Аннотация: Чем измерить насколько далеко у человека съехала крыша? Восприятием реальности. А если реальность сама себе противоречит? почетное 3-е место на Аэлитном конкурсе короткого рассказа опубликован в газете "Пять углов"
Наступила ночь, абсолютный мрак, за исключением одной только светлой полоски, окаймлявшей горизонт с восточной стороны. Бросив ручку на незаконченное письмо, я соскочил с подоконника. И почему я все время начинаю писать перед самым закатом? Столько лампочек уже извел!
Рука привычно нашарила в ящике стола лампочку, та вспыхнула в моей ладони, заливая комнату светом. Взгляд машинально поднялся к потолку. Люстры не было. Эх, как же дома было удобно! Не нужно держать эти дурацкие лампы в руках. Со вздохом я поплелся домучивать письмо.
Карин, я надеюсь, ты не сочтешь меня сумасшедшим. Я когда-нибудь вернусь. Обещаю.
Глупо. Карина осталась где-то за гранью этого мира. Как до нее доходят письма и доходят ли вообще, я не знаю. Но если она их получает - значит, выход есть, значит, я тоже смогу выбраться.
А никто и не заметил подмены. Ни одна сволочь не спросила: "Ник, что с тобой? Ты забыл, как пользоваться дверной ручкой?" Никто. Никто не подумал, что что-то не так.
* * *
Будильник уговаривает встать, пойти на работу. Ну, никак не понимает глупый кусок пластмассы, что такое "уволился". Может, и к лучшему - попробую успеть к выемке писем. Натягиваю джинсы, ставшие за ночь малиновыми, и рубашку, у которой неожиданно отвалились рукава. Будильник подсказывает, что уже без десяти восемь. На ходу впрыгивая в сандалии, бросаюсь к двери.
Что меня до сих пор убивает, так это двери без ручек. Ручку нужно носить с собой и прикладывать к каждому входу или выходу. Не открывается - заперто, значит.
Ручка оказалась прилеплена к двери туалета. Да где же ей еще быть? Все остальные комнаты держу открытыми, чтобы не заморачиваться.
Сбегаю по винтовой лестнице, делая традиционную разминку для воображения: "как в круглой башне располагаются прямоугольные квартиры". Вышибаю дверь подъезда ногой. Какие там ручки! Почтальона не видно, успокоившись, перехожу на шаг.
Письмо с гулким стуком падает на дно почтового ящика. Удовлетворенный звуком, я сажусь неподалеку на тротуар.
Через минуту из ящика раздается хлопок, и ко мне под ноги вываливается местная газетенка.
Завтра, в шесть часов вечера, на III Лубянском проспекте произойдет дорожно-транспортное происшествие. Автомобиль ВАЗ 2106...
Последняя полоса. Сводки о завтрашних событиях. Очень удобно, между прочим. Можно подготовиться. А вот как людям удается вляпываться в передряги, о которых прочитали вчера вечером, - вопрос, скорее, риторический, чем философский. Проще объяснить прямоугольность круга.
К ящику быстрым шагом приближается мужчина в строгом бежевом костюме и с портфелем подмышкой. "Наконец-то!" - думаю я, поднимаясь. Почтальон подходит к ящику, но, вместо того, чтобы достать ручку от него, втыкает в узкую щель для писем уголок своего портфеля. Портфель, проявляя нехарактерную гибкость, всасывается внутрь.
Уже ничего не удивляет. Если тротуар вдруг решит перевернуться и накрыть меня собой, я только хмыкну и стану ждать, когда он соберется вертеться обратно.
- А когда придет почтальон? - спрашиваю я.
- А зачем он тебе? - прищурившись, отвечает он вопросом на вопрос.
- Да ни зачем. Выемка писем в восемь часов. Где же он?
- Иди выспись, - фыркает он и поспешно уходит.
Да уж, на пьяного я похож, вне всякого сомнения. Но вот кто из нас адекватней воспринимает реальность... Ну, да это не важно. Может, наш алкаш обыкновенный тоже понимает в мире лучше всех на свете. Только понимание это жить мешает.
Ну, что ж, ясно одно: почтальон и выемка писем - вещи, не имеющие друг к другу никакого отношения.
* * *
За весь день к ящику не подошел ни один человек, хоть отдаленно напоминающий работника почты. Только отправители. Когда ручка двери, несмотря на мои усилия, никаким образом не захотела крепиться к ящику, до меня уже дошло, что в надлежащее время письма и посылки самовынимаются, причем, не вылезая наружу.
За пять минут до вечерней отправки почты в никуда, я решился на отчаянный шаг: запихнул пальцы в щель для писем. Рука на глазах стала уменьшаться и вползать внутрь. Никаких особенных ощущений при этом не появилось. Щель стала увеличиваться и неумолимо приближаться.
А мне уже все равно. Я или доберусь до дома тем же путем, что и почта, или умру здесь же. Других путей смыться не вижу, а этот мир меня достал.
Падение было неприятным и чуть не стоило мне свернутой шеи. Я очутился в просторной железной камере. Рядом горстка писем и портфель, брошенный с утра господином, давшим мне такой мудрый дружеский совет.
Я встал и оглянулся. В проеме открытой двери стоял обалдевший почтальон.
- Т-ты к-как з-здесь? - спросил он.
- Как и все остальное. Я - посылка. У меня даже адрес получателя есть.
Почтальон потряс головой, будто отводя наваждение, и вдруг твердо сказал:
- Людям нельзя в почтовый вагон.
Понимая, что спорить себе дороже, я прошмыгнул мимо него и направился к составам, в которые точно такие же почтальоны грузили пачки с корреспонденцией. Все работники были похожи друг на друга, как пакеты, которые они таскали. Не только одежда, но и лица, движения почтальонов были одинаковы.
- Какой поезд отвозит почту на Землю? - спросил я у ближайшего клона.
- Вон, отходит, - кивнул он в сторону набирающего ход состава.
- Спасибо, - крикнул я уже на бегу.
- Эй, ты куда? - закричал он вдогонку.
Я побежал прямо по путям, хотя так недолго и споткнуться. Поезд еще не успел набрать скорость и хвост состава постепенно приближался. Я не знаю, сколько бежал метров, но мышцы ног стали кричать о том, что таких нагрузок они не выдержат. А крюк, за который вагоны цепляют друг к другу, уже близко. И самое-то главное, у вагона была дверь с ручкой! С ручкой, за которую можно зацепиться. Чувствуя, что ноги вот-вот откажут, я все же вспрыгнул на спасительный уступ.
-Эй! Нельзя! - донеслось сзади. - Людям нельзя на почтовых!
Обернувшись, я увидел клона-почтальона-грузчика, остановившегося с растерянным лицом.
- Там же другой мир, - сказал он уже без энтузиазма. - Другие законы. Как ты там будешь?
Даже для него, уроженца этого сумасшедшего мира, я показался слишком безумным. И не было ничего удивительного, что он так разволновался.