Аннотация: Встречи в автобусе, любовь и разлуки, стихи...
АВТОБУС: ОСТАНОВКИ
ГРИША Они познакомились в тряском автобусе, что медленно вез их от Речного вокзала на Левый берег Москва-реки, туда, где стоял институт. Она сразу догадалась, что он с режиссерского - на библиотечном такие экземпляры не водятся, а этот был весь взъерошенный, петушиный, глаза навыкате и немного с сумасшедшинкой. На повороте их прижало друг другу, и он сразу охватил ее всю, точно раздел, и улыбнулся... Женским своим чутьем - хотя женского было в ней до обидного мало, и со спины порой принимали за мальчика, но она почувствовала: они будут близки. В тот момент она не думала о том, что беременна от другого, и те отношения еще не завершены, но просто подалась навстречу, и увидела наперед, что они будут вместе. Как? Сколько? Неважно, лишь бы не одиночество, не слезы, не пустота, маячившая впереди... Она чувствовала, что ее гонит вперед, как гончую в поисках следа - за тем единственным, который примет ее всю, такую, как есть, без лишних вопросов и выяснений. Этот ли, другой - неважно - лишь бы не быть одной, не мучиться своей инаковостью, непонятостью... Еще недавно она видела себя Наташей Ростовой и склонялась над раненым Андреем Болконским, потом вдруг Анной Карениной, бросающей все из-за любви, страстно любимой и разлюбленной... Потом случилась эта несчастная любовь к Мурату, разбившемся на мотоцикле, которого она зачем-то мучила и заставляла ревновать, потом этот мальчик, беременность - все промелькнуло в один год, как в фильме - где события целой жизни умещаются в один час.
...День был морозный - окна запотели, и сидевшие у окна продышали круглые дырочки, сквозь которые мелькали деревья, дома, повороты, какие-то трубы вдали, из которых валил дым... Привычный пейзаж, который она наблюдала ежедневно по дороге в институт, куда ехать сейчас было тревожно и страшно: встречать того, с кем было так сладко и так плохо, когда он сказал, что аборт все равно что насморк и что ребенок ему сейчас не нужен, и та резкая перемена в отношении к нему - от любви до отвращения, до тошноты, когда видела его... Как, почему так быстро произошли эти изменения? Ведь у них было много общего: и любовь к поэзии, и чувствование жизни и вдруг - физическое неприятие, чужеродность, почти ненависть...Издали она смотрела на него и видела то, чего не замечала раньше: сальные волосы, маленькие бегающие глазки, неприятную улыбку, плохие зубы... Она пыталась отыскать что-то хорошее, вспоминала их посиделки против его дома, на площади Восстания, их дрожь после первой ночи, стихи Вознесенского "Осень в Сигулде", которые он переписывал ей в тетрадь, но - ничего не получалось. Автобус встряхнул всех на последней остановке, и они вышли вместе, разговорились. Да, он был с режиссерского, на девять лет ее старше, в разводе, дочь, полный идей и планов... Сразу заговорил о любимых режиссерах и театрах, куда их пускают на просмотры - о Любимове, Ефремове, о Козинцеве и его "Гамлете" - она почувствовала его уровень, близость - и по духу и по крови: настоящий иудей, с орлиным большим носом, рыжими кудрями, высокий, нервный - ее типаж, и... заинтересованность в ней. ... Почему-то обратно тоже ехали вместе, в том же автобусе, и пошли к ней. Тогда были живы еще и бабушка и нянечка, и поэтому комнаты свободной не было, но он не растерялся: прижал ее к комоду и начал расстегивать кофточку... Потом она почувствовала его влажные, жаркие губы, и сказала про себя "Мопассан..." Да, это была мгновенно вспыхнувшая страсть, без признаков любви или нежности, и на мгновение мелькнуло: "и как это меня угораздило?".. Мысль о беременности и Андрее, который, как потом выяснилось, залезал на деревья и подглядывал за ней, разом покинула ее, и она думала только о предстоящем романе.
Скорость, с которой он закрутился, поражала ее саму - она не успевала следить за событиями, и главное: все никак не могла рассказать ему о своей проблеме - беременности. Вечера проходили у кого-то в гостях, в чужих комнатах и спальнях, последним их пристанищем стала квартира дальней родственницы, которая почему-то сочувствовала всем влюбленным и давала им угол. Там она наконец призналась ему во всем, а он, не остывший еще после объятий, воскликнул: так это же прекрасно! Никакого аборта, я его усыновлю! Итак, проблема решилась! И она начала любить этого растущего в ней малыша: гладила живот и разговаривала с ним, своим мальчиком... Назвать решили Евгением, или Евгенией - если девочка, однако прошла неделя, другая, и Гриша погрустнел. "Ты понимаешь, сейчас нам никак не нужен ребенок! Мы оба учимся, с жильем проблема - у меня старые родители, у тебя полон дом родни..." И уговорил сделать аборт - мол, потом, после института, родим! Знала бы она, чем это обернется для нее! .................................................................................................................. .................................................................................................................. .................................................................................................................... Теперь психолог говорит ей, что тот ребенок не может быть вычеркнут из ее жизни, что он старший брат ее детям, и должен "оттуда" заботиться о них. Она пытается усвоить это, увеличить свою семью еще на одну единицу и не корить себя за содеянное, но перед глазами - старая больница на Басманной, долгие переговоры с врачом, которая отказывалась "выскабливать" на 11-й неделе, потом этот фонарь на снегу и тени от него, она на акушерском кресле, долгое лечение в Железноводске и крики ребенка по ночам: "Мама, зачем ты убила меня?"... Гриша не появлялся - ни в больнице, ни после, в институте избегал ее. Потом она узнала, что это мама приезжала в институт и говорила с ним - да, мама любила ограничивать ее в друзьях и возлюбленных...Тогда - или чуть позже? - она пыталась травиться газом в ванной, но испугалась и открыла дверь... Кажется, только сестра и заметила, что в квартире чем-то пахнет... Однако прошло полгода, и они снова стали встречаться - на чужих квартирах, у каких-то актеров, со сценами ревности и попытками самоубийства - с его стороны. Что это было? Актерство? Или действительно, как он выражался: попал в западню? До сих пор помнит этот страх и ужас, когда он бежал в ванную с пистолетом в руках, и ее отчаянные крики не делать этого...А потом раздался этот звонок - от его жены. Как узнала номер? Запомнила, когда звонил Вам. И разговор... Двух женщин -бывшей и настоящей - разговор, который никуда не ушел, а так и стоит в ушах, каким-то дальним эхом... "Он вчера чуть не убился за меня!" - говорила она, жена отвечала: "а позавчера был у меня и на коленях умолял вернуться". Пауза.... Как выдержала? Не упала? Не умерла? Жена: - А давайте ему устроим очную ставку? В кафе, завтра? - И она - отчаянно: А давайте!
.....Почему-то в тот день стояла замечательно теплая погода, солнце просто слепило глаза - весна! Кафе было застекленное -все видно - столики, люди, или оно было открытое? Бог знает... Вот они и встретились - она и Валентина, простая женщина с затянутыми в пучок волосами. Она еще подумала: что он в ней нашел? А впрочем - крайности сходятся, и таких нервных, артистичных мужчин всегда тянет к женщинам совсем иного свойства - устойчивым, честным, прямым - такой она и была. И сразу расставила точки над "и", заявив, что ей Гриша не нужен, а Вам - да, так чтобы Вы знали и понимали, что за человек перед Вами. И до его прихода они успели перекинуться парой фраз и выяснить по дням, когда у кого он был и что говорил - все сходилось и походило на правду, от которой хотелось бежать на край света, но бежать было некуда, потому что уже подходил и он, виновник их встречи, и крыть ему было нечем, когда он увидел их обеих, мирно беседующих за столиком...
А потом она шла домой - прекрасная и свободная! Да-да, именно это чувство она и испытывала -свободы! От этой странной связи, в которой не было ни общего быта, ни совместных поездок, только постель и разговоры... Она вдруг вспомнила, как в том же автобусе встретила однажды Марка с режиссерского, и он начал рассказывать ей, как Гриша восторженно о ней говорил: чуть не до потолка прыгал! - какая она поэтичная, нежная, романтичная -девушка мечты! Да, теперь она припомнила, что все ее романы начинались именно с этого - с восторга: девочка-поэт, большеглазая, тонкая, как серна...и как потом все это сходило на нет, утекало в песок. Как, почему? Возможно, ее сильная привязанность, зависимость от них, желание каждую минуту быть вместе, рядом? "Травма детства, - говорит знакомый целитель, - ты не дополучила отцовской любви, недоласкана, недолюблена, лишена чувства защищенности, которое дает только отец..." -И что же теперь делать? -Прощать отца! И отношения с мужчинами наладятся... Прощать отца? Который сказал, что "после развода вы для меня умерли, не существовали"?
Долго не могла, пока случайно не нашла его письмо маме, когда дело уже шло к разводу и он пытался как-то договориться, объяснить, как нужен им, детям. Пока не прочитала вот эти строки - про себя: "...удивляюсь, но Леночка так рада моим приездам, прямо вся дрожит, прижимается к лицу: папочка, папочка...! А как рада была лошадке, что я привез ей на дачу..." И пока не вспомнила эту лошадку, с которой не расставалась.. Значит, любил, не хотел уходить...не сложилось.
И она начала пестовать в себе эту отцовскую любовь. вспоминать, как он подбрасывал ее к потолку, а значит, любил бы и дальше, хотя характер у него оказался тяжелый. Это они с сестрой узнали уже потом, когда встретились с ним спустя 18 лет...
В память о Грише осталось вот это стихотворение: ***
Листва шумит о чем-то и тревожит,
Мой бедный ум не в силах все понять,
Веселых губ я не увижу больше
И никогда не буду целовать.
И никогда не встречу Вас с улыбкой.
И не обижу шуткой Ваших глаз.
Ко мне придет с листвой опавшей, зыбкой
Мой новый друг, не знающий про Вас.
Я рассказать, пожалуй, не сумею,
За что я так, с тоской, любила Вас,
Как пред Джокондой я при Вас немею, Во сне свиданья незаметен час.
Тогда она много читала Ахматову, бредила Цветаевой, своего голоса не имела - искала, но предчувствие новой любви уже было... Хотя любила ли она Гришу? Да нет - пусто в сердце. И забыла его быстро, как нечто преходящее, необязательное в своей жизни, и когда встретила его много лет спустя, ничего не дрогнуло в ней -как будто и не было этих безумных ночей, восторгов, страха потери... Теперь он работает режиссером в каком-то провинциальном театре, женат на той молоденькой девушке, которую увидела однажды в автобусе, с ним в обнимку, и все поняла. Вспоминает ли он ее? Как любил смотреть на нее во время объятий, обязательно включал свет, а потом спрашивал: ведь тебе хорошо было, да? И она, закрыв глаза, отвечала: Да-да.. хотя все происходило так стремительно, что она не успевала ни осознать, ни ощутить того, что ожидала, и уже начинала думать, что скажет дома?.. На тот случай у нее была подруга Ленка, которая тоже крутила роман с женатым человеком, причем, много старше ее, и часто в его рабочем кабинете, и обе они постоянно врали дома, выгораживая друг друга: если что, я была с Ленкой, ночевала у Ленки, и это работало. "Скорее всего, нет, не вспоминает, - подумала она без всякого сожаления, - ведь и она вспомнила его случайно, увидев на Речном вокзале этот старый автобус..."
АНДРЕЙ В ней была удивительная смесь двух древних кровей - греческой и еврейской. При этом легкость, почти невесомость балерины, греческий профиль и извечная еврейская грусть в глазах. А соблазняла - хотя никогда не делала этого осознанно - кого чем: стихами, взглядом, даже ногами - не слишком ровными и худыми. Да, как ни удивительно, но однажды Андрей признался, что влюбился в нее из-за ног! Тонких, длинных...мигом дорисовал остальное - и вот они уже самая неразлучная пара на первом курсе, за которой ревниво следили сотни других глаз - ведь мальчиков на библиотечном было до неприличия мало! Возможно, и сглазили... Уж слишком хорошо все было: оба москвичи, из интеллигентных семей, влюбленные в Вознесенского... Вспомнилось, как поехали на картошку - тоже в автобусе, где ее растрясло и затошнило, и Андрей заботливо ухаживал за ней... А потом уехал на три дня в Москву. Тогда-то она и пошла в домик к мальчишкам. И захватила тетрадку со стихами, и читала их Вене - первые свои стихи о любви... О, знала бы она, чем это кончится! Что мужчины и коварны и ревнивы, не хуже женщин...Тогда-то и пролегла первая трещина в их отношениях - ревность, недоверие... После, после об этом!
МУРАТ
....Ее сердце еще долго было с Муратом - "желанный" -в переводе с татарского - первым ее мужчиной. Он умирал, а она не понимала этого, все еще тянулась к нему, звонила, хотела приехать, а он все реже брал трубку, все реже ждал... После аварии на мотоцикле, он с каждым днем терял силы. Она же готова была быть его нянькой, сиделкой, возлюбленной, женой - все в одном лице. Они познакомились в Боткинской больнице - она навещала там свою маму, а он, однажды увидев ее, влюбился. Кажется, мама и познакомила их, сказав ей, какой милый и начитанный этот молодой человек. Он лежал в соседней палате, а коридорчик у них был общий, и проводив маму, она встречалась с ним.
И у двери больничной белой чересчур Ваша тень тонка. И слабеют мои колени,
Ваше солнце - моя судьба...
Тогда ей было семнадцать - возраст, когда душа живет в предчувствии великой любви - единственной и на всю жизнь - и уж конечно не к больному татарину, который едва ходит и пугает всех нездешней бледностью. Однако он был настойчив, и однажды, в предбаннике, обнял ее и поцеловал. Она впервые ощутила этот незнакомый привкус мужских губ... сначала не поняла, нужно ли ей это? Приятно ли? А он почему-то сказал "спасибо"... Она убежала с этим новым чувством и знанием, не спала ночь, вспоминая и пытаясь понять, что с ней происходит? Какая-то непривычная волна охватила ее, как будто она вошла в новые воды, в которые прежде не входила, и от этого было и страшно и сладко...
Эти стихи она отыскала в старой тетрадке, еще ничего не зная ни о любви, ни о страсти, но разве душе не ведомо все это?..
*** Мне грустно, оттого что я одна,
что ты меня не видишь и не знаешь,
как я в семнадцать лет от всех тая,
ношу с собой тоску, не забывая из горестных минут -ни самой горькой,
ни самой одинокой, ни больной,
и знаю, что сейчас затишье только, и сто разлук отмерено судьбой. Я знала наперед, что легким счастьем ни перед кем , увы, не похвалюсь,
что горечь неминуема, а страсти мне черным факелом осветят путь...
Кому она это писала? Кому прочтет? Да и будет ли такой человек в ее судьбе, которому станет интересно ее прошлое?.. Тогда, в 17, все казалось туманным, далеким и в сущности невозможным для нее. Это чувство, что у нее никогда не будет обыкновенного человеческого счастья - семьи, детей - преследовало ее с детства. Потом, много лет спустя она встретит такого - еще в большей степени, чем она, не от мира сего, которому все это будет и понятно и близко, и который на несколько лет станет ее половинкой...Случайно - выпало - письмо от него, февраль 2007: "Письмо придет нескоро. Возможно, ты многое забыла. Все-таки хочу извиниться. Время было 12 дня, всегда тяжелое для меня. Еще зима и солнце. Я ночная букашка. Правда, ты не дослушала: что в итоге ты мудрее. Вера, Любовь, Надежда - единственная возможность жить.
Овечка... О стихах: большинство - сильные. Есть очень, многое нравится. В общем, ты в таком "потоке", что завидки берут, а за тебя радуюсь".
Да, письмо отправил только в августе, а тогда, зимой, она больше часа стучала и звонила, чтобы открыл дверь - не открыл... Потом больница, Кащенко и через три года - смерть... ................................................................................................
А пока начались встречи с Муратом. В тот год она не поступила в институт Культуры и работала в библиотеке иностранной литературы, тогда еще под руководством Рудомино: это нужно было для справки, чтобы вернее поступить на библиотечный. Работала она в книгохранилище, которое напоминало ей фабрику с длинными конвейерами, вдоль которых снуют работницы в платках и халатиках. Им тоже выдали черные халаты, и они бегали вдоль железных стеллажей с книгами и подшивками журналов Phisical Revue, который чаще всего и спрашивали. Новшество заключалось в том, что в хранилище имелся лифт - маленький подъемник, в котором приходили из читального зала требования читателей. По этим требованиям и подбиралась литература. Жила она тогда на Соколе, на улице Тухачевского, а Мурат на Профсоюзной, поэтому путь был неблизкий. Почему-то она помнит, что встречались они зимой, и всегда, когда бы она ни шла к нему, шел снег. Все кругом белое - и дорога, и газоны, и проезжающие мимо автобусы, и только у его дома, где протоптана была тропинка к подъезду, виднелся черный мокрый асфальт. Он жил на пятом этаже, в доме без лифта. Но тогда она взлетала легко, не замечая этих этажей - дом 5, квартира 32 - надо же, всплыло... Открывала всегда его мать - полная татарка, и молча уходила на кухню. Она же сразу проходила к нему. У Мурата был поврежден позвоночник , поэтому он мог только стоять или лежать -сидеть не мог. Вообще, он многого не мог - ни гулять, ни работать - ничего... Он был бледен всегда мертвенной бледностью, а глаза - черные татарские глаза с длинными ресницами, казались огромными и смотрели на нее с легкой улыбкой, и - ну да, наверное, - нежностью. Он почти сразу ставил музыку и выключал свет. Подходил к ней, и они целовались...Под "Шербурские зонтики" - это была его мелодия: негромкая, нежная, как он сам. В пору своего семнадцатилетия она как-то не задумывалась о реальной любви с реальным мужчиной - ей вполне хватало того, что происходило в ее воображении с воображаемым возлюбленным - героем романа Вронским или актером Лановым, все остальное было как во сне, зыбко, и не очень понятно - нужно ей это или нет? Тем не менее, она ощущала, что входит во взрослую жизнь, которой еще не было у ее подруг. И о которой она могла поведать только в стихах.
*** Мне музыка в твоем открылась взоре - трагичная, как солнечный закат,
и светлая, как утренние зори и вешний сад. Ты ей наполнил мертвый и недвижный воздух. Вальс - таинственный и непонятно сложный,
ты расплескал, с тоской его смешав.
И чей-то голос - детский и несмелый
мне арию высокую пропел,
и мне послышалось в ее словах незрелых все то, что ты мне высказать хотел...
О, нет, ни Мастер, ни Маргарита еще не были читаны, но уже угадывалась их судьба - их разлука - их невозможность существовать в этом мире, полном разъединения и зла. Мастер появится, когда ей исполнится 38. В самый тяжелый период ее жизни, когда жить не хотелось, и позади была и психушка и много всего остального... Он стал Мастером во всем - в жизни, в поэзии, в полном ее приятии и любви... А пока Мурат - нежный, немощный, тонкий, как струна, звенящая в ночи...
Часто она ездила к нему с работы, из Иностранки, где работала в паре с Валей Мониной - молодой и веселой, недавно вышедшей замуж, и любившей с мужем ходить в кино. Жили они загородом, и поэтому, чтобы успеть на последнюю электричку после сеанса, она сбегала пораньше с работы. Приходилось ее прикрывать. Вообще, жизнь в библиотеке была очень веселая, несмотря на эти черные халатики и почти пустое книгохранилище. Иногда они сбегали в читальные залы, где сидели солидные люди с подшивками иностранных журналов, кандидаты и доктора наук. И посмотрев на их серьезные лица, прыскали со смеху и убегали. Эту веселость, ничем не объяснимую, они несли потом в хранилище и хохотали там без причины -просто от молодости и радости жизни. Обедать бегали в кафетерий напротив - в высотку на Котельнической, что рядом с Иллюзионом, где она пересмотрела всю зарубежную классику.
....Однажды Мурат позвонил ей на работу и пригласил к себе. Эти приглашения становились со временем все реже и реже - причина была в его нездоровье, больном кишечнике. Кровавый колит изматывал после горы антибиотиков, которыми ему сожгли все внутренности, как он говорил. После той злосчастной аварии на мотоцикле. Когда он мчался на свидание к девушке...
Тот вечер был какой-то особенный. Он нервничал, потом зажег свечи, обнял ее... И впервые сказал, что любит ее. У нее сразу закружилась голова и кружилась до самого вечера, когда она шла от кинотеатра Волна до своего дома. Мимо пустых гаражей, по пустырю, через Октябрьское поле - район был новый и еще не совсем отстроенный. Так вот: она не шла, а летела, не чувствуя под собой ни ног, ни земли, словно ее и не было, точнее - она сама вращалась под ее ногами - впереди только путь и Луна. Домов не видать. И дышалось как-то легко, и все плыло - и она, и мир вокруг, и главное дорога. Тогда она и поняла, что это значит - земля плывет под ногами - она и правда плывет и несет тебя! И впервые в жизни она почувствовала себя счастливой!... Пришла домой и долго не могла уснуть: какое странное слово - "люблю"... Ее любят! Ее любит такой прекрасный, умный, нежный человек! Понимает, ценит ее стихи -все сошлось в этом признании - и ее ожидание и неожиданность. И радость, что и у нее возможно счастье. ....Однажды он попросил ее раздеться. Никогда еще ни один мужчина не видел ее в нижнем белье! Да собственно и белья-то нормального не было - все она донашивала чужое. И когда он увидел ее старенькую рубашку на узких бретельках, то даже улыбнулся, и поскорее прикрыл ее... Тут и она впервые заметила, что рубашечка эта в заплатках, а кое-где и в дырочках. Но она так любила ее - бабушкину, шитую-перешитую, фланелевую, мягкую, нежного кремового цвета, что и не думала ни о какой другой!
С того дня и стала просить у мамы новую комбинацию, и кажется, сестра отдала ей свою - бежевую, с кружевом.
Они все еще не были близки, и она оттягивала этот момент как можно дольше, словно ждала какого-то знака или срока... И вот ей минуло 18. Стоял март - весна, любимое время года: все пело и в ней и вокруг. Все кругом были влюблены, и сестра ее старшая тоже встречалась со студентом из Бауманки, и он оставался у них ночевать на полу, и они подкрадывались и обмазывали его зубной пастой. А он хватал их и прижимал к себе! Хохот стоял!....И она была уверена, что отношения его с сестрой чисто платонические, пока вдруг не узнала, что сестра беременна и будет рожать... Все ее установки, что близость возможна только в браке, полетели в тартары...Мир перевернулся. Сестра, ее родная сестра, с которой они говорили обо всем, ничего не скрывая, так обманула ее! Мама в то время была в командировке, в Душанбе, и потому - воля вольная! Каждый вечер они садились втроем ужинать -сестра, ее возлюбленный и она. И каждый вечер начинался с одного и того же вопроса: -Иринка, ты выйдешь за меня замуж? Сестра отвечала: -А вот как Ленка скажет, так и будет. И она в смятении каждый раз мучительно решала -да или нет? Тот это человек или нет? И один вечер говорила "да", другой - "нет". А у них, значит, все уже было сговорено! Это они над ней так потешались!
. Теперь, когда она узнала, что сестра беременна, и значит, они были близки, мир перевернулся - все можно! Нет никаких ограничений! Для нее это и был тот самый знак, которого она ждала: значит, можно и ей! И в тот же вечер поехала к Мурату и все произошло...Из-за его немощи и мужской слабости, долго и мучительно. Обоих трясло, и он, беспокоясь о ней, накапал ей корвалолу и вызвал такси. Кажется, таксист что-то понял и утешал ее, шутил... Дома она ничего не сказала: лежала всю ночь с открытыми глазами и думала. Думала о том, что теперь все переменилось - она стала женщиной, и отныне главное ее назначение - дарить радость мужчинам. О себе почему-то не думалось, но о других - тех, кто будет нуждаться в ее близости и ласках. Несмотря на этот непростой опыт - то, что ее тайное, было открыто и познано другим человеком, мужчиной, жизнь как-то текла дальше...После весны наступило лето, экзамены, и она наконец поступила. Началась новая, студенческая жизнь. Мурат был важен, но уже не так как прежде, виделись они реже, близости практически не было, так как он боялся ее беременности. И однажды дал понять, что они должны расстаться - что нормальным мужем и отцом он быть не может, и не хочет калечить ей жизнь. Тогда она это не услышала, а поняла только одно: ее больше не любят. Она не хотела в это верить, надеялась, что можно что-то вернуть, только нужно хорошенько поговорить, объясниться, сказать, что ей неважно, здоров он или болен, главное -быть рядом, вместе - ведь не могла же уйти любовь? Она унижалась, приезжала без звонка, и ждала у двери - ей не открывали. Тогда-то, идя мимо Яузы, поздним вечером на мосту, и появилась идея - прыгнуть и конец мучениям... Вода манила, притягивала, как омут, и все казалось так просто: вот ты прыгаешь, и сразу уходишь в эту непроглядную тьму, дно бездонное, тонешь - потому что плавать не умеешь, и ничего нет - ни страданий, ни одиночества... Останавливала мысль о посмертных мучениях для самоубийц - откуда-то уже знала об этом, как и о карме, которая сильно ухудшится...
СНОВА АНДРЕЙ В институте все закрутилось - учеба, студенты, и Мурат, ее Муратик, уходил все дальше и дальше - на второй, третий план...Что происходит с ней? Неужели любовь уходит вот так -тихо, почти неслышно? Она, столь любившая, написавшая свои первые стихи о любви -ему, Мурату, готовая жить с ним, больным и ходить за ним, как нянька, где это все? Почему это тает, как снег, и не удержать в руках, в сердце, в душе?.. И она уже ловит на себе взгляды других мужчин, и вот уже один студент хочет проводить ее до дома, заходит -раз, другой, а потом остается на целый нескончаемый вечер... и будут стихи, много-много стихов Вознесенского, которые он переписывал ей в тетрадь. Особенно почему-то запомнилась "Осень в Сигулде" - это было их состояние, их ожидание, поражение, любовь...
Я знаю, что мы повторимся в друзья и подругах, в травинках, нас этот заменит и тот -- "природа боится пустот"...
Стихи эти звучали как стук вагонных колес, их нельзя было забыть -ни днем, ни ночью:
Мы -- люди, мы тоже порожни, уходим мы, так уж положено, из стен, матерей и из женщин, и этот порядок извечен...
И еще это странное совпадение имени - Андрюша: "Андрей Вознесенский" -- будет, побыть бы не словом, не бульдиком, еще на щеке твоей душной -- "Андрюшкой",
Спасибо, что в рощах осенних ты встретилась, что-то спросила и пса волокла за ошейник, а он упирался, спасибо,
Я ожил, спасибо за осень, что ты мне меня объяснила, хозяйка будила нас в восемь, а в праздники сипло басила пластинка блатного пошиба, спасибо.
Да, была эта общая благодарность за встречу - что не разминулись, нашлись, что чувствовали так едино, похоже... И была эта странная дрожь - до сих пор незабываемая: от страха перед любовью, перед нахлынувшим на обоих одновременно -что это будет? Как? И как сидели перед его домом на площади Восстании, дул ветер, было холодно, и даже он не мог согреть ее и отвести чувства надвигающейся беды.... А потом случилась задержка, беременность, Андрей исчез почти мгновенно - с Вознесенским, осенью, с встречанием-провожанием, а когда она все-таки вызвонила его, сообщил о своем решении -избавиться от ребенка, который ему не нужен... Она тогда сразу ухнула как в пропасть в свое одиночество, непринятость, дома от всех скрывала, кроме сестры, у которой был надежный тыл и которая грозилась все сообщить матери... Почему зима, снег, почему тает все, что было так прекрасно, едино, почему не удержать то, что уходит, просачивается сквозь пальцы? Точно разорван занавес -так и они кинуты в разные стороны, в яму, в топку, и не слышат друг друга, как глухонемые. Каждая машина стала для нее теперь поездом Анны, и она шарахалась от них, как от черных кошек, боясь ступить за черту... Пока не появился в автобусе Гриша.