Я выложил банкноту на стол. Кельнер зашел за стойку и налил - не более, чем на два пальца. А еще недавно в таком же баре мне наливали стакан. Ныне на эту банкноту много не купишь. Эта банкнота - банкрот. Я выпил. Рыгнул в лицо белобрысому официанту и вышел вон.
Надо было что-то предпринимать. Жить трудно. Однако есть легкий выход изо всех трудностей - негодяем стать. И тогда, уверяю вас, существовать станет значительно интересней. Судя по перманентной непрухе, негодяем я не был. Иногда приходилось, конечно, кривить душой. Жизнь не без этого.
Алкоголь блокирует притязанья действительности, затрудняет ее доступ в меня. Но выпитое лишь на какой-то момент примирило меня с реальностью. А потом враждебность накатила опять. Кто-то сочтет, что это врожденная злобность. Кто-то скажет, что это зависть ко всем, кто не наг. Я же склонен валить на социальные обстоятельства. Благодаря которым я беден, немыт, непризнан. Отсюда и неприязнь.
Угрюмо, словно Каин в стране Нод (граничащей со страной Эдем), я глядел, как мимо густо стлались машины, сновали людские множества, создавая толпы и пробки - от этого голова кругом и путаница мозгах. Людей слишком много. Затрудняют вращенье земли.
Перевалило за полдень. Следовало поторапливаться. Чего доброго офис закроется и придется переносить визит.
Машин у Парка ютилось немного. Основное веселье разыгрывалось с наступлением сумерек. Турникет был неисправен или заблокирован. Охранник привалился спиной к косяку служебного входа, через который впускал и выпускал публику, втягивая и распуская живот. Он взглянул на меня вопросительно: бесплатно или без пропуска вход воспрещен.
- У меня билет, - сказал я и потряс перед его лицом акцией ЗАО 'Парк'.
Было время, акции всяческих предприятий раздали всем по стране. Мне эта выпала.
Акционерное общество было тогда открытым. Я и не знал, радоваться мне или нет. Да и сейчас особых надежд на акцию не возлагал. Но полагал, что хоть каких-то денег она стоит. А деньги были крайне нужны: займы, долги. Обложили друзья и враги, приставы и милиционеры, так что в своей квартирке я и появляться-то избегал. Ютясь, где придется и кое-как. Поминутно оглядываясь. Вздрагивая и тревожась. Прячась, как заяц. Путая след, как лис. Словно собака, изгнанная из стаи. Словно за мной другие собаки гнались. Те, что другие билеты вытянули.
- Здесь человечек просится, - сказал охранник в свой телефон. - Говорит: у него билет. Входи.
Он кивнул, сунул трубку в карман, но и не подумал шевельнуть животом. Я протиснулся.
Если б я раньше сюда поспел, то непременно уделил бы внимание палаткам и аттракционам, вольерам и комнатам смеха, оранжереям с растительностью и непугаными попугаями, пялившимися на публику сквозь стекло. Деревья, росшие на вольном воздухе, уже были тронуты желтизной. Сквозь них проглядывал пруд в солнечных бликах, эти блики, играя на публику, зайчиками прыгали по воде. Меж них плавали листья, перекрывая блеск.
Я не стал углубляться, но от людей слышал, что чем дальше в парк, тем мир его становился таинственней и порочней, и если здесь - комнаты смеха, тот там бывали и комнаты боли, и вопли из них, праздно бродили призраки, рычали львы.
Массивное здание, формой схожее с мавзолеем в Москве, загораживало обзор. Я нашел табличку с надписью 'Администрация' и вошел.
Комнатка, куда я сразу попал, была небольшая, как раз на одного служащего. Он выскочил мне навстречу и просиял.
- Вы тот самый? С билетом? Добро пожаловать, счастливый вы человек! Присаживайтесь поудобнее.
Я приободрился, сел.
- Располагайтесь. Можете даже пожить у нас от семи до четырнадцати дней. Отдохнуть на всем готовом от ваших забот. К вашим услугам аттракционы, увеселения, пансионат. Ублажать ближнего - наш бизнес и долг. В обмен на акцию у нас богатый ассортимент. Хотите - сами себе выберите, хотите - выберу я. - Он задержал на мне взгляд и потер руки. - Ну-с, чему предадимся? Удовольствиям утонченным? Тяжелому разврату? Или профит рассчитываете извлечь?
Тяжелый разврат, боюсь, я не вынесу. Из тонких удовольствий предпочел бы сорокаградусное - такое, чтоб не стошнило на грудь. Но это я как-нибудь и без билета добуду к вечеру. Профит?
- Что разумеете вы под ним?
- Вернуть акцию нам, - быстро сказал служащий. - Разумеется, небескорыстно.
- Так я ж и пришел за этим, - повеселел я. - Какова котировка?
Он наоборот помрачнел.
- Знаете, касса сейчас закрыта. Кассир снял кассу и с деньгами сбежал. Так что денег дня три вам не видать.
Лицо его сделалось совершенно угрюмым, отчего участь кассира мне показалась еще менее завидной, чем моя.
- Так сколько же? - спросил я.
- Примерно трехдневная выручка от всего предприятия, я ж вам сказал. Даже в том случае, если поиски кассира окажутся безутешными.
- А конкретней?
- Место, как видите, популярное, народ снует круглосуточно: аттракционы, кафе, напитки, приватные танцы, организация семейных и корпоративных торжеств... Ради торжества справедливости... Устроит вас тысяч сто?
На столь круглую сумму, признаться, я не рассчитывал. Однако сделал строгое лицо. Мой гражданский долг в долларах составлял двадцать две тысячи.
- Долларов, - твердо сказал я.
- Что вы... - возразил он. - Экие деньги...
- Пока что это торжище, а не торжество справедливости, - перебил я.
- Однако счастья за деньги не купишь, - резонно заметил он. - Я же полагаю, вы счастья ищите?
На рубли, конечно, не купишь. Вопрос о счастье врасплох меня не застал. Размышление об этом бывали. Каждый решает вопрос о счастье по-своему. В соответствии со своими особенностями. Особенно я. Мир ведь устроен как? Так. А я - этак. Истинное счастье, я полагал, заключается в какой-нибудь деятельности. Я и в нынешнем незавидном своем положении бывал кипуч и кое-что успевал. А развяжите меня. Распустите мне руки. Раззудите плечо.
Однако что этому типу в качестве счастья грезится? Обывательская идиллия? Тяжелый наркотик? Бабы, бумер, бабло? Все эти темы разом возникли в моей голове.
- Соглашайтесь на сто тысяч рублей или на счастье. А то можете и не выйти отсюда, - сказал тип. И расплылся в улыбке - да так, словно радость духа от уха до уха растянула его лицо.
Я представил, как он бы себя повел в иной ситуации. На допросе с пристрастием. Во тьме переулка под нажимом ножа. Поубавил бы самоуверенности. Подобные мизантропические фантазии помогали мне утвердиться в людском ничтожестве и извиняли своё.
Однако бумагу могут и впрямь отнять.
- Знаете, мой дорогой, - говорил между тем служитель. - Наша вселенная - не единственная в своем роде. Их число бесконечно. И наверняка найдется среди них одна, в которой вы счастливы наиболее. Хотите туда?
Теоретический вопрос о множественности вселенных мы как-то прорабатывали с одним астрофизиком за пивом. У него даже была мысль о том, что можно наладить связь меж соседними универсумами, используя особым жгутом скрученное оптоволокно. О переброске из мира в мир высказывания его были туманны.
- И каким же образом? - спросил я.
- Сразу не объяснишь. Разве что общий принцип, в двух словах.
- Хорошо, в двух.
- Сознание - свет, - сказал служащий. - Даже если несколько залито вином.
Что оно - свет, я и раньше слышал. Но считал до сих пор метафорой, не имеющей отношения к большинству из нас.
- У кого-то чуть брезжит, - косвенно подтвердил мою мысль служащий. - У кого-то брызжет так, что искры летят. Свет квантуется. На элементарном уровне взаимодействие между параллельными вселенными выражено довольно явно. Иными словами обмен фотонами происходит всегда, но на микроуровне. Для переброски вас в качестве квантов света в близкую по своим свойствам вселенную используется явление интерференции.
- В близкую?
- В одну из ближайших. Причем в ту, где обитает наиболее счастливый в полноте самовыражения ваш двойник.
Самовыражение. Это слово для обозначения счастья я и искал.
- Сколько времени это займет? И как определяется наиболее благоприятная для моих амбиций вселенная?
- Процесс трудоемкий. Но квантовый компьютер способен привлекать и использовать для своей работы ресурсы множества параллельных миров. Он просчитывает, например, тысячу или сто тысяч вселенных и находит ту, где вы максимально успешны. И выбирает, таким образом, направление, в котором вас отрядить.
Угораздило же меня с моими амбициями родиться в этой вселенной. Перспектива выбыть в выбранном направлении, уйти от внимания современников мне показалась более захватывающей, чем оплата долгов. Я нащупал в кармане акцию. Пока что с трудом, но уже верилось, что этот бумажный бумер меня умчит - в мир, где можно утешиться, проявить себя в полной мере, выгоду извлечь из невзгод. Да, но Парку-то что за корысть? Может, так они избавляются от держателей акций?
Служащий что-то еще объяснял, но я не слушал: мысли о подвохах накатывали, мешая бесу познания овладеть мной, хотя и было любопытно до чрезвычайности. Если я о чем-то усиленно размышляю, то от всего прочего отключаюсь полностью. Что отличает глубокое мышление от заурядной задумчивости.
- Компьютер так же учитывает искажение универсума, в который вторгаетесь вы.
За окном желтел осенний пейзаж. Осенний сон разума завораживал, оцепенял.
- Искажение? - спохватился я.
Он держал в руке распечатку. Текст, который он бегло просматривал, выполз из щели принтера. Вероятно, устройство, занимавшее угол офиса, и был тот компьютер - пресловутый, волшебный, квантовый. Или может быть, только видимая его часть.
- А вы полагаете, что ваше вторжение останется без последствий? Подобные вмешательства не проходят даром. Скорее всего существование вашего будущего универсума закончится апокалипсисом.
- Но... Как же я, в таком случае?
- Вам то что? Он еще тысячу лет протянет. Вы ж не протянете и десятой доли того. Не вижу большой беды в том, если несколько или несколько миллионов царств с вашей помощью покончат собой. Их бесконечное множество. И большая часть заканчивается ничем.
Я опять призадумался - так что в голове зажужжало. Я был в надежности убежища уже не так убежден.
- А вам не жалко эти миры? - спросил я, отмахнувшись от мысли, насколько правомерно выражение большая часть применительно к бесконечности.
- Есть мнение, - продолжал служащий, - что миры конкурируют между собой. И как это ни печально, чтобы вольготнее существовал наш, мы должны погубить некоторые. Почему б не воспользоваться случаем и не очистить Всеобъемлющий Универсум от преизбытка миров? С вашей помощью, - вновь подчеркнул он.
Он мне подмигнул. Я - ему. Кажется, он удовлетворительно объяснил корысть корпорации. Наплевать, в самом деле, на апокалипсис. Если того универсума хватит на мой век.
- Каковы там условия существования? Сколько стоит прожить день? - спросил я. - И по-прежнему ли столица - Москва? А то есть, вероятно, такие миры, где я удав или удод, или однодневное насекомое.
- Все почти идентично, - заверил меня служащий, сверяясь с текстом, чтобы лишнего не соврать. - Люди там смирные, русскоязычные. Превалирующие приоритеты те же, что здесь. Но успеха добиваются более мягкими методами. Человеку подлому... простите, целеустремленному ничего не стоит в самые кратчайшие сроки там преуспеть. Законы мягкие. Правительства лояльные. А все население - с нимбами над головой. Но обратно не выберешься. В том мире наших билетов у вас нет. Там вам другие акции выпали, на них и поднялись. Вы на первое время сохраните воспоминания об этом мире, но постепенно они изгладятся.
- Разве не существует практик, методик, химии, чтобы взять и забыть?
- Зачем? Сведения несекретные. Владей. К тому же это необходимо для самоидентификации. Иначе не будет ментальной преемственности между тем, кто вы есть, и тем, кем вы будете буквально через тридцать минут. Нить, что парки прядут, нельзя разрывать. Ну так что, по рукам?
- Дайте подумаю.
Пока я подумывал, он распахнул дверь и взялся за спинку кресла.
Дело в том, что я мыслю объемно, крупно, кусками. Боюсь, что квант моего мышления превышает обычный раз в пятьдесят.
- Ничего, - сказал служащий, выкатывая кресло со мной в коридор. - Чем крупнее квант, тем быстрее управимся. Знаете - я от вас в восхищении, хотите вы того или нет. Не всякий вот так решится взять и убить мир.
Я до сих пор никого не убивал. Случалось заносить кулак, но исключительно для самозащиты.
- А что будет с моим двойником? Мы с ним не передеремся? - забеспокоился я. - Хватит ли счастья на нас двоих?
- Вашему двойнику, а вернее свету его сущности, придется отправиться прямиком сюда. Тем же путем - разъятием на элементы и взаимообменом квантами с вами. Займет ваше место двойник.
- Не очень успешное, правда? - некстати развеселился я.
- При любом госустройстве есть обиженные и опущенные. Кому-то надо и ваше место занять, - сказал служащий.
Стараясь сдерживать внешние проявления чувств, но внутренне дрожа и вибрируя, я примечал: коридор с голыми стенами, рядом дверей, лампами под потолком. Решительно никакой дополнительной информации из этого я не извлек. Служащий вкатил меня в лифт, двери его сомкнулись. Сейчас взлетим.
- Пихай, поехали, - сказал я, памятуя летчика-космонавта Гагарина.
Однако лифт даже не шелохнулся. Я оглянулся: никого за моей спиной не было. Не было панели с кнопками внутри лифта, да и вообще лишь в силу инерции мышления можно было принять эту камеру или капсулу, а лучше сказать яйцо - за лифт.
Я вскочил. Ноги не слушались. Я сел. А через мгновение вспыхнул свет. Я зажмурился, но скорее от неожиданности, чем от яркости. Ибо - что бы я о себе ни мнил - свет был тускловат. В вихре этого света был ряд подвижных картинок: и кельнер, и служащий, череда причин и следствий из них, и это мое приключение, и приквел к нему, каким являлось все мое почти сорокалетнее прошлое.
А когда стало можно, и я открыл глаза, то первое, что в них бросилось - это ряд нечетких фигур, частично перекрывавших друг друга. Все это немного напоминало расслоение зрелища, как это бывает после удара по голове или изрядной дозы спиртного. Но несмотря на это, я в ближайших фигурах узнал себя.
Значения этому я не придал, полагая, что так и положено при светопортации. Тем более, что зрительные рецепторы скоро пришли в норму, палочки-колбочки адаптировались к свету нового мира, а зрительная кора зафиксировала следующее: потолок, люстра на нем, из окон лился неяркий свет: видимо, было утро.
Сомнений в успешности эксперимента у меня не возникло. Я был уверен, что все благополучно сошло. Эта уверенность подогревалась еще и тем, что внутри себя я ощущал чье-то остаточное присутствие. Своего двойника из этого мира - кого же еще.
Я подробней обследовал жилье и остался доволен. Квартира была, по-видимому, холостяцкая, ибо я не обнаружил в ней дамских вещей. Имелись две спальни, зал, еще четыре пустые комнаты, а в кабинете, в столе были небрежно брошены несколько пачек дензнаков, имеющих хождение в этой стране. Я старался быть сдержанным. Не вырвалось ни ура, хотя внутри ликовало все, несмотря на смутные промельки в проемах дверей и вереницу моих двойников, возникавших при ликовании. Я надеялся, что эти помехи скоро пройдут и не будут вредить моему новому существованию.
Раз уж был в кабинете, я решил записать, что удастся припомнить из прошлого. Пока не изгладилось, пока не сошло на нет - вот, пишу. Буду и дальше записывать, чтоб не потеряться в чуждом мире совсем.
Во время писания вновь вереница являлась. Вероятно, от умственного напряжения. Седьмой в этой шеренге моих двойников тоже что-то писал.
* * *
К вечеру я уже вполне отчетливо себя идентифицировал. Частично из найденных документов, большей же частью само всплыло. Далеко, конечно же, не досконально - так, чтоб впросак не попасть. Работал я в компании 'Алко'. Контролировал алюминий во всей стране.
На первых порах, пока не вполне адаптировался, не вник, приходилось всюду таскать за собой своего имиджмейкера и пресс-секретаря. Несмотря на некоторую подмену предшествующего опыта, внутреннее нерасторжимое ядро моей личности оставалось при мне. Это ядро имело более плотную консистенцию, чем у туземцев. Были они полнейшие размазни.
Более всего меня угнетала необходимость быть вежливым. Жители этого мира оказались крайне чувствительны, и при малейшей грубости пускались в плач. А то и могли надолго слечь, от чего страдала промышленность. Так что лишних огорчений я им старался не причинять.
Отличия этого мира обнаруживались ежедневно. Например: водка была здесь тридцатипроцентная, а не сорока четырех, как у нас. Луна - в красных пятнах, словно в засосах. Система исчисления десятичная, однако при написании круглых чисел избегали нулей, считая ноль чем-то вроде Люциферовой цифры. То есть тысячу, например, оформляли как 999+1, а если все-таки отсутствие количества чего бы то ни было требовалось обозначить, то изображали разницей двух идентичных чисел. При встречах вместо рукопожатий друг другу подмигивали. А центр государства переместился в Сибирь со столицей Омсква (кипчаки с колчаками приходят в связи с этим на ум).
Однако главным отличием были чертовы вереницы. Вопреки упованиям, они меня не оставили и, бывало, накатывали в неподходящий момент. Обычно я их предчувствовал и на это время нырял в кабинет.
Был в этой череде двойников и тот, который на мое место в тот мир пришел. Выглядел он озабоченным, словно за ним милиционеры гнались. Седьмой же от ближнего края продолжал что-то писать. Меня это раздражало и беспокоило смутно. Словно свиное рыло в кошерном ряду.
Тревожась за душевное здоровье, я навестил психиатра. Поведал ему насчет аномальных явлений во мне.
Психиатр, мужчина скромного роста, лысый, с рыжеватой бородкой, усами, глядя на меня задиристо снизу вверх вскричал:
- Вы, батенька, в своем ли уме? Хотите с Багом прервать общенье? Милость его попрать?
- Да, но нельзя ли ей проявляться реже?
Тогда этот мерзкий фрейдист с каким-то даже восторгом в глазах выгнал меня вон. Совершенно некстати присовокупив:
- Жениться вам надо, батенька, вот что!
Я бы с высоты своего роста и положения мог бы придавить его каблуком. Однако, как выяснилось, эти явления не только мне были присущи. К ним относились трепетно и прятали от посторонних, как самое интимное и неприкосновенное. Поклонение им считалось конфессией.
Иногда вереницы застигали внезапно, например, за рулем. Хорошо, если водитель успевал на тормоз нажать. Тогда дело ограничивается десятком покореженных машин и жизней. А если он в эйфории на акселератор жал, то жертв озарения бывало значительно больше. Благо, что Багова милость большей частью постепенно подкрадывалась. Озаряемый к ней заранее готовился, и если предполагал, что она застигнет его в разгар рабочего дня, то вправе был рассчитывать на отгул.
Я не искал за всем этим конфессиональной подоплеки и считал, что это было чем-то вроде наших паранормальных явлений. В том универсуме бывали призраки, телепатия, телекинез, случаи удачного выпадения чисел. Здесь - вереницы.
Созерцатели верениц все это смутно связывали с надеждами на мессию. Я же догадывался, что это как-то спровоцировано моим вторжением. Возможно, что моя переброска послужила тому причиной, хотя туземцы считали, что вереницы, или, как их еще называли - нимбы (ибо группировались вокруг головы) существовали от века. Это не противоречило моему мнению: ведь известно, что прошлое может хитрейшим образом подстраиваться под существующий порядок вещей. Предупреждал же служитель Парка, что от моего вторжения эта вселенная погибнет. И возможно не только она, но и все производные от этого мира универсумы, которые возникают при малейшем движении мысли или мизинца руки.
Вероятно, я вирус внес в универсум. Может быть, этим вирусом оказался я сам. Добро пожаловать? Вот и пожаловал. Ждали мессию - явился я.
Французская школа психоанализа в лице таких зубров, как Ла Маркс и д'Энгель, основателей теории нимбов, объясняла явление двойников колыханием универсума.
Удачно дополненная концепцией жесткого сексуального причиноследствия новосибирского шамана Фрейда, она не создавала конкуренции багословию, а объединялась с ним. В мире, мол, много причинных мест. Отсюда и следствия. А причина причин - Баг.
Вереницы, в зависимости от праведности созерцателя, отличались длиной. Количеством силуэтов в ней. Говорят, что были во время оно святые (наиболее продвинутые визионеры), которые могли созерцать череду своих двойников во всех аспектах и естествах,. Вплоть до удода или удава. Фрейд и его бой-френды, ухитрявшиеся ухватить внутренним взором до 249+1 фигур, были причислены лику.
Какие они все-таки милые, иногда умилялся я. Жаль, что эта бракованная вселенная обречена. Шарль д'Энгель в своей работе 'Происхождение брака' убедительно доказал, что этические вселенные наиболее выживаемы. Эта ли не этическая? У них даже бранных слов в лексиконе нет. Если у нас даже на бэ их не счесть - бездарь, ботало, бацилла, брюзга, то у них на все и про все - батенька.
Иногда он снился мне, этот мир - с номерком на ноге - в морге для мертвых миров.
А что же слезы? А сопли с воплями? А голошение, что не унять? Раскаянья я не испытывал. Что же теперь, билет возвратить? Щас!
Парк, процветавший в прошлом моем мире, в этом, соответственно, прозябал. И даже не был хоть чем-нибудь огражден от бесплатного наплыва публики. Смотреть, правду сказать, было не на что. Парк состоял из трех десятков дерев, под каждым сидел человек в чалме и показывал простейшие карточные фокусы, вызывавшие у зрителей непреходящий восторг. Впрочем, восторг не от наивности шел, а от нежелания обидеть факиров. Я побродил, поглазел на фокусников, свыкаясь с мыслью о том, что пора брать это предприятие в свои руки и делать из него процветающий филиал.
Я присел на скамейку. Что-то кольнуло в груди. Мое прошлое постепенно стиралось из памяти. Юдоль, где, плача, я ютился, стал затмевать туман. Но иногда еще возникала остаточная ностальгия по беспокойному прошлому, по бесхвостой капусте, по таким вот скамьям. Приходилось, бывало, на них ночевать, подмяв под себя газету. Сейчас я готов был весь мир подмять. Учитывая деликатность местного населения, прибрать к рукам власть можно без особенных всплесков и революций. А там и весь Мультиверс со всеми его поднебесьями - посредством парка своих двойников в параллельных мирах. Погодите друзья-враги и вы, господа приставы. Вирусом к вам вернусь.
Учитывая то, что ЗАО пронизывает всю Метавселенную и в том или ином состоянии присутствует в каждом из ее миров, мне эта мысль не показалась абсурдной. Я ущипнул себя, чтобы сделать ее ощутимой. Не покидая пределов благоразумия, принялся ее развивать.
Я сравнительно молод, богат. Жить исключительно в режиме наживы становится скучно. С Багом поспорить за место под куполом тверди - вот достойная цель. Безусловно, местные размазни сочтут мои выкладки грязноватыми. Но я полагал, что несложно будет отмыть эту мысль посредством теории нимбов. Сами еще попросятся под мою лазурную крышу. Пока не подвернулся настоящий тиран и не подверг их насилию. Я и сейчас мог бы одним щелчком сшибить президента. Покуда подгонят танк, ржавеющий в амбаре под Курском, пока развернут кавалерию на кривых ногах. Другой армии в этой стране не держали.
Кем бы я был, если б досталась другая акция? Общество будет безусловно закрытым.
Только я да счастливый случай в соучредителях. Пускай здесь будет бутик с блестящей витриной. Будут русалки в ветвях свистеть. Будет оркестр наигрывать - популярные мелодии польских композиторов, в том числе шопеновский марш.
В этом деле без подельников не обойтись. Надо обзавестись сообщником. Желательно подлецом. Но на кого я мог положиться? Имиджмейкер? Плакса и размазня. Хотя неплохо готовит капустный гриль и водит авто. Пресс-секретарь? Этот субъект был талантливейший притворщик, в свое время закончивший ВГИКИС - всенародный государственный институт культуры и синема. Возможно, что я приоткрою свои планы ему. Однако главные подельники - двойники. Запустим квантовый репликатор и посредством этого депо депутатов растиражируем моих близнецов по всем мирам, предварительно подготовив среду.
Почувствовав приближение озарения, я кликнул соскучившегося имиджмейкера, чтоб подгонял машину и вез домой.
Дело у седьмого, как видно, к финалу шло. Он ерзал и вскакивал, приплясывал, сломал под собой табурет, а стук его пишмашинки стали проникать в этот мир. Не могу примириться с тем, что этот не-я крадет мою подлинную историю, чтоб выдать ее за произведенье ума, предъявив от моего имени публике. Свести мою жизнь к полоумной фантастике, заменить меня вымыслом?
Я мыслю быстро, крупными квантами. Пишу объемно, отточено, не растекаясь мыслию по листу. Редко в мое предложение втискивается больше пяти слов. В краткости и таланте никакой двойник не сравнится со мной. Уповаю на то, что словесный универсум, который он громоздит, рухнет под тяжестью стиля и погубит его.
Я попытался однажды заглянуть через его плечо, но текст, размазанный по листу, был неотчетлив. Бумага испещрена помарками, местами было густо зачеркнуто, а то и вообще дыряво, так что ничего внятного я не углядел. К тому же меня больше открытого текста всегда интересовало зачеркнутое.
Однако становилось тревожно. Я оставил собственные записки и забегал по кабинету. Что если его писанина абсолютно противна моей? Ибо все эти буковки при помешивании дают совершенно другой текст. И порой - с противоположным зарядом поля. И если наши два текста лбами столкнуть, неизвестно какой из них выживет. Прихлопнет этот псевдо-Касперский своим текстом меня.
Последняя сессия с нимбами состоялась неделю назад. Седьмой своё уже перебеливал, подолгу вглядываясь в черновик. Мемуар этого мира был почти завершен. Я сплюнул в отчаянии и досаде. Швырнуть его адскую пишмашинку под танк. Убить этого автора вирусом зависти или злости. Заразить его разум безумием. Разъять его сущность на элементы и рассадить по камерам Вильсона, выставив для надежности караул. А к караульным другой караул приставить.
Однако чем яростней я плевался, тем более креп седьмой. Словно питался плевками. Сутулость его выправилась, шея налилась кровью, башка вспухла и разрослась пропорционально содеянному.
Мне же с каждым днем становится хуже и хуже. Я поскучнел, потускнел, волос осыпался. Дело не деется. В левом ухе все время ухает (эта польская музыка чрезвычайно назойлива). Нынче утром вставать - а ноги холодные. Другие симптомы околевания не замедлили проявить себя.
Если автор не запил, если он не ушел, не поставив точки, в загул, то сегодня решится все. Так или эдак - в зависимости от того, что подадут к подъезду. Ежели катафалк - значит дело совсем плохо. Если же санитарный фургон - упекут в карантин. Остается бродить, скрипя суставами, от окошка к окошку. Ждать.
Эти два варианта судьбы меня не устраивают. Еще можно отмотать назад и подать сносный финал. Завершить более-менее благополучно. В крайнем случае благородно. В самом крайнем - благопристойно. Я же твой ближайший близнец. Неудачный твой вариант. Не годится со мной так, б... батенька.