Имя новосибирского прозаика Игоря Кожухова читающей публике известно стало не так давно. Дебютировал он в конце 2015 года в журнале "Сибирские огни" с рассказом "Дедова правда". Им же открывалась и первая книга начинающего тогда писателя "Булёмина любовь" (2015), вышедшая практически одновременно с журнальной публикацией. Через год увидел свет второй сборник прозы Кожухова "Последняя коммуна" (2016), а еще годом позже третий - "Когда взойдёт солнце" (2017). В 2016 году Кожухов стал участником совещания молодых писателей Сибири, по результатам и рекомендации которого был принят в члены Союза писателей России.
Столь стремительное литературное восхождение видится вполне закономерным при наличии у Кожухова, во-первых, серьезного жизненного багажа и запаса впечатлений, во-вторых, несомненного самобытного дарования и, в-третьих - того движущего мотива, которым отличаются творческие натуры, по тем или иным причинам запоздавшие со стартом и теперь наверстывающие упущенное.
К числу таких "запоздавших" можно отнести и Кожухова, которому тоже не сразу удалось вырулить на свой писательский старт.
Кстати сказать, и рассказ "Дедова правда", с которым официально дебютировал Кожухов, был вовсе не первым. Уже имелся у него к тому времени целый ряд готовых прозаических произведений - "Мамка", "Шаг", "Вторая жизнь", "Яма", "Дуэль", "За чертой", "Сачок", "Неприкаянный", "Последняя коммуна"...
Первенцем же и отправной точкой в творчестве Кожухова можно считать, пожалуй, рассказ "Сын" (1998). Проба пера оказалась не совсем удачной. Во всяком случае, близкий родственный круг автора отнёсся к опусу критически и на какое-то время отбил охоту к сочинительству. Да и время было такое, что в первую очередь приходилось думать о выживании и о том, как адаптироваться к новым условиям бытия. А это было очень непросто людям, честно жившим и трудившимся на своей земле.
"Своей землей" Для Игоря Кожухова стало раз и, наверное, навсегда село Береговое Новосибирской области, где он 26 декабря 1967 года родился и провёл большую часть своей жизни. В Новосибирске Игорь окончил профессионально-техническое училище по специальности "монтажник радиоаппаратуры и приборов". Но к этому времени жизнь повернулась так, что на приобретенной профессии ввиду всеобщего промышленного развала пришлось Игорю поставить крест и заняться совсем другим. Работал строителем, сантехником лесорубом, плотником, мастером на рыбозаводе, рыбаком, оператором котельной; пробовал себя и в других профессиях. Прошел, в общем, на стыке столетий непростую и основательную школу жизни.
Впечатления переполняли Игоря, рвались наружу. С ними надо было что-то делать. Продолжать держать в себе после почти десятилетнего молчания не оставалось сил. Да и возраст (уже хорошо за сорок) поторапливал...
И Кожухова прорвало! А как еще это назвать, когда за несколько лет из-под его пера выходят десятки рассказов, некоторые из которых достигают размеров небольших повестей?
Читая произведения того или иного писателя, нередко задумываешься о таинстве их рождения. Таинство, конечно, у каждого свое, но при знакомстве с прозой Кожухова невольно вспоминается признание И.С. Тургенева, записанное в 1880 году Л.Н. Майковым:
"У меня выходят литературные произведения так, как растет трава. Я встречаю, например, в жизни какую-нибудь Фёклу Андреевну, какого-нибудь Петра, какого-нибудь Ивана, и представьте, что вдруг в этой Фёкле Андреевне, в этом Петре, в этом Иване поражает меня нечто особенное, то, чего я не видел и не слыхал от других. Я в него вглядываюсь, на меня он или она производят особенное впечатление; вдумываюсь, затем эта Фёкла, этот Петр, этот Иван удаляются, пропадают неизвестно куда, но впечатление, ими произведенное, остается, зреет. Я сопоставляю эти лица с другими лицами, ввожу их в сферу различных действий, и вот создается у меня целый особый мирок... Затем неожиданно-негаданно является потребность изобразить этот мирок..."1
Нечто подобное, мне кажется, происходило и с появлением рассказов Игоря Кожухова. С той, может быть, разницей, что ему не было нужды специально "вглядываться" и искать "особенное". В отличие от дворянина и аристократа Тургенева, родившийся и выросший в деревне, большую часть в ней проживший, Кожухов - сам неотъемлемая ее часть, плоть от плоти нынешних Фёкл, Петров, да Иванов, отображаемых им в своих произведениях.
Если же задаться вопросом, о чем же в целом пишет этот сибирский писатель, то можно ответить на него словами известного новосибирского прозаика Владимира Сапожникова, - "о жизни вокруг", "о жизни, как она есть".
В самом деле, реальные истории, взятые из гущи нынешнего бытия, и составляют основу произведений Кожухова. Что подтверждает и он сам: "Сюжеты беру из жизни. Пишу о том, что вижу и слышу от людей. Помню много из рассказов отца. Из его жизни"2.. Во многом, думается, потому так естественны, правдивы, реалистичны, да и особенно ценны рассказы Кожухова.
Ну, а жизнь, которую в собственном видении и понимании преподносит он читателю в прозе своей, есть бытие нынешней, в очередной раз порушенной, поруганной и разоренной русской (в первую очередь - сибирской), деревни с ее бедами, проблемами, а главное, теми людьми, которыми она из последних сил живет и держится.
Предваряя первую книгу Игоря Кожухова "Булёмина любовь", Евгений Мартышев назвал лучших ее героев "чудиками 21 века" по ассоциации с "чудиками" Василия Шукшина века 20-го. Параллель вроде бы понятная и сомнений особых не вызывает. Но хотелось бы уточнить.
Как социальный и духовно-нравственный тип "чудики" - вовсе не открытие Шукшина. Навскидку можно вспомнить "чудика" из другой эпохи, созданного уже кистью Достоевского, - князя Мышкина из романа "Идиот". Вообще же, тип этот - из разряда "вечных", корнями своими уходящий в фольклорно-мифологические толщи. К дальним прототипам нынешних литературных чудиков можно отнести и церковных юродивых, и сказочного Ивана-дурака, и других, им подобных, персонажей.
Так что говорить о каких-то новых "чудиках", открытых именно Шукшиным, не совсем корректно. Другое дело, что Шукшин, продолжая традицию мировой литературы, попытался увидеть один из "вечных" ее образов в свете и обстоятельствах своего времени.
А теперь, на очередном витке общественного развития, уже Кожухов, принимая эстафету от одного из любимейших своих писателей, оказавшего на него огромное влияние, учеником которого, по собственному признанию, он себя ощущает, обращается к знакомому нам человеческому типу, показывая его в "пограничной" ситуации, вызванной мощными социальными подвижками на грани двух тысячелетий.
"Чудики" как явление не имеют жесткой привязки к определенному времени, месту, социальному статусу, возрасту. Выделяет же их то, что выбиваются они из общего ряда сильным духовным зарядом и обостренным нравственным чувством.
Именно эти качества подвигли героя рассказа "Родная душа" Ивана Сергеевича, корившего себя после смерти брата за недостаток внимания к нему, совершить удивительный в глазах рядового обывателя поступок. От одного прихожанина в церкви он узнает, что душа покойника до "сороковин", пока окончательно не отлетела на небо, "может с позволения Божьего" вселиться в тело младенца, родившегося в день смерти усопшего. Иван Сергеевич находит такого новорожденного в своей деревне у незнакомой одинокой женщины и берет обоих под опеку, испытывая при этом огромное счастье. И, как бы окончательно искупая свою вину перед братом, дает новоявленному крестнику его имя, а, по желанию матери младенца, и свое отчество.
Молодой герой рассказа "Платный сыр" Яша Бажанский - человек совсем другого, более современного поколения. Работящий, умелый на все руки парень, он одержим мечтой о собственной машине. Поэтому берется за любое дело: собирает в тайге дикоросы, охотится, заготавливает дрова... И копит деньги. Пока домовничала его бабка, с которой Яша жил после смерти родителей, все было хорошо. Но она уезжает к родственникам, и все домашние заботы сваливаются на Яшины плечи. Он просит помощи у соседей, обещая катать их на машине, когда она появится. Соседи соглашаются, но вот авто куплено, и они, напоминая о данном обещании, начинают нещадно эксплуатировать парня вместе с его машиной. Яша становится заложником самим же созданной ситуации. Впрочем, он особо не печалится: бескорыстие и отзывчивость - в числе важнейших Яшиных черт.
Как, впрочем, и героев многих других рассказов Кожухова. Поэтому, несмотря ни на что, подчеркивает писатель в рассказе "Комель", "деревенские люди еще не отучились от простых человеческих отношений, помогают в беде, не требуя за это платы, а если, не дай Бог, случилось горе, искренне сопереживают несчастному. - И, сравнивая с жителями городскими, приходит к неутешительному выводу: - Мы в городах этого скорее уже не можем, оправдывая себя неблагоприятными обстоятельствами и занятостью".
Город и деревня - как бы две стороны одной "медали" человеческого бытия. Но стороны, отличающиеся подчас разительным во многом несходством. Даже "весна в деревне и в городе - это совершенно два разных состояния природы! - утверждает Кожухов в том же рассказе "Комель". - Городская весна - ранняя, суетливая и быстрая. Тысячи тонн снега, перемешанных с тысячами тонн грязи, дорожной соли и химикатов, приходят в жидкое состояние уже в начале марта, при первом солнце. Влажный воздух, наполненный автомобильными выхлопами, становится видимым и серым, приобретает определенный химический вкус и запах... И весь этот "коктейль" прокисает, отекает, шипит и пенится, как на сковородке - неудержимо, быстро и неинтересно...". Другое дело весна в деревне! "В марте еще ничто не тронуто солнцем, и только торопливые хозяева оголяют крыши, боясь, что их продавит тяжелеющий снег. Конечно, дороги и тропинки, прогреваясь, осаживаются, напитываясь влагой, не просачивающейся еще в стылую землю. Нагреваются южные стены рубленых домов, и суетливые воробьи и синички, прилепляясь к бревнам, греют свои птичьи душонки, настуженные за долгую зиму! И длинные сосульки, чистые, как стекло, растут быстро к земле с видимой, сочащейся по ним талой водой так, что даже взрослые соблазняются иногда отломить на ходу такой осколок и сунуть в рот этот кусочек весны!"
Герой-рассказчик этого повествования Игорь, чье детство и отрочество прошли в деревне, а нынешняя жизнь проистекает в городе, всё больше отдаляясь от сельских берегов, наезжая время от времени в таежное село проведать тестя с тещей, испытывает двойственные чувства. Каждый раз, покидая село, он любуется закатом, какого в городе не увидишь, но его тянет в город. Там, объясняет эту тягу Игорь, "мой дом, моя жена и ребёнок и, значит, моя Родина". Но и красота таежного заката рождает в нем "тревогу, словно от потери чего-то нужного и важного", и приводит к выводу, что "и здесь моя Родина, если даже временное расставание с ней вызывает такие переживания".
Деревню прошлую и современную, при всей к ней любви и пуповинной привязанности, Кожухов не идеализирует, не делает из нее лубок и расписную шкатулку, а вполне объективно оценивает как ее "век минувший", так и "век нынешний".
Отмечает, например, в рассказе "Родная душа", что "народ в деревне теперь тихий и скрытный: лишь бы меня не тронули". А в другой своей вещи ("Жить вопреки") с горечью констатирует: "Все стали жить на свое и только для себя". Сплоченный некогда сельский народ ныне разобщен настолько, что "похороны - это почти единственный предлог, на который еще откликаются родня и знакомые". Да и сама жизнь в деревне все менее устойчивая и крепкая. И не только в материальном и социальном, но даже и в чисто психологическом плане:
"Без работы людям трудно, без работы очень скучно и страшно. Мечутся мужики в русских селах и деревнях, пытаясь заработать копейку. Подряжаются в разные командировки, чаще липовые, прокатывают последнее и... возвращаются битые. Плачут их жены, недоумевают растущие дети: "Как так? Ведь вон по "ящику" говорят, все вроде налаживается, или даже уже наладилось. А у нас нет и нет..." И злятся их отцы - мужики пьют горькую, выгнанную из загнившего зерна, лишающую ума и сознания, и дерутся с первобытной злобой с кем ни попадя...".
Персонажи Кожухова существуют в нелегкое время социального перелома, которое многими из них ощущается как тяжкое бремя. Но хуже всего приходится людям пожилым, за плечами которых опыт другой жизни и иных, более гуманистических, отношений: трудовых, общинных, коллективистских, семейных... А теперь их "переживания не интересны и не укладываются в новое понимание жизни". От этой невостребованности, несовпадения с новой жизнью, подчеркивает Кожухов, старики больше всего и страдают. Они отстраняются, замыкаются в себе. Как происходит это, с тем же Иваном Сергеевичем из рассказа "Родная душа".
Зачастую положение их, стариков, лишившихся привычной жизни, усугубляется личными драмами. Как у героя рассказа "Божий дед" Ивана Нефёдова, пережившего смерть жены, при жизни которой был, как за каменной стеной, а теперь даже спину себе намазать от хондроза не может.
Или у его тезки из рассказа "За чертой", у которого прямо в собственном доме, фактически на глазах, голодный беглый солдат убивает жену старика. Поиски убийцы ничего не дают, но через месяц дед Иван обнаруживает его у себя на пасеке - оборванного, изможденного, больного, съедаемого гангреной. Иван поначалу уверен, что это убийца его старухи, и логично было бы предположить, что старый егерь воздаст ему по заслугам. Но, удивительное дело, в процессе общения с беглецом Иван, вместо ненависти к нему, начинает чувствовать острую жалость и сострадание. И даже пытается облегчить мучения нежданного гостя. А тот рассказывает о себе. Отца не знал. Отчим пасынка ненавидел. Мать тоже особой любви к сыну не испытывала, и отправила Стаса в деревню на попечение деда с бабкой. Оттуда и в армию парня забрали. Стас едва начал служить, как умер горячо любимый дед. Но на похороны Стаса не отпустили. И тогда он самовольно покинул часть. Но заблудился. И вот...
Еще вчера дед Иван был уверен, что, если встретит убийцу, не раздумывая, расправится с ним. Но теперь при виде угасающего на глазах молодого солдата, терзается сомнениями": "Кто он? Убийца, терпящий страшную кару за грех, или мученик, невиновный в смерти, и от этого еще больше страдающий, или просто заблудший, выросший в безверии, виноватый без вины?.." Пытается старый егерь в связи с этим объяснить и собственное неожиданное даже для него самого поведение: "Рожден-то он (Стас - А.Г.) был с не замаранной душой. А вырос, как выпестовали... Может быть, Бог привел его ко мне, чтобы спасти если не тело его, то душу".
Известная Христова заповедь "Возлюби врага своего, как самого себя" в рассказе "За чертой" как бы спроецирована на конкретную сегодняшнюю житейскую ситуацию. Это "возлюби" проливает свет на кажущуюся парадоксальность поведения деда Ивана, который не только пытается облегчить физические страдания Стаса, но и по его просьбе крестит солдата, передавая ему свой нательный крестик.
Не лучшим образом сказывается на стариках и извечный, а в наше время заметно обострившийся конфликт поколений, когда дети уже не хотят идти по стопам родителей и следовать родительским заветам, а сами родители становятся лишними в самостоятельной жизни повзрослевших детей. Впрочем, если смотреть шире, то конфликт "отцов и детей" восходит к еще более глобальному противостоянию старого и нового, уходящего и настающего.
В традиционном этом противостоянии виноваты, как правило, обе стороны. Бывает нередко, что и сами старики создают ему почву и предпосылки. Хорошо это видно на судьбе Николая Тимофеевича Невзорова по прозвищу Комель из одноименного повествования.
Сложилась она у старого охотника-медвежатника драматически. Случилось так, что сын, его первенец, умер, еще не родившись, в материнском "чреве". Несколькими годами позже родилась у Комля дочь Алёна, которую полюбил он "больше своей жизни и дал зарок, что она отказа знать не будет". Уже в пятнадцать лет Алёна почувствовала себя принцессой. Запросы ее росли, деревенскую жизнь она стала презирать. Души не чаявший в дочери, Комель, желая ей благополучия и счастья, по сути, сам выпестовал в Алене кичливую белоручку и зазнайку.
А тут лихие девяностые с разрушением традиционных устоев, развалом всего и вся. Чтобы выжить и нормально содержать семью. Комель " стал у себя богатых охотников привечать" и показывать за деньги, "где, по его наблюдениям, зверь нужный есть". С одним из таких богатеньких в один прекрасный момент дочь его и убежала. Не было с тех пор о ней ни слуху, ни духу. Мать Алёны и жена Комля с тоски умерла, так и не увидев больше дочери. Очень изменился и Комель, винивший теперь себя и в смерти не родившегося сына, и в бегстве дочери, и уходе из жизни жены.
И, размышляя над историей семейного клана Невзоровых, Игорь удивляется тому, насколько удивительными и неожиданными могут оказаться превратности судьбы человеческой: "Ведь как же может она все закрутить, запутать и сплести в один клубок! Все плохое и хорошее, доброе и злое, крепкое и совсем слабое. Как может волшебным шепотом сделать своего - чужим, а совершенно стороннего - родным! И никогда смертный человек не предугадает... своей судьбы". Подтверждение чему читатель без труда найдет во многих произведениях Кожухова.
На закате своей жизни Комель просит Игоря найти дочь, передать ей письмо с просьбой повидаться напоследок и деньги. Алена с Игорем приезжают в деревню, и видят на месте дома Комеля пепелище. Тайну разыгравшейся здесь трагедии хозяин дома уносит с собой в небытие. Да и сам Комель так и остался для окружающих "чужая душа потемки", в которых прятал он себя истинного до конца жизни, боясь быть не понятым. А некоторые и вовсе были уверены, что у него и души-то нет. "И как же тяжело им (таким вот "бездушным" - А.Г.), всю жизнь не позволявшим себе простой человеческой слабости, открыться родному или любимому человеку!" Собственно, по этой главной причине, надо понимать, так и не сложилась у сильного крепкого сибирского мужика Николая Невзорова такая же крепкая счастливая семья, при всей его огромной любви к жене и дочери.
Финал повествования о Комле и его семье, заканчивается тем, что деньги, оставленные дедом Колей дочери, Алена отдает на строительство храма, который, по задумке автора, возводится как бы во искупление грехов отца и дочери Невзоровых, а с другой стороны, становится символической точкой в этой неоднозначной истории.
Любовь, особенно любовь слепая, эгоистичная - штука коварная и может оказаться палкой о двух концах, о чем напоминает Кожухов и в одном из самых известных своих рассказов "Мамка".
Его героиня, работница фермы Таисия Жигун в сорок пять лет, "устав от одиночества" и "не желая связывать себя узами ни с одним из деревенских мужиков", "родила специально для себя от... молодого игривого пастуха" своего первого и единственного ребенка, которого собиралась научить "жить так, как сама не смогла". Сына Мишку мать "любила жертвенно и самозабвенно". Он "не знал отказа ни в чем". Будучи в свои пятьдесят лет женщиной еще видной, Таисия не раз получала предложения руки и сердца, но оставляла претендентов не солоно хлебавши, "любя и боготворя только его, долгожданного и неожиданного сына Мишу". Она так любила сына, что даже сумела "откосить" его от армии.
Но ценой этой любви, превратившейся в смысл ее существования, стало подавление личности сына, его свободы и самостоятельности. "Мать была везде... Невидимая, но неотвратимая, всегда находилась где-то рядом, контролируя его". Она и жениться ему не позволила. От этой тотальной опеки Мишка мучился и начал пить. Постепенно "алкоголь победил его душу, вытеснив даже мать". А лет через десяток спился окончательно. Глядя на сына, Таисия вдруг поняла, что если она умрет, он погибнет от своей беспомощности и пытается решить проблему радикально: сначала просит собутыльника Мишки убить его, а когда тот отказывается, заманивает сына в подпол, заколачивает крышку и не выпускает. Финал жуток. Мертвую мать нашли тут же возле крышки подпола. "Мишку вытащили живого, лохматого и безумного".
Безграничная, всепоглощающая, доведенная до абсурда материнская любовь Таисии обернулась для ее сына опасными и разрушительными последствиями. Но поняла это Таисия Жигун слишком поздно. Если вообще до конца поняла.
Написан рассказ в черно-белых документально-публицистических тонах, отчего история эта обретает еще больший трагизм, жесткость и еще сильнее воздействует на читателей.
Рассказ "Мамака" при всей его немногословности не только по-настоящему трагичен, но и кинематографичен. В 2016 году по нему был снят одноименный получасовой художественный фильм. Интересно, что его режиссеру Любаве Яровой на момент съемок было всего 16 лет! Автором сценария стал Евгений Мартышев, а сына Мишку сыграл сам автор рассказа. В съемках принимали участие и односельчане Игоря Кожухова. В 2017 году фильм стал победителем X Международного Молодежного кинофестиваля Russian Elementary Cinema (REC) в номинации "Игровой короткометражный фильм".
Конфликт поколений в повествованиях Кожухова не редок. Принимает он самые разные, порой даже уродливые, формы Но если, скажем, в рассказе "Мамака" конфликт этот преимущественно моральный и нравственный, то в "Последней коммуне" - уже густо замешанный на социальных реалиях.
Пятеро стариков в этом рассказе не захотели оставлять землю своих предков и переселяться из брошенной по причине развала здешнего совхоза деревни в городские дома престарелых, где они должны были заканчивать свой век. Три деда и две бабушки - все вдовые, без родственников поблизости - образовали "коммуну" и поселились в доме одного из них - Никиты Кузьмича Коврова. Объединяла стариков их во многом похожая жизнь: "У каждого детство было омрачено войной, и каждый помнил страх и трудности, с ней связанные... Все они работали на износ, упирались, как кони в хомутах, но тащили, тащили и тащили! И подняли многое, и стерпели, и зажили хорошо!..". И вот, с горечью констатирует автор, "всё создававшееся годами ныне брошено" и "никому нет дела до людей, живущих "здесь". Против этого и восстают старики. А еще - отстаивают свою внутреннюю свободу, целостность устоев, которыми держалась до сих пор их собственная и жизнь их предков.
Происходящее в рассказе "Последняя коммуна" не есть что-то исключительное. Конфронтация скорее традиционная, восходящее к тем далеким временам, когда в борьбе за чистоту и неприкосновенность своих религиозных идей и постулатов старообрядцы-раскольники доходили до массовых самосожжений, как это случилось, например, в 1721 году в сибирском городке Тара ("Тарский бунт"). Но "бунт" стариков в "Последней коммуне" связан уже не с религией, а противостоянием духовного, нравственного с бездуховным и безнравственным на том или ином болезненном социальном переломе.
Схожестью ситуаций, социальными и нравственными проекциями рассказ И. Кожухова близок к повести В. Распутина "Прощание с Матёрой". Произведения разделяет более полувека, но их перекличка закономерна, поскольку проблема не исчезла, остается очень важной, и автор другого поколения, нежели советский писатель Распутин, поднимает и рассматривает ее уже в новых обстоятельствах.
Несколько месяцев существования "коммуны" доказывают, что при духовном единстве можно и при отсутствии всех благ цивилизации, все преодолеть и жить достойно. Но с приходом весны ситуация резко обостряется. В их деревне объявился вдруг сын Коврова Андрей. Он сидел, но, освободившись, домой не вернулся. Связь с ним оборвалась и вот...
Андрей и сейчас прибыл не для того, чтобы повидаться с родней, а по делам своего бизнеса, заключавшегося в поиске в заброшенных деревнях хорошо сохранившихся домов, которые разбирались, перевозились и продавались. В родной деревне Андрею приглянулся дом отца, который он и решил прибрать к рукам, предложив старикам поискать себе другое пристанище. Циничное и категоричное (почти приказ) предложение сына Никиту Кузьмича больно ранит. Но отдавать врагу (а сын для него теперь самый настоящий враг) родовую обитель старик ни в коем случае не собирается, иначе, убежден он, не будет ему и сотоварищам вообще места на родной земле. И пока остальные коммунары переселяются, Ковров поджигает свой дом. Урон новоявленному бизнесмену-хищнику в лице собственного сына он наносит небольшой, но моральную победу, отстаивая правду и справедливость, одерживает. Цена этой победы велика и для самих коммунаров, которые, вдохновленные поступком своего вожака, превратят, есть обоснованная надежда, своё детище в духовную крепость.
Представители старших поколений занимают в прозе Игоря Кожухова значительное место. И пишет он о них с большой теплотой и сопереживанием. Но не потому только, что многим лихая досталась доля. Старики в зоне особого внимания Кожухова еще и потому, что, несмотря ни на что, остаются верными носителями духовных и нравственных ценностей и устоев своего народа, а для тех, кто начинает свой путь и ищет "делать жизнь с кого", - достойным примером и ориентиром.
"Нравственность есть правда", - утверждал в свое время Шукшин. Этой корневой и неоспоримой для них правдой руководствуются в жизни и пожилые персонажи в повествованиях Кожухова.
Взять хотя бы рассказ "Дедова правда" - непритязательная, чуть ли не документальная зарисовка, написанная в Шукшинской манере. К 75-летнему жителю села у озера Чаны Ивану Демьяновичу приезжает проведать деда внук-студент Вовка и привозит в подарок СД-проигрыватель и несколько дисков с голливудскими фильмами. Вовка предлагает деду посмотреть один из них с Джеком Николсом в главной роли. А предварительно читает старику аннотацию, где, в частности, говорится, что знаменитому актеру приписывают сексуальные отношения с двумя тысячами женщин. Этот "факт" неожиданно страшно напрягает старого сибирского крестьянина:
"...Он что конь, этот твой Николс?.. Здесь же женщины, не кобылы, как их может быть две тысячи?! С ними же пожить надо, узнать, полюбить. Из-за нее морду тебе раз пять-десять разобьют ухажеры ее, и ты тоже им. И пока она поймет, что ты не просто к ней, да решится на шаг...". И вспоминает свою покойную старуху: "А она полюбила меня, и я ее. Полюбила и ждала из армии пять лет. И как в пятьдесят восьмом поженились, так и прожили вместе более полувека. А ты говоришь, без любви... Просто так... Гадство!" - и дед сухо плюнул в сторону.
В этом эпизоде весь Иван Демьянович со своей нравственной сутью и правдой. И уверенностью, что "конём многие быть могут. Надо еще уметь быть мужиком..." Сподобиться, хотя бы, наколоть за день машину дров. И не он один такой, а в его лице целое поколение настоящих русских мужиков.
Коллизии и перипетии личной жизни возрастных персонажей Кожухова разнообразны и подчас причудливы, а сами они - по-шукшински оригинальны и колоритны. Но есть у них общая, можно сказать, родовая черта - верность: делу своему, традициям и заветам предков, семейным ценностям, любви, наконец. Практически все герои Кожухова отличаются семейным долголетием. Но писатель отнюдь не идеализирует их супружескую жизнь. Подводных камней, показывает он, в ней тоже хватает. Иногда самых неожиданных и даже странных.
У деда Прони из рассказа "Старики" заболела бабка. Чем? Сказала мужу, что устала, страшно его удивив: что это за болезнь такая - "усталость"? Ведь в понимании Прони, а с ним и других стариков, работа и кормит, и от болезней спасает, и в тонусе держит. Иначе говоря, работа - стержень всей жизни рабоче-крестьянского люда. Вынь его, и зачахнет человек, пойдет, как поезд, сошедший с рельсов, под откос. Тогда все же что за болезнь у его разлюбезной Капы, не мог взять в толк дед Проня. Врачиха, осматривавшая старушку, объяснила:
"Устала от работы, от однообразной жизни, от трудностей, от мыслей и памяти, в конце концов. - И задает вопрос: - Как получилось, что оставшись вдвоем, вы стали жить отдельно. У каждого свой мирок... Вы, словно чужие - пойми. - И призывает Проню: - Стань снова человеком родным, внимательным и понятным ей!"
И это действительно серьезная проблема долгой совместной жизни, когда костры любви угасают, оставляя тление привычки, зачастую и приводящее к отчужденности.
Вдобавок к недугу бабы Капы той же "усталостью" занемогла любимая лошадь Прони Сказка, намного пережившая свой лошадиный век. Ее смерть больно отозвалась в сердце деда. С ней ушла значительная часть его большой и трудной жизни. Не лучшим образом сказалась на их с бабкой жизни и крутая социальная ломка девяностых, перетряхнувшая привычную жизнь советской деревни и усугубившая болезнь "усталости".
Но вот на что при всем этом обращает читательское внимание Кожухов. При любых тяготах жизни пожилые герои его прозы не опускают руки, не плывут безвольно по течению, а пытаются найти себя в новых житейских обстоятельствах. И - самое удивительное, завершая свою нелегкую жизнь, они не чувствуют себя несчастными.
Тогда в чем же "счастье человека, прожившего долгий век", его "сила вечная и могучая"? - задается вопросом писатель. А в том, полагает Кожухов, "что не боится он смерти, зная, что победил ее жизнью!" И взывает: "Не оставайся в прошлом, не гноби себя, ведь все, что было, уже не исправишь. Оно прошло: горькое или нет, но прошло! Научись, не хороня и не презирая прошедшее, жить настоящим и стремиться к лучшему в будущем".
И как бы в награду за этот неистребимый оптимизм история героев повествования "Старики" - пожилой супружеской пары, деда Прони и бабы Капы - заканчивается счастливым финалом: Проня, вняв совету фельдшерицы снова стать для жены своей близким человеком, начинает относиться к ней более внимательно и участливо, как в молодости. Он покупает для нее современный телевизор, чем окончательно сражает Капу и избавляет от болезненной "усталости" и тоски. А следом и вовсе счастливая для стариков новость: объявились их сыновья, от которых долгое время не было никаких известий, и пообещали приехать к родителям на Рождество.
В обширной галерее возрастных персонажей в прозе Игоря Кожухова при наличии некоторых общих для них черт и качеств, присущих обычно тому или иному архетипу (скажем, тех же чудиков) не найти идентичные друг другу образы стариков. Иногда совпадают их имена или имена-отчества, но сами они наделены автором индивидуальностью, каждому он находит выделяющие их особинки. Поэтому одного не спутаешь с другим. Кожухов хорошо понимает психологию этих людей, умеет настроиться на волну их ощущения жизни - как прошлой, так и настоящей. И проникнуться важной для стариков проблемой возраста, проблемой связанной с убыстряющимся к финалу их жизни бегом времени:
"Стариковское время немилосердно... Оно уже не позволяет вольно обращаться с собой, всецело полагаться на отговорку "завтра", ибо "завтра может не наступить. И все упрямее будит с рассветом... И какой глупой кажется поговорка, которой прикрываются в юности: "У Бога дней много!", и которая так предательски неуместна в старости!"
Персонажи Кожухова люди разных поколений, возрастов, профессий, социальных слоев, образов жизни. И далеко не всех, увы, при наличии признаков "человека разумного" можно к таковым отнести. В чём лишний раз убеждаешься, прочитав трагический рассказ "Неприкаянный". На Радоницу, в день поминовения усопших "шёл старый Василий помянуть Антонину (жену - А.Г.) и попутно насобирать еды, какую кладет на могилы родня покойных". Завершая обход, старик наткнулся возле одной из могил на троицу пьяных мужиков, промышлявших тем же, чем и он. Их верховод-верзила отбирает добычу у деда Василия, а самого старика, посмевшего ему перечить, жестоко убивает вместе с его собачонкой средь бела дня здесь же прямо на глазах собутыльников. Безобидный старик становится случайной жертвой отпетого асоциального типа. Случай, конечно, жуткий. Но рассказ не просто о том, что одинокий старик попал под пьяную руку злобного психопата и погиб ни за что. В подтексте он о разном отношении к жизни и смерти.
А к жизни и смерти дед Василий как истинный христианин относился с равным уважением и почитанием, и "промысел" свой кладбищенский осуществлял без жадности и корысти: на могилках, "где лежало совсем немного, ничего не брал, а на те, которые были забыты родственниками, сам положит конфетку или печенюшку". В отличие от попавшихся деду Василию алчных кладбищенских мародёров, сгребавших всё подчистую. Эти - не ведают, что такое нравственность, сердоболие, поскольку в основе их существа циничная воинствующая безнравственность; не веруют ни во что высокое и святое. Для верховода-верзилы, убившего старика, чужая жизнь и смерь и вовсе не представляет никакой ценности. Эти отморозки пребывают в непреходящем желании "выпить-закусить", давно ставшим смыслом их гнилого существования.
В этом небольшом рассказе Кожухов показал читателям еще один, весьма экзотичный вариант вековечной борьбы Добра и Зла. Теперь уже в кладбищенском антураже.
Уделяя в своей прозе большое внимание старикам, не забывает Игорь Кожухов и о поколениях более молодых, среди которых тоже находятся те, про кого можно сказать: "Настоящий человек!"
Одному из них как раз и посвящен рассказ "Слизун". Его герой Александр Костров, вернувшись по ранению из Афганистана домой, многие годы добросовестно и честно проработал лесником. А в смутные девяностые, когда некоторые односельчане взялись незаконно вырубать и продавать лес, Костров грудью встал на его защиту. И поплатился жизнью. Зло и здесь победило материально, физически, но не смогло сломить Александра морально и духовно. Умирая, Костров говорит своему убийце Гришке Жердову, главарю местной лесной мафии: "Ты, наверное, убил меня, но это уже ничего не меняет. Только не мои руки совершат суд над тобой, но совершат все равно...".
Рассказ открывается эпизодом рождения Александра прямо на деревенском покосе. "Он вырастет, станет сильным, научится какому-нибудь нужному делу, будет жить на радость людям..." - мечтает отец. И сын не посрамил его. Заканчивается же эта история сценой, символизирующей извечный и непреложный жизненный круговорот, не распадающуюся преемственную связь - уже после смерти мужа родив ребенка, жена Александра приходит к месту его гибели показать сына: "Ну вот, папа, встречай своего наследника, Александра Александровича, встречай и благословляй его на жизнь!"
А рассказ "Жить вопреки!" начинается со своего рода манифеста, призывающего, опираясь на всепобеждающую волю к жизни, двигаться через все преграды вперед, манифеста, который становится, по сути, и камертоном для прозы Кожухова: "Надо жить! Можно потерять дорогое, но, не сдавшись судьбе, обязательно преодолеть боль. Можно вдруг растеряться, запнуться, не туда пойти... Но надо верить в то, что есть продолжение всему, что поможет не заблудиться в жизни. Продолжение всему - как награда и оценка силы духа человека, его стремления к пониманию главной истины. Надо жить - чтобы всё продолжалось!"
Этим жизнеутверждающим пафосом пронизана большая часть произведений Игоря Кожухова, наверное, еще и потому, что их персонажи, близкие к земле, природе, умеющие видеть, чувствовать и ценить красоту вокруг, очень любят и ценят жизнь.
Обращаясь к разным сторонам жизни своих героев. не обходит Кожухов в прозе своей любовную тему. Обычно идет она вторым планом или фоном к основному повествованию, но в некоторых рассказах обретает уже самостоятельное звучание.
"Любви все возрасты покорны", - сказал когда-то Пушкин. И Кожухов примерами своих персонажей-стариков, которых одолевают подчас прямо-таки шекспировские страсти, это весьма красноречиво иллюстрирует.
Героиня рассказа "Дуэль" Дарья Ивановна Рощина в молодости полюбила сразу двух парней - двух друзей-односельчан. Они были очень разными по внешности и натуре, но оба одинаково дороги ее сердцу, и ни одному она не отдавала предпочтения: то с одним проводила ночь тайком, то с другим. Она "любила их одинаково сильно и по-настоящему преданно". Узнав правду, друзья "не смогли простить ни ее, ни друг друга". Потом оба ушли в армию и не отвечали на ее письма. А Даша, погоревав год, вышла замуж за приехавшего после окончания института агронома. "Вышла не любя, но очарованная его силой и добротой". С ним и прожила после полвека. Друзья после армии вернулись в родной совхоз, завели семьи, стали здесь же работать. Более того, совхоз всем троим выделил участки под строительство жилья по соседству. И зажили они бок о бок, любящие и ненавидящие друг друга, "не здороваясь и не разговаривая никогда". После смерти мужа агронома друзья-соперники Вовка и Саня возобновили отношения с Дарьей Ивановной и как когда-то в молодости по условному ее сигналу поочередно навещали ее. А она, как и тогда, продолжала любить их обоих. Такая вот ситуация, достойная сюжета жестокой мелодрамы.
"Вот же негодная!" - может воскликнуть в сердцах иной поборник высоконравственных отношений. И солидарных найдется немало. Сам же автор не спешит с осуждением этого необычного любовного треугольника. Прежде всего, потому, что не адюльтером он был скреплен, а настоящей большой любовью. В отличие от семейных отношений всех троих, основанных не более чем на уважении. После смерти мужа Дарья Ивановна осознала это особенно остро.
"За всю жизнь ей хотелось летать только два раза! Первый - когда влюбилась в Вовку, второй - когда полюбила Саньку. Но эти два чувства слились в одно, еще более желанное и восхитительно непредсказуемое!.. Сейчас она окончательно поняла, насколько важны для нее эти два человека, совершенно разных, но настолько родных и близких, что разделить их и ныне она не в состоянии... Нет, не проходит любовь, если это любовь. Не проходит, а затаивается до срока..."
Когда "затаиваться" уже нет нужды, "треугольник" оживает, приходит в движение. И снова вспыхивает ревнивое соперничество дедов Вовки и Саньки. Хотя Дарья Ивановна и призывает их оставить все, как есть. Но Вовка предлагает другу иной вариант разрешения ситуации - дуэль. Дуэль состоялась. Первым по жребию стрелял из охотничьего ружья дед Санька. Он промазал, но ранил деда Вовку, который долго потом провалялся в больнице, где ему ампутировали левую руку. Дикий, с одной стороны, случай, но с другой... Дуэль, как ни парадоксально, утихомирила деда Вовку, примирила его с дедом Санькой, помогла многое понять, по-новому увидеть и превратила их разносторонний любовный треугольник в равносторонний. Полвека большой и верной любви, хотя и потаенной при живом муже, приводит их, наконец-то, к согласию и счастливому для всех троих итогу. Новый год они встречают вместе, а неуемно-непримиримый дед Вовка делает неожиданное признание:
"Клянусь, что только благодаря вашему терпению и доброте считаю себя счастливым, находясь рядом с вами. Спасибо вам, родные и любимые мои! - И добавляет со слезами на глазах, что понял на старости лет истину: - А истина проста, проста, как жизнь. В прощении истина и - в любви... Простите меня, любимые мои люди. Простите..."
Да возможно ли вообще такое, тем более в консервативной сибирской глубинке, засомневаются скептики, не авторская ли это выдумка чистой воды? Даже если и выдумка (хотя жизнь наша и сама выдумщица несравненная), то вполне убедительная. Но дело даже не в этом. Конечно, "Дуэль" лишний раз подтверждает, что любовь в своих вариациях безгранична. Но повествование еще и о том, что настоящая любовь открывает для человека новые духовные и нравственные горизонты и переделывает его самого.
В рассказе "Командировочная любовь" ситуация внешне проще и обыденнее, но исполнена не меньшего внутреннего драматизма. Молодой мужчина Игорь заводит в командировке роман с местной женщиной Светланой. Хороша она и физически, и духовно! И гармоничную женскую красоту в ее двуединой сущности - плотской осязаемости и тонкой душевности - автору удается достаточно убедительно передать. Но при всем этом личная жизнь Светланы оставляет желать лучшего. Мужчины не удерживаются возле нее, и счастье каждый раз срывается. Сорвется оно и на этот раз. По одной и той же причине.
"Я ехал от женщины, возможно, любившей меня, к женщине, меня точно не любившей. Но там были дети, ждущие отца, друзья, квартира, липкий и суетливый город, всякие условности и придумки, которыми мы себя оправдываем. Здесь же оставалось действо, на короткое, пускай, время, напомнившее мне о том, что есть все-таки чувство, окрыляющее любого человека, заставляющее его подняться над обстоятельствами и проблемами. Подняться и побыть там, куда он уже почти забыл дорогу...". Но "подняться" и дотянуться до самоотверженности чувства женщины, которую полюбил, Игорь, как и мужчины, бывшие со Светланой до него, так и не смог.
Еще с одной мимолетной "love story" знакомит нас Кожухов в лирической новелле "Холод", написанной уже в несколько ином ключе. Ее действующие лица - тезки героев "Командировочной любви". Студентка художественного училища Света, будучи на пленере, увидела в лесу Игоря, занимавшегося заготовкой дров, и влюбилась в него с первого взгляда - "по-собачьи полюбила". Игорь тоже ощущает, что в нем "родилось большое чувство, с которым сил уже не было бороться". Но... мгновенной вспышкой молнии, "солнечным ударом" оказалась эта любовь. Была одна только ночь, а "утром она уехала и исчезла из моей жизни". Как признается Игорю месяц спустя в телефонном разговоре Света, она спешно покинула его, поняв, что ничего у них не получится: "Ты будешь мучиться, мучить свою семью и, соответственно, меня. Но я тебя люблю, потому и ушла..." И просит: "Найди березку, похожую на меня, спили ее и забудь, что я такая была у тебя в жизни". А вскоре Игорь обнаружил в лесу тонкую березку "с красивыми ветвями-руками и тонкой талией. Вдруг услышал ее смех, почувствовал запах и понял, что никогда не сможет больше быть дровосеком, которого любила березка..."
Такой вот трогательный, лирично-романтичный, чувственно-эротичный и нежный дымчатый рассказ в духе "Темных аллей" Ивана Бунина - еще одного любимейшего писателя Игоря Кожухова.
"Любовь и разлука", "любовь и верность", "любовь и страсть", "любовь и ревность"... - осваивая эти варианты и вариации любовной темы, Кожухов ищет новые ее повороты и оттенки. Как и соответствующий стилистический рисунок. Он пробует, экспериментирует с формой, словом, интонацией. Не всегда, быть может, удачно. Но на то он и эксперимент... Однако в любом случае попытки Кожухова сказать о "любовном недуге" что-то свое и по своему, вызывают живой интерес.
Возвращаясь к прозвучавшей в начале статьи мысли, что Игорю Кожухову нет нужды выдумывать сюжеты для своих произведений, поскольку он берет их из жизни, хочется вспомнить в этой связи еще одного писателя-сибиряка Николая Самохина, чье творчество также шло "от той жизни, которая нас окружает". Что касается сюжетов, то они, полушутя утверждал он, "валяются у нас под ногами". Но сразу же и оговаривался: "Жизнь, правда, не поставляет готовых рассказов. Подобранный "камушек" надо еще "огранить", придать ему нужную форму. И здесь самое важное, чтобы не было писательского насилия над жизнью, чтобы люди, прочтя, сказали: да, это правда!"3
В правдивости Кожухову не откажешь. Достигается она далеко не в последнюю очередь и с помощью такого очень действенного художественного средства, как использование ярких, выразительных и точных одновременно подробностей и деталей. Тем более что и жизнь сама, говоря словами известного сибирского прозаика Ильи Лаврова, "волшебна в своих подробностях"4. И чем ярче, выразительней они, тем сильнее проза. Подтверждение этому находим и в рассказах Кожухова. Его персонажи еще и потому так зримы и убедительны, что показывает их автор обычно в контексте повседневных занятий, через подробности деревенского быта, выписанные с большим знанием, ярко и этнографически точно.
Даже обыденный, изо дня в день повторяющийся процесс растопки печи превращается под пером Кожухова в увлекательное зрелище. Да и сама печь для Ивана Сергеевича из рассказа "Родная душа" как "верное домашнее существо", к которому и отношение соответствующее: "Вернувшись к печи, зажег белую, скрученную в трубочку, березовую кору и, аккуратно подсунув ее под дрова, закрыл дверцу. Верная, как добрая собака, печь сначала тихонько заскулила, чуть сбиваясь и начиная вновь, потом, уже разгоревшись, протяжно и чуть слышно завыла, призывая замерзшего хозяина к теплу, домой!"
А как замечательно описывает (едва ли не оды слагает) Кожухов в произведениях своих русскую баню и банное действо! Послушать хотя бы Никиту Кузьмича из "Последней коммуны";
"- Ты баню не гни жарой, не торопи сухими дровами!.. Ты душевности-то банной не добьешься, не заставишь тело твое полюбить, душу успокоить! Не торопись - это не саун, где деньги платят... Надо её серьезней дровой покормить, октябрьской! Я смолоду дрова на баню в конце октября готовил. И баня-то, заметь, любит такое дело! И впитывает в себя этот жар, как теплый мед хлеб! И томится, и уже ждет, и лечит теплом этим человека, желающего и понимающего сущность происходящего... - поучал Кузьмич, задыхаясь от предчувствия любимого действа.
Деды заворожено слушали
- Знаешь, Кузьмич, - Иван улыбался глазами, - ты, словно бабе в любви признаешься! И был бы я той бабой, вот те крест, уломал бы ты меня!"
Из произведений Кожухова вообще можно почерпнуть массу разных интереснейших сведений о жизни и быте сибирского села. В том числе узнать о тонкостях и нюансах многих ремесел, которыми владеют его персонажи: рыбаки, лесорубы, строители...
Вот бригада деревенских парней из рассказа "Грех?" спиливают по заказу старые переросшие тополя. "Тополь неудобен тем, что растет почти без наклона, отвесно вверх. И поскольку южная сторона у него гуще листвой и сучьями, то проще его валить листвой на юг. Но все равно запилы режутся глубокие, исключающие ненужные случайности... Редко какое дерево падало на полметра, край на метр в сторону от намеченного направления".
А иной раз одной характерной деталью Кожухову удается подчеркнуть, как разительно меняется в нынешней социальной атмосфере человек. В "Родной душе" Иван Сергеевич, попытавшийся дать церковным нищим подаяние продуктами, получает неожиданно для него жесткий отпор: " Сам жри свои хлеба, нам давай деньги!"
Запоминается Кожухов и сочной словесной живописью. Всмотритесь хотя бы в этот, изображенный им в рассказе "Статья", колоритный натюрморт деревенского застолья, от одного вида которого начинается слюноотделение:
"В центре, на широкой тарелке парила крупная, чуть распадающаяся картошка. Вокруг непредсказуемо живописно - солонина! В цветастой тарелочке наложены пирамидкой, присыпанные накрошенным луком и приваленные, именно приваленные густой сметаной, лениво сползающей в тарелку, чуть лохматые и ровные как один - грузди! По другую сторону уже в небольшой, немного меньше половины тазика, железной тарелке красивые, чуть пупырчатые огурцы с прилипшими к ним листьями смородины и хрена. И на них же наложены, в полкулака ровные, темно-розовые, наполненные соком помидоры. На широкой деревянной доске толсто, в два пальца, нарезанное сало с мясной, в полсантиметра, полоской... Около сала ровная половина луковицы. Завершала картину запотевшая бутылка водки с содранной этикеткой".
И такого рода зарисовок у Кожухова целые россыпи. Вместе с органично вплетенной в повествовательную плоть живой народной речью, они насыщают прозу особым духом и колоритом, делают ее аппетитной, желанной и надолго оставляют в душе волнующее послевкусие
II. По "понятиям" "браконьерщины"
Первые книги Игоря Кожухова вместили в себя более четырёх десятков рассказов и коротких повестей. Малоформатная проза на первых порах хорошо соответствовала тому, что хотел донести писатель до читателей, и была наиболее комфортна для его творческого существования. Но довольно быстро обнаружилось, что в формате этом передать и выразить удается далеко не всё, что и как хотелось бы. Во всяком случае, для создания крупного, многопланового произведения, поднимающего большие и важные, зачастую тесно переплетающиеся, темы и проблемы, касающиеся жизни той же деревни на переломе столетий, малый формат едва ли подходит. Здесь необходимы более объемные и сложные формы и жанры. Этим, наверное, и обусловлена попытка Кожухова выйти за рамки формата, в котором он успел хорошо освоиться и обжиться, на более широкий прозаический простор. Тем более что давно и остро волновала его непреходяще актуальная и больная тема, название которой отразилось в заголовке вышедшей в 2022 году книги "Браконьерщина".
О жизни одной из сибирских деревень на берегу крупного водохранилища, существующей браконьерским промыслом, в повествовании этом и ведется речь. Тема далеко не новая. Многие писатели ее поднимали, включая таких выдающихся мастеров слова, как Виктор Астафьев с его "Царь-рыбой". И возникала определенная настороженность при чтении "Браконьерщины" по причине того, сумеет ли Кожухов сказать здесь свое слово, увидеть достаточно исхоженную тему свежим взглядом, под каким-то новым углом зрения.
Опасения, к счастью, оказались напрасными. В новом произведении, полотне более объемном и масштабном предыдущих его вещей, Кожухов сумел уловить, пожалуй, главное: а именно, что проблема браконьерства переходит в иную плоскость, обретает иные, более соответствующие кардинально меняющейся в последнем десятилетии XX века действительности, координаты. Если в советские времена браконьерство рассматривалось, в крайнем случае, как одна из ветвей подпольной теневой экономики, то в девяностые - это уже вполне в духе дикого младокапитализма современной России жестокий и часто беспощадный бизнес, который становится, к тому же, все более коррупционным.
Хорошо это просматривается на взаимоотношениях браконьеров и рыбнадзора. На излете XX века эти извечные и принципиальные антагонисты превращаются в своеобразные сообщающиеся сосуды. Более того, государственные охранители природных богатств, дает понять в книге "Браконьерщина" Кожухов, нередко и сами толкают, провоцируют браконьеров на не правовые действия, когда рыбакам "нужно украсть, плюнув на закон, пытаясь заработать", а рыбнадзору, "прикрываясь законом, проконтролировать это воровство и заработать на украденном" браконьерами. А возможным такое становится потому, что сильно деформировались понятия добра и зла, дозволенного и недозволенного. Править стала вседозволенность, а все общепринятые нравственные правила и понятия подавляет и подменяет собой его величество бизнес: ничего личного, духовного, нравственного - только нажива и прибыль любой ценой!
Почему повествование названо "браконьерщина"? Потому, что большинство ее персонажей браконьеры и занимаются браконьерством? Не только. Браконьерство в книге Кожухова показано не как занятие одиноких отщепенцев, а как нечто системное и многогранное, захватывающее разные сферы жизни. Читатель видит в едином потоке "браконьерщины" и местных жителей, и залетных "джентльменов удачи", и коррумпированных представителей власти.
По сути, вся жизнь девяностых, в контексте которых разворачиваются события книги, это также сплошная - снизу доверху - "браконьерщина" - "волчье время, где честно жить и работать невозможно". А посему проще и удобнее существовать по "понятиям", для себя удобным. В общем, само это "волчье время" "браконъерщину" породило и стимулировало. В гигантскую "браконьерщину" превращалось в постсоветское время всё огромное государство, главным идолом которого становился "золотой телец". Что автор в новом произведении очень верно и точно подметил.
Иначе говоря, если смотреть шире, глобальнее, "Браконьерщина" - повествование не только о рыбаках и рыбе, браконьерах и их "параллельном" промысле. Оно о жизни в целом в тяжелейший период российской истории, характерный зыбкостью, непрочностью и очень неопределенных видах на будущее. Не случайно отец главного героя книги Кирилла, от лица которого ведется повествование, признается ему: "Не понятна мне, сынок, жизнь наша нонешняя, зыбкость постоянная, словно по болоту дорогу тропишь... И теперь - ой, как не хочется зыбкости этой, боюсь я воды. Всё говорят, из нее вышло и опять в нее вернется, а нужно ли?.. Не прощает вода ошибок, нет у нее авторитетов. А ведь мужики тоже не просто так - с пеленок на воде росли, но одна ошибка, и всё, шансов нет, как у саперов". И тот же отец отмечает, чем различаются живущие на одних землях, у одной и той же воды поколения отцов и детей: "Вижу, что вас сейчас, всё поколение, от земли оторвало". А Кирилл, комментируя слова отца, разъясняет, почему так случилось.
Раньше "оторвать местных мужиков от хозяйства даже на короткое время было делом проблематичным. Почти все ещё держали скот, засаживали огромные, до двадцати соток, огороды, в принципе не понимая, как можно покупать в магазине продукты, которые растут сами, потому и рыбалка больше была попутным заработком. Однако уже многие, уловив пока малоизвестную, но явно безграничную власть денег, начинали жить по другому закону - заработаю и, что нужно, куплю. Хотя частенько в этом случае "заработаю" было равносильно "украду".
Она, "браконьерщина", определяет в одноименной книге образ жизни персонажей, а также время и пространство их бытия: "Постоянный бег за удачей без возможности что-то наметить наперед приучил жить только в происходящем, менять планы и намерения буквально по ходу дела".
Первые признаки такой переориентации отмечали еще в конце семидесятых годов В. Распутин, В. Астафьев, М. Щукин. Кожухов по-своему продолжает их, только на новом витке и собственном жизненном материале.
Как и вообще в своем творчестве, Кожухов и здесь отлично знает, о чем пишет, прекрасно владеет материалом, потому достоверен, убедителен и веришь ему безоговорочно. Повествование почти документально в своей основе, чем тоже ценно.
Неспокойные девяностые годы Игорь Кожухов показывает в "Браконьерщине" через призму бытия местного браконьерского сообщества. Оно не однородно. Одним браконьерство помогает выживать и кормиться, потеряв работу, для других - это средство наживы, третьи и вовсе хищнически истребляют ее богатства. В повествовании достаточно красноречиво представлена каждая из этих категорий. В целом же книга являет собой социальный срез российской глубинки современного "смутного" времени.
По своему построению повествование весьма незатейливо и представляет собой, по сути, хронику нескольких лет существования (всё из тех же девяностых) прибрежного рыбацкого поселка, в судьбе которого во многом отразилась жизнь всей России того периода. Автор, используя так называемую "линейную композицию", последовательно отображает события, избегая "архитектурных излишеств", какими чаще всего грешат литераторы, которым не хватает жизненного материала, а то и просто нечего сказать по существу.
У Кожухова материала в избытке. В этом плане Игорь явно отличается от большинства нынешних молодых прозаиков, как правило, не отягощенных серьезным жизненным опытом и багажом. Ему не надо высасывать ничего из пальца. У него другая проблема: как наиболее удачно воплотить в слове имеющийся материал, сделать его заметным фактом художественной литературы. Но при наличии главного - таланта - дело это наживное. По ходу действия автор знакомит читателей с персонажами, давая им короткие, но точные, емкие и зримые характеристики.
Люди в браконьерском сообществе, разные, но цель у всех общая - заработать как можно больше и быстрей. Только легкими эти заработки никак назвать нельзя. Многими эпизодами Кожухов убедительно доказывает, насколько тяжел и опасен этот труд, насколько рискован промысел. Здесь и переменчивая удача, и возможность погибнуть в ледяной воде или подо льдом, и испепеляющие природные пожары, и борьба с конкурентами, и внутренние междоусобицы, и нечистый на руку рыбнадзор и еще многое другое.
А сколько жизней рыбаков, гибнущих по разным причинам, забирало море! Гибнущих, прежде всего, в погоне за быстрыми деньгами. Но, показывает автор на примере очередного утопленника, "то, что, казалось, могло принести быстрые деньги", чаще приносило "быструю и страшную смерть". И с горечью констатирует жуткую обыденность смерти в царстве "браконьерщины": "С погибшим было всё ясно и просто: жил, работал, как это было принято, старался для семьи, погиб - всё... Поплачет жена, поревут испуганные дети, и ляжет он, не проживший и среднюю жизнь, на свое, теперь постоянное место. Закружит сквозняк времени оставшихся на земле, потеряют они скоро в памяти мужа, отца, друга, словно и не было такого никогда рядом..."
Но далеко не всегда гибель рыбаков была следствием привходящих трагических обстоятельств. Куда чаще погибали мужики в самой своей поре и расцвете сил по собственной глупости, лихачеству или пьяной фанаберии. Красноречивых примеров тому в книге тоже много. Но, обращает читательское внимание автор, уже и привыкать стали к этой "страшной и почти неизбежной закономерности. Если есть вода - должен же кто-то в ней тонуть?" И постепенно вода для жителей прибрежной деревни из кормилицы, источника выживания и даже относительного благополучия становится последним приютом, могилой. А будничность нелепых смертей начинает восприниматься местным населением едва ли не нормой.
"На воде - как на войне! - резюмирует отец Кирилла. И можно продолжить: со всеми вытекающими отсюда "военными" последствиями. Не зря же всё бытие браконьерского сообщества, показанное Кожуховым, - это постоянное напряжение, стрессы, существование на пределе сил и возможностей, не прекращающаяся череда трагедий...
Однако же не хлебом единым, то есть не одной рыбной ловлей в данном случае живы герои повествования. И не водной "войной" лишь. Как говорится, война войной, а обед по расписанию. Потому немалое место писателем уделено обыденной мирной жизни с ее заботами и проблемами, которая тесно переплетается с "военно-рыбацкими" перипетиями и движется в едином потоке, как тому и должно быть. Неотъемлемой частью этой жизни присутствует в книге "Браконьерщина" и любовь - целый букет любовных историй. У каждого персонажа она своя: у кого-то счастливая, у других трагическая. Но знаменатель общий - интимные отношения героев книги, так или иначе, тоже связаны с рыбой, точнее с ее промыслом и браконьерским образом жизни.
Жизнь рыбаков в условиях "дикого" капитализма не лучшим образом отразилась во многих важных моментах привычного бытия, таких, как коллективизм, взаимовыручка, помогавшие спасаться, выживать и оставаться на плаву в трудные времена. Наблюдая за своими коллегами-браконьерами, Кирилл видит, что они работают "теперь всё больше обособленно, отдаляясь друг от друга и часто надеясь только на себя. И этот принцип - каждый за себя - всё больше показывал свою волчью суть".
Под влиянием чуждых ветров отношение к традиционному укладу жизни, отмечает автор, пусть и не так быстро, как в центре, здесь, сибирской глубинке, тоже заметно менялось. "Наступавшая демократия - эта сладкая девка, с которой всё можно, - очень быстро запудрила мозги и развязала руки, - говорит главный герой и рассказик. - Пока мы этого не видели, но, словно околдованные, стали стремиться к пресловутой свободе всего и от всех. Еще не понимая, в какую яму добровольно стремимся".
Свобода, на примерах судеб героев повествования показывает Кожухов, оказалась не только "сладкой", но и коварной "девкой", развязывала вседозволенностью руки не одним лишь доморощенным браконьерам-аборигенам, но даже и "карающим органам". "...Отвязные блюстители порядка, словно опричники, только на новый манер, разбойничали по округе, конкретно мародерствуя и учиняя поборы". В общем, "откусить от халявного пирога нравилось всем. Что здесь слишком задуряться - у водицы да не напиться? И действительно, видимая простота действий, приносящая моментальную прибыль, обескураживала... И эта манящая простота, дурманя человека, раньше с большим трудом добывавшего хлеб насущный, очень скоро губила его. В лучшем случае ломала жизненный уклад, а в худшем - убивала в буквальном смысле". А посему Кожухов видит в "браконьерщине" опаснейшее явление не потому лишь, что оно губит природу, но и потому, что растлевает и, в конечном счете, убивает человека: физически и духовно.
Не лишена книга и криминальной составляющей¸ связанной, прежде всего, с пришлыми браконьерами - грабителями-беспредельщиками. С их появлением рыбалка ужесточилась. Как и конфликты на этой почве. Если разборки раньше проходили внутри своей доморощенной браконьерской среды тихо, по-семейному, то с появлением пришлых они начали выходить за ее границы. "Братва" нагло вторгалась в местную жизнь, пытаясь стать ее хозяевами со своими правилами-понятиями, образом существования, основном на беспределе. Да и среди аборигенов, показывает автор, стала исчезать "честь в деле". Усугубляло положение легкая доступность оружия в те лихие времена.
Ну, а теперь, когда мы в общих чертах уяснили, о чем книга "Браконьерщина", ее суть, смысл и задачу, поговорим немного о художественном воплощении задуманного, о том, как написано произведение.
Повествование выдержано преимущественно в черно-белых тонах, отчего напоминает местами документальную кинохронику. Поначалу ощущаешь некоторый дефицит красочного разнообразия. Но, углубляясь в текст, понимаешь, что выбранная писателем цветовая гамма вполне оправдана и соответствует, с одной стороны, идейно-художественному замыслу показать отнюдь не радужную жизнь браконьерского сообщества с его часто трагической изнанкой, а с другой - подчеркивает жесткий до жестокости характер того, чем занимаются эти люди. Им не до окружающих красот и романтики. Они - с головой в тяжелой и часто очень опасной рыбацкой, пусть и далеко не всегда законной, работе, в которой бывает и так, что азарт, фарт, жадность, сливаясь воедино, ослепляют, мутят разум и, в конце концов, становятся роковыми и губительными. Сцен, все это подтверждающих, - мрачных, трагических, страшных - в книге, повторюсь, много и преимущественно черно-белый их окрас без затейливого рисунка (ничего лишнего, только суть и редкие лаконичные комментарии либо самого автора, либо персонажей повествования) хорошо соответствует возникающим ситуациям, а потому совершенно уместен. Тем более что и скупыми изобразительными средствами писателю удается зацепить читателя за живое и создать значительный эмоциональный и художественный эффект.
Впрочем, общая черно-белая тональность книги не исключает и других красок. На ее страницах мы встретим, например, полные ярких цветовых контрастов пейзажи, возникающие при неожиданно резком переходе зимы в весну: "Черный берег, черные весенние острова буквально за одну ночь позеленели ярко, будто природа просто перевернула страницу с зимы на весну. Пейзаж, открывшийся с берега, был фантастичен: зеленый ковер до берега. Далее белый, пенопластом лежащий по всему морю, лёд, мерцающий испарением на солнце, как серебром, потом - будто выползающие из-подо льда зазеленевшие еще вчера тёмные увалы, и над ними зелёными кляксами - рваные группы островов!"
Не лишена повествовательная ткань произведения и оригинальной образности. "День вынырнул из-под берега, как утром любящая баба из семейной кровати, - сытым, теплым и бодрым" - читаем о начале нового дня, обещающим быть замечательным. Барахолка девяностых годов сравнивается "с бесхозной городской помойкой", с чем, вспоминая ту пору, трудно не согласиться. А вот какую ассоциацию вызывает у писателя горящий на озере сухой камыш. "До острова от нас километра два с половиной, но по тихой воде был слышен гул. Будто десятки грузовых "Камазов" враз продувают форсунки! Снопы искр, увлекаемые жаром, вздымались вверх, раскручивая огненной энергией видимые вихри, прорезая темноту черного неба".
Образность в книге Кожухова, как видим, далека от нежной акварельности, кудрявой цветистости, зато, безусловно, соответствует суровой реальности браконьерского бытия. Как, впрочем, и вся стилистика повествования - графически строгая, скупая на цвета, лаконичная, но оттого не менее выразительная.
Вместе с тем, в драматичном, а местами и трагичном этом повествовании, находится место иронии, юмору, а то и острой сатире, которые можно обнаружить во многих эпизодах.
Лауреат нескольких престижных литературных премий, главный редактор журнала "Традици и Авангард" писатель Роман Сенчин, отзываясь о "Браконьерщине", отмечает, что эта "книга и грустная, и увлекательная. Настоящая, избавленная от литературщины, художественная проза", которую отличает "сочный, органичный сибирский язык"". И признается: "Да, такие книги не скоро от себя отпускают". И с ним трудно не согласиться.
Вместе с тем, повествованию не хватает пока цельности. Если стержневая линия, непосредственно связанная с браконьерским промыслом, еще более-менее проработана, то побочные либо пунктирны, либо только намечены.
"Вообще, жизнь наша (браконьерская - А.Г.) была похожа на картинки в калейдоскопе, - признается герой-рассказчик. - Могло казаться, что происходит что-то новое, но по большому счету всё повторялось, лишь какими-то мелочами отличаясь от происходящего раньше". Точно так же таскали лодки на косу по последнему льду, так же рисковали, проваливаясь и гробя технику в попытке хапнуть как можно больше, забывая порой о минимальной безопасности и даже просто о здравом смысле".
Процесс рыбной ловли автор "Браконьерщины" описывает по ходу повествования много раз и делает это очень подробно, тщательно, с большим знанием дела, в мельчайших деталях, нюансах и технологических особенностях, как, впрочем, и всегда, рассказывая о любой другой работе, ремесле, повседневных занятий по хозяйству. В этом, собственно, и заключается одна из отличительных особенностей художнического почерка Кожухова, которую демонстрирует он и в своей малоформатной прозе. Описания рыбалок (а они показаны в разное время года) вполне можно использовать в качестве практического пособия для рыболовов-любителей и начинающих браконьеров. Как и способы приготовления рыбацких блюд в полевых условиях.
Но все хорошо в меру. Автор "Браконьерщины", однако, её иногда теряет, и тогда избыточность начинает книгу отягощать. Однотипные сцены и эпизоды (той же рыбной ловли, пьянок и т. д.) утомляют, отвлекают от главного - самой "браконьерщины" и способствуют тому, что повествование все больше уподобляется повторяющимся "картинкам" в калейдоскопе.
Сравнивая браконьерскую жизнь с повторяющимися узорами калейдоскопа, главный герой книги понимает, что надо менять себя, свое занятие, образ жизни, искать что-то новое - короче, выходить из замкнутого круга на иной, восходящий уровень бытия. "Но, - признается он, - вода и жизнь, что с ней была связана, словно болото, с неохотой отпускала меня...". И в финале книги после некоторого перерыва, занятого постройкой дома для семьи, Кирилл возвращается "на воду". Не в последнюю очередь потому, что и "сменить эти страшные реалии, позволяющие как-то жить, было не на что".
И не у одного лишь Кирилла. "Плохо было и то, что у многих оставшихся в рыбалке в деревне ничего своего не было.. И они, рискуя, с большими физическими и моральными затратами загорбатив деньгу, совершенно ничего не жалели и пропивали всё досуха... Всех всё вроде бы как устраивало..."
Налицо тут еще одна тяжелая проблема, рожденная "браконьерщиной", которую поднимает в книге своей Кожухов. Разрушая исконные жизненные основы бывших сельских тружеников, переключившихся на незаконный промысел рыбы, "браконьерщина" превращает их в маргиналов, социальных люмпенов, глубоко равнодушных к родной земле и природе.
Тем не менее, дает понять автор книги, не всё так беспросветно у браконьеров рыбацкого поселка. Во всяком случае, не угасли еще в них до конца добрые чувства. "...В разгар браконьерского сезона, - рассказывает Кирилл, - мы на поминальном собрании решили увековечить имена погибших в местных водах рыбаков", поставив "на острове крест метра на три-четыре". Задуманное осуществили, и Крест этот становится центром притяжения окрестного люда.
Делает браконьерское сообщество и еще одно доброе дело: ко Дню Победы облагораживает запущенный памятник воинам Великой Отечественной войны. Помогать пришла вся деревня. На митинге тоже собралось много народу.
Посетили его с официальной миссией и два областных депутата: "толстомордый брюхатый мужик в роскошном костюме и форсистая яркогубая тётка". Однако миссия их явно не удалась. Народ отнесся и к ней, официозной и неискренней, и к спесивым представителям законодателей скептически. Под пером Кожухова эпизод сей стал хлесткой сатирой на лицемерную ханжескую власть. А когда депутаты спешно покинули деревню, в клубе накрыли простые праздничные столы, где и помянули "погибших, почтив память всех и каждого в отдельности".
После этих двух довольно благостных эпизодов можно было ожидать последующего хэппи-энда. Предпосылки были созданы. Но автор не соблазнился и, по сути, оставил финал книги открытым, предоставив читателю гадать и домысливать, какая судьба ждет оставшихся в живых персонажей дальше, за пределами книги. А еще - самоё "браконьерщину" как знаковое явление на стыке тысячелетий. И надеяться на продолжение повествования, в котором бы всё недосказанное прояснилось.
Сбудутся ли эти ожидания - бог весть! Но уже то, что книгой "Браконьерщина" и большинством рассказов своих Кожухов не оставляет читателей равнодушными и вызывает желание о многом задуматься, как нельзя лучше свидетельствует о востребованности его литературной работы.
"Ощущение неожиданной и радостной встречи с Правдой, не залакированной, не приукрашенной слащавыми придумками, не покидает по прочтении рассказов новосибирца Игоря Кожухова", - писал поэт Евгений Мартышев представляя его первую книгу "Булёмина любовь". И после чтения "Браконьерщины" ощущение это только усиливается.
Не станем утверждать, что всё Кожухову удается в полной мере без сучка и задоринки. Есть еще над чем серьезно работать, что преодолевать, какие проблемы решать на своей литературной стезе. Но для активно растущего и развивающегося творческого организма, каковым Игорь Кожухов сейчас и является, это нормально. Главное, что он на верном пути не приукрашенной честной нравственной Правды, которую отстаивал когда-то Василий Шукшин.
Думается, что с пути этого Игорь Кожухов уже не свернет и продолжит радовать читателей, которых у него всё прибывает, захватывающими, берущими за душу произведениями.
А то, что они ещё появятся, сомневаться не приходится. Жизненного материала Кожухову не занимать. Тем более, с малой своей родиной он по-прежнему связан прочными узами в твердой убежденности, что очень "важно оставаться там, где ты родился, быть преданным своей земле"5.
Мысль эту писатель подкрепляет личным примером. Село Береговое и сегодня его постоянное место жительства, где обитает он в построенном собственными руками доме и где, будучи депутатом местного Совета, активно участвует в жизни односельчан, помогая решать многие их проблемы. Ну, а родная земля, в свою очередь, продолжает оставаться для Игоря Кожухова самым надежным творческим источником.
Уверенность в том, что прозаик Кожухов еще не раз заявит о себе, подтверждает и его признание, прозвучавшее в интервью "Московскому комсомольцу": "- Хочется писать и писать! Хочется, чтобы услышала и увидела молодежь, чтобы помнили и не забывали старшее поколение, помнили и знали историю свою и корни"6. Подогреваемый этим желанием живет и творит сегодня писатель-сибиряк Игорь Кожухов.