Аннотация: У каждого из нас есть своя волшебная птица. Но не каждый из нас способен сберечь ее.
Он не любил темноту. Поэтому на ночь мне приходилось зажигать все светильники и свечи, что находились в доме.
Он не любил тишину. Поэтому днем он постоянно открывал окна, даже если температура снаружи опускалась ниже нуля, а ночью я оставлял для него включенным магнитофон.
Он не любил одиночество. И хотя мало кто согласился бы со мной, я знал, что это так. Он всегда смотрел в окно. Иногда на людей, иногда на небо. Порой мне казалось, что людей он вовсе и не замечает, но иногда, когда мы вместе выбирались куда-нибудь, он мог сидеть и смотреть на них до тех пор, пока я не отводил его домой.
Он не любил меня.
Я не был уверен в этом так же, как и во всем остальном. Часто он позволял мне касаться его, говорить сентиментальный бред, укладывать спать, заботиться...
Но иногда в его взгляде проскальзывало что-то такое, отчего у меня замирало сердце. Укор, упрек, обида... Я не знал, как назвать это. А он никогда не говорил. Ни разу за все то время, что мы знали друг друга, он не сказал мне, что же чувствует на самом деле.
Да и что я знал о нем? Ничего, даже имени. А вот он знал обо мне все. В этом не приходилось сомневаться. Об этом твердили его глаза.
Я встретил его несколько лет назад. Шел сильный дождь, меня снова уволили с работы, и мне хотелось лишь придти домой, напиться, еще раз повторить себе, как несправедлив мир вокруг. Но проходя мимо набережной, я вдруг увидел его. Дохлого, оборванного, грязного и, казалось, совершенно невменяемого. Он сидел один, прямо на земле, вовсе не обращая внимания ни на дождь, ни на столпившихся вокруг идиотов.
Я до сих пор задаюсь вопросом, чувствовали ли они то же самое, что и я испытал тогда. Почему не прошли мимо очередного бродяги? Почему я сам впервые в жизни обратил внимание на кого-то, кроме себя самого? К сожалению, я слишком поздно понял, что не хочу знать ответа на этот вопрос...
Он не пошевелился, когда я позвал, не стал сопротивляться, когда поднял его почти за шкирку и потащил к себе. При зажженном свете - худой и промокший - он оказался еще более жалким, чем я думал. Вот только глаза... Несмотря на пустоту, в них было что-то такое, отчего сжималось сердце. Но это была не жалость, нет...
Я никогда не забуду тот вечер. Еще бы, ведь тогда я впервые пытался проявить заботу о ком-то. И так как он по прежнему отказывался делать что-либо, мне пришлось вымыть его в ванной, одеть, расчесать, накормить с ложки. Волосы у него уже тогда были ниже лопаток и после мытья приобрели рыжеватый оттенок. А вот цвет глаз как будто все время менялся. В одну секунду он казался мне синим, в другую - серым, в третью - почти зеленым.
Одежда моя была ему велика и свисала мешком, из-за чего я впервые подумал, что он достаточно мил. Но возраст определить не удалось совершенно. С одной стороны я был уверен, что ему не больше лет шестнадцати, с другой - такой взгляд мог быть лишь у человека с немалым и не самым сладким жизненным опытом.
О привычках его я начал узнавать с самой первой ночи. Когда я укладывал его, он внезапно ухватился за мой рукав, впервые посмотрев на меня. Не сквозь, а точно заглядывая в самую душу. А мгновением позже, когда я попытался выключить свет, он подарил мне возможность услышать его голос. Он кричал. Кричал и плакал, совсем как маленький ребенок, напуганный темнотой после страшилки о живущем под кроватью монстре. С тех пор мы всегда спали со светом в нашей маленькой однокомнатной квартире, которая перестала быть частью остального мира.
Он говорил, что у него нет имени.
Я стал звать его Рыжим. Изначально это было глупым прозвищем, а после - обернулось именем, шепча которое, я выпадал из реальности.
Он говорил, что у него нет прошлого.
Я не стал связываться с полицией. Его никто не искал, а на вопросы знакомых о том, кто это, я всегда отвечал, что он друг, у которого проблемы с жильем, поэтому мы поживем какое-то время вместе. Немногим позже все это заменила лишь одна строка - не ваше дело.
Он очень редко, мало и тихо разговаривал. На вопросы отвечал по настроению, чаще не произнеся ни слова в ответ. Обычно кивал, качал головой или пожимал плечами - вот и весь разговор. Если хотел чего-то - никогда не просил. Иногда мог подергать за рукав, глядя в глаза, будто в надежде, что я прочитаю его мысли, но чаще просто молчал.
Со временем я научился понимать его поведение, угадывать настроение. Не трогать, если он не хотел этого и не выпускать из рук, если сопротивление было лишь видимостью.
Но порой мне казалось, что если бы я захотел поднять на него руку или добиться желаемого силой - он бы позволил. Не простил бы, но не сказал бы об этом вслух, не оттолкнул. И чем больше я думал о подобном, тем необходимее было знать, кто же я для него. Испытывает ли он что-то ко мне, пусть даже и глупую привязанность, или же воспринимает точно так же, как и все кругом - с пугающей смиренностью и тоской.
Обо всем говорили его глаза.
И лишь об этом утаивали ответ.
С тех пор, как он появился в моей жизни, я изменился. Научился проявлять заботу, научился понимать. Перестал винить во всех несчастьях окружающий мир и бросать все, за что возьмусь. Я устроился в небольшую мастерскую по ремонту мотоциклов. И пускай это не совсем то, чем мне хотелось бы заниматься, я не мог больше позволить себе гоняться за феями. Ведь нам нужны были деньги. Я больше не был один и, радикально отличаясь от ожидаемого, эта ответственность вовсе не воспринималась мной как бремя. Наоборот, чувство, что Рыжий хоть сколько-то нуждается во мне, грело изнутри и порой даже окрыляло.
И лишь одно не давало мне покоя.
Его глаз...
Глаза, которые словно бы всегда просили прощения и вместе с этим винили меня в чем-то страшном. Настолько страшном, чего не мог простить даже мой Рыжий.
***
Я стал слишком часто винить себя в чем-то. Например, в том, что не могу позволить себе двухкомнатную квартиру. Самое смешное, что меня-то все устраивает, только порой кажется, будто Рыжего раздражает мое присутствие. Вот и сейчас тоже. Спиной же чувствую, как он буравит меня взглядом. Но стоит повернуться - и увидишь лишь его спину.
-Рыжий...
Конечно же, не ответил. Как-то он спросил меня о том, зачем люди говорят столько лишнего. Всего один раз. Но я не смог забыть этих слов.
Следующие несколько минут я тупо нажимаю на кнопки пульта, переключая каналы дурацкого ящика, вслушиваясь, пытаясь уловить нотку родного дыхания. И снова не могу этого выдержать.
Прорычав сквозь зубы, поднимаюсь с кровати и в два шага оказываюсь рядом с ним, грубовато хватаю за руку и тащу обратно, усаживая к себе на колени, зарываясь лицом в мягкие волосы.
-Совсем не поправился, Рыжий. Все такой же доходяга, глупый...
Он не шевелится и на миг мне кажется, будто даже не дышит. Сжимаю объятия чуть сильнее и почти успокоено выдыхаю, услышав тихий недовольный стон.
-Тебе не нравится, когда я рядом?
Молчишь. Снова. Не позволю...
-Рыжий... - мягко перемещаю ладонь с его спины на грудь, ведя вверх, притрагиваясь к шее, выше, выше...
-Почему?
Вопрос застает врасплох, и я невольно ослабляю хватку, чем он не брезгует воспользоваться, мягко высвобождаясь и усаживаясь рядом, в излюбленной привычке прижимая к груди колени и опуская на них голову.
-Почему они постоянно плачут?
Кажется, уловив мою растерянность, он кивком указывает на экран телевизора, на котором обливается крокодильими слезами какая-то тетенька в возрасте.
-Наверное, потому что осталась одна, - ляпаю первое, что приходит в голову.
Даже спустя четыре года его поведение продолжает выбивать меня из колеи.
Во взгляде Рыжего сквозит искреннее непонимание, и я не могу сдержать невеселой усмешки, ласково потрепав его по длинным волосам.
-Потому что это грустно, рыжик.
Он снова молчит, глядя то на экран, то на меня, пока, наконец, не поднимается, чтобы снова возвратиться к окну. И когда я закрываю глаза, не в силах смотреть на худенькую фигурку, свесившую ноги с окна седьмого этажа, слуха касается тихое
-Зачем? Каждый приходит один и один уходит. Остальное не имеет значения.
Но стоит повернуться - и увидишь лишь его спину со шлейфом развеваемых ветром рыжих волос.
Действительно, Рыжий, зачем?
Зачем...
***
Когда-то я любил рисовать. Я никогда не мечтал стать художником, или аниматором, не мечтал ни о выставках, ни о деньгах. Мне просто нравилось то неповторимое чувство, когда под моим карандашом рождалось что-то новое, что-то, что принадлежало лишь мне. Тогда я даже верил, будто все мои рисунки - живые. Что где-то там, на задворках небес есть мир, который создал я. Мир, в котором живут лишь нарисованные мной персонажи.
Мать никогда не интересовали мои "каракули", как она называла их, а отец говорил, что в этой жизни нет места таким глупостям. Что заниматься нужно лишь тем, что принесет хорошие деньги. А потом, в школе, кто-то увидел мой альбом и высмеял все до последнего рисунки.
С тех пор я больше не держал в руках карандаша. В конце концов, зачем что-то делать, если кто-то может сделать это лучше?
Но когда в мою жизнь вошел Рыжий, мне все больше и больше хотелось достать бумагу и рисовать, рисовать, рисовать...
По стеклам скользили косые ручейки дождя, попадая на подоконник, стекая на пол маленькими лужицами. Рыжий, в кои-то веки, замерзнув, придвинул к окну кресло и, укутавшись в одеяло, с тоской глядел на затянутое серыми тучами небо. Рыжие прядки, бледная кожа, сползающее с плеча одеяло, изгиб беззащитной шеи и намокшая челка, так забавно спадающая на эти странные глаза. Он выглядел так уютно, что я не мог решить, чего мне хочется больше - попытаться обнять его, прижать к груди и согреть, или же запечатлеть этот момент, чтобы он никогда не стерся из моей памяти.
-Рыжий...
Я не ожидал, что последует какой-то ответ, но он, к моему удивлению, повернул голову и вопросительно взглянул на меня, едва заметно склонив к плечу голову.
-Почему ты постоянно смотришь на небо?
Вопрос прозвучал неожиданно даже для меня самого, но Рыжий, кажется, нисколько не удивился. Наверное, он вообще не умел делать этого. Но на самом деле, если подумать, я до сих пор не знал ответа на этот вопрос. Спрашивал, только он никогда не отвечал...
-В окно.
-Что?
Есть вещи, которым человек никогда не научится, как бы он ни хотел обратного. Например, я никогда не смогу научиться понимать, что ждать от Рыжего в следующий момент.
-Смотрю в окно.
Еще тогда, при первых неделях нашего знакомства я заметил, что он никогда не говорил "я".
-Жду.
Сердце пропустило удар. Но сейчас я как никогда ясно понимал, что спрашивать не нужно. Он больше ничего не скажет. Это сводило с ума, но в то же время, в то же время...
-Рыжий... Можно я тебя нарисую?
В обычно пустых глазах промелькнул неподдельный интерес, но он лишь покачал головой.
-Почему?
-Это не будет настоящим. Копия. Только копия того, что уже есть.
-Рыжий...
Сейчас снова казалось, что он куда старше меня, не смотря на свою внешность. Вот только его слова...
-Тебе не нравится это? Каждый приходит один и уходит тоже один, помнишь? Все остальное не имеет значения. Слова тоже.
-Перестань...
-Ладно.
Я был слабым. Всегда им был. Слабым, заносчивым и эгоистичным. Я ненавидел, когда кто-то говорил что-то, кроме похвалы. А выслушивать поучения от...
-Но ты можешь нарисовать не глядя. Так, как видишь не глазами.
-Не указывай, что мне делать!
Интерес в его глазах угас так же незаметно, как и появился, и ему на смену пришла привычная скучающая пустота.
-Ладно.
Холодные слезы осени продолжали мерно барабанить по стеклам и подоконнику, залетая на прозрачных ладонях ветра в комнату, путаясь в длинных рыжих волосах и на кончиках таких же ресниц. И в то утро по моим щекам тоже стекали капли дождя. Только не холодные, а теплые и соленые.
***
Его слова не шли у меня из головы. Я всегда хотел, чтобы Рыжий стал разговорчивее, стал... Но сейчас я уже не был уверен в своем желании. В конце концов, слишком поздно я начал понимать, что мы прожили с ним столько времени как раз таки только потому, что он предпочитал молчать. Уходя на работу, я не попрощался с ним, хотя видел, что он не спит. Но в тот миг мне показалось, что если он посмотрит на меня, я не выдержу, и все станет только хуже. И понимал, я прекрасно понимал, что ничего не случилось, что я раздуваю из мухи слона и просто напросто лелею и подкармливаю свой эгоизм. И я слишком привык, что Рыжий всегда был тихим и послушным, никогда не спорил со мной. Теперь же я все утром крутил в голове наш вчерашний разговор, до тех пор, пока все сказанное им не приобрело совершенно иной оттенок, и я уже не помнил, что же он сказал на самом деле и из-за чего это все началось.
К концу дня осталось лишь одно желание - напиться. То, чего я не позволял себе все эти четыре года. Напиться и пожалеть себя. Ведь что он понимает, этот Рыжий, который вечно будет мне должен?! Я выходил его, он живет за мой счет и в моей квартире. И, в конце концов, четыре года большой срок для человека, как и для его чувств...
Голова раскалывалась. Это было первым, с чем я столкнулся, едва открыв глаза. Порывшись в памяти, я понял, что совершенно не помню, как и когда пришел домой, и что, собственно, вообще произошло. Рядом, на кровати, отодвинувшись на самый край, лежал Рыжий, по привычке свернувшись калачиком. Отливающие красной медью волосы подобно язычкам пламени разметались по белой простыне, вызывая непреодолимое желание протянуть руку и коснуться их. Но стоило мне лишь пошевелиться, как тонкие плечи вздрогнули, а Рыжий еще больше съежился.
Сердце забилось медленнее и болезненно кольнуло. Но ведь это же Рыжий... Рыжий, который ведет себя самым обычным образом. Почти. Просто не на все в этом мире нужно обращать внимание, вот и все.
-Эй, Рыжий... Тебе снятся сны?
Снова тишина... Нет, не в этот раз. Мне нужно услышать его голос.
-А истории, Рыжий? Помнишь, когда я только нашел тебя, я рассказывал тебе на ночь истории? Я хочу услышать одну от тебя. Расскажи мне, Рыжий. Расскажи мне что-нибудь...
Он не отвечал и не шевелился. Но, когда я снова открыл было рот, слуха коснулся тихий-тихий голос. И в тот миг он показался вдруг таким слабым, несчастным и пустым, что я задохнулся.
-Давным-давно жила-была девочка. Маленькая девочка с ясными голубыми глазами и локонами цвета солнечного меда. Девочка эта любила смотреть на небо, выдумывать из облаков разных зверей, гулять в лесу, разговаривать с цветами и зверями. Но больше всего на свете она обожала рисовать. Целыми днями могла она лежать на залитом солнцем ковре и рисовать все, что виделось ей во снах, в тенях, в бликах воды и перьях певчих птиц. И под ее рукой оживали невиданные создания: сказочные птицы, огнегривые кони и златохвостые рыбы. Ей не было дела до людей вокруг, до их слов, до всего мира с его извечными распрями, жадностью и эгоизмом. Ведь у нее был ее собственный мир и ее собственные друзья, которые принадлежали лишь ей одной. И был среди всех их тот, о чьем существовании она даже не подозревала. Алый феникс, который всегда был рядом с девочкой и закрывал ее своими крыльями.
И так, рисуя изо дня в день, девочка росла, пока однажды не встретила того, кто привиделся ей принцем из далекой сказки. Она влюбилась. Карандаши и бумага были отложены в сторону, и теперь дни напролет девочка проводила со своим принцем. Только улыбку на некогда счастливом личике все чаще стали заменять слезы, а под некогда сияющими глазами залегли тени чуждого мира. Принц не принес в королевство девочки ожидаемого счастья. Исчезали один за другим его жители, и лишь алый феникс оставался верен своей маленькой королеве, ведь он был ее душой...
Шли месяцы и годы, девочка давно рассталась со своим принцем, но на ее пути попадались все новые и новые короли и принцы, и больше на ее глазах не было слез. Как не было в них и радости. Не вспоминала она больше и о том, своем мире, оставшись посреди пыли и тех, кто так же, как она, отринули когда-то свои королевства и свои мечты. И тогда, измученный феникс решил показаться ей на глаза, открыться, в надежде, что она узнает его, вернется к нему, вновь наделит волшебной силой, чтобы он смог умчать свою госпожу высоко-высоко в синие небеса. Только не ожидала птица, что девочка ее не узнает. В голубых глазах не было ничего, кроме страха и растерянности и, глядя на своего феникса, девочка прогнала его раз и навсегда. С тех пор феникс скитался один по серому пыльному миру. Ведь ему некуда было возвращаться. Мир, в котором он родился, был уничтожен самой его хозяйкой. И судьбой его стало доживать свой век в каменных стенах, глядя изо дня в день в далекое небо, продолжая надеяться, что хозяйка вспомнит о нем, и позовет обратно... Он будет жить и ждать до тех пор, пока жива его половина. Когда ее не станет, не станет и его. Лишь уйдут они поодиночке, как и пришли когда-то...
Я лежал и смотрел в потолок, не видя его. Пока он говорил, мне казалось, будто я слышу пение птиц и журчание ручья. А там, вместо бетонных сводов, открылись новые земли, новые небеса, за грань которых я заглянул когда-то очень-очень давно...
И лишь когда он умолк, слово за словом начали наваливаться на меня, принося с собой невыносимую боль, выдирая из груди сердце, окутывая путами незнаемого прежде безумия.
-Это... Это ведь всего лишь история, да, Рыжий?
Тихо скрипнула кровать, и я через силу заставил себя посмотреть на него, лишь для того, чтобы задохнуться.
Разбитые губы, синяки и ссадины на его скулах и щеках вернули воспоминания о том, что произошло здесь прошлым вечером.
-Конечно. Это всего лишь история...
Я впервые видел улыбку на его губах. Тонкую, несчастную, сломленную улыбку погибающей птицы.
А люди... Люди предпочитают не верить до последнего. До того момента, когда их вера уже ничего не изменит. И лишь тогда, лишь тогда... Почему? Просто потому, что это люди.
***
Постепенно рассказанная тем утром история начала забываться. Не так, как забывается прочитанная в детстве книжка или просмотренный мультфильм, а так, как умеют забывать лишь взрослые. Закрывая глаза, убеждая себя, что это всего лишь сказка. Что такого не бывает, что есть куда более важные вещи, на которые стоят обращать внимание. А что это за вещи, никто не сможет вам сказать.
Прошел месяц, и Рыжий тоже ни разу не заговорил об этом. Он снова день за днем смотрел в окно, снова молчал, снова оставлял ответы без вопросов. И я больше не пытался этого исправить, слишком поздно поняв, что никогда не хотел его откровений, что мне никогда не было дела. Ведь я даже не попытался ничего узнать о нем... Ни разу. Было ли это любовью... Отнюдь. Быть может, если я научился забывать по взрослому, мне пора и научиться называть вещи своими менее завышенными именами?
Но сегодня что-то не давало мне покоя. Когда я уходил на работу, Рыжий действительно спал, закутавшись с головой в одеяло. И, глядя на него, я вдруг впервые за последнюю пару лет поймал себя на мысли, что все-таки люблю его. Не как любовника, а как... Возможно, друга. Так, как только можно любить не доступное пониманию создание, бок о бок с которым мы прожили четыре долгих года. Создание, глядя на которое всякий раз щемило сердце. Создание, которое сумело сделать меня лучше. Пусть в тот момент я еще сам этого не понимал.
Весь день он стоял у меня перед глазами, весь день я вспоминал рассказанную им историю, не смотря на все предшествующие попытки вырвать ее из головы и из сердца.
Но вечером, когда вдоль улиц зажглись янтарные глаза фонарей, а по лужам закрапал промозглый ноябрьский дождь, я понял, что не хочу возвращаться домой. Не хочу видеть того, что ждало меня там.
В лучах желтого света косые струйки превращались в позолоченные и медные ниточки, столь сильно напоминающие гриву рыжих волос. Мимо сновали безликие толпы людей, вечно спешащих куда-то, хмурящихся на дождь, толкающих друг друга, не отрывающих глаз от серого асфальта, покрытого глубокими черными лужами. Люди, погубившие некогда своих фениксов... Люди лишенные души.
Уже за полночь я выбрел на набережную, где когда-то давно мне в руки попала волшебная птица. Я думал все эти года, будто это я его поймал... И лишь сейчас понял, что это он поймал меня. Мой рыжий феникс, который никогда не был моим.
Я брел вслепую по выложенным булыжниками мостовой, спотыкаясь на скользких камнях, подставляя лицо холодным струям, пока сердце вдруг не сжалось в груди, забившись быстрее. Ведь оно никогда не забудет...
И там, на земле, залитые черной водой, в желтоватом свете искрились два алых пера, полыхая рыжей медью.
***
Алый штрих, золотой штрих... Гордая птица со спокойным и мудрым взглядом взвилась в небо, оставляя за собой дождь из полыхающих на солнце перьев. Ее оперение переливает радугой, лучась то золотом, то медью. Огромные крылья рассекают вихры белоснежных облаков. А там, внизу, посреди зеленых полей и кристальных голубых ручьев, гоняется за бабочкой маленькая голубоглазая девочка с золотыми локонами.
А в самом-самом низу, в уголке, выбиваясь из-под разбросанных кисточек: