Аннотация: Не так давно написанное мной произведение, но постоянно изменяющееся и корректирующее. В итоге мне это несколько поднадоело, и я забил на это, так что предлагаю вам мой рассказ в таком виде, в каком он есть.
Как я надумал.
* * *
Просыпаюсь. Мельком смотрю на часы. Четыре утра. За окном, через приоткрытую шторку виднеется только начавшая пробиваться багряная полоса рассвета. Я лежу, открыв глаза, и уставившись в потолок. Не могу уснуть: голова необычайно трезва и ясна, что редко бывает после глубокого сна. Закрыв веки, пытаюсь думать о чем-то легком и приятном, в надежде вновь погрузиться в неглубокий сон. Но разум по-прежнему чист и ясен, сонливости нет и в помине. Скинув одеяло, прямо босиком прохожу на кухню. Зажигаю газ, ставлю чайник, и, пока он медленно закипает, одеваюсь и цыпочками, по холодному кафелю, в полутьме, пробираюсь в ванну. В голове ни одной мысли. После холодного душа, сделав себе крепкий кофе, с чашкой в руке сажусь в кресло и беру книгу. Брэдбери, " Марсианские хроники". Открыв нужную страницу по закладке, начинаю из слов составлять предложения. Пролистав страниц десять, я осознаю, что все буквы и составленные из них предложения прошли мимо моего сознания, а голова все так же пуста, как и до того, как я взял в руки книгу.
"Да что же со мной такое"? - посещает голову первая за сегодня мысль. Смотрю на часы. Без пяти пять. За окном едва различимая багряная полоска преобразилась в алую полосу, поднимающуюся над горизонтом. Еще немного бесцельно побродив по квартире и не выносив давящей на меня тишины, накинув пальто и шарф, закрываю за собой дверь и спускаюсь вниз по лестнице.
На улице, прохладный, но не холодный ветер тут же проскальзывает внутрь воротника и приятно растекается по коже, заставляя ее покрыться маленькими гусиными мурашками. Вдруг возникший передо мной шквал ветра, утихший так же быстро, как и возникнув, взъерошивает мои волосы и раскидывает их по лицу. Съежившись и закутавшись глубже в воротник, поправляю их пятерней и шагаю вдоль старых, сталинских пятиэтажек. Мою голову посещает мысль, что их тени, отбрасываемые далеко вперед по тротуару, в свете еще не потухших фонарей, приобретают очертания старинного, причудливого города, расположившегося прямо на мостовой. Встряхнув головой и отбросив образы из головы, шагаю дальше.
Улицы пусты. На ее одиноких просторах я встретил женщину с огромной сумкой, пронесшейся мимо меня и быстро растаявшей вдали, и, примостившейся на скамье остановки бабку. Размышлять над тем, куда она собралась в столь раннее время, мне не хотелось, и потому я просто зашагал дальше, наполняя легкие остывшим за ночь воздухом и взирая по сторонам.
На душе легко и приятно. Ничто не отягощает меня в столь ранний час. Разум, холодный и прозрачный, как лесной родник, воспринимал с предельной четкостью все окружающее меня пространство, и потому все вокруг, в обычный день казавшееся совсем привычным, приобрело новые, доселе невиданные очертания.
Уже совсем скоро рассвет. Впереди набережная и протянувшаяся вдоль нее аллея с бесчисленным множеством лавочек и небольших ярко-красных беседок. Смахнув с одной из них желто-оранжевые листья, сажусь и вкушаю последние остатки уходящей ночи. Прямо напротив меня, на той стороне Невы, багряный диск просыпающегося солнца неспешно поднимался из-за остова маленького, двухэтажного домика. Еще не успев проснуться, еще не успев набрать сил, оно нещадно слепило мне глаза, вызывая на них соленые слезы. Я смотрел, моргал, мигал ими, размазывая их по щеке холодной рукой, но не отрывал взора от раскрывшегося передо мною зрелища.
Яркие, красочные переливы, наиярчайшие лучи желтого света , белые, зеленые, синие, красные - всеми цветами радуги ослепительные блики отражались в моих глазах; отражались в водной ряби, вызванные легким, свежим дуновением ветра; прыгали между домов и деревьев; скользили по тротуару и мостовой, сливались в невообразимые разуму краски. Нечто подобное можно увидеть, глядя в калейдоскоп, но то всего лишь картинка, моему же взору открывались вышибающие из груди дух панорамы, одни из самых ярких и сказочных, когда либо виденных мною. Я не наблюдал каких либо четких образов. Стоило мне сфокусировать взгляд на чем-то одном, как все сливалось и становилось размытым, словно мои глаза были старым, расфокусированным объективом. Все, бывшее серым и невзрачным, приобрело невиданные до этих пор краски. Будто по мановению палочки доброй волшебницы Стеллы, я перенесся из серого, угрюмого и дождливого Питера в сказочную, волшебную и досель неприступную страну Оз. Детские книжки А. Волкова стали реальностью. Я, в далеком детстве перечитавший их не раз и грезивший попасть на место Элли, но теперь уже взрослый , осуществил свою давнюю мечту - так мне казалось в тот момент.
Я сидел, щурив глаза, с непонятною улыбкой на лице, а красный диск поднимался выше и выше в небо, постепенно становясь оранжевым, становясь желтым. Появившиеся на улицах люди проносились мимо меня, спеша неведомо куда и обдувая меня потоками уже прогревшегося воздуха. Душа, умиротворенная и успокоенная, мирно колебалась где то в глубинах грудной клетки, вызывая приятное, ноющее чувство в области живота и растекаясь по телу. Канувшая в небытие ночь и пришедший ей на смену день оставили в моем сознании что то необыкновенное, не поддающееся объяснению чувство, осевшее где то внутри меня...
* * *
Я встряхнул головой, силясь избавиться от воспоминаний. С тех прошло уже много времени, а я который день лежал в кровати, уставившись в потолок пустыми глазами. Депрессия, одолевавшая меня уже который месяц, тяжким грузом осела в груди и явно не собиралась меня покидать. Наоборот , c каждым днем, все более настойчивей заставляла меня размышлять о моей никчемной, однообразной жизни, потонувшей в вязкой рутине моих невеселых дней. Гигантским комом, она не давала мне ни минуты покоя, уже давно переполнив чашу, не выливаясь, но сжимаясь внутрь до плотности вещества нейтронной звезды. Но, если та, взрываясь в сверхновую, высвобождается от переполнивших ее частиц , моя все копилась, сжимая меня невероятными по силам тисками. Однообразная работа, дом, друзья, встречи с которыми всегда заканчивались банкой пива, да многочасовыми просмотрами их явного прообраза по ТВ - Гомера Симпсона - все это мне давно надоело, и, я все реже с ними виделся. Приходя домой, и взяв в руки очередную книгу, я осознавал, что только она приносит мне удовольствие. Но вскоре и книги перестали мне приносить то удовлетворение, что приносили раньше. Далекие страны, приключения и живущие в них персонажи - мне надоело жить вымышленными мирами и переживать чужие, придуманные судьбы. Мне хотелось пережить хоть частицу этого в своей, реальной жизни. Гуляя один по вечерним улочкам большого города и, наблюдая за счастливыми лицами живущих в нем людей, я все более и более становился несчастным. Мне хотелось хоть с кем-то поделиться своими переживаниями, рассказать сюжет любимой книги, описать характер понравившегося персонажа и просто улыбаться, глядя в глаза собеседнику. Чувствовать себя легко и непринужденно. Но все это было мне чуждо. Я все так же приходил домой, все так же ставил в проигрывателе давно заученную пластинку и открывал приевшиеся страницы пожелтевшей книги.
Под эти невеселые мысли в моей голове что то проскочило, и тут же исчезло, оставив едва заметный шлейф. Я ухватился за него, наморщил лоб, усердно пытаясь вспомнить то, что посетило извилины моего мозга. А вообще, к чему это? Наверняка, оно напрямую связано с моими грустными мыслями. Что то, что возможно сможет сделать мою жизнь более насыщенной, разбить серость и тусклоту, плеснуть на нее свежих красок. Хм, ничего подобного я не вспоминал. Отчаявшись поймать это воспоминание, я поставил пластинку The Smiths. Asleep. Что ж, хоть что-то приятное наполняет эту квартиру, растекаясь и заполняя ее сверху донизу. Морриси допевал куплет, когда потерянное воспоминание неожиданно вновь посетило меня, и на этот раз я накрепко ухватился за него, не давая ему исчезнуть.
Несколько месяцев тому назад я переписывался с знакомым еще со студенческих годов однокашником, с которым мы неплохо дружили в то время, и который сразу после окончания института переехал в Иркутск. Мы и по сей день поддерживали приятельские отношения, периодически созваниваясь, и списываясь друг с другом, но расстояние давало о себе знать и подобное происходило все реже и реже. И вот, пару месяцев назад, в одной из подобных переписок, он обмолвился несколькими строками, в которых приглашал меня погостить к нему на пару недель. Байкал, дикая природа, костер под открытым небом, уха и палатка - что то в этом духе, но я мягко отказался, ссылаясь на занятость и недостаток времени.
Но теперь, устав прозябать в серости пустых будней, я задумался. По сути, что меня в настоящий момент останавливало? Взять отпуск на три, четыре недели труда не представляло. Михаил Петрович, мой непосредственный шеф, глядя на мой неестественно бледный цвет кожи и синяки под глазами, давно отправлял меня на, как он говорил, "честно заслуженный отдых". Этот одинокий для меня город невыносимо давил всею тяжестью своих бетонных стен на мои сутулые плечи. Я раздумывал недолго - терять, в общем-то, было нечего. Оставалось только надеяться, что Костя не раздумал и не занят более важными делами.
Глубоко выдохнув, я набрал его номер и поднес трубку к уху. После непродолжительных коротких гудков я услышал бодрый и, как мне показалось, искренне обрадованный моему звонку Костин голос. Поприветствовав, я поинтересовался его делами, и, услышав, что все хорошо, я не стал томить и сразу перешел к делу.
В нескольких словах, чуть сбиваясь и путаясь от охватившего меня волнения, я объяснил, что на работе вырвалась пара свободных недель, и я сразу вспомнил его предложение "Про Байкал, палатки и уху на дымящемся костре". И, если еще не поздно, я бы с удовольствием его принял. Для убедительности в своей мотивации вырваться из душного города, добавил, что я уже совсем тут стух и был бы очень рад глотку свежего воздуха в компании его, Костиного, общества.
Секунды на три в трубке раздавалось молчание. После, уже посерьезневший Костин голос попросил подождать пару минут, и, на фоне, было слышно как он что-то негромко обсуждает с женой. После, он сообщил, что рад будет меня видеть, и ждет в самое ближайшее время, добавив к тому, что он и сам не прочь отдохнуть в окружении хвойных лесов и ребристой глади прозрачного озера. Моему же счастью не было предела. Я рассыпался во всех благодарностях, какие только знал, и заверил Костю, что сегодня же возьму билет и уже совсем скоро буду у него.
Мы еще немного поболтали, в частности, о моей предстоящей поездке, предвкусили все прелести ожидающего нас отдыха, после чего положили трубку. Напоследок Костя попросил держать его в курсе всех моих передвижениях и по любому поводу и по любым вопросам сразу звонить ему. В любое время дня и ночи.
Я был весь взбудоражен, руки зудели, а глаза беспорядочно бегали по сторонами. Охватившее меня волнение не давало мне покоя, и я, прямо как есть, натянув потрепанные кеды на ноги, кинулся прямо в полуденный зной ясного сентябрьского дня. Бьющее в глаза желтое солнце, раскинутые вдоль тротуара, зеленые ветви деревьев, да дорога под ногами - что еще нужно для прекрасного расположения духа в столь замечательный день?
Купив билеты, которых было два, так как добираться нужно было с пересадкой, я поехал в офис, где на белом листе бумаге накатал заявления об уходе в отпуск и, отдав его симпатичной секретарше шефа, я почувствовал невероятнейшее чувство свободы. Я дышал полной грудью.
В пути.
В окне неспешно проплывает зеленая полоса леса. Поезд мчится вперед, пробивая перед собой толщи пространства и унося вперед меня, мои мысли и мои переживания.
Не знаю почему, но мне всегда нравилось смотреть на проплывающие передо мною виды в окне общественного транспорта. Будь - то еле тащащийся автобус, извергающий из-под себя клубы густого, черного дыма или равномерно покачивающаяся из стороны в сторону электричка. Закинув ноги на соседнее кресло и откинув голову на спинку. С наушниками в ушах, проигрывающие любимую музыку, расползающейся по телу серией приятных электрических импульсов, заставляющих разум расслабиться, а кожу - покрыться россыпью едва заметных мурашек. Погрузиться в неспешные мысли о чем-то неважном, незначимом, расслабляющем разум и тело и вместе с тем приятно обволакивающим сознание. Смотреть на проплывающие мимо деревья, дома, машины, людей и пребывать в том отстраненном состоянии, когда просто хочется побыть наедине с собой, несясь неведомо куда в старом, поскрипывающем вагоне. Тут нет места разговорам. Нет нужды поддерживать ненужные диалоги. Тишина. Ровный стук колес. Музыка. И пролетающие из окна виды.
И вот я в скором, несущего меня из серого и пыльного Петербурга в зеленые глубины нашей матушки-страны. Впереди - пересадка. В окне - поднимающееся над давно пожелтевшим полем, с редкой проседью невысоких елочек, багряно-красное солнце в отдающее белизной чистое, голубое небо. В осеннем воздухе, над еще непрогретой землей, завис густой, почти непроницаемый туман, размывающий моему взору далекую линию горизонта. Лучи солнца, пробивающиеся через крошечные капельки тумана, отражаясь от них, создавали удивительные переливы, делая туман еще более объемным и неестественно розовым. Всюду, куда не взглянуть, гигантскими розовыми клубами поднимался этот самый туман, прочно оседая на игольчатых макушках маленьких елочек, мелькающих за окном. Я любовался им, внимая равномерному стуку стальных колес до тех пор, пока опушка не сменилась полноценным хвойным лесом, с высокими, пышными, гордыми елями и возвышающимися над ними могучими, корабельными соснами. Туман почти спал, а солнце спряталось за толщей игольчатых лап, лишь изредка поигрывая бликами своих желтых лучей на припыленном окне моего несущегося поезда.
Под успокаивающий голос Ноэла Галлахера, поющего что то о безответной и погасшей любви, мне представилось, будто бы я вдруг переместился из родной России куда то в глубину Финляндии или Скандинавии, в чащу горных, хвойных лесов. Несусь в головном вагоне парового локомотива, срывающего своими железными боками иголки с нависших прямо над поездом елей. А впереди непременно должен оказаться длинный и мрачный тоннель, насквозь прорезающий извилистую серую гору. На несколько минут станет нестерпимо темно, и мрак, поглотивший нас, расползется по вагону, охватывая находящихся в нем людей и сковывая их цепью страха. Потом, после растянувшегося во тьме времени, когда поезд вынырнет из цепких объятий его темноты, наиярчайший свет резко ударит в глаза, заставив меня жмуриться и ожесточенно моргать ресницами. И поезд понесет меня дальше, вдоль горных серпантинов, вдоль голубого, чистого и прозрачного озера, мирно уютившегося у подножия могучей горы. А рядом, на его противоположной стороне, небольшой городок с маленькими, одноэтажными домиками с растопыренными вверх серыми трубами, из которых ввалит негустой черный дым из разожженного в гостиной камина. У береговой линии - пирс, недалеко уходящий в озеро. Вдоль него рыбацкие лодки, на которых еще засветло местные рыбаки, расправив одинокий парус, выходят в озеро. Их обветренные мужественные лица, исчерпленные неглубокими бороздками морщин, направлены вперед и наполнены решимостью и отвагой, а загрубелые, покрытые полосами шрамов из-за выскользнувшей, отяжелевшей сети руки, быстрыми, уверенными движениями перебирают и готовят снасти к предстоявшей битве с самой природой.
Мои думы о горном озере и отважных рыбаках прервал короткий, отрывистый гудок машиниста. Сфокусировав зрение на картину за окном, я понял, что скорый прибыл в конечный пункт своего назначения, и мне предстоял двухчасовый перерыв в ожидании другого.
Повесив рюкзак за спину, я вывалился из вагона на улицу и огляделся. Короткий, маленький перрон, небольшое зданьице вокзала и одно- , двухэтажные, ничем не примечательные жилые дома, с приземистой церквушкой в центре деревне. Все дома можно окинуть одним взглядом. На улицах никого, только сошедшие с поезда люди медленно растекаются по разным сторонам деревни. Вскоре не стало и их. Поезд, выгрузив своего последнего пассажира и свистнув напоследок, умчался дальше. Я остался совсем один на этом пустынном и одиноком перроне. Поднялся ветер. Сметнув с перрона пластиковую бутылку и сигаретные окурки прямо на пропахшие мазутом рельсы, он , удовлетворенный проделанной работой, казалось бы стих. Достав из пачки последнюю сигарету, я закурил, в раздумьях, пойти в зал ожидания, покемарить пару часов в ожидании поезда или остаться здесь. Выпустив кольцо дыма, решил, что спать мне не хочется и решил в пользу второго.
Потоптавшись, некоторое время на перроне и окончательно заскучав, я направился к стоящему в конце перрона небольшому ларьку. Скучающая продавщица при виде меня приободрилась, и, даже чуть высунулась из своего окошка, без всякого стеснения пожирая меня взглядом. Нетрудно было догадаться: ее работа веселому располагала мало, и потому она не упускала возможности перекинуться с кем то парой слов. В данном случае "кем то" являлся я, но болтать с заскучавшей, раздувшейся продавщицей привокзального ларька " Пиво Соки Воды" я не имел ни малейшего желания. Потому, на предполагающий к разговору вопрос : " Куда путь держите, молодой человек?" я пробормотал что-то, что должно было сойти за ответ и спросил пачку желтого Кэмэла. Еще, чуть подумав, бутылку какого-то сомнительного, местного пива. Сигареты были мятыми, а пиво теплым, но, за неимением ничего лучшего, я кивнул знак благодарности и побрел прочь.
Прямо за вокзалом, позади перрона, тянулась небольшая, разбитая аллея с протянувшимися вдоль нее желтыми лавочками. Старая краска на них давно ссохлась и облупилась. Я, выбрав скамью "покрасивей" , смахнул с нее пыль и поудобнее уселся. Достал из пачки сигарету, прикурил. Выпустив струйку синего дыма, я призадумался. Впервые за долгое время я выбрался из дома и по сему факту должен был испытывать некоторое волнение, присущее человеку, отправившегося в путешествие после длительного, томительного застоя. В моей груди должен был полыхать дух приключенческого романтизма, а сердце биться с ускоренной частотой, разгоняя горячую кровь по венам и заставляя тело трепетать при мыслях о предстоящих приключениях. Но, я на удивление был спокоен и меланхоличен. Сердце учащенно не билось, тело никак не трепетало, разве только покрылось мурашками от уже нетеплой осенней погоды.
Может никакой я не романтик, а весь тот пыл и авантюризм, так хорошо описываемый Верном в героях его романов, остался вместе с моими книгами в душной питерской квартире? И, стоило мне перешагнуть через ее порог, как он вмиг улетучился, оставив мне лишь холодное спокойствие? Хм. Читая его книги, в полумраке тусклой настольной лампы, я, представляя себя на месте главного героя, мечтал, как буду бороздить бескрайние просторы океанов, продираться сквозь непроходимые дебри в глубинах еще неисследованной Африки, низвергая наземь бесчисленных врагов. В те моменты кровь в моих жилах бурлила с неистовой силой, а мое воображение не имело границ. Конечно, моя нынешняя поездка ничего общего с приключениями тех героев не имела, но все же. Спустя долгое время пребывания в затхлом, консервированном пространстве , мое, хоть и небольшое путешествие должно было казаться неким подобием того, что чувствовал Колумб, впервые ступая на земли Америки. А может, я просто еще не успел привыкнуть к тому, что я вдали от дома, вдали от привычных очертаний? Не знаю. Может и так.
Выкинув в близстоящую урну бутылку из-под пива, я глянул на часы. Пора идти на платформу. Ожидаемый поезд должен был прибыть, и мне не хотелось бы упустить его, погрязая в темной пучине своих беспорядочных мыслей.
По пути на платформу, в том же самом ларьке, я купил газировки, дабы осушить осохшее горло. Удивительно, но газировка была ледяной. Продавщица окинула меня сомнительным взглядом, но на этот раз заговорить не пыталась, чему я был искренне рад. Еще через некоторое время подошел поезд, и я с тяжким вздохом в ожидании долгих, томительных часов монотонного путешествия неуклюже ввалился в поезд.
Обычно, покупая на поезд билеты, я брал плацкартные - мне нравилась та суета и колоритность общего вагона, которую не встретишь в вагонах класса СВ или Люкс. Но билетов не оставалось, потому приходилось брать купе. Вагон, в котором мне предстояло проехать остаток пути, был на порядок хуже моего предыдущего, грязный, поскрипывающий, неуютный. Но я, в общем-то, не особо придал этому значения.
В купе, помимо меня, уже были два парня, ведущих между собой беседу, но притихших при моем появлении, и девушка, читающая книгу на верхней полке. Я поздоровался с парнями и кивнул в знак приветствия девушке, которая улыбнулась в ответ и уткнулась обратно в книгу. Присев у окна и, сделав вид, что беспечно созерцаю, говоря честно, наискучнейшие и уже приевшиеся за те полтора дня моего путешествия, панорамы, я принялся изучать моих спутников.
Оба парня, быстро потеряв ко мне интерес, негромко возобновили беседу. Мне было неинтересно, о чем говорят эти заурядные, насколько я мог судить по их внешнему виду и доносящемся краем уха разговора об "очередной пьянке на флэту моего друга" люди. Один, в деталях и красках, расписывал другому о море алкоголя в квартире его друга, бьющее фонтаном отовсюду; куче пьяного, неконтролируемого народу, оставивших позади все запреты и прямо на четвереньках, с берега, осушающих это самое, во всех смыслах, пьянящее море; о раскрепощенных под действием алкоголя девицах, преступившиеся всякими нормами нравственности и позволяющие себе лишнее, о чем с восторгом в голосе и рассказывал парень. Его слушатель завистливо хлопал глазами и вздыхал, кивая при том, как китайский болванчик с свежезаведенной пружиной, соглашаясь со всеми репликами своего друга. Мне стало даже несколько противно слушать всю эту белиберду и потому я, достав спутанные в кармане брюк наушники, включил плеер и откинулся на жесткую спинку койки. Заунывный голос Иэна Кёртиса отвлек меня от поднимающихся в груди мыслей и я, стараясь делать это незаметно, начал изучать читающую на верхней полке девушку.
О ней стоит рассказать подробней. Милая и даже привлекательна, она сразу понравилась мне, едва я преступил порог своего купе. Худенькая, стройная фигура в самых обычных обтягивающих джинсах и большом, не по размеру вязанном свитере, в котором она явно тонула, но который чертовски ей подходил. Казалось бы, в ней не было ничего особенного, но, чем то совсем неопределенном она притягивала меня к себе. И я никак не мог понять чем. Черты ее лица нельзя было назвать красивыми, привлекательными, да, но не красивыми. Они были несомненно правильными, эти черты, но правильными по своему, не вызывая и не принуждая восхищаться ею, случайно встретив на улицах города, в метро или в кафе, воскликнуть про себя: "Ах, какая девушка!" Нет. То была некая естественная привлекательность - без кичливой искусственности, так присущей нынешнему поколению прекрасного пола, вызывающая и кричащая всюду - будь то реклама на популярном канале телевизора, баннер на дороге большого города или глянцевая обложка модного журнала. Ее мягкие, каштановые волосы смялись на подушке, но оттого придавали беззаботный, беспечный домашний вид. Глаза. Кажется, только теперь я понял, что с этой девушкой было не так. Не так, как с остальными, виденными мною женщинами. Я вовсе не хочу сказать, что все они были с тусклыми, потухшими глазами, вовсе нет. Я встречал немало интересных людей, и у многих из них в глазах горел тот самый, живой, лихорадочный блеск, что выделял их из сотен других. Тот самый, что заставлял людей идти с открытым сердцем навстречу самой жизни и брать от нее все, все без остатка, оставляя позади лишь эмоции и воспоминания. Но с этой девушкой все было иначе. Ее прекрасные, невероятной красоты глаза были не просто живыми, полыхающие зеленым пламенем, с глубочайшим интересом поглощающие открытую перед нею книгу, они передавали все эмоции, волнения и переживания от прочитанных строк. В них можно было увидеть нечто глубинное и что-то настолько удивительное, что я никак не мог понять ни разумом, ни даже сердцем. В них была бескрайнее чистое, безупречное небо, в них было черная, как смола, бездна океана. Огонь то бушевал в них с неистовой силой, то затихал, предавая место ледяному, пробирающему до мурашек, холоду. То были удивительные глаза, воистину удивительные. И мне вдруг нестерпимо, до зуда в коже захотелось узнать, что за книгу она держит в руках. Книга была интересной, в том я не сомневался ни секунды. О да, я был уверен в этом. Эти глаза, эти бесподобные глаза вряд ли бы стали читать заурядную писанину авторов, выпускающих в неделю по томику "серой" литературы, достойную разве что диванных обывателей. Но, в силу своей врожденной паталогической стеснительности, я только и мог сделать, что молча мучиться от любопытства, сгорая под невеселые мелодии в голове.
Отвлекся я от своих наблюдений из за парней, которые вдруг прервали свой треп и начали куда то суетливо собираться. Убавив громкость в плеере, из-за обрывков доносящихся до меня фраз, я понял, что парням уже наскучило сидеть в купе, и они решили добраться до вагона ресторана, дабы продолжить свои нелепые разговоры за кружкой фирменного пива. Что ж, меня это вполне устраивало, и я был искренне рад продолжить без них свое одинокое, переполненное не совсем понятными для меня мыслями путешествие в вагоне, несущегося в пространстве и времени навстречу неведомым мне событиям.
А за окном начало смеркаться. Солнце вплотную приблизилось к горизонту, и, утратив всю свою силу и энергию, словно от бессилия сделалось багровым. В поезде наступило то время, когда включать освещение было еще рано, но полумрак, появившийся одновременно с обессиленным солнцем, уже растекся по вагону. Девушка наверху незаметно для себя заснула, а я, устав сидеть на своей полке, решил размять ноги и выйти покурить в тамбур.
В купейном коридоре было пусто, и я, неспешно поглотив энное количество дыма с никотином, решил некоторое время постоять здесь: мне совсем не хотелось возвращаться в маленькое, замкнутое помещение своего полупустого купе. Облокотившись об поручень, глядя в окно, я пытался полностью очистить голову от надоедливых, уставших мыслей, просто отдавшись неспешному течению времени под суетливый стук железных колес. Мне это почти удалось, но дверь моего купе открылась, и оттуда выглянуло сонное, милое личико моей соседки с верхнего яруса купейной койки. Все попытки усмирить мое нездоровое, пошатнувшееся сознание канули с высоты горного утеса в темную, бесконечную пропасть. Заспанная, и даже немного уставшая, в своем необъятном свитере, она выглядела еще более привлекательней. Оглядевшись по сторонам, она обнаружила только меня, одиноко стоящего в пустынном, полутемном коридоре, нелепо уставившегося на нее блестящими в полутьме глазами. Я, наверное, так и смотрел бы на нее в полном безмолвии, растерявшись от неожиданности ее появления, но она, прикрыв за собою купейную дверь, попросила у меня сигарету. Сигарета у меня была. И я даже набрался смелости и вызвался покурить с ней.
Мы стояли в холодном, светлом тамбуре, а сигаретный дым струился к потолку, но, отяжелев , падал на нас, немного вскруживая головы и растворяясь в свете неоновой лампы. Мы разговорились. Девушку звали Алиса, и направлялась она в самую глушь Сибири, в деревню, со странным названием Ярыч. На мой, вполне уместный вопрос "и что же ты будешь там делать?", я услышал небольшую историю. Оказалось, в Ярыч она ехала по своей воле: ей хотелось отдохнуть от ежедневного шума, как она сказала "навязчивого" города и "побыть наедине с природой, наблюдая за ее красотой и очарованием". Я же, с очевидной иронией в голосе, сказал, не Керуака ли она начиталась, что говорит такими словами. Окинув меня несколько странным взглядом, она молча потащила меня обратно в купе, где достала ту самую книгу, что читала доселе, и втиснула мне в руки. Джек Керуак, "Биг Сур". Глаза мои, видимо, расширились до размеров блюдца, потому что Алиса громко рассмеялась, и слова ее, прозвучавшие через смех, говорили, что ирония не всегда есть плохо и что мне стоит немного в ней попрактиковаться. Я же был удивлен и даже несколько обескуражен. Я и предполагать не мог, что мои слова окажутся правдой, и, говоря честно, я был впечатлен. Еще я спросил, а не верит ли она в Буддизм, на что получил ответ, что ей симпатизирует учения Дао, и вся эта ерунда с Дхармой, бодхисаттвой и прочими буддистскими штуками близки ей, и что мировоззрение через философию и созерцание окружающего мира, это несомненно прекрасно, но перевоплощением души после смерти - полная чушь и далека от истинны. "А что же истинна?" спросил я. Мы некоторое сверлили друг друга глазами, после чего оба, громко и заливисто, рассмеялись. В купе пролилась теплая, дружеская атмосфера, и мне вдруг стало очень хорошо и свободно, мне хотелось говорить, слушать и смотреть на нее, на девушку, сидящую рядом. И все так и было: легко и непринужденно, мы говорили о Керуаке и Будде, спорили о религии, обсуждали те самые три закона роботехники, размышляли о Немо и подводных гротах Таинственного озера. Я сходил в вагон ресторан и притащил оттуда бутылку красного вина, не забыв зайти к проводнице за бокалами. Бокалов не было, были стаканы, граненные и в железной подставке. Это было несколько забавно, пить вино из этих самых стаканов, но было это определенно весело. Я рассказал о моем предстоящем путешествии на Байкал, рассказал о ждущей меня чаще хвойного леса, рассказал о нескончаемом аромате хвойных иголок, и, хотя сам я никогда по настоящему не вдыхал их, я был уверен в правдивости своих слов. Я настолько разгорячился, что сказал, а не поехать ли ей со мной, и, принес в качестве аргументов, что "созидание" Байкала и "созерцание" дикого и одинокого леса - это прекрасный способ слиться с природой, ведь это именно то, ради чего она ехала в эту чертову Яровку, или как там правильно, в общем в эту совсем не нужную ей деревню. Алиса сказал, что я шучу, что все это несерьезно, но я и не думал шутить и попытался донести это до Алисы. Не знаю, что на меня нашло, но слова лились из меня, подобно роднику из нескончаемых недр земли, и тогда Алиса сказала, что подумает и примет решение несколько позже. Я согласился с ней, про себя подумав, что таким образом она уклоняется от моего предложения, да и вообще, что то я и впрямь развил свое красноречие до небывалых высот и стоит притормозить с подобными предложениями. Так или иначе, оставив эту тему, мы тут же наши другую и, чуть было пошатнувшаяся атмосферность наших теплых слов восстановилась снова.
А между тем, пролетающие огни фонарей за окном постукивающего в ночи поезда освещали наши разгоряченные от разговоров и вина бледные лица. Было нестерпимо приятно сидеть в приглушенной тишине и выводить мысли из своего отуманенного сознания, превращая вереницы мыслей в буквы, слова, словосочетания, предложения, наполненные смыслом. Беседа же, пролившаяся в купе нашего вагона, наполнила воздух легкой эйфорией, и, дополненная бутылкой красного полусухого, расползлась по телу серией мягких, пробирающих до костей мурашек. Вино же, пройдясь по телу приятной, слегка отуманивающей волной, томно осело где то в животе, еще более растормошив наши и без того открытые сознания. Лились слова, пробуждались спонтанные мысли, дремлющие до того в глубинах моей головы; было неестественно хорошо, и ничего более мне не было нужно. Из поездных динамиков вдруг зазвучал мягкий джаз, голос Рэя Чарли. Этот голос, голос Чарли Рэя, тут же таял в нашей атмосфере, оседая на волосах, шепотом растворяясь на иссохшихся губах, оставляя терпкое послевкусие, которых приходилось слизывать с губ шершавым языком. Мы сидели, а наши лица имели вид несусветных заговорщиков, безумно шепчущихся под покровами ночи. Да, пожалуй, в ту ночь, несясь навстречу рассвету, мы были именно безумцами, и никем другим. Джаз, мелькающая тьма, початая бутылка вина, низвергающиеся вереницы мыслей в голове - все, все смешалось и витало в тягучем воздухе над нашими волосами. Я наслаждался им, я увяз в нем, я не хотел покидать его.
А где-то там, у горизонта, приближался рассвет. Уже утихли слова, и воцарилось молчание, но вовсе не оттого, что нам нечего было сказать друг другу, а оттого, что слова более были не нужны. Мы сидели в тишине, настолько близко, что я слышал Алисино дыхание, чувствовал его тепло. В голове у меня крутилась только одна мысль. И мне нетерпимо хотелось высказать ее девушке, что сидела рядом, захотелось настолько сильно, что у меня зазудели руки. И, хотя рядом и никого не было, я склонился к ее голове и очень, очень тихо сказал на ухо несколько слов. В воздухе провисла мертвая тишина, такая, что я услышал учащенный стук собственного сердца. Я смотрел прямо в глаза, ее глаза, а она смотрела в мои. А после, через мгновенье, Алиса взяла мою руку и поцеловала меня в губы. Почему то пропали все звуки. Ее губы были теплыми, даже горячими, с привкусом ее волос и немного терпкими от вина. В них был неведомый мне аромат, описать который невозможно, но от которого у меня, почему то закружилась голова. По рукам вновь заползли мурашки. Резко ворвались звуки: стук колес, гул ветра за стеклом, свист пролетающих столбов; вновь зазвучало радио. В голове промелькнула мысль, что спрашивать Алису о ее решении касательно моей поездки уже не придется.
А рассвет, тем временем, уже вплотную приблизился к нашим окнам, красным маревом вздымаясь на горизонте. Его лучи ласково освещали лица, наши лица. Уставшие, захмелевшие, но такие счастливые, мы сидели вплотную друг к другу и разговаривали глазами . Кто-то скажет, что все это ночь, это ее глупые проделки, это она сплотила наши больные души в единое целое. Это ее пронзительные разговоры, что так глубоко впали в наши сердца, словно корни пустынного дерева в землю в поисках капель спасительной влаги. Что только под ее черным покровом на мерцающих искрах гигантских звезд, светящих в тьме далеким взором, мы нашли упокоение, так необходимое нам. Но я уверен, что это не так. Мы были нужны друг другу, и все что нам требовалось, что бы понять это - атмосфера ночи, ведь только под ее уволакивающим покровом раскрываются сердца и открываются души, да капелька хмеля, раскрепостившая нас и позволившая поймать волну, ту самую, что ни на секунду не позволяла умолкнуть.
Конечная станция нашего пути близилась, и, перед тем, как сойти с этого, бредущего в ночи поезда, было бы неплохо немножечко вздремнуть. Алиса уже спала, свернувшись калачиком и положив голову мне на колени, но меня сон миновал стороной, и, я просто наслаждался моментом, созерцая в окно и время от времени поглядывая на сонливое личико Алисы. Прядь волос упала ей на глаза, и я аккуратно, стараясь не разбудить, убрал их за ушко, дабы ничто ее не тревожило, пока она созерцала, я надеюсь, красивые и воздушные сны. Во сне, она так мило подергивала носиком и морщила лоб, что я невольно улыбнулся, гадая, что в эту секунду она видит в своих голубых снах. Так я сидел, поглядывая то в окно, то на спящую Алису, пока убаюкивающий стук поездных колес не заставил погрузить меня в сладкую, успокаивающую дремоту...
* * *
Когда я проснулся, Алисы в купе не было, и я на мгновение испугался, что все произошедшее прошлой ночью - не более чем грезы моего сладкого сна, но, обнаружив ее вещи на своих местах, я успокоился. На полках напротив спали парни, всю ночь кутившие в вагоне ресторане и ввалившиеся в купе видимо совсем недавно, и оттого, скажу я вам, в купе стоял неприятно щекочущий ноздри запах. Приподняв створку окна, я уселся обратно и стал дожидаться появления Алисы. Она вошла в купе бодрой и свежей, с расчесанными шелковистыми волосами, мягко спускающимися на плечи. При виде меня она улыбнулась, и, казалось бы, то напряжение, которое проскальзывало на ее лице, сменилось вздохом облегчения. Я подумал, что ее тоже, как и меня относительно ее, посещали мысли о моем скоропостижном исчезновении, и мне тут же, всеми силами захотелось заверить эту милую девушку , что это не так, что вот он я, сижу здесь в ее ожидании, и, все что мне хочется, это только обнять и никуда ее, Алису, не отпускать. Было приятное ощущение того, что я не чувствовал неловкости, напротив, мне было хорошо и легко, а душа, казалось, находилась полете и явно не собиралась опускаться на землю.
Мы выпили чаю с пряниками, купленными Алисой у проводницы и начали собираться - поезд должен прибыть на станцию с минуты на минуту. Хотя нам всего то что и нужно было - достать рюкзак и гитару с верхней полки, да взять ее, Алисину, сумку.
Еще через мгновение поезд закачался, сбавляя ход, и, дернувшись, полностью остановился. Раздался гудок и из вагонов, в суматохе, пихая и расталкивая друг друга, повалили люди. Закинув гитару за спину, взяв в одну руку сумку, а в другую Алисину руку, мы с общей толпой, вывалились наружу.
На вокзале стоял дикий гам, люди сновали вперед и назад, не замечая никого; кричали и что-то отчаянно доказывали друг другу, размахивая перед собой руками. В одну кучу смешались все : ожидающие поезда пассажиры, своими огромными сумками заполонившие, казалось бы, все окружающее пространство; безумные таксисты, готовые вырвать твои сумки прямо у тебя из-под носа, лишь бы привлечь свое внимание; снующие в людском потоке грузчики с тележками, своими воплями очень похожие на первых; продающие пирожки сварливые бабки; развалившиеся прямо у входных дверей и извергающие из себя невыносимый восприятию смрад бездомные бродяги, и много, много еще различного сброда. Все они представляли собой немыслимую солянку всех мастей, собравшихся в одном месте. Это место давило, растворяло в себе и заставляло ощущать себя крайне неуютно. Покрепче сжав Алисину ладонь, я поспешил покинуть это место. И только на улице, чей издымленный и прокуренный воздух показался мне глотком свежести, я выдохнул свободно. Я понятия не имел, куда мне идти и куда мне ехать. Костя, дав свой номер, сказал позвонить ему по приезду, но сеть мобильника отчаянно не хотела ловиться и лишь отчаянно мигала на дисплее моего телефона. Алиса смотрела на меня доверчивыми глазами, в ожидании проявления моих дальнейших действий, но я лишь крепче сжал ее руку, стараясь казаться куда более уверенным, чем был на самом деле. Оттого, вдруг, до боли в груди, я почувствовал гигантскую, невыносимо пронзившую меня с головы до ног чувство наивысшей ответственности за это милое, запавшее в самые недра моей души создание, которым я теперь дорожил более всего на свете и еще более боялся потерять, отчего только одна только мысль об этом бросала меня в пот и заставляла подкашиваться ноги.
Впрочем, выход из сложившейся ситуации мы нашли довольно быстро, попросту зайдя в привалившийся к стене вокзала пыльный, обшарканный магазинчик, своим внешним видом не вызывавший доверия и торговавший старыми, сомнительного вида телефонами. Купив местную сим карту у небритого продавца, пытавшегося всучить ненужный мне телефон, я вставил ее в свой. Сеть определилась сразу. Набрав Костин номер, и дождавшись его голоса в трубке, я подробно расспросил его, как, куда и на чем мне добираться дальше. И, набравшись смелости, объявил, что буду не один, а с Алисой, которая в это время робко на меня смотрела, наверняка уверенная в том, что приносит гигантские неудобности. Ни черта подобного. С нею я чувствовал себя гораздо увереннее чем когда либо еще, и объяснялось это тем, что ощущая тепло ее ладони в своей руке, необыкновенный прилив сил зарождался в моем теле, а где то в самых потаенных уголках моего сердца теплилось неведомое до этих пор чувство, волнами растекающееся по телу. Костя же отреагировал благосклонно и даже обрадовался, сказав, что рад будет видеть со мной даму моего сердца, отчего, хоть и мое лицо не было доступно его взору, я страшно смутился, а лицо запылало алыми красками. Все складывалось более, чем хорошо, и оттого в груди бушевало неистовое пламя едва сдерживаемых мною эмоций, и я с трудом подавил неудержанное желание пуститься в пляс прямо здесь, в окружении всех этих незнакомых мне лиц, в окружении самого прекрасного и близкого сердцу человека.
Тем не менее, пора было двигаться дальше, и я, с безумным видом и гудящими от нетерпения ногами, схватив Алису в охапку, кинулся вперед, навстречу ждущим меня приключениям, и волнующих душу событиям. Впрочем, пришлось несколько остудить свой пыл, когда выяснилось, что нужный нам автобус уехал около получаса, а следующий будет только завтра утром. Так или иначе, у нас с Алисой был весь день и была вся ночь, и я ни в коем случае не собирался терять это время впустую. Именно так я и сказал Алисе. Она заулыбалась, и просто поцеловала меня, отчего где то в животе отчаянно заколыхались десятки, сотни, тысячи перламутровых бабочек. Вдруг, она скорчила гримасу и потянула меня за руку, и я, ведомый ее неожиданным порывом, последовал за ней, а ветер, возникший прямо из пустоты, растрепал ее шарф и мягко накинулся мне на лицо, взъерошив и без того непослушные волосы и обдав меня ароматом её, Алисиных волос. В нём, в этом запахе, было нечто удивительное, и я вдруг ужасно разволновался, сам не зная чему, и меня окатила волна чего-то воистину неожиданного, о чем я тут же сказал Алисе. Она рассмеялась, сказав, что мои шутки никуда не годятся, и что мне нужно быть серьезней. Я пытался сказать, что это вовсе не шутки, и что я вовсе не хочу, что бы она чувствовала себя неловко, но она все называла меня дураком и лишь тянула за рукав. Пожав плечами, я продолжал вдыхать неведомый аромат её волос и волноваться, несколько меньше, но все же настолько, что у меня вспотели руки и я несколько раз споткнулся, спеша за нею. Алиса остановилась так же неожиданно, как и вскочила там, у вокзала. Я поднял глаза и увидел перед собой большой, просто огромный книжный магазин, с широченными, от низа до самого потолка расписными стеклами, позволявшими увидеть все помещение прямо отсюда, из-за витрины.
- Зайдем, ну пожалуйста! - и, не дождавшись ответа, буквально впихнула меня в открытую дверь.
Мы бродили среди гигантских стеллажей около часа, листая и осматривая книги, как вдруг у нас разгорелся спор: друга Роя из "Бродяг Дхармы" Д. Керуака звали Джефф или Карло, при том, что я был за Джеффа, и утверждал, что она путает Карло из другого его произведения "На дороге", и в чем твёрдо был уверен, но Алиса стояла на своём и уступать явно не собиралась. Я разгорячился и начал кричать и размахивать руками, отчаянно жестикулируя и пытаясь доказать, что я прав, а она - нет, и, быть может, несколько перестарался в своём стремлении оказаться правым, потому что в следующее мгновение Алиса отвернулась и заплакала. Я же дико перепугался и чувствовал себя просто ужасно в тот момент, ощущал себя самым последним подонком на земле, и был бы рад, если земля разверзлась и поглотила меня вместе с ботинками. Но земля не разверзлась, а я подошел к Алисе, и, обняв её сзади за плечи, попросил простить меня, дурака такого, и что нам стоит прекратить этот бессмысленный спор, и что вообще это глупо, вот так ссориться друг с другом из за ерунды. Она обернулась, обняла меня и уткнулась в плечо лицом, после чего ещё громче разрыдалась. Вот тут, скажу я вам, я труханул не на шутку, и всеми силами пытался успокоить её, гладя её по волосам и шепча на ухо слова, кои я уже плохо помню. Подняв красное от слез лицо, глядя мне в глаза, заикаясь и всхлипывая через слово, она спросила меня, не брошу ли я её теперь. Я ответил, что у меня и в мыслях не было ничего подобного, и как я могу её, Алису бросить, если ее, глупенькую такую, люблю? Что все это глупости, и ей даже думать о подобном не стоит, а все, что нужно сейчас сделать, купить несколько интересных книг, что бы было заняться в дороге. Наверное, говорить о книгах в тот момент было глупой затеей, но я был растерян и, откровенно говоря, плохо соображал, но Алиса, согласилась со мной, и мы продолжили выбирать книги. Ещё минут через двадцать мы вышли из магазина, имея в Алисином рюкзаке томик Майн Рида "Всадник без головы", который выбрал я, и "Тепло наших тел" Айзека Мариона Алисы, который я про себя посчитал чересчур сопливым (и о котором позже переменил мнение в лучшую сторону). Ещё мы поклялись друг другу никогда не ссориться, и теперь шли рука о руку, наполненные счастьем как никогда более, абсолютно уверенные в нашем безоблачном будущем, пропитанным потрясающими красками далеко наперед.
Уже заканчивался обед, а мы, кроме как утреннего чая ничего не ели, и потому я потащил Алису в кафе, которое мы нашли, гуляя по улочкам, беззаботно разговаривая обо всем на свете. Я заказал себе гамбургер, картофель фри с чесночным соусом и крепкий, молотый кофе, а Алиса яблочный пирог и чизкейк на десерт, сказав при этом, что не будет целовать меня после этого самого чесночного соуса, на что я ответил, что мне все равно, я и так её, Алису люблю.
Пообедав, мы решили сходить в кино, расположенное под открытым небом - там, как выяснилось, показывали один из любимых Алисиных фильмов - Алиса в стране чудес, и я громко и заливисто рассмеялся, услышав об этом. И все подшучивал над нею, шепча ей на ухо что то вроде :" А Алиса идёт на Алису, какая ирония!" . А она лишь смешно хмурила брови, отчего её маленький, курчавый носик вздымался вверх и меня это очень веселило, а она все продолжала хмурить, пока, не выдержав, засмеялась вместе со мной, и мы так бы ещё смеялись и веселили друг друга, но начался сеанс и сидящие позади люди зашикали, мол мы мешаем смотреть им кино, потому нам пришлось успокоиться и уставиться в экран. Фильм был довольно таки интересный, эдакая красивая сказка со смешными персонажами, особенно мне понравился кот, его гигантская и почему то милая улыбка, но ближе к середине меня сморил сон, и я дремал, уткнувшись в костлявое Алисино плечо, а она пыталась меня растормошить, но это было бесполезное дело. Видимо сказывалась бессонница, одолевавшая меня ещё в поезде, и Алиса это понимала и потому не обижалась, а лишь приобняла меня левой рукой и легонько поглаживала мои волосы.
Когда фильм закончился, начало вечереть, и нам нужно было искать ночлег на ночь. Алиса замерзла, и мне пришлось отдать ей свою куртку, но мне было совсем не холодно, и в своей теплой льняной рубашке чувствовал себя просто прекрасно. Мы бродили по улицам в поисках недорого отеля и говорили о книгах. Давешняя ссора уже забылась, а вспоминать нам о ней совсем не хотелось, и мы все шли и шли, и даже немного заплутали, но быстро сориентировались, спросив у прохожего, где тут недорогой, уютный мотель, и уже совсем скоро подходили к нему, а уже зажженные на улицах города фонари освещали нам путь. Мотелем оказалось небольшое, трехэтажное зданьице на задворках города и выглядело оно, в общем-то, совсем и неплохо. Спросив у милой девушки на ресепшне в центре фойе, есть ли свободные номера, и, получив утвердительный ответ, заказали один на двоих. Цена оказалось на порядок выше, чем я ожидал, но мне совсем не было жалко потраченных денег, и, уже через несколько минут мы входили в наш, с Алисой, номер. Обстановка была простая: из мебели - две кровати, стол, шкаф и только, но все было чистым и опрятным. Ещё тут были холодильник, телевизор, закрепленный на стене и микроволновая печь. Ах да, ещё на столике стоял совсем домашний красный торшер, который сразу понравился Алисе, и который она тут же включила, пренебрев обычным освещением. Так романтично, сказала она, и я с ней согласился.
Мы заказали ужин прямо в номер, и это был совсем домашний, куриный бульон, он даже отдавал запахом бабушкиных приправ, которые она, в общем то держала в строжайшем секрете. Все было вкусно, да и вообще просто здорово, а когда мы насытились и повалялись в полной тишине несколько прекрасных минут, я достал гитару и сыграл Алисе несколько песен, от которых она просто пришла в восторг, и, совсем по детски захлопала в ладоши. Мне было чертовски приятно, что ей понравилось, то что я сыграл, в частности сама музыка, ведь ее я написал сам, но не подал виду. А ещё, как выяснилось, Алиса очень даже неплохо поёт, и уже пришла моя очередь аплодировать ей, это было действительно круто, то, как она поёт. Ее голос был сравним с вокалом Лиама Галлахера, такой же проникающий, спокойный, обволакивающий с головы до ног серией мелких мурашек, но вместе с тем пронзительный и вызывающий, подобно пению певчих птиц поутру ранней осенью. Мы настолько увлеклись, что забавлялись до самой ночи, выстраивая различный созвучия из сотен нот по всему грифу, экспериментируя тембром и тональностью Алисиного голоса, и, готов поклясться, соседи за нашими стенками долго не могли уснуть, если конечно толщина стен позволяла им все это слышать. Но, черт подери, мне все это безумно нравилось! Мне нравилось менять аккорды, подстраиваясь под Алисин голос, чтобы после, со всею своей энергичностью, мотать головой под усиливающийся акцент разлившейся по комнате импровизационной мелодии, мне нравилось слушать пронзительный, глубокой вокал, мне нравилось раскачивать ту атмосферность, воссозданную нами в лучших традициях затуманенных питерских квартирников глубокой ночью, мне нравилось управлять ходом Алисиных волнений и направлять их в нужную сторону, а она подхватываемая мною, несла мелодию ещё более выше и выше, так, что казалось ещё немного и все просто взорвётся в хаотичном сплетении нот, построенных аккордов и рифов, пролившегося в комнате нескончаемого голоса, одурманенного голоса. Мы были безумцами этой ночи, и я готов был поспорить на мизинец, что мне это бесконечно нравилось. В конце, уже голубой ночью, мы в изнеможении ввалились на одну из коек и включили телевизор, дабы он умиротворенно поигрывал на фоне, остужая наши воспаленные, разгоряченные головы. Так мы и уснули, в обнимку, затуманенные нашей безумностью, под равномерный шепот чертыхающегося экрана.
Проснулся я рано, с восходящим в окне солнцем. Рубашка помялась, джинсы тоже, но мне была все равно. Я сходил в уборную и избавился от всего ненужного, после чего умыл лицо, пригладил пятерней раскидавшиеся по лицу волосы и тщательно почистил зубы, после чего пошёл будить Алису, которая все ещё безмятежно спала. Пора было в путь. Наскоро перекусив, мы отдали ключ все той же девушке, и уже через час катили в длинном и медленном автобусе по извивающейся дороге в деревню Подлесное, где ожидал нас Костя, по которому я соскучился, и с нетерпением жаждал встречи.
Байкал.
Сосны за стёклами сменялись соснами, и более скучного зрелища я еще не видел. Создавалось мнение, что мы вообще стоим на месте, и только пролетающие мимо столбы свидетельствовали о обратном. Алиса полностью погрузилась в свою новую книгу, и она ей определённо нравилась, что за те пару часов, которые мы плелись сквозь этот зелёный кошмар, она лишь пару раз подняла взгляд со страниц, дабы убедиться, что я никуда не делся, и продолжала сосредоточенно буравить свежеотпечатанные листы. Я же никуда не делся, я лишь неимоверно подыхал от скуки и вовсю глазел по сторонам. Солнце грело стекло, а мелькающие меж мохнатых верхушек сосен его лучи прыгали по спинкам обшарпанных кресел, по сосредоточенному веснушчатому лицу Алисы. Сквозь приоткрытые окна бился ещё тёплый, осенний ветер, с озорным свистом обрушивался на холодные лица дремлющих пассажиров, на меня, на книгу в руках моей спутницы, хулиганским шепотом переворачивал страницы, вызывая справедливое возмущение Алисы.
Удивительно, как порой пересекаются судьбы. Казалось бы, вот сидел я дома, тихо-мирно погибал в рутине своих дней, не знал ни счастья, ни горя, и, в общем-то, все меня устраивало. Консервативный дух насквозь пропитал мою квартиру: шторы, диван, холодильник, меня. Единственное, что с течением времени менялось в ней - количество и качество читаемой мной литературы. А ведь прошло всего несколько дней с того времени, как я покинул порог родной квартиры, как водоворот событий окунул в себя по самую макушку, и продолжал шептать на ухо ''это только начало, милый ''. Да, вот уж дела. Приходилось только отдаваться течению реки в своей маленькой, уютненькой лодочке и стараться получить удовольствие от прохождения порогов и водоворотов в лавине низвергающегося потока воды, пытаясь не потонуть в нем. Хотя, если подумать, все это слишком мудрено, а я делал то, что у меня всегда отлично выходило - просто отдавался течению и, поудобней расположившись на корме, с интересом наблюдал за всем происходящим. Так то оно ведь и проще, чем бежать сломя голову и размахивать над головой руками неведому куда и неизвестно зачем. Эта мысль мне понравилась, и я заулыбался собственной проницательности, а в голове крутились мысли, что лучше чем сейчас я себя ещё не чувствовал, что даже глупая скука не в силах сломить моего замечательного настроения. Видимо дурацкая ухмылка и впрямь расползлась по всему лицу, что даже Алиса заметила это и посмотрела с вопрошающим взглядом, мол чего это ты, радуешься. Мне захотелось сказать, посмотри, эти облака все такие же ватные, и деревья растут за окном, а дорога все так же бежит вверх, и наш автобус карабкается по ней, стараясь не упасть - все, все это разве не прекрасно и не достойно восхищения? Но я не сказал, сказал только, что мне просто хорошо, и это, в общем-то было чистой правдой.
Когда автобус, пыхтя и извергая за собой клубы чёрного дыма, ввалился в Подлесное - маленький островок жизни на десятки километров дикого леса - перевалило за полдень. Стрелки часов показывали четверть второго, но мне казалось, что уже наступил вечер. Костя встретил нас прямо на остановке; мы поприветствовали друг друга и тепло обнялись. Мы искренне радовались этой встрече, и это был воистину трогательный момент; эмоции переполняли нас. Я представил ему Алису, они обменялись рукопожатием; уже потом, после длительных разговоров, Костя сказал, что она хорошая девушка, и что я должен ее беречь - оттого на душе у меня стало теплее. По дороге в Костин дом мы шутили, тут же смеялись - совсем как дети на утреннике, ей богу, а едва проступившая неловкость растаяла в воздухе, и нам было хорошо и свободно.
Пока мы шли по избитой, едва заасфальтированной дороге, я глазел по сторонам и пытался понять, куда я попал и что ждёт меня в впереди. Повсюду стояли маленькие, крепкие избы в минималистичном построе неукрашенные ничем - голые, пропакленные раствором бревна, да треугольник скатной крыши поверху, да и только. Я спросил у Кости, почему так, он сказал, что все дома - сезонников: охотников и лесорубов, которым внешний вид важен не столько, сколько важна крепость и надёжность. Простота и долговечность - вот что им нужно, говорил Костя, и все сразу становилось на свои места. Сам Костя жил в Аркане - небольшом городе в нескольких километрах от самого Байкала, а домик в Подлесном достался ему от деда и он, Костя, каждое лето, а теперь и осень, приезжал сюда отдыхать. "Зачем мне море, со всеми этими пальмами и толпами обгорелых туристов, когда у меня есть все это?" - он указывал рукой на окружающий нас лес, и то были его слова. И я полностью был с ним согласен.
Его дом ничем не отличался от других, увиденных здесь мной, такой же крепкий и небольшой, построенный из здоровенных, отёсанных сосновых бревен, огороженный частоколом по периметру. Позади избы (хотелось назвать именно избой, а не домом) все в той же огороженной территории, был сад с деревьями яблонь и сплошь заросший пушистым кустами пахучего можжевельника, а чуть дальше открывался великолепный вид на самый что ни на есть дикий лес, вздымающийся далеко вверх; он был грозен в своем величии, и я даже отсюда чувствовал запахи его листьев, хвои, коры дуба; Костя сказал, что там обитают медведи, а по ночам завывают волки, и мне все это очень понравилось. Рядом с яблонями, у стен частокола, чуть завалившись набок, покрытый ржой и сплошь обросший мхом, придававший некий одичалый вид, стоял кузов микроавтобуса, без колёс, но со стеклами. Я сразу же, гигантскими прыжками помчался к нему, уж больно дико и естественно он выглядел, полез внутрь и с любопытством оглядел его оттуда. Сиденья убраны, вместо них поставлены стулья, маленький раскладывающий стол, затертый и изрезанный вдоль и поперек, и чёрная, закопченная буржуйка со связкой дров у окна. Я пришёл в восторг от этого маленького, славного автобуса со всей своей простой внутри, особенно понравилась мне печка, такая лесная, походная, которую я видел только в старых фильмах. Я тут же заявил Косте, прямо из автобуса, что сегодня ночью буду спать именно в ней, на что он посмеялся, сказал, что сегодня ночью спать я буду вряд ли, но, прикрывая дверь, я твёрдо был убеждён в своих намерениях. После, мы все пошли в избу, где и утолили жажду наших вопросов.
Вечер, а вместе с ним и сумрак близившейся ночи подкрался незаметно и застал нас врасплох. Солнце скрылось за горизонтом и на ясном осеннем небе начали сгущаться едва заметные глазу звезды. Отчётливо видны были только Большая и Малая Медведицы, яркими белыми точками горящие над нашими возбужденными головами. Наступающая тьма заставила ускорить наши приготовления к ночной посиделки в саду, у костра, которое запланировал Костя в честь нашего с Алисой приезда, и, потому каждый был занят своим делом: девушки - Алиса и Таня, жена Кости, гремели сковородками на кухне, а из распахнутого настежь окна валил густой белый пар вместе с незнакомым, но приятным запахом, обдающим ноздри; мы же с Костей вытащили из старой и ржавой будки огромный дубовый стол, весящий, наверное, тонну, нарубили здоровенную кучу дров, разложили очаг из увесистых белых валунов и разожгли в нем костёр. Стало уже совсем темно и Костя включил выходящий на сад фонарь, тускло светящий великолепным желтым светом, какой не встретишь на улицах ночного города, таким, что все вокруг вдруг окрасилось немного выцветшими, старыми красками, совсем как в советских фильмах. Во дворе все преобразилось - воцарилась волнующая дух атмосферность надвигающейся ночи. У фонаря, в его желтом свете, хаотично билось облачко насекомых (им, видимо, как и мне, нравился этот его цвет), я слушал мягкую дробь их невидимых крыльев и пребывал в полном душевном равновесии, наслаждался тишиной и вдыхал чистейший запах хвойного леса. Небо заполонила россыпь звезд, мигающих из-за за густого чёрного дыма потрескивающего костра; выглянула розовая половинка луны; вдали завыла собака, ей вторила другая: вот они уже вместе нарушали тишину. Рядом молча села Алиса, я взял её руку. Мы сидели, не роняя тяжёлых букв ненужных слов, а на наших лицах играл отблеск извивающегося огня костра, такого же пламенного, как наши сердца, бьющихся в тишине, безмолвно шепчущих на ухо - мы живы, мы есть, а все что нам нужно, находится в поле зрения наших глаз и в досягаемости наших теплых рук.
Из дома позвал Костя. Он сказал, что все готово, и мы начали выносить на тот самый, приготовленный нами, дубовый стол все, что наготовили девушки. Стол заполнился чем то дымящим, горячим, ароматными; Костя удалился, а через минуту вернулся со здоровенной бутылью вино, которую водрузил в центр стола. У костра было хорошо, и мы, взяв все необходимое, рассеялись у него, пренебрев столом. Костёр горел, фонарь светил, мошки бились о его раскаленную лампу. Мы сидели, под холодный взгляд горящих в ночи звезд, пили вино и вели беседы - было просто замечательно. Костя рассказывал о своих походах в лес, в тайгу; о Байкале и его дикой природе, о тумане над его волнистой глади, о предрассветной росе, о колючем аромате хвойных иголок, о вкусе кедровых орехах и много ещё о чем, и все было интересно. Мы внимательно слушали, ни теряя не одного слова, и даже Таня, слышавшая эти истории не раз, с интересом смотрела на него, подперев кулаком подбородок, а огонь отражался в наших блестящих глазах.
Наговорившись, Костя приволок из дома мою гитару и попросил сыграть, и девушки тоже просили, а я и вовсе не был против. Гриф привычно лег в руку, пальцы заскользили по струнам и в воздухе пролилась мелодия, и, так как она была очень лёгкая, то заструилась вверх, а после осела на наши головы. Я пел немного, больше играл, легко и свободно; мне не хотелось загружать свободные ото всего души друзей, да и свою тоже не хотел, ведь всем было так хорошо этой чистой ночью, и нарушать её чистоту было сродни преступлению. Мы все врубались в любовь этой ночи, и, кажется даже врубились, я не понял точно, но кажется врубились. Мне казалось, что я вдруг осознал что то очень важное, что то очень нужное, но так и не понял, что именно. Все казалось важным и, быть может тому виной была ночь и ее энергия и любовь, а может быть красное, легко и свободно осевшее в глубине груди, и подвигающая меня на непосильные уму и сердцу неугомонные мысли.
Розовое марево начало едва просвечивать на горизонте, когда слова и песни начали угасать, а утомленные наши головы остыли и требовали покоя. Сгустившийся подле нас холодный, предрассветный воздух потихоньку таял во всепоглощающей тишине, таяли образы, видения, слова, стали размытыми придуманные лица и голоса. Настало время предаться тишине и отдаться теплому, ненавязчивому сну. Костя, приобняв за талию Таню, скрылся за стенами своего дома, и свет, выливавшийся во тьму из его окна, погас. Перед тем, как уйти в дом, он еще раз спросил меня, так ли я хочу ночевать в этом старом, полуразвалившемся фургоне, и, что не лучше ли сделать это в мягкой кровати теплой избы, но я был непоколебим в своем решении, на что он молча пожал плечами и удалился. Воцарилась тьма и тишина. Алиса твёрдо решила провести остатки ночи со мной, в фургоне, и мои доводы о том, что, возможно будет сыро и холодно, никак на неё не повлияли. И я был рад и благодарен ей за то, что вся эта ерунда в виде мягкой и тёплой кровати за толстыми стенами дома, не прельщают ее. И вообще тому, что она разделяет мои взгляды на чистоту природы, на ее естественную привлекательность прямо изнутри её, в самой ней, а не за мрачными, неживыми коробками из бетона и стали. Я притащил охапку дров и свалил её внутри фургона, у печки - той связки, которая уже была, мне показалось недостаточно, а пока я в потемках бродил в дровнице, набирая в непослушные от холода и вина руки охапки поленьев, Алиса застелила приготовленные заранее Таней простыни и тёплое ватное одеяло на широкую, но довольно жесткую кушетку. Стало и вправду весьма холодно, пальцы рук меня совсем не слушались, а ноги пускались в разнобойный пляс при малейшем возможности. Алиса сидела на кушетке, в темноте и смотрела в ожидании двумя маленькими огоньками. Я поспешил разожечь огонь.
* * *
Я лежал, смотрел в стекло и любовался угасающими звёздами. Знаете, ведь в звездах заключенна вся сила, вся энергия и богатство бескрайнего Космоса, бесконечной Вселенной. Мириады звёзд каждую ночь появляются и исчезают в небе - это ли не есть чудо?