Евгений Онегин. Глава пятая. Синяя птица и принцесса Флорина.
Этот сон... Нет, эти три сна... Они снятся всю жизнь. Первый - очень и очень страшный. Такой страшный ... Невозможно вспомнить, страшно вспоминать о нём. Совершенно невозможно. Он такой страшный, что и вспоминать не хочется. Второй - он не такой страшный. Там что-то о семье. Но, то же, не вспомнить... Не нужно вспоминать.
Третий - самый хороший, радостный, светлый. Если бы вспомнить его. Если бы...
Иногда их нет долгое время. Так долго, что и забываю, что они были - снились - эти сны. Что они где-то, вероятно, есть... ждут.. И, когда спрашивают, вижу ли сны, спокойно и уверенно отвечаю, что нет, никогда никаких снов не вижу.
" Так не бывает. Все видят сны. Только некоторые не помнят, что им снилось. Совсем не помнят свои сны. " Не стоит и спорить об этом. Какая разница, впрочем, вижу ли сны, сплю ли вообще. Но, каждый раз, после того как - знаю это точно - снится один из этих снов, в моей жизни происходит что-то. Сны могут присниться все сразу, в одну ночь - путаясь и мешая друг другу. Или, как в танце - возникая один за другим, плавно кружась и перетекая один в другой. Сон мог присниться и один - страшный, не очень, хороший - он занимает собой всю ночь, или растягиваясь в нескончаемую историю, или повторяясь и повторяясь в назойливом однообразии звука шарманки. Но, в не зависимости от того, как они приходят, как их вижу, сны не становятся ни более понятными, ни более запоминающимися. Иногда, кажется, что остался какой-то намёк, какая-то "ниточка". Что вот-вот, потяни, и вспомнится. Но чем дольше, больше думаю, стараясь, подталкивая сознание, память, тем дальше, невразумительнее становятся намёки воспоминаний, тем тревожней, противнее становится на душе. При всём желании, не могу чётко связать события своей жизни с этими призрачными порождениями ночного разума. Но, каждый раз, когда, как кажется, удаётся вспомнить, что видела один из этих снов, становится не по себе. Не могу ничего ни объяснить, ни исправить. И это так плохо, так "неправильно". Ведь, не люблю ничего непонятного, ничего необъяснимого. Ничего подобного не должно было быть, и нет в моей жизни. И в этот раз... Это особенно болезненно, неприятно, необъяснимо.... Что это...
Яркий, нестерпимый свет, пройдя через огромные дыры зрачков, невозможной болью впился в мозг.
- Быстрее!!!! Мы её теряем
Голос растягивал слова, эхом вторил гласные
Что же так светло и холодно.... В этом торговом центре всегда такая холодина. А, тем более, сейчас, с утра, когда не так много покупателей у разбросанных по огромному залу прилавков. Слава Гудвину Великому и Ужасному, не опоздала. А вот и Льюс - машет - быстрее, давай.
- Почему ты боишься!
Мы с Льюс обсудили уже её свадьбу, к месту и не к месту, вставляя "Слава Гудвину Великому и Ужасному". И теперь Льюс не отстаёт с этими уже привычными расспросами.
Невозможно слушать. Сразу возникает рассерженное лицо матери. И голова болит всё больше и больше. Уже тысячу тысяч раз соглашалась с Льюс, что надо, наконец, поговорить, объясниться с матерью. Но не могу собраться, боюсь, оттягиваю неприятное объяснение, неизбежный скандал. Но Льюс не понимает, не угомониться никак, всё повторяет и повторяет:
- Конечно, твоей матери хочется, что бы ты вышла замуж. И родила как можно больше детей. Раз у неё - только ты одна. Сама знаешь, как это важно.
"Важно, важно". Голова гудит от этого "важно". Всё важно: и выйти замуж - важно, и детей нарожать - важно. А самое важное - не забывать о Гудвине Великом и Ужасном! Не забывать, чем чаще, тем лучше, повторять: " Слава Гудвину Великому и Ужасному".
Губы сами складываются в эти важные слова. Они произносятся по привычке, автоматически, не задумываясь ни о их смысле, ни о их значении. Но сейчас так трудно, просто невозможно сказать всё это. Во рту пересохло. Ох, как хочется ответить Льюс, такое ей сказать! Нет, надо собраться с силами! Хоть Льюс, да отвечу!
- Почему из-за того, что моя мать не хотела утруждать себя и родила только одного ребёнка - меня, я и должна страдать!
Это мой голос? Как странно он звучит. Но Люьс не даёт задуматься.
- Подумаешь - страдание! Выйти замуж! Вот я выхожу - и ничего!
И голос у Люьс странный. Совершенно непохожий на её, обычный. Но - так хочется, наконец, высказать всё!
- Конечно! "Ничего"!!!! Ты выходишь замуж за парня, который тебе нравится. Да и никто тебя не гонит. Вон сколько у тебя сестёр и братьев.
Кажется, хорошо сказала.
- Ты, вроде бы правильно говоришь.
Неуверенно - совсем это на неё не похоже - соглашается Льюс.
- Но, если ты не выйдешь замуж и не родишь детей,
В голос Льюс вплетается голос матери. И это звучит ужасно. Хоть уши затыкай!
-кто будет помнить твоих мать и отца? Как они станут жить! А ты! "Слава Гудвину Великому и Ужасному!" Кто будет помнить тебя? Как ты продлишь свою жизнь!!!!
Мне и самой страшно, давно страшно от этих мыслей.
- Но ты, но Льюс! Ты ведь всегда будешь помнить меня?!
О, Гудвин, Великий и Ужасный! Если не Льюс, не родители, кто будет помнить меня ребёнком, девочкой, подростком!!!! Куда денется, исчезнет эта часть - прекрасная часть моей жизни!!!!!
- Этого недостаточно!!!!
Голос Льюс набирает силу, Молотом бухает у меня в голове
- Этого мало! Ты же знаешь!!!!
"Знаешь, знаешь" - угасает, становится далёким голос Льюс.
Стараюсь его удержать. Мне кажется он последней, тонкой ниточкой, соединяющей меня с жизнью. Пока кто-то помнит тебя молодым - твоя молодость, юность никуда не исчезает. Чем больше людей помнит - тем лучше. Тем больше вероятность того, что во взрослую жизнь ты войдёшь полным сил. Дети помнят своих родителей, бабушек и дедушек. Друзья, соученики помнят, или время от времени вспоминают друг друга. Чем больше людей и чем чаще они вспоминают тебя, тем больше шансов дожить до конца, отпущенной законом, жизни. Помню, знаю это. И боюсь! Боюсь... Но, всё таки, отвечаю Льюс:
- Мне хватит! Хватит!!!!
- Зачем ты орёшь!
Льюс, тоже, рассердилась
- По-твоему, все идиоты!!!! Молодые стремятся пораньше обзавестись семьёй, рожают детей!!!! Почему портреты Гудвина Великого и Ужасного - повсюду! Миллионы поминают его каждое мгновение!!!!
- Вот он и бессмертен, ваш Великий и Ужасный!
Говорю это и ужасаюсь самой себе. Можно подумать, но сказать такое!!!! Вслух! Почти прокричать????
Но, Льюс - настоящая подруга - то ли сделала вид, что не слышит, то ли не слышала на самом деле. Устала от этих бесконечных, нескончаемых, ни к чему не приводящих споров. Хотелось закрыть глаза и отдохнуть. Но, куда там. Над стоять и улыбаться покупателям, и не уставать славить Гудвина Великого и Ужасного. Вот и его огромные портреты по всему залу. Они на стенах, на специальных, плавающих в воздухе планшетах, высоко под куполом торгового центра. Он повсюду - Гудвин Великий и Ужасный.
- Уйду из дома!
Совершенно идиотская мысль. И Льюс тут же подхватила мои неосторожные слова.
- Как же - уйдёт она! А куда?
- Куда, куда...
Где незамужняя, найду пристанище...
- Было бы у тебя место в пансионате, Слава Гудвину Великому и Ужасному. Училась бы ты или работала вдали от дома. А так - что?
- Может мне уехать?
- Слава Гудвину! Куда? Где ты найдёшь место на расстоянии более, чем пять часов езды от дома? Кто тебя там ждёт!!! О, Гудвин!!!
Конечно, сама это знаю, но так больно, безнадёжно слышать это от подруги.
- Ну почему я должна выходить за того, кого не люблю!
Нет, никогда не смириться с этим!
- Великий Гудвин! Кого же ты любишь? Где его найдёшь!
- Не знаю!
Так устала. Еле шевелю языком. И голос - совсем пропадает. И слова Льюс звучат в почти полной тишине
- Конечно, тебе нужен кто-то вроде Наследника Тути!
Это звучит, как насмешка. И почти в забытьи повторяю
- Наследник Тути! Это было бы прекрасно.
Что-то с силой сжимает запястье. Будто тысяча злых псов рвёт моё тело.
" Монитор? Капельница!" Незнакомый, тошнотворно пахнущий лекарствами, голос звучит издалека. Кто-то пытается и никак не может докричаться. Никто не слышит...
- Кто тут поминает Наследника Тути!
Мужской голос - как будто знакомый, где-то раньше слышала его - возвращает ...
Откуда? Где была? Куда? Ах, да. Это же торговый центр. Вон Льюс что-то делает на дальнем краю нашего прилавка. А голос - мужчина обращается, явно, ко мне. В торговом зале масса народу. Все ходят, ходят, ходят. Гул, будто растревоженный рой ос, висит в огромном объёме торгового центра, он давит, сжимает голову, мешает сосредоточиться. Мужчина появился незаметно. Смотрит, спрашивает... Неужели ещё кто-то слышал, как они с Льюс нарушили один из главных законов "Никогда не упоминать имя Наследника Тути всуе" !!!! Горькая волна страха бьётся в горле. Ещё немного ... От сковавшего ужаса не могу ничего сказать.
- Мы не поминали
Пищит Люьс, сползая под прилавок и таща меня за собой.
- А что же вы делали?
Добродушный, скорее любопытствующий голос незнакомца даёт шанс.
Он заглядывает под прилавок. Моё сердце! Что с ним? Он так хорош - этот молодой мужчина? Нет - сейчас не могу понять каков он собой. Но лицо - совсем не сердитое. Интерес сквозит в его глазах. Губы готовы к улыбке.
- Мы говорили
Почему-то, легко и тревожно. Не страшно - тревожно, а, как-то щекотно внутри - в предвкушении чего-то... хорошего? И голова, вроде, перестала болеть. Или так кажется потому, что Он так смотрит на меня?
- о том, что Нас... Тот, о ком не говорят
Тут же поспешно поправляю себя
- красивый молодой человек.
- Да что Вы! Вы в этом уверены???
Вот так-так. Молодой человек смотрит на меня во все глаза. Он серьёзно! Или шутит?
- Я
Льюс пребольно пинает меня ногой "Молчи!" Но знаю, что всё будет хорошо. И можно, чувствую, что должна поговорить с этим молодым человеком.
- уверена. Конечно.
Он смотрит на меня с неподдельным изумлением.
- А почему вы об этом говорили?
Необычно, неприлично настойчивый молодой человек. Должна отвечать ему? Но Льюс скучает на противоположном краю прилавка, покупателей, пока, нет. Почему не поговорить.
- Видите ли, Льюс выходит замуж.
- Ваша подруга? Поздравляю. Это важный шаг. А Вы?
- Я? Я - нет.
- Вы уже замужем?
- Почему? Конечно, нет!
Совершенно испугалась, что он, вдруг даже на мгновенье, подумает, что я замужем.
Или показалось, или его глаза блестят как-то ... веселей.
- Почему - "конечно"? Вы такая...
- Вы так думаете?
Начинает чуть-чуть кружиться голова и ноги, по которым снова, предостерегая, колотит Льюс, становятся бескостно ватными.
- Вы не можете точно знать, что я думаю.
Но думаю я именно так.
Это, какие-то неправильные фразы, странные. Их смысл неясен, ускользает от меня. Эти странные взгляды - как игра. Я с незнакомцем перебрасываюсь шаром. С начала - шар маленький, лёгкий, как пушинка. Нежный на ощупь, мерцающе светлый. Но он становится всё тяжелее, твёрже, темнее. Очень трудно бросать, невозможно расстаться. Но ещё труднее, важнее поймать, получить назад. Около нашего прилавка собираются покупатели. Они шумят, недовольны, торопят Льюс. Она, бедная, очень старается. Но одной ей трудно. А я корчусь, согнувшись, от непомерной тяжести шара у меня в руках. Знаю, что должна или выпустить его, или бросить обратно незнакомцу. Но не могу разжать скрюченные пальцы. Неужели это мои руки? Мои пальцы? Такие тонкие, бессильные, дрожащие... Шар, как это странно, куда-то исчез. Мы смотрим друг не друга.
О чём думаю... Что-то очень важное "крутится" в голове. Какая-то мысль...
Не могу задумываться. Сразу начинает болеть голова и всё плывёт, плывёт
"Болтлива и безрассудна. Не умею себя вести. Когда-нибудь попаду в скверную историю." Понимаю, наконец, понимаю, как права мать. Она-то всегда знала, как себя вести, с кем и как разговаривать. Она - начальник где-то там, где прославляют Гудвина Великого и Ужасного. Знаю, что должна гордиться такой матерью. И пытаюсь, так пытаюсь. Гордиться. И не могу. Возле неё, рядом с ней нет никого. Некому помнить её, некому вспоминать. Чувствую, знаю - она боится. Страх. Тонкой, противной плёнкой страх растекается, покрывает тело, пытается пробраться, просочиться в мозг. Не могу позволить, не могу допустить этот холод и грязь. Нет, только не сейчас, только не сейчас, когда я думаю о том, почему сопротивлялась. Думаю о том, что такого "плохого" просила меня сделать мать. Непонятно, почему я не хотела "замуж"! За этого парня -знаю его, вижу его так отчётливо, явно - выйду. А он всё продолжает и продолжает говорить. Теперь понимаю о чём. И его слова заставляют и краснеть и бледнеть, и замирать от восторга и прятать глаза от внезапного стыда. Всё порываюсь спросить. Спросить что-то важное. Но... никак. Наш шар - он снова у меня. Так крепко, обеими руками прижимаю его к себе. Не выдержав напряжения чувств, он раскалывается! Теперь у каждого из нас - свой шар!!!!
- Я обязательно вернусь.
Что это? Почему он так говорит!!!! Он не должен! Он не может!!!
Но незнакомец только улыбается, улыбается. Он всё дальше, дальше. У него в руках шар. В нём я отчётливо вижу ... себя!
Я так расстроена. Обескуражена. Что было. Кто с кем, о чём говорил. Что-то. Что-то я должна, обязана вспомнить. Почему мне кажется, что меня, моё тело куда-то несут? Двигают? Что со мной делают? Почему. Я должна запретить. Я могу прекратить. Они не имеют права так меня мучить. Это плохо. Неправильно.
- Я обязательно вернусь.
Из сумрака, из безвременья, из забвения голос возвращает меня к жизни.
- Я обязательно вернусь
Произносят его губы. "Верь мне" - говорят глаза. И он уходит. Какой-то неприметный мужчина пытается, так же, как и я, не потерять его во всё сгущающейся толпе покупателей. Вот и всё. Он так далеко, что... Как будто его и не было. Ничего не было. Только шар. Обжигающий ладони шар. Подходит Льюс.
- Что случилось?
Бесполезно отрицательно мотать головой и отнекиваться. Подружка знает меня тысячу лет. Всё детство, юность вместе. Но, всё-таки пытаюсь, как-то не выдать себя.
- Ты о чём?
Разве Льюс не видит мой шар? Она должна понимать.
- О том парне. О чём ещё. И разлюбезничалась ты с ним, подруга. Никогда, ни с кем так не говорила.
Льюс права. Никогда ни один парень, а скольких "завидных" женихов приводила мне мать, не вызывал во мне такого интереса. Нет, не интереса - чего-то большего, потаённого, не выговариваемого.
- Ты хоть знаешь кто он? Откуда? Как зовут?
Смотрю на свою обстоятельную подругу и понимаю, с всё нарастающей тревогой, понимаю, что ничего не знаю о незнакомце.
- Нееет,
отрицательно трясу головой.
- Ничего не знаешь?
Ужасается Льюс.
- Как же так! Столько говорили. Я уж подумала. Да ладно. Может так и лучше.
Льюс с состраданием и чуть, совсем чуточку, жалостью смотрит на меня.
- Говори. Чего там. Говори, о чём подумала.
Трудно дышать. Каждый вдох - такая боль и жар. Неужели это от того, что скажет Льюс. И, ведь, знаю, что она скажет, но настаиваю, мучая и себя и её.
- Ну, подумала,
Льюс смотрит, решая, что сказать. И выбирает правду.
- что, если бы ты всё узнала. И он подходит,
Прекрасно понимаю значение этого с нажимом "подходит".
- то ты могла бы за него и замуж.
Так стараюсь не показать, как ранят меня эти слова - произнесённые вслух мои мысли.
- А чего? И мать бы твоя отстала.
Меньше всего сейчас думаю о своей матери. Мне просто плохо. Физически плохо. Из последних сил хватаюсь за руку Льюс.
- Льюс.
Совершенно не узнаю свой голос
- Льюс, помоги мне.
- С виду, вроде, ничего. Жаль, что упустила.
Льюс не чувствует мою потную руку, не слышит меня. Она мечтательно смотрит в огромное - больше всей, когда-либо виденной мной пустоты - пространство торгового зала. Кого видит там - своего жениха, незнакомца?
- Льюс, Льюс!
Тормошу её
- Как это "упустила"!!!
- Ничего о нём не знаешь. Ни о чём не договорились
Льюс с трудом выползает из своих видений.
- Или договорились?
Подруга с неподдельным интересом смотрит на меня.
- Нет. Мы об этом не говорили.
И понимаю, что не знаю ничего о нём, что мне нечего рассказать Льюс. И знаю, о чём она меня спросит, и знаю, что не смогу ей ничего объяснить.
- Не говорили. А о чём? О чём говорили?
Как объяснишь то, для чего не придумали слова. Вот мой шар. Тёмный и нежный. И он сказал, что вернётся. Что можно объяснить? Чувствую, как слёзы, одна за другой катятся и катятся из моих - ведь они закрыты! - глаз. И плохо, и плакать хочется, и жалко себя всё больше и больше. И кругом, в ярко освещенном огромном, холодном пространстве такой серый, вязкий, непреодолимый сумрак.
О чём? О чём мы говорили? И где мой шар? И Льюс! Она была рядом - где-то здесь, со мной. Она, наверняка, слышала, знает, о чём мы говорили. Но Льюс только отмалчивается и пожимает плечами. Она не хочет, или не может - а может быть и не знает - сказать, почему он не приходит. Спрашиваю и спрашиваю, и спрашиваю. И понимаю, что знаю, о чём молчит Льсю, знаю, что она не хочет сказать. И боюсь этого знания. Боюсь той боли, которая притаилась где-то и только и ждёт, что бы её позвали. Что бы её признали. И мне придётся это сделать, придётся признать, что ничего о нём не знаю. Ничего. Это страшное слово. Ещё хуже - слово - Никогда. Руки, лица, тела покупателей тянутся ко мне. Они вот-вот схватят, разорвут, утащат... Не могу. Ничего не могу. Думаю, должна думать об этих двух словах ничего и никогда. Что бы они могли значить. Эти странные слова. Ничего - длинное, как резина. Его можно растягивать до бесконечности. Оно только становится тоньше, это слово, но не рвётся. Но, как это "ничего". Ничего-ничего - ни земли, ни луны, ни поляны, ни моря. А что тогда вместо солнышка и тучи, и травки и Джомолунгмы. А Джомолунгма - она что? Или кто. Вот и нет ничего. А кто такой Никого? Это, наверное, тот, кто был с этим ничего. Это и ласточка, и медуза, и ещё улитка и вепрь. И, возможно, я, Льюс. Но, как же так - я - есть. И Льюс. Наверное. Стало так темно, что и не разглядеть, где "ничего", где "никого". И думать больно. Ладно. Не буду. Не буду думать. Никогда. Вот и это слово "Никогда". Оно такое же загадочное, странное, как и те, первые. Такое же холодное. Ледяное. И бездушное. За ним - ничего нет. Слово - как провал, как дыра. Чёрная, бездонная прорубь. Прорубь в жизни. Что бы туда не провалиться, надо ухватиться за что-то. Как-то крепко так схватиться. Но - не могу. У меня - шар. И я должна крепко держать шар. Иначе - он не придёт. Он - не вернётся. Он не сможет найти меня. Не хочу, что бы было "ничего" и "никогда". Мне нужно встать и что-то делать. Встать. Встать. Он не приходит. Он обещал. Пытаюсь искать. Серая плотная мгла. И - нет. Нигде. Ещё одно слово "нигде". Его тоже можно растянуть длинной светло коричневой резиной. Но, как же это? "Ничего", "никто", "никогда", "нигде" навалились, грозя затоптать, подмять под себя, задушить. Они становились всё больше и больше, всё страшнее. Это уже не безобидные, вялые "резинки", готовые тянуться за всем и всяким. Они - огромные, злые, огненные. Готовые испепелить и уничтожить. Они - тяжёлые, мерзко пахнущие. Они - давят и давят. Со всех сторон. Сминая кости, морща и сдирая кожу, не позволяя вздохнуть. И - ничего не могу сделать. Потому, что должна держать свой шар. Крепко держать. Иначе он не придёт. Не найдёт меня. Не найдёт. Никогда! Заорало, завизжало слово. Нигде! Нигде! - развернуло ко мне свою огненную пасть второе.
А зачем. Кого жду. Кто это. И почему не приходит. Потому, что я - никто и никуда, и никогда и нигде. Слова, взявшись за руки, укачивали, убаюкивали. Зачем ждать. Некого ждать. Никто не придёт. Никуда. Никогда.
Кто-то, что-то кричит. Через огромную льдину плохо слышно. Да и зачем. Под айсбергом, оказывается, так тепло и красиво. Зелёно жемчужные, малахитово нефритовые разводы. Опалово перламутровая таинственная мгла. Тишина. Тихо. На мягкой молодой травке, под майским, ласковым солнышком - тихо. И вдруг! Холодно! И больно! Потом - тепло, горячо и очень, очень больно. Огненные реки лавиной рвутся по венам. Взбрыкнуло сердце. И голос...
Где я слышала голос. Этот голос. Как будто, проснулась после тяжёлого, вязкого сна. Что-то было там, во сне.... Что? Мужчина. Молодой мужчина.
- Льюс,
Мы в её весёленькой комнатке рассматриваем картинки в модных журналах. Выбираем фасон для свадебного платья Льюс
- Как ты думаешь, тот парень...
- Какой парень?
- Льюс! Посмотри на меня! Ты меня не слышишь.
- А что я должна слышать? "Тот парень". Какой такой - "тот"?
И так сложно, невозможно сложно говорить об этом. А Льюс! Она не хочет помочь мне!
- Ну, тот. Тот - тогда. В торговом центре.
Голова, моя голова. Быстрее бы Льюс ответила. Так важно услышать. Услышать, что она скажет? Нет - услышать её голос. Опять, всё ближе и ближе подкрадывается это гадкое ощущение одиночества. Голос Льюс должен помочь.
- Тогда, тот - помню. Ты с ним кокетничала.
То, что сказала Льюс, заставило забыть о гнетущем чувстве - с такой подругой я, конечно, не одна!
- Я? Кокетничала!!!!
- Ладно - не кокетничала. И что?
- Он мне понравился.
Кто сказал это моим голосом?
- Понравился! Тебе? А говоришь, не кокетничала! Нет, лучше бы тебе понравился кто-то из тех, с кем тебя знакомлю я или твоя мать.
Понимаю, что Льюс хочется побыстрее окончить этот надоевший, бесполезный разговор и заняться чем-то более для неё важным - модный журнал поглощает всё её внимание. Но, не могу остановиться. Мне хочется говорить о нём.
- Чем же лучше?
Да тем.
Льсю старается не раздражаться, повторяя, уже, наверное, в сотый раз:
- Ты о нём что-то знаешь? Кто, откуда, собирается жениться???
- Почему, почему ты так! Этот так важно - кто, откуда, жениться!!!
Такая досада. Никто не хочет понять меня
- Чем ты лучше моей матери?
Льюс откладывает в сторону журнал. По выражению её лица понимаю - сейчас она скажет всё, что думает. И, может быть, - соображаю я - попросить её не говорить. Но ...
- Причём здесь - лучше, хуже! Я забочусь о тебе! Что делать будешь, когда я замуж выйду, детей рожу! Помру! Кто тебя, кто о тебе вспоминать будет! У твоей матери хоть ты есть. А у тебя!
- Но как же, как же без того, что бы нравился!
Сознательно пропускаю про детей и "помру".
- Тебе, ведь, нравится твой будущий муж.
Никак не припомнить не то, что имя, просто как выглядит жених Льюс.
- Наверное, нравится.
Льюс опять с интересом рассматривает иллюстрации в журнале.
- Я - как все.
- Что это - как все?
- Как все - выйти замуж или жениться по сговору родителей. Ты, что в первый раз об этом слышишь! И что в этом плохого?
Конечно, знаю. Так положено. Так всегда было. Но, впервые задумываюсь об этом. И...
- Что в этом хорошего?
- Хорошее - ты, я, мои братья, сёстры. Нам есть о ком помнить. И есть те, кто будет помнить о нас. А ещё - наши дети и внуки
Теперь Льюс, кажется, рассердилась всерьёз.
- Так ты живёшь только за тем, что бы помнить и рожать!
Впервые в жизни, почти сознательно, обижаю свою единственную подругу.
- Ну... ты... Думать обо мне так. Думать о таком. Вот уж...
Льюс смотрит на меня во все глаза.
- Удивляюсь.
Мне плохо. Ох, как плохо. Остановиться бы. Заползти в какую-нибудь щель и там тихонечко поскулить, но - продолжаю
- А о чём думать!
И жалею, что продолжаю говорить. Жалею о словах, произносимых моим, незнакомо глухим, надтреснутым голосом. Эти вопросы - ответы, они ни до чего хорошего не доведут.
- О чём все думают! О жизни!
Льюс не только удивлена, она - возмущена!
- Ты, вот, думаешь, что самая умная. Конечно, если ты - единственный ребёнок, то и свихнуться недолго!
Хочу ответить, что совсем не свихнутая. И что одна у родителей - это не от меня зависело. Но Льюс уже упирает руки в бока. Конечно, младшая из десяти сестёр и братьев, она умеет постоять за себя.
- При таких-то родителях.
- Льюс, осторожней!
Но её уже не остановить.
- Да! Это они, твои родители! Мать немного не в себе!!! О чём они думали! Родили только одного ребёнка! Думали о тебе? Они даже о себе не подумали! И ты ещё задаёшь идиотские вопросы! Нравится ли мне мой будущий муж!
- Но, как же иначе?
Не обижаюсь, не буду обижаться на слова о моих родителях. Ведь Льюс моя настоящая подруга. И сказала это, неподумав. Мы просто спорим. Но не понимаю, не могу понять, почему Льюс отказывается понять, о чём пытаюсь сказать я.
- Вот у тебя и получается это самое "иначе".
Мы впервые серьёзно разговариваем с Льюс об этом. И она, подражая кому-то из взрослых - скорее всего, матери - растолковывает мне:
- Каждый день, каждая минута нашей жизни существует, пока есть кто-то, кроме нас самих, конечно, кто помнит нас в эти мгновения. И чем больше таких людей, тем длиннее, счастливее, здоровее наша жизнь.
Почти не слушаю эти привычные, их слышишь с самого рождения, слова. Это - основа нашей жизни. Что нового может сказать мне Льюс? У неё многодетная семья. И родители из многодетных семей. И живут они все, и будут жить, конечно, гораздо дольше, чем я или мои родители. Ну и что! Мне не нравится то, как они живут. Не нравится, почему они так живут.
- Не понимаю, как можно лечь в постель с человеком, которого не знаешь, который тебе не нравится.