Я вновь порвал те два крыла, что подарила мне судьба, весна, жизнь, ты... Не знаю, не хочу, я больше ввысь не полечу. Мне лучше дай гнилой костыль заместо двух, заместо неба, и пусть летит, звеня, монета в ладонь лакею про вино, которое во время Поста я буду пить. И брошу кости. В который раз не повезет. В который раз не удивлюсь. Спокойно подберу их с пола, перетрясу, перекрещусь, и передернется икона в углу, где вечные мольбы стоят всегда в очередях. Они устали от ходьбы, а тот, кто их туда запряг, давно ушел тропой незрячих, тропой глухих и безъязыких, но был задержан и расстрелян за пять минут до за границы отрядом вольных знатоков, что, четко зная все ответы, освобождают от грехов и от оков и от запретов...
А кофе стынет...
Я иду без крыльев, пешим, по аллее, и листья кружатся в бреду. Им не поют, их не жалеют. Они как я спешат к земле, хоть знают, что сожжет их дворник. В последний раз на вираже, туда, где падших встретят корни, предвестники скупой зимы оставят дымом свою роспись...
Огромный волк, сомкнув клыки, оберегает бычьи кости. Позавчерашний пир забыт, остались лишь воспоминанья, и вой над степью пролетит, добившись с эхом пререканий, пробудет может до утра, в обнимку с ночью продлевая сиянье звезд, побег ручья.... Но свора псов, истошно лая, испортит все, когда восход озолотит прищурый глаз, матерый волк к земле примкнет, но будет поздно...
Раз за час, по часу в год, а может реже, ко мне приходят корабли и отправляются на север, оставив семена мечты, которые я должен буду зарыть подальше от проблем и поливать слезами музы, уставшей от избитых тем. А после отпускать на волю, плоды своих бессонных лет, что, отродясь не зная крыльев, пойдут скитаться по земле...