...Бог не сомнений, но деяний, Кующий сталь, пасущий скот, К чему мне блеск твоих зияний, На что простор твоих пустот, Роенье матовых жемчужин, Мерцанье раковин на дне? И я тебе такой не нужен, И ты такой не нужен мне.
Дмитрий Быков
Ой, ну спасибочки вам, сограждане, за то, что осчастливили меня по гроб жизни! Воистину - по гроб, и никакое не поэтическое преувеличение!
Ох, спасибо за то, что жрецу нашему, пердуну старому, поверили!
Это обычай такой - если дело идет к войне, жрец жертвы приносит и вроде как испрашивает совета Бога-Воителя: кого стратегом назначить. Войска, значит, вести на бой кровавый, святой и правый... ух, складно вышло. Да неудивительно же, я этим всю жизнь занимаюсь. И вы, сограждане, будто того не знаете! Стишки мои подружкам читаете, другие - детям, третьи - родителям, песенки мои на каждом углу поете! И вы верите, да, что Бог-Воитель на меня указал?! А я вот не верю. Мы с ним незнакомы, честно.
Да не святотатствую я! Просто ну подумайте же, на что Воителю знать таких, как я - пусть воинов своих знает, а подобных мне всегда берут в плен и продают в рабство, ибо не воин - значит, вообще не человек. Так, скотина бессмысленная...
Эх, сограждане. Я ведь вам твердил, я вас за руки хватал, чуть не в ноги вам валился - пощадите, какой из меня стратег? Это просто старый враль зуб на меня имеет за то, что я про него как-то раз стишок навалял. Про то, как он ушами богов слушает, а пастью - бычков ваших жертвенных кушает...
А, вот так вам, сограждане! И войну проиграете теперь, и... без меня останетесь. Вот узнаете тогда, как этому брехуну верить!! Чушь ведь несет, как молнией Отца Нашего ушибленный!
Что, что ты там бормочешь, святость наша полоумная?..
"Бог-Воитель тебя избрал - он теперь сам тебе явится"?! Вы слыхали, сограждане?.. Ну, посмотрим, кто там явится. Я даже пить сегодня не буду, чтоб что-то не то случайно не явилось!..
А он взял и явился.
Я чернильницу опрокинул. И, возможно, наклал бы в штаны - но по обычаю нашему их не ношу. Это враги наши носят, с которыми воевать будем. Из козлиной кожи шьют. У них еще и мужи все отчего-то длинные патлы отращивают, и не зазорно - наоборот, коли волосня до жопы - значит, воин знатный, всех побеждает, а кого не побеждает, тех все равно догонит и победит. Да много чего они там еще, говорят, делают - может, и с кобылами живут... Но уж стишков, конечно, не пишут. Дикие, что с них взять.
Так вот, о чем я - он явился! Мне. Я его сразу признал.
Да говорю же - не пил я, как и обещал. И не во сне его видел - я, знаете ли, не сплю с чернильницей. За столом я сидел, выписывая на дорогущем папирусе любовную элегию на заказ. Кто заказал, не скажу, конечно, но заплатил он как надо. И пергамент дал. Ну и я расстарался - уж так его любимую описал, уж так расписал... небось родная мать не узнала бы ее в такой красе. И вот из-за нашего Бога-Воителя - чернилка набок, папирус в мусор, весь труд насмарку.
Впрочем, от воителей вечно беспорядок один.
Первое, что я подумал - врут сказания наши. В них-то он и "всех героев выше", и "всех могучих вождь", "в доспехах алой меди", "златым сияет шлемом"... Смотрю - солдат как солдат. Видал я и ростом повыше, и в плечах пошире. А как, спросите, понял я, что это бог?.. А вот не могу объяснить. Ну, вот входит к вам в дом кто незнакомый - вы ж сразу знаете, что это не бог? А вовсе даже простой прохожий зашел попросить, например, водички попить, ибо жарко? А тут наоборот было. Смотришь и видишь: бог. Как есть бог! Прет из него что-то этакое... отчего ты сразу ничтожным себя чувствуешь, маленьким, глупеньким, как младенец.
И говорит мне Воитель:
- Ну, здравствуй...
А я ему, как дурак:
- А что ж ты, Воитель Преславный, в столь скромном облике-то явился? Я ведь стишки пишу - ну как напишу, как ты без златого шлема...
- А чтоб ты не усрался или замертво не упал... стратег, - ответил он мне так презрительно, как только и может бог говорить со смертною козявкой. Мол, помни: хочу - раздавлю, грязное пятнышко останется. Так что не дерзи... - Вот тебя я не спросил, в каком виде ходить мне по земле! Забыл, прости уж. Мог бы и волком явиться - боисся, а?.. А про стишки забудь, не до них отныне тебе, в руках твоих судьба Отечества.
Я к нему свои руки - щепки тощие, все в чернилах умазюканные - протянул и говорю:
- В этих руках?.. Не смешно ль тебе, Воитель?! Эта моя рука, правая, копье будет держать как метлу, а эта, левая, щита не подымет! За что невзлюбил ты моих сограждан, Преславный, что вот этими никчемными руками погубить их хочешь, разорить, в рабство загнать?! Шутишь ты так, что ль? Вам, богам бессмертным, это забавно - как мальчишкам муравейник поджечь?!
А он и не слушает меня вроде как. Оглядывает мою комнатушку, да этак лукаво, как баба-сплетница из тех, что вечно по чужим домам шляются, а потом о соседские горести языки поганые чешут.
- Ну и живешь ты, сра... стратег! В углу тараканище сидит, кушать просит...
Тебе-то что за дело, хотелось заорать мне, как нравится - так и живу! Что ж ты в самом деле, как баба-шепотуха!..
А он улыбается. Хорошая улыбка у него, только зуба одного переднего нет. Он же бог. У смертных воинов порой больше половины не хватает - на полях сражений посеяны.
- Есть у тебя золото, стратег? - спрашивает. Я и не отвечаю - сам не видит?
- А земля есть у тебя? Скот? Кони? Баба-раскрасавица?.
Я молчу. А он как рявкнет по-армейски:
- Ты кому тут молчишь?! Ты у меня знаешь кому молчать будешь?!
- Богу Подземных Огней, - говорю. Это ж ясно. Да молчи я не молчи - при таком раскладе и так скоро с ним увижусь...
- Угадал! Ну так есть у тебя все, о чем я спросил?
- Нету, Воитель Преславный.
И тут он как хлопнет меня по плечу - я чуть в пролитые чернила не сел:
- Победишь - будут!
Одним словом, пропала моя башка. Обрядили меня в доспехи с серебряными страшными мордами, дали меч и копье, взгромоздили на белого коня... Сижу, как козел на заборе. Страшно и тяжко, а все одно захихикал: конь ко мне морду повернул, и такая она стала... как у старой тетки моей, когда я ребятенком паршивого котенка в дом притащил: эээт-тто што-ооо еще-о тако-ое?!
А сограждане радуются, довольные... придурки. Как же, стратег рассмеялся - хорошая примета! Победу предвещает!
Надо было мне, думаю, налопаться пред всем этим действом рыбешки маринованной да свежим молоком запить. Прямо на коне бы и обдристался. Была б им примета!..
И вот лежу я в лагере, в шатре, почти неживой после целого дня коня. Ну как может человек чувствовать себя живым, если кажется, что ни рук, ни ног, ни жопы у него уже нету, а есть что-то ноющее и отваливающееся?..
И думаю лишь об одном: ну почему, ну зачем Воитель выбрал меня?! Что-то не понимаю я то ли божественной логики, то ли божественного юмора...
А потом подумал я о Воле Богов - и вовсе дурно мне стало...
Волей Богов называют у нас поединок стратегов перед боем. Эти дикари длинногривые, союзники наши бывшие, тоже этот обычай чтут. Да я бы в свете завтрашней битвы на их месте его бы зачтил, даже если б раньше не чтил. Только поглядеть на их стратега - ну или как они его там на своем тарабарском зовут. И на нашего. На меня, да... Воля Богов - штука священная, важная, порой убьют стратега - и вся его армия враз сдается. Порой наоборот, вызверяется и прет, как стадо бешеных кабанов... Многое решает этот поединок. И отказаться от него стратег - если он муж храбрый и достойный - никак не может. Будь ты старик, юнец или вот такой дохлик-недотепа-растопыра, как я - бейся! Воля Богов себя явить желает людям!
Может, завтра и откроется мне - в предсмертном бреду - что на самом деле задумал Воитель... А по мне, так просто разлюбил он мой народ. Который слишком много стал кушать, слишком спокойно спать и еще стишки какие-то там слушать вздумал.
И тут мне одна мысль пришла... такая, что я, хоть и полутрупом лежал, аж подскочил. Приподнялся, за чашей с вином потянулся, хватанул - вкуса не понял...
И слышу смех знакомый. Стоит над моим скорбным одром Воитель и гогочет. И я даже понимаю, что он тут нашел смешного.
И вопрос мой из меня так и вылетел, я язык прикусить не успел:
- Преславный, а Преславный! Скажи-ка мне вот что. А у гривастых - свой бог-воин или они тоже тебя чтят и к их стратегу ты тоже приходишь?!
- То я тебе не в том виде хожу, то не туда, - ухмыльнулся он. - Что тебе за дело, скажи, меня они чтят как бога-воина или Бешеного Коня какого-нибудь?..
- Есть дело, - сказал я упрямо. - Хорошо мне будет, если ты и нашим, и вашим.
Он щелкнул меня по лбу. Больно.
- Для меня ваших и наших нет. Для меня есть сильный и слабый. Ясно... стратег?
Да, мне все ясно. Завтра к вечеру - если не к обеду - мои сограждане - те, кто остался дома - будут рыдать от горя, вопить от ужаса, стонать от боли, когда орда гривастых дикарей влетит в ворота нашей столицы. Орда-то вон она, а столица - вон она... И все потому, что Воителю нравятся только сильнейшие. И он мог бы, он же бог, незримо помочь мне в поединке - но он не станет. Я уверен.
Две армии смотрят на нас, двух командующих, медленно идущих друг к другу по чистому полю, под ясным солнцем. Для изъявления Воли Богов всегда выбирают ровный пятачок, без всяких кочек и кротовых нор. И обе армии дышат в спины своим стратегам - стоят настолько близко, насколько можно, чтоб не помешать поединку, но и разглядеть все подробности, слышать каждое слово, сказанное нами, ибо считается, что своего мы ничего не скажем - воля богов из наших уст.
Поединок этот всегда пеший, так уж повелось. Ну, на коне я бы выглядел еще смешнее. И так еле ковыляю под весом доспеха, меча и щита... И слышу смешки и впереди, и сзади. Поделом. Что ж.
Он идет навстречу так спокойно. Даже волосню не собрал, чтоб в бою не мешала - какой тут бой? - и с длинными прядями ржаного цвета играет ветерок. Он уже так близко, что я вижу серебряные украшения на его черной кожаной безрукавке - даже доспеха не надел, я ж его все равно не успею коснуться. А украшения эти вызывают во мне весьма уместную мысль: и мы считаем их дикарями? Ну-ну. Чего только нет в этом искуснейшей работы серебряном узоре... не то что мои глупые злые морды... А тут... Да. Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени... Что ж, умру от руки человека, который носит на одежде такую красоту, что назвать его диким и тупым язык не повернется. Умру от руки вождя людей, умеющих хоть чем-то любоваться на этом свете, кроме битв и пожаров, мятежей и грабежей.
Он уже близко - только раз мечом махнуть. Но он с преувеличенно учтивым видом смотрит на меня. Ах да, первым должен говорить я - стратег защищающейся армии. Это они, вылезши за свои пределы и презрев договор, пришли к нашей столице.
И я говорю... но что я говорю! Я знаю, что махать мечом не буду, ибо глупее ничего быть не может.
- Я не буду сражаться с тобой, хочешь - убей, - говорю я. - Я не стратег...
- Если стоишь здесь - значит стратег, - равнодушно отвечает он. И прав ведь - случайно к Воле Богов не примажешься. - А если ты не стратег, то кто ты тогда?
Для дикаря он удивительно чисто говорит по-нашему.
- Я поэт, - заявляю я. - Я пишу стихи.
- По мне, так хоть стихи пиши, хоть кур на хер натягивай, но коль ты здесь - ты стратег, - бросает он. И обе армии - ОБЕ! - одобрительно шумят.
- Слушай, стратег, - говорит он, - а вот земля есть у тебя? А золото? Серебро? Кони? Скот? Женщины?
Кажется, от кого-то я это уже слышал. И недавно.
- Нет, - отвечаю я.
- И теперь уже не будет, - звонко смеется он. Улыбка у него красивая. И все зубы на месте.
- И если ты думаешь, что твои стихи будут, после того как я возьму твой Город - ты напрасно так думаешь. Я давно понял, что стихи и всякие глупые нежные песни могут ослабить дух даже сильнейших мужей. Все, что такого там у вас найдут мои воины, они бросят в огонь...
Нет, не так он умен, как я подумал.
- Стихи, - говорю я, - нельзя бросить в огонь. То есть можно сжечь свитки и таблички, но стихи не умрут. Они в памяти людей...
- Значит, умрут люди, у кого такая помойка вместо памяти, - ответил он деловито.
Половина Города, подумал я. Больше. Мои смешные стихи про собаку с кошкой знают наизусть малые дети. А мою элегию, посвященную матери, принято читать родителям в знак почтения к ним... А юные девчонки, которых их дружки-мальчишки смешат моими строчками про то, как я и моя подружка чуть не подрались из-за цветка в ее волосах, который ей подарил мой соперник! Ну, это я так думал, а на самом деле цветок ей протянул семидесятилетний садовник-раб...
Я чувствую что-то неладное за спиною, и он, прищурив светлые глаза, глядит на мою армию. Что-то там не то. Я не слышу больше насмешек, летящих в мою сутулую спину., как камешки. Лишь какой-то непонятный шелест.
О боги! Ведь им всем слышно каждое наше слово!
И что мы говорим?
Я понимаю, что белобрысый молодой воин играет со мной в игру, правила которой придумал не он. Ах, какой ты сильный, в бессильном бешенстве думаю я, а ты ведь - словно глиняная кукла в руках трехлетней девочки, так же не имеешь собственной воли! А я вот видел, как соседская малышка за что-то там, недоступное нашему взрослому пониманию, разозлилась на свою куклу и с размаху расколотила ее о порог. А что. Купят новую. Стоит-то такая игрушка полушку... Не боишься быть разбитым, да? А Воитель бессмертен, у него таких, как ты, будет мно-ого!
Мой враг тоже почувствовал что-то - только что ведь даже моя армия одобряла его слова, а теперь... И он решает прекратить этот балаган. Сам решил или Воитель незримо шепнул ему в ухо?
- Вот что, - говорит мой враг. - Драться с тобою - для меня не велика честь, а точней, и вовсе нет чести, ибо не воин ты. Но мы стратеги, и мы решаем вопрос о победе. Так вот, слушай... поэт. - Он выплевывает это слово так же презрительно, как Воитель до того - "стратег".
- Эй, там, - орет он, полуобернувшись к своим. - Быстро сюда мне таблички и царапалку!
Какой-то юный воин тут же рысью доставил все требуемое. Мальчишка дрожал от возбуждения и счастья: надо же, дозволили участвовать в тако-ом зрелище! Почтительно подал все это добро своему вождю, а тот, едва перехватив, швырком отправил мне под ноги две деревянные вощеные таблички и костяной стилюс.
- Вот, - сказал он, - поэт. Садись-ка своей голой жопой на эту голую землю - думаю, тебе это привычно, ведь нет у тебя ничего... И напиши вот сейчас восхваление мне, оду о великой моей победе. Можешь хоть в четыре строки, мне плевать. Напишешь хорошо - я не буду слишком веселиться в твоей столице. Ну, запрещу моим воинам насиловать девиц, например. Только баб. Или... не буду убивать детей, хотя это лучший способ стереть с лица земли твой народ. Дети будут рабами, девицы и бабы рабынями. Хороших рабов даже не бьют. Плохих - даже убивают. И это всегда понимают сразу даже те, кто стал рабами только что.
Он уже, кажется, не слушал шепот бога ему в ухо. А может, наоборот, слушал - но тогда я сильно, сильно разочарован в Воителе. Мой враг не увидел, не почувствовал, как моя армия двинулась ближе... на полшага... на шаг... еще на шаг... Вот-вот кто-то ткнет меня в спину краем опущенного - пока еще - щита...
Я ведь действительно сел наземь - стоя писать на табличках неудобно.
И я подумал о том, что Воля Богов - непостижима для нас: боги действительно желают, чтоб я накарябал сейчас хвалу этому... дикарю? И тем избавил свой Город от лишних страданий?
Эх, какой просчет, боги.
Я не могу писать-то.
- Что ты, поэт, не шевелишься даже? - звенит надо мною юный, но слегка уже ржавый от вечного ора на воинов голос, - Музы оставили? Или не хочешь спасти свой народ?.. Давай, напиши, как я велик и славен, и я даже в живых тебя оставлю. Ты смешной такой. Будешь нам сочинять всякие забавные штучки... Не, ты правда не хочешь спасти свое Отечество? - голос будто становится выше, все более мальчишеским, безжалостным. Так у мальчиков рвется вверх дурной голос, когда они торжествуют над мухами, щенятами, ровесниками-калеками...
Моя армия стонет от унижения, я слышу, слышу! Стратег, оказавшийся поэтом - конечно, это то же, как если б он оказался уличной девкой.
Да мало ли что я хочу или не хочу. Другое дело, что не могу.
- Воск совсем засох, - говорю я. И это правда. - Не могу я писать. Таблички долго лежали, наверное, воск как камень.
В руке у меня стилюс, его острый кончик еле царапает затвердевшую поверхность, след и не виден почти.
- Надо размягчить? - мой враг подходит, наклоняется и... смачно харкает на табличку.
Вот после этого должен был раздаться счастливый, радостный, торжествующий гогот врагов...
Но не раздался. Я не понял, как это произошло, сам не понял, но - я вдруг схватил его левой рукою за длинную светлую прядь и дернул, резко потянул вниз - а стилюс, который сжимала моя правая, воткнулся - вошел до лопаточки, которой затирают кривые записи - в его веселый светло-серый глаз.
И мне в тот миг, помню, было совершенно плевать, кого из богов я сим действием оскорбляю, хоть Воителя, а хоть и Отца Нашего, Хозяина Молний..
А после того я совсем ничего не помню, потому как он на меня рухнул всей своей тушей коня-двухлетки.
Это потом оказалось, что мы победили - воины-то наши как увидели, что он свалился, так разом поперли доказывать, кто чьих баб насиловать будет и чьи дети станут рабами.
Меня не затоптали потому, что тщательно обегали, обходили нас двоих - его мертвого и меня никакого - так, словно мы заразные. Причем заразить можем безумием. Сейчас вскочим и начнем, и начнем стихи писать, стихи читать, читать, писать, читать...
А когда я в себя пришел - подумал, что, боги еще не досмеялись?.. Надо мною плясал какие-то плавные танцы с чашами, примочками и еще не знаю как назвать с чем мой любимый старый брехун.
- Ну порадовал, - бормотал он, - ну утешил!.. А такой слабыш, такой хромыш! А оказался вон какой звезденыш! Кто б мог подумать! Кто б мог...
- Если б из вас вообще кто-то что-то мог, бог не выбрал бы стратегом меня, - просипел я. Мне было погано. Очень. Хуже, чем там, где слепили солнце с небес и броня врага. - Уйди отсюда.
У нас жрец Воителя никого, кроме стратега, слушаться не обязан. Я впервые в жизни приказал этому старому подонку убраться. Если я еще стратег, он меня послушается. Обязан.
- Э, - он захлебнулся возмущением, - ты не забывайся, ты!.. Это ведь я сказал, что...Это мне ты обязан...
- Это ТЫ мне обязан, что тебя дикарята еще евнухом не сделали, - сказал я. - Пошел вон отсюда. Нам с Воителем толмачи не нужны, сами разберемся.
Он явился сразу после того, как жрец, возмущенно что-то покряхтывая, исчез, для скорости подобрав полы своего пурпурного плаща.
- Ну наглец, - улыбался Воитель. Но как-то сдержанно. Хотя глаза у него задорно сверкали. - Ну поэт... Слышал, что тебе твоя победа подарила?
- Головную боль пока что.
- Вот балда! Там трофеев!.. И золото! И коняги ихние кровные, которых они всю жизнь растят, холят-лелеют - и они быстрей ветра, лучше друга!..
- Бог, а говоришь "ихние"... Хотя что с тебя, воителя, взять...
- Дальше слушай! Землю они дают свою - всем твоим воинам по сотке, тебе десять! И баб, и девок наши ребята увели - целый год можешь каждый день менять одну белокурую на другую синеглазую... Все твое, стратег! Бери, выбирай, дари, раздавай! Тебя сейчас уже сограждане на руках носить готовы - если б не боялись, что ты от этого помрешь совсем! А наши ребята тобою гордятся - вот, сперва-то смеялись, а он-то!.. хоть и этот, поэт...
- "Наши"? У тебя нет наших и ваших, сам говорил... И кроме того - вы все забыли спросить меня...
Несмотря на дикий треск в башке, словно там кто-то сухие ветки ломал для костра, я приподнялся на локте.
- Вы позабыли меня спросить...
- О чем? - поднял Воитель свою красивую, но перерубленную тонким шрамом бровь.
- А о главном. Оно все это мне НАДО?!
Я не понял, что произошло.
Он посмотрел на меня так, как мы, молящие о защите, справедливости, милосердии, избавлении от бед смотрели на мраморные статуи его и его родных. Бессмертных.
Он миг, но выглядел очень жалким. Он, бог... передо мною, козявкой, поэтом, скотинкой бессмысленной... Его лобастая башка поникла, нитки коротких кудрей прилипли ко лбу от испарины. Боги потеют?!
Но он все же взял свое. Выпрямился, поглядел на меня по-прежнему надменно.
- Ты кой-чему научил меня... стратег. Больше никогда в жизни не возьму в стратеги поэта... Прощай, больше ты меня не увидишь.
- Уже соскучился, знаешь...
Он рассмеялся и растаял в какой-то тени. Но я успел заметить кое-что.
Теперь в его широкой улыбке недоставало уже двух передних зубов.