Этот год (Свиньи, между прочим) дался мне нелегко. Расстался с женой, пришлось ликвидировать бизнес, а тут еще, откуда ни возьмись - Вяземский.
Возник он в июле, в мрачноватом подвальчике под зеленой вывеской 'Тень-брень', стилизованном под старинный трактир. В этом заведении - с расторопными половыми, с достоевщиной - я более-менее регулярно ужинал. Не то чтобы мне обстановка портерной нравилась, не привлекало оно ни изысканностью, ни дешевизной яств, просто расположено было удобно, между моим домом и платной стоянкой, где я привык оставлять автомобиль.
Он просто пересел за мой столик, едва я отпустил официанта, сделав заказ.
- Привет, - сказал он, рассчитывая, что я его без труда узнаю, хотя со времени последней встречи прошло восемнадцать... нет, девятнадцать лет.
Его невыразительная внешность не бросалась в глаза, лицо было и осталось блеклым - словно сняли его с остывших матриц - но я узнал: невысокий, худощавый, несколько конопатый, безалаберный Вяз.
Естественно, я был ему рад. Со школы не виделись. К тому, что выставил на стол половой, я попросил донести полграфина водки. От еды Вяз отказался: сыт. Но время от времени его рука ныряла в пакет с чипсами.
Поначалу мне было интересно знать: что, как у него сложилось? Чем полон? Пуст? Однако уже через десять минут мы выложили о себе главное. Я спросил об общих знакомых. Или он первый спросил, не помню уже. Мы сообщили друг другу всё, что о них знали. К водке он не притронулся. Литровый графин так и остался наполовину полн.
- А Химик, знаешь, сидит, - сказал он, когда я уже думал, что тема общих знакомых исчерпала себя.
В том, что кто-то из наших подсел, не было ничего удивительного. Многие из моих сверстников отмотали срока. Этот параграф в своей биографии каждый третий имел.
Время было такое. Да и сейчас поводов хоть отбавляй. Но тогда было больше.
Химик же в моих друзьях не числился, и если бы Вяз про него не упомянул, я бы - тем более. Я и фамилии-то его не знал, и помнил только, что тогда, в юности, он был высок, худ, более чем заметно сутулился - отчетливая черта, отличавшая его от прочих, почему и кличка у него была - Погнутый - с удареньем на у. Хотя чаще звали, конечно, Химиком.
- За что? - рассеянно спросил я.
- За химию.
И рассказал.
Погнутый действительно оказался выдающимся химиком, и кое-какие заслуги его в этой области коллегами были отмечены. Но видно амбиции его этим не ограничивались, он и коммерческое что-то предпринимал, успешно синтезируя нечто наркотическое, и однажды им заинтересовались люди, стоящие по одну, а потом и по другую сторону криминальной черты.
По некоторым признакам я заключил, что Вяз подобрался к главному.
- Он тут кое-что пристроить просил.
- Пас, - твердо сказал я.
- Нет, не то, что ты думаешь, - спохватился Вяз. - Он этот реактив случайно открыл. Дал мне немного на пробу. В качестве рекламной акции, так сказать. Сам он не может в дело его пустить. Нельзя высовываться. Да и долго не высунется теперь: восемь лет дали. У него припрятано в разных местах малыми порциями. Я его навестил, и одно из мест он мне указал. Ты даже не хочешь спросить, что собой реактив представляет?
- Порошок белого цвета?
- Откуда ты... Да нет же, - спохватился он. - Я же тебе говорю, это не наркотик, а нечто совершенно иное.
- Так ты с этого и начни.
- Вернее, можно его и наркотиком счесть. Но для предметов. Для неодушевленных вещей, - уточнил он в ответ на мое недоумение. - Химик считает, что любая материя содержит некую информацию. Что их структура прямо таки деформирована информацией. Что предметы знают буквально все, что с ними и вокруг них когда-то произошло. Его препарат, образно говоря, взламывает глубинную память вещей, как наркотик взламывает подсознание. Извлекает события на Божий свет. Воспроизводит их.
- И как же это проявляется? - не поверил я.
- В видениях.
Я обвел взглядом трактир. Его интерьер можно было принять за видение. Серые стены. Грубые тяжелые стулья, столы. Персонал, выряженный согласно представлениям хозяина об ушедшей эпохе. Я на мгновенье ощутил себя бомбистом, затевающим заговор против царя. Собираются русские мальчики, затевают, осуществляют затеянное. Мальчиками нас назвать было трудно, ибо оба выглядели согласно своему биологическому возрасту, то есть на 36 лет.
Я недавно прикрыл дело, маленький консервный цех, продал его. И теперь искал, куда вложить деньги. Но Вязу я не поверил. Фантазером он был всегда. Визионером. И еще - хвастуном.
- Почему он обратился к тебе, а не к своим покровителям? - спросил я.
- Да ты представляешь, какие у этой смеси возможности? И что могут наворотить люди, не скованные условностями?
Я переиначил вопрос:
- Тогда почему ты обратился именно ко мне?
- Потому что, - сказал он.
Этот ответ меня в моем неверии не разубедил. Хотя должен был означать, очевидно, следующее: мол, положиться ни на кого в наше время нельзя, а я тебя с детства знаю. Меня задирали сверстники, ты заступался, а я вот запомнил и оценил. С одной стороны, это благодарность моя тебе, а с другой... С другой - всё равно обратиться не к кому.
Я сказал, что действие этого правдодела проверить бы надо. Лично в его волшебных свойствах убедиться, понюхать всё, посмотреть. Вымысел я могу принять. Но враньё...
- Конечно, - легко согласился он. - У меня осталась щепоть. Кстати, нюхать ничего не придется. Запаха от реактива нет.
- Я только домой забегу, - вдруг так же легко согласился я.
Мы забрали со стоянки автомобиль, двигатель которого еще не успел остыть, и подъехали к моему дому. Зашли. Озирался он с любопытством, трогал одно, другое, но впоследствии, когда я обнаружил, что блестящий стеклянный шарик, не особо нужный, но преданный мне предмет, с моего стола пропал, мне и в голову не пришло связать его отсутствие с визитом Вяземского.
В отличие от меня, живущего в центре, Вяз жил в примыкающем к городу поселке Западном. Это место лет 20 назад считалось престижным: поле, невдалеке лес, и не более полусотни одноэтажных домов, называемых почему-то финскими. Поселок выстроен был для офицеров - преподавателей военной кафедры в политехническом. Этот техникум тактики, стратегический институт и я когда-то кончал. И военное дело, как же, преподавалось. Но в последнее время вокруг поселка творилась почти военизированная возня. Семьи стали съезжать, но электричество и коммуникации еще были. Будучи в курсе слухов, касающихся муниципальных дел, я знал, кому и зачем (за что - суммы назывались разные) эта территория продана. Остались не выехавшие - полтора десятка упрямых семей. И Вяз - в числе отставных и оставшихся. Тут же открылось, что и Химик невдалеке жил. В соседнем ряду. Или, если угодно, улице. Построив на задворках завод. - Завод? - Не вполне. В гараже у него было все оборудовано.
Я огляделся пристальней. Некогда райская местность выглядела запущенной, отцвела. И куда всё подевалось- сосны, зелень, поля. Остались хилые клены, изощренно изогнутые, росшие вдоль улицы, да две вишни у Вяземского во дворе. Клены в середине июля были уже желтые. Вишни завшивели. Придурковатая природа и не стремилась для нас хорошо выглядеть. Горы мусора. Камни. Запахи. В мусоре копошилась какая-то жизнь. Незнакомые травы с жесткими, как проволока стеблями, прорастали сквозь микромир. Вдалеке был заброшенный котлован, торчал экскаватор. Надо всем этим нависали невесомые небеса. Синь, вонь. И только восток наливался тяжестью, облаков хляби белые загораживали горизонт.
Напротив дома и двора Вяземского врос в глину валун - в прожилках и пролежнях. Калитка скрипнула. Мы вошли.
Обстановка жилища была спартанская - в отличие от сатанинской, которую я поневоле вообразил. Не укладывалось воображение, возбужденное химическими намёками, в обычные формы, близкие обывательским. Впрочем, нечто сатанинское интерьер таил. Полки вдоль стен были уставлены исковерканными предметами, обломками их. Никто б никогда не догадался, по какому принципу формировалась эта коллекция, если б не знал о страсти Вяза к авариям и катастрофам. Нет, он их не творил. Он собирал и хранил предметы с этих событий. Это в нем было еще с детства. Но я и не предполагал, что страсть так далеко зашла, соединившись с идеей о химреактиве в стройное логическое сумасшествие.
Я потянулся к куску пластмассы, снабженному инвентарным номером, расплавленному, свернувшемуся в бесформенный серый комок.
- Стоп, - сказал Вяз, оттирая меня от предметов. - Руки чешутся? Ты их одну о другую чеши.
- Химик знал об этой коллекции? - спросил я, немного обиженный за свои руки. Он кивнул. - Демонстрируй, - распорядился я.
Он сунулся в свой в карман и вынул темную склянку, завернутую в носовой платок. Стоя ко мне спиной, долго выбирал на полке предмет, наконец, снял тот самый кусок пластмассы, на который покушалась моя рука.
- Событие прошлогоднее, - сказал он. - Возгорание в супермаркете. Да что там возгорание - сгорело дотла. - Он положил предмет на стол.
- Ничего, что стол деревянный? - спросил я. - А то займется тут всё.
- Нет, - совершенно серьёзно ответил он. - Реактив только предмет сжигает. Я не говорил? Как огонь, пожирая полено, выделяет тепло. Так и реактив высвобождает информацию, обращая предмет в ... Да сам увидишь во что. Сгорает лишь то, что структурировано одной информацией. Если я обработаю стол, сгорит стол, а предмет упадет на пол нетронутым. - Он натянул перчатки. - Представляешь, если смесь этих двух препаратов на меня попадет?
Я представления не имел. Но промолчал, захваченный приготовлениями. Обработка предмета не отличалась сложностью, он просто высыпал на него все, что было в бутылочке - с четверть наперстка белого порошка. Потом щедро полил какой-то бесцветной жидкостью. Он отодвинулся примерно на метр, а я удвоил внимание. Нас разделял стол.
После того, как оба вещества вступили в реакцию, поверхность предмета пошла пузырями, вспенилась, покрылась кофейной пенкой - и вдруг перед моими глазами встал столб пламени - от неожиданности я зажмурился, потом вскочил, растерявшись, не соображая, что нужно предпринять, чтобы сбить пламя, но успел заметить сквозь прозрачный огонь застывшее, но отнюдь не испуганное лицо Вяземского. Дыма не было. Не было запаха гари, не было от пламени никакого тепла, оно, поколебавшись минуту, опало само собой.
- Что, видел? - спросил Вяз. Глаза его ликовали. Я неопределенно шевельнул шеей. - Что видел? - с другой интонацией переспросил он. - Я сказал. - Это не вспышка пламени. Предмет умирает без вспышки. Это был фрагмент зрелища. Предмет-то с пожарища. - Несмотря на такое толковое объяснение, выглядел он озадаченным. И сказал, почему. - А мне какая-то эротическая возня виделась. Словно старший менеджер младшую продавщицу к этому прилавку припёр. Этот фрагмент - останки прилавка, - кивнул он теперь уже на останки останков. Их стало меньше. Поверхность предмета была подернута чем-то серым, словно прикрыта слоем золы. - Видишь, как оно распределилось. Тебе - пожар. Мне случка.
Он заходил маятником вдоль стеллажа с коллекцией. Ходил он минут пять, почему-то почесываясь - видно этим несложным действием у него сопровождался интенсивный мыслительный процесс. По прошествии пяти минут процесс был закончен. Он выдал мне версию.
- Понимаешь, - сказал он, я кивнул, - этот реактив 'сжигает' предмет, высвобождая заключенную в нем информацию. Кое-что человек уловить способен. Самое эмоциональное с точки зрения наблюдателя. Но так как все люди устроены примерно одинаково, то есть наиболее значимым для каждого являются одни понятия, то и видят они примерно одно. Если предмет с места катастрофы - то это и будет наиболее вероятным видением. Но...
- Но бывает, что настроения экспериментаторов не совпадают, - догадался я.
- Да, - сказал он. - Высвобождается зрелище большой плотности, весьма насыщенное информацией, что глаз способен высматривать и воспринимать. А может, и ни при чем глаз. Скорее всего, ни при чем. Зрелище, минуя зренье, прямиком туда проникает. - Он постучал по своей голове. - Вероятно, если замедлить реакцию, то и зрелища будут растянуты во времени, а если он будет сгорать ровно столько времени, сколько жил, то и информация из него будет выделяться столь же продолжительное время, - заключил он.
- Несправедливо как-то, - заметил я. - Мне катастрофа, тебе - эротика.
- Или так, - не обратив внимания на иронию, продолжал он. - Представь: зеркало разбито, но в каждом осколке - остаточный фрагмент физиономии. Или картина передвижника - не люблю передвижников - изрезанная на куски. У тебя один клочок, у меня другой. Поэтому каждый видит свое. Но если замедлить распадение предмета, то возникнет последовательность. Не может быть, чтоб не возникла, - убежденно сказал он. - Только вот пудры больше нет. - Запутано всё, запудрено. - И времени нет. Надо работать, тело кормить. Но это жалкое жалованье разве прокормит?
- А где ты работаешь? - спохватился я, ибо до сих пор не удосужился его об этом спросить.
- Да тут. - Он кивнул за окно. - Экскаватор сторожу, чтоб на утиль не разобрали.
Я выглянул в окно. Экскаватора отсюда не было видно. Но очевидно тот самый, на краю котлована, который я давеча наблюдал. Солнце садилось, и это не добавило окрестностям прелести. И закаты-то здесь, словно не солнце клонится - земля кренится.
- Понимаю, - сказал Вяземский. - Ты результатами удручен
- Ничего подобного, - неудрученно сказал я.
- Ты представь, какие у этого реактива возможности. Можно информацию продавать газетам. Или ментам. А если научится фиксировать на пленку? - мечтал он, забыв о том, что сам минуту назад предполагал, что вся эта видимость происходит в головеа не в натуре. - Эффектные факты на ТВ сливать. А какие возможности для шоу-бизнеса! Какие бездны! (Какие кюветы! - подумал я). Компромат, наконец, - без тени смущения добавил он. Лицо его не изменилось. Голос не дрогнул. Волосы все так же взъерошены - лихими вихрями, заправлявшими в его башке. - А что? Надо бежать в ногу со временем, ухватившись за стремя. - Видно, что этические нагрузки не отягощали его. - Мне компаньон нужен. Вольёшься?
- Можно выкупить нижнее белье Мадонны, - подкинул и я идейку. - Обработать реактивом, продемонстрировать всему миру.
- Что мне в ее телесах, - отвернулся от этой идеи Вяземский. Но тут же догадался, что я смеюсь. Глаза его потухли.
- Ничего не попляшешь. Ехать пора, - сказал я.
Он не стал меня провожать. Я вышел на улицу, огляделся и не увидел себя. Да и вообще ничего не увидел. Крылья ночи накрыли селение. Селениты попрятались. Ни огонька, ни звука. Ни визга, ни зги. Замерло все в ночи. Словно замертво.
Я ощупью пробрался к машине. Залез в нее и первым делом включил свет. Отъезжая, поёжился. Словно кто-то очень недобрый в спину смотрел.
Позвонил он месяц спустя. Сказал, что есть ко мне просьбица. Была половина седьмого. Я еще глаз не продрал.
- Выкладывай, - сказал я.
- У тебя есть пистолет. Не одолжишь его мне?
- Зачем тебе... - начал,было, я, но осекся. О пистолете никто, кроме меня, не знал. Владел я им незаконно, хранил в тайничке под подоконником, ни разу не наводил на живую мишень, не говоря уже о том, чтоб применить пистолет к персоне, но раз в месяц его вынимал, проветривал. Я тут же заподозрил за собой электронную слежку. Видеонаблюдение. Аудиопрослушивание. Занятие не столь дорогое, сколько хлопотное. Не стою я таких хлопот.
- Ты... ты... - сказал я.
- А я думал, только мы, Вяземские, лыка не вяжем с утра. Я как-то был у тебя в гостях, помнишь? Спёр у тебя вещицу. А на днях ее обработал. Видел, как ты этот пистолет пестовал. Спускайся. Я у подъезда жду. Насчет одолжения - забудь. Я пошутил.
Я оделся, а когда сошел вниз, то не сразу Вяза увидел. Окликая меня из новенького 'шевроле', он перегнулся через девицу, сидевшую рядом. Машина. Девчонка. Разбогател, прибурел. Машина, может, не так крута, но девушка - не из дешевых.
- Поедем ко мне. Вот только эту, - он небрежно на девчонку кивнул, - по дороге выбросим.
Я сел, он сделал лихой разворот. Я плохо слушал его, ибо говорил он о чем угодно, только не о том, чем заинтересовал. И даже когда девушку высадил - она дулась, он орал - не сразу об этом заговорил. Человек, который бросает женщин, он и друзей предаст, - подумал я, глядя в спину девице, входившей в подъезд.
- Я Химика навестил, он не против, чтоб ты сотрудничал, - сказал Вяз.
Я сказал: раз ты сам теперь при деньгах, то мог бы и без меня справиться. Он сказал: мне нужен кто-то, на кого положиться могу. Потом Химик откинется. Будет нам изготавливать и поставлять. Друзья хотят его вызволить, и уже в больничку перевели. Конкуренты же хотят устранить. Так что судьба этого пенитенциарного пациента может сложиться двояко. Но будем надеяться на хорошее.
- Кстати, я задал ему вопрос: почему нам разное виделось? Он выдал ту же гипотезу. Мол, каждый видит то, что ближе его сущности. Что его более волнует в данный момент. - Он перестроился влево и притопил педаль. - Препарат в то же время содержит нечто вроде ингибитора, который замедляет процесс реакции, делает его более равномерным, что ли. Он мне даже формулу дал, как этот реактив оптимально использовать, чтоб лишнего не сыпать. Формула обеспечивает максимальное время процесса. Количество порошка зависит от массы, структуры, удельного веса предмета, его старости, даже формы, от вкраплений и примесей постороннего вещества. Но я на глазок сыплю.
Я спросил: откуда деньги, тачка, поклонница?
- Человек, если не чмо, может и должен все это иметь, - не ответил он на прямой вопрос.
Я тут же заподозрил худшее: компромат, шантаж и т.п. Вел он себя неровно, нервничал, то был разговорчив, то умокал и едва обращал внимание на дорогу, словно зомби, забив на всё.
Мы подъехали. Пейзаж был значительно скорректирован. Клены осыпались. Экскаватор накренился. Вишни...
- Я репрессировал оба растения, - сказал Вяз. - Запаршивели что-то.
Камень был на своем месте. Вещий ворон-варнак на камне сидел.
- Берем... Что бы нам взять-то? - Он переминался у полки с коллекцией, проблема выбора бывает мучительна, это я знал по себе. - Есть остросюжетное - ограбление кассы сбербанка, я там два дня спустя побывал, журнал со столика тиснул. Хочешь остросюжетное?
- Мне все равно, - сказал я.
- Солдатская каска с места боев под Ржевом. Кусочек средневековой Европы - из Праги мне привезли. - Он дотронулся до какого-то камня. - А вот самое свежее: трамвай ? 8 с рельсов сошел и врезался в дом. Это кусок бордюра, который он перескочил. Пойдет? - Он уложил бордюрный камень на стол. - Пиво открыть?
Я отказался - для чистоты эксперимента. Он вынул из настенного шкафчика пакет из-под чипсов. Выставил рядом с фрагментом бордюра бутылку с жидкостью.
- А мокрое что? - спросил я.
- Вода. В реакцию вступает не сам реактив, а его водный раствор. Но его негде хранить, поэтому приходится так.
Он наклонил бутылку над камнем, на который уже высыпал реактив. Из нее полилось.
- А не может это реактив из воздуха влаги набрать? - спросил я.
- Забеременеть, так сказать, от Святого Духа? - ухмыльнулся он. - Может, наверное. Но пока Бог миловал. Химик собирается поработать над другой версией препарата. Второй компонент в окончательной версии будет не столь доступен, как вода.
Воздух завибрировал, заколебался, словно снизу вверх потекло тепло. Время от времени он уплотнялся, делался менее прозрачным, приобретал цвет - голубой, серый, дымчатый, препятствуя зрению отчетливо видеть Вяземского, наблюдавшего то же самое или что-то свое с той стороны стола. Иногда всплывали, проявлялись и исчезали пятна других цветов, принимая неотчетливые очертания, в которых поначалу трудно было что-то конкретное угадать. Сквозь эти формы проступали другие, не менее зыбкие, наконец - я готов был поклясться, что птица зависла в выси небес, а синь - синь и была небесами, которые полминуты спустя затмило серое - это было другое, бесптичье, бескрылое, облачное состоянье небес. Зрелище, обладало неудобной особенностью: 'видеть' и воспроизводить произошедшее с точки зрения придорожного камня, то есть наблюдать этот мир снизу вверх, отчего взгляд нередко забирался под подолы, под днища близко стоящих машин. Видение, зависшее над столом, выглядело объёмно, но не ограничивалось подачей, например, ног или колес, сквозь ноги то и дело проступало иное зрелище, еще менее отчетливое - изображение, призрак второго плана, а сквозь второе - третье и даже четвертое - уже не призрак, а так, смутная видимость - так что одновременно осуществлялась несколько действий разной степени ясности. А однажды действительно рядом с камнем без стука и скрежета промчался ряд стальных колес - вероятно, тот самый трамвай, едва не разрушивший стену здания, памятника старины. О какой-либо хронологической последовательности и речи быть не могло, более того, то, что видел я, согласно теории Вяземского, не обязательно видно было ему. Или может, он видел то же, но несколько раньше или позже, чем я.
Не знаю, как и кем я выглядел со стороны, но кожа, шурша мурашками, натянулась на мне, стало мне тесно в ней.
Вероятно, степень отчетливости во многом от зрителя зависела, от его способности видеть призраков, от его степени веры, доверия к ним. С моей стороны представление было довольно нечеткое. В качестве доказательства в суде не потянет. Судья, вероятно, был бы огорчен такой неотчетливостью.
Зрелище, наконец, исчерпало себя, причем с моей стороны - несколько раньше. Вяз еще пару минут что-то воспринимал - уже после того, как от бордюра осталась горстка сухого серого вещества, весьма напоминавшего пепел.
- Памятник бы при жизни ему, Химику, человеку и чародею. Кстати, я завтра к нему отправляюсь. Не хочешь со мной?
Что-то меня удержало от этого. Во-первых, я несколько вяло себя чувствовал, как всегда, когда что-либо нарушало мои устоявшиеся представления о мироздании. Во-вторых... Не помню, что во-вторых. До мест заключения было около двухсот километров. На этот визит сутки убьешь.
Вяз опять пустился в мечты, были они расплывчаты: то ли всех осчастливить, то ли озолотить, то ли к рукам прибрать всё, до чего дотянемся.
- Люди недерзновенные не дерзнули бы. Без трусости и грусти глядя правде в глаза, должен сказать, что мы, Вяземские... - И далее по накатанной колее устремлялась неприхотливая фантазия Вяза.
Он разглагольствовал долго. Я пытался ввернуть свои вариации, удивляясь себе: надо же, и меня прихватил этой мечтой. Все эти доноры дури почему-то легко вливают в мои вены свои мечты. Правда, не надолго. Обычно, ночь спустя, я гораздо трезвее на такое смотрю.
Я упомянул ночь - она и спустилась. Я ворочался: не спалось, навалилась бессонница, когда вместо сна с быстрым движением глаз и частой смены картинок получаем одну неподвижную мысль. Я попытался суммировать впечатления дня, резюмировать то, чему был очевидцем. Увязать с многословием Вяза в один узел, претворить эту воду в кровь. Значит так: количество реактива влияет на продолжительность сеанса. И на количество и качество выделенной информации тоже. Чем меньше реактива участвует в деле, тем меньше визуальных сведений извлекается из структуры предмета. Тем короче видения. Тем бледнее они. Чем больше порошка - тем длительнее сеанс, тем выше концентрация информации. При определенных соотношениях внутренний мир предмета проявляется оптимально.
Извлечение информации безнадежно корежит взламываемый предмет. В процессе реакции он теряет в объеме, и чем больше извлекает из себя памяти, тем меньше от него остается. Реактив уничтожает взломанные предметы полностью, когда память его исчерпана. Даже камень обращается в прах.
Информации 'повисает' в воздухе, наблюдатель воспринимает ее визуальную составляющую, наиболее значимую для него. По мере смены эмоций, сиюминутных приоритетов изменчивого настроения бледнеет одна и проступает другая картинка. Можно, вероятно, научиться себя настраивать на тот или иной сорт видения.
Я понимал, что по мере углубления в тему вопросы будут возникать во множестве.
Взломать молчание вещей, извлечь экстракт, вытяжку памяти, проявить скрытное, интимное, что вещи хранят - это одно. Понять и объяснить - другое. Мои потуги в одиночку родить истину напоминали борьбу с самим собой. Так некий барон вытягивал себя из болота за волосы. Так размножаются гермафродиты, беременея от себя.
Отчетливо, но безотчетно и другая картинка всплыла. Некое мегамгновенье, метамомент - завис клубок видений над пустым местом, где раньше была Земля. Все дело в количестве реактива.
За окном шепелявил дождь, шелестели шины машин, разбрызгивая лужи. Я не держал дома снотворных снадобий, ибо до этой ночи никогда не нуждался в них, я так и остался бессонным, покуда, жалостно дребезжа, не прошел первый трамвай.
Утром я ему позвонил - он не ответил. Наверное, уехал в Р., как и намеревался. Наверное, там, в Р., телефоны отбирают на входе. Но не отвечал он и весь следующий день. Зная о его безалаберности, я не встревожился. Спустя еще одни сутки он позвонил сам.
Химик умер в тюремной больнице, сообщил он. От потери крови, изрезав на себе все вены, до которых дотянуться мог. Но самоубийство - официальная версия. Вяз же уверен: люди лютые убили его. Вяз к знакомым пацанам за разъяснением сунулся. Пацаны объяснили на пальцах, чтоб он в разборки не лез. И даже, если что-то случайно услышит, советовали тут же забыть. А уж вопросами докучать - гиблое дело.
Он сказал, что надо, мол, встретиться. Я сказал: выезжаю немедленно. Нет, сказал он. В то же время у того же места жди.
Я решил, что речь идет о портерной. И если даже у беспечного Вяза дело до конспирации дошло, значит, оно плохо. В шесть часов пополудни я сел за столик - на тротуаре, под зонтом. А уже через полчаса увидел его 'шевроле'. Он не остановился, не взглянул в мою сторону. Медленно проезжая мимо, на ходу доедая чипсы, выбросил в окно скомканный пакет. Желтый комок, отскочив от мусорной урны, закатился под ближайшую к ней скамью.
Вяземский завернул за угол. Позже я понял, почему, свернув, он так резко увеличил скорость. Чтобы у тех, кто следил за ним, не было времени остановиться и то, что он выбросил, подобрать.
Чем дальше человек от природы, тем больше он человек. Страх и другие животные, а то и растительные рецидивы, дают еще знать. Переборов инстинкт, я подошел к скамейке, сел. Поозиравшись, вынул из-под нее смятую обертку и сунул в карман, на ощупь и по весу определив, что в ней кое-что было.
Поплутав, время от времени проверяя, не следят ли за мной, я занял другую скамейку в паре кварталов от предыдущей, развернул пакет. В нем, как я немедленно убедился, был поменьше пакет - с реактивом.
Дальнейшие события не заставили себя долго ждать. Уже к вечеру в новостях сообщили, что дом в Западном подвергся вооруженному нападению. Владелец мертв. Выдвигались версии: от рядового ограбления до запугивания отсталых, оставшихся, не выехавших из поселка жильцов. Фамилия погибшего не называлась. Но я-то знал.
Я мог бы добавить версий. Жертвы шантажа могли его жизнью распорядиться. Он мог стать жертвой разборок между враждующими дельцами от наркобизнеса, как Химик стал.
Ограбление тоже, конечно, не исключалось: уж больно беспечен был Вяз. Все эти версии легко сопрягались со слежкой, которую я наблюдал.
Я выждал неделю. Слежки не было. Прямых обращений ко мне - тоже. Я выехал на место.
Пейзажа еще поубавилось. Клены были обуглены, словно по улице кто-то с огнеметом прошел. Но огонь, сожрав пейзаж, домик Вяза не тронул. Дверь была опечатана. А оконные рамы - выставлены. Не думаю, что взрывной или иной волной. Скорее, мародеры повыдергали. Милиция же была настолько мила, что решила этих противоречий не замечать. Следуя воровскому примеру, я влез в окно.
Из столов был вывален всякий хлам и разбросан по комнате. Пол устилали остатки коллекции. Всё, что было в мебели деревянного - разнесено в щепы. Я подобрал пару фрагментов стола. Немного о Вязе взгрустнул. За отсутствием состава семьи сожалеть о нем было некому. Как бы то ни было, кем бы он ни был, Вяз, мне его было жаль. Зачем же я деревяшки с собой прихватил? Добавить свежих сожалений?
Я вернулся домой. Выложил кусок древесины на стол. Выполнил все необходимые манипуляции с реактивом. Порошка было мало, и я предварительно попытался настроиться на то, что было мне нужно. А интересовали меня обстоятельства гибели Вяза, и - я очень надеялся - быть может, мелькнет лицо.
Лицо действительно, мелькнуло, но незнакомое. Профиль, затылок, спина. Призрак подошел к призраку спящего Вяза и сунул ствол ему в ухо. Что снилось ему, Вязу, накануне большого космического путешествия? Никто уже не расскажет. Хотя - как знать - может быть, существуют предметы, способные запечатлевать сны?