Аннотация: Вот так доверчивые девушки попадают в лапы оборотней. Немного эротики. а как без неё?
Роман "Самая темная ночь - перед рассветом" Елена Грозовская
Глава четвертая
Всё
=============
До Петровского Пассажа Эвка добралась только через час. Лара, лучшая школьная подруга, уже ждала ее за столиком маленького летнего кафе.
- Послушай, Эва, как тебе не стыдно? Даже я не позволяю себе опаздывать больше, чем на полчаса! По твоей милости съедаю вторую порцию мороженного. Мой лишний килограмм - на твоей совести... Кстати, кто тот роскошный мужчина, который тебя подвез? Жаль, я не успела его как следует рассмотреть!
Эвка, сияя, плюхнулась в плетеное кресло:
- Я познакомилась с ним полтора часа назад... на улице... и, кажется, влюбилась в него по уши.
Лара перестала жевать:
- Эва, ты что... с дуба на кактус... упала? Поздравляю, начала знакомиться на улице! Ты сейчас улыбаешься, ну совершенно по-идиотски. Я такого глупого и блаженого выражения лица не видела у тебя с тех пор, как мы в восьмом классе выпили бутылку коньяка на двоих... Ты влюбилась в человека, которого увидела в первый раз в жизни полтора часа назад? Но невооруженным взглядом видно, что это типичный "плохой" парень... аферист, дон-жуан, жиголо, бандит в "малиновом пиджаке".
- Минуту назад ты сказала, что он роскошный. Павел не похож на жиголо. Не знаю, как объяснить... но в нем есть что-то магическое, необычное... В конце концов! Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
- А кто рискует, у того шампанское пьют на его поминках! - Лара вздохнула и поскребла ложечкой по донышку стеклянной, под хрусталь вазочки:
- Рассказывай все с самого начала и ничего не пропускай.
Лара слушала, не перебивая. Однажды только, когда Эвка рассказывала об огромном букете роз, сделала круглые глаза и покачала головой.
Эвка пригубила кофе из маленькой чашки. Крепкий.
- С Павлом интересно поговорить. Он такой остроумный, обаятельный. Не думала, что в Москве еще остались воспитанные люди! Он, вероятно, последний - сама галантность, обходительность. А голос завораживающий, а как смотрит! С ума сойти! Я в квартире готова была броситься ему на шею! Ой, мамочки!
Подруга криво усмехнулась:
- Что же тебя остановило? Он то, поди ждал... Неужели не понимаешь - цветы были поводом проводить тебя до дома и напроситься в гости? А что если он маньяк? Чикатило?
Эвка покачала головой:
- Чикатило расстреляли в прошлом году.
- А если он грабитель, который ловко втирается в доверие к наивным... дурочкам. вроде тебя?
Эвка обхватила плечи руками, вспоминая, как лицо Павла приближалось к ее глазам.
- Да что у меня грабить? В квартире ремонт... даже мебели нет.
Лара опять зазвенела ложкой:
- Неужели? Сумашедшая. Ты же не помнишь его! Хотя должна бы, по его словам, он учился всего годом старше. Тебе это не кажется странным? Единственный Павел, которого я помню, был Пашка Пушкин. Помнишь? Гроза всей школы и хулиган. У него был брат, сводный, Виталик Пушкин, помнишь? Они на разных партах всегда сидели и, кажется, не очень то ладили.
Эвка помнила Виталика - высокий, рыжий, с карими глазами и наглой ухмылкой. Лицо ровное, без привычных для рыжеволосых канапушек и юношеских прыщей. Одноклассницы бегали за ним хороводом. А директор школы Нечаев чуть не плакал от счастья, когда у 10 "Б" был "последний звонок".
Лицо Пашки расплывалось в памяти, но Эва совершенно точно помнила, что он был брюнет, а не рыжий и что звали его почему-то "француз".
- Я, действительно, плохо помню... Пашку Пушкина... Но, мне кажется, обязательно узнала бы его при встрече. Павел на него совсем не похож... Если только глаза... немного, похожи каким-то особым выражением...
Лара победоносно улыбнулась:
- Ага! Не помнишь. Вот Пашка, по тебе, действительно, сох. Все это знали, даже учителя.
- Правда? Я не знала. Он мне тоже нравился... кажется... немного.
- Конечно, все пай-девочки любят плохих парней. А уж он был, хуже некуда - что ни день, то драка. Говорили, что Пашкин отчим бросил его мать и женился на другой. Пашка ему не простил. С тех пор с отчимом они были не в лучших отношениях. Пушкин жил с матерью, отчима (говорили, что он у него знаменитый генерал) на порог не пускал.
Эвка удивилась:
- И ты все это помнишь?
- Конечно. Это только ты у нас была недосягаемой королевой. Все старшеклассницы по нему с ума сходили. На следующий год Пашка пришел в школу - не узнать. Студент МГИМО, отличник. Директор привел его в класс, и Пашка втирал нам, какой замечательный институт МГИМО. Как будто и так не ясно...
Эвка вытащила из сумки белую, матовую визитку.
- Так это был все-таки он... Не может быть... Просто не верится. Вот... посмотри, фамилия другая... Тот был рыжим и кудрявым, а Павел темноволосый.
Лара пожала плечами:
- Я не очень хорошо рассмотрела твоего... Повелителя роз. Но ты права, на Пашку он, действительно, мало похож. Да и фамилия другая.
Лара повертела визитку в руках:
"Paul T. Dhole. General Director. KLL "Tabakexport".
- М-да... Пауль может оказаться Павлом. Но Дхоль - это не Пушкин.
Эвка задумалась. А если все же он? Рост совпадает. За десять лет волосы могли потемнеть и выпрямиться. Длинные вихры вполне могла сменить короткая и стильная стрижка. Хороший костюм изменяет облик мужчины до неузнаваемости, а о жизни за границей и говорить нечего... и все же Дхоль, а не Пушкин.
То, что Эвка его не узнала - не удивительно. Почти всех бывших старшеклассников она уже не помнит ни по именам, ни в лицо. Среди них вполне мог учиться какой-нибудь "фитиль" Пашка, ничем не выделяющийся из толпы мальчишек в одинаковой, темно-синей, школьной форме.
Лара продолжала рассуждать, но Эвка почти не слушала ее, вспоминая минуты прощания с незнакомцем:
- Неужели мы больше не встретимся? - спросил Павел, взяв ее ладонь в свою, теплую и обволакивающую.
Евка не спешила возвращать руку себе:
- Так бывает, Павел. Вы подвезли меня, теперь мы расстаемся.
Карие глаза переливались солнечными отблесками:
- Не забывайте, Эвелин, что теперь я знаю ваш новый адрес, код в подъезде, номер квартиры и даже соседа Марата Иосифовича и имя Зои Львовны, уж не знаю, кем она ему приходится. Я буду каждое утро забрасывать ваш подъезд охапками роз, пока Марат Иосифович не вынудит вас открыть цветочный ларек или.... пока вы не назначите мне свидание.
Эвка рассмеялась. Она бы ни за что бы не призналась незнакомцу даже под дулом пистолета, но ей совсем не хотелось расставаться с ним сейчас. Взглянув в сторону летнего кафе, где за столиком призывно махала рукой Лара, она махнула ей в ответ, чтобы ускорить прощание или... не остаться с ним навсегда:
- На что вы надеетесь, действуя подобным образом?
Павел улыбнулся:
- На чашку кофе, может быть. Или, может быть, на порцию мороженного в кафе напротив вашего дома. Вы любите мороженное, Эвелина?
Так официально, полным именем Эвку давно никто не называл. Все чаще Эва, Эвочка, Эвелиночка или, как звала мама, Эвка. Ей нравилось, как Павел произносит ее имя. С придыханием, с интонацией такой почтительности, уважения и притягательной близости одновременно, что у Эвки замерло сердце.
- Да, люблю.
- Ну вот видите, вы уже сказали "да". Остается выяснить, во сколько мы встретимся. Назначьте время. Любое. Ночью или днем.
Эвка опять рассмеялась:
- Да вы - ловкач! Хорошо, уговорили! Встретимся утром в одиннадцать, в кафе "Баскин Роббинс" на Кутузовском...
- Я буду обязательно, Эвелина, - Павел наклонился к ее руке и коснулся запястья мягкими губами.
Евка потерла запястье, все ещё ощущая на коже влажное тепло его губ. Лара, наконец, вознегодовала:
- Эва, да ты меня не слушаешь! Мой тебе совет, не связывайся с этим Павлом. Зачем тебе проблемы с женатиком? Он типичный "плохой" парень, а плохие парни никогда не женятся. Твой Дон Жуан не позовет тебя под венец, Эвка. А нам уже по двадцать семь, и мы не замужем. О будущем нужно думать и не связываться с подобными типами.
Эвка готова была подписаться под каждым Лариным словом, но все же, на следующий день она пришла на свидание с Павлом. Заявилась на полчаса раньше, чтобы успокоиться после бессоннной ночи и выпить чашку кофе.
В летнем кафе Евка была единственной посетительницей. За пластиковым столиком, под красно-белым зонтиком, рекламирующим популярные, дорогие сигареты и напитки вражеского, еще четыре года назад, капиталистического лагеря, она наблюдала, как мчатся машины по широкому полю Кутузовского проспекта.
Все больше иномарок, все меньше следов уходящей навечно советской эпохи. Все меньше "Запорожцев", нет уже "Москвичей-412", затюнингованных пятикопеечными монетами на лобовом стекле, с пластиковыми розочками на ручке коробки передач и обязательной милицейской фуражкой на спинке заднего сидения. Нет авосек, нет холодильников ЗИЛ с круглыми дверцами и большими хромированными ручками, нет молока в треугольных пакетах, нет телефонных будок с серыми двухкопеечными телефонами.
На балкон, нависший над кафе, вышел мужчина в майке. Лицо его после неудачного туалета было заклеено маленькими кусочками влажной газеты - лучшего советского средства после бритья. Он стоял и улыбался на балконе с чашкой дымящегося чаю и пирожком с повидлом.
Эвка усмехнулась: если откусить слишком большой кусок пирожка, повидло обязательно вылезет с другой стороны. Похоже, у мужчины так и произошло. Он с сожалением посмотрел вниз, провожая взглядом большую сладкую каплю, распугавшую горстку хохлатых воробьев внизу.
Эва задумалась о пирожке и заметила Павла, когда он подошел почти вплотную и встал у нее за спиной. Она улыбнулась и подняла лицо. Мужчина нагнулся, и накрыл ее губы своими.
"Ой, мамочки!"
И сердце Эвки рухнуло, остановилось. И завертелись в хороводе утренние тени, дома, капиталистические зонтики, воробьи, пирожок с повидлом, мужчина на балконе, "Запорожцы", "Москвичи", иномарки и весь Кутузовский.
Евка сидела в кресле, запрокинув лицо и обняв Павла за шею. Его вкус смешивался с тонким, горьковатым запахом одеколона и гладкой, упругой кожи. Целоваться с ним было необыкновенно приятно, держаться за шею, чувствуя под пальцами мягкий ершик волос и железные мыщцы, ещё приятней... Евка приоткрыла глаза и сквозь ресницы смотрела, как Павел задохнулся, когда она провела кончиком языка по его нижней губе, поцеловала уголок рта и запустила пальцы за планку сорочки.
Павел перехватил ее руку и хрипло прошептал:
- Колдунья... Я хочу тебя...
"Ой, мамочки!"
Павел потянул Эвку из кресла:
- Куда поедем? Я снял нам дачу в Серебряном Бору, но только с завтрашнего дня. Раньше не получилось. Не думал, что так быстро у нас... Ко мне нельзя...
- Ну, да, там же твоя жена, - не удержалась Эвка.
Павел убрал выгоревшую прядку волос с ее разгоряченного лица:
- Там мой сын с бабушкой.
Седце пропустило удар и остановилось:
- А у меня ремонт... клеют обои в спальне. Обещали закончить к среде.
Павел тащил Эвку к машине, крепко держа за руку, словно боялся, что она передумает и уйдет:
- В спальне... как кстати... но я не выдержу до среды, - Павел нагнулся и еще раз жаркр ее поцеловал:
- Сейчас что-нибудь придумаю... Я ночь не спал... всё думал о тебе.
Эвка была счастлива. Ей льстило, что она так нравится ему. Теперь в глазах у Павла плескались не маленькие чашечки с кофе, а целое море, сваренное из урожая с огромной плантации. У него дрожали руки, он с трудом сдерживал себя, сжимая ее в объятиях и осыпая градом поцелуев.
- Я знаю, где нам остановиться... - теперь Эвка задохнулась от его напора и томно тряхнула распущенной гривой: - Едем в квартиру моей матери, у меня есть ключи.
"Гранд-Чороки" так рванул с места, быстро набирая скорость, что покосившаяся на бок желтая "Волга" с черными шашечками, набитая апельсинами и гостями столицы с Кавказа, показалась Эвке медленно ползущей улиткой, а автобусы - стоящим на месте, бесполезным транспортом.
- Это удобно?
- А почему нет? В квартире никого нет и не будет еще неделю.
Павел кивнул:
- Всего на один день. Завтра мы переберемся в другое место, - и добавил, - у меня отпуск... на неделю и, даю слово, я никуда тебя не отпущу.
Он положил руку на шелковое, девичье колено, и по Эвкину телу прошла сладостная дрожь.
"Ой, мамочки!"
Павел сдержал слово. Неделю Эвка парила между раем и седьмым небом, спускаясь на грешную землю, когда Павел ненадолго выпускал ее из своих объятий, чтобы поесть или немного поспать.
Остановить Павла не смог и мчащийся на полном ходу поезд. Он таскал Эвку по всему дому, ненасытно требуя наслаждения в самых разных местах: в саду, на балконе, на веранде, на стульях, обеденном, кухонном, туалетном, письменном столах, тумбочках, подоконниках, в душе, в ванной, на диване, кресле и в кровати.
Эвка, решила передохнуть от пылкого любовника несколько часов и на третий день романа повела его в парк. Они гуляли по пустынным, скучным улицам и аллеям, изнывая от пыли и жары. Павел полчаса покорно бродил за Эвкой по желтому песку среди коричневых сосен и бессовестных нудистов.
Когда тропинка увела их от пляжей в глубь парка, он завлек Эвку в уединенный, тенистый уголок, прислонил к холодной, цементной плите забора за пыльными кустами акации и пылко овладел ею среди отработанных презервативов в желтой траве, мятых банок из под пива и одноразовых шприцов.
Эвка, наступая на хрустящие под ногами шприцы, мысленно дала себе обещание никогда больше не посещать с Павлом уединенные места и попросила его достать билеты в театр, в людное и консервативное место.
Павел озадаченно посмотрел на нее, кому-то позвонил, и к обеду курьер привез на дачу на 1-ой Линии два билета в закрытую ложу на "Жизель".
Вечером того же дня влюбленные отправились в Большой. Эвка предвкушала вечер отдыха среди многолюдной толпы. Но в ложе они, конечно, оказались одни, и не успел погаснуть свет и проиграть увертюра, как Павел повалил Эвку на красный ковер. К безумному "танцу виллис на деревенском кладбище" он трахал её дважды, и Эвка изо всех сил старавшаяся сохранить их занятие в тайне от зрителей в соседней ложе и не проронить ни звука, испытала такой оргазм, что будь это вспышка на солнце, она растопила бы лед в Антарктиде.
Павел с удовлетворением вздохнул и спрятал ее разорванные трусики в карман пиджака. А Эвка все еще чувствуя пульсирующую дрожь во всем теле, слабо пролепетала:
- Поедем домой.
- Как скажешь, - Павел с готовностью поднялся, и они пошли по пустому коридору, вдоль сверкающих зеркал, в которых Эвка с ужасом наблюдала свое стремительно идущее к выходу отражение.
Новое, еще пару часов назад, алое, открытое, вечернее платье несколько изменило свой силуэт, обретя дополнительный глубокий разрез с правой стороны и утратив лямку с левой. Красная помада на губах была размазана яркими полосами по всему лицу, а рубиновые следы от засосов на плечах и груди светились ярче, чем габаритные огни автомобиля и вполне могли выполнять ту же функцию.
На выходе, в гардеробной, когда Павел накидывал на плечи Эвки длинный труакар, кое-как скрывший урон, причиненный и платью, и телу, в театр решительно вошел наряд милиции и уверенно направился к указателю "К ложам".
- Скотина... - процедила Эвка сквозь зубы, - я больше никогда.... слышишь, никогда! Не пойду с тобой в театр! Варвар... дикарь... Ты довезешь меня до дома, и мы расстаемся! Навсегда!
Павел, безукоризненный, как всегда, пожал плечами:
- Мне показалось, тебе понравилось. Разве нет?
Она поссорились с Павлом, всю дорогу до дома молчала, сверкая глазами на несущиеся мимо огни московских окон. Миновав проспект Жукова, Павел остановил машину на пустынной, пыльной обочине дороги перед въездом в Серебряный Бор:
- Не сердись на меня, Эва. Если хочешь, ругай. Ты такая красивая, когда злишься.
Эвка резко повернулась и поняла, что затянувшееся молчание в машине, было лишь затишьем перед бурей.
Он налетел, как ураган, срывая остатки алого платья и сходя с ума от любовных признаний:
- Ты... моя королева... Я твой верный пес.... Я по запаху найду тебя среди тысяч.
К утру седьмого дня в воскресение, Эвка напоминала кавалериста, вернувшегося из трудного конного похода, и ковыляла, отклячив зад. Выскользнув из-под одеяла, она накинула халатик и на цыпочках, чтобы не разбудить Павла, прокралась в кухню. Есть хотелось страшно. Павел застал ее на полу у холдильника, уминающую бутерброд с колбасой и тут же пристроился к обнаженному плечу.
Она взмолилась впервые за неделю:
- Подожди... Пожалуйста... У меня все тянет... там внутри... Я еле ноги переставляю... и соски болят... дай мне немного отдохнуть.
Павел уселся напротив на стул, демонстрируя великолепный красновато-бронзовый загар на обнаженном теле:
- Прости, я не думал... Я замучил тебя, детка? Тяжелый, наверное?
Эвка многозначительно потерла поясницу:
- Да уж, не легкий... И здоровый же...
Последние слова вырвались помимо воли, и в глазах Павла снова заплескался кофейный океан.
- У тебя волчий аппетит, Паша... И у меня сейчас тоже... Так есть хочется! - Евка отпила большой глоток сладкого чая.
- Волчий? - переспросил Павел, - почему ты так сказала?
- Ну, не знаю, так говорят...
- Тебе нравятся волки?
- Что ты, я их боюсь!
- А меня боишься?
- Иногда... когда ты бросаешься на меня, как зверь...
Павел встал и прижался к Эвке горячим телом:
- Как зверь... - прошептал он в растрепанную макушку и поцеловал в волосы. - Я ручной зверь... не бойся.
Евка смотрела в шоколадные глаза Павла. Иногда ей чудились в них яркие красноватые огоньки. Вот и сейчас, будто бы мелькнули и погасли.
- Ты никогда о себе не рассказываешь, Паша.
- А что ты хочешь обо мне знать, детка?
- Всё.
- Всё? Правда?
Опять в глазах, как зерна граната, мелькнули и погасли красные огоньки.
- Правда... почему же нет...
- Хорошо... только всё в этом мире имеет свою высокую цену. Тебе придется за это заплатить.
- Как это... чем заплатить?
- Всем, что у тебя есть...
- То есть... деньгами?
- И деньгами тоже...
- А без... этого никак нельзя?
- Нельзя. Таковы условия... Чтобы узнать обо мне всё, ты должна всё потерять...
"Ой, мамочки!"
Эвка озадаченно смотрела на Павла. Что за игру он затеял? Может, это одна из любовных прелюдий.
Он смотрел на нее по-прежнему, с необычайной тоской, даже робостью, и говорил тихо, еле слышно:
- Я не могу тебя ни к чему принуждать. Ты сама должна решить. Теперь только от тебя зависит, будем ли мы вместе... или расстанемся...
- Расстанемся? - вскрикнула Эвка: - Но я не хочу!
- А я то как не хочу! - Павел прижал Эвку к себе, и она почувствовала, как громко колотится ее сердечко.
- Я хочу знать о тебе всё! Хочу, чего бы мне это не стоило!
- Значит, согласна на моё условие?
"Ой, мамочки!!!"
- С...согласна.
Павел улыбнулся и вздохнул с облегчением.
- Я не очень хороший расказчик... Но ты обязательно узнаешь обо мне всё.
Павел взял Эву за руку и прижался губами к её ладони. Некоторое время он молчал, а девушка не решалась прервать затянувшееся молчание. Эвка чувствовала, как горит его лицо и шумное дыхание волнует грудь, словно он запыхался после долгого бега.
Павел, наконец, поднял лицо, и красные огоньки вновь зажглись и погасли в карих глазах. Парень взял ее за подбородок, улыбнулся и посмотрел в глаза:
- Теперь за годы страданий я отомщу тебе, детка.
- Как? - у Эвки расширились зрачки.
Павел рассмеялся:
- У тебя глаза испуганные... Завтра понедельник, рабочий день. Я должен буду уехать на некоторое время... мы расстанемся ненадолго. Улетаю во Францию, рейс рано, в пять утра. Ночью за мной приедет машина... ты спи, не провожай меня. Когда уйдешь, положи ключи от дома на стол и просто захлопни дверь. - Павел нежно поцеловал Эвку в волосы.
- Ты странный... Меня не оставляет чувство, что что-то с тобой не так...
От неприятного предчувствия у Эвки глухо стукнуло сердце и в животе образовалась пустота.
- Разве со мной что-то не так... моя королева? - Павел нагнулся и нежно укусил Еву за губу. Сильные руки накрыли грудь девушки и через ткань принялись ласкать податливое тело. Евка задохнулась и застонала.
- Любишь меня? Ответь сейчас...
- Даа... - простонала Эвка.
Павел расстегнул халатик. Он, задыхаясь, целовал ей плечи и шею, прикусывая кожу.
- Хорошо... - он вновь укусил.
На этот раз Эвка почувствовала на губе слабый, соленый привкус крови.
"Ой!"
Голова закружилась, в глазах потемнело, но следующий слабый укус в грудь привел ее в чувство.
"Ой, мамочки!"
- Сними его... - хрипло прошептал Павел.
Евка, торопливо расстегивая пуговички на планке, стянула с себя халатик.