Вздымая крылья носа, как рогатая скотина,
что из вольера своего при виде палантина 
красного, в воздухе дрожащего звереет
и рвется тщетно, связанная портупеей,
которую на шее толстой затянул Маттео,
загонщик на корриде или Джо, ковбой родео,
смотрю, как сквозь очков цветные стекла,
вокруг на мир, окутанный кровавой пленкой. 
Все люди и предметы подчиняются биенью
отбойника, пульсирующим шевеленьем
безумный повторяя ритм. Воздух, врываясь,
в плен лёгочный на миг, в жар нагреваясь,
со свистом паровозным покидает мое тело,
будто вся жидкость внутри разом закипела.
Но я не чайник металлический, и напряженья
внутри меня не умалить простым вращением,
обратным часов ходу, правильную кнопку
плиты скрутив в упор, гася огонь конфорки.
Я не могу как шарик, выпрыгнув изящно
из пальцев, сдуться, издав звук пердящий.
Но я могу, как тот же шарик от иголки,
со злости лопнуть, сотрясая перепонки 
ушные. Всю накопленную мною мерзость
я при себе держать стараюсь. Трезвость
храня рассудка, будто пастор  целибат, 
досмертную проходку в православный ад
мечтаю предоставить, обеспечив
программой пыток и финальным ножом в печень, 
всем, кто без важной цели или из любви к искусству
с дерьмом смешал мои достоинство и чувства. 
Как холодеет каменный рельеф планеты
без атмосферы толстой, в ночь почти раздетый,
я остываю и свое тускло мерцающее сердце, 
наружу извлечённое, чтоб другим согреться
дать от него, как от кострища, в свой черед,
навеки заточу в холодный мертвый лёд.