Аннотация: Ветер носил по улицам опустевших городов исписанные листы, наметая под стены бумажные сугробы.
Ветер носил по улицам опустевших городов исписанные листы, наметая под стены бумажные сугробы. Спотыкаясь о твердые переплеты, проваливаясь по колено в книжные завалы, последний писатель-одиночка планеты Земля шел по следу ее последнего читателя. У писателя был острый слух: он услышал шелест перелистываемых страниц за сто километров. Ни вой ветра, ни шуршание печатной продукции, покрывшей многометровым слоем всю поверхность когда-то голубой планеты, не сбили опытного охотника с толку: всеядный любитель чтива был где-то здесь. Интересно, самец или самка? Самец опасней, самка проворней. Впрочем, какая разница: писатель уже зачитал целых девяносто девять читателей и, если не упустит затаившуюся добычу, то доведет число своих жертв до ста. И тогда он вернется обратно к своему письменому столу в скромной квартирке на сорок втором этаже небоскреба в обезлюдевшем Нью Йорке и сможет спокойно умереть, записывая свои гениальные мысли, пока последнее дыхание не оставит его.
Писатель, как застывший в стойке сеттер, ловил чутким оттопыренным ухом колебания воздуха, отравленного смертельным вирусом писательства. Ни звука. Долговязый, покрытый леопардовыми веснушками писатель прищурил выцветшие близорукие глаза, медленно поворачиваясь вокруг своей левой ноги и держа наизготовку скрученную в трубку рукопись. Его долг донести до потомков правду о катастрофе, уничтожившей человечество.
Внезапно на него накатил писательский зуд: он закусил губу и, напрягая все силы, пытался унять затрепетавшие пальцы. Тщетно. Судорога скрутила его измозженую фигуру. Руки лихорадочно искали в нагрудном кармане ручку. Глаза заблестели от сладостного предвкушения. Ручка выскользнула из дрожащих пальцев и затерялась в бумажном море. Сейчас, сейчас!.. Писатель выхватил запасное перо из брюк, и тут у него начался приступ...
Излив на чистый лист истомившие его фразы, писатель в изнеможении рухнул на шуршащий под ним пласт из чужих слов. Как сквозь сон, он услышал движение за спиной. С трудом повернув размягшее тело, придавленное рюкзаком с его творениями, он проводил взглядом убегающего широкими прыжками читателя. Знатный экземпляр! Надо же какая неудача: теперь его не догнать. Упитанный читатель развил такую скорость, что и гепард вряд ли успел бы за ним. Вожделенная добыча уходила за подкрашенный солнцем горизонт, сжимая в каждой руке книжку в мягкой обложке.
Придется начинать все сначала: выслеживать, ставить капканы из полных собраний сочинений с приманкой из криминального чтива, сидеть в засаде в книжной россыпи, не смыкая глаз. Мечтой писателя было взять читателя живым, запереть в клетке и кормить своими перлами: сначала издалека, потом все ближе и ближе, пока прирученный словоядный не возьмет корм из его, писателя рук. "Домашний читатель", - писатель усмехнулся своей неуместной шутке. Однако от неудачи у него разыгралась фантазия. Многие из его многочисленного племени пытались провернуть это, но нежные читатели хиреют в неволе и, вынужденные питаться однообразной пищей, впадают в тоску и умирают.
Чуткий нос писателя уловил едва различимый запах печеной картошки, и он ощутил, как он голоден. Запах привел его на заброшенную ферму, где бумажный покров был совсем тонок, и местами даже проглядывала забывшая плуг земля. На черной прогалине дымился костер. Около него грела озябшие руки смуглая девочка лет двенадцати. Бедняжка отбилась от стайки дислектов, решил про себя писатель.
- Можно присесть к огню? - спросил он.
- Если я скажу: "Нет", ты уйдешь? - в ее черных дерзких глазах отразилось пламя.
- Вряд ли. Но вежливость никогда не помешает. Что за книги ты жжешь?
- Не твои.
- Как ты догадалась, что я писатель? - он подкинул в огонь чьи-то стихи.
- По рукописи в твоей руке, по чем еще? Читатели питаются только печатным словом.
- Ты наблюдательная. Как тебя зовут?
- Хава. А тебя? - она показала ровные белые зубы и протянула ему обугленную картофелину:
- Хочешь?
- Хочу, - он впился в рыхлую обжигающую мякоть:
- Спасибо. Очень вкусно. Зови меня писатель.
- Но у тебя же есть имя?
- Было. Я его вытер из памяти. Для настоящего писателя важнее оставить после себя не имя, а мысли.
- Я не люблю писателей, - честно призналась Хава, накручивая на тонкий пальчик длинные черные волосы.
- Как можно не любить тех, кого не знаешь?
- Мои родители были читателями, - девочка погрустнела:
- Один такой же, как ты, зачитал их досмерти у меня на глазах.
Хава замолкла и спрятала лицо в круглые колени. Тягостная минута молчания затянулась. Писатель коснулся Хавиного плеча:
- Ты в порядке?
- Оставь меня в покое! Ты можешь быть просто человеком?
- Я и так человек.
- Чушь. Все вы, писатели, свалившиеся на нашу голову нелюди.
- Мне жаль твоих родителей, Хава.
- Жаль? Если бы я умела читать, я бы уже корчилась в конвульсиях.
- Я не хочу убивать читателя. Я только хочу, чтобы он прочел написанное мною. Раньше от этого никто не умирал. Все это интернетовская чума, - писатель смутился: вырвавшееся у него грязное ругательство было не для детских ушей.
- Послушай, человек! Я буду называть тебя человек. Зачем ты пишешь?
- Чтобы прочитавший задумался. Я писал еще до эпидемии, я не пишу, чтобы писать.
- А остальные?
- Есть разные. Не думаю, что геймеры, которые первыми подцепили эту заразу, создают что-то вразумительное. Но настоящий писатель не виноват, что его дар стал смертельным.
- Ты считаешь себя невиновным в гибели миллионов людей, вся вина которых - в умении читать?
- Разве это моя вина, что появился интернет? Извини, девочка. Что там, как бактерии в питательной среде, расплодились писатели? Что нарушилось экологическое равновесие, и поголовье писателей неуклонно росло, а численность читателей сокращалась? Дошло до того, что писатели стали читать писателей. Пищевая цепочка замкнулась. Все эти группы, литобъединения, клубы - канибализм чистой воды.
- Эти хоть не выходят на охоту, как ты. Никому не мешают, никого не убивают. Я заходила в дом к одному такому. Приятный дядечка щелкал по клавишам и даже не заметил меня. Ему никто не нужен, кроме ему подобных. А что хочешь ты?
- Донести людям правду.
- А они хотят ее? Я видела, как убегал от тебя бедный читатель. Если бы ты догнал его, то убил бы этой своей правдой. Кому это нужно?
- Мне. Правда не убивает. Убивают слова - но не моя вина, что они из-за вируса теперь смертоносны.
- Ты уверен, что в нем все дело?
- Если бы чокнутый анонимный писатель-программист не запустил вирус в сеть, чтобы превратить всех своих конкурентов в пассивных читателей, если бы тот не мутировал в нечто противоположное и неизлечимое, возможно, писательский зуд не охватил бы весь мир и не разрушил его.
- Глупый ты человек, - Хава разгребла пепел:
- Вот поешь еще. Посмотри вокруг, сколько уже написано вами и до вас - ступить некуда, а вы все строчите. Вы и правда больные. Зачем?
- Может вы, дислекты, или ваши дети прочтут и поймут.
- Забудь об этом. Никто больше никогда не откроет книгу.
- Тем хуже для вас.
- Ты сумасшедший.
- Не более тех, кто сидят сейчас, как зомби, у мониторов, расщепляя энергию слова для открывшего ее мальчика-индиго Алика Штейна.
- А ты знаешь, человек, что Алик до тринадцати лет был дислектом?
- Что с того?
- Через год наступит и мой черед. А ваше время прошло.
Ты свидетель конца книжного периода. Наступила новая эра.