Не сон, не явь: в тиски зажат
мой мозг - больной и беспокойный,
и в нетерпении дрожат
слова и рифмы. Ветер вольный
мне снится, манит за собой
полынным горьким ароматом,
глаза мне травит синевой,
ведет по каменным палатам,
и просит, чтоб я описал,
то, что увидел: гул набата,
и пост, и крест, и злой металл,
и смуту... смуту и расплату.
Он просит... я же не могу;
не втиснуть в рифмы и размеры,
никак не уложить в строку
босую не монашью веру!
Но может, мне сорвать замки,
свернуть с дверных петель запреты:
чтоб слово берегом реки
влетело в жар донского лета.
Тогда всё повторится вновь:
тогда, невинна и сурова,
падет младенческая кровь
на лик державный Годунова.
Тогда малинный перезвон
коснется свежих губ молодки,
тогда раздастся хриплый стон,
и татя закуют в колодки.
И снова атаман Ермак
тряхнет ковер земель угрюмых;
Степан в сердцах сожмет кулак,
кручиня душу в чёрных думах.
И Игорь вновь положит рать
в степях враждебных, половецких.
Да нам не страшно умирать! - 
Нам просто жалко 
жен 
стрелецких.