. - (было заметно, что Дрону слово понравилось, он длинно выговаривал "р" и при этом лицо его озарялось довольной улыбкой). - Пошли. Покажу. - И они со Стёпкой отвалили в ту сторону, где в сумерках из под корней дуба тёк желобом "продукт" и скапливался малым озерцом.
--
Как же это: дрова сами в руках родятся, водка из земли ключом бьёт, жратвы не надо. Как же вы тут живёте и ни чего не делаете?
--
А вот так и живём, а делать - ничего не делаем. Кто с Природой в согласии, к тому она всегда Душой поворачивается.
--
Делаем! - продудел Микифор со своего "лобного" места.
--
Это чего же?
--
Духом возвышаемся.
- Я тоже так хочу: ни хрена не делать, а только духом возвышаться. - завистливо вздохнул Пашка.
Ночь всё гуще подмешивала в небо черноты, и всё ярче становились точки костров, в беспорядке набросанные почитай до самого горизонта. Земля вокруг тоже растворялась в ночи, и уж чудилось, что костёр и трава с лежащими на ней людьми - это островок, повисший в полёте сквозь мрак.
--
А что ж другие?
--
Кто?
--
Ну. У других костров.
--
Да всё тоже. Можно, коли желаете, прогуляться.
--
Давай. Сейчас только Стёпка с Дроном вернутся. - и Дрёма с Пашкой поднялись, набрасывая телогрейки на плечи. И Стёпка не заставил себя долго ждать: из темноты вынырнуло его перекошенное рыло со сведёнными в кучу глазами. Для пущего страху, появление своё он сдобрил громким и хриплым "У! Стоять- бояться!" - демонстрируя утончённый, отнюдь не алкогольный, юмор .
***
Тимьян Зверобой был прямым потомком Иуярога - охотника, но славился не только этим. Воздвигшись со жбаном в руке у своего костра, он во всю глотку исполнял эпические вирши возникшие под давлением момента. Сидевшие круг огня прихлебатели орали вслед поэту наиболее удачные места. Последнее четверостишие всякой строфы звучало примерно так:
Над полем - Луна,
На поле - стоги.
До чего ж хорошо- то!
Болят мои ноги! - причём третью строку по очереди подхватывал кто-то один, а на последней драли горло всем кагалом. Митриян пояснил гостям, что это нечто вроде косарской молитвы, в которой косари благодарят кого- то и сообщают, что они всем премного довольны. Парни с удовольствием поддержали молитву пару раз, и пошли дальше. У соседнего костра лежал некий косарь. Голова его до половины вросла в сосновую плаху:
--
Что это с ним?
--
Упился в доску.
--
А как же он обратно?
--
Доска утром сама отвалится, только вот занозы в башке остаются, целый день потом как
чумной ходишь. - Парни пообещали друг другу никогда больше не напиваться в доску. Кто ж знал, что это так страшно выглядит?
У другого костра их встретило ещё более дивное зрелище: из толстой войлочной стельки, подмявшей кусты и травы торчало три комплекта ступней:
--
А с этими что?
--
Эти упились в стельку. Тоже приятного мало: целый день потом ходишь, волосьями харкаешься. - Парни пообещали друг другу никогда не напиваться в стельку. У третьего костра небольшим водоворотом ходил воздух. Из воронки доносился храп, а в самом вихре мелькали синяя рубаха в белый горошек и зелёные портки.
--
А этот упился в ураган. - попробовали угадать парни.
--
Верно. - Тут парни несколько притомились от ходьбы и со всеобщего согласия, у нового костра был сделан привал. Деревянный жбан прошёл кругом, и разговор снова полетел, да так гладко, словно и не с новыми людьми, коих от роду не видал, а с закадычными друзьями.
--
Откуда путь - дорога мимо нашего порога? - И парни снова излагали историю, начинённую кактусами и судьбоносными случайностями, а хозяева слушали.
--
Эх, надо было вам к Новому году приезжать!
--
Да. Да. Да-а. - загукало вокруг. - Вся долина под снегом, стога увешаны цветными фонариками, а ночью в праздник долина светлеет от пламени множества костров и фонарики соперничают с искрами, которые вьются от костров в холодное небо там, где вызывают Великого Хрю. А в двенадцать часов Великий Хрю сам приходит в Косарстан и дарит косарям ценные новогодние подарки, и все приветствуют его криками: "Незваный гость хуже татарина". - а Хрю отвечает - "Ну ты бомбист!" - и все ржут как кони, так как косари - народ прострой.
--
А кто такой Великий Хрю?
--
О- о! Это так словами не скажешь! Это видеть надо!
--
А где ж его взять, чтоб посмотреть?
--
Может вам ещё и доведётся.
--
Надейтесь! - Парни снова почувствовали нехватку информации, но уже хорошо знали, как надо здесь поступать если что-то не нравится и ежели неймётся. Зарядившись, они расположились поудобнее и стали надеяться.
Пока парни боролись с недовольством в себе как пережитком, а кусты туи качались и сонно глядели на реку, косари двух соседних костров выспрашивали друг у друга обстоятельства, какого то культ массового мероприятия. Звучали забубённые фразы типа: - "Вам было хорошо?" - "Мы были в дугу". У соседних костров народу, за поздним временем поубавилось, и можно было видеть торчащую из стога задницу в кримпленовых брюках, давших слабину по шву. Голова этой задницы глухо препиралась где-то в недрах соломенного жилища:
- Сам на низ иди, сколь я на земле спать буду?! ... И у оси не буду! Што я? Акробат?! - из стога сонным голосом урезонивали:
- Да полезай, куда сам знаешь! Нешто места не хватит? - Кримпленовые брюки продолжали скандалить и гнусить, пока с высоты, куда не доставал даже свет костра, уж высунулся кто-то, чья голова нарисовалась чёрным на фоне звёздного неба и, не говоря худого слова, взгрела скандалиста по чему торчало берёзовой хворостиной, какие кладут на стога для формы и немедля нырнув обратно. Задница взвыла и немедля всосалась: из "парадного" высунулась башка, обильно увешанная сухими цветами и травами и, сказавши в небо "Думаешь, я до тебя не доберусь?" всосалась окончательно.
Беседа у костра всё тянулась, суча нитку информации из вопросов и ответов и накручивая её на ус, который, если верить народной молве, гнездится во всяком организме (в мужском, надо полагать, особенно). Бадьян, местный костровой, потянул ноздрёй ночь и прищурился во тьму:
- Надо думать, день сегодня особый: сколько лет никого не было, а тут за вечер- ночь вторых гостей встречаем. - Пьяные головы резво завертелись, выкрикивая "Кто?" "Где?!" - столь энергично выказывая гостеприимство, что возникала мысль о не пошедших в пустую жбанах: деревянных, медных и железных.
- Вон. - И Бадьян задал направление самопальной кочергой, пособлявшей ему в управлении огнём. В заданном направлении кто- то двигался со стороны соснового бора, загребая клюкой и имея палочку с узелком на спине.
- Эй! Который в темноте! Катай сюда! - наперебой заорали как хозяева, так и проникшиеся хозяйским духом гости. Гость, несколько испугавшийся напористых приглашений, на секунду затормозил, но тут же наддал к костру, уловив настроение. Косари радушно похлопывали гостя по плечу и знакомились, а наши парни несколько даже протрезвели и, открыв рты, глядели на пришельца. Пришелец же был форменный, можно паспорт не спрашивать: голова полночного гостя более всего напоминала кабачок- переросток и походила не только формой, но и жёлто- зелёной раскраской. Навевали неуместные ассоциации с противогазом три светящихся синим глаза. Конечности, торчавшие из толстого зимнего пальто, цвета свежих оливок было худым настолько, что как, скажем, на ногах держались "огородные" калоши 42- ого размера было непонятно. Стёпка, очнувшись первым, принял немного местного лекарства и, дождавшись искомого действия, уже со знанием дела спрашивал, приобняв гостя за плечи:
--
Сириус?
--
Нет. Канопус.
--
Это сразу видать. Вот, думаю! Никак канопусянина несёт. Будем знакомы, Степан!
--
Эстрагон, капитан дальнего межзвёздного плавания.
--
Дай пять!
--
Чего?
--
Давай пять пожму, в честь знакомства.
--
У меня шесть.
--
Это ничего. Даже лучше! - И дружба немедля была скреплена рукопожатием и совместным возлиянием. В процессе возлияния Пашка с Дрёмой тоже пришли в себя и Павлуха сразу посмотрел в корень проблемы:
--
Что ж ты, капитан, на своих двоих таскаешься?
--
Да! Где твоя звёздная колымага?
--
Угорела колымага. - со вздохом ответствовал Эстрагон своим вибрирующим голосом. - вот уж почитай лет с двадцать как угорела. - излагая, он развязал узелок и добыл из него краюху хлеба, шмат домашнего сала да две луковицы. Угощаясь закуской, и ничуть не стесняясь того, что ест третий раз за вечер, Стёпка поинтересовался:
--
Ну, и как же ты теперь?
--
Да как? Как получится. Брожу по Руси, живу подаянием, благо народ всё душевный попадается.
--
Корабль уж, значит, в починку не гож?
--
Какое там гож! Так в землю вписался, что как ноги унёс не понимаю...
--
Значит сборка заводская хреновая. - вставил своё мнение Стёпка.
--
...Да ещё как попал то! Упал прямо сиредь тайги. Куды голова, куды жопа, извиняюсь за выражение. Трансмиссия, конечно, медным тазом накрылась, баки рвануло, пламя инда дыбом, да на лес! Я, ещё хорошо скафандр сдюжил, на ранцевый двигатель и подавай Бог ноги, а сзади полымя так и гудит, так и трещит! Страсть! Чудом спасся! А уж там люди в деревне выручили: приодели, обогрели, впредь от чего пожар был молчать обещали. Ну а я суму перемётную за плечи да и пошёл странничком куда глаза глядят.
--
Это ж где было, если ты двадцать лет всё куда глаза глядят идёшь?
--
Точно не скажу. Речка там вот, помню, была, Подкаменной Тунгуской зовут. Может слышали?
--
Чего-то такое припоминаю.
--
Конечно. Дело громкое было. - За разговором Эстрагон бражничал со всеми наравне и от ухи не отказывался. Косари, заслышав о новом госте, гроздьями торчали из ближних стогов, и подтягивались к месту встречи от соседних костров, так что толпа собралась уже порядочная.
--
Скучаешь, поди, по Канопусу своему! - крикнул кто то из задних рядов. Эстрагон оросил зимнее пальто двумя шипящими слезами и, вздохнув, отвечал, жуя хлеб да сало и глядя в костёр:
--
Всякая сосна своему бору шумит, да дела разговором не поправишь. Хорошо, Бог нам век долгой отпустил. Коли даст, доживу когда вы в космос по серьёзному летать станете, тогда и я к пенатам подамся. - И Эстрагон застыл в неком трансе. А вокруг разгорелся галдёж меж теми, кто принял всерьёз слова гостя насчёт роковой его участи и теми, кто верил, что выход есть всегда.
--
Как же помочь ему? - шерстили загривки вторые.
--
Да чем же ты ему поможешь, коли сам человек сказал: "Жопа. Мне кранты. Будем ждать." - Эстрагон, не вспомнив откуда из него берут такие экстремальные цитаты, отворил два глаза и следил за разговором, дабы диспут не замялся на неверной трактовке свершившихся фактов. Перепалка росла и ширилась, голова с кримпленовой задницей уже рвалась из стога на улицу, на ходу выкрикивая "А вот сейчас мы и подумаем, как ему помочь!". Митриян, лёжа на земле комментировал парням ход дебатов, но слушали его только Дрёма с Пашкой, горячая натура Стёпушки уже вовлекла его в центр событий, где он блистал образованностью и демонстрировал полное незнание обстановки и возможностей. Наконец, кто-то, сочтя мозговые ресурсы исчерпанными, крикнул:
--
Да позовите что ли Михея, наконец! - толпа в восторге от этой идеи заорала: "О! Мысль!" и кто- то сорвался во тьму, сверкая пятками, Митриян же с удовольствием сообщил гостям:
--
Это Михей Полудатый. Ох, и тверезого ума человек! - и спустя время во тьме послышалась поступь местного авторитета и громкая речь провожатого, излагавшего суть проблемы. Толпа стояла в безмолвии, и только мужик в кримпленовых брюках не утерпел и заорав: "Да что ты брешешь!", тоже снялся с места навстречу. Прогремело "Да врёт он всё!" и уже два голоса принялись в перебой излагать суть проблемы. Наконец, Михей вступил в круг света у костра. На первый взгляд мужик в жизни рта не открывал: свалявшиеся в общий массив усы и борода, казалось, не допустят этого. Борода, указательным перстом проткнув свой войлочный намордник, с треском отодрал нижнюю челюсть от верхней и, гулко откашлявшись, пророкотал басом:
--
Надо вызвать Великого Хрю. - Толпа сразу победно взвыла, а Митриян заявил:
--
Вот за что мы все его и любим. - Тем временем кто то сунул в огонь непочатую бутылку водки, бутылка лопнула, и, во взметнувшемся к небу столбе пламени, образовался пахан в золотой тиаре с бутылкой (скипетр) в руке и кубком (яблоко) в другой.
--
Приход!!! - заорало человеческое стадо.
--
Оу Юи! - пропитым голосом хрюкнул Великий Хрю и показал два пальца "викторией".
--
Юи-и-и!!! - заголосили все следом. - Идём лопать! Га- га- га! Косить! - Когда косари вдосталь налюбовались на своего патрона, а Хрю на косарей, он спросил:
--
А это што за болезный?
--
Ты насчёт того, что он зелёный?
--
Ну! Здорово парень набрался!
--
Да не- ет! Это у них от природы так заведено!
--
Да?
--
Да! Он- инопланетянин Ориона!
--
С Канопуса, ежовая голова!
--
С Канопуса, с Канопуса, будь он неладен. - Чувствовалось, что Хрю симпатизирует инопланетному гостю, с которым у них был сходный отлив кожи и потому, пока человек пять хором излагали суть явления, патрон хрюкал и одобрительно кивал головой, тепло глядя на гостя красненькими глазками.
--
Ну что ж. Помочь доброму человеку - только себя порадовать. - подытожил он рассказ косарей и взмахнул кубком, обдавая собравшихся фейерверочными искрами и преображая пространство вокруг. Взмах - и над кронами ив и дубов молоком, но лениво, вскипела белая пена. Там, где меж кронами были ложбины, оно медленно стекало по отлогим краям и стало понятно, что это не молоко, а туман. Он выстлал землю сине- серебряным ковром, лёгкой вуалью повис в воздухе. И не стало границ:
--
Верьте только глазам своим, но не разуму. Сейчас открываются все дороги. - Там, где кончался речной плёс и раньше был берег с серой полоской ночного пляжа, уходило за горизонт море.
--
Садитесь в лодки и плывите, если вы хотите на океан, в портовые города, на ночные приморские улицы с холодными синими фонарями. - И парни почуяли спокойный бриз, услышали далёкий крик чайки и даже мелькнул бабочкой отражённый свет маяка. Кроны дерев больше не были сами собой: парни могли бы поручиться, что это пологие склоны холмов густо покрытые травой и кустарником, а за их шелковистыми верхами чудился танцующий свет фонариков в гирляндах и разноцветные всполохи. Парни услышали далёкий хохот и музыку в такт качающимся бликам на тумане.
--
Идите, если вы хотите маскарад. - Между деревьями туман лежал спокойной белой гладью:
--
Идите, если вы хотите провести зимний вечер на веранде за чашкой чая в кругу друзей или ... в одиночку. Идите, если душа ваша просит покоя. - Но вот туман, там, где за лесом дрожали в мареве диковинные башни небывалого города, уплотнился и Луна вычертила широкую белоснежную дорогу.
- Всё это были лирические отступления, каприз художника, - сказал Хрю несколько смущаясь и вытирая нос обшлагом слегка засаленной атласной мантии, - А вам - сюда. - И в зыбящемся тумане что-то переменилось. Теперь по нему можно было шагать на вершины холмов, погружая ноги по колено в серебряные травы, брести, обгоняя течение времени, навстречу тому, что будет ещё не скоро.
--
Вот всегда он так: и там хорошо, и тут душа отдохнёт, а вам - сюда.
Торить тропу в будущее вызвались четверо, не считая Эстрагона, которому тропа эта была всё одно, что дорога домой: трое парней, да Митриян, который шёл в Будущее чисто из солидарности ("Вдруг ещё отбиваться придётся. Впятером надёжнее".) Поднявшись до вершины холма, они бросили прощальный взгляд в долину и, как оказалась, весьма своевременно: серебряные волны тумана подкрашенные золотой Луной почти поглотили усеянный красными точками дол, безмолвную толпу. Вокруг костра, из пламени которого вырастала запьянцовская фигура с кубком. Словно полуночный ветер срывал гроздья светлячков, со свежих умытых росой трав и из кубка летели огоньки.
Косарстан растаял в тумане и туман этот теперь хватал за пятки движущихся косогором путников. Глянув назад, нельзя было различить ни неба, ни земли: необъятное пространство обступало со всех сторон, вырывая из под ног всякий свободный сантиметр. Все пятеро поминутно озирались, любуясь необычным эффектом и вспоминая кто какие красоты видал с туманом. Эстрагон рассказывал спутникам о наших галактических соседях:
--
...эти, с Медведиц, ну чисто робята малые: дразнилки друг про друга выдумывают, да всё стращают: через наш, мол, конец не ходи - поколотим! У меня свояк с Альфы Ориона, Шалфеем звать... Голова- мужик!
--
Куда ж твоей больше?
--
Куда!? Втрое! Так он, свояк то говорит: "Одинаковые, от того и дерутся".
--
Ну- у! Это завсегда так!
--
Обыдень- дело! ...
Туманное пространство, заполненное кружащимися хороводами мельчайших водяных капель, с прорезавшимися откуда-то беззвучными сполохами карнавального огня и широким полотнищем зелёного света, изредка проносившимся в высях сменилось тёплой сырой тьмой. В ней, куда не кинь, примечались неяркие золотые прожилки, гуляющие в воздухе и по смутным рощам теней, вытягивавшимся до самых небес. Тёк откуда то тихий, вроде свечного, свет на нехитрое плетение васильков, ромашек, да иных луговых трав под ногами. Свечение это шептало тем, кто внемлет о людях, что как стеклянные вазы, наполненные светом. О людях, что падают по ночам в своё небо. А сами эти люди только задерут голову, втянут ночной простор полной грудью, да скажут тепло и грустно: "Мать честная!".
Совершенно неожиданно для всех в туманной мороси возник источник света неровным, круглым пятном лучившийся в пространство и путники двинулись к нему напрямки продираясь сквозь репейник и бурьян. Источником света оказался старинный газовый фонарь на столбе. Подле площадки начиналась деревянная лестница. Само собой по лестнице в гору проще и друзья пошли по ней, держась за вспотевшие от избытка влаги в атмосфере перила и донимая Эстрагона новой темой "Как вы там, на Канопусе живёте?". Эстрагон рассказывал, привирая для красочности и, увлечённые его басней парни не замечали, как деревянная лестница сменилась металлической, а проплывающие в тумане фонари постепенно поредели и переродились в электрические. Опамятовались они только тогда, когда Стёпка, ставя ногу на очередную ступеньку и глядя при этом назад, где Эстрагон махал истощёнными оливковыми конечностями рисуя картину подводной охоты на глубинах свыше 300 метров, ойкнул и отпрыгнул в пашкины объятья. Здесь лестница приходила в движение, и металлические поручни плавно вытягивались в толстые резиновые ленты эскалатора. Общее внимание переключилось на окружающую реальность и, когда фонари в матовых шаровидных плафонах сменились маленькими яркими звёздами, без видимой поддержки висевшими в пространстве, все ощутили впереди пульс иной жизни. Тоннель сквозь время обрывался где-то совсем рядом. Почти тут же туман схлынул падающей водой, и на все четыре стороны развернулась панорама невиданного города под закатным небом.
Эскалатор возносил их над бездной, усеянной рукотворными звёздами и источавшей розовый свет. То тут, то там росли вверх исполинские дома замысловатой формы, а вдалеке, над другим краем бездны, дрейфовала громада напоминающая оторванный ветром кус облака, по краю которой и на днище светились мириады огней. Словно трудолюбивые насекомые, спешащие в конце дня домой, бесшумно падали в огненный цветок сонма летательных аппаратов. Темнеющее небо разделила череда голубых сияющих колец, павшая сквозь небо и, пройдя по кривой, исчезла где- то у горизонта. Эскалатор, обратившийся стеклянным лифтом, возносил пришельцев из Прошлого в небо, мимо прозрачных стен гигантских куполов, в которых рушился на зелёные луга водопад. И вот, когда долгое движение уже стало надоедать, лифт остановился и, с шипением отворив дверные створки, выпустил пятерых на перрон станции монорельса, о чём говорил сам этот рельс серебряной лентой тянувшийся за пределами просторной кабины. Наши трое парней робели: сквозь прозрачный пол видны были небоскрёбы - не больше спички каждый. Как верно заметил Пашка:
--
Отсюда коли ссыпаться, одна костная мука останется. - Поэтому непривычные к такому размаху парни остерегались ходить по синим балкам, служивших каркасом этому "курятнику". Митрияну высота была так же по барабану, как и всё прочее на свете: он важно прошествовал к стеклянной стене, отделявшей перрон от путей, и стал с интересом наблюдать жизнь, изредка подавая реплики типа: "Ну, чисто мухи!" - относившиеся к суете, в которой тутошная жизнь протекала. Эстрагон же, на глазах оживавший во время поездки над световой бездной тут вовсе ошалел от радости и стремглав бросился к висевшему на стене серому прямоугольнику. Понажимавши чего- то, он добился того, что прямоугольник дрогнул и осветился, выложив на всеобщее обозрение девицу с оригинальной причёской:
--
От дура! Будыльев в башку навтыкала и радуется. - Эстрагон шикнул на парней, а баба пропищала:
--
Центральная справочная слушает.
--
Мы тут заплутали, сидим на станции монорельса и не знаем, где мы и как выбираться.
--
А куда вам надо?
--
Нам бы до космопорта махнуть. - Девица в изумлении распялила зыркалы отчего они из аквамариновых стали фиолетовыми в зелёную крапинку, а Павлуха, храпнув от испуга суеверно перекрестился, глядя на такой изыск моды:
--
До космодрома ребёнок пешком дойдёт!
--
Дура ты семиламповая! - крикнул Стёпка из за спины Эстрагона, - Да отсюда, если плюнешь - плевок в полёте засохнет! А ты - "ребёнок"! - Девушка, ошеломлённая напором неведомых выражений, решила поскорее отвязаться:
--
Вызовите гравилат или монорельс, двадцать шестой маршрут, до станции "Космовокзал". - и экран померк. Эстрагон, показывая знакомство с местной техникой снова жмал на кнопки. Следствием этого стало то, что рельс, на который, предвкушая поездку, глядели остальные четверо, поплыл куда то вверх. Но не успел Стёпка оторать своё: "Э! Куда?!" как снизу показался другой, на табло в стене загорелось зелёное "26" и прозвучал мягкий приятный звоночек. Вдали почувствовалось движение, и Стёпка с удовольствием сказал:
--
Едет! Родимый! - Голубой вагон скользнул за стёклами и встал, показывая золотое нутро. Стеклянная стена испарилась. Напиравший грудью на неё для скорости Стёпка кубарем "вошёл" в салон. Не мешкали и остальные. Вагон рванулся и, набрав скорость, дрогнул, преодолевая звуковой барьер. Город, не смотря на дикую скорость, полз понизу довольно вяло, а от летательных аппаратов стало серо в небе, висевшем над прозрачным потолком. Поговорить было о чём и расположившись поудобнее в податливых креслах парни разразились трескотнёй. В ходе трескотни имя инопланетного гостя потихоньку перековывалось во что- то родное и близкое "Эстрагон - Эстрагоша - Гоша" и когда кабину несло над противоположной окраиной, Стёпка величал его не иначе как Гошаном.
Не свершив ни одной промежуточной остановки, поезд теперь тормозил на краю котловины, в которой лежало взлётное поле: зелёный пирог с двадцатью похожими на склеенные краями тарелки кораблями. Вот вокруг одного из них кругом пошла по земле волна разноцветных огней и корабль испарился, только в небо ушли давешние светящиеся кольца.
--
Фюйть и тама! - за всех сказал впечатлённый Пашка, непроизвольно колупая пластиковое
покрытие поручней.
--
Ну, что, Гошан? За билетом надо теперь? Или тут всё за бесплатно?
--
С разбегу за бесплатно! Ещё и сдерут три шкуры: конец то не близкий.
--
Постой! А бабок то у тебя нет!
--
Есть, есть. Не волнуйся.
--
Откуда?!
--
Ты же подаянием жил!
--
Не - ет. Это я еще, когда под Бодайбо с зеканами золото мыл, перепало кое-что на бедность.
--
Ну, ты артист!
--
Где тебя только не носило, как я смотрю.
--
У-у! Толи ещё было! - В необъятном зале синего мрамора с окнами с потолка до пола и "живой" картой звёздного неба на потолке можно было приобрести билет. Тут же располагался пост таможенного досмотра со всеми своими техническими причиндалами. Немногочисленные граждане отоваривались билетами в кассах- автоматах, расплачиваясь кредитными картами, проходили досмотр и улетали на эскалаторе вниз, к взлётному полю. У Эстрагона, по вполне понятным причинам, карты не было, но, метнувшись кругом залы, он обнаружил нечто вроде дежурного администратора: смазливую бабёнку с такой же непотребностью на голове, что и у давешней девушки из справочной. Парни почтительно встали полукругом, глядя как Эстрагон, пыхтя, вспарывает верх своих порток и как добывает на свет божий оттуда мелкие бодайбинские самородки и капроновую сосиску золотого песка. Поддерживая рвущиеся к земле портки, Эстрагон рвался в небеса:
--
Один до Канопуса, пожалуйста! ... Нет, сидячий. ... У иллюминатора, если можно.... А золотом берёте? ... Золотом ... Металл такой драгоценный. - драматический поединок у кассы заставил Стёпушку сжать дрёмину руку. Дрёма сказал: "Совсем охерел?" и руку стряхнул. Наконец, распаренный и счастливый, Эстрагон обернулся, тылом руки отирая пот со лба неопределённых размеров, в руке этой зажав бледно- голубой листок с золотым тиснением.
***
Если издали корабли казались склеенными из двух тарелок, то вблизи это сходство терялось, так как корабль был огромен и рельеф его сильно усложнён всякой технической премудростью. Недалеко от хода на борт, теплом и светом буравившего посвежевшую ночь, стояли наши пятеро и угощались из походной фляги Мирияна, свято исповедывавшего принцип "Идёшь на день - бери на неделю".
--
Будешь там, на Канопусе своём, дай знать как - ни будь. Мол, так и так, добрался путём, встретили меня как положено. А то ведь, сам понимаешь, мы тут волноваться будем.
--
Не! Гошан! Ты лучше бери корыто попрочнее, да сам к нам дуй! А!? Ты ч- чо! На рыбалку сходим, по грибы! А зимой - так и зимой ничего: посидим, вспомним!
--
Да- да! А то ты у нас, то вообще не был. Прилетай! С девками познакомим, на кактусы наши глянешь, текилы, мать её не так, попробуешь! ... - На все эти предложения Эстрагон, которого основательно проняло митрияновским "запасом", только лыбился как арбузная корка и, крупно пошатываясь, кивал головой. Из недр его организма иногда всплывало: "Я - не я, лошадь не моя", каковому выражению он, очевидно, придавал смысл и окраску всемерного дружелюбия и непременного обещания быть в гости. Дрёма, приобняв его за плечи, выпытывал:
--
Ты сейчас как: в холостом звании ходишь? У нас для тебя такая невеста припасена! - А Стёпка подбивал народ спеть что ни будь хором. Народ отнекивался, но в конце концов над ночным космодромом послышался мощный шёпот: пять глоток с натугой сипели:
--
Падкрыло - мсамалё - таачём - тапаёт
Зилё-о-онае мо-оре тайги-и-и.
--
Объявляется посадка на лайнер транс галактического следования "Земля - Астра Инкогнита". Лайнер следует со всеми остановками...
--
...кроме платформы "Шпалозавод" - по привычке вставил Стёпка, рассеянно глядя в звёздное небо.
--
Пора! - с чувством выдохнул Эстрагон и вздел в воздух свою шестерню для крепкого рукопожатия. Хлопцы облились скупой слезой, а воздух наполнился словами "Пока", "Счастливо", "До свидания", вызывающими к жизни щемящее чувство встречи с Дорогой у отъезжающих и боль расставания у провожающих. Люди, которые не в силах сказать о этих своих чувствах никак не могут расстаться, снова и снова прощаясь, передавая приветы и поцелуи, обещая нагрянуть и приглашая заплывать. Так и наши провожающие уж пятясь за огорожу стартовой площадки, всё размахивают руками, да орёт на всю округу Стёпка:
--
Гошан! Ты обещал! - и Гошан согласно кивает и тоже машет рукой, пока поднимающийся трап не скрывает его от глаз. А потом тихий щелчок и слепящая череда голубых колец. Фюйть и тама.
Вагон монорельса скользил стальной тропой сквозь рощу паров источаемых землёй, разрезая туман грудью. Митриян открыл окно и, выставив бороду на ветер, смолил самокрутку щурясь встречному ветру. Пашка, разлёгшись на сидениях дремал, а Стёпка кружился волчком, трепал Пашку чтоб не смел нарушать бодрого настрою, а чаще приставал к Митрияну с фразой "Курить, дядя, вредно!" и, помолчав, спрашивал затяжечку. Митриян протягивал кисет, но Стёпку кисет не вдохновлял. Дрёма глядел в окно.
В окне же ничего особого видно не было: вихрился плотный туман, словно непроглядная пурга. Когда пурга рвалась (всякий раз неожиданно для зрителя) виделись разные картины. Сперва это был гигантский мегаполис, потом его окраины и наконец стали попадаться одни только полночные чащи, озёра рождавшие туман и, словно стрелочники у своих будок, встречающие проходящий состав, плавающие в этих озёрах не вполне определённые лица (какие же нормальные люди станут купаться ночью в лесной чаще?).
По составу прошла судорога, по стенам пробежала неуловимая волна света преобразив монорельс в электричку пригородных линий, но пассажиры никак не прореагировали, утомлённые насыщенными вечером- ночью. Реактивный Стёпка наконец то утихомирился и взявши митриянов кисет принялся, обильно посыпая наряд махрой лепить себе курево.
--
Что ты думаешь, Митриян, куда нас эта машина довезёт?
--
Чего думать, прямо к дому.
--
Это что же у вас, линия такая прямого сообщения "Косарстан - Будущее"?
--
Линия, не линия, а будем надеяться. - и подмигнул со значением. - Вот уж и места знакомые пошли. - Туман за стёклами перестал нестись как угорелый и теперь вился седыми прядями.
--
Поезд притормаживал и вскоре стал на поле занятом стогами и горящими где- где точками костров.
Они прыгнули из светлого тамбура прямо в раскрытые объятья луговых трав, в густой как кисель запах простеньких луговых цветов и костра у реки. А поезд сразу взял с места. Травы схватились за колёса, но те вырвались. Растрепала волосы, хлопнула на прощание по спинам волна тёплого воздуха. Локомотив свистнул негромко, боясь разбудить секретности и поезд, цепочкой огней порхнул за реку, прогрохотав оттуда на стыках рельс своё неизменное "тада- да- тада" .
А рельсы, только сейчас сиявшие серебром под полной Луной, вдруг стали тускнеть и съёживаться. Миг - и они рассыпались, обернувшись мокрой от росы травой.
- Дела - а! - сказал Пашка, зевая полным ртом и растирая ладонями затекшую во сне руку.
Костровой у ближнего костра оказался радушным не по времени. Завидев прибывших, он переполошил троих своих соседей, клевавших носом костра воплем: "Идёт вторая смена!" и немедля надыбил из-за спины жбан.
--
Ну, что? С прибытием да по домам? - спросил Митриян.
--
С прибытием, так почему бы нет?! - ответил Пашка, и все отметились.
--
А в какую сторону по домам то? - спросил Степка, взасос нюхая обшлаг и, сквозь набежавшую от зелья слезу, глядя окрест.
--
Это дело туманное. - сказал Митриян и заозирался тоже. Туман почти исчез, последние его клочки беззвучно всасывала листва. В ближайшем ивняке клок тумана запутался в ветвях и колыхался простынёй на ветерке.
--
Сюда. Акурат до дома. - Парни уже верили всякому слову, и дивиться таким речам, тем более принимать их за шутку, не стали. Они подались к ивам, откуда ночной ветерок ещё не совсем выбил за день настоявшийся запах мочал (банный запах). Трое при костровых полуночников вызвались в провожатые и парни со свитой окунули головы в туман, вытягивая вперёд руки и втайне уверенные, что тут же наткнутся в тумане на иву. Но ничего подобного: снова был перед глазами косогор, вроде того, по которому они шли с Эстрагоном в Будущее, только не скользила по тёмному лесу в стороне золотая рябь. Парни сделали шаг и увидели себя плывущими через Вселенную на махоньком островке с ивой посередине. Галактика плавно завивала кольцами свои седые волосы, в необъятном просторе повсюду мелькали звёзды.
Парни сделали ещё шаг, и часть звёзд потускнела, тенью повисли впереди силуэты крайних изб родного села. Тут Митриян сказал: