Аннотация: "командировка" в прошлое еще не закончена. И корректировать историю совсем не просто... Продолжение - Варианта "Новгород - 1470"
ХЕЙМСКРИНГЛА - МИР N ...2002
ПОД ЗНАКОМ СВЯТОЙ СОФИИ
(Вариант 'Новгород' - 1470, книга вторая)
Глава 1
Первым делом, после того, как из шалаша извлекли пленников и более-менее привели их в порядок, а затем накормили, из найденных, тут же, у стороживших пленников рутьеров 'общественных' запасов - хлеба, мяса вяленного и слегка пахнущего, и пары кусков каменной твердости сыра...если это можно было назвать сыром, перед Даном встал вопрос - что с ними делать дальше? С мужиками было проще - из полутора десятка пленников двое - крупноголовый, с легким прищуром светлых глаз и уже пробившейся сединой в бороде и каштановых волосах, крепыш Базыль и среднего роста молодой, с дерзким взглядом, сильно избитый парень Карась - являлись капитаном и лоцманом той самой ладьи, что стояла у вымола. Там, где пытались убить Дана. Еще шестеро пострадавших новгородцев, из них особо выделялся парень-жердина, выше даже, чем Дан, по имени-прозвищу - Нос, были гребцами на веслах с этой же ладьи - по уже упоминавшемуся договору Новгорода с Ганзейским двором, немецкие купцы не могли использовать своих гребцов для хождения по Нева-реке, Ладожскому озеру и Волхову, собственно, как и лоцманов не новгородцев тоже. Более того, даже плыть по этим рекам и озеру - по тому же договору с городом - ганзейцы имели право лишь на новгородских ладьях. Потому-то, на входе с Балтики в Нева-реку, как было известно Дану, то бишь там, где Нева впадала в Финский залив, немецкие купцы на острове, расположенном в устье реки, и переваливали свои товары с морских кораблей-'коггов' и 'хольков' на новгородские речные ладьи, и лишь потом поднимались в Новгород. А на обратном пути наоборот - спускались на ладьях из Новгорода и на острове в устье Невы загружались на 'когги' и 'хольки'... И, ежели капитана ладьи в Новгороде могли хватиться еще не скоро, все-таки путь до Финского залива и обратно не близкий, то лоцмана и гребцов - по сведениям Дана - обычно сменяемых в новгородском 'пригороде' на берегу одноименного озера - Ладоге, как раз на полпути между Новгородом и Финским заливом, на ладожских гребцов и местного лоцмана, либо уже хватились, либо должны были хватится в ближайшее время их гильдейские 'коллеги' - Дан уже был в курсе существования в Новгороде различных профессиональных объединений, наподобие западноевропейских 'цехов' и 'гильдий'.
Как правило, летом лоцман на Волхове оборачивался до Ладоги и обратно, даже с учетом возможных природных катаклизмов - штормового ветра и сильного дождя, максимум, седмицы за две.
И, наконец, последние пятеро мужей - узколицый, с орлиным носом, темнобородый новгородец Шуга с разбитой губой и измазанными в крови остатками рубахи, и трое молодых, похожих на Шугу и друг на друга, различающихся только ростом и цветом волос парней, явно были крестьянского 'роду-племени'... Все они являлись 'пахарями'. А, вот, державшийся вместе с ними... Примерно такого же возраста, как и Шуга, лет 25 - 30, не более, не худой и не толстый, не высокий и не низкий мужичок... На человека 'от сохи', как-то, не 'тянул'. И братом-сватом Шуги тоже не был, поскольку вид имел от Шуги абсолютно отличный.
- Хотя, сватом, вполне, может и быть, - мелькнула запоздалая мысль в голове Дана. - Наверное, все-таки, - решил Дан, - либо знакомый Шуги, либо его дальний родственник...
Толи дальний родственник, толи знакомый Шуги, в отличие от четверки крестьян, пострадал от немцев-наемников гораздо больше, у него, буквально, 'живого места на теле не было'. Он весь из себя представлял сплошной синяк, но! Но, несмотря на сильные побои, знакомый Шуги улыбался! И эта улыбка избитого, но радующегося жизни человека, невольно вызывала у Дана уважение. А еще у данного 'родственника' Шуги были весьма примечательные глаза. Ярко-ярко зеленого цвета. И этот ярко-зеленый цвет глаз был заметен, даже, невзирая на то, что они, эти глаза, едва открывались, превратившись, на синюшном и опухшем лице 'родственника' Шуги в две узкие щелочки.
Избитый мужик вовсе не лежал пластом, как это можно было предположить, а, хромая и кривясь, пытался общаться, подбадривал других, и это еще больше добавляло Дану уважения к нему. Звали же сего примечательного мужичка - Ларион...как он сам, с трудом открыв рот, поведал о себе - поразительно, но Дан не заметил у Лариона, пережившего столь жестокую 'экзекуцию', ни одного выбитого зуба, во всяком случае - спереди...
- Ларион, - повторил, мысленно, Дан. Ларион немного смущал Дана, смущал чем-то не совсем понятным, и, одновременно, почему-то, напоминал Дану Хотева. - Пожалуй, - подумал Дан, присмотревшись в очередной раз к остаткам изорванного и грязного одеяния зеленоглазого Лариона, - пожалуй... Будь его, Лариона, портки и кафтан или кожух целыми, я бы сказал, что они принадлежат охотнику. Охотнику, каким был Хотев, пока не пришел к нам наниматься. По крайней мере, одет был Хотев весьма похоже. Значит, Ларион, - подвел итог своему скоротечному 'аналитическому обзору' Дан, - скорее всего, тоже охотник. Впрочем, сие, - опять-таки, слегка запоздало стукнула мысль в голову Дана, - отнюдь не отменяет его 'кисельное' родство или хорошее знакомство с Шугой...
Крестьянам и охотнику Дан просто вернул их вещи - те, которые нашлись у немцев, и порасспросил, как они, впятером, попали в плен к ганзейцу. Если верить тому, что Дан услышал от Шуги и его сыновей, купеческие наемники захватили их, когда они, то есть - крестьяне, расчищали поляну в лесу под пашню. Затем, оставив связанных пленников на поляне, а вместе с ними и одного из своих - стеречь пленников, немцы подались к Шуге на починок. А на починке, естественно, в это время находилась лишь Милуша, жена Шуги и мать его сыновей. Шуга аж зубами скрипел, когда рассказывал, куда с поляны пошли немцы и с чем они вернулись обратно на поляну. Почти все вещи, что наемники принесли с собой, были перемазаны кровью, и Шуга понял - живой Милушу он больше никогда не увидит. В этот момент, момент повествования Шуги о своей жене, Дан уловил, как голос крестьянина дрогнул - видно любил он свою Милушу, сильно любил... Одно, только, обрадовало крестьянина - немцев вернулось меньше, чем ушло... Правда, вместо двоих своих не вернувшихся, немцы приволокли с собой избитого и окровавленного Лариона, охотника, часто заходившего к Шуге в гости - Дан правильно определил род занятий Лариона. Как пояснил Шуга, они оба с Ларионом были родом из Тверского княжества, которое каждый по своим причинам... - Шуга не сказал по каким. Охотник Ларион тоже не стал вносить ясность по этому вопросу, толи из-за того, что ему трудно открывать рот было, толи просто не захотел... - покинул и перебрался в 'новгородскую землю'.
Как оказалось, Ларион, решивший 'заскочить' на починок, проведать Шугу, и немцы, подошли к хутору почти одновременно, только с разных сторон, не подозревая друг о друге. Но охотник быстрее сообразил, кого он увидел. Первого из рутьеров, не ожидавших нападения, Ларион... - все же пришлось охотнику, болезненно шипя, шевелить ртом, дабы рассказать о событиях на починке... - уложил копьем прямо у ограды, окружавшей дом и хозяйственные постройки Шуги. Потом охотник еще сумел извернуться и отправить на небеса и того, кто убил Милушу, жену Шуги, но на этом его счастье и кончилось - трудно простому охотнику 'тягаться' с профессиональными убийцами. Почему немцы сразу не прибили его, бывший тверичанин не понял. Однако полагал, что жадность их одолела - видно решили, что мертвым товарищам все равно, а на живом славянине можно хоть немного, да заработать.
Выслушав крестьянина и, уж так получилось, и охотника Лариона, Дан выделил каждому из них - и охотнику, и Шуге и даже каждому из трех сыновей Шуги - по одной серебряной монете, из тех, что нашли под одеждой, в намотанном вокруг живота поясе-кошельке, белобрысого Герта... Насколько Дан разбирался в имевших хождение на новгородском торге деньгах, это были, так называемые 'краковские польские гривны', весьма немалая ценность для его нынешних современников - новгородских крестьян и горожан. Андреас, немец, сдавший тайник ганзейца, увидев монеты, аж позеленел лицом. А, минуту спустя, шипя, аки змей, обронил: - Так, вот, кто украл все серебро... - И пояснил недоуменно взглянувшему на него Дану: - В Любеке, после того, как купец нас нанял, в вечер перед отплытием в Славению, мы здорово надрались, а на утро обнаружили, что у всех, кроме спавшего отдельно сержанта, исчезло серебро. Хозяин корчмы, в которой мы остановились и которого мы тогда чуть не прибили, клялся и божился, что ничего не брал и готов был даже на суд магистрата идти... В общем, монеты мы тогда так и не нашли, - немец сплюнул, - а их, вон, какая крыса украла...
Выдав Шуге и всему его семейству по большой серебряной 'краковской гривне'... - у крестьянина в этот момент такие глаза были...недоуменные вначале, когда он смотрел на серебро, недоверчивые потом и, наконец, вспыхнувшие радостью, но ему, Шуге, нужно было второй раз, с нуля, поднимать хозяйство, поэтому Дан не поскупился. Крестьянин даже хотел в ноги Дану повалиться - благодарить за серебро и свободу, однако Дан, так и не привыкший к тому, что в Новгороде боярам в ножки кланяются и не любивший этого, быстро уронил, предвидя подобный 'маневр' крестьянина: - В ноги не падать! Иначе подумаю, что хочешь пырнуть меня снизу ножом! - Огорошенный крестьянин растерянно замер...затем у него, все же, прорезался голос: - Да, как же так можно, боярин? - Но выражение лиц, придвинувшихся к Дану Рудого и Клевца, подтвердили серьезность слов Дана... - выдав крестьянам деньги, Дан отпустил их восвояси, восстанавливать хутор и хозяйство...
- К сожалению, - смотря вслед Шуге и сыновьям, думал Дан, - самое главное в своей жизни - жену, хозяйку и мать его сыновей - Милушу, вам уже не восстановить...
Что же касается охотника Лариона, то Дан, по здравому размышлению, решил попридержать его. Также, как решил попридержать и не отпускать никого из экипажа ладьи - ни капитана Базыля, ни лоцмана Карася, ни шестерых гребцов. Всем им, и капитану, и лоцману, и гребцам, Дан тоже выделил по одной из найденных у Герта монет, поскольку деньги ему, вроде того, что с неба свалились, а с тем, что легко досталось, нужно и легко расставаться... К тому же, в будущем и свои люди среди речных капитанов, лоцманов и гребцов не помешают. Попридержал же народ, Дан, потому что нападение ганзейского купца на него он собирался использовать, первоначально собирался, лишь для 'легкого' наезда на немецких торгашей - ведь, так или иначе, но по вине ганзейца погибло двое новгородцев и совершенно нападение на 'цельного' новгородского боярина, каковым, по факту уже, из-за признания 'зрящих старцев', являлся Дан, и без виры-штрафа, как это положено по закону новгородскому и 'скра'-уставу ганзейскому... - о вире за убийство человека Дан помнил еще из учебников истории прошлого-будущего. Оттуда же он знал и название закона-устава ганзейского... - тут никак не обойтись. А еще Дан собирался, первоначально, под 'крышей наезда' на немцев, использовать нападение ганзейца для знакомства с главой всех ганзейских купцов в Новгороде, не только тех, что обитали на Немецком и Готском подворьях, объединенных под общим названием - 'Ганзейский двор', но и тех, что имели в городе свои усадьбы и все торговые 'операции' проворачивали в этих усадьбах. В ходе же этого знакомства Дан намеревался выявить, попробовать выявить, некие определенные черты характера ганзейского главы или, как его иначе называли - ганзейского старосты, черты, зная которые... - естественно, не будучи настоящим практиком-психологом, Дан, вряд ли, смог бы в полной мере сыграть на гордости, честолюбии, искренности или мнительности старосты, но интуитивно, кое-что, Дан, все же, умел. В придачу это 'кое-что' ему еще и в армии, в силу специфики службы, чуток развили... - зная которые, можно было повлиять на главу Ганзы в Новгороде, чтобы, в итоге, положительно решить вопрос о финансовой помощи городу. Помощи, необходимой Новгороду для войны с Москвой. Дан планировал, опять-таки, первоначально - во имя исполнения обещания, данного боярыне Борецкой...и, хм, ряду прочих заинтересованных лиц, где-то, примерно, через седмицу-другую, нанести визит немцам и основательно 'развести' их на деньги. Однако сейчас, находясь под впечатлением недавней стычки-резни на вымоле и увиденного на лесной заимке, и пребывая в слегка возбужденном состоянии, Дан резко передумал оттягивать свой 'выход на сцену' и свою 'проникновенную беседу' с главой Ганзейского двора и иже с ним, и, пораскинув мозгами - один мозжечок направо, другой - налево, решил, вернее, у него появилось жгучая мысль-желание - 'трясти-раскручивать' ганзейцев и расползшихся по городу немецких купцов прямо сейчас. Сразу после 'драчки' с ганзейскими наемниками... Он был 'на взводе' и, потому, уверен в успехе. То, что ему требовалось для разговора с сутягами и скупердяями с Немецкого и Готского, то есть - Шведского, и прочих немецких усадеб, и дворов, Дан и так помнил, а, никоим образом не относящееся к торговым спорам Новгорода и Ганзы недавние...не очень давние, события в Новгороде... Дан знал о сравнительно не так давно случившихся грабежах новгородских ганзейских складов. И участии в этих грабежах, подстрекаемых боярами и купцами горожан. И знал - Домаш с Семеном, на пару, поделились сведениями - о совсем недавней попытке профессиональной кражи 'со взломом', ночью... - уже не горожанами, а, скорее всего, татями - уж больно все хорошо обставлено было. Впрочем, по разумению Дана, здесь тоже не обошлось без кого-то из бывавших на Немецком дворе купцов али бояр... - кражи 'со взломом', невзирая на охрану и, бродивших по территории, сторожевых псов, дорогого сукна, хранившегося на Немецком подворье, в церкви Святого Петра... Но, опять-таки, никоим образом не пересекающееся с этими грабежами нападение ганзейских наемников на него, новгородского боярина, и убийство его, новгородского боярина, людей...притом, с кучей свидетелей, просто обязано было нарушить 'душевное равновесие' купечества Ганзейского двора, вывести их, купцов, из себя и заставить выслушать его. То есть, понудить ганзейцев, несмотря на недавние грабежи их складов и обиду на новгородцев, вести с ним дело. Ну, а выбивая из немцев деньги на создание отрядов лучников и арбалетчиков в новгородской армии, он, разумеется, и про виру за Микулу и Храпуна не забудет... Да, и себя, родимого, не обидит. Правда, у немцев сейчас, после вышеупомянутых перепитий... - Дан слышал - немцы совсем хотели было свое 'представительство' закрыть и даже вход в главную свою церковь, Святого Петра, замуровали... - не лучшие времена, да и денег поменьше будет. К тому же, и самих немецких купцов в Новгороде поубавилось. Еще и 'разборки', какие-то, внутренние, у них постоянно идут - между купцами непосредственно из Германии и торговыми людьми из Ревеля, 'оккупировавшими' часть, готскую часть, Ганзейского двора. Но, на новгородские отряды лучников и арбалетчиков, денег у ганзейцев, все-равно, хватить должно. Вот, только, в качестве свидетелей одного Андреаса и второго немца - молодого Иоганна, маловато будет для нарушения спокойствия немецких купцов. Ведь, с ганзейцев вполне станется сказать, что данные наемники им никто и никакого отношения к Ганзе они не имеют. И что, мол, вообще, нельзя слушать то, что этот подлый люд говорит, ведь у рутьеров ни стыда, ни совести нет... За деньги они и соврут и в чем хочешь поклянутся. Однако, ежели Дан приведет к ганзейцам еще и капитана Базыля с лоцманом Карасем, Базыля и Карася, членов гильдий, со словами которых ганзейцы всегда считались, а к ним в довесок притащит охотника Лариона, тоже не последнего человека по социальному статусу... То коленкор будет иной. А, плюс к этому, еще и шестеро матросов... Последние, хоть в глазах ганзейцев и являлись, практически, пустым местом - несмотря на то, что в Новгороде они были объединены в своеобразный 'цех', в отличие от ганзейской 'матросни', набиравшейся из кого попало и как попало - но для массовости годились. Все-таки не крестьяне, как Шуга с сыновьями, чье слово, совсем, ничего не весит...
Короче, с таким количеством свидетелей, так просто уже не отопрешься и тем паче - как слышал Дан, немцы способны и на подобные выкрутасы - не обвинишь самого Дана в убийстве ганзейского купца.
На всякий случай, Дан у Базыля, Карася-лоцмана и гребцов, как и раньше у Шуги с сыновьями, тоже выведал, 'что их довело до такой жизни' - как они оказались на положении пленников у немцев. Впрочем, тут также все было ясно и просто, как дважды два. Оказывается, немец, на самом деле, арендовал ладью с капитаном, гребцами и лоцманом еще на пятницу, то бишь - на вчера. И вчера же, он, имея при себе лишь двух слуг, вроде как отплыл из Новгорода. Но, стоило ладье только выйти за пределы городских стен, как ганзеец, тут же, потребовал от Базыля плыть к дальнему, еле виднеющемуся вымолу за Неревским концом - туда, где небольшая речушка Гзень впадала в Волхов и где неподалеку располагался Зверев монастырь. По словам Базыля, немец сказал, что в этом, редко посещаемом людьми месте, ему надо дождаться еще одного купца, вернее, товар от еще одного купца... То-то Базыль, как он сам пояснил Дану, все думал: - Пошто так мало товара ганзеец взял в Новгороде, едва в пол-ладьи уместилось?
Подвезти товар купец должен был со своей усадьбы, расположенной, где-то, в посаде за Неревским концом. Усадьбе, более ближней к монастырю и этому вымолу, чем к городу. Как Базыль опять сказал Дану, он тогда здорово удивился - что это за купец такой, держащий свой товар у 'лешего на болоте' и где же подворье этого купца находится, коль от него так далеко до городских пристаней?
- А, может он из пришлых каких, - размышлял Базыль, стоя на носу плывущей ладьи, - недавно со Старой Руссы или другого новгородского города?
Однако сильно 'ломать' голову Базыль не стал, ибо у любого из купчин столько тайн, что лучше и не выпытывать. В результате, вдруг объявившиеся на вымоле - выскочившие из кустов - многочисленные 'слуги' ганзейца просто тюкнули Базыля и Карася по черепушкам, отправив обоих в забытье. Точно также, как, и несколькими минутами ранее - хотя сие выяснилось и попозже - тюкнули и спеленали выманенных ганзейцем с ладьи, по одному-по двум человекам, под разными предлогами - посмотреть, не видно ли купца; срубить ветку; принести палку и так далее и тому подобное, нанятых новгородских-гребцов. Затем всех новгородцев 'оттранспортировали' на лесную заимку, где уже находились Шуга с сыновьями, а вместе с ними и две девчонки-чуди с охотником Ларионом, заимку, где словен и девчонок-чудинок стерегли два 'активиста-отморозка' - Герт и Клаус... После чего ганзеец 'со товарищи' переночевали на захваченной ладье и на утро стали ждать-поджидать, да добра наживать...пардон, стали ждать кого принесет нелегкая с так понравившейся немцу новгородской керамикой. То бишь - кто ее привезет немцу на вымол... Вот, тут, к германцу и подкрался хитрый северный зверек-песец. Уплыл бы ганзеец тихо, 'мирно', как и собирался - в пятницу, забрав имевшихся пленников...смотришь, был бы и сейчас жив и, возможно, даже счастлив и здоров. А, так... Позарился на новую керамику и пропал!
- А, ведь, он, небось, - думал Дан, - считал, что самый хитрый, что не только заработает на насильно увезенных с собой новгородцах, но и кувшины необычные задаром получит...
По логике вещей, - как Дан понимал ситуацию - те, кто привез бы ганзейцу керамику, тоже должны были попасть к немцу в плен, а, если не получиться - стать убитыми...обязательно 'оставив' на вымоле следы, вроде как, нападения разбойников. Подобным образом, купец, хотя бы на время, отвел подозрения от себя и, в случае погони, пускал возможных преследователей по ложному пути.
- Кстати, - мелькнуло в голове Дана, - меня бы немец точно 'отправил на встречу к предкам', уж больно хлопотно пытаться продать боярина... И рискованно. Лучше и безопаснее сразу в землю.
Далее, немцы - опять-таки, как понимал ситуацию Дан, вероятно принарядились бы под новгородских мужей, сами бы сели на весла, купец изобразил бы капитана, кто-то из наемников - лоцмана, подобрали бы на заимке Герта и Фила с 'товаром', и все вместе 'ломанулись' бы вниз по Волхову, в сторону Ладожского озера и Ладоги. Конечно, далеко уплыть по реке не уплыли бы - в эти дни река весьма судоходна... За чередой, по-прежнему, теплых дней и постоянных дел Дан просмотрел-таки, как наступила осень и август-жнивень, он же серпень, сменился сентябрем или, по-местному - врезенем. Притом, давно уже сменился. Однако, именно осенью навигация на Волхове значительно увеличивалась, собственно, как и на Ладоге, и Неве. Потому что, как раз, в конце сентября начинался массовый отъезд немецких купцов из Новгорода - Дан знал это из учебников будущего-прошлого, а еще ему об этом напомнили в ходе одного разговора тысяцкий с посадником Дмитрием и боярыней Борецкой. Разговора, состоявшегося в доме на Разважьей улице. В этот дом Дан пришел из-за того, что, стремясь получше подготовиться к 'изыманию' денег у немцев, хотел побольше узнать у боярыни Борецкой об оптовой торговле с иноземцами новгородских бояр, в том числе и бояр клана Борецких. Да, и, вообще, поговорить 'за ганзейцев', ибо стремно не узнать что-то новенькое, какую-то мелочь, если есть такая возможность. Тем более, что любая мелочь, потом, при встрече с немцами, может оказаться совсем и не мелочью. Ведь, Дан, собираясь 'на беседу' к ним, опирался, в основном, на сведения из своей головы, то бишь на учебники и монографии прошлого-будущего 21 века, а историки 21 века, вряд ли подозревали, подозревают обо всех нюансах жизни в 15 веке... Дан пришел в дом на Разважьей, дабы поговорить с Борецкой, а встретил там еще и тысяцкого с посадником...
Однако, вернемся к ганзейцам - как раз, в конце сентября начинался массовый отъезд из Новгорода, так называемых 'летних', прибывающих в город на Волхове по весне и уплывающих осенью, ганзейских купцов, а им на смену спешили из Германии и Прибалтики другие, 'зимние' купцы, приплывающие, наоборот, в Новгород осенью и покидающие его сразу после открытия весенней навигации на Волхове, Ладоге и Неве, купцы.
Так, вот, именно в эти дни, когда начинался 'исход' одних ганзейцев, а им на смену плыли другие торговые гости, по реке сновало множество кораблей, но! Но капитаны, лоцманы и гребцы на всех этих кораблях хорошо знали друг друга, поскольку состояли в одной гильдии и часто жили по соседству. Посему незнакомый, предпочитающий отмалчиваться - ибо, чтобы говорить с новгородским цоканьем, нужно в Новгороде родиться - капитан, молчаливый и тоже незнакомый лоцман, и такие же странные гребцы, быстро вызвали бы подозрения у экипажей, идущих по Волхову ладей... Подозрения, со всеми вытекающими последствиями. Ганзеец должен был это осознавать, как и осознавать то, что, в любом случае, на Волхове, без настоящего лоцмана, много не наплаваешь. Однако, как полагал Дан, ганзеец далеко плыть и не собирался. Скорее всего, он намеревался, проплыв до какого-то известного ему места, сойти там на берег. Ладью утопить, оставив, опять-таки, на всякий 'пожарный', следы, якобы, нападения разбойников, а потом, сторонясь больших дорог, сушей двинуться в Ливонию - ближайшую землю, где никто не станет у немца интересоваться - откуда людишки? - прихватив, при удаче, еще кого-нибудь по пути.
Выяснив у бывших пленников, что хотел...ах, да, Дан хотел еще выяснить, так, на будущее, что Базыль или лоцман знают о Балтике, но оказалось ни тот, ни другой, по морю ни разу не ходили. В общем, узнав, что хотел, Дан отпустил крестьян и придержал охотника, а также освобожденный из плена экипаж ладьи плюс двух немцев - Андреаса и Иоганна. Всех этих бывших пленников, а также немцев, Дан собирался взять с собой для суда-'наезда' на Ганзейский двор. Правда, к данному процессу-'наезду' нужно было подключить еще и городскую администрацию, чтобы было, как положено, по закону новгородскому и 'скра'-уставу ганзейскому, и немцы не могли 'отбоярится' от 'наезда'. Но это уже не проблема. Зато, что делать с освобожденными из немецкого плена двумя девахами-чудинками, Дан, так, сходу, не в состоянии был придумать. Даже усиленно заскрипев мозгами... Отпускать девчонок было некуда, никакой родни поблизости у них не имелось, а оставить их просто на берегу... Девахи, в самом деле, были финками, судя по их, большей частью нецензурной...кхм, непонятной Дану... - Хотя, - вертелось в голове Дана, - если исходить из их размахивания руками и экспрессивности - все-таки, скорее, нецензурной... - речи. Но и брать на себя заботу о судьбе этих юных 'дам' - при всем своем желании, дать бывшим купеческим пленницам больше 14-15 лет, Дан не мог - Дану тоже, как-то, не хотелось. В конце концов, Дан решил, прежде, чем принять какое-либо решение, попробовать выслушать девчонок. И честно попытался это сделать, тем более, что 'отходняк' у девчонок, после освобождения из плена, начал сходить на 'нет' и они постепенно успокаивались... Обе финки оказались не так, чтобы уже финками - это Дан, 'со скрипом', но понял - и не так, чтобы уже не финками... Они были чудью из Эстонии, эстонками, и к немцам попали, как следовало из их сбивчивого рассказа - словенский язык обе соотечественницы Седого Хирви знали крайне скверно, и Дан больше догадывался, чем понимал, о чем они говорят - и к немцам попали в результате неких сложных географических перемещений. То есть, сначала они бежали вместе с родителями и взрослыми братьями из Эстонии на землю родственной ижоры, подальше от ливонских комтуров и фогтов, но, едва успели осесть на новом месте, как воинственных, имеющих оружие, привычных одинаково и веслом махать, и землю пахать, а надо - и копьем орудовать, отцов и братьев девушек уговорил податься к нему в дружину Вигарь-младший, гостивший в ижорском селении-переваре сын местного вождя-валита. Этот младший Вигарь, являвшийся в Новгороде боярином, набирал свой отряд-дружину, чтобы затем вместе с ним, с ней, служить положенный ему срок в Порховской крепости на западных рубежах Новгорода. Новоиспеченные дружинники-эсты, прихватив своих жен и дочерей - а никакого иного имущества...ну, разве что еще оружие и немножко серебра, припасенного, на крайний случай, в поясах-кошелях, у беглых эстов не было - отправились с сыном валита сначала в Ладогу, где у Вигаря-младшего были дела, а потом оттуда по Волхову в Новгород. Чтобы уже из Новгорода, заодно с другими, набранными дружинниками, проследовать в Порхов. И, вот, тут, на последней ночевке-стоянке на берегу... - сын валита решил остановиться не в Холопьем городке, поселении на Волхове, где обычно ночевали купцы, плывущие в Новгород...или из Новгорода, а чуть дальше, на несколько километров ближе к городу... - эстонок и похитили. Как это произошло, из повествования девиц, с половиной эстонских слов, Дан не 'уразумел', однако, похоже, девицы, постоянно находившиеся под опекой-охраной своих вооруженных отцов и братьев, 'слинявших' из Эстонии-Ливонии - как подозревал Дан - после какой-то 'заварушки', слишком понадеялись на самих себя... - ну, какая опасность может быть под стенами Новгорода, это же не пограничье, где постоянно надо быть на страже... - и далеко отошли от лагеря. И наткнулись на возвращавшихся, из 'похода за зипунами' - за словенами, рутьеров... От немедленного изнасилования, сообразил Дан, и вероятной гибели - почти десяток немцев моментально бы 'распяли' молодых девчонок до смерти - эстонок спасло лишь то, что немцы опасались, находящихся где-то рядом, возможно находящихся где-то рядом, воинов-финнов, которых, к тому же, могло быть много. Поэтому, быстро заткнув рты чудинкам и связав их, 'ландскнехты' тут же погнали пленниц, вместе с захваченными славенами - Шугой, Лаврином и сыновьями Шуги, дальше. А, потом, Ханс, бывший - по словам Андреаса, наемника-немца - подручным у купца и одновременно сержантом у рутьеров, видимо решил, что симпатичных финок, а девчонки были красивы, также можно продать, и тем дороже, чем они 'нетроганней' будут. И, наверное, пригрозил всем, и особенно любителю молоденьких девушек Клаусу, убить любого, кто что-нибудь 'сделает' финкам. Ханса же все боялись, поскольку он, действительно - как сей момент понимал Дан, ибо сержантами у наемников просто так не становятся - был скор на расправу... Конечно, эсты скоро обнаружили пропажу девушек, но искать их ночью в незнакомой местности... Было нереально. Утром же, скорее всего, отцы и братья девчонок прошли по следам и увидели, что девчонок кто-то схватил, но найти по 'горячему', вряд ли, представлялось возможным. Ну, а потом, видимо, встал вопрос - или продолжать искать дочерей и потерять службу у сына валита, оказаться в чужом краю не у дел, или позаботиться о себе и плыть дальше. А, уж затем, более-менее устроившись на новом месте, снова поискать девиц. Естественно, что эсты выбрали второй вариант...
Выслушав девушек и немного помыслив, Дан, все же, решил взять чудинок с собой в Новгород. Конечно, тащить их на Ганзейский двор в качестве свидетелей было пустой затеей, никто бы их всерьез не принял, но в городе для них, по крайней мере, существовал шанс найти своих отцов и матерей... Ведь, в Новгороде не так уж много бояр из ижоры и найти их подворья, не самая сложная задача. Вон, Хотев, живший в усадьбе одного из них, подскажет. Но, естественно, если родственники эстонок еще в Новгороде.
- В противном случае, - подумал Дан... - В противном случае...а-а, ладно, - произнес он в сердцах, - задушу в себе жабу и отправлю их сам в этот Порхов.
Прихватив остаток серебряных монет, оставшихся после раздачи 'всем сестрам по серьге' - из найденной у Герта мошны с деньгами, и, нагрузив всех бывших пленников и даже немца Андреаса оружием наемников, лежавшим в шалаше - кольчугами и, похожими на глубокие миски, шлемами, а также разными прочими железками... - лишь мечи немцев, завернув в грубую холстину, найденную тут же, в шалаше, нес Рудый, да два арбалета с арбалетными болтами тащил на плече Клевец. И пару коротких немецких копий волок сам Дан... - Дан, во главе маленького каравана, состоящего из бывших пленников - двух девчонок-чудинок, новгородцев - капитана Базыля, лоцмана Карася с охотником Ларионом, и шестерки гребцов, а также пленного немца и своих телохранителей - Клевца и Рудого, отправился обратно, к пристани-вымолу, где еще один телохранитель Дана - Хотев, с еще одним немцем - Иоганном, стерегли отбитую у ганзейца ладью и ждали Дана. К той самой пристани, возле которой погибли Микула и Храпун.
Найденные же в шалаше, кроме оружия наемников и пояса с серебром Герта, еще и золотые женские украшения, Дан также отдал Шуге, поскольку они принадлежали его жене... Только две своеобразные толи броши, толи пряжки, и несколько ярких монист взяли себе чудинки, мол, это их, чудинское, и ганзейцы это у них забрали.
По дороге назад, Дан чисто из любопытства поинтересовался у Андреаса - кем ему второй немец приходиться? И уже не ради интереса, а, скорее, по делу спросил - может пригодиться в разговоре со старостой Ганзейского двора: - Какого черта ганзейский купец надумал ограбить его, Дана, и угнать в полон новгородских людей?
Рутьер не стал утаивать, что молодой Иоганн ему родственник, сын его погибшего старшего брата. Брат также был наемником и прижил парня от одной из женщин, сопровождавших отряды рутьеров. Но прошлой зимой брата убили... А, по второму вопросу Андреас ответил, что знает лишь то, о чем они, рутьеры, говорили между собой - вроде бы, ганзеец пристрастился к азартным играм и наделал кучу долгов. И решил, подобным образом, хоть частично, поправить свои дела. Что же касается, конкретно, нападения на Дана и его людей...
- Так это, вообще, несусветная глупость, - обронил немец, пожав плечами. - И Ханс, наш сержант, предупреждал ганзейца - дело плохо кончится. Сон плохой был у Ханса. Но Лукас, купец, хотел во чтобы то ни стало получить новые кувшины и горшки. Ведь о них говорили в Новгороде все ганзейцы. А, денег-то у Лукаса мало было и на обмен хозяин лавки, продающий эти новые кувшины - Андреас не знал, что Дан являлся одним из владельцев мастерской, где делались данные кувшины - не соглашался. Вот, Лукас и уперся взять эти горшки даром, походя уведя в плен и тех, кто привезет их на пристань... Ханс, - добавил, вздохнув, немец, - разозлившись на ганзейца, сам вчера всем сказал об этом...
На пристани-вымоле Дан попросил Хотева, поскольку Хотев - ижора, а язык ижора, всяко ближе к эстонскому, чем словенский и, значит, есть шанс, что он сможет понять девиц лучше, чем Дан, еще раз переговорить с девицами-чудинками и выяснить, как они попали к немцам. Еще раз, потому что Дан совсем был не уверен в том, что правильно понял, о чем ему толковали девицы. Одновременно Дан развил бешеную деятельность по предстоящему 'наезду' на Ганзейский двор. Прямо с пристани, он отправил Рудого на Торжище в лавку за Домашем. Телохранителю Дан наказал ничего Домашу не говорить, и лишь потребовать от имени Дана, чтобы тот оставил лавку под присмотр Стерха, а сам, наняв еще одного извозчика с телегой, вместе с телегой и Рудым шел сюда, на вымол... Дан справедливо считал, что теперь все добро ганзейского купца принадлежит им с Домашем. Однако, во избежание ненужных разговоров и поползновений на какую-то часть этого добра, как со стороны города - городу, якобы, причитается часть имущества купца в качестве штрафа за нападение на жителя Новгорода, так и со стороны ганзейцев - типа того, что Ганза является правомерным наследником купца, Дан полагал, что его, это имущество, пока еще никто ничего не разнюхал, нужно срочно переправить в усадьбу к Домашу. А там, как 'гриться', будем посмотреть... Может, новгородским биричам и удастся что-нибудь выцарапать у него... Сейчас же, ежели надо, все свидетели - тут уж Дан постарается - как один подтвердят перед старостой Ганзейского двора, что у купца в ладье, в момент нападения, ничего не было...кроме купленных, но неоплаченных амфор и корчаг Дана и Домаша. Поэтому, Дан и вернул их, забрал себе. И на лесной заимке, кроме пленников и крестьянского добра в тайнике, тоже ничего не было... Собственно, коль забыть про мешочек с 'деньгой', взятый у Герта, а также не упоминать об оружии 'купеческих слуг', то на заимке, действительно, ничего не было. Ну, а то, что было... Или находилось на ладье ганзейца - два десятка мешков с беличьими, лисьими и соболиными шкурками, несколько тюков с, как определил Хотев, моржовой костью, и корчаги с медом - если не вспоминать об амфорах и кувшинах Дана и Домаша... Про то немцам знать не обязательно! Отдавать все это или, хотя бы, часть этого, Дан считал большой глупостью. Шкурки они и сами могли сообразить куда девать, мед возьмет на перегонку Федор, а моржовую кость... Пусть полежит, временно. Найдется и ей место!
- Те же подарочные фигурки святых резать либо рукояти для ножей делать, - подумал Дан...
Саму ладью, конечно, надлежало вернуть тому, у кого ганзеец ее арендовал, но то уже не забота Дана, он лишь сообщит о ладье биричу. А капитан с гребцами ее уже самостоятельно отгонят ее в Новгород. Кстати, Хотев тоже не 'сидел' праздно и, пока, Дан 'со товарищи' совершал 'рейд' в лесной тайник, Хотев, 'стреножив' Иоганна - связав его, обыскал убитых немцев и нашел за поясом у ганзейца еще один мешочек с серебряными и парой золотых монет - в добавок к добыче на ладье.
С помощью Рудого, Клевца и Хотева, а также всех, кого Дан притащил с собой с заимки, плюс оклемавшийся, более-менее, и развязанный молодой Иоганн, Дан избавил ладью от купеческого добра, переправив все и аккуратно уложив на телегу Храпуна. Получилось много... Предварительно, разумеется, с телеги сняли мертвого хозяина и очистили ее, телегу, как сумели - тут особенно постарались чудинки - с помощью травы и лоскутов ткани, оторванных от рубах убитых наемников, от крови Храпуна. Туда же, на телегу, уложили и оружие, и прочие железки -кольчуги и шлемы, какие нашлись на заимке и были при себе у мертвых наемников...
- Зачем добру пропадать, - думал Дан, - что похуже продадим, а хорошее и самим не помешает.
Несмотря на то, что нагружена телега оказалась высоко, 'имущество' на ней лежало не сильно тяжелое и до подворья Домаша, лошадка должна была все довезти, а потом, так или иначе, телегу и лошадку придется вернуть родным Храпуна.
Со всем этим купеческим и 'ландскнехтов' добром, Дан хотел, дождавшись Домаша, отправиться сам, взяв с собой в сопровождение двух телохранителей и кого-нибудь, умеющего управлять лошадью. К сожалению, лично Дан лошадей видел, по большей части, только в кино и управлять лошадью ни разу не пробовал... А еще Дан собирался взять с собой двух чудинок, чтобы оставить их, временно - все равно толк от них при 'наезде' на Ганзейский двор будет нулевой - на подворье под рукой их соотечественника Седого Хирви с его еще не до конца оправившейся от болезни, но уже пытающейся 'выходить в свет', то есть высовывать нос из сарая, племянницей - Вайке.
Дан предполагал, что Домаш с третьим телохранителем Дана, а также всеми оставшимися 'страдальцами'-свидетелями и жертвами нападения наемников ганзейца... - Слава богу, выяснилось, что Мерене и Майму, две не худые и не толстые, уже со всеми нарисовавшимися, но, пока, еще не сильно выделяющимися, женскими прелестями, довольно высокие девицы-чудь - Мерене, темно-рыжая, остроносая, с ярко-синими настырными глазами; и Майму, голубоглазая, совсем светлая блонда, уже пришедшие в себя после плена, умеют прекрасно управляться с лошадьми и не надо никого больше брать с собой... - что Домаш, узнав о случившемся на вымоле, вместе с третьим телохранителем Дана и всеми прочими - Базылем, Карасем, Ларионом, немцами, а также гребцами с ладьи, отправиться в вечевую канцелярию Господина Великого Новгорода и, предъявив там свидетелей попытки ограбления Дана и сообщив об убитых новгородцах - Микуле и Храпуне, потребует, согласно закону новгородскому и договору с ганзейцами, суд и виру с Ганзейского двора. А сам Дан, вместе с Рудым, Клевцом и двумя чудинками, отправиться в объезд города, в мастерскую... В объезд для того, чтобы не 'светить' захваченным у ганзейца добром на улицах Новгорода. А, поскольку, ехать предстояло не только через 'цивильные' посады за Неревским и Загородным концами, где, естественно, будут глазеть на груженную доверху и сопровождаемую вооруженными людьми телегу, однако не позарятся на нее, но и через большой пустырь между Загородным и Гончарным посадами, где все может быть, Дан, подумав, решил, все-таки, взять с собой еще и молодого и уже почти совсем оклемавшегося Иоганна. Лучше, конечно, было бы, более опытного Андреаса прихватить, но... После того, как перетаскали все тюки и корчаги с ладьи на телегу, Дан заставил немца снять кожаную куртку и грязную рубаху... - уф, и крепкий дух пошел от давно немытого и неоднократно потевшего тела и не менее потной рубахи немца. Впрочем, все бывшие пленники пахли не ландышами, хотя, девчонки, как Дан заметил, отошли за кусты и чего-то там возились и плескали водой... - и осмотрел руку Андреаса. Кость у немца нигде не торчала, то бишь перелома, предположительно, не наблюдалось, но, во избежание, к руке, там, где болело, напротив друг друга приложили две дощечки - быстро отколотых Хотевом от деревянного чурбачка, из числа имеющихся на ладье - и не туго, но крепко обмотали их куском чистой ткани и обвязали веревкой из запасов купца. Обмотали до более 'профессионального' осмотра Мареной-травницей, ставшей в мастерской уже некоего рода своим домашним врачом... В общем, пусть и временно, но однорукий Андреас Дану не годился. Поэтому молодому Иоганну, с помощью Андреса, объяснили, что он пойдет вместе с Даном, чудинками и двумя новгородцами сопровождать телегу в усадьбу Дана, и, что ему, Иоганну, даже вернут, по этому случаю, шлем и копье. Дан рассчитывал, что, пока, Домаш доберется до вечевой канцелярии, поднимет там бучу и расскажет о нападении ганзейцев, потребовав с немцев законный суд и виру, пока секретарь веча предъявит дело Ганзейскому двору и они соберутся на суд, пройдет некоторое время, и он, Дан, оставив в усадьбе телегу и Мерене с Майму, сам, вместе с Рудым, Клевцом и Иоганном, успеет вернуться в город на, так называемое - 'Ярославово городище', что на Торговой стороне Новгорода, между Немецким и Готским дворами. Именно на этом дворище-городище, в церкви Святого Иоанна, обычно и проводились тяжбы по спорным вопросам между новгородцами и ганзейцами, между Новгородом и Ганзой. Дан хотел, дабы сын боярыни Борецкой, посадник Господина Великого Новгорода - Дмитрий Борецкий и тысяцкий новгородский - Василий Казимир, обязанные, как представители городской власти тоже быть на подобном, 'гостином' суде, только огласили бы претензии боярина Господина Великого Новгорода Дана к Ганзейскому двору и обозначили виру за убийство двух новгородцев, а затем дали бы слово самому Дану. И в дальнейшем бы не вмешивались в происходящее... Но это все потом, после того, как Дан завезет 'прихватизированное' у ганзейца и рутьеров добро в усадьбу. А сейчас нужно было дождаться Домаша. А, вот, уже когда появятся Домаш с нанятой телегой и извозчиком... Дан 'со товарищи' срочно отправятся в усадьбу, остальные же, загрузив на телегу Домаша мертвых Микулу и Храпуна, и закопав убитых наемников... - Дан специально велел стащить их в одно место, но, пока, не закапывать, чтобы Домаш, так сказать, увидел все воочию и 'проникся'. Конечно, трупы можно было и так кинуть, оставив лежать там, где лежали, однако хищников поблизости не было, повывели хищников вокруг Новгорода, и растащить трупы будет некому, а мертвецы долго еще будут гнить, отравляя воздух ядовитыми миазмами. Но зачем такое 'удовольствие'? Рядом, все-таки, монастырь, да, и люди, иногда, на вымол приходят и ладьи причаливают.... - вместе с Домашем пойдут-поедут в Новгород к Вечевой башне и вечевому секретарю поднимать 'кипеж'. Пойдут все, кроме Хотева, который с телегой и мертвыми Микулой и Храпуном поедет сразу давить на 'психику' ганзейцев - прямо к Немецкому двору.
Именно так представлял себе предстоящие 'боевые действия' Дан, но...
- Не исключено, - думал Дан, - что Домаш решит все иначе. Все-таки, он более сведущ в новгородских реалиях.
И Домаш, действительно, решил все иначе. Выслушав Дана, он произнес: - Хорошо, что ты боярин и тебя Борецкие знают. Иначе отделались бы немчины вирой небольшой, а то и вовсе обвинили бы тебя в нападении... - Однако, решение Дана - побыстрее увезти в мастерскую 'материальные ценности', Домаш одобрил. Правда, посетовал, что Дан велел стащить всех мертвых рутьеров в кучу и потребовал их больше не трогать, как не трогать и Храпуна с Микулой, и отправил Хотева в канцелярию посадника за городским биричем-свидетелем, дабы он явился на вымол и тоже собственными глазами зафиксировал то, что произошло у ладьи... Что было дальше, Дану рассказал Домаш, когда Дан с Рудым, Иоганном и Клевцом уже пришли на Ярославово дворище и увидели там кучу собравшегося пешего и конного народа, требующего ганзейского старосту. А среди этой кучи Дан заметил и новгородского посадника, и новгородского тысяцкого с Домашем и прочими 'заинтересованными' лицами, и... И не только их. Как выяснилось, весть о нападении наемников Ганзы на новгородского купца уже успела облететь полгорода и все Торжище, и возле Ярославового дворища уже собралась целая толпа новгородцев, кричавших обидное в сторону Ганзейского двора. Дан даже заметил среди этой толпы купца Анисима. Того самого, родича самогонщика Федора...
- Интересно, на кого он оставил лавку, - подумал Дан... - и кивнул купцу, как кивал знакомым в Гомеле 21 века...
Как поведал Дану Домаш, после отбытия Дана 'со товарищи', он, Домаш, дождался Хотева с городским биричем, а затем вместе с биричем, 'одноруким' Андреасом, а также 'жертвами произвола' немцев - Базылем, Карасем, Ларионом и гребцами, скинув в яму и засыпав землей мертвых рутьеров, и погрузив на телегу убитых Микулу и Храпуна, двинулся прямо на Ганзейский двор. Микулу и Храпуна они оставили по пути, временно, в одной из церквей Неревского конца, а возле Вечевой башни Домаша и остальных уже ждали тысяцкий Господина Великого Новгорода - Василий Казимер со своими людьми и посадник новгородский - Дмитрий Борецкий с городскими 'полицейскими'-мечниками и несколькими воинами собственного сопровождения-охраны...весьма похожими, по словам Домаша, своим видом на 'волчар' тысяцкого и телохранителей Дана.
- Кажется, - поворачиваясь к Дану и тихо, так, чтобы никто, кроме Дана, не услышал, уронил со смешком, говоря о встрече у Вечевой башни, Домаш, - твой рассказ о специально обученных людях, впечатлил не только тысяцкого, но и сына Марфы Борецкой...