Аннотация: статья о роли внутреннего монолога в творчестве Достоевского и его страсти к игре на рулетке
РОЛЬ ВНУТРЕННЕГО МОНОЛОГА В РОМАНЕ ДОСТОЕВСКОГО "ИГРОК"
(моя курсовая работа на 3-м курсе МГИК, переработанная в 2019 году)
"Тот, кто хорошо говорит,
плохо действует,
и потому выразить себя герою словами нельзя.
Чем больше он будет говорить,
тем меньше ему будут верить"
ЛН Толстой
Роман Достоевского "Игрок" построен в виде исповеди главного героя. По сути это и есть - исповедь, то есть внутренние монологи,* из которых слагается "я", личность, с которой нам предстоит прожить небольшой, но важный отрезок его жизни. Причем, Автор следит за "исповедующимся" со тщанием настоящего цензора, вникая во все тонкости состояния своего героя. Монологи игрока - это постоянный спор и с самим собой, и с целым светом; спор, цель которого - доказать себя человеком, любой ценой возвыситься в глазах окружающих.
Видимо, поэтому мы встречаем здесь и внесение слов воображаемого собеседника, и различные разъяснения, и оправдания себя и своих поступков. Это и самоанализ героя и анализ чувств окружающих, постоянное выяснение взаимоотношений героев, угадывание их намерений и затаенных мотивов поведения.
*
Из энциклопедического словаря: "Внутренний монолог имитирует устную речь персонажа, непосредственно рождающуюся в данный момент времени, поэтому часто имеет нелинейный характер: он отражает душевное состояние персонажа как поток чувств, образов, воспоминаний, в котором могут отсутствовать логика, смысловая и синтаксическая упорядоченность. Впечатления, скачки ассоциаций, мысли, переживания, ощущения героя переплетаются, сливаются в единый поток внутренней речи, где сознательное нередко неотделимо от бессознательного".
сюжетные подробности главный герой - Алексей Иванович - домашний учитель в семье генерала Загорянского, Полина, в которую он влюблен - падчерица генерала, который ждет большого наследства от "бабушки", что должна умереть в Москве, но никак не умирает
подробности написания романа Достоевский поехал в Висбаден со своей возлюбленной Аполлинарией Сусловой и вдрызг проигрался там на рулетке, потратив и деньги Сусловой. Чтобы расплатиться с долгами, он заключил контракт с издательством написать в кратчайшие сроки новый роман "Игрок", а чтобы поскорее справиться с этим, взял юную стенографистку Анну Григорьевну Сниткину - будущую жену писателя. Вскоре после свадьбы они отправились в Баден-Баден, где история повторилась: он снова проигрался, а Анна Григорьевна на себе испытала все последствия этого страстного увлечения. После этого случая писатель дал своей жене обещание не играть больше, и действительно не играл последние десять лет своей жизни.
Таким образом, игрок - это отчасти сам Достоевский, а Полина - его бывшая возлюбленная Полина Суслова, такая же гордая, истеричная и неприступная, как и героиня романа.
Достаточно вспомнить эпизод, когда игрок достает для Полины выигранные им 200 тысяч франков, чтобы она могла кинуть их в лицо господину Де Грие, но та из гордости, не желая принять их даром, проводит с героем ночь - то есть как бы расплачивается. В этом весь ее характер, почти списанный с Сусловой.
словечки игрока
Из эпитетов преобладают: смешной, безобразный, нелепый, страшный, фантастический, странный
слова-догадки: может быть, кажется, как будто, вероятно
глаголы: одно из любимых -школьничать, страдать, винить, оправдывать, шпионить, высунуть ей (судьбе) язык, дать щелчок, выйти молодцом...
Слова эти неизменно сопутствуют герою, собственно, они неотделимы от человека, говорящего о самом себе подобным образом: "Вы понимаете, почему на меня нельзя сердиться: я просто сумасшедший" (с.314). ** Или: "Вот уже два дня прошло после того глупого дня... И какая все это беспорядица, неурядица, глупость и пошлость, и я всему причиною!" (с.318).
1.
Внутренние монологи у Достоевского это не просто рассказывание себя, но скорее попытка - как можно более подробно - объяснить свои переживания и ощущения. Любопытно, что объяснения эти всегда неоднозначны и распадаются на несколько вариантов, из которых мы вольны выбирать любое:
"Ощущал я только какое-то ужасное наслаждение - удачи, победы, могущества - не знаю, как выразиться. Мелькал передо мною и образ Полины". Именно в этом подбирании слов для наилучшего выражения себя и проявляется не только характер главного героя, но и метод Достоевского, как психолога.
Постоянная растерянность, раздвоенность героя, невозможность точно определить, что же именно он чувствовал, зависит, возможно и оттого, что у Достоевского всегда была "бездна идей и вариантов в области сюжета. От вариативности сюжетной происходит и вариативность чувственная", - как пишет Борис Мейлах ("Талант писателя и процессы творчества". Л.. 1969).
Он замечает, что Достоевский давал своим героям возможность "раскрываться, не давая окончательного решения". Это приводит к тому, что внутренне монологи не проясняют картины душевной жизни героя (так чтобы мы могли воскликнуть: ага, вот оно в чем дело!) , а напротив - усложняют, делая ее многоплановой, мозаичной, и причиной тому не только противоречия героя, но и неокончательность решения самого Автора.
** далее и везде цитата по Собранию сочинений в 10-ти томах. М., Худ.лит., 1956, том 4.
Таким образом, откровенность Алексея Ивановича на самом деле откровенность кажущаяся, а запутанность в чувствах так и не распутывается до конца - ни самим героем, ни читателем.
2.
Задумав "Игрока", Достоевский писал Страхову в Рим в 1863 году: "Я беру натуру непосредственного человека, однако же многоразвитого, но во всем недоконченного, изверившегося..." В силу этого Алексей Иванович постоянно попадает в нелепые, исключительные обстоятельства, однако же благодаря своей "многоразвитости", прекрасно понимает и себя, и окружающих его людей, и смотрит на события, происходящие лично с ним, как бы со стороны, что присуще каждому рефлексирующему человеку.
"Если бы не дума о Полине, то я просто бы весь отдался одному комическому интересу предстоящей развязки и хохотал бы во все горло", - признается он. Герой прекрасно понимает всю низость, пошлость своего увлечения игры на рулетке, но как человек безвольный, без определенных занятий, ничего не может, да и не хочет менять в своем положении. "Я просто сгубил себя! Если бы они знали, до какой степени я сам понимаю всю омерзительность теперешнего моего состояния, то, конечно, уж не повернулся бы у них язык учить меня" (с. 423).
Жена Достоевского, Анна Григорьевна, вспоминала в дневнике за 1867 год, что Федор Михайлович после рулетки "говорил, что он меня недостоин, что он подлец, а я ангел, и пр., и пр., невозможные вещи". Одна идея, как и у "Игрока" "из его ума не может никоим образом исчезнуть (вырваться) - идея, что он непременно разбогатеет через рулетку". Вот что по этому поводу говорит герой романа: "Тут дело в том, что один оборот колеса, и все изменится... Что я теперь? Zero. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь начать жить! Человека могу обрести в себе, пока еще не пропал!" (с.423).
Может ли воскреснуть человек, которым владеет некая безудержная страсть? Думается, что и сам герой понимает всю абсурдность своей идеи, однако же перемениться, начать действовать с точки зрения разумности, высшего начала в себе, то есть Бога, ему никак не хочется. Буквально все восстает в нем против этой самой разумности. Как и многим героям Достоевского, ему хочется сделать вызов разуму, высунуть ему язык, нашкольничать.
"Но я по какому-то странному своенравию, заметив, что красная вышла семь раз кряду, нарочно к ней привязался. Я убежден, что тут наполовину было самолюбия: мне хотелось удивить зрителей безумным риском..."
Страсть к игре, идея выиграть идет вначале от рассудка, но затем полностью превращается в "самостоятельное хотение". Версилов говорит: "Знаете, мне кажется, что я весь точно раздваиваюсь, точно подле нас стоит двойник, вы сами умны и разумны, а тот непременно хочет сделать подле вас какую-нибудь бессмыслицу, и иногда превеселую вещь. Бог весть, зачем, то есть как-то нехотя хотите, сопротивляясь, из всех сил хотите".
Когда Полина посылает Алексея Ивановича "исполнить дурачество", то он сам признается: "Когда я стал подходить к баронессе помню, меня самого как будто что-то подзадорило" (с.318). И далее: "но во мне родилось какое-то странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок, выставить ей язык".
Эти выражения "дать ей щелчок", "выставить ей язык" придают признанию Игрока оттенок школьничества, почти детского вызова судьбе, а значит и Богу. Кириллов доказывает: "Кто убьет себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас бог станет". Снова дерзость, почти сатанинская -чтобы стать Богом, никому ничего доказывать не надо: Бог отдает Себя в жертву за кого-то, а не для того, чтобы страх убить.
Многим героям Достоевского присуще самостоятельное хотение, экспериментаторство от любопытства, Адамово: съесть запретный плод, дабы стать как боги.
Ради этого любопытства высшего порядка - что за чертой и смогу ли я прейти, идут герои Достоевского против рассудка и против совести. "Рассудок, господа, - пишет подпольный человек, - есть вещь хорошая, это бесспорно, но рассудок есть только рассудок, а хотение есть проявление всей жизни, т.е. всей человеческой жизни, и с рассудком и со всеми почесываниями". Как видим, о духовной вертикали здесь речи не идет: человек сводится к горизонтали - рассудку и "почесываваниям", то есть, желаниям, чувствам, хотениям.
3.
Герой "Игрока" - натура глубоко противоречивая, одна откровенность которого тут же перечеркивается последующей. Достоевский писал: "Психология - палка о двух концах". Поэтому никакой поступок героя Достоевского нельзя объяснить однозначно. Любил ли Алексей Иванович Полину? И вообще можно ли одним словом "любовь" обозначить чувства игрока к его избраннице?
"Я только Вас везде вижу, а остальное мне все равно. За что и как я Вас люблю - не знаю. Знаете ли, что, может быть, Вы совсем не хороши? Представьте себе, я даже не знаю хороши ли Вы, или нет, даже лицом? Сердце, наверное, у Вас нехорошее, ум неблагородный; это очень может быть", - признается он Полине. Понятно, что это и любовь и страсть со всеми ее крайностями одновременно. Сколько раз он сам себе задает этот вопрос: "Люблю ли я ее? И еще раз не сумел себе ответить. То есть лучше сказать, я опять в сотый раз ответил себе, что я ее ненавижу!" Ненавидит, возможно еще и потому, что чувствует ту огромную разницу, что существует между ними: он - всего лишь человек "из свиты" генерала, учителишка, она - падчерица, а следовательно и возможная наследница большого капитала. Поэтому это больше похоже на фатум, рок, наслаждение от рабства....
При этом вся внутренняя жизнь героя посвящена анализу своих чувств к Полине. С почти маниакальным наслаждением он фиксирует малейшие изменения этой любви-страсти: "Клянусь, мне было жаль Полину, но странно, - с самой той минуты, как я дотронулся вчера до игорного стола и стал загребать пачки денег, - моя любовь отступила как бы на второй план. Это я теперь говорю, но тогда я еще не замечал всего этого ясно. Неужели я и в самом деле игрок, неужели я и в самом деле так странно любил Полину? Нет, я до сих пор люблю ее, видит бог! А тогда, когда я вышел от мистера Астлея и шел домой, я искренне страдал и винил себя".
Смешно, почти по-детски звучит это оправдание. Винил, и оправдывал одновременно. Он как ребенок, любуется собой, словно говоря: "Да, я виноват, но я такой, что же я могу поделать?"
Отношения, когда раб ненавидит своего господина, часты для любви, впрочем, в любви редко бывают равные партнеры - обычно кто-то позволяет себя любить, а второй периодически бунтует.
"Что же, я не виноват, что м-ль Полина бросила мне целой пачкой в лицо и еще вчера предпочла мне мистера Астлея", - это слабая отговорка непонимающего, или нет -в глубине чувствующего, что Полина - лишь причина, для чего ему нужны были деньги; это подлое такое сознание, в котором он сам себе боится признаться, что с деньгами Полина сможет на него по-другому смотреть, что с деньгами все переменится. Полина для него - это высший критерий, на который он хочет равняться. Именно ей он хочет доказать, что может еще быть человеком, что он еще не погиб, но может "вновь возродиться, воскреснуть".
Желание "выйти молодцом" у него настолько сильно, что заглушает голос рассудка и приличья: "Если я, например, исчезаю перед нею самовольно в ничто, то это вовсе ведь не значит, что перед людьми я мокрая курица и уж, конечно, не барону бить меня палкой". "Мне хотелось над всеми ними насмеяться, а самому выйти молодцом. Пусть посмотрят. Небось!" - здесь опять проглядывает эта идея-фикс: доказать себя человеком -и им всем, и ей, выскочить, сошкольничать. Подобные крайности были свойственны и самому Достоевскому. Анна Григорьевна вспоминает, что у Ф.М. "всю жизнь была привычка сначала огорчить человека, а потом сильно обрадовать. Федя, прощаясь, говорил мне, что любит меня бесконечно, что если б сказали, что ему отрубят за меня голову, то он сейчас бы позволил, - так он меня сильно любит". Как это перекликается с монологом Алексея Ивановича, где он говорит: "А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы на Шлангенберге, на модном пуанте, она действительно сказала мне: "бросьтесь вниз", то я бы тотчас же бросился, и даже с наслаждением", - здесь явная перекличка с искушением Иисуса в пустыне ("если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею" (Мф. 4:6) и ответ Иисуса: "написано также: не искушай Господа Бога твоего" (Мф. 4:7).
Еще из воспоминаний А.Г. Достоевской: "Вот ты смеешься, Анечка, - заговорил виноватым голосом Ф.М. - а подумай, какое могло бы произойти несчастье. Ведь я в гневе мог задушить тебя. Вот уж именно можно сказать: бог пожалел наших деток". Сам Достоевский пишет в письме от 17 июня 1866 г. А.В. Корвин-Круковской: "Знаете ли добрая моя А.В., что до сих пор мне вот этакие эксцентрические и чрезвычайные вещи даже нравятся. Не гожусь я в разряд солидно живущих людей!"
4.
Чем больше углубляешься в изучение монологов героя "Игрока", тем более удивляешься: оказывается, игрок, - что так не свойственно мужчинам - обожает выяснение отношений! С каким-то сладострастным наслаждением он акцентирует свое внимание на унижении, которое испытывает от Полины, причем делает это с мнительным и назойливым вниманием к мелочам. Поэтому внутренние монологи у Достоевского это не только самокопание героев, но и "копание" в словах, поступках интересующих их лиц - что она сказала, как посмотрела, что думает. "Угадыванию" чувств и слов окружающих его людей посвящена почти вся внутренняя жизнь игрока. Недаром Полина говорит ему: "Вы очень верно угадываете" (с.285).
В монологах героя часто встречаются такие выражения, как "я подозреваю", "я не могу предположить", "но я заметил, "все это надо было угадать, во все проникнуть", "генерал посмотрел на меня с неудовольствием", "но мистеру Астлею мой спор с французом, кажется, понравился". Часто повторяются выражения: мне кажется, мне показалось, разумеется, она сделала это нарочно.
Эти постоянные догадки и предположения придают внутренним монологам героя глубокую напряженность: поневоле читатель входит в его внутреннюю жизнь, находя и в себе нечто похожее - ведь каждому из нас приходится что-то додумывать за собеседника, угадывая или опережая его мысль, иногда заранее извиняясь или мучаясь возможной развязкой.
Алексей Иванович буквально перевоплощается в Полину, думая за нее, угадывая малейшие изменения в ее мыслях и чувствах:
"Все это она удивительно понимает, и мысль о том, что я вполне верно и отчетливо сознаю всю ее недоступность для меня, всю невозможность исполнения моих фантазий, - эта мысль, я уверен, доставляет ей чрезвычайное наслаждение, иначе могла ли бы она, осторожная и умная, быть со мною в таких короткостях и откровенностях?"- размышляет он.
Воображаемые им слова и чувства Полины кажутся настолько достоверными, что мы вполне доверяем его интуиции. "Она знает, например, что я люблю ее до безумия, допускает меня даже говорить о моей страсти - и уж конечно, ничем она не выразила мне более своего презрения, как этим своим позволением говорить ей беспрепятственно и бесцензурно о моей любви".
"Значит, дескать, до того считает ни во что твои чувства, что мне решительно все равно, об чем бы ни говорили со мной и что бы ко мне ни чувствовали"; "она знает, положим, что мне известно какое-нибудь обстоятельство ее жизни, она даже сама расскажет мне что-нибудь из ее обстоятельств, если надо употребить меня как-нибудь для своих целей, вроде раба, или на побегушках, но расскажет ровно настолько, насколько надо знать человеку, употребляющемуся на побегушках".
То есть Алексей Иванович прекрасно отдает себе отчет в том, что Полина им манипулирует, и однако ж терпит это, словно ему приятно быть в положении раба.
Внутренние монологи вполне раскрывают характер игрока: он подозрителен, мелочен, ему все любопытно, все нужно знать, во все проникнуть - собственно, на это и уходят вся его энергия. Фактически - вся жизнь. И при этом мы почему-то сочувствуем герою, сопереживаем ему, как близкому человеку! Что нам известно о его деятельности, как домашнего учителя? Что он изредка водит гулять в парк генеральских детей, более ничего. Таким образом, он игрок не только на рулетке, он игрок по жизни, только в рулетке нужно угадать число, цвет, поворот колеса, а в жизни - поворот событий. Именно поэтому его обостренное внимание привлекают реакции собеседников, малейшие изменения в интонации, тоне, взгляде. И уже из этих изменений, слов, взглядов он делает определенные выводы.
5.
Итак, мы остановились на том, что Алексей Иванович, как хороший музыкант, улавливает малейшие изменения тональности разговора. "По тону ее слов я тогда же заметил, что у ней какая-то серьезная забота, а не просто желание выиграть деньги. Что ей деньги сами по себе! Тут есть цель, тут есть обстоятельства, которые я могу угадывать, но которые я до сих пор не знаю" (с.299).; "Полине ужасно не нравились мои вопросы, и я видел, что ей хотелось разозлить меня тоном и дикостью своего ответа".
Распутывать клубок странных взаимоотношений Полины и мистера Астлея, других персонажей - вот в чем интерес нашего героя, и он готов шпионить, допытываться, угадывать, даже вычитывать ответы на свои вопросы в глазах собеседника. Мистер Астлей замечает ему: "У вас глаза сверкают и я читаю в них подозрение". Но без этого - без внимания к новым фактам, которые все прибавлялись и прибавлялись, игрок не смог бы ничего "угадать, во все проникнуть и как можно скорее".
Это внимание к фактам у Достоевского не случайно.
Он писал: "Для писателей наших они (факты) фантастичны; да они и не занимаются ими; а между тем они действительность. Потому что они факты". И потому все умозаключения игрока исходят из вполне реальных фактов, которые другие не замечают, или во всяком случае, не акцентируют на них внимания.
Тайна взаимоотношений француза и Полины, генерала и м-ль Blanche есть тайна не только для Алексея Ивановича, но и для нас, читателей. То, что нужно угадать ему, нужно разгадать и нам - таковы условия романистики в духе Достоевского. И если обычно читателю известны многие факты из жизни персонажей, то у Достоевского напротив - действие и герои окутаны тайной, загадками, которые следует разгадать, как заправскому детективу. Как пишет Бахтин: " Рассказчик находится в непосредственной близости к герою и к совершаемому событию. Рассказ без перспективы".
6.
"Чтобы изобразить человека, Толстой изображает его мир... и нет у него ни одного человека, который бы не был окружен, как земля атмосферой, своим собственным миром", - пишет К. Чуковский в статье "Толстой как художественный гений", и далее: "поэтому-то и кажется, что творения Толстого не созданы человеком, а выросли сами собою, вот как растут деревья". Очень верное замечание - действительно, и Наташа Ростова, и Пьер, и Каренина - все они кажутся живущими, помимо воли и замысла автора, нашими знакомцами или людьми, которых мы видели где-то или знали в близком своем окружении. У Толстого нет попытки каким-то образом навязать нам состояние своего героя, войти в его говорение. У Достоевского, напротив, постоянно ощущается это желание ввести нас во внутреннюю лабораторию мысли, ощущений, состояний героя - не только для того, чтобы мы сопереживали им, но скорее, чтобы поверили в возможность таких чувств -часто противоречивых, и таких состояний - почти истерических, и все из-за каких-то подлых желаний что-то кому-то доказать, возвысить себя во мнении окружающих.
Отсюда такое множество чисто натуралистических деталей, вполне матерьяльных, а также выкапывание со дна души человеческой самых его затаенных желаний и чувств, как бы отвратительны они ни были.
Если у Толстого герои в основном размышляют о каком-то предмете - будь то предмет любви, или просто пересказывает ход событий, то у Достоевского в монологах преобладает анализ ощущений.
"Странное дело, - пишет игрок, - мне было о чем раздуматься, а между тем я весь погрузился в анализ ощущений моих чувств к Полине".
Страхов вспоминает: "С чрезвычайной ясностью в нем (Достоевском - ЕН) обнаруживалось особенного рода раздвоение, состоящее в том, что человек предается очень живо известным мыслям и чувствам, но сохраняет в душе неподдающуюся и неколеблющуюся точку, с которой он смотрит на самого себя, на свои мысли и чувства. Он сам иногда говорил об этом своем свойстве и называл его рефлексиею. Следствием такого душевного строя бывает то, что человек сохраняет всегда возможность судить о том, что наполняет его душу, что размышления, чувства и настроения могут проходить в душе, не овладевая ею до конца, и что из этого душевного центра исходит энергия, оживляющая и преобразующая всю деятельность и все содержание ума и творчества" ("Воспоминания современников", т. 2).
И писатель фиксирует наше внимание именно на чувствах, состояниях духа, ощущениях героя.
Вообще, слово "ощущение" у Достоевского одно из любимых. "Живу под влиянием только что минувших ощущений..."(с, 389), "мне стало до того невыносимо от какого-то необыкновенного и странного ощущения, что я решился уйти" (с.297).
И действительно, Алексей Иванович живет почти исключительно одними ощущениями. Можно сказать, что это какой-то живой сгусток противоречий, крайностей, состояний. При этом он периодически анализирует свои поступки и чувства и признает, что зачастую они лишены нравственного начала. "Но вот что я замечу: что во все последнее время мне как-то ужасно противно было прикидывать поступки и мысли мои к какой-то бы то ни было нравственной мерке. Другое управляло мною..."
Да и как в самом деле прикидывать, если человек управляем некоею страстью, которая лишает рассудка, то есть здравого разумения, не говоря уж о нравственности? Не прикидывает, нравственен ли тот иной поступок, справедлив, но лишь констатирует, как доктор, факт ненормальности своего состояния, бред, сумасшествие, горячку, школьничество и т.д. и т.п. "Но разве я могу уехать от Полины, разве я могу не шпионить кругом ее? Шпионство, конечно, подло, но какое мне до этого дело!"- признается игрок.
Такая откровенность, похожая подчас на раздевание, некий душевный стриптиз - отличительное свойство многих героев Достоевского, который и сам не скрывал своих пороков, в том числе и страсть к игре на рулетке.
В дневнике А.Г. Достоевской читаем: "Ф.М. был вполне на стороне "Игрока" и говорил, что многое из его чувств и впечатлений испытал сам на себе. Уверял, что можно обладать сильным характером, доказать это своей жизнью и, тем не менее, не иметь в себе сил побороть страсть к игре на рулетке".
В своих письмах писатель часто рассуждает на эту тему, в особенности же о психологической сущности этой страсти. В письме В.Д. Константиновой от 1 сентября 1862 года он пишет: "Секрет-то я действительно знаю: он очень прост и состоит в том, чтобы удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться. Вот и все, и проиграть при этом просто невозможно, а выиграете наверно. Но дело не в этом, а в том, что постигнув секрет, умеет ли и в состоянии ли человек им воспользоваться? Будьте семи пядей во лбу, с самым железным характером и все-таки прорветесь. Философ Страхов и тот бы прорвался".
То есть страстное желание поставить вдруг на zero или rouge, и совсем не по системе, и вдруг выиграть разом и много, всегда будет выше "системного" рассудка.
Характеризуя Петрова ("Записки мертвого дома"), Достоевский замечает, что "над такими людьми, как Петров, рассудок властвует только до тех пор, покамест они чего не захотят". Это определение необыкновенно подходит к игроку. "Вся же штука в том, что все его жизненные соки, силы, буйство, смелость пошли на рулетку. Он - игрок, и не простой игрок, так же как скупой рыцарь Пушкина не просто скупец. Он поэт в своем роде, но дело в том, что он сам стыдится этой поэзии, ибо глубоко чувствует ее низость, хотя потребность риска и облагораживает в его глазах самого себя" (из письма Страхову в Рим 1863 г. Задумка "Игрока").
"Да, в эдакие-то мгновения, - говорит Алексей Иванович, - забываешь и все прежние неудачи! Ведь я добыл это более чем жизнию рискуя, осмелился рискнуть и - вот я опять в числе человеков!" (с.425). Или письмо Достоевского жене из Гамбурга от 19 мая 1867 года: "Но как только начнется выигрыш, я тотчас начинаю рисковать: сладить с собой не могу".
Словно в пандан этому письму - отрывок из "Игрока": "Я думаю, у меня сошлось в руках около 400 фридрисхдоров в какие-нибудь 5 минут. Тут бы мне и остановиться, но во мне родилось какое-то странное ощущение, какой-то вызов судьбе... Я поставил на самую большую позволенную ставку, в 4.000 гульденов, и проиграл".
Снова этот вызов судьбе, желание пойти наперекор рассудку и потаенное такое, подленькое сознание: мол, хотение-то оно выше всякого разумения, оно-то и управляет человеком!
Из писем Достоевского Майкову из Женевы. 16 августа 1867 г.: "Возможности не было устоять против соблазна выиграть больше и разом выйти из всех этих взысканий.... Я, конечно, сделал подло, что проиграл. Я уж Вам сказал: я не могу устоять против выигрыша... Наконец, третье и главное - сама игра. Знаете ли, как это втягивает! Нет, клянусь вам, тут не одна корысть, хотя мне прежде всего нужны были деньги для денег".
Следующее - через два дня, 18 мая того же года: "... а между тем это наживание денег даром, как здесь, (не совсем даром - платишь мукой) имеет что-то раздражительное и одуряющее".
Интересно что "подлым" Достоевский называет "проигрыш", а не саму страсть к игре, которую очень точно именует "соблазном". И последуюющая плата мукой - то есть совести, - не за проигрыш, нет, но что снова поддался соблазну "выиграть больше и разом выйти из всех взысканий", то есть долгов.
Все признаки подобного "соблазна" находим и в "Игроке": "Я сам был игрок; я почувствовал это в ту самую минуту. У меня руки ноги дрожали, в голову ударило" (с. 361).
7.
Не менее интересна в монологах и роль предчувствий, которые основаны на тех же самых ощущениях. Герой "Игрока" постоянно убеждает нас, что тот или иной поворот в судьбе был им давно предугадан. "Что-нибудь непременнно произойдет в моей судьбе радикальное и окончательное", - говорит он. Вообще, это важная черта его характера - мысль, что что-то непременно решится в одну минуту, переменится как по мановению волшебной палочки, и он опять войдет в число человеков -то есть станет значимым, заметным, а значит, достойным войти в общество и возвыситься в глазах Полины. Это предчувствие чего-то необыкновенного держит читателя в постоянном напряжении и одновременно ожидании то ли фокуса, то ли казуса, короче -чего-то фантастического.
В романе "Подросток" Достоевский высказывает такую мысль: "У многих логический вывод обращается иногда в сильнейшее чувство, которое захватывает все существо" (ПСС, 1957, т. 8. С. 59). Вот таким "логическим выводом" является для игрока идея выиграть на рулетке. При этом неожиданному, подчас мгновенному решению пойти на рулетку ему сопутствуют интуиция и предчувствие, что сейчас-то он уж точно, всенепременно выиграет!
"Да, иногда самая дикая мысль, самая с виду невозможная мысль, до того укрепляется в голове, что ее принимаешь, наконец, за что-то осуществимое. Мало того: если идея соединяется с сильным страстным желанием, то, пожалуй, иной раз примешь ее, наконец, за нечто фатальное, необходимое, предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть и не случиться! Может, тут есть еще что-нибудь, какая-нибудь комбинация предчувствий какое-нибудь необыкновенное усилие воли, самоотравление собственной фантазией или еще чем-нибудь, - не знаю: но со мною в этот вечер (который я никогда в жизни не забуду) случилось происшествие чудесное. Оно хоть и совершенно оправдывается арифметикою, но тем не менее - для меня еще до сих пор чудесное. И почему, почему эта уверенность так глубоко, так крепко засела тогда во мне и уже с таких давних пор? Уж верно я помышлял об этом, - повторяю вам, - не как о случае, который может быть в числе прочих (а стало быть, может и не быть), но как о чем-то таком, что никак уж не может не случиться!"
Поразительно при этом, что несмотря на откровенность, предчувствия игрока носят характер чего-то недоговоренного, таинственного.
"Во всяком случае, я предчувствовал, что подходит финал всего этого таинственного и напряженного состояния. Еще один удар и все будет кончено и обнаружено".
Убеждая читателя в том, что он "это предчувствовал", Алексей Иванович как бы доказывает фатальность, неизбежность всего, что с ним случается. "Катастрофа, приближение которой я тогда предчувствовал, наступила действительно, но во сто раз круче и неожиданнее, чем я думал" (с.382). Таким образом, мистическая вера в предопределение, судьбу, рок - становится неотъемлемой частью внутренней жизни героя.
8.
Игрок - человек чувствительный, подозрительный до мнительности, которым владеют странные -порой фатальные - идеи или же острые болезненные ощущения Они-то и заставляют его идти на страшную, бесконтрольную откровенность, вплоть до обнажения самого дна человеческой души.
Алексей Иванович говорит все, что думает, что чувствует, что приходит ему в голову в данный момент времени, и все это фиксирует с дотошностью лечащего врача.
"Она остановилась, едва переводя дух от гнева... Я всегда любил смотреть, когда она так передо мной останавливалась, а потому и любил часто вызывать ее гнев. Может быть, она заметила это и нарочно сердилась. Я ей это высказал".
Или: "Я мог убить ее в ту минуту. Она рисковала. Про это я тоже не солгал, говоря ей".
Хорошо или дурно такое обнажение своего внутреннего "я"? Тайных желаний, игр ума, рискованных мыслей? Нужно ли это?
Но Достоевский как раз из тех писателей, которые считают, что человек не должен стыдиться своего истинного "я", как бы подло, низко оно не выглядело в глазах окружающих.
В статье "Нечто о вранье" он писал: "Мы все стыдимся самих себя. Действительно, всякий из нас носит в себе чуть ли не прирожденный стыд за себя и за свое собственное лицо и, чуть в обществе, все русские люди тотчас стараются поскорее во что бы то ни стало, каждый показаться непременно чем-то другим, но только не тем, чем он есть на самом деле, каждый спешит принять совсем другое лицо".
Алексей Иванович начисто лишен этого стыда, и может быть, потому так интересен нам?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На примере "Игрока" мы видим, что внутренний монолог является одним из основных приемов писателя, его - говоря языком рулетки - козырем, потому что именно во внутреннем монологе наиболее полно раскрывается та сложная система состояний, ощущений, противоречивых желаний и чувств, что и определяет сущность каждого отдельного человека.
В данном случае - персонажа "Игрока".
Роман кончается знаменательной фразой героя: "Завтра, завтра все кончится!" -разумеется, если жизнь для человека -игра, где полагаться можно только на случай, а воскреснуть - от любого выигрыша на рулетке. К подлинному, духовному воскресению это не имеет никакого отношения. Да герой и сам понимает это, называя себя "человеком погибшим", ибо управляется не нравственным законом, не волей Божьей, но всего лишь рулеткой, от поворота которой зависит его положение в обществе. А следовательно либо "воскресение", либо падение" - вечные качели человека играющего.