Георгий Гудовщиков.
Голощап.Cказка-быль.
Майкор.
2014 г.
ГОЛОЩАП.
Есть у леса и душа,
В виде лешего она.
Г. Дергачёв.
Сказка-Быль
рассказанная прадедушкой, по линии моей матери
Евгении Петровны, Чадовым Василием Лукичём по прозвищу
"Шубенка" в 1956 году, в связи с моим поступлением в
первый класс для расширения детского кругозора.
Позволь читатель, я тебе сказку-быль расскажу.
Проживал в кои-то веки в селе Майкорском мужичок Витька
Голощап. За речкой Кемелькой в деревне Можино. Приписан
был к сельскому обществу Зареченской десятни, поэтому
Никитинского завода сторонился и на земле укоренился.
Человек он был жизнерадостный, общительный, правда, к
труду не особо расположен. Хотя огород содержал, а в нём
картошку, морковку и редьку для прокорму сажал. Отдельно
на грядках выращивал горох и табак. Любил гороховую кашу
для себя сварганить, самокрутку скрутить и, между делом,
чарку вина пропустить. А вином он называл всё, что жидкое
горело и градус имело. Чеплажка у него была знатная и
необычная - кружка с двумя ручками. Ещё от прадеда
осталась, что в разбойных ватагах хаживал. Майкор эти
робята трижды спаливали и опосля кружку "по кругу
пускали". Отсюда и кружка. И входила в неё целая косушка
"горячего напитка". А это худо-бедно четверть штофа или
пять шкаликов. Недурно. Зайдёт, бывало, в ближайшую лавку
купца Митянина, мелочь разную на прилавок швырнёт, ему
из-под полы плеснут полчарки. Он не спеша проглотит
содержимое, занюхает рукавом и радостный в люди выходит.
На ту беду в России моду взяли с Америки - "обчества
трезвости" повсеместно создавать. Народ опешил. У нас же
завсегда так, своего ничего хорошего придумать не можем,
так от других, невесть-что берём, во вред себе. Даже такого
хорошего человека, как Лев Николаич Толстой, с панталыку
сбили. Он первый и основал "Согласье противу пьянства". Он
же граф, ему может и нужно не употреблять с устатку. А
люди-то за что должны страдать? Ну, а отдельные
майкорские чуманы, из числа самых образованных, не
подумавши хорошенько, своих непьющих некоторых
сотоварищей подобрали в энтое обчество и противу
большинства мужеского населения настраивать народ начали.
А это уже не дело. Даже поп раньше хлестал, что попало, а
ныне с перепугу выпивать бросил. Прилюдно конечно не
стал, а втихаря с псаломщиком продолжали заливать до
полуночи через день, да кажный день. Но это их дело. Вот
только с похмелья вёл иерей себя совсем неприлично на
людях. Замечания отдельным прихожанам стал делать.
Витька выпьет бывало со знаменитой кружки с настоящими
мужиками, с теребенью кабацкой, что на базаре телепалась,
не связывался, корочкой хлеба занюхает и обратно её в
карман спрячет до следующего разу. Воодушевившись,
объясняет им, что по Евангелию вино есть кровь Господня, а
хлеб - тело Христово. Значит мы, выпив, к самому Богу
приобщились. Так вот. И матюкнётся разок для солидности.
Почти всегда, как на грех, поп тут как тут. Услышит
Витькины слова и начинает нудить: "Язык пьяного
греховодника есть источник пустословия и
сквернословия". Раньше Голощап мог и в "богословский"
спор вступить, но после того, как однажды конный стражник
Гиря Варс огрел его ножнами от шашки по шее, вступать в
дебаты с кем-либо Витьке с той поры расхотелось. Просто
желание потерял. Полицейский Гиря - он что? Кокора, одним
словом. Только молиться умеет да кулаками махать. Они у
него чугунные, как и голова. На большее не способный. Не
шибко грамотный в отличие от Голощапа. Витька как никак
приходскую щколу закончил. Только тогда
священнослужитель в Богоявленской церкви иной был, не
тот, что ныне. Придёт, бывало на урок, задаст задание
прочесть Кафизму из Псалтыря или выучить стих из Святого
Писания, а сам сладко так придрёмывает. Но хитрый был,
одним глазом подглядывал за нерадивыми. Если, что не так,
то как рявкнет одно слово: "Супостаты", так сразу поджилки
трясутся. И весь класс начинает бубнить заучиваемое. А
книжек всего две на всех, вот и сидят кучей вокруг них, да
теребят друг дружку, да исподтишка шелбаны ставят по
калганам. Давно это было. Славный поп в Майкоре в старые
времена был. Учеников не бил. А нынешний ирод - лупит
нерадивых ученичков почём зря и кого ни попадя.
Как-то раз по окончании бабьего лета в Майкоре денёк
выдался на удивление пригожий. А в стародавние времена
счисление календаря было несколько иное, недельки на две,
поди. Немного с опозданием. Наш Витёк поднявшись
раненько поутру с больной по русскому обычаю головой,
отхлебнув из ковшика водички, начал подметать пол после
вчерашнего возлияния с друзьями-собутыльниками. Баба от
него ушла ещё нынешней весной по причине невосприятия
Витькиной склонности к махоньким земным
удовольствованиям. Чем бедному крестьянину заняться в
свободное от безделья время? Одна радость - выпить, да
табачок покурить. А бабы,- что они в этом деле понимают?
Ишь-ты: "Потолки от табашного дыму потемнели! Окна от
винного перегару запотели!" Просто в избе печка слегка
дымит и тепло очень. Дров не жалко. Это же хорошо. Витька
так ей и сказал: "Дура, твоя девичья фамилия". Она
пообиделась немножко и ушла пешком в своё Кострыгино к
старикам-родителям. Как будто её там ждали. Кому она
испорченная катуна нужна? Что-то застряла в Кострыгинских
хлябях, не возвращается. Не утопла ли? Но постепенно
беспокойство за жену прошло, и Голощап зажил в просторной
отцовской избе ещё лучше и безмятежнее. Вот только полы
мыть было неохота. Для этого он приглашал раз в месяц
соседку Маню Зажигалку. Та за день управлялась с
Витькиным жильём: тенёта снимала, клопов из кровати
лучиной выжигала, даже половики на улице вытряхивала.
Чистюля видимо. А ещё Витька давно заприметил, что у неё
уши чистые, в отличие от других крестьянских баб и жёнок
мастеровых. Видно по утрам умывается. И, наверное, в баню
ходит. Надо же. Но Марье ничего не сказал про свои
наблюдения, чтобы в очередной раз не обидеть вдовушку.
Мало ли что. Зато часто подводил её к кровати и просил
посидеть для отдыха. Но не прикасался. К Мане. Боялся
вспугнуть понапрасну. Кровать была чуть ли не единственной
в Можино. Досталась после известного богатея Алёши
Можина не совсем честным путём отцу Витьки. А
двухэтажную избу, последнюю на улице, после Можина
перехватил купец Сигов. Куда делись сказочные Можинские
жеребцы - никто не знал. Но, поговаривали, что Демидовский
заводоуправитель вывез коней, и отправил хозяину в Италию,
чтобы откупиться. Это после того, когда у него в мансарде
пушку разорвало при разряжении. Он её держал на случай
бунта заводских мастеровых. Но Соликамский исправник
узнавши, приказал разрядить. Только начали её распочинать,
она и грохнула через задний зад. Медная была, не выдержала.
Приказчиковы кишки, опосля, долго со стенок отскребали.
Быстренько подметя полы в кути и прихожей, где
мужики топтались ввечеру, бросил голик под шесток,
покряхтел, разгибая спину и задумался. В светёлке подметать
не стал. Там Икона в углу, туда не заходили. Выпивать под
"Боженькой" в горнице понапрасну остерегались. Посудку
ополоснул весьма небрежно холодной водицей из кадки и
вытереть забыл.
Мысли роились в голове, как пауты, вернее как пчёлки,
поэтому от их беспорядочности в ней стоял лёгкий гул,
словно на пасеке. Однако скоро они начали обратно
приходить в порядок, при этом высветлилась одна совсем
недурная мыслишка: "Нужно поправить голову". А чем?
Известно чем. Но не на что. Да-а, дело не ахти.
Голощап принял единственно правильное решение:
сходить на охоту в лес. Добыть дичь. И сам свежатинки
отведаешь, и на четушку вина выменять остатки можно. Ещё
и перо на подушку выпадет. Тоже товар. Воодушевлённый
возникшей идеей, он вынул из под топчана свой кармультук
восьмого калибра. Когда-то его дед, воевавший в период
Крымской войны с турками на Кавказе, притарабанил
ружьишко в Майкор после царёвой службы. Кто-то привозил
турецкие ковры и шали, кто черкешенок и турчанок в жёны, а
отставной рядовой обогатился фитильной фузеёй пушечного
боя, из которой ещё янычары палили по графу Дракуле.
Единственное семейное богатство окромя кровати. Пошарив
на полатях, Витя опустил на лавку лядунку, кресало, хотя
трески у него тоже водились, и остальной охотничий скарб.
Отсыпал пригоршню пороха и, затем, потихонечку всыпал
его в дуло ружья, затрамбовал шомполом кусок портянки.
Следом полторы жмени рубленных гвоздей. Проверил жагру.
Теперь выстрел будет надёжным. Ни один босоногий Старик
не устоит. Стариками в те поры звали медведя. Самое главное
не забыл и про топор. Сапоги поставил сушиться на шесток.
Обул лыченицы с онучами. А время поторапливало. Заткнув
дедовский чекан за опояску, скарб за спину, ружьё на плечо, в
карман положил пустой стеклянный флакон, натянул на
голову треух. Прикинул, что к чему и снял. Одел картуз. На
дворе теплынь. И готов. Перекрестясь, двинул... к Ионихе.
Она дама культурная, соображающая в вопросах коммерции,
и у неё всегда водилось, что выпить, в том числе и для
продажи. Но не явно. Хотя полицейскому уряднику всегда
выделяла без всякой выгоды, бесплатно.
Иониха долго упиралась. Голощап Лазарем пел. И она,
убедившись, что ружьё за плечами, и перо глухарика почти у
неё в подушке, а свежее мяско дичи скоро поместится в
чугунок, уломалась. И от щедрот своих, но за будущую
оплату натурой, согласилась выделить, аж бутылёк с водкой,
а в неё вмещается четыре обычных людских чарки. Вполне
достаточно на двоих. Не будешь ни трезв и не пьян. Одному
многовато. А в напарники себе Витька взял только топор, но
кашу варить из него тоже не собирался. О закуске он просто и
не подумал. Некогда было. На охоту же путь держит. Делов-
то куча. Попросить кусочек сухарика у Ионихи постеснялся.
Но Иониха наоборот, не постеснялась забрать у него
стеклянный флакон. В него тоже две чарки поместится.
Пригодится в хозяйстве.
И двинул Витька Голощап в лес. Споро так шёл, прытко.
Сначала думал отправиться по Кикирёвской дороге.
Далековато. Да и место глухое. Взлетит птица - не увидишь в
чащобе. Отправился за Детикан. Напрямую от Загарья. И
безлюдно, и средь раменного леса прогалы имеются. Заметно,
если кто взлетит или побежит. Малинника много. Попадёт
мишка - не уйдёт. Стрелять Голощап был горазд. В деда
пошёл. Тот же вояка был.
Только через горку перевалил, поравнялся с Сухим
логом, присел под кустик. Пора и позавтракать. С утра
крошки во рту не было. Достал заветную бутылку, красивая
такая, зелёненькая и с выпуклыми орлами. Полюбовался,
выдернул зубами затычку с тряпочкой. Посмотрел: чистая.
Иониха к клиенту уважение имела. Тяжело вздохнул, легко
выдохнул и несмело сделал первых три глотка. Больше
нельзя. Впереди охота. Пошарил по карманам. Вздохнул
вторично. Вытряхнул из целого, не проношенного, правого
кармана полпригоршни всякой разной разности. А там всё
перепуталось. Убрал кремень, кресало, платок для очищения
носа почти чистый. Его ещё жена лони стирала. И вздрогнул
от радости. На ладони лежали четыре крошки хлеба. Они,
правда, немножко присыхали к карману, но наш охотник, их
доставая, попросту отскрёб. С удовольствием закусил одной
крошкой и хробостко двинулся к Детиканскому логу. Дошёл,
спустился к ручью. Огляделся по сторонам. Здесь начиналось
царство зайцей и косачей. Но тратить на зайца, почти
впустую, пушечный заряд туркской пищали, ни к чему.
Достал вновь заветный бутылёк, посмотрел сквозь него
на солнце. О-о, красота. Радужное сияние заветной жидкости.
Прихлебнул немного, крошкой закусил. Остальные бережно
завернул в обрывок бывшего платка и спрятал во внутренний
карман. Не дай бог выпадут. Провизия на целый день.
Осторожно, боясь вспугнуть зверя и птицу, вошёл в лес.
Взлетели по одному несколько рябчиков, белка бросила
кедровой шишкой в незадачливого охотника. Тихо. Птичьего
гомону не слышно. Осень, одним словом. Повернул налево по
проторённой тропе, что продолжилась после дороги-
тележницы. Никто не чирикает. Только как будто на вейях
что-то качается. Посмотрел - блазнит, наверное. Прошёл ещё
шагов несколько и тут вдруг раздался такой треск и шум, что
наш охотник даже присел со страху. Оказывается, вспугнул
рогатого сохатого, который под елушником прикорнул. Пока
он прыскуче бежал, ломая молодую поросль, Витька
недоумевал, что же делать? Вскоре всё успокоилось. Даже
сороки стрекотать перестали. И принял единственно
правильное решение. Нужно срочно принять на душу
населения, хотя бы треть чарки. Принял. Закусить забыл,
конечно. Занюхал картузом, которым лоб обтирал от пота.
Привстал, коленки после встречи с сохатым ведут себя
неуверенно. Чурскнул ещё глоточек и почувствовал, что
пришёл в норму и охоту можно продолжать.
Солнце к той поре оказалось в тучах, и Голощап
повернул, как ему показалось, в сторону дома. Через
некоторое время понял, что пошёл не туда. Повернул в
другую сторону. Лес густеет. В третью - лес темнеет.
Заплутал. Что делать? Выход один: прочистить мозги.
Прочистил. И даже предпоследнюю крошку скушал.
Перекусил после выпитого. Значит пообедал. Что-то на душе
неуютно стало. Утомило по лесу впустую шастать.
Перешагнул через поваленную лесину, а сзади голос: "Что,
охотничек, притомился поди?" Голощап в очередной раз за
день вздрогнул от неожиданности. Оглянулся. Стоит
благообразный мужичок-середович, ещё не старый, в
полукафтанье и шляпе-котелке на голове. Даже и не
страшный. И голос располагающий. Лицо ясное, заметно, что
в прошлом месяце даже и брился.
- Уф, уважаемый. Напугал ты меня от неожиданности
встречи.
- Да я давненько на тебя посматриваю, а ты всё мимо
изволишь проходить. Я же в зыбке над тобой отдыхал.
Понял теперь Голощап, с кем его охотничий случай свёл.
С самим Лесовиком. Хозяином леса. Значит, ранее не
блазнило. Присмотрелся к нему - мурашки по спине забегали.
Глаза зелёные-зелёные и один глаз больше другого.
Кафтанишко на левую сторону, как у бабы, на деревянные
пуговки застёгнут. Ни кушака, ни опояски.
- Прости, что не наблюдал. Заплутал я что-то. Ты лучше
мил-человек разъясни мне неразумному, как ловчее из лесу в
сторону Майкора скорея выйти.
- Да разъяснить-то вся недолга. Условьице только у меня
имеется.
- А что? Серьёзное что-то имеешь?
- Да, нет. Скучно мне одному. В картишки перекинуться
не с кем. Сыгранём разочек. И всё тут.
Витька в картах был дока. Почти никогда не проигрывал.
Мухлевал тонко. А тут с самим лешим. Жутковато. Но бодро
так, отвечает: "У меня условий никаких, только разреши
молочка отхлебнуть. Проголодался по лесу ходючи".
Лесовичок уселся на лесину, через которую наш горе-
охотнк только что перешагнул, перекинул ножку на ножку и
достал из-за пазухи вполне сносную колоду карт. Почти не
изношенных. Майкорский чуман отвлёкся на минуточку,
доставая заветный бутылёк, откупорил, глядь, а перед лешим
ровненький пенёк появился и по нему одинокий мурашик
ползёт, которого тот небрежно смахнул на землю.
Витька спрашивает: "Ты не обидишься уважаемый, что
тебе не предлагаю, ибо кружечку дома оставил".
- Да, ты, что родимый! Я полчаса как отобедал. Откушай
родной. Только играть будем до одиннадцати разочков.
Витька подумал: "Была-небыла. И оставил на донышке
полтора глоточка молочка из-под "бешенной коровки".
Подволок обломок валежины. Вспомнил про последнюю
крошку, но припас её на опосля. Снова тяжковато вздохнул,
затем легко выдохнул: "Раздавай". Леший от тяжёлого
спиртного духа чуть с лесины не слетел, но удержался. За
сучок уцепился. Лишь внимательно посмотрел на своего
партнёра по игре и распочал карты.
Стали играть. Леший раз выиграл. Другой. Почему-то
ему попадали вальты, дамы и короли. Из прикупа приходили
тузы. А Витьке всё остальное. "Та-ак,- подумал он. Нужно
припасать козыри. Дядя увлекается картинками".
Крестьянская сметка - великое дело. Раздав себе карту от
шести до десяти, но одной масти, наш игрок поневоле рещил
проверить лесуна, как отреагирует на раздачу. Тот промолчал.
Видно не заметил. А Голощап на всякий случай проиграл в
очередной раз и в последующую раскидку выбросил
козырями шестёрку трефей, а туза спустил незаметно в рукав.
Леший не отреагировал. М-м? Начали игру. Первый заход
Витька побил козырями, лесовичок видимо пытался что-то
начать соображать,- как это - так это? Но мозгов у него не
хватило. Витька выбросил оставшуюся мелочь. Тот бьёт.
Берут прикуп. Ход под Голощапа и - спасает заветный туз из
рукава. Ничья. Наш лесовичок слегка призадумался, но виду
не подал.
- Кому сдавать?
- Тебе сподручнее, продолжай.
Продолжили. Витька припас уже по картинке в каждом
рукаве. А самого от волнения пот прошиб. Вдруг заметит.
Ничего. Сошло. Хозяин тайги аж задохнулся от бешенства.
Смотрит искоса, кряхтит, но виду старается не подавать.
Видимо от волнения забылся, карты перепутал и раздал
охотнику тоже несколько картинок. Сыграли. Леший
"пролетел". Котелком об землю хрясь, зубами скрежещет. По
новой. У Витьки туз козырной. Аля-улю.
Да-а, театр, да и только.
Лесовичок взлохмаченные волосёнки пригладил.
Аккуратно так. На левую сторону. Витька глядь, а правое ухо
начисто оторвано. И видимо давненько. Голощап на всякий
"пожарный" случай слегка отодвинулся вместе с сушиной.
Так-то оно надёжнее будет. А отодвинувшись, несколько
расхрабрился. Видно выпитое зелье придаёт
самостоятельность человеческому мышлению.
- Ответь мне неразумному, уважаемый, почему русский
мужик в отличие от аглицкого сэра котелок не носит? Он в
котелке похлёбку готовит.
Лесной дядя молча подобрал с земли свой котелок, сдул
пожухлый листик и хвоинки, надел на голову. Снова
картишки раздал, при этом медленно шевеля губами. Игра.
Пролёт. В итоге четыре на шесть. И одна ничья. Нормально.
- Извини, уважаемый. Окажи любезность по уговору,
покажи дорогу до дому.
- Нет. Сыграем напоследок.
- Нечестно дядя.
- Всё будет честно. Если проиграешь - прощу и дорогу
укажу. Выиграешь - вся дичь твоя. Согласен?
- Согласен, коли так.
Игра. Леший взвыл от великой досады: "Всё, твоя
взяла!" И исчез вместе с пеньком.
Пока Витька приходил в себя, подбирал туесок со
скарбом и кармультук, из чащобы на прогалину начали
выскакивать зайцы. Всё больше и больше. Валом повалили.
Шустро так. Охотник тресками (серниками) запалил фитиль и
в середину стада заячьего ба-бах. Лес вздрогнул. С ёлок и
сосёнок по всей округе шишки послетали, птички с ветвей
попадали, белки с куницами из дупел повываливались. Одна
Голощапу в туесок угодила. Он его тут же захлопнул.
Смотрит, на земле с дюжину косых валяется, да ещё с
половинку подбитые корчатся и как детишки малые вопят. Он
их быстренько прикладом добил. Полторы дюжины. Это как
же их всех домой-то тащить? Да и где дом? Глянул на небо, а
там солнце вышло из-за туч. Понятно стало куда идти.
Срубил берёзовый дрючок. На концах зарубки сделал. С
молоденькой липы лыко надрал и перевязал попарно заячьи
лапки. Получилось как дужка у ведра. Навздел на дрючок
зайцей как на коромысло, перекинул за спину ружьё. Вскинул
свой бастрыжок на плечи и направился в Майкор. Вдруг
слышит за спиной: "Ха-ха. Теперь сколько зайцей настрелял,
столько годков ещё стрелять будешь!" Зыркнул по сторонам
- никого. Домой едва с такой ношей припёрся ближе Ко тьме.
Даже про остатки в бутылке забыл. Правда по дороге уже в
самом Загарье встретил двух братьёв Гришку Лаптя и Санку
Лаптя. "Здравствуйте,- говорит,- дружок".
Братья ношу узрели, рты раскрыли, никогда столько
дичи одновременно не видели. Подумали и спросили: "А
почему дружок? Нас же двое".
- Да, два сапога - пара. А пара лаптей - дружок.
- Точно ведь,- молвил Гриша Лапоть. И пошли братовья в
своё родное Быково. Сано даже рот забыл закрыть. Видно
подбитых зайцей всё вспоминал. Голощап тем временем
едва доплёлся до своей усадьбы. Бросил зайцей в сенях. Сел
на порожек. Достал остатки "заветной". Ну, что там пить-то?
Надо во-время опоромиться по хозяйству и с этими зайцами
тоже разделаться, как полагается.
Взял Голощап полдюжины набитой дичи, добавил ещё
одного зайчонка и пошёл с долгами рассчитываться. По-
первости зашёл к Наталье Бражихе. Ейный мужик Федот
Брага снова караваном ушли на гору Бакал, что близ Челябы,
за рудой для завода. Подготовить в основном к весне, чтобы
потом по высокой воде в Майкор доставить. А с Бакала один
чёрт в старые времена нужно было лошадьми везти. Сегодня
легше - по железной дороге. Набольшим у них там завсегда
раньше был Василей Бакал. Заглавным. Он не единова
Голощапа брал с собой. Почему Бакал езживал на Бакал? Так
он, как рюмочку примет, постоянно хвастал: "Вы, пердуны,
задний зад свой от лавок оторвать не можете. Бабы вас к
юбкам пристегнули. А я на Бакал не по разу в году хаживаю".
Так его Бакалом в народе и прозвали. Уважаемый был
обозный начальник. Его сам заводоуправитель признавал. По
праздникам здоровался. А у Федота внучка у Василья Бакала
за сыном Мишкой.
Ладно. Занёс Бражихе пару зайцей - Федот подчас тоже
его выручает. В прошлом годе припас огневой к кармальтуку
выделял по весне за одно спасибо. Сын Егор у него собрался
лавкой обзавестись. Пригодится. И признательность имеется.
Да и детишек у них полная изба. Ну и чёрт с ними, что
оньковские. Бражиха на радостях ему даже барды
полковшика зачерпнула из корчажки и с уважением подала.
Но он отказался - голова с неё поутру трещит более
обычного.
Через Бражихин огород и Онисьину усадьбу мигом
оказался у двора Ионихи. Зайчонка сунул под крыльцо. Уж на
ступеньки ступил, но вернулся. Снял самого крупного русака
и поменял на белячонка. Так-то оно вернее будет. В двери
побарабанил. Никто не открывает. Ногой попинал. А видно,
что свеча за окном теплится. Врезал, как следует каблуком,
да ещё и матюками для вящей убедительности прибавил.
Сразу за дверьми Иониха "закудахтала". Почти по
человечески.
- Открывай матушка. Это я - Голощап, с прибылью в
дом.
- Леший тебя несёт, на ночь глядя.
- Вот именно, он самый. Велит долги вернуть.
Та, как про долги услышала, враз во дворе заворы
отворила.
- В избу не пущу. Почиваю.
А Витька уже узрел, что в форточку глянула чья-то
морда лица с бородою, в коей он признал, что лицо-то
духовного звания. Что тут скажешь? Молчи уж несчастный
прихожанин. С хозяйкой повёл себя пристойно, но несколько
нагловато. Молвил: "Весьма благодарствую вам за
величайшую поддержку моего мужского организма и
возвращаю затраты ваши в счёт этой королевской дичи. И
подаёт ей зайчонка. Иониха его приняла и узрела остальных.
- Ты что, решил отделаться этой болонью?
- Да вы что, на самом деле, сударыня? Могу ли я
подобное позволить?
- А эту живность кому,- указывает на оставшихся.
- Если примите, то вам.
- Конечно, приму. Давай.
- Только одного, а за этого бутылёк.
- За такую мелкоту половинку налью.
- Ну, уж нет. Лучше я пойду к Бражихе. Она покладистее
и у неё бражка покрепче, чем у других.
- Давай всех. И мою бутылку верни. Налью полную.
- Извините уважаемая. За такое прекрасное княжеское
жаркое из зайчатины следует полтора бутылька.
- Чёрт с тобой, Господи меня прости.
Забрала всех зайцей и вынесла наполненные зелёненькую
бутылку и его флакон. В каждой ёмкости недолито на полтора
ионихиных пальца. А она дама дородная, как мы помним. Ни
одно колечко на пальчики ейные не налезают. И тут
сэкономила на Витьке.
А тот радостный направился дальше, не забыв вынуть из-
под крыльца спрятанного русака. Повернул к дому.
Задумался. Собрался было продолжить путь, но сглотнув
половинку флакона и по привычке утёршись рукавом,
направил стопы к Мане, благо у неё тоже окно светилось.
Голощап вдовую Зажигалку уважал за её поддержку и
руки к ней не протягивал, даже будучи трезвым. За её
внимание, тоже зачастую помогал ей по хозяйству. Дров
заготовить, сена накосить, забор поправить. Прозвище к ней
перешло от баушки и мамки ейной. Бабка в молодости ох,
ещё как "зажигала", вот и прозвали Зажигалкой. В Майкоре
если какое слово к человеку прилипнет, то уж навсегда. По
фамилиям друг дружку не знали. И не звали.
Постучал аккуратно. Мария открыла сразу, не
спрашивая, но увидев Витьку, отшатнулась назад. Видно
кого-то ожидала, но не его.
- На охоте был. Выйди на крылечко, через порожек не
подают.
И протянул ей зайца. Она в растерянности того взяла, а
Витька почему-то огорчённый, спустился с крыльца и
направил стопы в родную отцовщину. Позади его запоздало
послышался голос Мани: "благодарствую". Голощап ускорил
шаг.
Тем временем по деревням Можиной, Ляшковой,
Загарью и всей Зареченской округе прошёл слух, что Витька
Голощап полную телегу привёз зайцей с охоты. Подходит он
ко своему двору, а на ступеньках цигарки светятся, как
светлячки и гомон стоит весьма непотребный. Обсуждают,
почему он от народа спрятался и не открывает. Кто-то по
раме барабанит, а кто-то каблуком в дверь стучит.
- Вы мужики окна мои не вышибите ненароком. Сами
вставлять будете.
- Так вот ты где. Куда запропастился?
И пошла работа. Вмиг освежевали (шкурки сняли и
выпотрошили) всех косых. Витька русскую печку затопил.
Парочку сунули в чугунок, пару порубили в жаровню, жар
сгорнули в загнетку, и поставили посудку с будущим ужином
в печь. Зев (устьице) заслонкой притворили.
И, началось. Загудели.
Поутру гудок заводской всех поднял в шесть часов.
Невыспавшиеся - разбежались. Витька, брезгливо глянув на
разбросанные по полу недоедки, тоже, взяв цеп, отправился
на общественное гумно зерно молотить и перелопачивать. А
по дороге его перехватил посыльный с требованием явиться в
волостное правление.
Прибыл.
И "забрили" на службу царскую. Жене Наташке пару
строк черкнул, чтобы в его отцову избу возвращалась. Там
жила да его ждала. Барахлишко тоже себе возымела. С
Егором Тумбой передал. И шкурку вчерашней куницы
приложил. Усадьбу было жалко без присмотра оставлять.
Кармультук свой Ивану Тоболке для сохранения отнёс.
Просил хранить паче зеницы ока. До возвращения. И, вперёд.
Отправили рекрутскую команду для начала пешим ходом
до Усть-Пожвы. Там на пароходе до Перми. Оттудова в
Казань. Запасный полк. Началась служба.
К февралю следующего года подтянули их баталион
поближе к Владику приморскому. На край земли. А вскоре и
войну объявили с япошками. После ухода от Ляояна ранили
его под Мукденом. Слава богу, успели вынести. Свои не
бросили. И что ты думаешь? Встретился в госпитале с
земляком. Мир тесен на самом деле. Два майкораса увиделись
в чужом краю. В том же полевом лазарете лечился после
ранения племянник у Василея Бакала - Никола. Для него эта
война была уже не первой. Обнялись, разговорились. Коля
был сыном у Прохора. Только здесь за тридевять земель
Витька узнал, его фамилию, когда тому прямо средь ранетых
вручили Егорьевский крест. Потому как важный генерал
приезжал и самым храбрым солдатикам кресты к больничным
рубахам прикалывал. А Никола оказался унтер-офицером
Гудощиковым. Надо же. Где пришлось свидеться.
По окончании войны Голощап тоже медаль получил.
Заслуженно. Окончил службу в Иркуте и, уговорившись с
однополчанином, поехал к нему. В Екатеринослав. Сытный
край, земля родит. Самое главное для мужика. Но с землёй
трудно было. Не Урал. Всё поделено. Подженился. Вроде и
жизнь наладилась. А тут война с немцами. Совсем некстати.
Да ещё и Империалистическая. Для кого-то Великая, а для
солдата смертоубийственная и не нужная. Сам стал
Георгиевским кавалером. А война уже обрыдла. Всем. Царя
Николашку и скинули с высокой табуретки с
подлокотниками. Солдатики с фронта домой побежали. И
никакие большевики их не уговаривали. Сами решили своим
ровным солдатским умишком на полковом комитете. Не
забыли и некоторых офицериков пострелять. Пусть в окопах
остаются. Навеки. Хоть и быстро Голощап бежал от войны,
но тиф догнал его в Пскове. Долго валялся в каком-то
подвале. Спасибо фершалам, спасли.
Только выписали, немец к Пскову подошёл. А февраль в
том году был промозглым. Полнейшая изморось. Ничего не
видать. Постреляли друг в дружку и разбежались в разные
концы. Красная гвардия с кайзеровской армией. Надоело
воевать обеим сторонам.
Снова в Екатеринослав засобирался, но объявили
мобилизацию в Красную армию. У Виктора винтовка уже
была на плече. Оставили в красноармейском отряде народ
защищать от Антанты и буржуев. Да ещё от своих же
генералов. Роту доверили.
С врагами молодой социалистической республики, с
грехом пополам, покончили. Виктор уже помкомполка. Из
Голощапа стал Давыдовым. А теперь, почему-то домой в
Майкор захотелось. Потянуло таки. Снова не пустили.
Отправили в город Верный басмачей сничтожать. Но
поначалу байские прихвостни сами их били. Зря. Потихоньку
и их расчихвостили. Затем Бухара. Снова повторение
пройденного. И, наконец, демобилизация.
Из Ташкента приехал на узловую станцию Оренбург.
Вышел, мешок вещевой на плече поправил, задумался.
Налево в Самару и Екатеринослав. Направо в Челябинск,
Екатерибург и Пермь. Плюнул на перрон, поехал на Челябу и
далее на север. Урал перевалил. На пароходе добрался из
Перми до Усть-Пожвы. Повезло, сел с азовским пермяком на
попутную подводу до Майкора.
Приехал, осмотрелся. В селе вторая колокольня
церковная выросла. Каменная. Только вот внизу на Иньве
завод, как обычно, не дымит. Пошагал по заводской дороге,
что из Никитинского завода в Новый Завод проложена. А
того говорят уже и нет. Прошёл мостик через Кемельку.
Поднялся в Загарье. Вот и Можино, родное. Ничего не
изменилось за восемнадцать-то годков. Только избы стали
пониже. Да крыши потемнее. Подошёл к своей избушке на
взгорке. Тоже в земельку слегка вросла. А крылечко всё ещё
крепкое. Подворотня свежая. Изгородь кто-то заменил. На
крыльце паренёк сидит. На заход солнца жмурится. И лицо
знакомое. Похож, видно, на кого-то известного. Виктор и
спрашивает: "Кто в доме-то живёт нынче?"
- Да... мы с мамкой.
- Что, вдвоём?
- Нет, ещё Зинка у нас есть и Австрияк.
- Какой австрияк? Мужик, что ли, ейный?
- Нет, братишка мой Витька. Мамка однова на
Сдвиженье пошла в огород капусту рубить, а ей помогать
сподобился австриец пленный. Витьку-то они, как полагается,
в капусте нашли и домой вместе с кочанами занесли.
Соседские старухи его Австрияком и прозвали.
- А Зинка?
- С мамкой в Деники ушла половики "катать" на речку.
На зиму постирать. У Кольки Шишиги отец за мамкой
ухлястывает, так на речке мостки ей сделал для стирки.
- Отец-то у Зинки где?
- А он как в четырнадцатом, на Германскую ушёл, так и
сгинул.
- Да, тяжко матери твоей с троими. Твой-то папка куда
подевался?
- Он не подевался. Он у меня герой. Так Георгиевский
кавалер говорил про папку. Он с японцами воевал и там
погиб.
- Кто же тебе сказал подобное?
- Дядька Никола Гудощиков. Они вместе с япошками
воевали. Только он тоже умер.
Виктор скинул свой заплечный мешок, присел на
крылечную ступеньку. Первый раз за сорок лет собственной
жизни его прошибла слеза. Он сам не ожидал ничего
подобного от себя.
- Дядя, ты что, плачешь?
Смотрит, мальчонка черноглазенький, лет пяти, стоит
напротив. Бывший помкомполка слезу смахнул, улыбнулся:
"Ты что малыш? Тебе показалось. Тебя как зовут?"
- Мамка с Зинкой кличут Витькой. А этот ирод
(показывает на брата) всё австрияком обзывает.
- Ну, какой ты австрияк? Ты и есть Витька. Самый
настоящий.
Глянул случайно в сторону, а там девчушка едва волокёт
на ручонках тохоньких мокрый половичок. Это от Кемельки
более полверсты тащить надобно. Вскочил, забрал. На
перильца повесил. Спрашивает: "Ты, что ли Зинка будешь?"
- Да, а ты кто?
- Видно, я отец ваш. Всех троих. Так маракую.
И, не дожидаясь мамки Наташки, сгрёб всех в кучу,
обнял, да так и застыли все четверо. От неожиданности.
Только Витька-Австрияк сказал: "Папка приехал, наконец-
то".
На этом сказке конец. Жизнь бывает изначальна. На то и
Быль. Вы уж люди, поверьте. Не обессудьте, коли, что
несуразное высказал. Василий Лукич говаривал, в таких
случаях, бывало: "Мысли наши шибко скудеют на пути к
слову!"
Октябрь 2014 года.
Послесказание.
И факт я констатировать должна,
что Правда вместе с Кривдой нам нужна.
Нонна Рыбалко.
Да, написал сказку, а в ней события, хотя и давней
давности, но имена все исторически правдивые. И слова
Майкорские, и названия, тем более прозвища. Ни одного нет
придуманного. Стиль изложения, лексика и архаизмы имели
место в нашей жизни в начале прошлого века. Старики
помнят. А встреча с лешим? Да ну её к лешему. Раз дедко
Василий Лукич сказал, что так было. Значит, так тому и быть.
Мою бабушку Марию Васильевну звали Босихой и
Шубенкой. Босиха по мужу - Босину Петру Михайловичу. А
Шубенкой по её отцу Василию Лукичу. Прадед Василий (её
отец) был в детстве при родной матери сиротой. Она его
родила в девках и отдала на воспитание чужим людям. Дедко
Вася говаривал: "У неё ещё сиськи не выросли, токо
промежнасть, а она уже меня по первости выродила. И
называла меня младшим братом своим. Стеснялась, видите
ли. Спасибо чужим людям. На ноги подняли и родителями
стали". Бывший крепостной Всеволожских и потомственный
мастеровой Лука Чадов был добрым человеком и
профессиональным каталем в прокатном цехе завода. Так вот,
по юности своей уже работал на Никитинском заводе, как и
все. В цеху он потерял шубную рукавицу. Ходит и
спрашивает: "Мужики, кто мою шубенку видел? Помогите
найти шубенку".
Мужики смеются: "Лучка шубенку потерял уже второй
раз". Так Шубенкой и прозвали. И было это ещё в 1860-е
годы.
Василий Лукич со своей женой Пелагией Николаевной
прожили по девяносто лет. На домне и углежжении работали.
По сорок лет вместо кислорода дымом угольно-древесным
дышали, да рудный запах вдыхали. Борис Николаевич
Радостев мне фотографию дал майкорских мастеровых
(пролетариев) 1906 года. Там удачно засняты Василий Лукич
Чадов и Гудовщиков Илья Васильевич - сын у Василия
Романовича (Бакала). "Вот так-то",- как говорили майкорасы.
А как майкорцы говорят - не знаю. Не ведаю, одним словом.
Может возникнуть вопрос: почему не послесловие, а
послесказание? Сказание - это легенда, в нашем случае -
бывальщина. Сказка-быль. Значит, послесказание.
Мы, конечно, знаем, что в жизни сказок не бывает.
Только правда и кривда. Хотя сама жизнь - уже сказка.
Г. Гудовщиков.
Октябрь 2014 года.