Adsumus, Domine. Книга 3. Шарлей. Часть 4
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
- Зеваешь, брат Шарлей! Ворон считаешь! Замри!
- Простите, отец Квирин. - Шарлей, едва не пропустив удар фальшиона, застыл в нелепейшей позе -- враскорячку и сильно отклонившись назад. Квирин улыбнулся:
- В такой позе помирают герои! А приличные бойцы в ней не оказываются. Правда? - и легонько, совсем легонько пнул Шарлея под коленку, чтоб тот сел на задницу.
- Да что с тобой сегодня? Может, приболел?
- Нет... так, задумался.
- Не о вольной ли жизни заскорбел?
- Вы проницательны, отец Квирин. Только не надо о веревке в доме повешенного.
Завершалась вторая неделя пребывания Шарлея в Стешгомской обители.
Он сам не знал, что обо всем этом думать. В самые тяжкие мгновения поминал имя не Господа, а Неле -- и становилось посветлее. Я выйду отсюда, Неле. Я вернусь.
Шрамов на спине и жопе от плети брата Элиаша на нем более не появлялось. Зато постоянно появлялись синяки на всем теле и ссадины на морде -- теперь Шарлей время от ноны до вечерни неизменно проводил в одном из тех загадочных закутков за глухими заборами. С отцом Квирином, где они снимали рясы и надевали мирское. Легкое. Для драк. И самозабвенно все эти два часа старались достать друг дружку мечами и тесаками.
Это было счастливейшее время за весь день, но с друзьями Шарлей намертво молчал о том, как это время проводит. Квирин не требовал этого от него -- он и сам прекрасно понимал: болтать не следует. Хотя и Александр, и в десять раз более умудренный и хитрый Авит иногда подъезжали к нему с вопросами. Но Шарлей молчал, словно губы зашили -- и язык к ним изнутри пришили.
Его и так возненавидели все прочие заключенные. Как и предсказывал Квирин -- "зависть, злость". Даже по утрам, когда он стоял в очереди к выгребной яме, чтоб опорожнить отхожее ведро, те полдесятка самых буйных и грешных братьев, что стояли вместе с ним, косились на него недобро. Клятое ведро! Шарлея поначалу удивило, что выливать его утром приходит так мало кающихся, но потом он понял, что оно положено не всем. А именно самым буйным да грешным. Не знающим, что есть смирение. Остальные заключенные в Стшегоме имели возможность посещать ту же уборную, что кармелиты. И не спать, дыша собственным говном.
Службы и трапезы (обычное для него дело), конюшня и драчки с Квирином -- это была новая, но все-таки жизнь. Шарлей начинал привыкать к ней. Тем более что Квирин еще и не давал ему загнуться с голодухи.
Элиаш по-прежнему бил его по щекам и таскал за уши, но двух недель и дураку достаточно, чтоб понять, как не провиниться по-глупому.
А по-умному.... Шарлей уже страстно желал провиниться по-умному. Но у него не получалось!
Его действительно никто не желал замечать, когда он бродил по обители. Он видел многое из того, что его товарищи по заключению видеть не могли. Или не хотели. А что видеть-то, а что поделаешь-то, у всех у нас тут судьба одна! Бьют -- значит, провинился. Истязают -- значит, провинился... Молись и кайся!
Шарлею уже не меньше дюжины раз хотелось вступиться за своих лысоватых братьев -- особенно за старых и очень молоденьких. Они так жалобно жмурились, так пронзительно верещали... И он вступался -- и все разы без толку!
- Да иди ты, иди куда шел, - отмахивался кармелит-тюремщик.
И, что самое ужасное, избиваемый либо истязаемый сквозь слезы, сопли и кровавую юшку тоже мямлил:
- Иди, брат... уходи...
Однажды он даже увидел своего знакомца, холера его побери -- братца Барнабу. Которого лупили не надзиратели, а трое заключенных -- да, те самые, работавшие в скриптории. Те самые, кого увидел он тогда, в первый раз. И коротышка-кармелит стоял и совершенно равнодушно смотрел на это.
Шарлей прекрасно знал, за что Барнабу бьют. Но само зрелище вызвало в нем омерзение. Заключенные были... не видел бы их Шарлей в скриптории своими глазами, в жизни не поверил бы, что они вообще грамотные. Ну, рожи уж очень такие... И сложение у братцев этих не как у книжников и мудрил... Приор наверняка в наказание послал их работать сюда!
Барнабу били умело -- один держал, двое лупили.
Жертва пронзительно верещала, красивые глаза бессмысленно блуждали, губы кривились в детской гримаске плача, по щекам лились ручьи слез.
Шарлей не мог этого видеть.
Эти три быка были куда увесистее. Но он уже знал, кто здесь бог -- страх.
Поэтому просто подошел, дал одному в рыло, второму по уху, третьему в глаз. Аж подпрыгивать пришлось -- все трое были выше.
- Не совестно убогого обижать, братья? Грех это, - сказал Шарлей.
Барнаба, которого больше никто не держал и не бил, убежал.
Не-крест работал. Да еще как. Все трое стояли -- держась за то, что у кого болело после ударов -- и таращились на Шарлея, но будто бы не видели.
Шарлей обернулся на кармелита. Тот все с такой же равнодушной мордой пялился на них. Шарлей подошел к нему вплотную.
- Иди отсюда, брат...
Я проверю, слышишь ты меня или нет!
- Знаю твои дела, - сказал он, глядя в безразличные зенки кармелита, - Ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих!
- Иди, говорю, отсюда, брат, - отозвался кармелит.
Шарлей бессильно сжал кулаки добела.
Но не мог не признать: Биркарт по-своему охраняет его!
Ну что было бы, если бы я, действительно, влезал в каждое... такое?! Кому лучше-то? Братцу этому? Нет. Мне? Новых оплеух и стояния на коленках в трапезной недоставало... или усиления надзора...
- Да не броди, коли расстраиваешься, - мудро говорил Авит. - Ну что тебя все тянет бродить?.. И как только получается, что до сих пор не попал ты в беду?
Как, как. Не-крестик, вот как.
Однажды Шарлей снял его. Просто посмотреть, что получится. Решение это пришло ему на ум перед очередным занятием с Квирином. Не посеять бы... Шарлей засунул не-крестик под свой тюфяк -- Элиаш туда не лазил, искать там было нечего. Да и что можно прятать под тюфяком толщиной с лопух?
Квирин уставился на него, словно впервые увидел.
- Брат Шарлей... ты выспался хорошо, что ли?.. Ну не узнать тебя. Ну-ка подойди... Нет, по-прежнему не красавец, но...
- Отец Квирин! Да что вы на меня пялитесь, ровно брат Барнаба!
- Я те дам Барнабу... Кстати, всего две недели ты здесь неполных, а гляди-ка, волосня уже растет... на тыковке твоей...
Квирин провел ладонью по башке Шарлея.
- Приятно трогать, ну правда, - сказал он. - Как шерстка кошачья.
- Да трогайте, коли приятно... сколько хотите...
Шарлей действительно был не против -- а что такого-то? И легкие, ласковые прикосновения Квирина были ему самому-то приятны. Как женские. Все, забудь. Какие тебе тут женщины? Барнаба за бабу точно не сойдет!
И Шарлей уже знал, что Квирин -- очень странное создание. И был очень благодарен ему -- за все, и в том числе за бритву. Чертова щетина! В прочих обителях одни братья брили других. По очереди. Тут... ну, пришлось Шарлею попробовать здешнее бритье, и повторения он не желал. Лучше бородой обрасти, словно, прости Господи, пророк иудейский, чем это!
Брат-кармелит, который его брил, был какой-то лентяй. Или нарочно это сделал -- не поточил бритву.
Шарлей долго сдерживался, пока тупейшее, как мозги брата Элиаша, лезвие елозило по его подбородку, обдирая его до крови. И ведь не поговоришь -- нельзя! Но...
- Поточи бритву, - не выдержал он. - Что за...? Вы тут, кармелиты уважаемые, без ссадин на харе ходите!
Брат-кармелит наотмашь хлестнул его по морде.
- Тебе кто позволил гавкать?.. Не нравится -- ходи так! Пшел вон!
Квирин грустно улыбнулся, глядя на недобритую физиономию, поцарапанную так, словно Шарлея кошки драли.
- Ну красота ты моя... Ладно. На, держи. И вот...
Бритва. Хорошая, острая. И зеркало.
- Сам? Или помочь?
- Сам. Благодарю вас, отец Квирин...
- За мое милосердие? Не надо. На тебя такого смотреть -- пытка, я ее не заслужил...
И... Квирин был прав в одном: Шарлею стало не хватать свободы. А это значило -- дыхания. Он по-прежнему работал честно, отдавая все силы. Конюшня стала чистой. Больной жеребчик избавился от мокреца и стал наступать на уже не ноющую, не чешущуюся и не отекающую ножку. Всем коням Шарлей дал имена, поскольку что это такое -- конь без имени?
Над парочкой приоровых упряжных он посмеялся: попросил Александра погонять их в повозке. Два силезца, которых Шарлей вычистил и вычесал им гривы и хвосты, бежали так ровно, что в это и поверить было сложно!
- Слейпнир!
- Кто? - спросил Авит.
- Да оба они...
Молиться Шарлей ходил когда положено. И обращался именно к Господу.
Но ничто не спасало -- ему было трудно дышать. Он все чаще приостанавливался -- за работой ли, за молитвой ли -- и пытался отдышаться.
С ним это уже бывало -- если слишком долго проводил время в обители. Но тогда он просто -- с благословения аббата или приора -- ехал или бежал за ворота... И дыхание возвращалось -- прежнее, легкое.
Но тут...
Он спал, и сны у него были дурные: мутные, как вода у пристани в Брюгге...
- Эй, любезный братец Шарлей!
Кто тут еще плавает и за каким-то бесом чешет меня под подбородком?!
- А?.. - Шарлей с трудом выплыл из придонного илистого сна. - О-о?..
Биркарт, ухмыляясь своей мерзенькой ухмылочкой, сидел на его кровати. И убрал руку, потому что Шарлей спросонок схватился за нее.
Он зевнул и посмотрел на незваного гостя дурнющими глазами.
- Ты чего тут?..
- Не рад меня видеть?
- А я когда-то был рад тебя видеть, Биркарт? Правда?.. Ну чего тебе надо от меня, смиренного кающегося...
- ... магдалена...
- Иди в жопу со своими богохульными шуточками...
- Ах-ах. Какой сегодня день, братец Шарлей?
- М? Святой Бригиты... А завтра Сретение, точно.
- Для кого как...
- Биркарт. А Биркарт. Бригита перестала быть святой или что?
- Она -- та, что ирландская -- ею никогда не была, безграмотное ты чучело. Бригита была ведьмой.
- Иди в жопу, сказал!..
- Темную. Дракона Вавельского. Так вот, братец Шарлей. Сегодняшняя ночь -- ночь Бригиты, Великой Богини. Она же -- Имболк. Шабаш сегодня. Ты, помню, как-то неравнодушен был к этому делу, да? Погулять хочешь?
- Погулять... хочу. И ты, тварь такая, знаешь, что хочу. Душно мне тут стало, Биркарт...
- Не хнычь, не к лицу тебе. Так я "Биркарт" или "тварь такая"?
- Прости.
- Прощаю. Вижу, как тебе кисло. Сними Панталеон -- вдруг красивая девочка попадется, а ты такой противный! А теперь руку дай!
Они стояли на монастырском дворе. Обитель спала -- ни звука, ни огонька свечного в окошках.
- Иди-ка, братец Шарлей, на конюшню свою. И принеси какой-нибудь дрын. Ну, лопату, например.
- Которая в говне? Лопатой, Биркарт, навоз гребут.
- Я, конечно, ублюдок Конрада Пяста, но не настолько, чтоб не знать, что делают в конюшне лопатой. Иди и принеси!
Шарлей пошел и принес.
- Ну? Зачем она тебе, Биркарт?
- Мне низачем. А вот тебе нужна. Сядь на нее.
- Что-о?!
- Ну, как детишки на палочках верхом катаются. Сделай, сказал.
- Ну?
- Ты смелый, братец Шарлей?
- Ты знаешь, какой я.
- Не совсем, - улыбнулся Биркарт. - Сейчас ведь проверим, на самом ли деле смелый... Скажи-ка, ты -- ну, допустим, в детстве -- не мечтал уметь летать?
- Знаешь, Биркарт, те, кто в монастыре мечтает уметь летать, получают розгами по жопе. Ибо летают ангелы, а нам о таком мечтать... соблазн дьявольский.
- Ну ты же много о чем мечтал, братец Шарлей, из того, о чем в монастыре мечтать не положено.
- Не твое соба... птичье дело.
- Мое-то как раз птичье... Но неважно. Сейчас полетишь.
- Что?..
- Только что был не глухим. Внезапно оглох. Ну, чудесно-то как, - Биркарт произнес то, что Шарлей частенько говорил сам себе, так похоже, что даже смешно стало...
- Смеешься? Сейчас перестанешь. Тебе будет... немного страшно. Полетим высоко. Очень высоко. Чтоб ты смаху не въебался в какую-нибудь хуеву колокольню. Я, знаешь, не помню даже, сколько их на дороге попадется... ну мало ли...
- Полетим?.. Что, правда? Биркарт?
Летать Шарлею еще не доводилось. И совершенно неудивительно. Ему стало любопытно -- он страстно любил новые, еще неизведанные ощущения.
- Ну, да, я не очень точно выразился. Полетим мы с лопатой. А ты держись за нее покрепче. Наебнешься -- костей будет не собрать. А я, когда я птичка, колдовать не в состоянии -- и голос не тот, и рук нету... Помочь не смогу, так что... Мой тебе совет -- не смотри вниз.
- Это... это как ведьмы на метле, что ли?!
- Устаревшие у тебя понятия. Метла... Ну, сейчас найди еще ведьму, которая летает на метле! Впрочем, сам увидишь. Ну, летим?
- А... - Шарлею так хотелось хоть на пару часов оказаться вне этих серых стен, что он перекрестился, сплюнул и махнул рукой:
- Летим! А ничего, что я... ну, в рясе?
- Ты там будешь не один такой. Но твоя ряса -- это "чего". Ты меня опозоришь в этом мешке из-под силоса. Сейчас переколдуем, как тогда, помнишь, в лесу, с портками...
Биркарт тихо сказал что-то на языке, которого Шарлей не знал.
- Посмотри на себя, - добавил он уже на польском.
Шарлей опустил глаза. Он был одет схоже с Биркартом. И тоже в черное.
- Ну вот, на человека стал похож. Точней, на конфратра! Теперь держись, смотри, - Биркарт снова бормотнул непонятное.
А сам исчез, растворился в темноте.
И тут-то Шарлей взвыл -- он вроде был готов, но не знал же, к чему!
Земля рывком ушла у него из-под ног, а лопата взвилась в воздух, врезав ему по яйцам!
- Аай, кур-ррвааа...
Черенок клятого сельскохозяйственного орудия встал горизонтально, Шарлей, вцепившись в него руками и чуть ли не зубами, кое-как устроился верхом -- так, чтоб яйца не пострадали повторно...
Ииии... хороший это был совет, наверное -- не смотреть вниз! Но он нечаянно посмотрел. И его замутило, да так, что башку повело, он прилип к окаянному черенку... не соскользнуть бы, ведь и впрямь костей не соберешь!
Еле видная во тьме крыша Стшегомской обители исчезла с глаз. Крутясь. Лопата, каким-то непостижимым образом держась горизонтально, стремительно уходила все выше и выше в воздух по восходящей спирали. Ооох... не блевануть бы, страшно-то как!..
- Ма-атерь Пресвятаааааая Богородицаааа!!! - заорал Шарлей, оставшись наедине с небом и ветром, - Господи! Спаси и помилуй меня, грешного!!!
Идиотина! К Господу взывать, летя на лопате, словно колдун какой, додумался, молодец! А эта маленькая скотина где?! Шарлей отчаянно пытался различить во тьме черную птичку. Тоже очень умное занятие, конечно!
Он истерически расхохотался над собой, дурачищем...
И, как это часто с ним бывало, от смеха страх отпустил его больно придавленное, словно обмерзшим камнем, сердце.
И вниз он больше не смотрел. Смотрел перед собой -- и видел миллионы звезд, несущихся мимо живым сверкающим роем. А красиво-то как, Господи...
Теперь он почти понимал Биркарта. Который наверняка обожал летать по этой же причине: мир был прекрасен. Потрясающе, величественно прекрасен...
Глаза привыкли к темноте -- во всяком случае, теперь он куда отчетливее видел собственные руки, сжимающие черенок лопаты.
И вскоре с удивлением обнаружил, что... не один в этой сверкающей звездочками тьме!
Из нее вылетела старая карга, лет, насколько мог видеть Шарлей, под девяносто, если не больше! И восседала эта не-Божья старушечка на какой-то кривулине, в которой Шарлей с некоторым трудом опознал коромысло.
Коромысло вело себя любопытно. Шарлей понял, что его лопата -- просто умница по сравнению с ним! Оно выписывало в воздухе такие кренделя, что за бабку было страшно: она то и дело повисала вниз головой, но держалась, видно, цепко. И происходящее не пугало ее, а веселило! С каждым новым воздушным кренделем она все громче и визгливее хохотала.
Но вскоре она заметила его и подлетела. Неблизко, черт лица он различить не мог. Или у старухи просто была темная кожа?
- Да славится Великая Богиня, конфратр, - проскрипела она, - да славится Бригита, дочь Дагды!
- Да славится... - ответил Шарлей. А что ему еще было говорить? Богородицу поминать?
- Куда тебя несет, конфратр? Не ваш это праздник! Не ваш -- наш!
О чем она?
- Но ничего, раз уж несет -- может, кому пригодишься... нестарый еще, а башка чего полулысая? Монах? Или, хуже того, поп?!
- Да не-ет... - Шарлей понятия не имел, можно ли говорить ведьме, кто он. - Просто... лысая. От природы. В батюшку. Тот тоже рано облысел, помнится... Девушкам вот не нравлюсь, думают, старый...
Прости меня, батя, но что еще сказать-то?! Узнает, что монах -- скинет еще меня с моей лопаты к чертям собачьим!
- Не нравишься? Чой-то не верится! Даже мне, старой бляди, понравился! Глазки-то какие! Сверкают! А что... гулять так гулять, да?!
- Ээээ... весь к вашим услугам, пани, - промямлил Шарлей.
Ой-ой-ой!!! Бабушка, что ж я с тобой делать-то буду, а, пожалей меня!
- Ягна! Веди себя пристойно, пьяная ты холера, не приставай к конфратру, что он о тебе подумает? Впрочем, то и подумает -- старая блядища и есть!
"Старая блядища", дико гикнув, унеслась прочь -- да так споро, что вмиг исчезла из глаз.
Этот более молодой, глубокий и звонкий голос принадлежал новой ведьме, вынырнувшей из тьмы. Эта летела на весле, уж весло-то Кеес из Брюгге узнал бы и в полном мраке.
Новая пани ведьма была, кажется, весьма приглядна собой. Впрочем, и она не подлетала настолько близко, чтоб разглядеть лицо, но Шарлею показалось, что она даже красива. Ее грива -- насколько он мог судить, рыжая не то русая -- дико развевалась по ветру, несмотря на черный мужской шаперон на голове.
Рыжая она, точно.
И тут эта рыжая сказанула такое, что Шарлею опять стало страшновато:
- А ты, золотко, не конфратр... Благодари Господа или кого хочешь, что старуха опять напилась, как раубриттер, а она спьяну видит хуже. И вашу братию в черных и прочих юбках не любит, ой как не любит! Слетел бы ты сейчас со своей дурацкой лопаты -- и в лепешку!
- Ну сбрось меня, - буркнул Шарлей. - Или не пугай.
- Не хочу. Монах и монах, мне что за дело. Сам со своей бессмертной душой разбирайся...
- Непременно разберусь, прекрасная пани... Непременно.
- Хреново ты с ней разбираешься. С кем связался?
- А?
- Думаешь, я не вижу, кто заколдовал твою грязную лопату, ты, лопух?
- Думаю, что видишь... наверно. Потому что видишь ты много.
- Не много. По-другому. Истинное Зрение. Но этот мудила Биркарт фон Грелленорт умеет создавать иллюзии, ничего не скажешь. Ты чувствуешь на себе эту свою одежку?
- Да. Чувствую.
- Все сильнее становится, гаденыш... Обычной иллюзии ты не чувствовал бы... ощущал бы рясу свою, как рясу... И какого лысого кутаса ты связался с этой маленькой падлой, а? Без него не жилось, что ли?
- Жилось мне... Но плохо... тоскливо в тюрьме-то, - честно ответил Шарлей.
- Ах бедный ты бедный. Даже ради свободы, братец, не вяжись с ним. Не надо. Добра ты от него не увидишь -- нет его в нем. Ни капли. Ни малейшей. Погубит он тебя. Или сделает себе подобным.
- Смотрю, "любишь" ты его, прекрасная пани...
- Обожаю. Когда он спит, особенно. А если б заснул вечным сном -- я бы в него и вовсе влюбилась. Тварь, своих же братьев и сестер готов на костры тащить, поповское отродье...
То, что произошло далее, случилось так быстро, что Шарлей -- потом -- порадовался, что волос на башке нет. Поседели бы. Точно.
Черная птаха села на черенок его лопаты чуть дальше его намертво держащихся за нее рук.
А в следующий миг Биркарт перекинулся.
Он повис на черенке, держась одной рукой, лопата нырнула вперед и даже ушла резко вниз от двойного веса, Шарлей только ахнул -- и тут клятое орудие навозного труда снова легко поднялось на прежнюю высоту.
Биркарт процедил сквозь зубы:
- А ну пшла нахуй отсюда, шалашовка!
- Рот закрой, щенок засранный, - бросила Рыжая небрежно. - Ты меня знаешь -- все перья из твоей гузки повыдергаю и по ветру пущу.
- Ручонки коротки, сучка!
- Отпусти лопату-то, коли так силен, чего болтаешься, как сраный подрясник твоего папаши на веревке? Нет, не отпустишь. Знаешь, что наебнешься. Потому как летать без крыльев ты не умеешь...
- А ты умеешь. Слезь с весла, пизда дырявая, - ухмыльнулся Биркарт.
У Шарлея, которого от этой перебранки просто затрясло -- ох, что ж дальше-то! - вдруг вырвалось:
- Биркарт... как ты с дамой говоришь...
Рыжая звонко расхохоталась:
- Вот именно! Да он, сучонок, без малейших представлений о приличиях! Как и папаша его! Один поп, другой рыцарь, а на деле оба -- два хуя висячих! Пясты, королевская кровь, а воспитание... Быдло!
В ответ на это Биркарт только неразборчиво зашипел, словно разозленный котище, и вытянул свободную руку.
И сказал что-то еще. Судя по всему, нечто совершенно непотребное: Шарлею показалось, что он видит эти слова -- они были живыми и страшными, они пахли кровью, они пахли гибелью. Всем, чем пахнет война, опустошившая землю. Чем пахнет чума, выкосившая полгорода...
Весло Рыжей вспыхнуло по всей длине, крутанулось в воздухе, она вскрикнула и тоже что-то бормотнула. Пламя угасло, не задев ее. К счастью. Или к несчастью. Шарлей не знал. Ему хотелось только одного -- чтоб они прекратили это! Ему не хотелось падать...
- Слышь, сука? Хуями со мной задумала мериться? - весело (черт, ему весело!) заорал Биркарт. - Так нет его у тебя!
- Сейчас и у тебя не будет, выблядок поповский!
Рыжая тоже вытянула руку, и лопату закрутило, как в свирепом водовороте. Воздуховороте... Шарлей понял, что она делала -- она хотела стряхнуть Биркарта с лопаты, Шарлей видел, как его белые от напряжения пальцы, обхватившие черенок, задрожали: вот-вот разожмутся...
- Не надо! - жалобно взвыл Шарлей на пределе отчаяния, схватив Биркарта за запястье. - Пожалуйста, прекрасная пани, не надо!! Не берите этот грех на душу!!! У вас же... праздник, как я понял! Зачем его портить этим всем?! Биркарт!! Уймись ты, курва мать!!!
- Он тебя угробит сейчас, а ты его спасаешь?!
Рыжая вдруг отлетела. Довольно далеко. Но голос ее был отлично слышен:
- Благодари своего... монашка, срань. Но учти: на Слензе этой ночью чтоб я тебя не видела. И если хоть одна сестра моя от тебя этой ночью пострадает -- я тебя отловлю, поставлю раком на вершине Слензы и заставлю медведя ебать тебя в жопу, пока не сдохнешь в собственной кровище и говне. Впрочем, возможно, тебе это привычно, уж не поебывает ли тебя папаша твой? Потому как ни одна уважающая себя женщина тебе, этакой швали, не даст... Силой берешь либо за деньги... Все, гуляйте. Угробила бы тебя, но жаль твоего монашка, вместе же рухнете. А он, в отличие от тебя, благородный мужчина...
И Рыжая, лихо свистнув, словно беспризорник из Вроцлава, унеслась в ночь.
- Да славится Бригита! - зазвенели чьи-то приближающиеся голоса, но Шарлею было не до того. Он посмотрел на Биркарта.
Тот болтался на лопате, словно и впрямь подрясник. Тряпка-тряпкой. Тяжелая, плохо выжатая, перекрученная.
Побелевший, трясущийся крупной дрожью, оскалившийся от напряжения, дышащий, словно загнанный жеребец.
- Биркарт... Другой рукой возьмись, улетела она...
Биркарт вяло ухватился за черенок второй рукой.
Еле шевельнул губами, и лопата плавно пошла вниз. Ну и хорошо. Хорошо, славненько, подумал Шарлей. Кажется, она его все-таки уделала, или черт их разберет, но Биркарт весь измочаленный какой-то... отдохнуть хочет, что ли...
- Шарлей...
- А?
- Когда я скажу, ноги подожми, соберись. Низко над землей будем -- к себе потянет, расшибешься...
Шарлей понял, когда это произойдет, и перекинув ногу через черенок, просто прыгнул сам. Приземлился удачно -- в траву, на ноги. Биркарта земля к себе не тянула -- он мягко свалился рядом вместе с лопатой. С трудом приподнялся, сел. Сжавшись. Нахохлившись. Влажные от испарины черные пряди липли к его все еще белому лбу. Но языком он шевелил вполне уверенно:
- Слышь, благородный мужчина, а понравился ты суке этой...
- Кто она, Биркарт? Она... тоже не человек, да?
- Она куда меньше человек, чем я. Но... не надо тебе знать всего этого.
- Биркарт. Ты как?
- А что?
- У тебя болит что-то? Рожа такая, будто болит.
- Жопа, курва. Бабенка раком поставила и отодрала. Хоть и только на словах да на Силе.
- Мне так не показалось. Она тебя, Биркарт, тоже вроде как побаивалась. Или я чего-то не понял?
- Все правильно понял... они меня все побаиваются. Если не откровенно боятся... Но всякое бывает, знаешь. Сила сегодня на ее стороне -- шабаш-то и впрямь бабский. Богиня в эту ночь мужику не поможет, бабе поможет... И... слушай, Шарлей...
- Да слушаю. Что?
- Ты случайно не поверил ее мерзким бредням про то, что мой отец меня...
Глаза Биркарта сверкнули знакомым адским огнем, он скривился, словно и впрямь от сильнейшей боли, и выдавил:
- Если поверил... я тебя убью, ясно?!
- Ни на грош не поверил, - ответил Шарлей. Он действительно в это не верил. Абсолютно. - Ну, хочешь, прочти мои мысли, наконец. Я себе этого и представить не могу.
- Как эта курва-то смогла, удивляюсь!!
Сменить тему. Срочно.
- Где мы, Биркарт?
- Там, где надо. На Радуне. Пошла она со своей Слензой, дура, я там и не бываю, - обиженно пробубнил Биркарт. - Там всякая мелочь собирается, толпища, не люблю...
- Но... по-моему, тут вообще никого нет?
И... стоило Шарлею это сказать, как сверху на прошлогоднюю траву -- хорошо еще, что им не на головы -- свалился еще какой-то летун! Или летуха? Вроде в портках... И звонко произнесший "Курва срань!" голос был вроде мальчишеский.
- Это еще что за... - Биркарт, хоть и казался обессиленным, сложил пальцы в странном жесте, и на них заплясали знакомые Шарлею огоньки. Более яркие, чем он видел, они озарили всю поляну. Ах, это поляна, значит.
А это кто же тут?..
Шарлей вздохнул. Биркарт был молод, а этот... и вовсе сопляк! Лет на вид пятнадцати, если не моложе! И уже тоже колдун... А, вот почему он ругнулся. В его руке была метла с треснувшим посередке древком. Куда же это он так вписался -- в дерево, что ли?..
Подросток с взъерошенными черными лохмами и то ли ссадиной, то ли шрамом на лбу близоруко сощурился на внезапно вспыхнувшее пламя -- и тут же распахнул глазищи.
- Ты кто? - лениво спросил Биркарт, погасив пламя.
- Господин фон Грелленорт... - парень учтиво поклонился. - Простите великодушно, что нарушил ваш покой... Метла сломалась, а то бы не...
- Господин фон Грелленорт -- это вроде бы я. Я спросил -- ты кто?
- Хенрик Гарнек... из Вроцлава.