В пивбаре пили,  как обычно,  водку. 
  Закусывали пенистым пивком 
  и отдавали бабушке селёдку: 
  'Приблудная! Возьми-ка на потом...'. 

  Светила в окна грозовая туча. 
  От молний кружки били золотым, 
  и старая крестилась левой ручкой, 
  поскольку в правой  -  головы... хвосты. 

  Приблудная... За столиком,  у входа, 
  родную мать  сынок не замечал! 
  Его осатанелая природа  
  забыла,  кто  -  в начале всех начал. 

  Он до 'ерша' повысил градус пива, 
  чтоб не очнулась кровная вина. 
  И думал он,  как хороша на диво 
  его с ума сошедшая жена. 

  Не понимал,  что жизнь давно - пропала 
  и в душу кто-то смотрит из высот. 
  Бродяга-мать...  Его ль она рожала? 
  И он ли,  крохой,  знал её сосок? 
  
  Как будто звёзды разом отсияли, 
  а следом  -  Солнце чёрное взошло... 
  И прОпиты афганские медали 
  себе,  Отчизне,  матери назло. 

  Там,  где душа  -  теперь сосёт  и просит. 
  Чекушка смачно в 'жигули' плюёт... 
  Очерчен круг.  Отставлены вопросы, 
  и сердце не болит который год. 

  Глоток... другой... Затяжка сигаретой. 
  В мозгах  -  покой,  которого не знал 
  под Кандагаром в огненное лето, 
  где он себя,  и взвод свой потерял. 

  Товарищей  тускнеющие взоры 
  покоятся в туманном забытье. 
  Глаза его...  В них  -  горы... горы... горы,
  исхоженные вестником смертей.

  В пивбаре этом,  как в глухом окопе, 
  с утра сидел он.  Водка... 'жигули'.
  Сквозь бабушку в помоечном салопе 
  глядел порою...  Взгляд  -  из-под земли.

  А за окном  гремело в пол-октавы, 
  и в стёкла  -  град  наотмашь  колотил. 
  Крестилась мать... чуток не по уставу. 
  Но Бог её,  как ангела,  любил.