Её куда-то несли. Куда -- ей было неважно, важно, что несли, и она, вытянувшись горизонтально и улыбаясь, вспоминала, как когда-то, давным-давно, её вот также несли, взяв за верх и низ. Вернее, тогда она ещё не знала, где у неё что, тогда её просто несли, и она, замирая с каждым движением, взволнованно представляла себе, кто она и зачем она. Потом, её поставили вертикально и приладили к косяку. В начале было несколько неудобно, но она быстро освоилась и ей такое положение даже понравилось. К тому же у неё появились верх и низ.
Затем в неё врезали замок и ручку. Было больно, но она молча стерпела эту жуткую операцию и ни разу ни скрипнула. Когда боль успокоилась, а произошло это практически мгновенно, она посмотрела на то, что к ней добавили. Ручка была литая, тяжёлая и блестящая, и она немного завидовала, как та блестела. Они познакомились и очень скоро стали такими близкими друзьями, что уже просто не представляли свою жизнь друг без друга. Единственное, что ей было непонятно в ручке - это замок, который шёл с ней вместе.
Она хотела было избавиться от него, но ручка умолила его оставить, объясняя, что не может без него существовать. Скрипя сердцем, она согласилась.
Убедившись, что изгнание ему не грозит, замок в свою очередь заявил, что без сложно выпиленного ключа его жизнь не представляет собой ничего особенного. Она стоически восприняла и это. Хотя, если честно, совершенно не представляла себе зачем нужен этот тяжёлый замок, которого никто толком и не видит, тем более ей был непонятен висящий на шнурке ключ, который только изредка вставляют в замок и сразу же вынимают из него, как только тот щёлкнет своим механизмом и как только повернётся ручка. Но спорить она не хотела, а лишних вопросов задавать не любила.
После того как ручка с замком успокоено застыли на своих местах, её несколько раз покрыли тёплым и мягким лаком. Лак ей абсолютно не понравился. У него был отвратительный резкий запах, и она изо всех сил старалась его не вдыхать. Но он только смеялся и, не обращая внимания на её протесты, нахально заполнил собой каждую её трещинку, каждую выемку, каждую царапинку, каждую морщинку, сгладил своим влажным тёплым телом все её неровности и шероховатости. Он медленно застывал на ней, всё также не давая ей дышать полной грудью, но в самом конце, перед тем как окончательно затвердеть, успел шепнуть, что ей больше не надо бояться ни влаги ни грязи. Тогда она поняла, что этот блестящий панцирь, застывший на ней против воли, для её же блага. Отвратительный запах, который ей так не нравился, быстро улетучился, и она сразу же забыла про него.
Вот тогда она и услышала, как кто-то сказал:
- Смотрите, какая у нашего дома красивая, крепкая, дубовая дверь.
С этими словами она поняла, кто она есть.
- Я Дверь, и я часть дома, - подумала она, - это прекрасно. У меня есть своё особенное предназначение: я открываю мир внешний и внутренний. Внешний, когда кто-то выходит из дома наружу и внутренний, когда кто-то входит внутрь.
Таким было самое начало её долгой жизни. И вот сейчас, после многих многих лет, она плыла, мерно качаясь в такт движению, и вспоминала её.
Она вспоминала руки, которые её касались. Их было много этих рук. Особенно ей нравились маленькие ладошки и пальчики тех, кто не мог дотянуться до большой медной ручки. И, хоть от их прикосновений на ней всегда оставались следы и грязь, они были самыми тёплыми и нежными из всех, которым она открывала мир.
Дверь помнила, как эти руки менялись, становились всё больше, всё сильнее и потом исчезали. Иногда они возвращались и открывали её, и она с упоением вдыхала их запах и нежилась в их столь коротких прикосновениях, и всегда расстраивалась, когда они её закрывали за собой, уходя в мир наружный, чтобы опять долго не возвращаться.
Ей очень нравились шероховатые, и в тоже время нежные и лёгкие руки, которые иногда мыли её, стирая грязь, оставшуюся от прикосновений маленьких пальчиков. Она замечала, как эти руки с годами становились тонкими, дрожащими, слабыми и затем исчезали из её жизни, а на их место приходили другие, похожие на тех, которые уже больше никогда не возвращались.
Но больше всего её восхищали сильные, грубые, мозолистые руки, которые приходили к ней на помощь, когда она заболевала и ей становилось плохо. Тогда они чинили её, ручку или замок и ей становилось легко и просто, после починки, как выздоровевшему больному после удачного лечения.
Долгую жизь её нельзя назвать радужной, с ней было всякое. Однажды Дверь хотели открыть без разрешения тех, кто жил в доме. Её долго курочили какими-то страшными металлическими штуковинами, оставляя на её поверхности глубокие раны и вырывая из неё куски тела, пытаясь вырвать ручку и сломать замок. Но и она, и замок и ручка, не взирая на боль и муку, выстояли и не раскрыли внутренний мир живущих в доме незваным гостям. Тогда попытались оторвать её от стойки, к которой она была прикреплена длинными винтами. Но она и здесь не поддалась, выдержала и стойка, хоть и той досталось изрядно.
Дверь вспоминала, как в один день она вдруг состарилась на много-много лет. В тот день ею хлопнули так, что задрожали стены дома, частью которого она была, а по ней самой прошла трещина. Она думала, что её скоро починят те мозолистые руки, которые делали это всегда, когда ей прихдилось плохо, но они всё не появлялись и не появлялись, трещина продолжла расти и расти, а ей становилось всё хуже и хуже. В добавок к этому что-то случилось с косяком, к которому она была прикреплена. Все его прямые углы перекосились, и её из-за этого открывали с большим трудом, а закрывали обычно налегая плечом или с силой ударяя ногой, чтобы она встала на место.
Мягкие, тёплые руки, которые следили за её чистотой и красотой, стали сухими и холодными, они покрылись морщинами и перестали её вытирать и мыть.
Потом и эти сухие, дрожащие руки исчезли и дверь так долго простояла закрытой, что когда опять появились крепкие мозолистые руки, которые попробовали её открыть, без специальных приспособлений у них этого не получилось.
Как она обрадовалась их приходу, невозможно передать.
- Наконец-то, - думала Дверь, - сейчас они меня починят, и меня можно будет опять свободно открывать и закрывать, как когда-то давным-давно.
К её удивлению, руки вытащили из неё замок и ручку.
- Знатный замок, - услышала она чей-то незнакомый голос, - сейчас таких не делают, и ручка, гляди, медная, красивая. Как это её не свистнули, ума не приложу. Надо будет сохранить, пригодится.
- Подождите! - возмущённо хотела было крикнуть Дверь, - Зачем вы их вытащили? Это мои друзья. Без них я не смогу держать дом закрытым? Может быть вы хотите поставить мне новую ручку и замок, потому что эти уже совсем старые, скрипучие и разболтанные? Почему же вы не спрашиваете у меня, мне ведь не надо новых.
Но её никто не слышал, да и не хотел слышать. Её просто открепили от косяка и, взяв за верх и низ, куда-то понесли.
- Наверное, - размышляла Дверь, - мне нужен хороший, большой ремонт, поэтому меня сняли. Починят, а потом поставят на прежнее место. Это просто замечательно, жизнь прекрасна!
- Тяжёлая рухлядь, еле дотащили, тьфу, - услышала она, как в сердцах сказал кто-то, бросая её на кучу строительного мусора и сплёвывая вслед.
- За что?! - проскрипела Дверь в этом коротком и совсем не счастливом полёте.
- За что?! - в отчаянии ещё раз скрипнула она, грузно упав всем своим тяжёлым, широким телом на груду битого кирпича, и раскололась надвое.