Adsumus, Domine. Книга 3. Шарлей. Часть 3
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Приор был не один.
Рядом с его креслом маячил жилистый и мрачнорожий брат ростом с шубеницу. На которой должны повесить кого-то весьма долговязого, вроде господина рыцаря Хайна фон Чирне.
И тоже, зараза такая, с плеткой!
"Апостолы" впихнули Шарлея к приору, и он услышал удаляющееся по коридору шарканье двух пар сандалий. Неужто миссия этих двух мордоворотов завершилась? Зато, кажется, приор подыскал им на смену брата, стоящего их обоих...
Шарлей встал перед приором с опущенными глазами. Брат шагнул к нему. Обжигающий удар. Шарлей вздрогнул, зашипел сквозь зубы -- да, этот точно стоит парочки "апостолов"! Силища-то дурная!
- В глаза смотри, - сказал приор. - Нечего овечкой прикидываться.
Этим не смотри, этому смотри!..
Шарлей поднял голову. Посмотрел в глаза приору. Глаза у того были серые, но некрасиво-серые. Как пылью летней дорожной припорошенные.
- По взгляду вижу -- мятежник и хамло, - сказал приор. - И бабам нравишься, ишь какой зеленоглазый. А ты что видишь в моих глазах?
- Что вы, напротив, вниманием дочерей Евы обделены, отец мой, - ответил Шарлей. - Не обращайте внимания, я же хамло...
- Так мне, видишь ли, и не надо внимания того. Я обет давал. А ты, кажется, нет?
- Когда кажется, отец мой, перекреститься не мешало бы. Ибо дьявол всяческими видениями в соблазн вводит нас, грешных.
- Ты из какой обители, шваль Господня? Где постригли? Врать не вздумай, проверю.
- Проверяйте. Из Тынецкой.
- Сколь годков тебе было при пострижении?
- Облатом стал в 10, конверс с 12, постригли в 14.
- Давненько монашествуешь. И все это время ни целибата, ни воздержания от прочих пороков?
- Слаб и грешен, да.
- Ну что же. Что скажешь о новом брате нашем, брат Элиаш?
- Пороть. Ежедневно, - прогудела ходячая виселица. - Ибо дерзок чрезмерно.
- И мое такое же мнение. Ну так слушай меня, брат... Шарлей, - приор словно выплюнул имя. - Ты в последний раз слышишь, как тебя звать. Потому как наши кающиеся демериты имен не носят, дабы смирить их гордыню.
- Простите, отец мой, но ни малейшей связи меж именем и гордыней не наблюдаю...
За это Шарлей снова получил плетью поперек хребта -- да так, что его согнуло от боли. Ну-ну. Если такой будет меня ежедневно пороть -- что от меня через три дня останется-то?!
- Свои измышления держи при себе. Я, кажется, твоего мнения на этот счет не спрашивал, - сказал приор. - Продолжим беседу?
Шарлей промолчал.
И опять получил плетью! Да что же это...
- Я задал вопрос. Отвечай.
Шарлей едва разомкнул губы -- прикусил, чтоб не выть от боли. И ответил:
- Как скажете, отец мой.
- Устав нашей обители вас, грешников, не очень касается. Вы -- особое дело. Primo: литургию часов чтить железно. За опоздание либо отсутствие мы наказываем. Secundo: братия молчит по полдня, по уставу, а вы -- круглосуточно. Если не спрашивают. Я имею в виду, если тебя не спрашивает братия наша. Тебе, болтуну, это серпом по яйцам? Смиряй гордыню! Tertio: надзор за тобой поручен брату Элиашу. Этому вот. У него ключ от твоей кельи. Слушаться его беспрекословно. Молча и быстро. Впрочем, каково его не слушаться -- ты уже понял, если не совсем дурачок. Quarto: работать пойдешь на конюшню. Благородный господин фон Грелленорт любезно сообщил мне, что ты от конюшни бегаешь, ровно черт от ладана, потому как коней боишься...
Вот это новости, подумал Шарлей. Клятая ты пташка! Да ты что же, помогла мне, тварь?! Ну, чудесно-то как! Конюшня...
- Боишься -- значит нет в тебе веры. Конь -- тварь Божья, такая же, как и ты. Веруй, и не зашибет... - приор даже улыбнулся.
Да он и впрямь бабам не нравится, подумал Шарлей -- такой улыбкой волков зимней ночью отпугивать, а не щериться на радость прекрасным дамам!
- На этом все. Брат Элиаш, поскольку час поздний, отведи эту хо... брата нашего в его келью. Брат!
Вопроса не было, Шарлей промолчал.
- Поскольку ты у нас бенедиктинец, девиз ордена своего знаешь. Ora et labora. Будешь?
- Bene, - отозвался Шарлей из чистой вредности. Он сильно подозревал, что приор не дружит с латынью. Потому что после девиза логичнее было продолжить на латыни же...
- Пошел, брат, - брат Элиаш за плечо развернул его к двери.
Келья была тесней кошачьей конуры. Кошачьей, потому что еще меньше, чем собачья. Деревянная койка. Тюфяк толщиной с волос. Ведро -- очевидно, отхожее. Распятие на стенке -- вот на него Шарлей уставился как на диво. Это и впрямь было "диво", созданное каким-то любителем резать по дереву. Только обе руки у любителя были левые, хотя сам он был правшой. На кривом кресте грела пузо какая-то помесь лягушки с курицей. Ладони этого существа казались перепончатыми, а ляжки -- ну натурально, как у жирненькой такой квочки. Про лицо и сказать было нечего -- поскольку назвать это лицом не решился бы даже Биркарт фон Грелленорт, неясно во что верующий...
- Рясу снял и лег, брат, - сказал Элиаш, поигрывая плетью. - Сегодня пятница, день постный, а ты сюда явился пьяный непристойно. Опять же, отцу Дамиану дерзить посмел. Ну как тебя не пороть? Ага, я задал вопрос, ты не ответил. И действительно -- как тебя такого не пороть. И потом, из-за тебя я пропустил всенощную...
Шарлей -- руки у него дрожали от соблазна взять и удавить эту сволочь -- снял рясу и вытянулся на койке.
Пяти ударов ему хватило, чтоб в глазах вспыхнул звездный небосвод -- и погас.
Очнувшись, Шарлей понял, что спать нельзя -- толку-то? Скоро заутреня. Очень скоро. В окошко -- малюсенькое -- все же видно было кусочек неба.
Заснешь -- потом уже не встанешь вовсе...
Из коридора послышалась чья-то беседа, вполголоса. Не понять, о чем.
Всенощную он из-за меня пропустил, поганка. Как будто это не долг его, возиться со мной, ну, как этот клятый приор понимает долг этих братьев-надзирателей.
Холодно.
Шарлей встал, напялил паскудный мешок. Рубцы на спине засаднило -- они и так ныли, вот счастье-то...
Он сел на койку.
В дверь грохнуло. И раздался рев:
- Или лег, или встал, или на колени! Не сидеть!
Почему он всегда говорит в прошедшем времени?
Он видит в своей тупой башке, что я уже это сделал? Уже подчинился?
Это что еще такое, а?! Сидеть нельзя?! Что за бред?!
И тут до Шарлея дошло. Это было просто озарение, спасибо тебе, Господи.
Он вдруг понял, что кроме тех четырех правил, что назвал ему приор, тут действует пятое. А именно -- никаких правил на самом деле нет. Сидеть не запрещал никакой устав. Никакой обители. Это полная чушь.
Не называть по имени -- также полная чушь. Бог есть любовь, вы, недоумки. Бог есть милосердие. Лучше ли будет братьям, если и последнее, что у них осталось от жизни, отобрать у них -- имена?
- Пошел ты нахуй, брат Элиаш.
В замке лязгнул ключ.
Шарлей был готов. Ждал...
И дождался -- плеть свистнула в воздухе, впилась в его правое плечо -- и он схватил ее левой рукой и дернул, как дергают шкот, желая смирить непокорный парус. Элиаша, не ожидавшего этакой дерзости, рвануло вперед и наклонило -- и Шарлей от души вмазал ему по скуле кулаком. Тот обалдело затряс башкой -- он явно не привык к сопротивлению, а зря! Поддых. Согнулся? По затылку, сжатыми в замок руками. Ну и кто тут стоит на коленях, падла?! Шарлей добавил ему в переносицу. Алый поток из носа, дикий рев раненого медведя...
Шарлей не намерен был останавливаться. Остановишься -- он опомнится и втопчет тебя в этот грязный пол. Он быстро закрыл дверь -- чтоб в коридоре не слышно было, что тут творится.
Жаль, башка у этой сволочи -- тонзура размером с миску для бермушки, а вокруг какая-то хилая поросль... Ну, ничего. Шарлей цапнул свою жертву за горло, заставил поднять подбородок, задрать лицо. И теперь смотрел в него, как в дырку гальюна: то ли харкнуть, то ли не хочется?..
- Ты знаешь, поганка, - сказал он, - что только христианское милосердие помешало мне раздавить тебе кадык -- и на этом твоя битва с беззащитными -- представляю, скольких ты тут уже изуродовал своей плетью -- закончилась бы? Что же ты молчишь? Отвечай, а то будешь наказан... Так у вас принято, да?
- Хр...хррр...
- Чего хрюкаешь, кабан, что ли? Ну зачем же тут, в святой обители, кабаны. Они хрюшек в соблазн вводят! Надобно сделать тебя боровом...
Шарлей посмеивался. Он видел в глазах этого здоровенного дурака ужас -- о Господи, какой же ты... убогий! Ведь даже сейчас ты можешь сопротивляться, но не делаешь этого! Страх твой бог, только он! Язычник ты, брат Элиаш. Еще и зовут в честь самого сильного из ветхозаветных пророков. Какая ирония!
Он недооценил этого гада -- тот подло двинул его кулачищем в пах.
Шарлей пронзительно взвыл, скорчился, сам рухнул на колени, ссадив их о каменный пол, но не заметив этого -- звездный небосвод вернулся и посыпался из его глаз. Горячий... и мокрый.
- Так-то лучше, - прохрипел Элиаш, поднимаясь. - Так-то лучше, брат...
Кому? Мне? Да мне сейчас... птичий конец придет! Шарлей не сомневался, что конец у той птички, о какой он подумал, весьма изрядный... Он скорчился на полу, сжался в комок, закрывая руками голову. Не сомневаясь, что сейчас его будут избивать не плетью. Ногами. Сверху, чтоб не повредить пальцев на босых ступнях. Толстыми задубелыми подошвами сандалий слоновьего размера!
Но ударов почему-то не последовало, а Элиаш, судя по звуку, снова обрушился на колени. Или просто обрушился. Что такое? Может, этому обалдую с чего-то поплохело? Ну, кадык я ему не повредил... так, зажал чуток... Еще и за убийство, что ли, огребать буду? Э!..
Шарлей осторожно приподнял голову, убрав руки с затылка. Ну, чудесно-то как, Элиаш и впрямь стоял на коленях, молитвенно сложив на груди ладони-весла, и пялился куда-то за его спину. Таким тупым и одновременно благоговейным взором, словно святого Станислава узрел. Или кого из той же компании.
Шарлей приподнялся, несмотря на жаркую, ноющую, какую-то плещущуюся боль в паху -- Элиаш не обратил на это ни малейшего внимания.
Шарлей обернулся... заморгал сквозь слезы. Матерь Пресвятая Богородица!..
Под окошком -- оно было высоко над полом -- стоял ангел. Весьма долговязый. В белоснежной камизе до пят и такой же накидке. С золотыми крутыми завитками кудрей. С размахом крыл как раз от стенки до стенки -- он почему-то растопырил их, как клуша, собирающая цыплят.
Физиономия Господнего вестника сражала наповал: округлая, девичьи-нежная, тонкобровая, она сияла глумливейшей ухмылочкой.
Шарлей узнал ухмылочку и не сдержался: зафыркал от смеха. Он даже понял, с кого клятая птаха "срисовала" ангельский облик: в Реймсе Шарлей заходил помолиться в собор и видел там парочку этаких развеселых ангелочков: один Благовещения (любопытно, что он нашел смешного в положении Девы Марии -- или его плотник Иосиф чем-то развеселил?), а второй он уж и не помнил, какой, но тоже словно хихикающий!
А за свой смех он моментально получил от Элиаша такого леща, что едва не ткнулся носом в пол.
- Богохульник! - просипел тот. - Чудо! Ангел Господень, помилуй меня, грешного! А на этого засранца не смотри, он у нас новенький, не научился еще чтить Господа и ангелов его денно и нощно! Но мы научим! Я лично займусь!
- По-твоему, благочестию учат посредством ударов по яйцам? - спросил ангелочек. - А если я тебе туда въебу -- ты так и вовсе святым станешь?.. А ну встали оба! - рявкнул он.
Элиаш вскочил. Ага, подумал Шарлей, поднимаясь и кривясь, вот почему ты приказываешь в прошедшем времени. Тебя самого тут так отдрессировали! И посочувствовал бы. Но не хочется.
- И не стыдно тебе, Элияху, - сказал ангелочек, глядя в глаза Элиаша -- ростом они были вровень. - Этот парень тебе по грудь, а ты его лупишь... Да еще как по-подлому! Это, если ты не понял, не царь Ахав. И даже не женка его, проблядушка Иезавель. Как и ты носишь имя того, чьих сраных волос в жопе не стоишь.
- Грешен... но велено же его к покаянию привести... Всякими дозволенными средствами!
- Да вы тут сами яиц лишились или что? Это где мужикам дозволено друг дружку туда бить? Фу, как некрасиво, Элияху.
- Смертоубийство не дозволено, - пробубнил Элиаш, - увечить не дозволено.
- Ах, так без яиц остаться -- не увечье? Вроде как вам они все одно без надобности? - засмеялся ангелочек знакомым поскрипывающим смехом. И добавил:
- Ну вот что. Поди-ка ты вон отсюда, братец Элияху. Постой там в конце коридорчика. Послушай, о чем базарят брат Гжегож и брат... да, вы тут забыли, что Иисус звал людей по именам... брат Адальберт, виновный в блуде.
Элиаш пошел. Что интересно, пятясь, и врезался жопой в закрытую дверь. Слегка прочухался, отворил ее. И исчез.
Ангел присел на призрачный Шарлеев тюфяк -- и тут же белое тряпье растаяло, став черным вамсом, черными шоссами, черными сапогами. Златые кудри тоже почернели, как и глаза. А ухмылочка сменилась выражением "ой, почему я весь в говне?".
- Фууу... давненько я не рассекал в сраной белой ночнушке!
Шарлей уже даже с каким-то самому непонятным удовольствием наблюдал, как птичья носатая мордаха кривится от омерзения.
- Зато какие крылья были... - сказал он. - Здоровенные! Белоснежные! Перышко к перышку!
- Да нахуй такие! Как индюк какой-то... Мои лучше! Ладно, не пизди. Больно?
- Очень, - чистосердечно отозвался Шарлей. - Вот Голиаф, а. До сих пор тянет... выть охота. Ну, евнухом стану, не будут терзать плотские страсти...
- Будут. Иди сюда. Ближе. Ближе, я сказал!
Шарлей подошел вплотную. Не слушаться Биркарта... можно, но сложно.
- Ну что?
Он остолбенел, когда почувствовал его руку внизу живота. Биркарт прижал ладонь к треклятому мешку, под которым ничего не было -- то есть, натурально, положил лапу на его мужеское достоинство...
- Э...
- Заткнись.
Шарлей заткнулся. Ладонь у Биркарта была горячая -- очень, как давно лежащее в костре полено. Но боль вдруг куда-то делась. Исчезла, словно сгорела и рассыпалась пеплом.
- Все, отойди. Я не хочу смотреть на грязный мешок. Отойди или рядом сядь, в общем, от моей морды подальше, пожалуйста.
Шарлей сел.
Биркарт тряхнул правой кистью -- и Шарлей мог поклясться, что увидел, как с нее будто бы капает темно-алая смола. Биркарт поморщился, тряхнул снова. Ничего.
- Вот так-то. Учти, толком я ничего не сделал. Я прогуливал все занятия по медицине... тем более что от меня на них толку не было. Тебе просто не больно теперь, вот и все. Мои, хм, конечности обычно не лечат, а калечат, лечить не умею. Для этого нужны руки.
- А у тебя что? - спросил Шарлей. - Не руки?
- Крылья это, балда...
- Ну все равно... спасибо. И за конюшню тоже. Ну ты и придумал. Ну, чудесно-то как! Шарлей боится коней...
- Ну весело же?..
- Ты любишь коней, Биркарт? - неужто в нем все-таки есть что-то человеческое?
- Своего. Я же этот, как его... рыцарь.
- А я даже и не видел твоего коня.
- А ты уверен, что хочешь его увидеть?.. Хорошо. Дай руку.
Шарлей -- он был действительно счастлив, что боль прошла, а яйца вроде как целы, значит, все будет отлично -- без сомнений протянул руку. Узкая ладонь Биркарта опять была будто раскаленной -- но не обжигающе.
Что за карусель из булыжников перед глазами?..
Шарлей стоял на лесной поляне. В снегу по колено -- зима была теплой, в городе и на тракте снега было не сыскать, но в голом зимнем лесу все, что падало с небес где-то раз десять за всю зиму, так и лежало. Не таяло.
- Курва, холодно...
Ну конечно, в этой траханой рясе на голое тело и босиком, в снегу-то!
- А, не подумал, прости. Иди сюда.
Биркарт стоял на черной весенней земле. Снег под ним таял, что ли? Прямо под сапогами? Хотя почему же нет, вспомнить его прикосновения. Даже любопытно: человек, чья кожа так горяча, был бы больным. Пылающим от лихорадки, ничего не соображающим в горячечном бреду. А у этого даже морда не краснеет. Бледненький. Всегда.
Шарлей, поругиваясь весьма не монашескими словами, выбрался из сугроба и подошел.
- Ну где твоя коняка, Биркарт?
Тот издал мелодичный свист. Шарлей умел свистеть, но... не так. И сомневался, что сумел бы так -- полусвист-полутрель, абсолютно птичий звук.
- Вон он...
Шарлей невольно залюбовался -- оттуда, куда небрежно указал Биркарт, приближался по широкой просеке вороной жеребец. Он шел ровной рысью, но не слишком спешил -- хозяин позвал, я нужен? Ну, подождет, не развалится! Конь был под рыцарским седлом, с черной попоной. На ней едва различим был силуэт стоящей зверюги -- то ли льва, то ли леопарда. Гербовый зверь. Ах, ну должен же у Биркарта фон Грелленорта быть какой-то герб... Шарлей впился глазами в развевающуюся от быстрого конского бега попону. Леопард. Точно.
- Леварт?
- Леварт. А ты и впрямь, похоже, не кухаркин сын, а, братец Шарлей? Зачем монаху разбираться в геральдике?
- Ой, монахам, бывает, так надоедает молиться, что они в чем только ни разберутся!
Конь добежал наконец. Встал. Покосился черным глазом на Шарлея, фыркнул, постучал передней левой по земле. Не дестриэ -- палефруа. Шарлей спросил:
- Андалуз?! Но где ж ты взял его такого?
- У Збылюта из Шарады. Знаешь его, да? Ну, силезцы мне не понравились, а этот...
- Воронок, я и не знал, что андалузы бывают вороными... Я видел штуки три... в Силезии видел. Но они были не вороными.
- Этот -- такой. Он... именно меня ждал, наверно. Збылют не мог его продать -- он никого не слушался.
- А как ты его зовешь?
- Оробас.
- Что за имя для коня?
- Ну, - Биркарт улыбался, - демон есть такой. Тебе об этом знать не нужно, но раз уж спросил... И нет, он не обиделся. Ему даже польстило, что я назвал коня в его честь.
- И нрав демонский?
Оробас, словно все поняв и решив оспорить это мнение чужака, подошел вплотную к хозяину, ткнулся храпом ему в волосы, пофырчал, Биркарт засмеялся, обнял его за шею. Шарлей удивился: тварь любит кого-то... искренне любит...
- Он у тебя чужих не терпит, я верно понял?
- А зачем ты спрашиваешь?
- Покататься хочу. Можно?
- Можно, - сказал Биркарт. - Оробас, свой.
Свой?..
Конь подошел к Шарлею. Понюхал. Копнул землю копытом. Шарлей похлопал его по шее. Оробас сунул морду прямо ему в физиономию -- и вдруг облизал ее с подбородка до бровей.
- Тьфу, скотиняка ты этакая! - взвыл Шарлей, конь фыркнул ему в лицо.
Биркарт расхохотался:
- А-а-ах, этого и я у него еще не заслужил! Садись! Ты ему нравишься!
- В... этом?
- Ах да. С голой жопой -- самое то, конечно. Ну...
Он пробормотал невесть что -- и Шарлей увидел на себе кожаные бриджи и сапоги. Не иллюзия, он чувствовал портки и сапоги! И ведь по размеру!
- Иллюзия, - сказал Биркарт. - Просто очень-очень хорошая. Жопу твою и бедра убережет, а большего от нее не требуется... Давай, садись... Ты хорошо ездишь, просто любуюсь.
- Только стремя болтается. Ноги у тебя длинные. В Конрада.
- Тебе стремена не нужны. Где научился ездить?
- В Айнзидельне... знаешь такое аббатство? - Шарлей уже сидел в седле. И даже не кривился -- боль в спине после плети Элиаша почему-то не ощущалась.
- Знаю. Там чумазая Святая Дева.
- Черная Мадонна, Биркарт. Не надо так мерзко Ее называть.
- Ты и там побывал? Когда из Гирсау выгнали за блядство либо за пьянство?
- Не выгонял меня никто из Гирсау! - возмутился Шарлей.
- Верю, верю, не злись. Оробас не терпит тех, кто злится на меня, знаешь ли. Может сбросить. Потоптать. Сам понимаешь, не кляча крестьянская и не шатхтная скотина -- палефруа все же.
- А почему дестриэ не взял? Рыцарю вроде как дестриэ куда больше подходит?
- Я не люблю тяжелую броню... Мою и палефруа вывезет. Да и красивый он. Разве нет?
- Очень.
- Ну и как тебя занесло в Айнзидельн?
- Просто оказался рядом. Ну, собирал на обитель, как обычно. Увидел на базаре, что братия -- своя, бенедиктинская -- коня продает. Дестриэ мышиной масти.
- "Отшельника"? Они мне нравятся!
- Да, einsiedlerfarbe. А почему продавали -- негоден к рыцарской службе... Продавали под плуг, за бесценок...
- Дестриэ? Под плуг?! Рехнулись черти чернорясые...
- Дурачье, - согласился Шарлей. - Крестьян-то не наебешь: а то не видно, что и под плугом коняка ходить не намерена. Порченый он был. Этой, курва мать, братией. То ли битый зверски, то ли объезжали грубо, то ли и то, и другое. И ухожен плохо -- нечищен, грива в колтунах. Но ты бы видел, как они вокруг него плясали, будто он не конь, а Михаил Архангел с мечищем... И непонятно: конь ли их боится, они ли коня... Ох, жалко мне его стало -- зверюга-то хорош, силен, глаз горит. Подошел я, смотрю. А я с долгой дороги был, в пылище весь, лохмы торчком... наверное. А эта братия сытая такая, рожи заносчивые, говнистые. Один из них -- не тот, что коня держал, а второй, с кнутом -- говорит мне через губу: "Чего надо, братец? Отойди от коня, пришибет еще, грех на души наши ляжет...".
- А ты чего?
- Грех, говорю, с Божьей тварью этак обращаться, как вы. А они: будто ты лучше умеешь?
- А далее история юного Александра Македонского с Буцефалом?
- А далее история про то, как в Гирсау приехал их декан. И попросил, чтоб братца Вилибальда отослали в Айнзидельн. На время. С конями дело поправить. Ух, и отожрался я там... богатая обитель!
- Ты-то да отожрался? - вздохнул Биркарт. - Ладно, давай, покатайся. Оробас побегать хочет.
Ровный галоп. Летящие мимо с двух сторон ряды темных стволов. Ах, как хорошо-то! Они отмахали уже... порядочно. Любопытно, куда ведет эта широченная просека?
Ох. Впереди, перегораживая ее, чернел бурелом в полтора Шарлеевых роста. Оробас, "не спросив" всадника, начал заходить на прыжок, и всадник не сомневался -- перелетит, да с запасом!
Но что-то словно кольнуло Шарлея внутри -- не возле сердца, ниже, словно щепку вместе с начинкой пирога проглотил. И он натянул повод. Неоткуда тут взяться этому бурелому. Лес не тот. Да и пней от этого валежника не видно... Может, Оробасу и нипочем была эта преграда, но Шарлею, вообще-то любившему всякие конские игры, в том числе и такие вольные, дикие прыжки, показалось, что до их -- всех троих -- появления в лесу никакого бурелома тут не было.
Не нужно туда...
- Побегали, хватит, - сказал он, заворачивая Оробаса коленями.
Шарлей вернулся назад разрумянившимся от хлещущего в лицо ветра. Довольным и счастливым.
- Спасибо, Биркарт.
- Да не за что, любезный братец Шарлей. Тебе пора возвращаться.
- Ох. Кстати, Биркарт... смотрю, ты можешь управлять братом Элиашем? Заставил же его уйти?
- Чего им управлять, он безмозглый совершенно...
- А можешь заставить его не лупить меня этой плеткой, а?
Биркарт улыбался.
- Могу. А что мне за это будет? Братец Шарлей, я тебе помогаю из чистой симпатии, но ты что-то уже обнаглел, дружочек...
- Верно. За все надо платить. Но чем мне тебе платить, Биркарт, если там у меня ничего, кроме рясы и голой жопы?!
- Я подумаю над этим вопросом. Но хорошо. Плеткой он тебя лупить не будет.
- Вот спасибо! А еще...
- Тебе чего-то еще? Нахал!
- Ну ты же можешь, - Шарлей улыбнулся своей неотразимой улыбкой, зеленые глаза засияли. Биркарт, конечно, не дама, но вдруг подействует?
А ведь подействовало: Биркарт улыбнулся в ответ. Не ухмыльнулся, а улыбнулся, совершенно по-человечески.
- Чего тебе, засранец?
- Я... я хотел бы по обители побродить, посмотреть, как что... Я не думаю бежать, Биркарт, честно, не думаю. Просто хочу на нее поглядеть. Но мне ведь этого не позволено, так?
- На, - Биркарт вдруг протянул ему что-то маленькое, добытое вроде как из рукава.
Крест. Простенький деревянный крест на веревочке.
- У меня свой такой, - недоуменно сказал Шарлей.
- Это не крест.
- А что?!
- Это поможет тебе побродить по обители.
- Э?.. Сделает невидимкой, что ли?
- Многого хочешь. Нет. Сделает так, что на тебя лишний раз никто не захочет посмотреть.
- Я на себя такого -- лысого и в этом мешке из-под говна -- и сам смотреть не хочу...
- Ну, тебя испортить сложно, ты и так далеко не Конрад с виду... Ну, для примера: знал я одного братца в краковской обители, Даниэль зовут. Моего где-то возраста. Красив, словно ангелочек. Не такой, какого я сегодня из себя ломал. Действительно ангелочек. Так вот, он носил эту вещь, чтоб содомиты не приставали!
- Неужто в Стшегоме есть содомиты? Краков в этом смысле интересует меня, как ты понимаешь, меньше.
- А где их нет. Ну бра-атец Шарлей... ты не монах, что ли? Не знаешь, что в обителях наших... бывает?
Биркарт улыбался.
Шарлей взял этот... "не крест". Надел на шею, а свой снял, бездумно протянул Биркарту, уронил в его ладонь.
Биркарт сказал:
- Очень-очень глупо.
И разжал ладонь. Крестик нырнул в снег.
- Если ты этого не знал, братец Шарлей, знай: никогда. И ничего. Принадлежащего тебе. Не отдавай. Колдуну. Это может дать ему власть над тобой.
- Особенно такому колдуну, как ты?
- Таких, как я, не существует. Прочие -- мелкая сошка в сравнении со мной. Не хвалюсь, это правда.
- И на кого я теперь похож в этой твоей... штучке?
- Она называется Панталеон. Впрочем, зачем тебе это знать. На себя похож. Но не очень. Более противный. Ну такой... мерзкий такой!
- Эх, спасибочки! Брат Элиаш меня и так очень возлюбил, как ты видел, а уж теперь-то... Он правда не будет бить меня?
- Плеткой -- не будет.
- А не плеткой?!
- Поздно спохватился, любезный братец Шарлей. Всегда помни, с кем разговариваешь: я выполнил твое желание. Точно так, как ты выразил его. Иного не получилось бы. И, кстати, захочешь опять выглядеть как выглядишь -- просто сними амулет. Старайся не нарушать правил. Не веди себя слишком уж дерзко. Я решил тебе помочь просто потому, что мне понравилось, что ты не испугался этого паскуду. И по яйцам лупить -- подло. Но я вовсе не всегда буду рядом, не рассчитывай на это, у меня есть иные дела. А сейчас... тебе пора домой!
Шарлей сидел на своем тощем тюфяке. В совершенно прежнем виде -- босой и без порток. А дверь дрожала под колотящим в нее кулаком брата Элиаша:
- Эй, брат! Встал! К заутрене пора!
Шарлей встал. Пора так пора. Похоже, его отсутствия в келье Элиаш не заметил вовсе. Ай да Биркарт.
- Дверь-то открой, - сказал он. - Я сквозь двери не хожу. Даже к заутрене.
Дверь распахнулась. Элиаш ввалился. Шарлей не дрогнул -- кошмарная плетка была заткнута за пояс рясы этого бегемота, и доставать ее он вроде не собирался.
В следующий миг Шарлей взвыл: толстенные пальцы Элиаша вцепились в его ухо и резко рванули вверх, словно он таким образом собрался поднять Шарлея над полом. И ему бы это, возможно, даже удалось, этакому здоровенному!
- Оторвешь... - проскулил Шарлей. - Отпусти, брат, прошу...
Он будто бы даже слышал, как мочка уха трещит от напряжения, вот-вот лопнет!
Элиаш разжал пальцы.
- Курва мать, ты что, совсем тупорылый? Сколько раз повторять: говорить запрещено! Только на вопросы отвечать, коли спрашивают! Ясно?!
- Да, брат, - ответил Шарлей. Ухо пылало адским пламенем, даже висок начало ломить.
И тут Элиаш от души отвесил ему оплеуху -- счастье, что не по той стороне, где были пылающее ухо и стреляющий болью висок. С левой руки.
- Это чтобы ты наконец запомнил правило. Так лучше дойдет. Смотрю, плохо до тебя без колотушек доходит -- вроде как за ночь рожа еще паскудней стала, чем была... Пошел!
В монастырской церкви было темно. Очень темно. Даже свечи не спасали, их явно было недостаточно, а витражные окна, верно, не мылись со дня постройки, и почти не пропускали слабого света хмурого зимнего утра. Шарлей не столько молился вместе с братией, сколько стрелял любопытными глазами по сторонам, интересуясь своими товарищами по заключению.
Их отличало от монастырской братии то же, что его -- отсутствие поясов и обуви, рясы из дрянной рогожки. Но лысыми были не все. Видимо, сидевшие тут давно и принявшие правила здешних игр имели явное преимущество перед упрямцами вроде Шарлея -- у них были отросшие волосы. Кое у кого даже не было тонзур, Шарлей отчетливо видел склоненные в молитве головы без блестящих блюдец посередке.
Лица его нехорошо поразили. Он был здесь человеком новым и не удивился бы проявлениям любопытства. Но их не было. На него никто даже не покосился, братья-заключенные казались стадом пришибленных овечек. Боялись и взгляд бросить на новичка.
Молились, молились, молились. И все.
Или это действие Биркартовой штучки, той, что "не крест"?
После службы и та, и другая братия вяло побрели поспать еще -- часок до восхода. Шарлей вот сейчас не отказался бы от часа сна. Щека и ухо у него распухли и болели, чувствовал он себя от этого, да от бессонной ночки, препогано. Но Элиаш удержал его за рукав и рыкнул: