Аннотация: Обычный человек с его обычной проблемой. Он не может не пить. И все-таки делает попытку остановиться.
Влад Тарханов
Жизнь в сорок только начинается.
Барков посмотрел в серое окно.
На желтоватой поверхности стекла медленно и лениво передвигалась сонная осенняя муха.
- Последняя, наверное, - подумал Барков.
Жизнь в сорок только начинается...
Вот только с чего?
Барков поморщился.
Хотелось выпить.
Почему все так паршиво...
Вот и она ... ушла... что ли?
Надо было оторвать свой взгляд от окна и посмотреть... - но это же надо было бы переться в соседнюю комнату. Нет, на такой подвиг в семь утра Валентин Сергеевич Барков (по прозвищу Белка-в-колесе) был не способен.
Он задумчиво отлепил от подоконника позавчерашнюю жвачку и постарался разжевать почти бетонную твердь. Еще теплилась надежда вылепить из этой бывшей смакоты хоть один пузырь. Бесполезно... немного поколебавшись, Барков вернул жвачку на место.
- Господи, уже семь-двадцать... так и вставать придется...
Неужели новый день, новые (те же по сути) заботы, тревоги, надежды.
Он разлепил свои ясные очи - семь двадцать две...
Еще три минуты... нет, лучше восемь...
Нет...
Не лучше.
Барков благополучно заснул.
Ему снился Александр Сергеевич Пушкин, гуляющий в летнем саду с господами Герценом и Огаревым.
Они еще не собирались будить русскую революционную демократию, но к народу уже были очень близки, особенно эфиопскому.
В семь пятьдесят девять Баркова подкинуло с кровати (сработал рефлекс Штирлица). До выхода на работу оставалось ровно пятьдесят восемь секунд.
Успею - решил Барков.
И он действительно успел.
Но не на работу (что там делать?) - он успел зайти в пивнушку...
Ровно в семь пятьдесят девять Барков (работал тот же Штирлицов рефлекс) появился в подъезде своего дома.
Вечерело.
Мухи усиленно гадили на и так до предела загаженные окна...
Вымыл бы их кто... - с особенной тоской подумал Барков о мухах.
Наконец-то он добрался до двери с облупившейся краской и так же тоскливо повернул ключ... Скрип оказался невыносимым...
Смазать бы их - так же автоматически подумал о ключах Барков и влез в квартиру.
В соседней комнате Галки не было.
Значит, ушла... - решил Барков.
Он посмотрел повнимательнее - вещей (розовой сумки и маленького чемоданчика) тоже не было.
Зато в углу стояла недопитая бутылка портвейна...
Прийдет - обрадовался Барков не столько факту возможного возвращения Галки, сколько оставленной бутылке.
Он подъехал к заветной стекляшки и быстро сделал два опустошительных барковских глотка (в три таковых он осушал всю бутылку, посему никто из приятелей не давал ему "сделать один глоточек" - только лили в стакан).
В ту же секунду нутро его обожгло...
Барков ломанулся в ванную и начал глотать вонючую воду прямо из-под крана. Жить окончательно не хотелось, но приходилось.
Через пять минут такой жизни Баркова вырвало...
Это повторялось еще трижды.
На бутылке синим химическим карандашом (вся галкина косметика) было выведено "ШОБтыподавилсяСКОТИНА".
Шож я ей такого сделал? - орала душа Баркова из который мгновенно вылетели все остатки интеллигентности.
В течении трех часов три подъезда семиэтажного дома на речном бульваре вынуждены были слушать непрерывную тираду made in Barkoff, каждое четвертое слово в которой было "mather".
Спас Баркова сердобольный сосед дядя Леша - он притащил страдальцу запыленный четвертак мутной бурачанки (чудом уцелевшей в его стариковском логовище)... Валя поправился... Боль как-то улеглась и он затих...........
Целую неделю после описанных событий Барков чувствовал себя не в своей тарелке.
Не то, чтобы он не помнил из-за чего Галка плеснула ему уксус в бутылку из-под портяша, а вот чего-то в жизни стало не хватать...
Пора становиться человеком - решил для себя в один из дней Барков.
Для начала он пошел в поликлинику.
Как и раньше участковый смотрела на него холодно и равнодушно:
- Бюллютень вам не светит, - процедила она сквозь зубы.
- А я не за этим - почти жизнерадостно, хотя и огорчившись отсутствием возможности оправдаться на работе, сообщил Барков.
- Тогда за чем? - подозрительно посмотрела на пациента поверх очков участковая.
- Хочу излечиться от пагубной привычки, стать человеком... - и лицо Баркова приняло почти ангельское выражение.
- Идите к наркологу - двадцать второй кабинет, - не поддавшись на обаяние пациента так же сухо сообщила доктор.
- Вот... - сказал Барков, зайдя в кабинет к наркологу.
- Ну... - ответил ему нарколог - крупный энергичный мужчина сорока пяти лет от роду.
- Хочу перестать пить - набравшись храбрости, одним залпом - как водку из стакана, выпалил Барков.
- На учете состоишь?
- Не-а... - растерялся посетитель...
- Надо поставить, сообщить в коллектив - он поможет, в ЖЭК... в общем, привлечь общественность к твоей беде.
- А если без привлечения общественности?.. - как-то вяло поинтересовался Барков. Медсестра засуетилась, перестала заполнять карточки и исчезла из кабинета.
- Пятьдесят рублей. - спокойно ответил нарколог.
- Угу - ответил Валентин и пошел к выходу - погодите, доктор, принесуу -погодите, доктор, принесу...
Настроение было ни к черту. Один раз захотел стать человеком и на тебе...
Тут Барков вспомнил, что ему не помешало бы зайти на работу - авось что-то да в кассе набежало для рабочего человека?
На работе в кассе Баркова ожидали двадцать два рубля сорок одна копейка и настоятельная просьба зайти в отдел кадров. В последнем кадрист (отставной гебник) посоветовал Баркову написать по собственному, дабы его не выкинули по волчьей статье за прогулы. Ранее, как неоднократно случалось Барков аппелировал бы к рабочей совести, клялся бы, что завяжет, просился бы у трудового коллектива на поруки, но на сей раз он собирался стать человеком, вот и решил поступить по-человечески:
- Давайте по-волчьей, ведь заслужил... - кадрист схватился за сердце...
- Ты... Ты так не шути... - он сглотнул воздух и поморщился. - Я и не таких видывал, нахрапом не возьмешь, думаешь, я не знаю, как нас чехвостить будут в министерстве. Ты хочешь напоследок дверью хлопнуть, чтобы нас квартальной премии лишили? Пиши по собственному...
Через час уговоров Барков сдался.
Он вышел на улицу довольный собою - душу грело воспоминание о т ом, как он щегольски оставил кассиру одну копейку от зарплаты - на долгую добрую память. Но настроение нашего героя в поликлинике сразу же упало. Доктор двадцатку не взял, а на учет Баркова поставила давешняя медсестра - охая и причита, она заполняла на Баркова формуляр и все нашептывала - пойди договорись с ним - только все деньги сразу неси - он вашему брату не верит...
Но в веркино счастье Барков не верил. Он знал уже наперёд, что доктор ничем помочь ему не сможет, лутше я попробую к энтому - доктору Дерьновину по методу Волженко исцелиться, там хоч деньги платиш, так вот результат на морду.
Но Доктор Дерьновин, проглотив двадцатку как ни в чём не бывало сообщил старине Баркову, что лучшим вариантом в его запущенном случае станет визит в крымскую обитель САМОГО Волженко. Вот ОН результат гарантирует на все сто-пятьдесят процентов.
Не хотелось нашему герою попасть во вторую полусотню, но билет он мужественно оплатил, получил в зубы клочёк изжёванной бумаги с маршрутом следования до клиники САМОГО... ну и поехал.
День был превосходным. Но это был к тому же и седьмой день ВОЗДЕРЖАНИЯ!
Ёкалы мэнэ! - думал про себя Барков (про тебя он думал приблизительно тоже, но в выражениях не так стеснялся).
Это ж полный! - уже восьмой день пошёл. И так на душе было спокойно, как в кассе на второй день после получки.
Теперь меня точно Валентином Сергеичем величать будут! Я теперича человеком могу стать... если не сорвусь! Вот - в понедельник пойду в шахматы во дворе играть! Хватит козла говенного забивать.
Да разъед......................................... ть ............. ть!
Большой колонный зал дачи. В котором располагался колониальный санаторий должен был настроить сотню посетителей САМОГО на самый серьёзный лад. Всё располагало к серьёзной психотерапевтической беседе - и тяжёлые шторы у окон, и мягкий бархат кафедрального ложа, и неподвижные надгрудия Великих мужей Эллинской поры.
За кафедру взошёл сухопарый энергичный мужчина в самом расцвете сил, более напоминающий нового мериканского Пастера нежели привычного нашему собрату врача-кашпировского.
Представление началось!
Барков был ошарашен... он хотя и не был человеком с самым высшим и медицинским образованием, но все эти психологические наезды, типа я вкладываю вам в голову, вы ничего не.... Вы никогда... это вызывает в вас чувство... Барков с удивлением наблюдал как его соседи впадают в прострацию, как их глаза соловеют и они покачиваются в такт мерному движению лектора по сцене. "Эт их прикачало!" - вздохнул про себя Барков.
И всё было бы ничего, если бы не две факты: был Барков совершенно невосприимчив ни к какому гипнозу, а когда в ихний город приезжал с сеансами Кашпировский и Нинка потащила его против всякой воли на сеанс, сидел на оном Вася и хлопал глазами, а его-то и не вело! И руки не сводило, и из сцепки пальцы выходили как по маслу, ничё в общем, смотрел Вася Барков на гипнотизированных граждан и сам про себя ухмылялся: а меня мол не возьмешь! А ещё та ж Нинка. Она медсестра была, а потом переквалифицировалась и в школе психологом устроилась работать. Васяня тогда и не пил ничё, она ему заместо всей водки была... Так вот Нинка ему такие психотесты устраивала, такие игры на нём отыгрывала, что самому Дейлу Карнеги не стыдно б за неё было. Как-то потащила Нинка Васю Баркова на встречу с коллегой-психологом, окончившим только-только обучение в самой Польше по методике "Десяти шагов избавления от всех вредных привычек к жизни"... Выступающая читала лекцию по психологии общения в коллективе, но больше всего касалась вопросов своего общения с коллективом польских коллег. Было скучно. Очень скучно. Невыносимо скучно. И тогда Нинка спросила энту даму, мол как вы относитесь к идеям старины Карнеги по поводу управления людьми? Последовала тяжеловесная, но не слишком долгая пауза и далее гениальная фраза дамы-психолога: "Дейл Карнеги, это тот, который написал такую красную книжицу?" "Да - быстро среагировала Нинка, - а ещё он написал белую книжицу, синюю книжицу и такую сиреневенькую книжицу с двумя жёлтыми полосками". Понятно, почему Вася с Нинкой так и не ужился?
А вот ту сиреневенькую книжицу он осилил. Теперь никакой "САМ" Волженко с мятым лицом и наверняка запахом гнили изо рта, прикрытого мятной жвачкой, не мог сбить Баркова с его естсественно-природного скепсиса.
И за эту петрушку было заплачено... плюс дорога... плюс консервы "бычки в томате"... нет, это уж слишком! - решил Барков.
Люди отходили от сеанса. Ничё се - решил Барков, глядя в их полурассонные лица. Надо идтить... и он стремглав бросился из зала, преодолел мраморную лестницу парадного входа и очутился у дорожки, ведущей далеко вниз - к вокзалу...
А там, вдали-вдали виднелась вожделенная жёлтая бочка с неизменной очередью... и там наливали.
Пиво было тёплым. Но Вася заказал три кружки, со скоростью урагана притащил их на импровизированный столик в виде круглого камня, за которым уже стояло пяток физиономий и с двадцаток пивных кружек. Барков вытащил из сумки шмат бородинского хлеба и разломил его на несколько частей. У него взяли кусок хлеба и одарили его куском воблы. Почти мгновенно всосал в себя Вася Барков вожделенное пиво... Уф-х!!! хлебушек с воблой и пивом - завтрак российского интеллигента!
А тут как раз начала подтягиваться к электричке вся толпа облагодетельствованных Волженковым алкоголиков-туниядцев... Один из них, такой косоглазый облезлый старикашка, сидевший на сеансе рядом с Барковым остановился как вкопанный:
- Ты чё, пьёшь? - остолбенело спросил старикашка.
- Пью. - спокойно ответствовал Вася.
- И живой? - от волнения старикан проглотил слюну и рванул воротник рубахи...
- Живой - подтвердил худшие опасения старика Барков и влил в себя ещё пол-кружки тёплого пива.
Барков смотрел на горы, подступившие к морю, на белый-белый санаторий-профилакторий в зелёной гуще деревьев, на волны ультрамаринового цвета, лениво слизывающие песок небольшого пляжа и поняимал: в сорок лет жизнь только начинается...
А за его спиной вслед за расторопным косоглазым старичком выстраивалась к пивной бочке в очередь вся толпа излечённых было Волженком тунеядцев-алкоголиков.