Аннотация: У каждого своя точка зрения. Каждый по-своему видит и понимает происходящее. У всех свои страхи и заблуждения. У каждого - своя сторона правды.
СВОЯ СТОРОНА ПРАВДЫ
1.
Полковник устало потёр глаза. Сон не шёл. Вот последние полторы недели и не шёл. Просто потому, что спать было совестно, а те минуты, что он урывал, сном - ну никак не назвать потому, как не освежал, не давал сил...
Совестно же оттого, что он ещё жил, а многие из тех, с кем довелось биться бок о бок - спят вечным сном. И не проснутся никогда. А их матери, жёны, дети - они тоже могут уснуть, и не проснуться, пока он сам спит.
Это угнетало. Заставляло молить всех известных богов о помощи, о том, чтоб войска успели добраться ДО того, как осаждающие войдут в город, и уснут все... Все, кто сопротивлялся до последнего. Кто бился с отчаянностью обречённых. Они все обречены. Уснуть в тот день, когда ворота города не выдержат. Или когда не выдержит кто-то из усталых жителей.
Полковник не винил никого. Есть предел человеческим силам, и силы эти истощались с каждым штурмом, с каждой вылазкой осаждающих, в попытке сломить дух осаждённых. И очень скоро противнику это удастся.
Если не случится чудо. Если не найдётся выход. Если враг не отвернёт от стен и не уйдёт. Если, не приведи небо, не случится эпидемии, не наступит голод, не случится пожар... Как много если. И за каждым стоит непоправимая трагедия. И каждое из этих самых "если" отнимает у него годы и годы жизни. И любое из них нужно предотвратить. Любой ценой. Даже если ценой этой является его собственная жизнь.
Полковник Таль со вздохом поднялся с узкой постели и принялся одеваться.
Чистая рубашка. Чистые брюки, не раз заштопанные кем-то из солдат. Как будто парням время не на что тратить, кроме как латать командиру портки.
В груди поднялось усталое благодарное тепло. Солдаты тоже надеются на чудо. И тоже чертовски устали. Может, только вера и спасает, не даёт шагнуть с крепостной стены. Или открыть ворота и опустить мост. Хотя, как раз солдаты этого и не сделают. Слишком много крови пролили они, чтоб сделать стены неприступными.
Куртка была пропорота в нескольких местах и так же аккуратно заштопана...
Вражеские лучники хорошо обучены. Защитники тоже. Но враги сыты и здоровы. И им безразлично, сколько они простоят под стенами. Важен результат. Важно то, когда оранжевое знамя взовьётся над донжоном первого форта, во внутреннем круге обороны.
Дождливая ночь. Неприятная. Вот бы часовым горячего травяного отвару... Простудятся ведь...
- Полковник... - козырнул один.
- Полковник...
Таль кивнул. Отвлекать парней не стоило. Один зазевается, и пиши - пропало. А на него смотрят, как на спасение, на последнюю надежду. И он не мог, просто не имел права подвести их, разочаровать. Ведь разочарование - сродни предательству.
- Полковник... - адъютант возник, как всегда незаметно, чтоб так же незаметно раствориться в ночной темноте, едва закончит с докладом.
- Да, Морис?
- К вам маг...
- Маг? - от нахлынувшего удивления полковник забыл обо всём, включая сон и усталость. Маг в городе! Остался, уцелел, настоящий маг... Спасение! Исцеление, огненные шары, иллюзии и порталы... Маг поможет им продержаться или спасёт хоть часть его людей. - Какой гильдии? Это целитель? Мистик? Стихийник?
- Некромант, господин полковник, - отвечает адъютант. И только теперь, в свете факела, видно, насколько бледен парень.
Надежда, вспыхнувшая, было, истлела вмиг.
Некромантов боялись и ненавидели. Как всегда, если люди чего-то не понимают или не могут объяснить. Как всегда, когда домыслы корнями уходят глубоко в ночные страхи. Вот и боялись, до дрожи в коленях, за странный их дар - говорить с мёртвыми, призывать, воссоединять ненадолго души и тела и... слушать самую Смерть.
К их услугам прибегали редко, им запрещали практиковать, оставляя лазейку, скорее для себя, нежели почтенных мэтров. Их призывали лишь тогда, когда среди людей появлялось потустороннее зло, совладать с которым не могли все прочие маги.
Несмотря на все притеснения, пренебрежение и даже брезгливость, с которой относились к некромантам, те никогда не отказывали, и всегда откликались на призыв. И являлись, как правило, не одни, а с учениками.
Это правда, некромантов не любили. Но находились чудаки или безумцы, которые и просились в обучение именно к некромантам. Может потому, это страшное знание до сих пор и ходит среди живых. Древнее зло, искоренить которое оказалось невозможно.
Первый порыв - гнать страшного гостя - полковник благополучно в себе придушил. И второй тоже. Кто он такой, чтоб отказываться от помощи? От любой помощи, которая поможет им всем выстоять? И потому - скрыл собственное отвращение, смешанное с таким непонятным страхом, и вернулся в кабинет.
Магом оказался благообразный седенький дедушка, в длинном, порядком изношенном сером плаще, наброшенном, по причине ненастья, поверх самого обычного одеяния самого обычного горожанина. От мастерового люда да книжников, его отличал только посох. Длинная белая гладко отполированная палка с чёрным камнем в оголовье.
Не было в маге ничего угрожающего или отталкивающего. Такой же грустный и усталый старик, как и сам полковник. Только вот маг-некромант, а не вояка.
- Здравствуйте, полковник.
- Здравствуйте, мэтр... - "Коли не шутите" добавил про себя Таль, присаживаясь в кресло за столом.
- Думаю, вовсе не меня вы надеялись увидеть, и мне искренне жаль вас разочаровывать, - голос у старика был приятный, глубокий, хоть чуть глуховатый и негромкий. Но его хотелось слушать и слышать. И говорить с ним на чистоту.
- Я надеялся, что в городе остался хоть один целитель. Или, на худой конец, стихийник. - чуть виновато улыбнулся полковник.
- Ну в общем, я стихийник и есть. Маг стихии Смерти. Прочие маги отчего-то предпочитают забыть о том, что Жизнь и Смерть так же относятся к Великим Стихиям. Впрочем, это к делу не относится. Я вот что хотел сказать...
Старик присел в предложенное кресло и с благодарностью принял чашку с горячим травяным отваром.
- Я могу помочь вам, полковник. Помочь удержать город до прихода войск генерала Меддины. Осталось совсем недолго, всего неделя.
- У нас нет этой недели, мэтр. Очень много больных и раненных. Много и недовольных. Не все понимают, что стоит открыть ворота, и всем нам конец. Городу конец, жителям, и всем, кто надеется на линию обороны там, во внутренних провинциях. Я каждый день с ужасом жду, когда вспыхнет голодный бунт. Или мне объявят, что по Королевскому проезду маршируют "миротворцы". Люди хотят жить. Но слишком высокую цену мы платим в этой войне.
Полковник обеими ладонями сжимал собственную кружку, чувствуя, как робкое тепло поднимается по рукам и рассеивается по телу.
- Мы оба это понимаем, полковник. Но мы так же понимаем, что если город падёт - будет только хуже. Те, кто стоит под нашими стенами - не станет щадить никого. Ни стариков, ни женщин, ни детей. Они не оставят тех, кто сможет вернуться и отомстить за гибель близких. А если возьмут и форт - сравняют с землёй и всё остальное. Они идут, чтобы убивать.
- Что вы предлагаете, мэтр? Вы можете уничтожить их всех? - и снова безумная надежда. Пусть такой ценой, пусть отдав собственную душу демонам за ТАКИЕ прегрешения, но... когда нужна победа, на всех одна-единственная, никто не думает о цене.
- Нет, полковник. Я не имею права убивать. Но я могу помочь вам сохранить жизнь.
2.
В казармах было тихо. Едва слышно только дыхание спящих и редкие вскрики, когда во сны проникал кошмар каждого дня ожиданий... или, может быть, что-то, что было ужасным лишь для спящего. Солдаты, свободные от ночного дежурства этой ночью, отдыхали. Те же, кому выпало быть на стенах, там и несли службу.
И лишь в лазарете не прекращались стоны раненных, и отчётливо ощущалась агония умирающих.
Сёстры милосердия падали с ног в изнеможении. Раненных слишком много. Женщин, за ними ухаживающих - слишком мало. Днём приходили горожанки, подростки, приносили пищу, бинты, корпию, чтоб хоть как-то помочь. Но и их усилий не хватало.
Город, мало-помалу, впадал то в отчаяние, то в сонную апатию. И с этим ничего поделать было нельзя...
Маг ходил меж рядами коек, время от времени останавливался возле раненных, брал их за руки или клал раскрытую ладонь на лоб... Иногда склонялся к кому-то ближе, что-то шептал, гладил по спутанным волосам, и отступал. Возле троих задержался, и скорбно покачал головой.
- Не доживут до утра... здесь я бессилен... - сокрушался старик и что-то рисовал на влажном от испарины лбу умирающего. - Пусть путь его будет лёгким... Смилуйся, Госпожа!
Рядом с одним парнишкой замер, нахмурившись. Присел на краешек постели да взял за руку, точно прислушиваясь к дыханию и тому, как колотится, в тяжело поднимающейся и опадающей груди, сердце.
- Мама... мамочка... - сухие губы потрескались. Паренька жестоко лихорадило, и никакие компрессы не помогали сбить жар.
Обернувшаяся на голос сестричка тихо охнула, подбежала к старику, схватила его за руку и яростно зашептала:
- Зачем ты явился сюда? Не видишь, что ли? Они ещё живы! Уходи! Я не отдам тебе никого! Уходи!!!
Маг улыбнулся, отпуская пылающую руку раненного. Но так и не сдвинулся с места. Мягко, по-отечески погладил бледную осунувшуюся девушку по щеке.
- Конечно живы, дитя. И будут жить. Потому что не пришло ещё их время. И об этом я им и говорю. Помоги-ка лучше... Стар я стал... Тяжко мне...
Старик отбросил в сторону одеяло и принялся осторожно снимать повязку, спеленавшую грудь юноши. Тонкие узловатые его пальцы с неожиданной ловкостью порхали над бинтами, пока не обнажилась бледная кожа, обезображенная кровоподтёками и узкой глубокой раной. Вражеский стрелок попал в незащищённую нагрудником часть, чётко в сочление, под лепесток наплечника.
Юноша хотел жить. Отчаянно цеплялся за жизнь. Но рана всё не желала закрываться.
- Возьми его за руку, деточка, - попросил старый маг, глянув на сестричку пронзительным, ярким взглядом синих глаз. - И зови его. Зови. Он знать должен, что его здесь ждут. Что он нужен здесь. Что его земной путь ещё не закончен.
И она звала. Зажмурившись, собрав воедино все свои мысли и желания, звала до слёз из глаз, до мысленного надсадного хрипа. Цеплялась за ускользающее сознание, как утопающий за соломинку, а когда силы стали оставлять её, измученную зовом, сухая тёплая ладонь коснулась её руки.
- Всё уже... Всё... не уйдёт он...
На теле - корочка запёкшейся крови и тонкая кожица под нею. А в русых волосах парнишки - несколько серебристых прядей. Девушка недоверчиво провела по шраму кончиками пальцев. Тёплое, живое, настоящее, не обман.
- Но... как?..
- Магия, девочка, - пожал плечами некромант, тяжело поднимаясь с постели спящего юноши. - Она разная бывает. Ну и что с того, что я некромант? Что с того, что я с Госпожой говорю? Смерть, она не добрая и не злая. Она просто есть, просто Госпожа. Она не всегда справедлива, но она - судия, которой можно представить доказательства и доводы.
- Что ты... что ты сказал... ей...
- Что мальчика ждут. Что он молод, что не время ему уходить, когда он так нужен городу, каждому человеку в этом городе.
- А рана? - девушка осторожно укрыла спящего одеялом и нагнала мага у следующего раненного.
- Я убедил его, что кровь в ране должна... умереть и не позволить крови из жил оставлять его тело. Так на ране появилась эта самая корочка. Ну а потом я уговорил задетую сталью плоть, что она должна жить. Самые малые часточки не могут умирать, когда остальное тело сражается за жизнь. И тело стало порождать новые и новые часточки... Знаешь, как кирпичи, которые строители кладут один на другой, чтоб построить дом, так и его тело строило, возводило мосты меж краями раны, пока не стало единым целым.
Девушка слушала, зачарованно внимая каждому слову мага. Смотрела, стараясь запомнить, как он касается раненного, как взывает к своей Госпоже... И не могла понять: почему она так боялась некроманта раньше? Почему всякий раз, когда старик проходил мимо по улице - отворачивалась или старалась поскорее уйти.
- Простите, мэтр. Я была не права, прогоняя вас. - Сестричка опустилась на колени перед ним, не подумав даже подобрать юбки. Склонила покаянно голову. - Я была несправедлива, и судила, даже не потрудившись узнать...
- Не переживай так, дитя. Всем людям свойственно ошибаться. И большей частью все судят сгоряча, так и не разобравшись в самой сути дела... Но я рад, что смог открыть тебе мою сторону правды.
3.
А третьего дня начался штурм. И всем было понятно, что на сей раз, штурм последний, потому что никто не собирается ждать вечно. А может, лазутчики врага наткнулись на передовые отряды армии генерала Меддины, о чём и поведали своим командирам. В общем, город готовился к смерти.
Перед рассветом, не утруждая себя объявлением этого самого штурма, солдаты, как муравьи, полезли на стены.
Гул набата разорвал предрассветную тишь, созывая защитников на стены, а всех прочих - в лазарет, на помощь измученным сёстрам милосердия, или же попросту не мешать, если нет возможности оказать посильную помощь защитникам.
Их всех, усталых, изувеченных этой войной, каждого из них, нужно было оставить умирать. Из того же милосердия. Но... никто никого жалеть не собирался. Потому что враги уж точно жалеть не станут.
Маг медленно шёл улицами города. И таким странным было выражение его лица, что прохожие забывали отшатываться от него. Как же, некромант, нелюдь, предавшая род человеческий ради тёмных знаний! Но... смотрели в ярко-синие глаза, и виновато улыбались.
Он замечал эти улыбки, и улыбался в ответ. Может быть, за все годы, когда спиной чувствовал лишь упрёки и презрение. Улыбался очень светло и молодо как не улыбался, наверное, и мальчишкой, предчувствуя нелёгкую свою судьбу. И вот эта улыбка, благословляющая, обрекающая жить улыбка мага-некроманта, что-то ломала в душах людей. Отчаяние, проросшее этим страшным холодным летом из зёрен одиночества и страха? Сон, грозящий перейти в небытие?..
Никто не замечал в его руках белого посоха с чёрным камнем в оголовье, потому что... какая разница, кто защищает? На стенах сошлись многие из тех, кто в обычной жизни никогда не встретился бы. Слишком глубока непреодолимая пропасть между дворянином и молочником, наследником герцога и безродным вором.
Маг любовался обречённым городом, как любуются редким цветком или росинкой на облетевшем яблоневом лепестке. Улыбался прохожим и зданиям, в неверном свете разгорающегося рассвета, казавшимся призраками, укутанными в серые саваны.
Маг просто шёл и радовался минутам жизни. А следом за ним, кутаясь в просторный плащ, брела молодая девчонка, сестра милосердия, вдруг, в одночасье, увидевшая в пугающем запредельном повелителе смерти - обычного человека, усталого и старого, который слишком многое повидал на своём веку и очень многое может рассказать. Главное - услышать то, что он скажет, и поверить тому, что можно увидеть собственными глазами.
- Шла бы ты назад, милая, - старик обернулся, и глаза его, васильковые, молодые, сияли, точно не на смерть он идёт, а просто посидеть, подумать о вечном, любуясь самым дорогим человеком на всём белом свете.
Девушка бросилась перед магом на колени. Длинная русая коса скользнула на плечо, когда она склонила голову.
- Возьми в обучение, мэтр... Не гони! Всё одно ж за тобой пойду.
- Я ведь не только чудеса творю, да людей спасаю. В твоём лазарете - это не страшно было. Совсем не страшно. Хуже на стенах будет, - вздохнул мэтр, тяжело опираясь на посох. - Некромантов не просто так отверженными честят.
- Мне всё равно, мэтр. Только я видела, какой ты. И знаю, что злого не умыслишь. И не совершишь.
- Если выживем, так и быть, подумаю. А пока - уцелей сама!
Она кивнула. Твёрдо так, уверенно. Она сумеет выжить. И спасёт тех, кто будет рядом. Потому что уже отмечена. Такая отвага и решимость, она не всякому даётся. И у каждого своя отвага. У кого-то - спрятаться, а у кого-то спрятать.
- Как хоть зовут тебя, дитя?
- Кристой. - улыбнулась девушка, коротко поклонившись. - А как твоё имя, мэтр? - и вспыхнула. Не спрашивают у магов, как их зовут. Маг, если будет нужно, сам своё имя откроет.
- Дамир. - Вот так и принимают учеников. Нежданно-негаданно, когда и надеяться не на что, и нет того, ради чего стоит жить.
Девочка об этом узнает. Непременно узнает. Она хорошая, способная. Только ей помочь надо, удержаться на ногах, и не упасть, когда она всё узнает и всё поймёт. Когда-нибудь. Сама.
4.
Он устал. Он так устал, что хочется лечь и уснуть прямо здесь, на стене, в самый разгар боя. Но рука поднимается в замахе, и опускается. И вниз кубарем катится ещё одно бездыханное тело. А ведь вода во рву скоро окрасится алым... Она не настолько проточная, чтоб вымыть кровь. И, как назло, день будет жарким и солнечным. Кто знает, как скоро ров заделается рассадником болотной лихорадки, тифа или, не приведи небо, чумы...
Не дело это, так думать...
Замах... ещё одно тело валится за стену, и всё повторяется. Кто-то падает на настил, кому-то удаётся сбросить лестницу, и на некоторое время выдаётся короткая передышка, пока осаждающие не приволокут ещё одну. И снова, и снова... Хорошо хоть осадную башню нельзя придвинуть так близко, чтоб беспрепятственно карабкаться под защитой массивных щитов на самый верх, и оттуда лупить по защитникам из склотов.
Боги... где вы, когда так нужна ваша защита. Но да... никто не может уличить вас в милосердии. Вы подарили жизнь, но не ваше дело, как люди обращаются с вашим даром!
Рядом кто-то кричит, пока не захлёбывается кровью. И умолкает.
Так странно... почти не чувствуется ни страх, ни боль, и даже паники нет. Все они, защитники, бьются, как один. Замах... удар... Слаженно бьют тетивы. Чётко отдаются команды. Будто это не тысячи вовсе.
Каждый из них, защитников города, чувствует, думает, говорит что-то своё. Но в то же время все они - единое целое, невозмутимое, отважное сердце, холодный разум, для которого важно только одно: победить. Любой ценой. Выжить. Несмотря ни на что.
Снова бьют склоты. Кто-то падает... Но это нестрашно-нестрашно-нестрашно. И на место одного погибшего встаёт другой, живой, думающий, дышащий, и становится единым целым. Снова.
Полковник Таль - не боится. Он просто хочет спать. Хоть на секунду прикрыть глаза и осесть здесь же, в уголке у зубца...
- Полковник...
Синие глаза. Он видит только пронзительный синий взгляд. Взгляд, в котором совершенно не видно той усталости, что печатью лежит на лицах его солдат. Видит, и как из паутины вырывается из одуряющей круговерти... Поднять руку, сделать замах... опустить клинок. И тут же пригнуться, скрываясь за щитом.
- Мэтр... почему вы здесь? Вас же могут убить!..
Убить, и лишить город единственного мага, способного помочь, исцелить, пусть странно, но поставить на ноги его бойцов. Не допустить болезней в городе, превращённом в колодец, отрезанный от ключей. Ещё чуть - застоится вода, и станет неживой.
- Полковник, я хочу, чтоб вы отвели людей со стен...
На какой-то момент Талю показалось, будто он ослышался. Ну не может человек в здравом уме просить о таком! Это... это невероятное, оглушительное предательство! Как только подумать о таком можно? Не то, что предложить!
Но маг стоял перед ним, и ни одна стрела не касалась его. Те же, что совершенно наверняка в него были направлены, бесполезной трухой осыпалась на дощатый настил.
- То, что я собираюсь сделать - никак не геройство. Это страшно, полковник. Страшно и грязно. И очень, очень подло по отношению к мёртвым. И я не хочу, чтоб ваши солдаты видели это. Не хочу, чтоб для них и вы стали... отверженным.
Мэтр смотрел ему в глаза. Смотрел открыто, позволяя старому солдату глядеть, казалось, в самую душу.
Ничего не скрываю. Ничего не таю, - говорил его взгляд. Он и в правду ничего не скрывал. Потому что нечего было скрывать. Всё и так предельно ясно.
- Хорошо, мэтр... будь по-вашему.
5.
Она не шла. Она летела по ступенькам, не слыша возгласов, несущихся вдогонку. Она вообще ничего не слышала, кроме пронзительного клича горнов.
"Назад... все прочь со стен!" - и бойцы со стен уходили. Отступали, с болью глядя на одинокую фигуру старого мага у зубцов. И вот теперь сумасшедшая девчонка бежала к нему. И серый плащ, точно туманно-утренний саван, вился за плечами. В первый тёплый солнечный день этого горького лета.
- Куда, дурища?! - но тонкая фигурка исчезла на площадке.
6.
- Ну что, мэтр! - прошептала она, едва отдышавшись. - Я-то уцелела. А вот ты, кажется, своё обещание держать и не думал!
В её голосе нет злости. Только обида, совсем детский укор. И маг невольно улыбается, окончательно растрепав её косищу.
- Ну что ты... Как раз и стараюсь своё слово сдержать.
И разом, как отпустило пружину. Взвились и боль, и страх, и отчаяние, глубокие, злые, затопив души и сердца защитников. Будто незримая рука держала их, эти чувства, сжав в кулаке. А теперь - кулак раскрыла, и выплеснула всё и сразу в прозрачный воздух утра.
- Уходите, и вы уцелеете. Никто не желает ваших смертей. Но вы пришли с войной, а не с миром. Придите как просители, когда зло, причинённое вами, забудется, и мы примем вас... - его голос, спокойный и красивый, разносился далеко окрест. Его слушали... но не слышали. А ведь он и впрямь позволил бы воинам недруга уйти. А теперь... Теперь уже ничего не изменить. Потому что ответом ему стал арбалетный болт, пущенный умелой рукой.
Старый маг грустно улыбнулся, и поднял вверх свой посох.
Замах...
- Зови, девочка... Ты видишь, там, внизу, сколько их?.. Они пришли на чужбину, чтоб умереть ни за что. Они положили свои жизни ради того, чтоб по их костям вошли в город, чтоб остаться неупокоенными в этом рву. Чтоб вечность томиться вместе с теми, кто погибнет часом позже, кто ненавидит их всей душой. Зови их, Криста... говори им об этом... Расскажи им обо всём, что видишь и знаешь... Зови их всех...
...Своих и чужих, погибших от ран, убитых сразу. Зови их девочка, покажи им жестокость, которую ты почувствовала. Ты знаешь, милая, ты всё на свете знаешь. И что жизнь даётся не для того, чтоб потерять её во цвете, и что слишком рано уходят те, кто собрался под стенами города. Знаешь, как это больно и страшно, терять друзей, уходить каждый день и каждый день прощаться, как навсегда, потому что не ведаешь, вернёшься ли. Знаешь, как плачут ночами вдовы и сироты, даже не надеясь повидать могилы своих родных...
...Зови, потому что тебе ведома боль отравленной земли, так густо политой кровью, что навсегда останется горько-солёной...
...Плачь по ним, девочка, потому что свои о них тосковать не желают...
И она закричала. Пронзительно, страшно. И голос её раненной птицей взвился к небу. Из-под зажмуренных век лились слёзы. Те самые слёзы, что она не проливала, глядя, как умирают на её руках солдаты. Потому что некогда было оплакать их, ушедших такими молодыми.
Рука опускается, и гулкий звон разносится над городом и окрест. Звон погребального колокола.
Этот вздох... кто его издаёт? Тысячи людей, или сама земля? И плеск этот - не обман слуха. Он есть, этот жуткий плеск. И шорох сотен и сотен ног, и стон. Стон, полный боли и отчаяния. Настоящей боли, той самой, что испытывают люди, если их ранить и горько обидеть. Боль тела и боль души сплетаются, порождая запредельную обиду на тех, кто обрёк умереть вдали от родного дома, вдали от ласковых любящих рук и грустных понимающих улыбок.
И они все, поднятые болью и страхом, призванные самой Госпожой свидетельствовать против обрёкших, стояли против живых, тех, кто ещё недавно был друзьями и соратниками. В их лицах и глазах нет ненависти. Есть вопрос: скажи мне, за что? За что я остался там, на дне проклятого рва? За что я погиб? Скажи мне, ты... или ты... Или ты, кто забрал себе единственное мне дорогое, медальон с локоном любимой?.. За что ты жив, командир? За что я мёртв?..
Они поднимались и выходили, павшие на неправедной войне и павшие защитники, все, кто сражался все эти дни, враги, вышедшие, чтоб встать против недавних союзников. Их вела боль. Боль и твёрдая рука, призвавшего на суд. Воля некроманта.
Где-то в городе протяжно завыли собаки...
7.
...Сайрус Меддина стоял осторонь, пока пленные солдаты рыли огромный ров. Генерал не вмешивался и тогда, когда ворота города широко распахнулись, и все жители, сколько их ни было, выстроились длинными колоннами по обе стороны заброшенной некогда дороги, ведущей в сторону акациевой рощи в нескольких милях от стен. Ветеран не повёл бровью, когда заприметил в самом конце живого коридора молоденькую девчонку с коротко остриженными русыми волосами и благообразного старика с белым посохом, увенчанным чёрным камнем.
Выдержка изменила вояке, стоило на дороге показаться страшной процессии. Они шли, и люди опускались на колени, на влажную после дождей землю, благодаря своих спасителей. И каких спасителей!
По дороге, почти не оставляя следов, меж тысяч живых, шли погибшие воины. Шли, высоко подняв головы, глядя строго вперёд, а им под ноги выжившие бросали цветы. Под ноги им сыпались зёрна пшеницы, ленты и мелкий речной жемчуг. Им никто не сказал "Спасибо" при жизни, и живые благодарили их за собственные жизни как могли. Пусть даже после их смерти.
Процессия скрылась за деревьями, и живые проследовали за ними, остановились у края огромной братской могилы, где не делали разницы: свой или чужой. И каждый бросал вниз горсть земли, сопровождая благодарственной молитвой. Последними в ряду были девушка, маг и пожилой полковник, командир городского гарнизона. Лишь когда некромант прочёл отходную молитву, насыпанный курган будто вздохнул, и земля затихла...
- ...Они стояли три дня и три ночи, пока не появилась ваша армия, генерал. Сначала наши чуть с ума не посходили. Шутка ли, стоят покойнички, изрубленные, иссеченные, дожди снова зарядили, а они стоят и смотрят... мечи в руках, доспехи битые, а глянешь в лицо, и выть хочется, так страшно и больно... - полковник опрокинул в себя стопку бальзама и даже не поморщился. Настойка и у записных пьянчуг вышибала воздух из груди, а полковник пятую пьёт и не пьянеет. - Они ведь впрямь ни в чём не виноваты. Я хочу сказать...
- Да понял я, Таль... - генерал взъерошил пятернёй волосы и потерянно глянул на старого вояку. - Не могу понять только одного: почему пришёл некромант? Они никогда не вмешиваются в войны, в отличие от прочих магов.
Полковник посмотрел на командира абсолютно трезвыми глазами.
- Мы рождаемся и умираем... Каждый в своё время. Когда на земле мир - мы рождаемся, живём, у нас появляются дети, наши дети взрослеют, у них самих нарождается потомство... Потом мы уходим в окружении близких. Но мы проживаем долгую достойную жизнь. И приводим в мир тех, кто заменит нас на нашем пути. Когда идёт война - мы рождаемся, растём и умираем вдруг, не оставив по себе никого и ничего. И однажды нас забудут. Потому что некому называть нас по имени... Смерть... она судия, Дин. Она судия, а не палач...
- Всё равно ничерта не понял! - честно признался генерал.
- Во всём должно быть равновесие! - полковник всё же начал потихоньку пьянеть. Глаза закрывались сами собой, только теперь спать было совсем не страшно. - Жизнь начинается и заканчивается... А некроманты следят за тем, чтоб она была...
...форт... - Город обнесен внешней стеной, а во внутреннем городе имеются фортификационные сооружения, на случай взятия города врагом, для защиты населения (или богатейшей его части). Таким образом некромант имеет в виду форт, часть внутреннего города.