"Моя мамочка умерла и стала ангелом. И теперь с неба присматривает за мной..." - доносится откуда-то снизу на чистейшем французском.
Когда-то эта фраза вызывала легкую, чуть грустную улыбку. Теперь же ничего кроме усмешки, полной сарказма и неприятного тянущего чувства, будто душу растягивают на дыбе. Все дело в том, что я Знаю.
Ангелами становятся не на небе, а на земле. Если выживают. Небу ангелы не нужны. Оно никого не забирает к себе, а лишь выплевывает, вышвыривает с присущим только ему благородным пренебрежением. Где окажется маленький, беззащитный комочек, непризнанный ребенок безответственного родителя - решает само небо. С изощренностью и дотошностью маньяка выбирает оно самые страшные, самые безнадежные места. Суровые льды и снега Антарктиды, навечно замораживающие сердце, сковывающие разум; знойные африканские пустыни, выжигающие легкие, испепеляющие крылья; самые глубокие ущелья, самые высокие пики. Зачем? Даже сейчас я не знаю ответ. Спросите небо. Может, Вам оно ответит.
Небо - первое что видит новорожденный ангел, и его глаза вбирают в себя цвет родителя, запоминают, чтобы пронести через всю жизнь.
Но... что-то я отвлекся, я же хотел рассказать совершенно другую историю.
В тот вечер шел дождь. Совершенно обыкновенный осенний дождь, лишь добавлявший уныния безрадостной ноябрьской погоде. Зябко кутаясь в старенький черный плащ, я старался как можно быстрее добраться домой. Предательские капли пробирались за воротник, попадали на горячую спину, скатываясь вниз холодными мокрыми дорожками. "Это дождь. Всего лишь дождь, " - убеждал я себя. Но убеждения не помогали, и я никак не мог отделаться от ощущения, что с неба за шиворот падают скользкие черви, и это их прикосновения я чувствую покрывшейся мурашками кожей. Отгоняю от себя это сумасшествие, отчаянно трясу головой из стороны в сторону, но делаю этим только хуже: мокрые, давно не стриженные волосы подобно жирным пиявкам прилипают к щекам и шее, предварительно окатив меня веером брызг. Меняю шаг на бег в надежде поскорее укрыться от этого мокрого безумия в теплом сухом подъезде, а еще лучше в квартире, в кровати под пуховым одеялом.
Не глядя под ноги, спотыкаюсь о какой-то комок, лежащий в воде на асфальте. Чертыхнувшись, падаю на колени. Раздосадовано разглядываю препятствие, в то время как мерзкие дождевые капли решили взять в плен враз обмякшее тело.
Разворачиваю комок лицом к себе. Да-да, не удивляйтесь, у него было лицо. Вернее, у нее. Девочка. Самая обыкновенная семилетняя девочка с короткими темными волосами, завернутая в жалкое подобие одеяла. Малышка не плакала, нет. Даже в последствии я ни разу не видел, чтобы она уронила хоть одну слезинку. До уха сквозь пелену дождя доносился слабый писк, так пищат еще научившиеся лаять щенки. Простой набор пронзительных звуков, складывающихся в просьбу о помощи.
Аккуратно приподняв девочку, ощупываю - цела ли? Ноги, живот, грудь, спина, руки, крылья. Крылья... Крылья! Эта мысль ослепила меня, заставила забыть, каково это - дышать и вообще двигаться; прибила к асфальту, как порывистый осенний ветер прибивает к оконному стеклу пожелтевший кленовый лист.
Ноги подкашиваются, и с мерзким хлюпаньем я оседаю в воду, судорожно прижимая к груди дрожащую девочку.
"Не может быть..."
Ощущения того мига невозможно забыть: опаляющий своей недозволенностью восторг и леденящий душу страх. Они волнами накатывали один за другим, словно вели невидимую, но смертельную борьбу за мои тело и разум. Найти подобную себе. По крови, по духу, по крыльям...
Лишь сейчас я понимаю, как необычно, как нелепо мы выглядели: десятилетний мальчик с лихорадочным блеском в глазах румянцем на щеках прижимает к груди семилетнюю девочку. А с неба нескончаемой, серой стеной - дождь. Он укрывает их от людей, от равнодушного, отказавшегося от них неба. Он делал это неумело, неловко, но очень настойчиво, словно пытался превратить этих двоих в одну из миллиарда капель, что с глухим шумом обрушивались на их головы.
С того самого вечера, с того момента, как я нашел ее, лишь две вещи заставляли меня жить и улыбаться новому дню: ее сердце, гулко и часто бьющееся под ребрами, точно птичка, запертая в клетку, и... что-то несбыточное, непроизносимое, постоянно вертящееся на кончике языка, но так и не осмеливающееся сорваться... Что-то, что сделает ее по-настоящему счастливой.
Сейчас с горечью, разъедающей мою душу, заявляю: я был дураком. Наивным, слепым, влюбленным. Я готов был полмира, нет - весь мир отдать за ее одобрительный взгляд или взмах ресниц. Я пропал, когда впервые заглянул в ее глаза. Казалось, они вобрали в себя всю боль, безразличие и холодность того дождливого ноябрьского неба. Насыщенно-серые, переливающиеся всеми оттенками этого цвета, словно кто-то запустил в ее глаза светлячков и они призваны осветить все, на что упадет ее взгляд. Она покоряла своим взглядом всех. Даже пожилую женщину, что приютила меня, а после и ее. В тот самый вечер хозяйка лишь укоризненно, но нежно посмотрела на нас, жалких, промокших, продрогших, и едва слышно прошептала: "Будем жить втроем..."
Ну вот, я снова отвлекся...
Она быстро освоилась со своей работой, предназначенной еще задолго до ее рождения. Приняла свое ангельское происхождение как данность и носила крылья с той гордостью, с которой королевы носят короны. И я уже не знал, кто из нас двоих учит и наставляет другого.
Хозяйка нарадоваться не могла умненьким, красивым и таким дружным детям. Детям, которые жили в постоянной лжи, которые платили тем, чем умели - любовью и охраной.
Два маленьких, лживых хранителя.
Хозяйка называла ее Рейн, потому что она... пахла дождем. От волос, от нежной оливковой кожи всегда исходил этот запах, свежий терпкий, приятно щекочущий ноздри. Все ее вещи, мебель, даже люди приобретали этот необычный аромат.
Не сохранили... У каждого своя работа, свои подопечные и на всех времени не хватает.
В тот день в ней что-то сломалось. Во второй раз. Первый был в тот вечер под дождем. Она словно оградилась от окружающего мира пеленой дождя, которую я ревностно защищал...
Потом пелена рухнула. Рейн потянулась к миру. Но не так, как я того хотел. Почти все время она проводила с людьми, все чаще стала показываться на глаза не только детям, но и взрослым. Искала способы избавиться от крыльев, ставших для нее бременем, прибивающим к земле. Она смеялась, вот только в глазах по прежнему равнодушно смотрело на окружающих ноябрьское небо.
Я понимал, что должен что-то сделать, изменить. Но бездействовал. Не мог или не хотел. Просто жил для нее, как пообещал однажды. И даже когда ее не было дома, я ощущал ее запах, тепло, краем сознания улавливал взмах полупрозрачных крыльев.
В тот июльский вечер я возвращался домой как никогда уставшим, обессилено волочил по земле грязные серые крылья, шумно втягивал остывающий воздух, прислушивался к звукам успокоившегося города. Шумные, беспокойные дни быстро выматывали меня, и я бы давно перешел на ночную работу( благо ее тоже хватало), но... она боялась темноты. А я боялся поселись страх в ее глазах.
Последние шаги давались особенно тяжело. Крылья с неземной тяжестью давили на спину, норовя расплющить тело по горячему пыльному асфальту.
Прихожая, пропитавшаяся запахом дождя и пыли, кухня... Все как всегда... У нас были сотни таких вечеров.
Она сидела на подоконнике, положив голову на согнутые в коленях ноги, курила, выпуская в воздух белоснежные колечки.
- Мне сегодня приснился сон, - проговорила она, рассматривая меня в расплывавшееся в воздухе кольцо. - Мне приснилось, что я крыльями проткнула небо. Пронзила его насквозь. И оно треснуло с противным, звенящим звуком. Трещины исполосовали его в один миг, превратив в гигантскую мозаику. А потом... потом небо стало падать на землю. Осколок за осколком. Ливень из обломков неба. И я стояла под этим звенящим ливнем, до тех пор пока он не закончился, обнажив иссиня-черную, как твои глаза, бездну. И я поняла, что осколки, падая, срезали мои крылья. И я бросилась их искать. Я искала крылья, ступая босыми ногами по осколкам неба. А потом... потом я увидела тебя. Ты шел ко мне навстречу и за твоей спиной были крылья. Они... так уродливо смотрелись... - затем она расхохоталась и, резко оборвав воспоминания о прошедшем сне, залепетала:
- Макс, я стану человеком. Я должна стать человеком! Че-ло-ве-ком! Завтра. Я уже обо всем договорилась.
Ее слова. Сперва они сбили меня с толку, заставили замотать головой, отгоняя глупые мысли. Да, я знал, что из года в год она все выше поднималась, совершенствовалась, оттачивала мастерство. Но я не знал, даже представить не мог, что ее конечная цель - человек. Беспомощный, жалкий, с такой короткой жизнью... И пока я удивленно смотрел на нее, Рейн продолжала:
_ Это то, к чему я всегда стремилась. Стать нормальной. Спокойно спать ночами и не видеть во снах тех, кого мне не удалось спасти. Завести семью, детей, нормальную работу...
- Рейн, постой... - я поднял руку, чувствуя, как к горлу подкатывает истерика.
Но она даже не обращала на меня внимания.
- И если захочешь, я даже разрешу тебе стать моим персональным Хранителем... - звонко расхохоталась она и спрыгнула с подоконника. - Ну так что?
-Что?.. обреченно вздохнул я , чувствуя резкую пульсацию в висках. "Без тебя... Человек..." Мир у ходил из-под ног, вращался с космической скоростью, норовя скинуть меня с земли в бесконечную холодную бездну.
- Будешь моим Хранителем? - снова смех и глаза светятся, горят каким-то странным огнем.
А я не мог понять, что ее так смешило. Мой жалкий вид или молящее выражение глаз. Да, я умолял ее. Умолял одуматься, остаться, обратится к врачу. Хотя, что она сказала бы ему? "Я ангел, которому надоело его бремя, и теперь я хочу стать человеком."
Она лишь звонко смеялась в ответ, ерошила коротко стриженные темные волосы и в эйфории повторяла:
- Я стану человеком, слышишь?
Безумие, стучащее в висках, сжимающее сердце, ломающее тело. Но кто был безумен: я или она? В миг она изменилась. Изменился весь мир вокруг. Серые глаза потемнели и светили безумием, запах дождя... исчез, испарился, как неудачная иллюзия.
Ходили слухи, что некоторые ангелы сходят с ума в своем желании стать людьми. Они слепнут, лишаются крыльев и бесцельно скитаются по миру, леденя кровь своим безумным хохотом.
Она была безумна. Я свято в это верю.
Безумие, спасают смертью, говорили те же слухи. А убить ангела может лишь ангел.
Слухи не врали... Ее глаза, полыхнувшие привычным серым, перед тем, как навсегда погаснуть, до сих пор стоят перед моим взглядом.
Две недели. Столько я жил без нее. Две недели бессмысленной и пустой жизни, две недели без работы. Я искал смысл жизни в бокале коньяка высшей пробы. Искал его, подставляя лицо упругим дождевым струям, в надежде, что они вернут меня в холодный ноябрьский вечер. Я искал... мир, который не мог заменить мне ее.
Но зачем нужен мир пьяному, жалкому ангелу?
Ходят слухи, что такие как я, прилетают умирать на Триумфальную арку. Это последнее, на что они имеют право - закончить свою жизнь, любуясь видом Парижа в закатных лучах, попивая коньяк, подставляя лицо душному ветру, приносящему запах акаций.. Романтично? Или пошло?