...Держимся за руки. Молчим. Смотрим на рябь серой реки, что стынет в бессильном ожидании зимы. Дождь смыл разноцветные румяна граффити со щёк набережной и размазал потёки по гранитным плитам, протянул к самой воде.
...Кусаю губу, и без того окровавленную из-за трещинок - "милости" ветра. Такими губами стыдно целовать родную чисто выбритую щёку, стыдно улыбаться, пытаясь подбодрить. Потому просто молчим. Рука в руке. Снятая полосатая перчатка тоскует в стороне: хотелось чувствовать его тепло каждой клеточкой. Сохранить на долгий, почти бесконечный срок.
...Жаль, что уже разучились плакать. Оба разучились. Слёзы пробили бы корку молчания, просыпались шёпотом в небо. Подарили бы горечь на память. Приходится пить одну неживую тоску.
- Так надо.
Это мои слова с тех самых нелепых обкусанных губ. Он не смотрит на меня и, кажется, не слышит, разрываясь между прошлым и будущим. Последний час самый тягостный.
Решаюсь первая.
- Пойду... Чего тянуть.
- Как хочешь.
Его обида порождает мою собственную, хотя и знаю, что за безразличием - боль. Неудачная маска. Никогда не умели играть с ним в актёров. Гордились этим... Поодиночке придётся выучиться и этому мастерству. Чтобы дожить до встречи. Если такое возможно.
Снова начинает моросить, и мне нестерпимо хочется бежать. Но умерщвляю позыв и, медленно развернувшись, бреду по дорожке, нарочно забыв перчатку. Тишина толкается в спину - пуля секунды за пулей. И, наконец, уже у самой кромки слуха:
- До встречи, заяц.
Я не отвечу, продолжу идти. Не бежать. Не бежать. На войну не бегают.
***
Граница пройдена в двадцать три часа двадцать минут. Я слышу, как стонет мост, вздымая разводные брови, но так и не смогла заставить себя обернуться.
Меня встречает высокий человек, подобно мосту, поднимающий брови.
- Я думал, прибудет солдат.
- Солдат прибыл.
- Храбришься.
Выдала обкусанная губа. Прячу голый кулак в кармане куртки. Молчу.
- Ладно. Идём.
По эту сторону реки мир более тускл и неряшлив, чем тот, что остался ему. Тусклость сия неуловима, как хронический бронхит в тёплой комнате. О ней нужно знать заранее, чтобы найти следы. Не хочу искать, хотя мнится, что и сама тускнею шаг за шагом. Обращаюсь в серую полоску металла. Штык.
...Полночь зацепилась за шпиль ратуши, когда мы достигли её ступеней. Обветшалое здание с запахом музея кутается в шаль из вьюнка и кряхтит, погрузившись во тьму. Одно лишь окошко подвала радо гостям.
- А знаешь, что за война будет? - качается подвальный абажур, когда мы вошли под кирпичный свод.
Киваю.
- Ты знаешь, что теряешь, отправляясь на фронт?
- Я хочу сохранить это, отправляясь на фронт.
- Почему ты, а не кто-то другой?
- Потому что так надо.
Вдруг подумалось, что он так и не понял, куда и зачем ухожу. Воспринял как глупую шутку. Пусть так.
Вопросы иссякнут вместе с ночью. А на рассвете меня отправят на фронт, признав годной. Всё по той же тусклой мостовой, продолжая превращать душу в штык.
***
...А потом настало время Безвременья. Оно пролетело искрами, которые высекались при касании мною врага. И даже не важно было, почему он назвался врагом, почему он касался меня. Я не думала ни о чём, ожидая, когда война умрёт.
Когда же вышел срок, и бой рассыпался на осколки цвета граната, брови моста вновь сошлись на переносице реки. Я вернулась.
- Принимай меня.
Он порезал ладонь, прикоснувшись ко мне. Боль его не стала в новинку. Я смолчала о том, где была всё это время. Он подумал, что с другим.
- Ждал меня?
- Да.
- Я вернулась.
- Нет.
Расставание научило его играть гранит, весь в потёках сомнений.
- Я вернулась. Встречай.
- Я боролся с тоскою в душе...
- Я была на твоей стороне в этой войне.
Пожалуй, это правдой и было. Где же ещё из души делают штык?
А над зимней рекой полыхала зарница надежды. Мы дремали, пытаясь согреть ладони, вложив их одна в одну. Молчали. Кусали губы.
И в том полусне мне вдруг показалось, что перчатка, моя полосатая перчатка, всё ещё лежит под улыбчивым снегом встречи.