Аннотация: Нуар-детектив с элементами фантастики. Теперь уже "final cut". Приветствуются комментарии и критика по существу! Приятного прочтения!
"В погоне за солнцем"
1
Я чувствовал, что замерзаю. Кончики пальцев леденели, да и сами пальцы уже плохо слушались, по всему телу, то и дело, волной прокатывался озноб, а невидимые ледяные иголки, казалось, проникали в саму душу. Бессилен был работавшей на полную мощь автомобильный обогреватель, сухое электрическое тепло не могло прогнать тот холод, который овладел мной. Да и вообще, тепло уже не могло помочь, ведь льдом становилось все мое естество, весь я, внутри, сплошь лед! Правда сам по себе лед не может чувствовать холода, он лишен этого недостатка, а я все же чувствовал. Значит, не до конца еще оледенел, значит, есть еще, к чему стремиться!
Вокруг моросил дождь. Капли впивались в песок пляжа, оставляя в нем кратеры оспинок, капли бурлили в лужах, капли подпрыгивали на капоте. Лишь на асфальтовой дорожке впереди не было заметно следов дождя, словно падающая с небес вода не разбивается об асфальтовую твердь, а вместо этого проваливаются куда-то вглубь, словно в бесконечно глубокую пропасть. И столь глубока эта пропасть, что никакой взгляд никогда не пронзит ее, никакой фонарь не осветит то, что скрыто в глубине. А над этой узкой, черной и бездонной асфальтовой полоской расстилалось серое небо, затянутое тучами, из которых, не переставая, уже вторые сутки шел все тот же мелкий, холодный и депрессивный дождь.
Это было начало осени, которая наступила в этом году необычно рано. На дворе еще первая четверть сентября - самый разгар бабьего лета, когда так хорошо ходить в отпуск: ведь нет уже ни жары, ни толкотни в местах отдыха, ни глупых детишек с родителями, но в этом году с отдыхом явно не повезло: лето ушло, вытесненное холодными циклонами с севера. На улице температура не поднималась выше плюс одиннадцати, а в тот дождливый день столбик термометра замер напротив шкалы плюс восемь.
Я сидел в своем автомобиле и смотрел то на свинцовую гладь Балтийского моря, расстилавшегося метрах в тридцати от меня, то на асфальтовую дорожку, проложенную вдоль песчаного пляжа. Снаружи все было неописуемо мокрым и неприятным. Мокрый песок, мокрые камни, даже чайки, и те, были мокрыми. Дул переменный ветер северных направлений, из-за чего и без того противный дождь то лил вертикально, то, сдуваемый очередным сильным порывом, заходил слева, чтобы спустя минуту налететь уже справа. Раз в тридцать секунд дворники выпархивали из-под основания лобового стекла, размазывали дождевые капли по его поверхности и снова исчезали там же, где и появлялись. Я наблюдал, как за тридцатисекундные интервалы стекло покрывалось множеством капель, и было такое ощущение, что каждая секунда тянется как минимум, с четверть минуты.
Я никого не ждал, никто мне уже не был нужен. Мои мысли лениво, словно опьяненные дождем, текли в голове, не задерживаясь. Как только из-под капота выпархивали дворники, я уже не мог вспомнить, о чем думал перед предыдущим их появлением. Но меня это не волновало. Мне нравилось наблюдать за тем, как капли, сметенные дворниками, снова и снова принимаются заполонять стекло, словно солдаты, идущие на штурм неприступной высоты. Так же безнадежно, как и люди в настоящем бою, они цеплялись за каждый клочок, передвигались от одной точки к другой, пытаясь выбрать лучшую позицию, объединялись друг с другом, а потом разбегались, пока всех их снова и снова не уничтожал неотразимый вал резиновых щеток.
В салоне автомобиля становилось все холоднее и холоднее. Я уже начинал чувствовать, как дождевая сырость снаружи проникает вовнутрь, вытесняет тепло, которое когда-то жило не только в машине, но и в моей жизни. Я чувствовал, что и сам становлюсь холодным и безжизненным, и никакое тепло - ни внешнее, ни внутреннее, уже не смогут отогреть меня. И мне нравилось это ощущение. Оно было таким мирным и заманчивым. Мне сильно хотелось получить, наконец, покой, и было глубоко все равно, каким он будет, вечным или таким вот недолговременным.
Сзади, в дождевых брызгах, по дороге прошуршал автомобиль. Это словно привело меня в чувства. Я услышал, как за стеклами машины завывал северный ветер, заставлявший раскачиваться, скрипеть и терять листву деревья вдоль дороги за моей спиной, как скрипели дворники своими резиновыми щетками о мокрое лобовое стекло, как стучали капли по крыше автомобиля. Я услышал сразу множество звуков, и, взглянув на часы, в который раз подумал о том, что время - предательская штука. Только что мне казалось, что оно еле тянется, а на самом деле, пролетело так быстро, что я даже не заметил.
Мне надо было уезжать. Надо было исчезнуть так же, как исчезает утренний туман под лучами весеннего солнца, исчезнуть, как воспоминание о чем-то далеком и красивом, исчезнуть, как закат над теплым южным морем. Исчезнуть без следа и без сожалений о прошедшем. Прошлое тоже должно было исчезнуть, но оно, как игла в мозгу, все еще тревожило меня. Я никак не мог забыть, как все начиналось....
Все началось 16 июня 1977 года, в день моего рождения, тогда еще в городе Ленинграде. Я плохо помню свои ранние годы, от них остались даже не воспоминания, а лишь ощущения безмятежности и счастья, которые редко омрачались какими-нибудь проблемами или неприятностями. В школе я был самым обычным троечником, шалопаем и бездельником. Мне нравилось читать, но отнюдь не школьные учебники. Я никогда не пытался вырваться вперед, быть лидером и отличником, хотя внутренне понимал, что мог бы добиться этого довольно легко. Мне нравилось убеждать себя, что это все из-за того, что я не гордец, и не честолюбец, но, правильнее было бы сказать, что главной причиной моего бездействия всегда была лень. Потому я, как правило, делал все как все, никуда не рвался, хотя все мои учителя всегда говорили, что у меня большие способности. До сих пор для меня остается загадкой, на каких основаниях они делали такие выводы.
Когда распался Советский Союз, я был в восьмом классе. Все, чему нас учили до этого, назвали обманом. Все те клятвы, которые мы давали, вступая в пионеры, превратились в пустые слова. Каждый стал сам за себя. За год-полтора наш, когда-то дружный, класс развалился на "крутых" и "лохов", а многие девчонки, которые еще недавно с гордостью носили свои красные галстуки, вдруг, словно сорвавшись с цепи, отдавались любому за рюмку водки или самокрутку с травкой. Момент взросления совпал с моментом краха всех запретов. Самые темные, самые скрытые желания и эмоции выходили наружу, поскольку не было больше их морального ограничения. Конечно, в нашем классе и школе оставались еще нормальные ученики, стремившиеся к знаниям или хотя бы не позволявшие себе откровенного беспредела, но их было не очень много. Ведь тогда начало казаться, что образование вообще никому не нужная шелуха, что жизнь - она вот, рядом. В ней, как в красивых заграничных фильмах и сериалах, захлестнувших голодный до зрелищ советский эфир, огромные состояния, красивые автомобили, шикарные особняки. Жизнь манила и обещала море удовольствий, для которых была нужна самая малость - деньги. Деньги из того, что обещал отменить коммунизм, превратились в культ, который требовал повиновения от каждого, кто хоть раз имел глупость к нему приобщиться. Деньги стали самым сильным наркотиком, который затмевал собой все: школу, друзей, родителей. Деньги требовали ломать социальные запреты, ведь не страдавшие высоким достатком семьи в спальных районах не могли дать своим чадам всего того, что им хотелось. И дети шли на многое, чтобы не зависеть от скудных родительских зарплат.
Не устоял перед этими соблазнами и я. Скудная советская информационная и эмоциональная диета сказалась и на моих аппетитах. Я пристрастился к выпивке, мне нравились легкие наркотики, нравилось ощущение отрыва от земли, от проблем, от страхов. Мы собирались своей компанией, пели песни под гитары, курили гашиш, пили пиво или водку, а потом, когда опускался вечер, шли грабить какой-нибудь недавно открывшийся поблизости ларек, чтобы на следующий вечер у нас снова была водка, пиво, травка и девчонки, привлеченные нашей "крутизной".
Скоро это, правда, закончилось. Двоих из нашей "тусовки" насмерть забили братки, контролировавшие округу, троих арестовали за воровство на складах железной дороги. В итоге нас осталось только трое: я и два моих самых лучших друга: Андрей Верхонин и Максим Тихорев. Мы все были из одного класса и все одинаково поверхностно вовлечены в темные дела нашей "тусовки". У нас хватило ума не загреметь в колонию, когда начались неприятности с милицией, не заложить никого из наших товарищей, которые там все же оказались, и не обозлиться друг на друга. Мы так и держались вместе до конца школы, помогая друг другу и в учебе, и по жизни.
Когда отзвенел последний звонок, я не захотел пойти в ВУЗ. Почему-то я не видел в этом смысла. Мое будущее, казалось мне чем-то слишком слабо от меня зависящим делом, да еще и предопределенным заранее. Я считал, что это именно интуиция запрещает мне поступать в институт так, как все, а, может быть, причина опять же была в моей лени. Так или иначе, но я целый год просто болтался, пил пиво с друзьями, ходил по ночным клубам и подрабатывал себе на эту жизнь то здесь, то там, в основном, в качестве чернорабочего. Мои родители смотрели на мои поступки сквозь пальцы. Они были слишком демократичны по отношению ко мне, чтобы направлять меня на правильный с их точки зрения путь. К тому же на дворе было совершенно другое время. Время, в котором и они потерялись, лишившись и казавшейся когда-то стабильной работы, и гарантированной, хоть и небольшой зарплаты, и ежегодных летних поездок к Черному морю. Мой отец, инженер-конструктор, потерял работу, когда их бюро разогнали в 1992-ом, а матери пришлось устраиваться вахтершей на опустевшем и почти бездействующем "Кировском заводе".
Осенью 1995-ого меня забрали в армию. Я не пытался "косить" или бегать. Просто пошел служить, возможно, из-за того патриотического воспитания, полученного мной за первые семь лет школы, а, возможно, из-за того, что мною уже тогда овладело полное безразличие к своему будущему.
Меня распределили в "учебку", закончив которую без особых проблем для себя, я попал в одну из частей ВДВ. Не прошло и трех месяцев моей гарнизонной службы, как нас направили в Чечню.
Там я провел год. Не хочется вспоминать то, через что мне пришлось пройти там. Я до сих пор просыпаюсь ночью в холодном поту, когда мне, в который раз, снятся холодные, мертвенно-уродливые руины уничтоженных нами городов, в которых мы теряли своих друзей. В этих руинах прячутся чудовища, и существует только их одна вездесущая черная воля, которой достаточно лишь похожего на щелчок выстрела, чтобы человек, только что живой, только что сидевший рядом с тобой, превратился в бездыханный труп. Я все тогда пытался понять, да и до сих пор пытаюсь, как эта воля выбирала себе жертвы. Почему именно тот солдат, а не иной? Почему?
Я устанавливал растяжки, охотясь в руинах высоких домов на снайперов противника. К тому же я и сам частенько обезвреживал такие же растяжки, установленные у нашего лагеря. Летом 96ого мне и еще пятерым солдатам пришлось прятаться в горах от двух сотен искавших нас "духов". Три десятка из них мы сумели уничтожить, остальные, так нас и не обнаружив, ушли к своим базам. За год в Чечне я в совершенстве овладел почти всеми видами стрелкового оружия, научился собирать взрывные устройства любой сложности, не спать по четверо суток и относиться к смерти как к обыденной вещи. Из меня, как и из любого, кто выжил тогда, война создала идеальную машину для убийства.
В 1997-ом все закончилось. Мирный договор, подписанный не нюхавшими пороху штатскими, увенчал эту позорную бойню. Получив щелчок по носу, мы, немножко огрызаясь и рыча, пошли на уступки, как будто воевали не с мятежной провинцией, а с суверенной страной. Нашу часть вывели из Чечни, и последние пару месяцев службы перед дембелем я провел в спокойной обстановке. Но все же я повидал слишком много, чтобы вернуться хотя бы прежним. Вопреки расхожим убеждениям, в армии я не повзрослел. Правильнее было бы сказать, что постарел. Я превратился в старика, который лишь на вид был молод. Я уже не мог, да и не хотел понять жизнь, потому что видел, как легко она уходит. Я не видел своего места в жизни, потому что был уверен, что все-таки погиб в Чечне, а все что происходило со мной после - лишь длинный предсмертный кошмар, который непременно должен закончиться агонией и смертью. У меня не было никаких стремлений, надежд и чаяний, ведь как только исполнилось мое самое сильное желание, и я вернулся домой к родителям, мне стало нечего хотеть, нечего добиваться.
Кому-то довольно легко удается преодолеть этот послевоенный синдром, для меня же он превратился в самую настоящую болезнь. Мои родители старались мне помочь, особенно, пока я жил с ними, вплоть до середины 1998-ого года. Я ходил на какие-то психологические тренинги, где нас пытались научить забывать и прощать, но, видимо, мое желание забывать и прощать было недостаточно сильным. Возможно, лучшим лекарством тут была бы социализация, работа, попытка обзавестись семьей, но я почему-то не мог начать, не мог заставить себя изменить свою жизнь. К тому же вроде как и причин, особенно финансовых, теперь не было. Родители сумели кое-как освоиться, отец смог пойти в какую-то фирму, связанную с техническими разработками, а мать все так же работала на заводе, который начал потихоньку оживать. Я же целые дни сидел в своей комнате просто пялясь в потолок или лениво перелистывая страницы когда-то увлекавших меня книг, а теперь ставших враз скучными и неправдоподобными. Мысли у меня в голове текли вяло, я не думал ни о чем конкретном, лишь иногда, ни с того, ни с сего на меня накатывали приступы сперва злобы, а затем полного отчаяния. В такие моменты мне хотелось покончить с собой, но любовь к родителям, не покинувшая мое огрубевшее на войне сердце, не давала наложить на себя руки. Это было бы несправедливо по отношению к ним: дождаться сына с самой страшной войны и потерять его лишь от того, что он не нашел нового смысла для жизни. По ночам я часто пьянствовал, либо курил гашиш с одним отморозком из моей школы. Он, хоть и не воевал в Чечне, но жизнь считал плохим и никому не нужным фарсом, в котором настоящую цену имела только выпивка и наркотики.
Однажды, когда я окончательно смирился с тем, что моя жизнь, несомненно, тоже плохой и никому не нужный фарс, я случайно встретился на улице с Андреем Верхониным. Он был в шикарном черном "Мерседесе", одет с иголочки, в общем, выглядел на миллион долларов. Он узнал меня, несмотря на то, что я, заметив его, попытался уйти. Показалось, что радость, с которой он меня встретил, была искренней. Мы поговорили. Оказалось, что он работал на одного крупного криминального босса, известного в Петербурге под кличкой Башкир. У Башкира, помимо очень прибыльного теневого бизнеса был еще и значительный капитал в легальной экономике, в том числе в ночных клубах, управляющим одного из которых и работал Андрей. Как я понял, он находился в хороших отношениях с Башкиром, и, узнав о моем бесперспективном положении, Верхонин предложил мне помощь с работой. Я согласился, но больше из одолжения к старой дружбе, чем из желания изменить свою жизнь к лучшему.
Спустя неделю я встретился с Башкиром. Это был полный человек, которому только-только стукнул полтинник, азиат, ниже среднего роста, с уже заметной залысиной. У него было два золотых зуба, мерзкая улыбка и пристальный взгляд, которым он мог смутить совершенно любого человека. В первую нашу встречу его взгляд смутил и меня. Я допустил, пожалуй, самую большую ошибку в своей жизни на этой встрече. Я имел глупость сказать, что служил в Чечне. Верхонин тоже добавил кое-что о моих боевых заслугах. Башкир, вроде бы не подал виду, и легко позволил мне работать в одном из своих ночных клубов в качестве помощника Верхонина. Однако потом я понял, что мое боевое прошлое явно не давало старому лису покоя. Впрочем, в первые полгода это никак не проявлялось, и я осваивал должность помощника управляющего. Работа была несложной, и я вскоре достаточно освоился, так что Андрей уже без опаски доверял мне управлять делами клуба, пока он ездил на выходные с Башкиром или куда-нибудь по своим делам. Все, казалось, шло лучше некуда, но в августе 1998 года произошло сразу несколько событий, которые полностью изменили мою, казалось, уже устаканившуюся жизнь.
В самом начале августа в подопечном мне и Верхонину клубе я встретил молоденькую официантку, в которую влюбился буквально с первого взгляда. Её звали Екатериной Васильевой. Она была красивой, нет, не просто красивой, а ослепительной! Нет, конечно, сейчас я понимаю, что она была просто очень хорошенькой и общительной, но тогда! Тогда я просто осознал, что схожу с ума! Мой послевоенный синдром как рукой сняло! Я готов был радоваться жизни, и в то же время проклинать ее, поскольку я страшно томился от переполнявшего меня чувства к этой обыкновенной, в общем-то, девчонке! Несмотря на свои обязанности и положение, я подолгу говорил с ней. Мы болтали о всякой чепухе, но ей это, похоже, нравилось. Мысленно, я разрывался на части, не зная, чувствует ли она что-нибудь ко мне или же нет. Обычно влюбленный неспособен рационально оценивать обстоятельства и факты, а потому я практически верил в то, что Катя тоже любит меня. Но все же, в действительности, никаких реальных оснований так думать у меня не было. Позже я понял, что она, вероятно, считала меня своим другом, к тому же, ее могла пугать перспектива романа со своим шефом, а возможно, дело было совсем в другом.
Но это все не так уж и важно, важно то, что пока моя голова была занята Катей, случилось два весьма значимых события. Был убит Верхонин, а через день Россия объявила дефолт.
Андрея застрелил неизвестный из пистолета прямо у порога квартиры. Я искренне оплакивал убитого друга. Экономический кризис, разгоравшийся в стране, меня не заботил, пока я организовывал похороны. Слишком много надо было сделать, да и слишком велика была печаль: в 21 год я провожал в последний путь одного из самых близких своих друзей! Я попытался было найти Макса Тихорева, чтобы рассказать ему о случившимся и пригласить на похороны и поминки, но он словно в воду канул. Никто не знал, где его искать и как с ним связаться.
День похорон выдался ярким и солнечным. На кладбище было пустынно, Андрея провожали лишь его близкие родственники, я, да еще несколько его знакомых, в основном из нашей школы. Небо было глубоким и чистым, вокруг еще зеленело лето, но невыносимая грусть и тоска разрывали сердце. Стучала о крышку гроба земля, когда зарывали могилу, мама Андрея тихо плакала в платок, а на меня с немым упреком смотрела Катя. Она тоже приехала на похороны. Оставила букет и исчезла, даже не поговорив со мной. К концу церемонии заявился и Башкир. Он привез пышный венок с черной лентой, выдавил из себя скупую слезу и укатил, не обратив на меня внимания. А когда все ушли с могилы, я встал перед холодной мраморной плитой, скрывшей от меня моего друга, и поклялся, что отомщу его убийце. Непременно отомщу. Тогда я еще не знал, с кем мне придется иметь дело.
Спустя четыре дня после похорон ко мне в контору клуба зашел сам Башкир. Он принес две новости, и обе были плохими. Сначала, он сообщил мне, что проведенный после дефолта аудит выявил огромное расхождение баланса в клубе. Оказалось, Верхонин длительное время утаивал значительную часть выручки. По логике, я, как его заместитель, должен был об этом знать. Ну а поскольку Башкиру я ничего не сообщал, хитрый лис сделал вывод, что я был пособником Верхонина. Вторая новость была еще мрачнее, чем первая. Башкир потребовал от меня вернуть украденные мною и Верхониным деньги (в сумме там набежало около полутора миллионов долларов) или сесть за убийство Андрея, так как Башкиру ничего не стоило направить следствие в мою сторону. Пока я переваривал эти новости, Башкир изменил свой жесткий и пугающий тон, и заговорил со мной ласковым голосом, как любящий отец с нашалившим, но любимым сыном. Я сразу понял, в чем дело, понял также, что попался на такой крючок, с которого мне уже до гробовой доски не соскочить.
Башкир сказал мне, что верит в мою непричастность как к хищениям в клубе, так и к убийству Андрея, но совесть не позволит ему оставить все как есть без наказания кого-либо. "Андрей свое, так или иначе, получил, - сказал этот упырь, - Но про тебя, Саша... Я знаю, что ты слишком мало понимаешь в финансах, чтобы быть хорошим напарником этому прохвосту. Из-за своих скудных познаний ты также не сможешь вернуть мне эти деньги. Тебе их просто не заработать, к тому же доллар сейчас стремительно дорожает, один бог знает, когда он остановит свой рост. Но ты мне нравишься! Потому я помогу тебе. Все, что тебе нужно делать - это выполнять время от времени кое-какие мои задания, простые, особенно для тебя. Тогда я прощу тебе твой долг. Более того, ты сохранишь свою нынешнюю должность и оклад!"
Я понимал, что тем самым превращался в одного из многочисленных киллеров, работающих на Башкира. Я не мог ничего поделать, все было подстроено так, что откажись я, тут же очутился бы за решеткой по обвинению в убийстве или просто получил бы пулю в затылок, как и Верхонин. Я улыбнулся Башкиру, и сказал, что эту партию он выиграл.
Потом Башкир, словно антикризисный менеджер, провел чистку и сокращение персонала клуба под которую попала и Катя. Я видел ее в последний раз в самом начале сентября 98-ого года. Перед тем как попрощаться, я признался, что люблю ее, и хотел бы, чтобы она вышла за меня. Но она холодно ответила, что любит другого и мне надеяться на ее руку уже слишком поздно. Она не смотрела в мои глаза и явно хотела побыстрее уйти. Я не совсем понял, что она хотела этим сказать, но не решился выяснять. Уже позже я предположил, что она была влюблена в Верхонина. Конечно, это было немудрено, ведь на Андрюху женщины западали часто. Когда Катя уже уходила и стояла в дверях клуба, за которыми хлестал сентябрьский дождь, нащупывая зонт в сумочке, я сказал ей, что несмотря ни на что, она может всегда на меня рассчитывать. Возможно, это было второй моей ошибкой в жизни.
Все, что было дальше, я не люблю вспоминать, а, если иногда какое-либо воспоминание о тех годах случайно и приходит ко мне, я гоню его без сомнений. Большую часть времени я работал все в том же клубе, сначала помощником управляющего, а потом уже и управляющим, но иногда, где-то раз в два или три месяца от Башкира приезжал его посыльный по кличке Лапша. Он приносил мне в черной кожаной папке информацию на очередного "клиента", которого мне предстояло убрать. Чаще я выполнял подобный заказ в одиночку, предпочитая убивать свою жертву маломощным направленным зарядом под днищем автомобиля. Такая бомба при подрыве даже не вызывала детонации бензобака. Несколько раз мне приходилось работать в паре с одним высокопрофессиональным убийцей, который был на высоком счету у Башкира. Звали его Филином, был он невзрачен, совершенно незапоминающийся на вид, в глаза бросались лишь его до блеска начищенные ботинки. Но я специально запоминал его черты, ибо знал, что когда я захочу выйти из этой игры, Филин придет за мной, и мне лучше знать в лицо своего будущего палача. У Филина были глубоко посаженные серые глаза, всегда смотревшие на мир с холодной отрешенностью, прямой нос, узкие и бледные губы. Цвет его лица тоже всегда был какой-то мертвенно-бледный, словно он болен туберкулезом. Его волосы были русыми, а прическа какой-то неопределенной, словно он никогда не расчесывался. Роста он был среднестатистического - метр семьдесят, и возраст его тоже был средним - около сорока. Весь он был средний и с виду - заурядный, но я знал, что когда-то он работал в КГБ и был убийцей на службе государства, пока не стал убийцей на службе у Башкира.
Мы не разговаривали, и оба не испытывали от этого какого-либо дискомфорта. Выполнив работу, мы разъезжались на дешевых подставных автомобилях, и я всегда надеялся, что мне не придется больше встречаться с этим человеком.
Когда прошло около пяти лет после смерти Андрея, количество заказов от Башкира стало сокращаться, и, постепенно уменьшилось до раза в год. Я все так же был управляющим, обзавелся хорошей квартирой и неплохим автомобилем, но боялся заводить семью. Родителей я еще в 2001 году вывез в Германию, устроив их через знакомых, не связанных с Башкиром. И отцу, и маме Европа пришлась по вкусу, а я был спокоен за них, хотя не мог не понимать, что, в случае чего, людям Башкира достать их будет не многим сложнее, чем на родине.
Дни тянулись серой бесконечной вереницей, и я все больше и больше, как и в первые месяцы после армии, привыкал к алкоголю как к единственному средству спасения от безвыходности и глупости окружавшей меня жизни. Так я постепенно допился бы до белой горячки или, в порыве пьяной решимости, выстрелил бы себе в висок из пистолета, лишив тем самым Филина приятой возможности застрелить меня в спину, если бы моя жизнь круто не изменилась в одно жаркое утро в конце июля этого года.
2.
Я проснулся от телефонного звонка в своей квартире. Мне так редко звонили, что я поначалу даже не понял, что звонит именно телефон. Я долго соображал, отходя ото сна, пытаясь ассоциировать звон, который меня разбудил, с каким-либо из домашних приборов, которые могли звенеть. Когда сон все-таки медленно исчез, я понял, что виноват во всем телефон, и нехотя, очень медленно потянулся к трубке, смутно надеясь, что к тому моменту, как я ее возьму, проклятый аппарат замолчит. Но он не замолчал, и мне пришлось-таки ответить.
- Слушаю, - произнес я. Мне показалось, что это сказал не я, кто-то другой, охрипший и чертовски усталый.
- Это Александр Валентинович? - спросил, показавшийся мне робким, женский голос.
Я задумался, припоминая свое имя. Меня ведь никто уже очень давно не называл по имени-отчеству, у всех на устах была придуманная Башкиром кличка Падре, из-за моего пристрастия к черной одежде и пьяным разговорам о смысле жизни и сути религии. К тому же прошлым вечером я, как всегда, засыпал в обнимку с пустой бутылкой, и потому мои мысли ворочались очень медленно.
- Да, - наконец сказал я. - Вы правы. Я Александр Валентинович.
- Это я - Катя, вы помните меня? - голос на том конце был полон скрытой надежды, что я узнаю это имя, и дальше все будет легче.
- Нет, Катя, я вас не помню, - спустя двадцать секунд ответил я. - Я знал много Кать в свое время.... Почему-то в восьмидесятые молодым родителям нравились подобные имена вроде Катерин да Елизавет... не знаете, почему?
- Хм, - она как-то неловко рассмеялась, видимо из-за того, что ей не хотелось самой напоминать о себе, и сказала скороговоркой. - Я работала в вашем клубе в 98-ом году. Как раз когда убили Андрея. Меня потом уволили, а вы....
- А, - я облизал губы и взял трубку поудобнее. - А я сказал вам глупость. Извините, мне не стоило тогда вам что-либо говорить, это я позже понял.
Она опять рассмеялась.
- Я не виню вас за это. Право же, это было очень мило, это я вам тогда ответила не очень красиво. Извините.... Вы тогда сказали, что если мне понадобится помощь, я могу всегда обращаться к вам, мне очень неловко просить, но, похоже, помочь мне сейчас можете только вы.
- Я не бросаю своих слов на ветер, - ответил я. - Помню, что говорил вам что-то подобное, а потому вы можете на меня рассчитывать. В чем дело?
- Это не телефонный разговор. Мы можем встретиться, скажем, через час?
- Где встретиться?
- Я точно не знаю, откуда вам добираться, но вы не могли бы.... Вы же на машине?
- Да.
- Тогда не могли бы вы ждать меня на набережной у сфинксов на Ваське? Напротив Академии художеств?
- Хорошо, через час я там буду, у меня серебристый "Мерседес", номер модели... вам ничего не скажет, да я и не думаю, что там будет кто-либо другой в подобной машине. Ждите!
- Тогда, до встречи!
Я не ответил. Просто положил трубку на место и завалился обратно на кровать. Вставать и ехать совершенно не хотелось, более того, я вдруг понял, что мне совершенно не хочется делать что-либо вообще для этой женщины. То, что я сказал ей когда-то красивые слова, вовсе не означало того, что спустя семь лет, я буду рад лишать себя еще пары часов сна в выходной. Но делать вроде как было нечего. Я нехотя собрался, съел какое-то подобие завтрака, собранного по углам холодильника и спустился в лифте на первый этаж.
Мой многоквартирный дом располагался на Крестовском острове. В свое время это было хорошее жилье, почти элитное, но за прошедшие годы вокруг понатыкали таун-хаузов, особняков и всяких прочих апартаментов, получше моих. Впрочем, я не жалел. Меня вполне устраивала моя двухкомнатная квартира с видом на парк и кусочек реки. Главное, что воздух свежий!
А то утро было действительно свежим! Пахло скошенной травой, росой и чуть-чуть рекой. Где-то вдали жужжала газонокосилка, а на детской площадке пара дошколят с дикими криками носилась вокруг пластиковой горки. Сосед, проживавший двумя этажами ниже меня, любовно вытирал пыль с лобового стекла своей "БМВ". Со мной поздоровался пожилой мужчина, возвращавшийся с прогулки на пару со своей таксой. Он все время со мной здоровался, хотя я понятия не имел, в какой именно квартире он живет. Небрежно кивнув ему в ответ, я медленно спустился по ступенькам у подъезда, отключил сигнализацию на автомобиле и, кряхтя, сел за руль.
Дороги в центре в это выходное утро были пустынны, и до Университетской набережной я добрался минут за тридцать даже притом, что совсем не спешил. Оставалось еще минут пятнадцать до назначенного времени, но она уже была там: стояла около сфинксов и задумчиво смотрела на Неву, а, может быть и не на Неву, а на сверкавший золотом купол Исаакиевского собора или просто на голубое безоблачное небо. Я узнал ее сразу, хотя и прошло почти семь лет. Не изменилась ни ее фигура, ни прическа. Когда я посигналил ей, и она села справа от меня, я заметил, что и черты ее лица остались прежними. Они были все такие же аккуратные, и, хотя не идеальные, но все же очень привлекательные.
Я подумал, что мог бы снова полюбить ее, возможно даже сильнее чем тогда, в 98-ом, но потом я прогнал эту мысль, а так же ту, что появилась в моей голове в ту секунду, когда я лишь увидел ее фигуру издали, подъезжая к сфинксам: "Возможно, ей действительно нужна помощь!"
- Вы не изменились, - сказал я.
- Давай будем на ты! - ответила она и, не дождавшись моего согласия, продолжила, серьезно взглянув на меня. - А ты нет! Ты стал совсем другим, я с трудом узнаю в тебе того человека, что..., - она рассмеялась, но без веселья, так, чтобы замять возникшую паузу в ее мыслях.
- Ты все так же работаешь с Башкиром, ведь так?
- Да, - я недобро усмехнулся. - Только вот теперь условия стали немного хуже.
- Я понимаю, - чуть тише сказала она.
- Нам лучше поехать, здесь нельзя останавливаться, - помолчав пару секунд, заметил я. - Куда тебе удобнее: в центр?
- Поехали к центру!
Мы поехали к Невскому проспекту. Когда миновали Дворцовый мост, она, наконец, сказала:
- Я думаю, что только ты сможешь мне помочь, не привлекая особого внимания!
- Чем же я могу тебе помочь?
- Я хочу, чтобы ты нашел моего мужа! - сказала она, и по ее голосу я понял, что это не шутка, но я все-таки решил, что нужно среагировать на это как на шутку.
- А почему бы тебе не попросить об этом милицию или частных ищеек?
- Слишком много внимания. Это будет плохо. Мой муж в опасности, и внимание милиции или частных сыщиков его погубит, а я не хочу остаться вдовой.
- Но ты ведь и не любишь его, - ответил я. - То, как ты говоришь о нем, отдает холодком.
- Хм, ты прав, я не люблю его, но все же его жизнь дорога мне. Он много сделал ради меня.
- Я его понимаю, - усмехнулся я. - В свое время и я был готов.
- А сейчас?
- Знаешь, я готов выполнить свое обещание, но неужели ты думаешь, что управляющий клубом, который никогда и следственной работой не занимался и пропавших людей не искал, найдет твоего мужа быстрее, чем люди, которые на этом специализируются?
- Ты скромничаешь, - она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбка мне эта совершенно не понравилась.
- Я же знаю, что ты не простой управляющий ночным клубом! - продолжила мысль Катя.
- Не будем об этом, - я помолчал немного, размышляя о том, как много она обо мне знает. - Я найду твоего мужа. Бог с ним, это не так уж и сложно, если разобраться, но мне нужно знать о нем все, чтобы поиск был успешен.
- У меня есть его фотографии, все как надо. Есть в фас, есть в профиль. Есть его паспортные данные! Ему тридцать лет, он работает в службе безопасности компании "Сибирь-нефть". Их основной офис в Москве, но здесь есть филиал, и он работал в нем. Он часто ездил в командировки. По работе в Новосибирск. Я не знаю, в чем они заключались, он мне не говорил....
- А ты не интересовалась, - продолжил я мысль.
- Да. А зачем? Он хорошо зарабатывал, да ведь служба безопасности - это, как правило, работа с коммерческой тайной. Я не люблю чужие тайны.
- Женщины всегда любят тайны, особенно чужие.
- Я не такая, как все, - хитро ответила Катя.
Она ждала моей реакции на эту фразу, но я лишь попросил ее продолжать.
- Он уехал примерно две недели назад, и с тех пор он пропал!
- Как ты узнала, что ему угрожает опасность?
- Я звонила в "Сибирь-нефть". Они сказали, что ничего не знают о его местонахождении, но по их голосу я поняла, что что-то не так. А вчера он позвонил мне домой и сказал, чтобы я срочно собирала вещи и уезжала из города к родителям в область, а, когда он найдет денег, вообще из страны.
- Он не сказал, где он?
- Нет, конечно! Я подумала, что ему угрожает опасность,... может быть и мне тоже.
- Куда он уезжал?
- В Новосибирск. Это я знаю точно, потому что провожала его в аэропорт.
- Две недели назад.
- Да.
- А звонок был откуда?
- Номер был питерским. Похоже, что с телефона-автомата.
- Как его зовут?
- Сергей. Сергей Антипов.
- Значит, ты Антипова? - спросил я вдруг.
- Нет. Я не меняла фамилию.
- Где он мог остановиться в городе, кроме как дома?
- Я не знаю,... Может, в гостинице? Друзей у него здесь нет, он не из Питера родом.
- Ладно. Толком никаких данных, но, тем не менее, я попытаюсь его найти!
- Я не забуду этого, Саша! Никогда!
Громкие и никчемные слова. Я взял у нее пакет с фотографиями ее мужа и кое-какими данными на него. Почему-то я был уверен, что единственное место, где мне понадобятся эти бумаги - это морг. Но ведь даже если я и найду покойника, это же не значит, что я его не нашел?
Почему-то я чувствовал легкую неприязнь к этой женщине, несмотря на то, что я любил ее когда-то. Она не изменилась, почему же я изменил свое отношение к ней? Возможно, жизнь холостяка, который не знает, встретит ли он завтрашний день или нет, совсем убила во мне светлые чувства, или просто я не мог простить Кате то, что она вышла замуж за другого? Конечно, я не знал, даже когда она это сделала и почему жила с нелюбимым человеком, я не мог ее ни в чем винить, но холодок к ней все равно жил в моей душе.
Я высадил ее у Гостиного двора, а сам поехал обратно к дому, но домой мне было не суждено попасть: запиликал мой мобильник. Звонил Башкир.
- Да, - грустно ответил я.
- Саня? - Башкир говорил со мной всегда запанибратски. - Есть дело к тебе, приезжай в течение часа на Петровскую косу к яхт-клубу. Найди там мою яхту, я отправляюсь на прогулку по заливу, заодно поговорим!
- Хорошо, я буду!
- Жду!
Я был удивлен тем, что Башкир хочет поговорить со мной лично, тем более на его яхте. Подобных разговоров не было уже очень давно. Он редко приезжал в мою контору на втором этаже клуба, чаще ночами и всегда под градусом. Да и что нам было обсуждать? Все уже давно сложилось, все устоялось и утряслось. Единственное, о чем мы еще могли говорить - это дела клуба. Но и в этом случае я предпочитал принимать все его предложения молча. Что же касалось заказов, он никогда не давал их мне лично, но в этот раз он нарушил это правило.
У Башкира была великолепная английская яхта, способная не только к прогулочным плаваниям, но и к долгим морским переходам. Это было отличное судно с отличной командой, которым, к сожалению, хозяин пользовался довольно редко. С пирса я прошел по мосткам на палубу, где меня встретил сам Башкир. Он был в пестрой гавайской рубахе и таких же ярких в тон рубахи шортах. В руках он держал широкий бокал то ли с коньяком, то ли с виски, разобрать я не сумел.
- Вот и ты, Падре! - улыбнулся он, пожимая мою руку. - Рад, рад!
- Что-то случилось? - спросил я настороженно.
- Поговорим позже, наслаждайся жизнью!
Мне не понравились его слова, но так или иначе, что-то изменять уже было поздно: я был на яхте, с которой у меня было лишь два пути.
- Девочки, смешайте нашему Падре коктейль, - крикнул Башкир двум шлюхам в откровенных купальниках, которые от безделья слонялись у кормы яхты. - Наш гость очень хочет выпить.
- Хорошо, мой пупсик, - сказала одна из них - шикарная загорелая блондинка, у которой ноги, можно сказать, росли из шеи, а бюст был, пожалуй, самым большим из всех, что я видел.
Она, грациозно раскачиваясь, исчезла с палубы в надстройке, но скоро появилась с двумя бокалами, один она уже пригубила, а второй подала мне. Там был водкатини, довольно неплохо смешан, но я никогда особо не жаловал коктейли, а потому предпочел не тянуть его, а осушить бокал залпом.
- О, да ты горячий парень! - сверкнула белыми зубами блондинка. - Тебе не жарко в этом пиджаке? - она поставила свой бокал на небольшой столик у навесов и, задевая меня своими роскошными грудями, сняла с меня пиджак.
Я не сопротивлялся. Потом, когда пиджак оказался закинутым на спинку шезлонга, я обнял девушку за талию и шепнул ей на ухо:
- Погуляй детка, мне сейчас не до тебя!
Она ничего не ответила, только вульгарно улыбнулась и зашагала к корме, туда, где за тонкими поручнями пенилась вода от мощных английских винтов. Там же, за кормой в густом мареве исчезал Петербург, вознося к самим небесам четыре прожекторных вышки стадиона Кирова на западной оконечности Крестовского острова.
Свежий западный ветер бил мне в лицо и трепал мои волосы, было очень комфортно, и городская жара не чувствовалась: от волн залива шла приятная прохлада, какая бывает лишь от огромного водного пространства.
Совсем не хотелось думать, что в этот погожий летний день Башкир захотел покончить со мной, и очень скоро я окунусь в эти блестящие на солнце волны, и буду медленно опускаться в мутно-зеленую глубину с горящими от воды легкими, утягиваемый на дно корабельным якорем или цементными ботинками. Но такие мысли все же проскальзывали. Как-то вся эта морская прогулка дурно пахла....
Когда мы были недалеко от Петродворца, Башкир выключил мотор яхты и вышел ко мне на палубу. Согнав шлюх куда-то в каюту, он прилег в шезлонг и жестом указал мне на соседний, предлагая последовать его примеру. Я так и сделал. Тут же пришел стюард в белой рубашке и черной бабочке, он дал Башкиру и мне по бокалу неплохого французского коньяка, после чего исчез где-то в недрах яхты. На палубе остались только мы вдвоем.
- Не удивляйся, Саня, я пригласил тебя, чтобы поговорить, - сказал Башкир, поглядывая на зеленевший вдали за маревом Нижний Парк. - Ты засиделся в управляющих. Тебе так не кажется?
- Я бы сказал, что лишь набираюсь опыта в подобных делах! - уклончиво ответил я.
- Брось, ты уже опытен достаточно, а потому я хочу предложить тебе более выгодную работу. Я собираюсь организовать одну фирму, с капиталом около сорока миллионов долларов, а ты станешь генеральным директором? Что скажешь?
- Скажу, что мало разбираюсь в этих директорских должностях. Их ведь там полно будет?
- Хм, - он рассмеялся. - Не боись! Все будет путем! Ты будешь самым главным! Работа не сложнее нынешней, только оклад в десять раз выше, да и в общество высшее сразу же войдешь, будешь среди всяких там банкиров да бизнесменов как равный, а со мной даже равнее всех их! Как тебе?
- Красиво!
- Да, но это, конечно, еще не все. Ты хороший парень, Саня! Ты хорошо мне служишь...
При этих словах я еле сдержал гримасу отвращения, но Башкир не заметил, к счастью, как изменилось мое лицо.
- Есть еще кое-что, ради чего я пригласил тебя сюда....
- Да?
- Ты ведь помнишь о своем долге?
Наверное, это было бестактно, задавать такие вопросы, но чего-чего, а такту Башкиру не доставало никогда.
- Об этом сложно забыть, - ухмыльнулся я.
- Ну-ну, без обиняков! - рассмеялся старый лис. - Если выполнишь одну мою просьбу, считай, что уже ничего не должен! Для тебя - сущий пустяк! Будешь свободен, как ветер! Нет, конечно, если тебе твое хобби по нутру, я и приплачивать буду, солидно! Ну а если не хочешь, неволить я тебя не буду. Будешь просто исполнительным директором и моим другом!
Мне не понравился тон Башкира, его взгляд, его еле заметная усмешка, легкий огонек в его глазах. Все говорило о том, что старый лис что-то задумал. Он дарил мне обещание, которое ему ничего не стоило, но которое должно было очаровать и опьянить меня, так, чтобы я сделал все что угодно, не задумываясь. Я мысленно усмехнулся, ведь Башкир стал оценивать меня как одного из своих жадных и приземленных ассистентов по кровавому ремеслу. Я же никогда таким не был.
- Но для этого я должен выполнить еще один заказ? - спросил я, глядя на далекие крыши Петергофского дворца.
- Да. Один человечек, - Башкир нагнулся, достал из-под шезлонга черную кожаную папку и протянул ее мне.
Я взял ее и положил рядом с собой на палубу.
- Там фотографии и кое-какие данные, которые помогут тебе найти того голубчика. Это курьер одной крупной нефтяной компании. Приехал в Питер вчера. У него с собой одна вещица, я, честно, не знаю даже, как она выглядит, но это и не важно! Она очень ценна для меня. Твоя задача принести ее мне.
- А курьер?
- Сделай с ним все, что считаешь нужным. Ты ведь не любишь лишней крови? Тогда сверни ему шею или задуши его! Ха! Или отпусти его ко всем чертям, но без этой вещицы!
- Как он приехал в Петербург?
- Какой-то вечерний поезд из столицы на Московский вокзал. Точнее не знаю. Как мне известно, он осведомлен, что за ним будут охотиться, так что он будет начеку!
- Почему бы не послать на это Филина? Он любит устранять в близком контакте.
- Филин? Он убийца, а ты ведь не такой! А? Филина нужно навести на цель, а ты сам сможешь ее найти. Этот курьер скрывается где-то в Питере, ждет, когда сможет избавиться от этой штуковины, а для этого нужна еще неделя! Через неделю будет поздно. Он отдаст груз получателю, а о нем мне ничего не известно.
- Неизвестно, где курьер находится в данный момент. Я правильно понял?
- Да, Саня. Есть предположения, ты найдешь их в этой папке. Там так же немного денег на расходы и телефоны тех людей, которые тебе могут помочь в поисках.
- Я найду его! - сказал я.
Я уже понял, что искать мне придется одного и того же человека, как для Кати, так и для Башкира. С одной стороны, это упрощало задачу, с другой ставило меня в ситуацию, наступления которой я ждал и опасался одновременно уже очень давно. Ситуация, когда я должен сказать Башкиру: "Прощай". Ситуация, когда я должен был бросить ему вызов, сразиться с ним и либо победить, либо погибнуть. Моральный выбор: пойти тем путем, который проще или тем путем, на который указывает совесть. Конечно, слова Башкира о том, что он "простит" мне мой долг, говорили на самом деле лишь о том, что мои условия работы станут либо еще хуже, либо меня попросту убьют. Я не был другом Башкира, тем более, я не мог им остаться. И я, и Башкир это понимали. Значит, его предложение - лишь пыль в глаза, сыр в мышеловке, на который я, по его расчетам, должен клюнуть. Я еще раз мысленно усмехнулся: выбора в реальности у меня не было, только один путь, которым и предстояло двигаться.
- Вот еще что, - Башкир вдруг нахмурился и посмотрел на меня. - Этого приятеля будешь искать не только ты. Возможно, у тебя будут конкуренты, им тоже нужна та штуковина, о которой я говорил. Не дай им заполучить ее! Если честно, они могут найти курьера быстрее тебя, а потому я в папку положил ориентировку и на них. Может, наблюдая за теми парнями, сможешь урвать кусок у них из-под носа, когда придет время!
- Что это за вещь вообще, какая-то драгоценность? - стараясь не выражать особой заинтересованности, спросил я.
- Вроде того, ты ее не пропустишь, если поищешь в его карманах.
- Вещица маленькая?
- Небольшая.
- Значит, он может ее спрятать?
- Она в кейсе. И по инструкции курьер не имеет права вскрывать этот кейс, пока не будет реальной опасности потерять груз. Тогда, естественно, он может ее спрятать, просто не дай ему обмануть себя, и все будет тип-топ!
- Спасибо за совет, - ответил я.
- Ладно, а теперь я буду обедать, присоединяйся! Мы вернемся в Питер к трем часам дня, и у тебя еще сегодня будет возможность приступить к поискам.
3.
В четверть четвертого я остановил свой автомобиль напротив пивоварни на Петровском проспекте. Вокруг было пустынно, в этой части города всегда было мало пешеходов и автомобилистов, тем более в летний выходной. Я опустил стекло, чтобы глотнуть немного свежего воздуха смешанного с дорожной пылью, и раскрыл кожаную папку, в которую до этого не взглянул ни разу.
Сличив фотографии из папки с теми, что мне дала Катя, я лишний раз убедился в том, что мне придется искать одного и того же человека. В тот же момент мне в душу закралось смутное подозрение, что все не так уж и просто, словно меня обманывал не только Башкир, но и Катя. Я отвел взгляд от фотографий и уставился на ствол дерева, росшего у края проезжей части. Дерево было толстым, и его кора уже местами была кем-то ободрана, тем не менее, дерево жило. Около минуты я тупо смотрел на его ствол, но мои мысли текли где-то далеко. Лишь когда мимо прогрохотал грузовик, я пришел в себя, но вспомнить, о чем думал, глядя на древесный ствол, не смог. Хмыкнув, я продолжил осмотр содержимого черной папки.
Там было около дюжины визиток. Самые разнообразные карточки самых разнообразных людей. Башкир или тот, кто ему помогал в комплектовании этой папки, учел, казалось бы, все. Здесь были почти все те, кто мог помочь в поисках человека. Начиная от гостиничного сутенера и заканчивая полковником МВД. Все эти лица были чем-то обязаны Башкиру, и потому, обратись я к ним лишь с фразой: "Я от Башкира", как они тут же разбились бы в лепешку лишь бы обеспечить меня нужными сведениями.
Бегло просмотрев визитки, я достал ориентировку на своих конкурентов по поискам. Двое молодых людей до двадцати пяти, хорошо одетые, работают в паре. Стрижки вероятно короткие, поскольку они из охранного предприятия "Варяг", чей офис, как мне известно, расположен был в Москве. Сообщалось, что эти ребята остановились в "Пулковской", и, если мне захочется сесть им на хвост, начинать лучше всего оттуда.
Еще раз просмотрев пачку визитных карточек, я выбрал две из них: одну, принадлежавшую организатору развлечений на дому, Джаваду, а вторую - заместителю начальника Московского вокзала Анатолию Григорьевичу.
Тут же, из автомобиля, я позвонил сутенеру. Упоминание имени моего босса сразу настроило Джавада на конструктивный лад. Он согласился встретиться со мной через час у входа в "Макдоналдс" напротив "Василеостровской". Он кратко описал, как будет одет, но я подумал, что это, откровенно, лишнее. Джавад будет заметен везде, куда его занесет судьба.
Следующий звонок я совершил заместителю начальника Московского вокзала. Анатолий Григорьевич очень любил азартные игры, но фортуна не любила его, правда, отыграться иногда получалось, но лишь при помощи Башкира, который одалживал кое-какие суммы. Немудрено, что Анатолий Григорьевич тоже оказался весьма дружелюбен ко мне. С ним я договорился встретиться в шесть вечера в закусочной, расположенной в световом холле Московского вокзала.
Стоило еще позвонить Кате, но я не стал. Что я мог ей сказать? Что получил заказ на ее мужа? Или же то, что ее муж, так или иначе, но обречен?
До моего дома было не очень далеко, и, потому я заехал туда, глотнул из литровой бутылки виски, оделся в более легкую одежду, так как на улице уже начинало парить, и температура в тени подползала к 27 градусам. От виски захотелось спать, но я пересилил себя и вернулся за руль автомобиля. Проведя еще около получаса в пути к Васильевскому острову, я лишь на пять минут опоздал на встречу.
Джавад, как и следовало из его имени, был выходцем с Кавказа, естественно, с двухдневной щетиной, естественно, с горским носом, естественно, с зализанными назад волосами. Он был в белых брюках, как и обещал, и в черной шелковой рубашке. Со стороны он выглядел приманкой для скинхедов, вполне возможно, что он себя таковым и ощущал. Горец явно волновался, постоянно оглядывался и переступал с ноги на ногу, словно на улице был мороз. Я вышел из машины, нацепил на нос солнечные очки и подошел к нему.
- Джавад?
- Да, это я! Как могу помочь другу Башкира?
- Садись в мою машину, - ответил я.
Когда он забрался на пассажирское сиденье, я достал из папки фотографию курьера и протянул ему.
- Я ищу этого человека по приказу Башкира, - сказал я, не глядя на сутенера. - Ты можешь помочь мне в поисках. Твоя задача в течение двадцати четырех часов побывать во всех недорогих гостиницах Питера и установить, останавливался ли там этот человек. Также покажи эту фотографию своим девочкам, пусть они тоже глядят в оба. Тебе понятно?
- Я понял, но, суток мало, чтобы все сделать, - ответил Джавад. - Двое суток надо!
- Ты сделаешь это за сутки, - улыбнулся я. - Или же тебе придется устраиваться в каком-нибудь другом городе.
- Все, я понял, за сутки так за сутки!
- Отлично, Джавад! Только учти, когда будешь говорить с администраторами, не свети этой карточкой. Человек, которого я ищу, - серьезный тип, если тебе не повезет, он тебя прибьет. В этом случае ты больше никогда не увидишь свои горы, а?
Джавад посмотрел на меня взглядом побитой собаки, но ничего не ответил.
- Никому кроме меня и Башкира об этом ни слова, а то тобой займусь я лично. Слышал обо мне? - я снова взглянул на него.
Кавказец слегка побледнел, но в целом старался выглядеть спокойным.
- Конечно, Падре, я слышал. Все будет сделано, как вы сказали: тихо и быстро, можете не сомневаться!
Последнюю фразу он сказал почти без акцента. Я снова улыбнулся и попросил его не терять больше времени. Джавад вылез из моей машины, а я, запустив двигатель, начал пробиваться через начинавшиеся вечерние пробки к центру города.
Без пятнадцати шесть я зашел в закусочную, расположенную по левую руку в световом холле Московского вокзала, где должен был встретиться с Анатолием Григорьевичем. Он уже был там, и, по всей видимости, осведомлен о том, как я выгляжу. Не успел я перешагнуть порог этого заведения, как ко мне подошел тучный человек лет пятидесяти пяти, в сером деловом костюме. У него было лицо, соответствовавшее его фигуре - округлое, с двумя подбородками, правда еще скромными, с маленькими бегающими глазами и небольшим, но широким носом, напоминавшим пятачок. Вообще Анатолий Григорьевич очень походил на борова, облаченного в деловой костюм. Эта ассоциация упорно засела у меня в голове, и, в течение всего разговора, я всякий раз с трудом сдерживал улыбку, глядя на него.
- Это вы мне звонили, - спросил он с лету.
- Если вы Анатолий Григорьевич, то да, - ответил я.
- Да, что вы хотели? - заместитель начальника заметно волновался, как школьник перед первым экзаменом. Если бы он в этот момент начал похрюкивать, то здорово сошел бы за свинью, с нетерпением ожидающую очередную порцию помоев.
- Вы деловой человек, не так ли? - улыбнулся я. - Но, давайте не будем спешить, присядем и выпьем по чуть-чуть, здесь очень мило!
- Я на работе, извините, но как к вам лучше обращаться, по имени-отчеству или так как вас называют ваши... друзья? - он сделал паузу перед словом "друзья" видимо, размышляя над тем, как назвать то окружение, в котором я был вынужден крутиться.
- Они мне не друзья, а вы называйте меня по имени-отчеству, а то я уже начал от этого отвыкать!
- Хорошо, Александр Валентинович! Давайте просто присядем!
- Как угодно, - я сел на предложенный стул и взглянул на Анатолия Григорьевича, который расположился напротив меня. - Мне нужен список пассажиров, приехавших вчера вечером на поездах из Москвы. Я не знаю, сколько было этих поездов, а потому вам придется сделать мне список всех мужчин, приехавших в Питер с четырех дня до полуночи.
Мой собеседник как-то глупо улыбнулся, словно я попросил его рассказать правило по грамматике, которое он забыл еще в пятом классе. Теперь это была обескураженная свинья. Улыбка скользнула на мое лицо, но я прикрыл рот ладонью и наигранно закашлялся.
- Александр Валентинович, ведь речь идет о списке из почти трех тысяч фамилий! Как быстро я должен предоставить вам подобную информацию?
- Анатолий Григорьевич, чем быстрее, тем лучше. Я согласен ждать до завтрашнего полудня, но не дольше.
- Я постараюсь!
- Постарайтесь, но к полудню список должен быть у меня на руках.
- Он у вас будет!
Я протянул ему свою визитку.
- Позвоните, когда все будет готово. Или пошлите сразу же факс по номеру внизу карточки. Это мой клуб, я смогу забрать список оттуда.
- Я позвоню, а список все-таки лучше передать лично, я не доверяю факсам.
- Как угодно. И еще - ни слова об этом никому. Если будут появляться какие-нибудь друзья, которые будут просить вас о той же услуге, соглашайтесь для виду, но звоните мне сразу же!
- Непременно, Александр Валентинович!
- До свидания, Анатолий Григорьевич! - бросил я уже на ходу.
- До свидания!
Я осторожно пробирался через вечернюю толкотню вокзала. Кто-то куда-то опаздывал, а кто-то, наоборот, не знал, чем себя занять. Сотни людей зевали, толкались и мешались под ногами. Но я думал отнюдь не о простых обывателях. Я думал о тех лицах, наделенных властью, непомерным эгоизмом и жадностью, которые имели глупость попасть в зависимость от Башкира. Ведь только появляется кукловод, и они враз лишаются всего своего напускного фанфаронства и становятся послушными марионетками, которые сами лишь кланяются проворно. И я ненавидел их. Не за покорность, а за ту гниль, что была у них внутри, гниль, которая позволила им опуститься до такого состояния. И еще я ненавидел себя, потому что и сам был подобен им, такой же послушный воле хозяина и ненавидящий его в то же время.
Однако душу мне грела мысль, которая пришла мне в голову еще на яхте у Башкира. Я знал, что теперь свободен, что Башкир для меня всего лишь человек, которого я вожу за нос ровно столько, сколько мне это нужно. Я покончил со своим рабским положением, и это было чертовски приятно. Все, что оставалось сделать теперь - это найти курьера и постараться спасти его, а потом спрятаться до времени так, чтобы ни один наемник не нашел меня. Еще мне предстояло убить Башкира, убить так же, как я убивал его конкурентов и врагов. Я решился сделать все именно так, но, к сожалению, в тот момент еще не знал, в какую крупную заварушку я попал.
Домой я вернулся к восьми часам вечера. Включил телевизор и долго смотрел его, даже не вникая в то, что происходило на экране. Картинки сменяли друг друга, фильм перемежался с рекламой, и кто-то призывал меня непременно попробовать пиво, друг за другом, раз десять, разных сортов, но везде более похожее на мочу в пробирке для анализа, чем на настоящее пиво.
Мне совсем не хотелось пива, зато очень хотелось коньяка или виски. Выбор я остановил на виски, добавив в стакан немного льда, чтобы хоть как-то забыть о жаре, я залил его доверху напитком, который по цвету куда больше походил на настоящее пиво, хоть и не был им.
Когда время перевалило за полночь, я лег спать, и опять нетрезвым. Это становилось плохой привычкой, но в тот день я чувствовал, что это единственный способ заснуть быстро и крепко.
Мне приснился сон, что вообще было большой редкостью. В последние годы я почти не видел снов, а те, что видел, были мерзки и отвратительны, как и моя жизнь. Но этот сон оказался не таким.
Наверное, я был маленьким, таким, каким я помнил себя лет в девять или десять. Деревенское лето, жаркое, с пыльными, манящими в даль дорогами и жестяными крышами прячущихся в глубине садов домиков. Небо пестрело легкими облаками, которые беспрерывно менялись и складывались в странные и непонятные фигуры, то похожие на сказочные замки, то на драконов, а то на какие-то раздутые, но все равно симпатичные лица. Ветерок шелестел в кронах высоких берез, а где-то за деревней, среди низко склонившихся ив, бежала неглубокая речка, которых много на Среднерусской равнине. Я ехал на велосипеде, и у меня не было никаких забот, словно я на самом деле маленький. Ландшафт сменялся вокруг, по небу бежали облака, жизнь казалась восхитительной и беззаботной. В моем сне не было ни Башкира, ни убийств, ни одной другой жизненной мерзости.
4.
Проснулся я в шесть утра, было еще чертовски рано, но сон, как назло, уже не шел. Поворочавшись около получаса в постели, я все-таки решил встать. Два стакана холодной воды и контрастный душ принесли хоть какую-то бодрость. Есть, правда, не особенно хотелось, но я насилу запихнул в себя яичницу и два тоста.
Когда от завтрака оставалось лишь грязная посуда, зазвонил телефон. Отвечать я не спешил и, может быть, около пятнадцати секунд просто смотрел на белую трубку аппарата, прикидывая, кто бы это мог звонить. Но интуиция не захотела играть со мной в глупые игры, а я, решив не заморачиваться всякой чушью, нажал кнопку ответа. На том конце раздался хриплый голос Анатолия Григорьевича.
- Александр Валентинович?
- Да.
- Я собрал список пассажиров, вы можете заехать на вокзал и забрать его.
- Пошлите факсом ко мне в офис, так проще.
- Там двадцать листов.
- Отправьте факс через двадцать минут, я попрошу секретаршу, чтобы она подготовила бумагу. Мне просто некогда кататься к вам и обратно.
- Хорошо, хорошо. Как вам угодно. Если же вы захотите приобрести билет куда-нибудь, всегда могу помочь в любом направлении и со скидкой!
- Признателен вам за это, если понадобится, я с вами свяжусь!
Закончив разговор с Анатолием Григорьевичем, я позвонил в офис Елене - своей секретарше и предупредил ее о том, что мне будет переслан большой факс. Елена не обрадовалась. Она вообще никогда не радовалась перспективе выполнения хоть каких-нибудь из своих служебных обязанностей. Похоже, она устраивалась на работу только для того, чтобы варить боссу кофе, вилять задом, болтать с подружками по телефону и, возможно, для того, время от времени раздвигать ноги, лежа на широком рабочем столе начальника. Но ей не повезло с шефом. Я не любил кофе, если в нем было меньше половины коньяка, а на женские чары своего секретаря обращал внимания не больше, чем на "привлекательность" уборщицы - пенсионерки бабы Дуни. Впрочем, за те полгода, что Елена не оставляла надежды обольстить меня, я все-таки научил ее обращаться с факсом, так что сообщение от Анатолия Григорьевича должно было дойти более-менее благополучно.
Когда я уже собирался в офис и закрывал входную дверь, зазвонил мой сотовый. Это был Джавад.
- Ну, Джавад, что узнал? - спросил я.
- Он сегодня съехал из гостиницы "Охтинская".
- Что о нем узнал?
- Он был с большой спортивной сумкой!
- А под каким именем он регистрировался?
- Э-э-э, забыл узнать, дорогой.
- Что ж ты так, дорогая? Нихрена тебе доверить нельзя! - я нажал "отбой", не желая больше говорить с сутенером.
В конце концов, я и не надеялся, что Джавад узнает в гостинице всю нужную мне информацию, я лишь поручил ему грязную работу, вроде поиска алмазной россыпи в тоннах пустой породы, обрабатывать же алмазы я должен сам.
В офисе меня уже ждал факс из двадцати листов. Елена смотрела на меня с таким укором, словно всю ночь подметала клуб вместо бабы Дуни, но я не обратил на ее обиду никакого внимания, сунул полученный факс в папку и побыстрее сбежал из клуба.
Спустя час, я был уже у гостиницы "Охтинская". Войдя в холл, я, не спеша, направился к стойке регистрации, и, опершись на нее локтями, минуты три ждал, пока администратор обратит на меня внимание. Администратором был парнишка лет двадцати четырех, неумело подстриженный и, несмотря на свою должность, на вид еще совсем зеленый.
- Что-нибудь желаете? - спросил парень.
- Да, - ответил я и положил перед ним на стойку фотографию курьера и стодолларовую купюру. - Я хочу знать, останавливался ли у вас этот человек.
- Хм, - парень долго не думал, оточенным движением он утянул сотню на свою половину стойки, и она исчезла из поля моего зрения. - Да, он съехал сегодня утром. Я регистрировал его позавчера ночью, а сегодня, снова в мою смену, он съехал.
- Отлично, - заметил я и выложил перед ним новую сотню. - Он ведь использовал паспорт при регистрации?
- Да, - администратор разобрался и со второй сотней, - я лично списывал его данные. Его звали Владимир Иванович Ухов. Останавливался в номере 561.
- Значит, Ухов, - я нахмурился, рука невольно потянулась к спискам с вокзала, чтобы проверить эту фамилию, но вместо этого я ухватил в кармане третью сотню и спросил, - Комнату убирали после того, как он съехал?
- Вам повезло, я как раз хотел направить горничную в номер.
- Я бы хотел взглянуть, - я выложил, как последний козырь, третью сотню.
- Конечно, - администратор непринужденно улыбался. - Я думаю, что у вас будет около получаса.
Получив ключ от номера 561, я поднялся на лифте на пятый этаж, и вскоре оказался в небольшой комнате с окнами на Неву, одной незаправленной кроватью и дешевым абажуром под потолком.
Первым делом я проверил мусорную корзину и нашел в ней лист газеты из раздела "недвижимость", где были указаны сдающиеся в наем комнаты и квартиры. Никаких пометок ни карандашом, ни ручкой на этом листе я не нашел, но, на всякий случай, решил захватить его с собой для более детального изучения. Кроме этого газетного листа, я нашел в номере пустую пачку от томатного сока, не более полную пивную бутылку и использованный презерватив. Видимо, Джавад сам не бегал по гостиницам, а открытие совершила одна из его девочек. Курьер пользовался полной свободой; в командировке он себе ни в чем не отказывал, в том числе и в измене.