Он метался, как неудачливый зверь по недоразумению попавший в клетку. Волновался, срывая жёлтые листья с почти голых деревьев, и бросал их в стеклянные окна. Только так он мог напомнить ей о себе. Только тогда она поднимала свои глаза, отрываясь от учебников, и обращала внимание на него.
Осталось совсем немного. Ещё несколько мгновений. Чего они стоят по сравнению с той вечностью, которая у него позади и которая впереди. Бесконечность его жизнь и его проклятье. Бесцветная пустая и тяжёлая вечность.
И только она за столько лет впервые подарила ему краски.
Как пусто было в его необъятном мире, пока не появилась она. Как уныло и однообразно было его существование.
Страх. Тёмный липкий, как безлунная ночь. Она говорит, что он темно-синий, почти чёрный, как сама темнота. В этой темноте она оставалась один на один с самой собой. И говорила, что нет страшнее существа, чем ты сам. И он ей верил. Он знал, что нет ничего хуже, чем снова остаться одному, снова бесцельно метаться по миру. И кому как не ему знать, как это страшно.
Прозвенел звонок. Он радостно заметался, поднимая в воздух сухие листья. Ещё немного. Уже совсем скоро.
И вот в дверь высыпались дети. Как похожи они на неё и в то же время, совершенно другие. Они никогда не говорили с ним так, как говорила она.
А она говорила. Тихо, едва слышно, будто сама с собой. И он слушал. Слушал, затаившись в густой зелени. Или разметая снег под ее ногами, ловя каждое ее слово, каждый вздох.
Он срывал с детей капюшоны, заглядывая под них и, разочаровано выдыхая осеннюю сырость в их лица. И все были не те. Он знал их. Не раз видел рядом с ней и даже хотел оказаться на их месте.
Злость. Это одна из тех красок, которой она раскрасила его мир. Она была темно-фиолетовой с переливом от которого становилось тяжело. Она показывала ему, как раскрашивать мир этой краской и он приносил для неё тёмные дождевые тучи и вытряхивал из них густые ливни и затяжные дожди.
Вот и сейчас ему хотелось раскрасить мир фиолетовым.
Но вот она переступила порог, натягивая красную шапку на голову и пряча в рукава, вмиг озябшие, пальцы. И он уже не хочет, чтобы мир был фиолетовым.
Радость. Солнечно-желтая краска. Она любила эту краску и он радовался вместе с ней, когда солнечные лучи касались её бледной кожи и на лице появлялась улыбка. Она всегда улыбалась, когда он разгонял даже самые густые тучи, чтобы покрасить её мир радостью.
Он осторожно сдул с её лица выбившиеся из под шапки волосы, преданно заглядывая в лицо.
"Здравствуй!" - прошептала она одними губами и он подхватил её дыхание расцвечивая мир солнечно желтым.
Она сделала несколько шагов и остановилась, с грустью глядя на остальных детей. Потом развернулась и отошла назад, подобно воробью села на узкий подоконник.
"Они не любят меня" - говорит она, тяжело вздыхая. И в её глазах плескалась грусть.
Грусть. Свинцово-серый. Он не любил этот цвет даже больше, чем фиолетовый. Когда он раскрашивал её мир в серый, она часто начинала плакать. И он не мог не вторить ей мелкой моросью. Хоть и не любил. Хоть и хотел в такие дни перекрасить весь мир фиолетовым. Или солнечно желтым. Лишь бы она больше не плакала.
"Не волнуйся! - говорила она. - Это проходит." Он знал, что проходит. Этот мир так непостоянен. Сколько печали в быстротечности в жизни таких как она. И столько красок.
Печаль. Она говорила, что она цвета заката, который он ей показывал. Когда умирающее солнце захлебывается собственной кровью, безуспешно пытаясь выбраться назад. Кроваво красный. Вот каков был цвет ее печали.
Она вытянута пальцы из рукава. Он с радостью коснулся их, желая хоть на миг, покрасить её мир в жёлтый. Но она лишь слабо улыбнулась. Кривовато. И так же холодно, как морозный день.
Лицемерие. Кристально-белый цвет, отражающий в морозный день солнечные лучи. Те, которые кажутся теплыми. Которые манят и подкупают. А потом лишь впиваются острыми иглами в самое сердце.
Она поджала губы, думая о своём. Как ему хотелось, чтобы она рассказала ему обо всем. Как делала это всегда. Она тихо шептала ему обо всем, и он нежился под гладящими его пальцами. Перебирал вместе с ней краски.
"Люблю тебя! И буду любить вечно" - тихо шепчет она, пряча лицо в воротнике и боясь быть услышанной. Восторг. Она говорит, что это светло сиреневый. Как молнии, которые она так любит. А он злится, окрашивая мир фиолетовым. Но как же она смеётся. Каким огнём горят её глаза...
Любовь... И он уже знал, что это цвет ранней весенней листвы. Робкой нежной и такой беззащитной. Одинаково беззащитной и перед ночными заморозками и перед жалящим солнцем. Наверное, зелёный самый непостоянный в человеческом мире. Ему на смену так часто приходит свинцово-серый, кроваво- красный или даже тёмно фиолетовый. Но сейчас его мир становился солнечно-желтый и даже светло сиреневый. Потому что она ему подарила тот цвет, который ему никогда не дарил никто. И он благодарно лизнул её лицо.
Вечность. Она называла её небесно-синей. Такой же бескрайней как чистое небо. Можно ли смешивать зелёный и голубой? Можно. Он знал, что это за цвет. Жаль, что она никогда не видела моря. Он бы смог показать каким цветом он окрасил счастье, которое она ему подарила. Однажды он так и сделает. Покажет ей счастье цвета накатывающих на берег морских волн.
И опять звонок.
И опять она со вздохом разворачивается и уходит бросая тихое: "Я скоро вернусь к тебе." и он будет ждать. И обязательно раскрасит мир желтым. Для маленькой девочки, которая просто с ним говорит.