Волхв бежал. Он бежал старинным, забытым всеми кроме него бегом. Нет нужды превращаться в волка, пусть ноги станут сильней, чем у серого зверя.
В те времена, когда люди еще не знали ни мотыг, ни сошек; когда не сеяли и не поливали на огородах свою жалкую репу и капусту; когда люди еще не пасли тучные стада и еще не сидели на спинах объезженных коней - люди уже знали магию. Она им была нужна, не просто из-за того, что помогала добывать еду. Она была средством для выживания. Средством столь же опасным, как обоюдоострый нож применяемый для резки хлеба. В те далекие времена люди поддоно хищным зверям следовали за дикими табунами и добычей им был ослабевщий детеных или уставший от жтизни старик. Не брезговали они и ослабевшей от родовых схваток самкой. Но вспугнув табун - за ним надо было угнаться.
Человеческие ноги хороши. Боги не дают плохого или ненужного. Всекий, поразмыслив, придет к убеждению, что в мире все лаголепно и сообразно. Но вол не пролезет в лисью нору. Ноги человека предназначены для долгой хотьбы. Если человек встанет на след лося и будет идти за ним, за ним, следом, который так великолепно просматривается на легком позднеосеннем снеге,; то через три дня хода человек нагонит лося. Лесного исполина, уставшего от погони. И добъет копьем. Но никогда человек не сможет догнать его, если лось полон сил и несется сломя голову. Не те ноги у человека.
Вот тут и нужнва магия. Она загоняет все силы в конечности, она нне дает им уставать, она сама, без участия человека заставляет изх сгибаться и разгибаться. Про человека в таком состоянии говорят: "перекинулся волком", хотя нти клыков, н шерсти, ни желания встать на четыре конечности у волхва не пробуждается.
Волхв бежал.
Древнее заклинание, что он пременил, давало не только скорость и неустанность, но и усиивало нюх. Хотя, пиходилсь расплачиваться зрением. О что зрение? Когда ты в низине на равнине или в лесу - не очень даже густом - зрение не поможет. А нюх совсем не то! За мнго верст слышен запах. И понятно, что следует обойти опасное место. Опасное, ибо преследователь под заклятием становится сильно уязвим при неожидаемом нападении.
Но не опасался беглец ни злых людей, ни злобных хищников. Вернуться к прежнемк обликудля него - лишь три раза перекувыркнуться через голову. И вот уже нет противника опасней волхва. Но нет времени меряться силой. Оттого следует лишь отыскать нужных людей. И опредить богатырей, что сейчас движутся в сторону Дегтярёва. И сделать так, что бы нужные люди с теми богатырями встренулись и подзадержали. Вот и бежит волхв, торопится...
А те, с кем он мчится навстречу - трудятся. Ведь у каждого человека свой труд. Кто-то за конем борзым борозду тянет. Кто-то невод закидывает в голубизну реки, которая рыбой кишмя кишит. Кто-то голубей гоняет, что бы мясо птичек стало не только жирным, но и вкусным. А у других людей - свой труд. На дороге проезжей с дубьём в руках промышлять...
Труд не хуже других, только не в пример опасней. Ведь купец проезжий может пожаловаться князя местному. Или Киевскому, что местный плохо за дорогами приглядывает. И пришлет князь дружину урочище прочесать-прогладить. И вывясят тружеников на корм воронам да на игрушку ветру северному с дождем холодным. А то ведь и к купчине для защиты его товара приставят такого битюга, что дубьем его не скововынешь с ног. Ибо хоть он с виду и битюг, но человек воинственный и пока до него доберешься - он из тугого лука своего с десяток стрел выпустить успеет, из тоторых даром чито пара в плоть трудящегося не втыкнётся.
А еще водится такая напасть, что в артели трудятся ребятушки все больше резвые, до чужой доли и лепты охочие. Как зачнут дирхемы с золотниками делить, так завсегда малая лепта греческие либо доли от золотника останутся не поделенными. И пойдет ругань да брань, которая редко когда без поножовщины закончена будет.
Короче мало в мире такой работы, которая бы уступала в опасности разбойничьему ремеслу. А выгода от нее? С волками жить - по-волчьи выть. Раз соседи - волки да медведи, то и на разбойника в селеньях смотрят так же. Вот и приходится век свой в шалашах коротать, пока не положишь голову в одном из налетов лихих.
Но как пахарь дело свое ладит не только за плугом ходя, но и задавая волам корм, и починяя сбрую, и отсевая от зерна посевного шелуху и мелкие камешки, так и разбойникам, не только на телеги торговых людей нападать приходится да добытое на части равные делить, но и в засаде скучать приходится.
Вот и сейчас, схоронившись за деревьями - высокими коричневыми соснами - дюжина лесных мужиков ждала поживу.
Миха, молодой мужик из радимичей, грелся на солнышке рядком с Торопыгой и от нечего делать, мыслил о напарнике. Тот был уже в возрасте. Пришел, да и по говору видно, с севера. Повидал и знал много, да старался язык не распускать. Слово из него не услышишь. Не говорун. Не то, что Слуд, который в ватаге за старшего. Слуд как пойдет сказывать - так кажется - все знает, везде был, все повидал, и сами киевские князья у него с малолетства совета во всех делах спрашивали. Вот так и выбился Слуд в первачи. А торопыга и позже пришел, да и не рвался кричать перед мужиками, вкруг костра собравшихся, кому в дозор с кем идти, а кому дрова с хворостом черед пришел добывать.
Миху, того совсем мало кто тут принимал как ровню. А Торопыга - со всеми держался ровно. Никого не принижал, и возвысится не пытался. Слуд, чувствуя, что новенький его главенству в ватаге препятствие учинить может, старался его с Михой ставить. Говорил, чтоб молодой учился.
Миха скосил глаза: чему, спроси Слуда, у него учиться? Уставился на дорогу и молчит. Жует травинку - и молчит. Миха старается научится молчанию, но это у него мало получается. Сколько же моджно?
- Торопыга, а с чего это у тебя прозвище такое сьтранное?
Молчит мужик. Только бровь шевельнулась. Ни слова не сказал, но понятен его ответ:
" А что такого в нем удивительного?"
Миха, как услышал, продолжает разговор:
- Ну, Торопыга, это ж тот, кто торопиться. Верно? А ты вот никуда не торопишься. Отчего же?
Напарник выплюнул изжеванную травинку, выдернул другую, для чего завалился на один бок... Опять прижался пузом к по-летнему теплой землице.
- Работу шустро справляю, - соизволил наконец сообщить он Михе.