Владелец ресторана "Агата" (возможно, уже бывший владелец бывшего ресторана) смотрел на улицу в узкую щель между планками жалюзи. Он видел, как в самом начале улицы Центральной собирается возбужденная толпа, как у нее вырисовывается вожак, как он неумело, но настойчиво пытается взять бразды правления в свои соскучившиеся по булыжникам руки. При умелом вожаке любая толпа, даже стихийная и немногочисленная, может превратиться в могучее цунами, которое сметет все на своем пути. Удивительно, как он не догадался раньше!
- Давайте, давайте, - бормотал Игорь, - вытаскивайте наружу свои болячки, выдавливайте гной и залейте им улицы по самые фонари.
Он усмехнулся. У него, оказывается, тоже имеется образное мышление! Впрочем, удивляться нечему: поживешь здесь несколько лет, и у любого начнется такое недержание фантазии и прочего мусора, что впору закрыть дело и предаться стихотворству. А что, это было бы забавно - Игорь Артемьев, поэт и прозаик, прошу любить и жаловать!
Тьфу!
Нет, он не таков. Ему по барабану эти сентиментальные сопли и кровавые мозоли на заднице, ему до фонаря эти мопсы и ему нет никакого дела до успеха у публики. Единственное, что его интересовало - это Деньги и Власть. Много лет его власть простиралась на площади всего в несколько соток, вмещавших ресторанчик и всю прилегающую территорию, а деньги делались долго и временами грязно. Когда-нибудь этому должен был придти конец. И он практически пришел с помощью джинна, который может выполнить любое желание. Осталось сделать самое главное - загнать джинна обратно в бутылку, пока он не миновал точку невозвращения.
Игорь опустил жалюзи, отошел от окна, оглядел комнату. Да, в этом доме всегда было не очень уютно, потому что слишком уж скромно, без лоска, да и одиноко. Дом требует женщины - если не ее рук, то хотя бы просто присутствия тела. Он больше не будет жить здесь, в этом четырехкомнатном деревянном сортире, он переедет в особняк Кунца. Он выбросит его самого, как щенка, на улицу и вообще за ворота городка, даст хорошего пинка под зад, чтобы легче бежалось, и займет его мягкое кожаное кресло в хозяйском кабинете. Что еще нужно для счастья на четвертом десятке лет? Теплое место под солнцем, кусок хлеба с жирным куском мяса и кое-что для души.
Игорь обошел все остальные комнаты, убедился, что не оставил ничего, что могло служить доказательством его подрывной деятельности, и вышел во двор. На крыльце его дожидалась спортивная сумка с самым драгоценным - той самой бутылкой, служившей тюрьмой для джинна и пролежавшей много лет в помещении архива администрации, пока ее не обнаружила науськанная Игорем уборщица. Как просто и как забавно! Хозяин считал, что чем проще спрячешь, тем сложнее будет найти. Балда!
Игорь забросил сумку на пассажирское сиденье машины, сам уселся за руль и завел двигатель.
Он успел вовремя - со стороны улицы Центральной, разгоняя толпу, подкатывал грозный черный "хаммер". Разумеется, Кунц и его верный Пес первым делом решили заехать к нему домой - ну а вдруг он заперся в туалете?
Игорь хихикнул и врубил заднюю передачу. Синий "субару" рванул назад, фыркнув, словно вылезшая из воды собака, снес питьевой фонтанчик, за ним - невысокую металлическую ограду на заднем дворе и выкатил в переулок. Как раз в тот момент, когда черная машина Кунца остановилась у парадного крыльца дома, Игорь выехал на Центральную с другой стороны, позади "хаммера", и оказался впереди движущейся к центру города колонны возмущенных граждан.
Он видел их лица в зеркало, он улыбался одним уголком губ и предвкушал успех, но, взглянув однажды на спортивную сумку, лежавшую на пассажирском сиденье, он перестал улыбаться.
Загнать джинна в бутылку? А джинн захочет?
Он проехал по Центральной несколько кварталов, миновал площадь Хмелевской, свернул в очередной переулок. Впереди метрах в трехстах виднелась синяя лента реки и желтый песок. Проезжая мимо домиков Социального Квартала, он отмечал все новые и новые изменения: кое-где выбитые окна, свороченные фонарные столбы, сваленные изгороди. Над городом словно пронесся ураган, и теперь потребуется несколько недель, чтобы привести все это в надлежащий порядок. Что ж, он времени не пожалеет, устроит здесь все как было и даже лучше, и ни одна собака не сможет сказать, что он не справился, что при новой власти им живется хуже. Они будут счастливы, о, да, будут счастливы...
Игорь доехал до Малого Пляжа, притормозил, огляделся. Свидетелей не было. Тогда он проехал еще чуть-чуть вперед и остановился возле грибка и детской песочницы, заглушил двигатель и вышел, захватив с собой спортивную сумку.
Сердце Игоря билось учащенно. Его почему-то все сильнее и сильнее беспокоила мысль, что все может сорваться. Он был уже близок к своей цели, оставалось действительно сделать несколько окончательных мазков к новой картине мира, но не покидало ощущение, что кисточка сломается в самый последний момент. И ладно просто сломается, ведь может и...
Тьфу, к черту дурные мысли! Надо действовать и не думать! Больше думаешь - меньше шансов остаться в здравом уме. Просто действуй и все.
Игорь бросил сумку на бортик песочницы, открыл молнию, аккуратно извлек бутылку. Это была пузатая 700-граммовая бутыль с оплеткой и шнурком, на котором болталась сургучная печать. Игорь вытащил пробку, понюхал горлышко. Пахло перекисшим вином и нестиранными мужскими носками. В этом не было ничего удивительного, если учесть, что Джинн позиционировал себя как брутального типа в самом расцвете сил, а не какую-нибудь фею-проститутку, готовую выполнить любую прихоть за скороспелое обещание жениться.
Игорь улыбнулся и присел на бортик. Всего несколько движений рукой - и парня можно будет отправить в отпуск. Всего несколько движений...
Он потер бок бутылки, словно женскую задницу, засунул указательный палец в горлышко, покрутил немного, высунул. Внутри что-то зашипело, как в алюминиевой банке с кока-колой, которую чуть-чуть продавили.
Шипение нарастало. Вскоре и бутылку невозможно стало держать в руках, она нагревалась со скоростью электрического чайника, в котором воды было на донышке, и начинала подрагивать. Игорь испугался и поставил бутылку на бортик. В прошлый раз, когда он ее открывал, все было намного проще: пшик, бомс! - и Зловонная Клоака Забвения вырвалась наружу, покружила над горлышком и взмыла в воздух. Что будет сейчас, он не знал.
Бутылка потанцевала немного на бортике песочницы, не прекращая шипеть, и вскоре замерла. Из горлышка потянулась легкая струйка пара.
"Хотите чайку?" - успел подумать Игорь.
В ту же секунду нечто огромное и горячее влетело в его спину. Игорь подпрыгнул, схватился за грудь, почувствовав, что сердце пытается вырваться наружу. Впрочем, не только сердце - все его внутренности от паха до подбородка заклокотали, живот под рубашкой заходил буграми, руки начали хватать воздух. Игорь пытался закричать, но не смог - что-то мертвой хваткой стиснуло его шею, давило все сильнее и сильнее, пока из горла не начал выходить лишь отчаянный хрип. Игорь вскочил на ноги, зашатался и тут же рухнул на колени перед песочницей.
"Ох, японский бог, что же это?!" - думал он, собирая в кучу остатки сознания. Температура внутри его тела росла, он уже чувствовал жжение, будто в грудь ему засунули спиральную плитку. Он почему-то решил, что жить ему оставалось совсем немного, и он успел только подумать, что Джинн оказался тем, кем он его и считал, - беспринципной сволочью.
"Вот же блядь!" - резюмировал Игорь, и в следующее мгновение небольшой взрыв разнес на куски его тело от поясницы и выше. Ошметки плоти разлетелись по пляжу в радиусе десяти метров, а на песке остались стоять только две его ноги, увенчанные худосочной задницей. Впрочем, через мгновение обрушилась и эта ненадежная конструкция. В довершение эффекта лопнула и бутылка, служившая Джинну убежищем.
Хозяина ресторана "Агата" банально кинули.
Избавившись от своего временного работодателя, Зловонная Клоака вернулась на площадь Хмелевской, снова уселась на памятник работы Церетели и оглядела округу. К площади с трех сторон тянулись колонны демонстрантов. По грубым прикидкам, учитывая скорость движения и другие факторы, можно было предположить, что все три колонны достигнут своей цели через десять минут. Стало быть, еще есть время, чтобы почистить перышки и обдумать план действий. Клоака с удовольствием и покурила бы, но вставить сигарету было некуда даже несмотря на столь говорящее имя.
Колонны двигались вперед. Со стороны Социального Квартала к площади направлялись невостребованные люмпены трэша, вооруженные ружьями, пистолетами и секирами. От Экономического в центр плыла столь же многочисленная и разношерстная масса - бизнесмены, служащие, просто менты и просто мошенники, разнорабочие и домохозяйки. Впрочем, все они были похожи друг на друга, и определить, кто из них кто, не представлялось возможным.
Третья колонна была самая шумная. Она двигалась от часовни отца Онуфрия, и в первых рядах вместо традиционных плакатов и воззваний возвышались хоругви. Люди шумели, иногда выкрикивая какие-то лозунги и вскидывая вверх руки, но до площади их лозунги пока не долетали.
Впрочем, была и четвертая колонна, правда, столь малочисленная, что могла считаться таковой только с большой натяжкой. Со стороны Элитного Квартала, или Города Преступных Страстей, к площади шли шесть человек. Четверо из них были мужчинами в черных масках и с оружием (положительно, оружия в Недоделкино было больше, чем дерьма в туалете Грабовского), и они вели с собой двух женщин с незакрытыми лицами. Эти женщины были напуганы, руки у них были связаны за спиной, их постоянно подталкивали и ругали нехорошими словами.
- Что мы такого сделали? - причитала Евросинька. - Чем мы им насолили?
- Это зависть, - ответила Маша, державшаяся более стойко. Ей было холодно, потому что один из мужчин в маске, когда связывал руки, ненароком порвал рубашку, и левая грудь частного детектива уже добрые полчаса дышала свежим воздухом.
- Масяня, что же это такое делается? Они будут нас убивать? А где же наши защитники, где Сергей Николаевич, где все?...
Маше Перфильевой причитания соседки порядком надоели. Если ей и суждено пасть жертвой алчных конкурентов, то она не хотела делать это под аритмичную мелодию ее всхлипываний.
- Синька, закрой свои меха!
Рюрикова заткнулась. Она закрыла глаза и опустила голову, пытаясь примириться с мыслью о закате своей карьеры.
Десять минут быстро прошли. Три колонны достигли площади и одновременно остановились у бордюров. Только группа в черных масках продолжила движение. Мужчины подвели пленниц к памятнику Хмелевской, развернули лицом к себе. Глаза в прорезях масок пылали ненавистью.
- Что смотрите? - промолвила Маша, дрожа от страха. - Сисек не видели? Прикройте лучше!
Один из мужчин соблаговолил прикрыть ее оголенную грудь остатками рубашки. Маше стало чуть-чуть комфортнее.
- Ну, так-то лучше...
Черные Маски подвели женщин ближе к памятнику. Гигантская Иоанна Хмелевская по прихоти скульптора стояла почти на самой площади, всего лишь на невысоком приступке и без привычного внушительного пьедестала. Ефросинью привязали к одной бронзовой ноге монумента, а Машу - к другой. Холод металла тут же впился в их спины, и Маша поняла, что быстрая смерть была бы, наверно, предпочтительнее. В любом случае ей не хотелось бы примерзнуть к изваянию своего кумира, выслушивая дурацкие обвинения и приговоры.
Сделав свое дело, мужчины в масках отошли на несколько шагов и оглянулись. Три разношерстные колонны демонстрантов тут же двинулись вперед. Они взяли памятник в кольцо и вновь остановились только тогда, когда вокруг Маши и Синьки осталось только метров двадцать свободного пространства.
Воцарилось торжественное молчание.
- Ты "Банды Нью-Йорка" смотрела? - спросила Маша, сглотнув слюну.
- Нет, - пискнула Евросинька. - А что?
- Ничего. Их тут несколько сотен...
Она скользила взглядом по лицам и плакатам. Лица были усталые, но достаточно злые, чтобы довершить задуманное, а плакаты просто вопили: толпа, пришедшая из Социального Квартала, требовала гражданства, славы и денег; обитатели Экономического настаивали на повышении своего статуса и еще больше славы и денег; третья группа страждущих с хоругвями наперевес молча уповала на возвращение духовности. Тексты плакатов и воззваний повергали Машу в транс:
"Каждому детективу - по громкому убийству!", "Перестаньте растлевать народ!", "Олигарха и вора Кунца - в Холодильник!", и, наконец - самые радикальные "Сексу - нет!!!", "Попса форева!!" и "Дай мне!!!".
- Чего им дать? - лепетала Евросинька. - Какая форева?
- "Попса форева" - это про тебя. Есть надежда, что нас пожалеют.
Впрочем, Маша не была в этом уверена. Она думала, что их спасение зависит от одной из двух вещей: либо сюда нагрянут Кунц и его вооруженные мудростью и спокойствием товарищи, либо эти три группировки перегрызутся между собой, поскольку их лозунги противоречили друг другу так же, как картинка в теленовостях и пейзаж за окном трамвая. Мозгов у Маши хватало на то, чтобы догадаться - смятение во вражеских рядах всегда на руку.
Но народ безмолвствовал. Минуты гробовой тишины били по головам пленниц словно кувалды, по щекам потекли струйки пота, мышцы напряглись как канаты, и даже бронза Иоанны Хмелевской уже не так обжигала спины холодом, успев разогреться.
Ефросинья не выдержала первой. Устав созерцать свой торчащий из летних туфелек педикюр, она подняла голову и крикнула в толпу:
- Что вы застыли как вкопанные?! Что вам нужно от нас?! Хотите резать - режьте, но я вам ничего не скажу!!!
По рядам прошел легкий смешок. Очевидно, никто их резать не собирался, но все равно на душе стало как-то неспокойно от этого смешка - так смеются дантисты, рассказывая друг другу анекдоты перед сложной операцией. У Маши Перфильевой, которой пришла в голову эта аналогия, вдруг резко заболели зубы, причем все сразу.
- Над кем ржете?! - продолжала сотрясать воздух Евросинька. - Над собой ржете!!!
На этот раз ее удостоили ответом.
- Когда вы начнете делиться?! - проорал кто-то из колонны отца Онуфрия. Смельчака не было видно, но он стоял где-то в первых рядах. Его возглас тут же подхватили остальные, по рядам словно прошла волна, как на трибунах во время футбольного матча:
- Да, да!!! Когда вы подвинетесь?!... В Холодильник!!! Задолбали, никакого спасения, абырвалг!
У Маши отвисла челюсть, а Синька тупо хлопала накрашенными ресницами и только поворачивала голову на новые и новые возгласы. Женщины явно не понимали, в чем их обвиняют.
Наконец, волна негодования стихла, и вперед вышел отец Онуфрий. В темном одеянии, с длинной бородой и сверкающим крестом на груди, с грозным и глубоким, похожим на Марианскую впадину, взглядом, он вызывал трепет и непроизвольное сокращение мышц кишечника. Похоже, он был сегодня в отличной форме, впервые за все эти годы гонений и отлучений от общественной жизни. Сегодня был его день. Во всяком случае, пока.
Он вышел на середину площадки, остановившись в пяти шагах от пленниц, повернулся к толпе и поднял руку.
Толпа внимала ему.
- Братья и сестры, - негромко и нараспев начал Онуфрий. - Минувшее десятилетие суеты и порока наложило свой отпечаток на наши души и не оставило места для покаяния. Вы погрязли в стяжательстве и разврате, вы развивали в людях низменные чувства: жажду наживы, пошлость, предательство, хамство, подлость и измену. Вы насиловали душу народа, кормя его "сивухой", и поистине превратились в производителей опиума для народа. А между тем, смею напомнить вам, братья и сестры, что душа у нашего народа - христианская и добрая...
По рядам пробежало легко шелестение, и Онуфрий на мгновение умолк, вероятно, ожидая протестов, но вскоре все стихло. Воодушевившись, священник продолжил:
- Братья и сестры, вы как носители идеологий, навязанных нам тлетворным Западом, не должны диссонировать с народной жизнью, вы должны быть ей адекватны. И я верю, что мы с вами с сегодняшнего дня станем на путь истинный и вернем нашему городу доброе имя...
Это изречение нашло в толпе поддержку, кто-то даже зааплодировал. Впрочем, пока еще было неясно, о каком добром имени идет речь и чем его предстоит восстанавливать, но вектор был правильным.
Маша и Ефросинья переглянулись.
- К чему он клонит? - спросила Синька.
- Не знаю, но по времени мы пока выигрываем.
Онуфрий, между тем, напевал:
- Ценности, которые мы исповедовали минувшие годы, глубоко чужды нашему народу! Всюду кровь, убийства, деньги, развлечения, жестокая конкуренция, секс вне брака... Новые хозяева жизни, принеся с собой всю грязь мира суетного, не оставили в ней ни пяди для светлых чувств, для веры в бога и любви к ближнему. И главные идеологи этого содома, олицетворители греха - эти две женщины!!!
Конец фразы он произнес на самой высокой ноте, на какую был способен, и это произвело невероятно убойный эффект: толпа вновь взорвалась негодованием, люди поднимали вверх руки с зажатыми в них автоматами, бейсбольными битами и секирами, кричали что-то неразборчивое, и Маша сразу поняла, что их дела все-таки плохи.
- Нас принесут в жертву, - пробормотала она.
- Что?! - спросила Синька, ничего не услышав из-за шума.
- Молись, говорю! Правда, не знаю кому, он говорит, что ты грешница-безбожница.
- Чего?!
- Ничего, домой иди!!!
- Да я бы с удовольствием...
Толпа продолжала бесноваться, и Онуфрий дал ей некоторое время, чтобы выпустить пар. Вскоре он вновь поднял руку, и люди стали замолкать.
- Итак, братья и сестры, я хочу задать вам вопрос: намерены ли вы и дальше пробавляться дешевой и сомнительной пищей, утоляющей лишь телесный голод ваш?
Толпа ответила "Нет!!".
- Собираетесь ли вы развернуть ваши лица к чему-то более великому?
"Да!!!".
- Угодно ли вам положить конец всевластия денег, крови и разврата?
Тишина.
Онуфрий замер. Где-то произошла осечка. Толпа красноречиво молчала, и святой отец понял, что битва за электорат будет не столь быстрой - люди имели свои собственные соображения о пище и способах ее поиска.
Из колонны Социального Квартала вперед вышел мужчина лет тридцати, в серой рубашке и джинсах. В руках он держал пистолет.
- Отец, не гони лошадей! Мы тоже хотим кое-что сказать.
- Разумеется, разумеется, - попятился Онуфрий, уступая место новому оратору. - Кузьма, вы можете сказать здесь все, что считаете нужным.
- Отлично. - Неудачливый мент Кузя повернулся к народу. - Братья и сестры!... тьфу... Короче, пацаны! Мы в нашем Социальном Квартале несколько месяцев ждем серьезной работы и нормальных условий жизни. Вы же знаете, как это непросто - получить здесь постоянную прописку!
Толпа дала понять, что понимает, причем жители Экономического Квартала сделал это более сдержанно.
- Так вот! Вы уж простите меня, батюшка, но вы говорили здесь о крутых ребятах, которые уже успели поесть из корыта, которое вы собираетесь разбить. Но вы забыли упомянуть в своей проповеди нас - тех, кто так к нему и не прорвался. Поэтому хочу спросить вас, что вы можете предложить нам вместо "опиума для народа"?
Кузя уставился на Онуфрия в ожидании ответа. Батюшка за словом в карман не полез, улыбнулся и ответил тихо:
- Спасение.
- От чего?
- Не от чего, а спасение чего. Спасение души вашей, ибо душа бессмертна, и вы обрекаете ее на муки вечные в геенне огненной.
- Что за лабуда, батя! Поконкретнее, пожалуйста!
Онуфрий замялся. Он был силен в отвлеченной риторике, но перевод ее в практическую плоскость всегда давался ему с трудом.
- Вы не понимаете, чего просите, - начал он, - вы хотите окунуться в пучину...
- Лично я хочу окунуться в ванну шампанского! - фыркнул парень. - Не продавайте фуфло. Святых на Руси только знай выноси!..
- Что?!
- Ничего. Ну-ка, посторонитесь. - Кузьма мягко отодвинул Онуфрия от "трибуны". Святой отец хотел было разразиться гневной отповедью, но передумал, понадеявшись, что скоро к диалогу подключится его колонна, которую он собирал несколько часов и привел сюда для окончательной победы над грехом. И он был прав: люди с хоругвями начинали роптать.
- Народ! - воскликнул молодой мент-неудачник. - Мы не животные и не быдло, которое можно бесконечно водить за ухо из одного стойла в другое, обещая счастье в следующей пятилетке. Пока мы торчим у своих кормушек и поилок, радуясь тем косточкам, которые нам бросают по праздникам, горстка ублюдков ежедневно кушает авокадо и отдыхает на элитном пляже. Кстати, вы давно приходили на наш пляж в Социальном? Сходите, сходите, там много интересного...
Температура в толпе поднималась. Хоругви и плакаты вновь взмыли ввысь, отовсюду послышались звуки передергиваемых затворов. Оставалось совсем немного, чтобы направить толпу в нужное русло, и ее поведение зависело от того, о чем именно сейчас говорилось с "трибуны".
- Мы ничуть не хуже их! - крикнул оратор, указав пистолетом на пленниц. - Мы такие же работящие, такие же упорные и изобретательные. Мы тоже можем выдавать десятки расследований в месяц, десятки любовных интрижек и спецопераций, у нас тоже БОГАТАЯ ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ!!! Но Кунцу всегда было достаточно тех пятерых-шестерых "звезд", которые делали ему весь городской бюджет. Нам же все время предлагают подождать, подумать и позволяют с высокого барского плеча пробавляться халтурками!
Народ кипел, причем было уже непонятно от чего.
- Но это ладно, это еще куда ни шло! - кричал Кузя, пытаясь перекрыть ропот толпы. - Но вдобавок ко всему нас стали истреблять! Я не пролил ни одной слезы ни по Кирпичной, ни по Барабановой, а на Кукушкина, прости господи, мне вообще наплевать... Вот Женьку Туркменского жалко, но ладно... Но я убивался горем по каждому из нас, кого уничтожила этой ночью науськанная Кунцем неведомая сила! Я оплакивал соседей, я горевал вместе с их близкими, и я не хочу, чтобы все это продолжалось. Люди, не дадим нас уничтожить!
Люди были полностью согласны. Стволы ружей и автоматов были нацелены в небо, раздались выстрелы.
Пленницы, привязанные к ногам Иоанны Хмелевской, уже чуть не плакали.
- Нас убьют? - причитала Евросинька.
- Да, наверно, - бросила Маша. Она не обращала внимания на происходящее, она всматривалась в небо, как будто что-то искала.
- Люди, я уже заканчиваю! - крикнул мент. - Я предлагаю принести в жертву этих двух женщин, эти два оставшихся осколка зажиревшей элиты, чтобы затем построить новую жизнь, в которой всем всего хватит. Вы готовы начать новую жизнь?
- Да-а-а-а!!! - выдохнула толпа.
- Тогда приступим!!!
Он подал знак, и из социальной колонны выступили пять человек в черных масках. В руках они несли связки дров и канистры.
- Нас сожгут? - обмерла Ефросинья. Маша Перфильева лишь мельком взглянула на поджигателей, поскольку ее по-прежнему интересовало что-то далеко наверху.
- Нет, не сожгут, - ответила она. - Нас спасут.
- Кто?!
- Посмотри вон туда, поверх деревьев.
Евросинька подняла полный надежды взгляд в небо... и лицо ее озарила улыбка. Из-за деревьев городского парка показались вращающиеся лопасти, затем на голубой и беспечный фон сентябрьского неба лег серебристый корпус вертолета. Дверца с левого бока была открыта, и в проеме маячил какой-то мужчина в наушниках и с микрофоном в руках.
- Это наши! - воскликнула Синька. - Наши!!! Только кто это там в окошке? Я что-то не узнаю.
- Это Антон Муратов из Высокого Квартала. Кажется, Гинеколог не послушался Хозяина.
Поджигатели, между тем, молча делали свое дело под крики толпы. Дрова выложили вокруг пленниц, затем вылили на них содержимое двух пятилитровых канистр. Холодная струя попала на ноги Евросиньке, и это мигом вернуло ее с неба на грешную землю.
- Господа, вы звери, - вновь запричитала она, пытаясь одернуть ногу. - Вы звери, господа... Ай, что вы делаете?!
- Восстанавливаем справедливость, - буркнул один из палачей.
В этот момент с неба донеслось усиленное мегафоном громогласное объявление:
- Внимание собравшимся на площади! Всем разойтись по домам! Внимание, повторяю: всем прекратить беспорядки и разойтись по домам!!!
Толпа ахнула. Вертолет завис прямо над площадью на высоте пятиэтажного дома. Беспорядочная стрельба тут же прекратилась, и все как один задрали головы.
- Да, я обращаюсь к вам!!! - прогремел человек с вертолета. - Приказываю немедленно прекратить беспорядки, разойтись по домам и разоружиться. От имени властей обещаю, что в ближайшее время мы решим все проблемы!!!
Люди не поверили, закричали вразнобой:
- Ага, щас!!! Решите, как же!.. Пошел на хер, Муратов, вали в свой теплый домик!
- Я предупреждаю, что в случае неповиновения вынужден буду открыть огонь на поражение! - сказал Антон.
- Открывай, мы тоже откроем! - Проорал кто-то, но, поняв, что его не услышат, покачал стволом автомата. - Не зли нас, Муратов!!!
На секунду космический рейнджер замешкался, но вскоре нашелся с ответом:
- Хочешь стрелять в вертолет? Валяй, он рухнет прямо на ваши тупые головы!.. Я в последний раз предупреждаю: прекратить беспорядки и покинуть площадь!!! Есть тут хоть один вменяемый человек?!!
Его никто не послушал. Кузя с пистолетом наперевес закончил последние приготовления - приказал зажечь факелы и попросил толпу отойти еще на несколько метров назад.
- Здесь щас сильно полыхнет!
Толпа подчинилась, стала отходить. В их глазах, устремленных на памятник Хмелевской, несчастные пленницы Маша и Евросинька увидели и сочувствие, и непреклонность. Им, конечно, жаль этих двух баб, чисто по-человечески жаль, но с другой стороны, если их не будет, освободятся еще два халявных места, за которые можно будет побороться. Конечно, новые конкурсы будут проводиться честно, а как же еще! "Мы наш, мы новый мир построим, кто бы ничем, тот станет всем"...
- Идиоты, - пробормотала Маша.
Когда площадка освободилась, двое мужчин в масках установили на краю полукруга большую пустую банку из-под рыбных консервов, вылили туда бензин из пластиковой бутылки и подожгли. Отец Онуфрий, отодвинутый на галерку и наблюдавший все эти приготовления молча, вновь обрел дар речи.
- Братья, вы что же это творите? Не такой же ценой... Прекратите немедленно! Христом богом нашим...
Один из поджигателей показал ему кулак с вытянутым средним пальцем.
- Не мешай, батюшка! - сказал Кузя. - Мы довершим задуманное, и тогда нечистая сила покинет эти места, убийства прекратятся.
Онуфрий не сдавался.
- Ты спятил, чертов язычник! Кто тебе сказал, что убийства прекратятся? Что за средневековье?
- Я так думаю.
Первый факел был зажжен. Потом второй. Третий. Палачи в черных масках смотрели на пленниц, и в прорезях для глаз светилось возбуждение.
И тут произошло то, чего пленницы никак не ожидали. Вертолет Антона Муратова поднялся на десяток метров выше, развернулся и ушел обратно за деревья, прощально размахивая лопастями.
- Все, Синька, - сказала Маша.
- Что - все?
- Теперь точно молись.
21
За штурвалом легкого четырехместного вертолета Ми-34С сидел иностранец. Его звали Джон, он ошивался в Недоделкино еще с апреля в ожидании гонорара, который Кунц обещал ему выплатить за консультации по новому проекту. Дело в том, что Хозяин недавно запустил съемки нового блокбастера на патриотическую тему с участием новейших истребителей, но группа местных пилотов внезапно ушла в глубокий штопор, отмечая успех предыдущего патриотического блокбастера. Осваивать новую технику было некому. Позвали Джона, он честно выполнил работу, обучил двоих бывших слепоглухонемых спецназовцев управлять истребителем, но денег от Кунца пока не получил. "Завтра, значит завтра" - сказал ему Николаич и велел ждать. И Джон все это время ждал.
Из всего многообразия русского языка американец понимал только матерные слова и выражения, а потому серьезно затруднял процесс руководства текущей спецоперацией.
- На новый круг заходи! - кричал Антон Муратов. - На новый круг, дубина!
Джон только разводил руками.
- Твою мать... Эту херотень нахер вон туда, бля, и потом снова. Мамка, яйки млеко, быстро, твою дивизию!
- А, понимай! - радостно закричал Джон и выполнил маневр.
- Ну ты силен! - рассмеялся Пандоров, сидевший на заднем сиденье вместе с Сашей.
- Повоюешь с отморозками с мое, не так заговоришь, - мрачно отмахнулся Антон и взял в руки снайперскую винтовку. - Так, ребята, заходим на круг. Даст бог, успеем.
Вертолет на высокой скорости пролетел над городским сквером и снова вернулся к площади. Глядя вниз, рейнджеры увидели, что один из мужчин в черной маске уже медленно двигался с факелом к памятнику Хмелевской.
- Джон, снижайся и замри!
- What? - хихикнул американец.
- Срать, срать садись, мудак!
- А, понимай, понимай!
Машина шустро опустилась метров на пять. Муратов прицелился.
- Давай, Леголас, сними этого орка! - сказал Пандоров.
Антон сдул со лба каплю пота, затаил дыхание.
- И счастье для всех, и пусть никто не уйдет обиженным... - Он нажал на спусковой крючок. Мужчина с факелом тут же рухнул как подкошенный.
- Yes, yes!!! - обрадовался Джон. - One more, please!
- Поднимайся! - вскричал Антон, видя нацеленные в него стволы автоматов. - Поднимайся и уходи!
На этот раз переводить Джону на обычный русский не потребовалось - он сам увидел угрозу и поспешил покинуть сектор обстрела. Вертолет буквально в последнюю секунду ушел с того места, куда снизу ударили залпом десяток автоматов и ружей. Машина сделала круг над площадью, зашла с другой стороны.
- Антоша, второй пошел, - скомандовал Пандоров.
- Вижу. Щас я его, падлу...
Вертолет, задрав хвост, пронесся над памятником, Антон выстрелил, и тут же второй "орк" рухнул на землю, не донеся факел всего каких-нибудь полметра до костровища.
- Cool! - снова похвалил Джон. - You are...
- Щщатап ты, не мешай! - перебил Антон.
Вертолет уже заходил на следующий круг, когда у него появился новый и более серьезный противник.
- Джон, холд он!! - закричал Пандоров.
С макушки памятника Хмелевской соскочил смертоносный вихрь. Он метнулся за машиной и почти догнал ее, и тогда все, кто находился в вертолете, почувствовали прикосновение смерти.
- Wow!!! - испуганно заорал Джон. Машину качнуло и повело вниз, прямо на деревья. Пандоров обернулся назад и увидел громадную черную птицу, вьющуюся у хвостового винта.
- Уводи машину, уводи!!!
- Fuck!
Джон отчаянно дергал штурвал, и вертолет, царапая брюхо о ветви деревьев, в последний момент избежал столкновения с огромной сосной.
- Все, бля! - резюмировал Антон. - Оно нас достанет! Или съест, или мы сами лопастями что-нибудь заденем.
- What is that?! - кричал Джон.
- Это Черный Призрак, - сказал Пандоров. - Блэк щит, Джон! Мы должны загнать его обратно в бутылку.
- Как?! - вскричал Муратов.
- Об этом наверно написано в Манускрипте. Нужно где-нибудь сесть, чтобы его прочитать.
- Ага, а в это время ваших девчонок поджарят как камбалу!
- А что ты предлагаешь?
Антон только махнул рукой. Он ничего не предлагал, его эти войны с идиотами уже утомили.
- Джон, сажай машину где-нибудь в парке.
- What?
- Down, down!
- Oh, yes!
Новая атака Призрака последовала незамедлительно. Черный вихрь ударил в левый борт, у которого сидел Антон. Снайперская винтовка упала под ноги.
- Джон, поторопись-ка!
- От поторописьки слищать! - ответил американец.
- Ну, это ты умеешь...
Вертолет пролетел меж двух больших сосен и завис в двух метрах над центральной аллеей парка. Первым на землю спрыгнул Саша Белых, за ним Пандоров. Антон медлил.
- Румата, поспеши!
Антон покачал головой.
- Мое место в строю, - сказал он. - Вы идите, читайте свои талмуды, а я отвлеку эту тварь на себя. Удачи!
Муратов махнул рукой на прощание и дал команду пилоту.
- Тебе удачи! - крикнул Саша. - И спасибо!
Вертолет взмыл ввысь.
Третий факельщик сделал то, чего не смогли сделать двое предыдущих. Огонь побежал по цепочке дров, сложенной вокруг памятника, и вскоре мужественные пленницы стали задыхаться от дыма.
- Так вот, я хотела сказать тебе, что мне очень стыдно. Я всех так называла, но, понимаешь...
- Я догадываюсь. Не переживай.
- Угу.
- Да и насчет меня ты не ошибалась...
Огонь подбирался к их ногам, начал лизать туфли. Евросинька закричала от боли и ярости.
- Ну что же он не едет, доктор Айболит?!!
В толпе страждущих, меж тем, произошли серьезные изменения. Трупы двух факельщиков, валявшиеся на площади, огонь, готовящийся пожрать двух невинных женщин, стрельба и всеобщее смятение произвели должный эффект - толпа начала трезветь. Отец Онуфрий стоял с опущенными руками недалеко от своей паствы и молча смотрел на огонь. Мент Кузя, предводитель из Социального Квартала, бросил оружие на асфальт, все остальные перестали орать и размахивать плакатами.
Они сделали то, что хотели, и испугались.
- Люди! - закричала Маша. - Что же вы смотрите, что ж вы не радуетесь? Поняли, что когда-нибудь и вас так же пожгут или заморозят? Вы думали, что добились своего? Идиоты, гасите огонь, гасите!
Никто не сдвинулся с места. Даже последний факельщик, совершенно обалдевший от собственной удали, не решался подойти. Оцепенение охватило площадь Иоанны Хмелевской от бордюра до бордюра, и в тишине было слышно, как щелкают сухие поленья.
- Помогите!!!! - в один голос завопили Маша и Ефросинья.
Господь их услышал. Со стороны парка донесся мощный механический рев, и через секунду, разгоняя молчаливых зевак и подминая под себя тех, кто не успел отскочить, на площадь вылетел черный "хаммер".
Саша крутил в руках бутылку из-под советского шампанского, найденную в кустах, обнюхивал горлышко, просматривал на просвет.
- Думаешь, сработает?
- Не имею ни малейшего понятия, - ответил Пандоров. В его руке покоился Манускрипт, еще не развернутый.
- Ладно, надо уже что-то делать. Разворачивай.
Теофраст потянул за веревку, стягивающую маленький рулон, и она легко подалась, будто была связана наспех и не очень крепко. Кто бы ни были эти древние заклинатели змей и какие бы цели ни преследовали, они явно не потрудились над защитой своих тайн.
Теофраст взял пергамент за края и медленно, опасаясь, что он развалится на кусочки, развернул. Пред ними предстал древний текст.
- Что там? - сгорая от любопытства, спросил Саша.
- Значки какие-то, а потом на чистом русском. Вот, смотри...
Вверху документа были начертаны какие-то символы, и после недолгого изучения мужчины поняли, что это уже знакомая им "русская последовательность Фибоначчи":