ПАУЗА
("СОГЛАСИЕ", No1, 1993 г.)

_______

            ***

Неодолима зима на Москве!
Вихрь, карусель, балаганит массовка.
Плачет, хохочет, пирует на все - 
ярмарка, голь, попрыгунья, мотовка.
Весь, до копейки - двугривенный век!
Кто там гроши бережет-экономит?
Нынче метель перебелит нас всех,
вновь переметит и перезнакомит.
Ты из какой стороны-старины
выдернут ею на это похмелье?
Мы не с тобой у зубчатой стены
в давешний век друг на друга глазели?
То-то метель распушила свой хвост,
ластится, стелется, смотрит лисою,
и твои щеки румянит мороз
красной московской морковной красою.
Та же зубчатка. И то же лицо.
Память, зубрилка, в заплатках обновка!
Чертово, беличье мчит колесо,
где-то зарыта в снегу остановка...


ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ

С поземкой наперегонки,
вприпрыжку, 
вихрем, 
кувырком...
Повремени, передохни,
колючий шар,
дремучий ком!
Клубится стая,
в ней вожак - 
лохмач, лихая голова.
Не усмирить, не удержать - 
бунтует прошлая трава!
Свою оседлость расшатав,
сорвался - вьюга впереди.     
И жизнь не сложно прожита,
осталось поле перейти.
А поле - осень да зима.
А поле - поздний спор с судьбой.
А поле, поле - вся земля,
где относителен покой...


МЕЛЬНИК
          О чем ты воешь, ветр ночной?
                                      Ф. Тютчев 

И ветер перемен, и ветр ночной
вращают крылья мельницы одной.
И жернова размалывают зерна
проворно и покорно.
Все перемелется - и семя сорняка,
и чистый злак - под этими крылами.
И мельника могучая рука
разделит брашно пухлое меж нами.
Крутись, ветряк! Помол горячий сей
сквозь бытия прожорливое сито.
Корми своих взыскующих детей - 
вечно голодных или вечно сытых.

                  ***

За то, что искала сама
любви и желала прозренья,
лиши меня, матерь, ума
и плоти. Не дай мне рожденья.
Пошли мне смиренный покой.
Во чреве кормящей вселенной
толкаюсь - о твердь головой,
о бездну коленкой.
Я плоть с эмбрионным челом.
Пусть кровь материнских сосудов
людским меня дразнит теплом,
смущает мыслительным зудом,
пусть в млечном бездонном краю
сулит мне земную транзитность - 
я знаю предельность свою:
внутриутробную сытость.
В скупых кулачках темнота
зажата - мирская синица.       
На мне ни греха, ни креста.
Еще раз - мне страшно родиться.


ЛУНА

Выпадала всегда на орла
и в приливы своих новолуний
самой смелой вещуньей была, 
самой щедрой из праведных лгуний.
Два каленых клейменных крыла, 
свет рассеянной в мире удачи...
Заходила, всходила, плыла - 
ничего, кроме жизни, не знача.

                   *** 

Собашница, сообщница бродячих,
потатчица забав-забот ребячьих
о робких завсегдатаях помойки,
в ком узнают бездомие по морде.
Греховна безымянная забота.
Опасна, как бездомная свобода.
Но тянет пообщаться со своими,
пооткликаться на любое имя.

ЗЕМЛЯК

Земляк мой, житель земляной,
дружок за тридевять земель, 
хлебать седьмой воды кисель
сегодня будешь ты со мной.
Я земляков ужасно чту.
Я светляков моих зажгу!
Я пол и потолок мету
и землю мою, как могу.
И камни темные топлю,
И капли теплые коплю.
В моей землянке на лежанке
тебе как гостю постелю.
Ведь ты ко мне не на постой,
хоть скоро загорюешь ты
от жизни постной и простой,
от этой черной чистоты.
Что ж, брат, такие, знать, дела,
ну а пока, ну а пока - 
нам и землянка не мала,
и вся земля не велика.

РОЙ

В кругу земли, в краю сиюстороннем
еще возможен зной.
Овей меня, окутай душным роем,
окно открой.
Безродная разменная комета
считает наши дни.
Но плавится, клубится, вьется лето - 
туда меня смани!
Пороша, марево. Слоится и роится,
и роется в пространстве винтовом.
В кругу земли еще возможно длиться
и клясться на потом.
Изгибчивые шалевые лени,
светосмешенье перелетных звезд,
и млечное смирение сирени,
и ласки влет, и лепестки внахлест.
Окраина роящегося рая.
Свиданье крыл, свечение плеча.
Пыльца непрожитая, пропасть даровая.
Дотронусь - горяча!.. 

ПАСТОРАЛЬ

Одуванье дуновенье.
Так немало для начала.
Одуванье оперенье,
одуванье опахало.
Желто-шелковый, складной
знойный веер продувной.
Хор цветов и ветра ворох.
Вдохновением хранимы,
шаровой слагают шорох
созревающие нимбы.
Одуванье одеянье,
обаянье, тюль июля...
Здесь устали от гулянья
и однажды мы уснули.
И однажды мы проснулись.
Постарели пасторали.
И домой к себе вернулись,
занавески постирали. 

НА  МИРУ               

И крепок сон мирской, да краток.
На площади - пока ты спишь - 
обрывки обветшалых радуг, 
клочки знамен, газет, афиш.
Светают пестрые народы.
Витают постные свободы.
Глядит лукавая заря - 
как вера в доброго царя.
Свежо газетное преданье.
Старо народное гулянье.
От века празднует уезд
и благовест, и манифест.
От Рождества ль того Христова,
от сотворения земного,
от растворения во мгле - 
до пробужденья на земле.
Молитва, клятва, молотьба,
Отчизна, воля, плоть, судьба.
Клубок, циклон, веретено.
Дано. Добыто. Суждено.
Пыхтит сейсмическая лава.
Льстит историческая слава.
И Бог восходит на мощах
и дух возносит на вожжах.
И начинает круг привычно,
орбитку грамотно кривя.
И на миру красна прилично
жизнь всенародная моя.
Светает. Муторно и смутно.
Смекай, кто мир сей посетил, - 
пока петух, приспешник утра,
орет в провал меж двух светил!

                   ***        

Свитки нерасклеенных афиш,
слепки неосвистанных ролей.
Как нетеатрально ты стоишь!
Пауза в комедии твоей. 
Незадрапированный антракт.
Зрелища толпятся в зеркалах.
Стеклами размноженный закат
затевает сумерки в углах.
Окна, окна, окна. Нет дверей.
Действом остывающих химер
дразнит - преломленный лицемер
и прямолинейный лицедей.
Сонную играет тишину,
дует в затухающий оркестр...
Шаг один к ближайшему окну,
паузою вымученный жест.
Крест окна двустворчатый разъят.
Луч двуликий изломав и скомкав,
сотвори закат или театр
из бездарных солнечных осколков!

ФИАЛКА

Она меня искала
в лесу, что был далек, 
а после мне послала 
лиловый фитилек.
И все за мной следила,
когда ты уходил, - 
чтоб я не загрустила, 
слезой не замутила 
фиалковых чернил.