В тот день, это было, кажется, 25 августа, я гостил у знакомых. Меня пригласили на чашечку чая, которая вылилась в легкую непринужденную беседу обо всем или ни о чем, что по сути одно и то же. Обычно подобные разговоры не откладываются в памяти, но остается приятное впечатление хорошо проведенного времени. Чашечка оказалась тремя кружками, в сопровождении печенья с вкусным вареньем из крыжовника и апельсина. Я планировал зайти к знакомым на часок, но как это обычно случается, планы обращаются в пустой звук, и в итоге я провел в гостях часа четыре.
Когда я проснулся тем утром, в окно ярко светило солнце и на светло-голубом небе не проплывало ни облачка. И странное явление: даже когда на улице стоит прохладная погода, если светит солнце, становится теплее. Нет, согревается не тело, всё остается неизменным, но всё же тепло проникает внутрь меня и греет душу. Потому немудрено, что встал я в прекрасном настроении и жизнерадостной улыбкой на лице, которой вторило отражение в зеркале.
Время пролетает стремительно мимо глаз, меняя всё вокруг, подобно как хамелеон переменяет свой окрас в зависимости от того, что его окружает. Так по небу поплыли откуда-то взявшиеся белоснежные облака. Постепенно невидимый художник стер с полотна все голубые пятна, чтобы взяться за серую краску и измалевать ею весь с трудом отмытый лист, изображая тем самым свое настроение, а, может, и жизнь. Художник этот рисует акварелью, не жалея воды, и даже вовсе используя её так много, с таким излишком, что с листа начинают течь ручьи, затопляя мольберт, пол и ноги творца с паршивым расположением духа. Случайно опрокидывается стакан, остатки воды шлепаются на пол, и брызги разлетаются в сторону. Потом художник хватает стакан, уходит ненадолго снова наполнить стакан, и в этот момент наступает небольшое затишье. Может показаться, что всё закончилось, но это заблуждение. Творец только вошел во вкус, это необычное занятие успокаивает его пошатнувшиеся нервы, а потому вскоре вода польется ещё с большим усердием, азартом, силой.
Посидев вдоволь у знакомых и решив больше не злоупотреблять гостеприимством, я было стал собираться домой, как послышался громкий гул, и плотная дождевая стена зашторила вид по ту сторону окна. Хозяева, конечно, предложили мне переждать ливень, на что я ответил согласием, так как на мне была лишь легкая ветровка, а зонта я не захватил, потому что никак не ожидал, что погода так резко вдруг испортиться. Ничто, как говориться, не предвещало...
Так или иначе, я опустился в кресло и молча просидел в нем минут десять. Говорить было уже не о чем, да и, признаться, наскучило. Всегда скучно долго заниматься одним делом. Хозяева в то время вышли на веранду накрыть клеенкой диван да убрать сушившуюся обувь. Жена сказала мужу что-то про бельё, которая она не так давно носила в дом и складывала где-то в комнате за углом, на что муж поддакивал своей излюбленной фразой: "Дам, это хорошо вышло!", - проглатывая букву "о" в слове "это", но восполняя её ударением на протяжную "о" в последнем слоге слова "хорошо". Затем, покончив с диваном и обувью, мои знакомые принялись носить посуду на кухню. Я вызвался помочь, и после непродолжительных вежливых отказов, я взял блюдца и две кружки и отнес их куда сказали.
Ливень прекратился, едва моросило, и, решив, что, пожалуй, успею дойти до дома, я попрощался с гостеприимными хозяевами, прошел по плитке к калитке, снял крючок и вышел, не забыв вернуть старый ржавый крючок на место. Ожидания мои не оправдались. Ведро (или стакан с водой, если возвратиться к образу художника со злополучной серой картиной серой жизни) опрокинулось на меня, выплеснуло на меня всю свою агрессию, как это бывает с человеком в бешенстве, который готов уничтожить первое попавшееся под руку, ну и под ногу тоже. Видимость вокруг была..., а, впрочем, её не было вообще. Я мог бы при желании вытянуть руку вперед, и тогда я не увидел бы своих собственных пальцев. Стоять на месте было бессмысленно да и болезненно, а потому я пошел вперед в надежде найти укрытие в своем доме. Я понимаю теперь, насколько глупо было искать дом, когда стоило лишь зайти в первую попавшуюся калитку и постучать в дверь. Мне обязательно открыли бы в такую погоду. Но нет, я упорно шел вперед, желая зайти только в свою калитку, оказаться в своих четырех стенах, в своем мире. Я шел и шел, вслепую плелся по лужам, не зная ни времени, ни того, что меня окружает. Мне показалось, что прошла вечность, и на меня вылился океан, я забыл про художника и про стакан, теперь мне представлялась огромная ванна, которую наполнили доверху, вынули затычку и к тому же не выключили воду из крана. Ванна мне чудилось, однако, недолго, хотя не знаю, может быть как раз и очень долго, но в конце концов, в моем воображении предстал во всей своей красе ниспадающую со скалы водяную стену - громадный каскад. Я же, точно Атлант, подставил свои плечи под этот водопад и удерживаю его на нужной высоте. Мне даже стало жаль, что я не бог, чтоб привыкнуть к боли колотящих капель. Только вечности хватит, чтобы привыкнуть ко всему.
Наконец, моя вечность закончилась, и я уткнулся носом в веранду, попахивающую древностью. Деревянный дом видно не красили с тех пор, как построили. Древесина сгнила и, будучи до того покрашена в темно коричневый цвет, о чем свидетельствует облупившаяся краска, небольшими пластинами лежащая ещё на некоторых бревнах и половых досках, теперь превратила строение в мрачный черный кошмар, кое-где заросший мхом. Воздух отравлял запах сырости. Бревна, удерживающие крышу над головой, густо поросли диким виноградом, который запустили, оставили без внимания, благодаря чему, оплетя бревна, он принялся за крышу и обвил её таким образом, что теперь повсюду свисали крючковатые стебли, образуя естественно крытую веранду.
Я сразу понял, где оказался. Это был дом "Черной Вдовы". Рассказывают, что здесь живет старуха, которой двести лет и которая жестоко убила своего мужа за то, что он часто ходил в один и тот же магазин, где работала симпатичная продавщица. Старуха, говорят, подозревала мужа в измене, и кое-кто в нашей деревне даже готов побиться об заклад, что она клялась убить его, если он ещё раз пойдет в этот магазин. Проблема в том, что тогда был всего один магазин в деревне, другая же деревня находилась в пяти километрах. По слухам, муж ослушался жену, а когда вернулся домой, старуха отрубила ему голову и натопила печь его телом, изрубленным в куски. Голову, поговаривают, она отослала продавщице и записку приписала: "Теперь он твой". А как пришли арестовывать, нашли на полу мертвой. От чего умерла, никто не знает.
Похоронили на деревенском кладбище, ни одна слезинка не капнула. Что таить, никому старуха не нравилась своим жестокосердием, неприкрытой злобой ко всему окружающему. А ведь в свое время старуха была собой пригожа и характера смирного, а как женилась, изменилась до неузнаваемости: обозлилась, охладела, иссохла, подурнела, мужем стала править, сплошь послышались упреки и недовольство, измотала всего мужика. И ревнивая была - жуть! Что ни взгляд в сторону от неё - всё причина для едкого ревнивого слова от старухи. Ей было всего сорок пять, когда прозвали её "старухой". И правда, взглянешь и увидишь перед собой дряхлую старуху с впалыми глазницами, сухой обвисшей кожей бледного цвета покойника, седую, ростом метра полтора. Уродливой душе уродливое тело. Все её смерти и рады были.
Устроили даже пирушку после похорон, в доме у Сопшева Константина Андреевича, управляющего сельхозтехникой, кажется, царство ему небесное. Затянулась посиделка до полуночи. Возвращались соседи вдовы-покойницы домой подвыпивши немного, навеселе, но в здравом сознании, глянули искоса на веранду, а старуха, недавно похороненная, как ни в чем ни бывало, сидит на стуле, воздухом дышит. Пощипали друг друга соседи, не спят. Подойти побоялись, решили, что призрак. На следующий день рассказали всем - ночью собрались мужики и молодежь посмотреть, вдруг снова призрак появится. Но так и не появился призрак ни на ту ночь, ни на следующую. Больше старухи никто не видел, а байка осталась. Подростки заглядывали в дом, никого не нашли, а потом и вовсе из-за невыносимого запаха сырости никто туда соваться не стал.
Я услышал эту историю от своего соседа и как-то сразу не поверил: уж больно мне показалось услышанное преувеличенным, чересчур жестоким и неправдоподобным, хотя, порой, правда звучит лживее любой самой гнусной лжи. Более окрепло мое недоверие после того, как другой рассказчик вновь поведал мне рассказ о "Черной Вдове". И убийство оказалось другое: старуха, оказывается, не зарубила и сожгла, а зарезала и повесила, да ещё и продавщицу руками задушила - и вообще, на самом-то деле, баба ведьмой была, не мертвой лежала, а на метле улетела. Сплетня на сплетне, выдумка на выдумке. Убедило меня лишь то, что дом теперь пуст и уже давно. Поэтому я смело толкнул дверь и зашел внутрь.
Надо заметить, что моего толчка дверь не выдержала и слетела с петель с таким грохотом, что покойник в могиле перевернулся. С пола поднялся толстый слой пыли, заставивший меня громко чихнуть. Комната была большая, в частности потому, что в ней не было почти никакой мебели: только сгнивший сырой диван, доживающий бог знает какой век в дальнем углу, ну и ещё стол со стулом, стоявший около окна, сквозь который едва проникал свет из-за плохой и темной погоды, а также по причине толстого слоя пыли и внушительной паутины во всю оконную раму с пауком, притаившимся в углу. Я медленно прошелся по комнате и завернул направо. Там, вероятно, была спальня, но сейчас передо мной предстала пустая комната, такая же пыльная, сырая и паутинистая, как и предыдущая. Затем я прошел на кухню и, найдя там всё ту же скучную пустоту, вернулся назад к столу и стулу. Я осмотрел стул и, посчитав его достаточно крепким, чтобы выдержать мои килограммы, присел. Мой взгляд остановился на пауке, который разделял мои ожидания. Только ждал он вовсе не конца ливня, а новой жертвы, запутавшейся в его искусной засаде. Быть может, он тоже наблюдал за мной, не знаю. Я полюбовался его паутиной, сплетенной из аккуратных кругов и расходящихся по углам от центра лучам, крепящих и натягивающих творение паука, сфокусировал зрение на зрелище по ту сторону окна, и на душе вдруг стало как-то тоскливо и одиноко. Монотонный гул падающих на землю капель нагнетал печальные мысли, в памяти стали всплывать воспоминания, я закрыл глаза... и вздрогнул.
Мурашки пробежали по коже, сердце застучало в голове. Чья-то костлявая и холодная рука замерла на моем плече, словно сам дьявол по-дружески подал руку поддержки, как бы давая понять: "Не печалься, я ведь с тобой". Я собрал всю свою силу воли и медленно обернул голову назад. Старуха маленького роста с седыми волосами, собранные в пучок на затылке, с сухой обвисшей кожей, потрескавшимися губами, синяками под глазами и самими глазами, выражающими мольбу о помощи и в то же время удивление и страх. Кожа её лишилась красок, приняла синеватый оттенок и была исчерчена буграми вен. Образ живого трупа пробуждал ужас, но грустные страдающие глаза подмешивали жалость в мое сердце. Уголки рта старухи подернулись, губы чуть-чуть пошевелились, послышалось легкое шипение и тихий-тихий шепот: "Хххто ффы? Сссто ффы сссут телайсссе?" Я представился и ответил, что попал под сильный ливень и по ошибке забрел сюда переждать до сих пор не кончившийся дождь. Костлявая рука бессильно соскользнула с моего плеча, я встал и предложил старухе сесть. Она очень медленно, но абсолютно бесшумно опустилась на стул и слабо кивнула в знак благодарности. Потом, она с усилием согнула руку в локте и поманила меня пальцем, чуть-чуть хрустя им. Я сделал шажок ближе и немного нагнулся, чтобы хоть как-нибудь попытаться понять, что она шептала. Но она ещё раз хрустнула пальцем, намекая податься ещё ближе. Я выполнил её просьбу и над самым ухом вновь услышал шипение и шепот. Выдыхаемый старухой воздух щекотал ухо, но я терпел и слушал. Я не стану пародировать произношение старухи и сразу переведу её слова из почтения к возрасту, ну и для облегчения чтения. Между нами возник следующий диалог:
- Вам, вероятно, интересно знать, кто я? Я не слышала о вас прежде, но вы вызываете доверие, и я отвечу - я вдова Чернова.
- Так это вы та самая вдова, про которую так много рассказывают в деревне. Постойте, но вас же считают погибшей?
- Так и есть, я погибла для ядовитых языков и гнусной клеветы. Не верьте здесь никому, это сплетники и лжецы. Мне пришлось покинуть это место, мой родной дом, когда меня обвинили в смерти моего мужа. Сегодня я приехала сюда проститься с мужем в последний раз, я чувствую, что умираю...
Тут она достала платок и болезненно хрипло кашлянула. Я глянул на платок и узнал на нем кровь. Мне стало жаль больную вдову, и я выразил ей свои соболезнования. Она поблагодарила и продолжила:
- Я чувствую, что силы покидают меня с каждым днем. Прошу вас, выслушайте меня. Я не хочу уйти убийцей мужа, которого любила и люблю, умереть оклеветанной и презираемой всеми, сдохнуть посмешищем несправедливых людей и унести правду в могилу, не рассказав её никому. Я боюсь смерти, но ещё больше боюсь умереть не прощенной ни богом, ни людьми. Я расскажу вам всё, а вы обещайте, что расскажете всем.
Я пообещал, хотя подумал, что вряд ли кто поверит в правду, когда все уже давно считали старуху умершей, а байка про неё была самой излюбленной во всей деревне. Люди редко отказываются от того, что приелось и что поддерживает большинство. Большинство побеждает всегда. Тем не менее, я обещал рассказать всем всё слово в слово. Тогда вдова начала своё повествование:
"Мы с моим мужем познакомились в магазине. Я не верю в любовь с первого взгляда, но он мне сразу понравился и я ему тоже. Мы познакомились, разговорились, он проводил меня до дома. Я предложила ему встретиться снова, он с радостью согласился. Мне было тогда двадцать, ему двадцать пять. Он был из города, а я никогда не была в городе, он рассказывал мне столько всего интересного, я шла рядом с ним и заслушивалась, мне хотелось там побывать, хотелось быть с ним. Мне даже было стыдно, что я ничего не знала и не видела кроме родной деревни, и когда он спрашивал меня о чем-нибудь, я смущалась и краснела, потому что сказать-то я ничего особенного не могла. Да к тому же голос у него был такой мягкий, нежный, приятный, а у меня тихий, противный. Иногда, он уезжал в город, и это были самые скучные дни в моей жизни. Когда же он возвращался, я забывала всё - я была просто счастлива. Он познакомил меня со своими родителями, я же познакомила его с моими. Родители наши подружились, и через месяц он сделал мне предложение. Я обняла его и согласилась. Ещё через три месяца мы поженились. Дальше были девять лет счастья. Я была и в городе с ним, он нашел работу там, очень хорошую, мы ездили даже за границу...
А потом, в один ужасный день возвращается он домой с работы убитый, лица нет, падает в кресло и говорит задыхаясь: "Меня уволили". Я начала спрашивать как да почему, и он рассказал мне... Но это неважно, не хочу говорить об этом. Да и обещание никому не говорить я сдержу. Так вот, остался он без работы, но мы каждый месяц откладывали деньги, на которые ездили в отпуск или просто оставляли на черный день. Черный день пришел, и у нас осталась ещё порядочная сумма денег. Мы обговорили и решили уехать в деревню, построить дом и заняться хозяйством. Так появился этот дом. Занялись хозяйством, выращивали овощи и фрукты, развели кур, муж стал торговать. Иногда мы ходили в магазин, но чаще тогда, когда к нам собирались в гости соседи.
Жизнь потекла ровным течением, не так прекрасно, как раньше, но всё же хорошо. А однажды, я заметила, что он искоса поглядывает на продавщицу, и она также искоса ему отвечает. Придя домой, я спросила его, почему он так смотрит на молоденькую продавщицу, почему она ему отвечает и что происходит. Он принялся отнекиваться, что так, разик глянул и всё, но я-то видела и во мне взыграла ревность. Я рассердилась и подняла голос, я говорила, что люблю его и просила ответить его, любит ли он меня так же, как прежде или нет уже того, что было, и все наши счастливые минуты, проведенные вместе, лишь прошлое, и ещё много чего. Я излила душу, высказала всё, что было на сердце, присела к нему и зарыдала. Он поклялся, что любит и будет вечно любить одну только меня, извинялся и сказал, что мы можем завтра же пойти снова в магазин, и он не взглянет ни разу на эту продавщицу, и вообще больше не взглянет на неё никогда. Я вскрикнула тогда: "Я ревную и люблю тебя!" - или что-то в этом роде (я вспомнил, что соседу, тому, который бился об заклад, что слышал крики об убийстве, и который вроде как проходил в то время мимо, послышалось: "Я ревную и убью тебя!").
На следующий день мы отправились в магазин, и он сдержал своё обещание, вызвав легкое удивление на лице продавщицы, которая она постаралась скрыть. Но я внимательно следила за ней и всё заметила. Днем муж отлучился "на работу", как он сказал, но я не поверила и тайком вышла из дома и пошла за ним. Он отправился к ней. Они встретились на улице, и я видела, как он поцеловал её и под руку повел по дороге. Из моих глаз ручьями потекли слезы, которые я и не пыталась остановить, я чувствовала себя убитой, изничтоженной, моё сердце ёкнуло и разбилось. Я медленно и обреченно поплелась домой. Теперь я осталась одна, не любимой никем. Родители умерли, соседки ненавидели меня наверно потому, что завидовали, жизнь моя потеряла всякий смысл. Я возвратилась домой, плюхнулась на диван и уткнулась в подушку. Я винила и себя, и его, и весь мир..."
Старуха перестала шептать, я отстранил ухо и посмотрел на неё. По бледным щекам и морщинами, из впалых синих глазниц и наполненных грустью и страданьем глаз полились слёзы, стекая вниз на синий вязаный свитерок и выглядывающее из-под него немного потрепанное и поблекшее оранжевое платье в крупный белый цветок. Мне стало так грустно, я тоже был готов расплакаться, глубоко сочувствуя её горю. Впрочем, она скоро достала платок и утерла слезы, немного оживившие её старое лицо. Тяжко вдохнув, вдова продолжила:
"Я потеряла счет времени и продолжала прятать лицо в подушку, когда хлопнула дверь, раздался звук снимаемой обуви и голос мужа. Я продолжала глядеть в подушку, не желая глядеть в его глаза, слушать лживые оправдания. Он заботливо спросил, что со мной, и тихо присел на краешек дивана, но я проигнорировала вопрос и отдвинулась. Он понял, что к чему и сказал, что ему надо мне кое-что рассказать. Я опять не ответила и не хотела. Он помолчал и говорит: "Я встречался сегодня с продавщицей. Она призналась мне в любви, а я её бросил". Я ответила, что мне всё равно, и я больше не верю ни единому его слову. Тогда он сказал, что он смертельно болен и умрет сегодня. Он не стал больше оправдываться, признал свою вину, извинился, сказал, что любит меня и вдруг замолк... Потом раздался звук падающего тела и всё смолкло.
Я оторвала лицо от подушки, привстала, обернулась и увидела его, лежащим замертво на полу. Я испугалась и не знала, что делать. Я знала, что никто здесь меня не любит и решила, что всю вину свалят на меня, я стану убийцей собственного мужа. Я не могла больше оставаться в этом доме, я собрала необходимые вещи, деньги и выбежала вон. А затем, села на первую прибывшую электричку и уехала. Не знаю, где я сошла, но точно далеко от этой деревни. Я попала в какую-то глухомань, постучалась в несколько домов, переночевать меня пустили только после того, как я предложила заплатить.
Я проснулась очень рано и, не дожидаясь, пока хозяева проснуться, ушла. Я отправилась в город, чтобы поселиться в гостинице или общаге, подыскать там работу и жить дальше. Я добралась до города и сняла номер в дешевой гостинице. Я пожила в городе всего неделю и решилась вернуться в деревню, сходить на могилу к мужу, положить цветы и простить. Я корила себя за то, что я была так жестока, что так и оставила его мертвым на полу и хотела извиниться. Оказалось, что я приехала в день похорон. Когда люди разошлись, я подошла к могиле проститься с мужем и возложила цветы. Поздней ночью я зашла в этот дом, чтобы последний раз побывать здесь, в последний раз вспомнить то, что здесь произошло... Я вышла на веранду и села в плетеное кресло, которого теперь уже нет, и кто знает, куда оно пропало, как и всё остальное, что было в доме. Я закрыла глаза и погрузилась в воспоминания. Потом, я встала и тихо-тихо прокралась на тропинку к платформе (она начинается прямо рядом с домом), села на электричку и уехала. Двадцать пять лет я не заходила в эти двери и вот сегодня, в последний мой день на этом свете, я вернулась, чтобы провести последние минуты рядом с местом, с которым связана вся моя жизнь".
Она замолчала. Я тоже молчал. Усталость валила меня с ног, я глянул в окно - дождь закончился, сгущались сумерки. Пора было, наконец, возвратиться к себе после столь насыщенного дня, рухнуть в постель и насладиться долгим сном. Я поблагодарил старуху, которая в этот момент закрыла глаза, снова пообещал, что расскажу всем её историю, и попрощался. Не успел я сделать и двух шагов по направлению к дверному проему и лежащей рядом двери, как меня остановил властный голос сзади: "Постой, куда собрался? Побудь со мной, я ведь ещё не умерла". Я резко обернулся и увидел старуху, стоящую прямо передо мной и улыбающуюся. В её глазах бегали какие-то злобные и торжествующие огоньки, а улыбка была просто ужасной: сухие губы натянулись так, что готовы были вот-вот порваться, уголки рта приподнялись и появились глубокие ямочки, в темноте казавшиеся черными, щеки повисли на уровне подбородка, желтые зубы оголились кривыми рядами. Быстрым и бодрым движением она схватила меня за руку и потащила назад к стулу. Я поддался и вернулся на то место, где стоял раньше. Я был удивлен, откуда взялись силы в таком беспомощном теле вдовы, и она заметила моё удивление. "Что, не ожидал, да?" - Тут она засмеялась мерзким едким смехом и, вдруг, оборвалась. Злобный взгляд застыл, старуха обмякла, а на её губах навеки осталась ужасная улыбка. Я быстро покинул это место и направился в свой родной и любимый дом, где нет ни старух, ни дождя, где есть только я, мои стены, мой пол, мой воздух и моя жизнь.
Заснуть мне удалось лишь под утро. Мне всё ещё мерещилась старуха, её улыбка и глаза, не те жалобные и грустные, но те жестокие, пронзающие насквозь и леденящие душу своим ядовитым пламенем. Я позабыл бы и про знакомых, и про проливной дождь, здорово меня потрепавший, если бы ни этот гнилой дом и вдова Чернова, жизнь которой поныне и навсегда осталась окутанной тайной и противоречиями.