Жан Гуля : другие произведения.

Замок из дождя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  

Замок из дождя

  
   Мы вошли в этот замок из дождя
   Только двое ты и я
   И так долго были вместе *
  
  
  
   Он смотрел на спящую женщину и... Думал: первый раз в жизни жалеет о том, что умеет думать. Вот так бы бесконечно смотреть, чувствовать её тепло, вдыхать её аромат.... Никогда не задумывался ни о чём подобном. Даже и предположить не мог, что такое может быть. А вот - надо же - случилось! И с кем! С ним!!! Татур осторожно, чтобы не потревожить, не разбудить женщину, поднялся. Он должен уйти, пока она спит.
  
   Татур не помнил своих родителей, своей семьи. Он, вообще, долгое время ничего не знал и ...не... понимал. Знания и понимание приходили к нему постепенно, исподволь. Как будто в его мозгу одна за другой открывались маленькие потайные дверцы и знания выскакивали, по крупицам нанизываясь одна за другой, образуя причудливые цепочки и соединения, упорядочиваясь и накапливаясь. Татур учился есть, пить, спать, разговаривать.
   Рядом с ним всегда были люди. Похожие на него, но в чём-то, неуловимо другие. По мере того, как увеличивался запас его знаний, люди менялись. Но один человек присутствовал в его жизни постоянно. И, хотя, именно он появлялся не очень часто, Татур достаточно быстро понял, что этот человек самый главный. И Татур знал, что должен беспрекословно подчиняться ему.
   В какой-то момент (Татуру трудно было судить о времени - он совершенно не нуждался во сне, только притворялся спящим, что бы к нему не приставали с "упражнениями по технике сна" ) этот человек пришёл за ним и повёл по бесконечным переходам в совершенно отличное от того, к которому Татур привык, помещение.
   Через много-много времени Татур вспомнил и воспринял эти переходы, как образ своего развития и становления. В комнате, заполненной незнакомыми Татуру и, на его взгляд, бесполезными вещами, человек велел Татуру сесть. Человек сказал, что Татур может называть его Отец и долго, медленно говорил, наблюдая за реакцией Татура на каждое своё слово, каждую, не всегда сразу понятную Татуру,мысль.
   С этого мгновения - многочасовую беседу, скорее - монолог, трудно определить мгновением - Татур начал по-настоящему думать, размышлять. Этот день он стал считать своим "днём рождения". Некоторое время Татур жил в доме Отца. Он должен был освоить принципы повседневной жизни людей, вписаться, полностью приспособиться к ней.
   Достаточно быстро Татур, как он самонадеянно думал, всё понял и усвоил эти премудрости. Отец, предварительно попросив освоить курс за среднюю школу, отправил его в университет. Теперь у Татура была и фамилия, и биография с погибшими в авиакатастрофе родственниками. Авиакатастрофу Отец выбрал намеренно - Татуру не надо будет каждый год отправляться на кладбище и изображать непонятные ему эмоции. Ведь с эмоциями у Татура не всё было в порядке.
   Параллельно с изучением школьного курса - это оказалось совершенно пустяшным занятием - Татур должен был овладеть начальными навыками в каком-либо виде спорта. Отец выбрал борьбу. Не организовывать же для Татура, который выглядел как восемнадцатилетний парень, группу начинающих в какой-нибудь коллективной игре. Уже на первом занятии, буквально из воздуха, Татур овладел азами одного из сложнейших видов единоборств. На второй тренировке чуть не "сломал", буквально сломал, посиневшего от ужаса и боли спарринг-партнёра.
   Тренеру стоило огромного труда объяснить Татуру, что это - игра. И победить - не значит нанести противнику увечье или, чего доброго, убить его. Татур же впервые начал понимать то, о чём раньше только догадывался - он отличается от остальных. Что-то в нём или в них - не так. Перед отъездом в университет Татур одолел программу колледжа. И так же играючи, тренеры только изумлённо пожимали плечами, овладел и основами плаванья, бега, игры в теннис.
   Тогда Отец второй раз долго разговаривал с ним. Как и всё остальное, Татур прекрасно помнил их беседу. Было там - в этом, почти монологе Отца - что-то такое, что понять и оценить Татур смог только спустя много времени. Спустя много лет, когда он научился относиться к категории времени, как люди, Татур понял и то, о чём пытался ему рассказать отец, чему научить, от чего предостеречь, говоря о своей ответственности перед людьми и перед ним, Татуром. Но говорил он и об ответственности Татура за дарованные ему небывалые, неограниченные способности саморазвития и самосовершенствования, за то, где, как и почему он, Татур будет их применять и использовать.
   Отец объяснил свои страхи и опасения. Сказал, что, в целях безопасности, видятся они в последний раз. И, скорее всего, никогда больше не встретятся. Ещё Отец сказал - это была странная фраза - что сожалеет о содеянном и, если мог бы вернуться назад, никогда не совершил бы этой ошибки.
   - Я виноват перед тобой, сын. - Единственный раз в жизни Татура назвали сыном.
   - Когда ты сможешь всё понять, надеюсь, простишь меня.
  
   Студенческая жизнь, лекции, кампус. Впервые вокруг Татура было столько людей. Разных людей - молодые, старые, мужчины, женщины, белые, цветные. Всё разнообразие человеческих рас, возрастов, характеров. Всё, о чём он знал только теоретически. Татура, не смотря на все возможности его памяти и восприятия, оглушила, ослепила настоящая, реальная человеческая жизнь. Он - готовый, подготовленный, как им с Отцом казалось, ко всему - растерялся. Но постепенно - очень уж дружны были парни в его баскетбольной команде ( Татур специально выбрал коллективную, незнакомую для себя игру), и девушки были веселыми и милыми - он научился воспринимать всё в правильной пропорции, оценивать поступки и слова в соответствии с обстоятельствами.
   Короче, как говорила одна, явно симпатизировавшая ему девушка - вопрос взаимоотношения полов Татур освоит значительно позже - он превратился из запуганного медведя в довольно приличного парня. По окончанию третьего курса университет выделил Татуру стипендию. Жаль было отпускать отличника и перспективного спортсмена. Татур никак не мог принять решение. С одной стороны - всё здесь, в этом небольшом городке, было привычно и знакомо.
   С точностью до секунды Татур смог бы предсказать, когда и кто из жителей городка или студентов кампуса куда отправится, что и как скажут при встрече, как отреагируют на шутку. "Это хорошо?" - не мог понять Татур.
   С другой стороны он чувствовал, что перерос и этот городок и свою комнату - у него теперь была не койка в комнате с соседом, а своя комната в общежитии. И ... много- много чего становилось ему мало и не интересно. Татур подумывал даже, не смотря на запрет, посоветоваться с Отцом. Осталось только взять билет.
   Начались каникулы - Татур волен ехать куда угодно. По трансляции он обычно смотрел только спортивные передачи, картинка была настолько реальной, что отличалась от действительности только отсутствием запаха и вкуса. Всё остальное - политика, в которой Татур совершенно не разбирался, развлекательные передачи, всякая культура - совершенно не волновали его. Менять каналы информации, многочисленные сайты, рассчитанные на разнообразные вкусы и предпочтения, можно было и с помощью голосовых команд, но Татуру нравилось делать это вручную. У него создавалось своеобразное ощущение "переворачивания страниц", как при чтении уже давно ставших раритетными книг и журналов. Вот и в этот вечер, передвигая новостные листы в поисках результатов игры своей любимой команды, Татур зацепился взглядом за знакомое лицо. Отец! Никогда ничего не было о нём в Трансляции. Но, может быть, он, Татур, просто не искал. И... всё же... о чём это... Татур не хотел и не мог поверить в то, о чём рассказывала бойкая ведущая, не мог слушать сухие фразы полицейского и пожарного комиссаров, не хотел ничего узнавать на лихорадочно мелькающих кадрах.
   На фоне ало-чёрного смерча из огня и дыма суетились люди, двигались механизмы. Кто-то тушил пожар, кто-то рассказывал об этом "трагическом - ничто не предвещало несчастья - случае". Какой-то " специалист" анализировал, как и от чего случился пожар, прогнозировал последствия. Все были чем-то заняты. Только Татур - единственный сын погибшего человека - самый совершенный саморазвивающийся, непревзойдённый робот - не в силах шевельнуться, приходя в ужас от эффекта присутствия, так все было на экране правдоподобно, и невозможности ничего предпринять, смотрел на то, как сбываются предсказания его Отца-создателя.
   Ещё несколько дней, пока не улеглась шумиха вокруг трагической гибели известного учёного и его лаборатории - никто из двадцати, находившихся в здании, включая уборщика и охранников, не выжил - просидел Татур перед экраном, педантично "листая страницы", вбирая в свою бездонную память мельчайшие крупицы информации.
   Потом, почти сутки, он пытался проанализировать и понять собранную информацию. Но...чего-то, явно, не хватало. Пазл не складывался. Скорее всего, самая важная часть информации, самые существенные факты утаены, закрыты шелухой всевозможных комментариев, домыслов, охов и ахов. Татур понял, что, сидя против экрана, ему никогда не узнать правды.
   Как и почему погиб его Отец. Хотя, почему? Татур, кажется, догадывается. Не зря же Отец сказал, что не повторил бы ошибки. И ошибка - он, Татур. Нет, не я - я считаю себя Личностью! - возмутился, защищая себя, Татур, а то, что Отец задумал и создал нечто невообразимое - робота, ничем не отличающегося от человека. Он показал Татуру его рентгеновские снимки, результаты всевозможных исследований и анализов, помогая осознать, что биологически он - такой же человек. Но более совершенный - возможности его тела, практически, безграничны. Так может быть, Отец обманул его, обманул всех? Он вовсе не робот - а человек. Человек с великолепным физическим развитием. Бывают же такие вундеркинды, которым всё удаётся! Не обманывай себя - ты знаешь, что специально не работаешь в полную силу - конец всем рекордам. И твои способности к наукам. И, кроме того, в эмоциональной сфере - чувства и всё такое - ты совершенно глух и слеп. Но бывают же и люди - "сухие", совсем не эмоциональные, лишённые представлений о морали, о том, что хорошо, что плохо. Ну, себя не обманешь - у него совсем другая "глухота" и "слепота". Татур не мог, так уж был устроен, обманывать самого себя. С гибелью Отца его жизнь должна была кардинально измениться. Теперь у него было две задачи: выяснить всё об убийстве Отца - Татур был уверен, что его убили, и спасти свою жизнь.
   Жизнь! Впервые Татур задумался о том, что если он так похож на человека, то так же уязвим и так же смертен...Возможно, и Отец не был в этом точно уверен, потому и не сказал...а, может быть, знал... Возможно ли самому это проверить? И как? До сих пор Татур не подвергался никакой физической опасности. Да, он разбивал в кровь колени, локти, даже однажды, упав неудачно, атакуя кольцо противника, сломал руку под грузом навалившихся на него игроков. И что из этого? - Татур полоснул себя лезвием по предплечью. Больно, из разреза сочится кровь. Лейкоциты кинулись обрабатывать рану. Он прищурился - так ему иногда удавалось перевести глаза в "режим микроскопа".
   Многие из заложенных в тебя функций робота могут постепенно исчезать - вытесняться, приобретаемыми человеческими качествами. Чем ближе ты будешь к человеку, тем меньше у тебя будет от робота. Предупреждал его Отец.
   Татур чувствует боль и почти не может настроить микроскоп глаз. Вот так. Неутешительно. Он заклеил порез.
  
   В университете Татур сказал, что решил временно прервать учёбу - у него материальные проблемы. И, сколько его и не уговаривали, обещая помощь, остаться, попросил только помочь устроиться в полицию. Изнутри будет проще разобраться, что и как случилось с Отцом - решил Татур.
   Конечно, он получил блестящие рекомендации. И это, вместе с высокими балами аттестата, открыло перед ним двери Высшей полицейской академии. Татур не собирался начинать свой путь в полиции с низших ступеней карьерной лестницы. Кое-чему от людей он, всё-таки, научился.
  
   Не оборачиваясь, Татур почувствовал, что она здесь, в прихожей. Он всегда чувствовал, когда кто-то появлялся за спиной. "Глаза на затылке", " шестое чувство" - восхищались сослуживцы. Сколько раз это спасало ему, и не только ему, жизнь. Но с ней всё было совсем иначе, совсем по-другому.
   Лёгкое, едва ощутимое облачко нежности, благоуханной летней поляны готово вот-вот настичь его, лишить сил, решимости. Татур чуть не заскрежетал зубами, чуть не заплакал, резко обернувшись к женщине. Он знал, что не имеет права дать ей заговорить, что не может позволить ей поцеловать себя... Но... Ничего из того, что он запрещал себе с ней ... не имело значения. И они поговорили. Легко, по-утреннему. И Татур припал к её, раскрывшимся навстречу его, губам. "Это невозможно! Невозможно!" Отчаянно бухало его почти совсем-совсем человеческое сердце...
   И, хотя ему не удалось ни уйти, попросту - сбежать, пока она спала, ни объясниться с ней, чего он, не отдавая себе в этом отчёт, боялся, Татур знал точно - он последний раз едет в офис.
  
   Полицейская академия. Если бы тогда, в то время он знал, что такое страх, умел бояться, то... неизвестно, как бы всё обернулось. Взрослые дядьки, прошедшие школу улиц, тюрем, погонь, перестрелок, участвовавшие в подавлении бунтов и восстаний - с ними не пошутишь. Татуру приходилось постоянно думать о том, что именно из своих возможностей он может "показать". Ни его физические, ни интеллектуальные способности не должны были вызвать никакого, даже малейшего, подозрения. Татур пришёл сюда чтобы учиться. Учиться, как все. Возможно, в чём-то немного хуже, ведь он - самый молодой на курсе, в чём-то - немного лучше, ведь он молодой, прямо из университета.
   Была и ещё одна трудность - даже, опасность. В университете Татуру удавалось избегать романтических отношений с девушками. Удавалось вовремя, под благовидным предлогом, уклоняться от того, что с таким воодушевлением и подробностями обсуждалось в любую минуту, в любом месте молодыми пылкими студентами. Того, что для самого Татура было странным, непонятным и немного.... мягко говоря, неопрятным.
   В Академии всё было очень и очень по-другому. Взрослые мужики говорили мало, зато делали... Парнишка - так они окрестили Татура - должен был пройти под их руководством "школу джентльмена". И возможности отказаться или как-то выкрутиться у Татура не было никакой. Его совершенно не интересовала, да и не могла интересовать -он был уверен - эта сторона человеческой жизни. Татур полагал занятие этим совершенно бессмысленным и не мог понять, почему именно это, какими бы словами, причинами и прочим не прикрывалось, являлось основной мотивацией и конечной целью всех поступков людей. Но выбор, как будто он и вправду был человеком, оставался за ним. Или он уходит из Академии - "старики", они бы не поняли и не приняли его отказ, или... Татур был уверен, в случае, если он откажется участвовать в одной из вечеринок, его так или иначе выживут, заставят уйти. Даже ему в одиночку не справится с опытными, тренированными, "злыми" ветеранами.
   Но, даже, предположим, ему удастся закончить Академию. И что? Назначение самое ужасное. А там - уже дело техники с ним расправиться. Уйти... А куда? Зачем? Что, собственно, он может? Он может быть телохранителем. Отличным исполнителем. Это, при условии, что кто-то, а в ситуации, когда он восстановит против себя всех стариков, кто рискнёт дать ему рекомендацию. Но это лишит Татура возможности приблизиться к цели. Так ему никогда не узнать, что и почему случилось с Отцом.
   Нет, придётся, видимо, рискнуть. Татур не знал заложены ли в нём эти, на его взгляд совершенно лишние и, даже, пугающие его, возможности. Что бы проверить - стоило рискнуть. Старики устроили вечеринку. Они не могли допустить, что бы парнишка остался - этого только не хватало - девственником. Понять-то это, они, видавшие всякое, поняли сразу. Для Татура выбрали самую опытную и "горячую" девочку. Да и посулили ей приличный бонус - только выучи парнишку.
   Приказав себе выучиться и этому, так, как он учился борьбе или изучал теорию игр, Татур исполнял всё, что приказывала ему требовательная "учительница", про себя кляня предусмотрительность Отца и благодаря его за то, что сам он увидел свет совершенно другим способом. Когда Татур весь красный, возбуждённый и дрожащий - он и сам не ожидал такой реакции своего тела - вышел от "учительницы", старики встретили его одобрительными похабными выкриками, свистом и улюлюканьем.
   Татур был героем этого вечера. И по этому поводу следовало выпить! И не просто выпить - надраться!!!! Татур вовремя сообразил после первой стопки притвориться смертельно пьяным. (Он не знал, как действует алкоголь в больших дозах на его организм - небольшие количества он умел нейтрализовать - и боялся экспериментировать). В его состоянии это было объяснимо.
   На следующий день никто из участников этой, ставшей знаменитой, вечеринки не явился на занятия. Но всегда строгое, нетерпимое к пьянкам и прочим нарушениям, руководство академии закрыло на это глаза. Причина была сверх уважительная! Что они - не мужики, не понимают!
   После этой вечеринки - ещё одно подтверждение необъяснимой странности человеческой физиологии, сознания и поведения, жизнь Татура стала абсолютно спокойной и комфортной. Правда, он предусмотрительно договорился со своей первой "учительницей" - раз в неделю, как и остальные, Татур проводил у неё определённое время, оплачивая этот час по тройному тарифу.
   Конечно, ни о каком продолжении "образования" речи не шло и не могло идти - Татуру за глаза хватило того, первого, раза. Они просто разговаривали. Очень многое о людях, их характерах, привычках, тёмных сторонах их сущности узнал Татур от этой, казавшейся недалёкой, но такой наблюдательной и точной в своих оценках, красотки. Специальность обязывает. - Говорила она. Захочешь выжить - начнёшь думать.
   Можно сказать, она стала первым и единственным другом Татура. И ни разу за всё время их знакомства не выдала, не предала его.
   Татур окончил академию. Но это нисколько не приблизило его к цели. Он надеялся, что сможет что-то придумать. За время учёбы, проходя многочисленные стажировки и учебные практики Татур не раз участвовал во всякого рода операциях . Зачастую, с применением оружия. Он полнее узнал и стал лучше понимать то, что люди называли "жизнь". Теперь Татур не пролистывал политические новости, а уголовная хроника - она сама приходила в их аудитории.
  
   В аскетическом кабинете Татура царил идеальный порядок. Стол, кресло, огромный, почти на всю стену, экран. На столе - всплывающая клавиатура. Считалось, что "звуковую коммуникацию" легче отследить. Татур мог бы поспорить, но...
   Никто не должен знать, что и, собственно, архива, как положено офицеру его звания, у него нет. Всё, что необходимо, вернее - всё, что с ним произошло с первого мгновения "осознания", умещается в его необыкновенной памяти. Каков её резерв и как можно вывести из строя этот, один из многих, подарок Отца, Татур не знал. И никогда не рисковал - строжайшим образом следовал всем инструкциям экипировки и поведения, отправляясь на любые задания.
   Сегодня он должен всё решить. Окончательно. Интуиция - скорее всего, совокупность знаний, которыми он обладает, и умение быстро ориентироваться и мгновенно принимать нестандартные решения - никогда ещё не подводила Татура.
   То, что творилось в мире, то, что вызревало, готовое вот-вот взорваться, в недрах того учереждения, к которому он принадлежал и честно служил, отдав столько времени и сил... ... Он просто не знал, как это понять, как объяснить этот невозможный, преступный симбиоз. Конечно, он не должен - роботам это несвойственно - думать. Но Отец заложил в него возможность саморазвития и самосовершенствования... Татур усмехнулся - вот я и до самосовершенствовался. Даже чувство юмора, какое-никакое - само развилось... Ему, почему-то стало весело, в самое неподходящее время. Точно так же, как в самое неподходящее время, встретил её.
   Воспоминание, принёсшее запахи, звуки, краски - так всегда, когда думаешь о ней - прекрасное, нежное напоминание. Но не только нежность и радость принесла она в жизнь Татура. Незнакомые ему доселе чувства - ответственность и страх за другого человека, за любимую - заставляли Татура вновь всё обдумать, ещё раз, шаг за шагом, взвесить свои дальнейшие действия. Да, надо уходить. Тем более... Он, всё-таки, узнал как погиб Отец. К горечи неприятия происходящего добавился страх за жизнь. Ведь их судьбы теперь связвны и рисковать её жизнью он не может, не имеет права.
   Он должен уйти. Инсценировать несчастный случай совсем не сложно.
  
   Выбирать место прохождения службы после окончания Академии не полагалось. И уйти, недовольно хлопнув дверью, никто не мог. При зачислении все давали подписку о безусловном повиновении и соблюдении режима секретности, и не соблюдение любого из пунктов могло стоить жизни. Так что, где служить и сколько решало высшее руководство. Они, единицы, благополучно закончившие Академию, считались достоянием государства. А свои ресурсы государство ценило.
   Ценило! - Разве так ценят? Удивлялся Татур, возвращаясь из одной переделки и тут же попадая в следующую, ещё более опасную. Жаль, что он не мог встретиться с кем- нибудь из тех, кто, как и он, после окончания Академии, попал в эту категорию - "достояние". Неужели и они выполняют эти невозможные, кровавые задания?
   Татур нашёл и пригласил для начала просто выпить одного из своих соучеников. И того убили на глазах у Татура, когда он входил в бар, где была назначена встреча. Но не зря же Отец наделил Татура таким интеллектом - и ему удалось понять как, не вызывая ничьих подозрений и никому не навредив узнать судьбу каждого из своих бывших соучеников.
   Он смог проникнуть в главный компьютер учреждения, не оставив следов. То, что он узнал и понял, проанализировав цифры всевозможных отчётов, выводов комиссий и рекомендаций, не то что бы напугало - тогда Татур не знал что это такое страх, но насторожило и, да, расстроило его. Он был одним из немногих, точнее, существовал ещё один везунчик, который остался в живых после выполнения всех этих, зачастую провальных, заданий. Того - второго хотя бы пару раз серьёзно ранили. Он же - Татур, умудрился за все время службы не получить ни одной царапины!
   Будь на месте начальства он сам, то обязательно обратил бы на это внимание и начал разбираться. Но он не может позволить предполагаемому кому-то вмешаться в его жизнь. Значит, следующее задание Татур обязан провалить. Сделать это оказалось не так просто. Готовой схемы, как "достойно" провалить задание у Татура не было. И он долго корпел над планом провала, просчитывая все возможные варианты, выверяя и перепроверяя каждую мелочь, взвешивая каждый свой шаг. Ведь от того насколько "чисто" всё будет выполнено, не вызвав ни у кого ни малейшего подозрения, в очередной раз зависела его жизнь.
   И Татуру удалось с блеском провалить задание, получив за это высокую оценку при "разборе полётов". И первый раз за время его службы начальство задумалось над тем, что неплохо бы такого опытного работника перевести на "кабинетную" должность. А в скором времени, когда Татур навёл порядок во вверенном ему подразделении, разрешили, наконец, долгосрочный отпуск.
   Наконец, Татур мог позволить себе уехать куда-то далеко-далеко. Отдохнуть от людей и вездесущей информации, не быть постоянно на связи. Туда, где он сможет побыть самим собой.
   Обычно свои непродолжительные отпуска - ни разу более недели - Татур проводил в окрестностях своего родного города. Города, в котором были дом и лаборатория Отца, где, в своё время жили, погибшие в авиакатастрофе муж и жена, ставшие по легенде родителями Татура. Здесь много лет велись раскопки. А у Татура было, довольно странное для полицейского, увлечение - археология.
   Он стремился быть как можно ближе, не вызывая ничьих подозрений, к тому месту, где смог бы, всё-таки понять что произошло с Отцом. Ведь даже в секретных документах, доступ к которым он получил официально и, пользуясь своими тайными возможностями, изучил досконально, не было даже намёка на информацию о событиях уже двадцатилетней давности. Татуру был нужен только предлог, который позволил бы ему начать официальное расследование.
   А вот этот, совершенно неожиданный, большой отпуск - у него был целый месяц свободы! - Татур решил провести в совершенно другом месте. Он поедет на большие раскопки в далёкую страну. Никто не удивился, ни его многочисленные приятели, ни начальство - все уже успели привыкнуть к его эксцентричному увлечению. И Татур уехал.
   Конечно, те, кто в конторе отвечал за передвижения сотрудников и Татура, в частности, с удовлетворением отметили, что он благополучно прибыл на место и проводит отпуск в соответствии с заявленной программой. Сам же сотрудник, о безупречной репутации и пунктуальности которого ходили легенды, был так далеко... Можно сказать, на другом конце света от указанного в рапорте места.
   Ещё тогда, когда Татур готовился провалить задание, основной проблемой, основным препятствием, к осуществлению его плана был постоянный негласный контроль системы за своими сотрудниками. В любой момент времени было известно, где находится каждый из них. Это относилось даже к высшему руководству. Татур выяснил, почему и как это возможно, на удивление просто проникнув в один из самых секретных разделов устава Системы.
   Всем, когда-либо, по какой-либо причине подписавшим контакт с Системой, делалась "прививка". Татуру и его товарищам такую прививку сделали по окончании Академии. Сам факт прививки не мог вызвать ни подозрений, ни непонимания - организация заботится о здоровье своих сотрудников. Но эта прививка, её делали вместе с другими, профилактическими от множества заразных болезней, с которыми по роду работы могли столкнуться сотрудники - была совершенно особенной.
   Она содержала определённым образом помеченный самовоспроизводящийся индивидуальный "элемент". Единожды введённый в кровь сотрудника, элемент воспроизводился в течении всей его жизни и постоянно посылал сигнал-опознаватель. Специальное устройство в картотеке Системы - картотека состояла из индивидуальных, настроенных именно на такие элементы, приёмников - ловила этот сигнал и фиксировала местоположение его носителя (сотрудника), где бы тот ни находился.
   Человек, придумавший это, был гением - не мог не признать Татур. Ведь сотрудникам Системы не выдавали ни специальным образом помеченные документы, ничего подозрительного не было ни в их одежде, ни на теле. Те датчики, устройства, по которым можно было отслеживать, а, так же, опознать сотрудников других полицейских служб и военных всех рангов и родов войск, у них - сотрудников Системы отсутствовали. Придумавший это - гений, в который раз восхитился Татур, в результате сложнейших анализов, найдя, наконец, в своей крови тот самый элемент. Но ему-то необходимо придумать, как защитить себя от этого гениального способа слежки, как стать, по своему желанию, невидимым для Системы. Но, при этом, не вызывать подозрений. Вернее - паники.
   После введения обязательных "прививок" сотрудники никогда не исчезали бесследно. И почти всё время, ушедшее на подготовку к провальному заданию, Татур посвятил решению именно этой проблемы. Если бы не ограничения жёсткими временными рамками выполнения задания, он, вероятно, нашёл бы более изящное решение. Но и то, что Татуру удалось придумать, вполне удовлетворяло его и позволило с блеском осуществить всё намеченное.
   Вот и в этот раз, прибыв в пункт, который он указал в рапорте, Татур оставил в личном контейнере пробу своей крови с индивидуальным, принадлежащим только ему, элементом. Небольшой по размеру контейнер был сконструирован таким образом, что если его обнаружат до того, как Татур за ним вернётся, он самоликвидируется, унеся с собой как минимум несколько человек, опознать которых будет совершенно невозможно. Это Татур проверил, пожертвовав несколькими, на его взгляд, совершенно бесполезными, несколько раз перевербованными, тройными агентами. Сам же элемент в своей крови Татур научился подавлять - умел же он перестраивать формулу крови в случае потребления алкоголя - на нужное ему время.
   Когда в далёкий от цивилизации заповедник пришёл молодой мужчина, никто не стал интересоваться ни кто он, ни откуда. Если человек сюда добрался, значит - Добро пожаловать. Впервые за долгое время Татур почувствовал себя на свободе и в безопасности. Ему удалось уйти от вездесущего, не позволяющего быть самим собой контроля. Эти три недели он сможет пожить и прожить так, как ему заблагорассудится.
   А как бы он хотел жить - само усовершенствовавший себя робот? Этот, такой, казалось бы, простой вопрос, поставил Татура в тупик. Он попытался вспомнить, как жил, что чувствовал до того, как поступил в университет, до того, как погиб Отец.
  
   Но, факты, мельчайшие материальные подробности помнились прекрасно, а вот чувства, желания. Да и были ли они у Татура пока не погиб Отец! Скорее всего - нет. Гибель Отца явилась своеобразным, пусть и трагическим, катализатором, заставившим Татура начать думать и чувствовать. Отец не только дал ему совершенное тело - он помог стать разумным. И весь свой разум Татур употребит на то, что бы узнать правду о гибели Отца и отомстить. Это - его долг. И Татур, кажется, понял, как он это сделает. Вот это - его первое и главное желание. Всё остальное, если придумается, - потом. А пока - не стоит торопиться. Он даст себе время спокойно, без оглядки пожить, отдохнуть в этом глухом месте.
   Ранним утром, задолго до восхода солнца - не от кого было скрывать, что он не спит по ночам - Татур вышел из предоставленной Управлением Заповедника избушки. Тёмная, Татур слышал её низкий, на грани возможного шум, стена леса манила его. Не раздумывая, Татур вошёл под высокие, тяжёлые, даже не выбравшиеся при его приближении из своих видений, ветви. Было сумрачно, сыро, под ногами потрескивала опавшая хвоя, сухие, хрупкие ветви. Чем дальше он шёл, осторожно пробираясь сквозь густо растущие деревья, тем просторнее, светлее становился лес. Он с осторожностью вдыхал незнакомые запахи, чутко прислушивался к всевозможным шорохам, трескам, различал - видеть в темноте тоже было одним из его умений - очертания деревьев и кустов, ловил быстрые опасливо осторожные движения обитателей леса. Первый раз в жизни в лесу, один и на душе ... как-то... тревожно и ... весело.
   Татур вышел налегке - полотняные брюки и рубаха. Но и эта одежда стесняла его. Хотелось полностью освободить как будто "арестованное" тело. И когда впереди, Татур давно уже предчувствовал - по каким-то еле уловимым намёкам ощутил близость воды -он, на ходу срывая с себя одежду, прыгнул! Прыгнул, не сомневаясь и не раздумывая - под высоким тёмным берегом - её не было видно сверху - оказалась река.
   Ледяная вода бритвой прошлась по телу, сняв всю накопившуюся усталость, грязь общения, страхи неуверенности. Перехватило дыхание, гулко, колоколом ударило сердце. Татур вынырнул, и, выдохнув, вытолкнув из лёгких полный миазмов городской жизни воздух, поплыл. Он плыл долго. То мощными гребками преодолевая, подстраивая под себя ритм течения реки, то полностью расслабившись, отдыхая, покачиваясь и скользя, отдавшись могучему потоку.
   Убаюканный течением и мерным плеском воды, Татур задремал. И, когда течение плавно подтолкнуло его на покрытую шелковистым золотым песком отмель, он изумлённо открыл глаза. Неужели! Первый раз в жизни он уснул! Непередаваемое состояние! Наверное - жаль, что невозможно проверить, как-то сравнить - такое было с ним тогда, давным-давно, или нет, до того, как он научился думать.
   Солнце ещё не поднялось высоко и его, косо скользящие, лучи подсвечивали сзади склонившуюся к нему женщину. Татур зажмурился и быстро снова открыл глаза. Показавшееся ему совершенно тёмным, по контрасту с солнечным светом, лицо женщины оказалось светлым, милым, с прелестными ямочками на щеках и беспокойством в светлых - в них словно опрокинулось небо - глазах.
   - Ох, Вы в порядке.
   Она сняла руку с его груди, видимо, хотела делать искусственное дыхание, и засмущалась.
   И Татур, мгновенно вспомнил, что совершенно голый и, резко поднявшись, при этом они с женщиной чуть не стукнулись лбами, попытался усесться так, что бы прикрыть наготу.
   Поднеся руку ко лбу и наблюдая за его суетливыми телодвижениями, женщина сначала лишь тихонечко пофыркивала, но, не выдержав, заразительно и звонко расхохоталась. Вслед за ней, преодолев всю неловкость своего положения - искренний смех женщины разрядил напряжение - сначала улыбнулся, а потом, не понимая почему делает это, расхохотался и Татур.
   С видимым усилием, заставив себя перестать смеяться, но, ещё полностью не восстановив дыхание, почти всхлипывая, женщина протянула Татуру тонкую, почти невесомую шаль и отвернулась. Не сразу сообразив, что с ней делать - происшедшее совершенно выбило его из колеи - Татур поднялся и кое-как, на нём шаль казалась маленькой тряпочкой, обернул её вокруг бёдер. Как будто наблюдала за ним и точно знала, когда можно - девушка обернулась и протянула Татуру руку:
   - Уолли.
   Всё ещё расстроенный - что это с ним происходит - Татур не сразу, неловко, почувствовав, какой он огромный и неуклюжий, подал свою:
   - Татур.
   И голос у него какой- то. Что случилось? Что случилось. Лихорадочно прыгали, перескакивали мысли - Никогда он не обращал внимания ни на свой внешний вид, ни на голос
   - Вас надо спасать? Вам плохо? Что с Вами случилось? - как через толщу воды доносился до Татура её голос.
   - Нет. Нет, спасибо. Всё в порядке.
   Наконец он смог посмотреть на неё. Посмотреть в лицо девушки. Татур не знал, видел ли он раньше такие лица, встречал ли таких женщин, как та, что стояла перед ним, серьёзно и внимательно всматриваясь в его лицо, озабоченным, но в нём слышались отзвуки недавнего смеха, голосом, спрашивая, как он себя чувствует. Он не мог ни сравнивать, ни судить. Произошло что-то такое ...
   Впервые в жизни Татур покраснел. Кровь мощными толчками стремительно зажигала его тело. Никогда с ним не происходило ничего подобного! Он - заболел! У него болело... болело всё внутри, болело. О! Сгорая от стыда, Татур поспешно отвернулся - тонкая шаль не могла скрыть того, что происходило с его телом.
   - Простите - только и смог пробормотать он.
   - Ну что Вы. - её голос и слова, скорее голос - Татур не понимал значения слов - успокаивал, поддерживал его.
   - Идёмте. Вам надо согреться. - услышал наконец, Татур.
   - Да, конечно. А это далеко? - он бы предпочёл вернуться в реку и доплыть до своей одежды. Он бы предпочёл никогда не встречаться с этой - как она сказала, её зовут? - Уолли.
   - Я бы вызвала помощь. Но, - девушка с сомнением посмотрела на красного, как рак Татура, - пока они доберутся, Вы окончательно замёрзнете. Да и мне - она повела плечами ...( На ней были простые, почти мальчиковые штанишки и белая маячка.
   - О! Если я буду так на неё реагировать! - Татур крепко потёр, покрывшееся испариной, лицо.
   - не очень комфортно. Не готовилась принимать участи в спасении утопающих, - шуткой Уолли попыталась снять, всё ещё витающую в воздухе, неловкость.
   - Да, Вы правы. Идёмте. Если я верну Вам шаль, вряд ли нас правильно поймут там, где Вы живёте. - Ответной шуткой Татур постарался показать ей, доказать себе, что он вполне адекватен и с чувством юмора у него всё в порядке.
  
   Но почему он, всё-таки, пошёл с ней. А не извинился, не вернулся, не уплыл....
   Они шли. Долго ли, Татур не понял - перед ним была ровная спина, тонкие лодыжки, стройные икры. Все остальные части её тела он принял для себя - табу. Хватит и лодыжек, и выбившегося из высоко поднятых, туго закрученных волос, завитка на грациозной шее. Уолли шла впереди, выискивая дорогу полегче для его босых ног. С затопившей его неожиданной нежностью, с благодарностью понял Татур. Стало легче, когда они вышли на выложенную весёлыми кирпичиками дорожку. Можно было идти рядом, смотря прямо перед собой, не опасаясь наткнуться взглядом, на что-нибудь "запретное".
   Шли они молча, быстро. Татур про себя удивился тому темпу, который задала Уолли. Немногие из его тренированных сотрудников-мужчин могли так ходить. Но вот, кажется, они и пришли. Кончившись пёстрой мозаикой из оранжевых, красных, лазурных, жёлтых, зелёных, фиолетовых кирпичиков, дорожка остановилась. Уолли развела плотно переплетённые ветви терновника.
   - Прошу Вас.
   За оградой показалось как будто теплее и ... защищённее. Татур уже и не пытался анализировать свои ощущения. По мягкой, будто шёлковый ковёр, траве он дошёл вслед за Уолли до покрытого домоткаными половичками крылечка, чуть пригнувшись, вошёл в большую комнату.
   - Добро пожаловать, Гость. - навстречу Татуру вышел почти такой же большой, как и он сам, мужчина.
   - Папа, это - Татур. Он почти утонул.
   - Это - Бит. Мой отец. - Представила их друг другу Уолли.
   Они обменялись рукопожатиями. С мужчинами мне проще - с облегчением подумал Татур.
   - Пошли, найду для тебя одежду.
   Они с Битом сразу и безоговорочно стали "на ты". Рабочие брюки и рубашка худощавого Бита с трудом налезли на мощную фигуру Татура.
   - Доберусь до дома и верну.
   - Не проблема.
   Бит собирался что-то сказать или спросить о чём-то, но их позвала Уолли.
   - К столу. Садитесь.
   Отдельно пригласила она Татура. Он начал было отказываться.
   - Я не завтракал, - тоном, не допускающим возражений, сказал Бит, - поедим, и я тебя отвезу.
   Ели они молча. Татур чувствовал себя всё более и более неловко. Уолли накинула на плечи возвращённую им шаль - и он даже зажмурился, запрещая себе "видеть" то, о чём подумал. Бит и Уолли, каждый по одним им известным причинам, тоже молчали. Наконец, эта пытка завтраком кончилась.
   - Спасибо за всё - поблагодарил Татур Уолли и вслед за Битом зашагал обратно к реке. Теперь на Татуре были какие-то древние, ничего более подходящего на его ногу не нашлось, лапти. И идти он мог рядом с Битом.
   А всего несколько часов назад он шёл за Уолли. Нельзя об этом думать - Татур не узнавал себя - ведь рядом её отец.
   - Ты хоть помнишь, где свалился в воду? - спросил Бит, когда они подошли к привязанной под раскидистым деревом лодке.
   - Я не упал. Прыгнул. Плыл. И, наверное, слишком устал. Помню я.
   - Тогда - порядок, - Бит достал уложенные под сидениями вёсла, вставил в уключины, - грести умеешь?
   - Умею, - явно погорячился с ответом Татур. Первые несколько гребков у них не получились.
   - Держи темп, - скомандовал Бит, - я буду считать.
   Под ровный счёт Бита - Татур быстро, хоть и ни разу не сидел на вёслах, уловил технику гребли. Они доплыли до того обрыва, с которого он спрыгнул в реку.
   - Это ты отсюда? И плыл против течения? - Бит с явным уважением посмотрел на Татура, - сам наверх заберёшься? - приняв и оценив молчаливый кивок Татура, спросил Бит, высаживая его на мелководье.
   - Да, спасибо.
   - Ладони проверь. - На прощанье посоветовал Бит.
   Цепляясь до крови стёртыми пальцами и отталкиваясь босыми ступнями - промокшие лапти развалились, как только он вылез из воды - Татур поднялся на обрыв. Внизу и довольно уже далеко, борется с течением лодка Бита, вокруг валяется разбросанная - неужели это было сегодня на рассвете? - одежда, саднят и кровоточат стёртые "до мяса" ладони, болят ноги, болит всё тело, болит что-то внутри.
   Возможно, это то, что люди называют душа.
   Но надо всем, через всё, ни с чем не соизмеримая, никак не объяснимая, заставляющая его беспричинно улыбаться, почти хохотать - радость. Не переодеваясь, он только с трудом влез в мягкие мокасины, Татур вернулся в свою хижину.
   Сегодня он уже ничего не сможет сделать. Он даже думать не может ни о чём. Завтра. Он быстро восстанавливается и завтра будет, как новенький. Надо было бы ещё, что- то сделать, о чём-то подумать, но... он так... устал. Устал?!!! Что-то невозможное происходит с ним.
   Додумать Татур не успел, крепкий сон - первый раз в жизни он уснул!!! - сморил его. Что снилось ему в эти почти двенадцать часов его первого в жизни сна? Что-то хорошее, очень хорошее. Но что? Этого он вспомнить никак не мог. А вот руки за это время зажили, настроение было, по-глупому, радостно- весёлым, а в голове - пустота.
   Нет, в голове была Уолли. И соображения о том, как побыстрее вернуть её отцу одежду. Конечно, он волновался только о том, как вернуть одежду Биту. О чём же ещё!
  
   В конторе Заповедника выяснилось, что свободной лодки у них нет. Вообще, нет лодок! Ни за какие деньги. Татуру посоветовали, если уж так нужно, отправиться в соседний город и поискать там. Благо машина из Заповедника ещё не ушла.
   Попросив парнишку, ехавшего за почтой, дождаться его на обратном пути, Татур отправился по магазинам. В небольшом городке не оказалось специализированного магазина, и ему подсказали обратиться на лодочную станцию - может быть, там он найдёт что-нибудь подходящее. На лодочной станции продать лодку отказались - их было всего три! Но согласились сдать одну на ... на целый день.
   Согласился служитель, увидев выложенные Татуром перед ним деньги. План менялся мгновенно. Возвращаться в Заповедник Татур не будет. Просто купит новую одежду для Бита. И для Уолли... Он должен что-то купить для Уолли. Его знакомые всегда ходили к девушкам с каким-то подарком. Татур расплатился с водителем - тот уже отправил и забрал почту и ждал только его - сказал, что назад в Заповедник вернётся один.
   Купил подходящую одежду для Бита. Но никак не мог придумать, что же купить для Уолли. Вино с конфетами, с чем, как он знал, обычно ходили к девушкам, совсем не подходило Уолли. Это совсем не то, что Татур хотел бы подарить ей. Он ещё раз обошёл, сколько их было - три магазина, городка. Дарили ещё духи. Татур чуть не задохнулся от этих запахов. Нет. Не то. Татур выскочил из магазина - неужели так ничего и не найдётся...
   На скамейке у входа, когда она появилась? - её точно не было, когда он подошёл к магазину, сидела старушка. Обыкновенная, чистенькая, какая-то "книжная", показательная старушка и вязала. Возле неё были разложены, наверное, на продажу, носки, варежки. Кто у неё купит это летом? Из любопытства Татур подошёл поближе. Белые, немыслимой снежной белизны рукавички. Снизу, там, где варежка обнимает руку, вывязан узор _- мозаика из оранжевых, красных, лазурных, жёлтых, зелёных, фиолетовых петелек. У Татура перехватило дыхание.
   За эти рукавички он заплатил бы любую цену. Необыкновенно гордый собой - ничего более важного, удачного в своей жизни он не делал - Татур собрался положить подарок в незаменимый в дороге офицерский планшет. Но ещё мгновение, подержав варежки в руках, вспомнил - он видел это, как наяву: Уолли набросила себе на плечи шаль, которую он только что снял со своего тела. С усилием заставив себя оторваться от воспоминаний, которые могли завести его неизвестно куда, он засунул рукавички себе за пазуху, где отчаянно колотилось, рвалось наружу его сердце.
   Грести, плыть на лодке к дому Уолли оказалось гораздо проще и быстрее. Течение, сама река несли Татура к той самой, замечательной отмели. Он не рассчитал и лодка, с размаху, подняв веер брызг из воды и песка, врезалась в берег. Под раскидистым деревом рядом со спокойно покачивающейся в стоячей воде, лодкой Бита нашлось место и для лодки Татура.
   Хотя тогда, сутки назад - неужели прошёл лишь день, а для него - казалось вечность - Татур и не обращал внимания на дорогу, по которой, как зачарованный, шёл за Уолли, сегодня он без труда нашёл выложенную кирпичиками тропинку, которая привела его к ограде из терновника. По дороге Татур вдруг вспомнил, - это "вдруг" для него, умевшего предусмотреть и спланировать всё на свете, само по себе являлось шоком - что на свидания с девушками приносили и цветы. Всякие, разные букеты. Но ему - откуда взять букет...
   К удивлению Татура - как он и их не заметил тогда, день назад - ограда была усыпана ярко красными цветами. Татур сорвал один из них, пребольно уколовшись об острый твёрдый шип. Не успел он, как следует рассмотреть и, даже слизнуть чуть солоноватую алую, так похожую цветом на сорванный им цветок, каплю, как заросли разошлись и Татур увидел Уолли.
   Её глаза что-то спросили. Ответить, произнести какие-то слова Татур не смог. Он лишь протянул Уолли цветок. Она осторожно, но, всё же, уколовшись, взяла его. И тоже слизнула алую, похожую на бутон, капельку крови, и тихонечко засмеявшись, обняла Татура. Он видел только тёмно русые, тяжёлые, неприбранные завитки её волос, вдыхал их аромат, чувствовал тепло её тела, её всю, прильнувшую к его, одеревеневшему, замершему в предчувствии чего-то, телу, и не мог ни двинуться, ни заговорить.
   - Тебя долго не было, - наконец, сказала Уолли - пойдём.
   И Татур - первый раз в жизни он почувствовал себя роботом - пошёл за ней. Всё так же, не разжимая объятий, они зашли в дом.
   Всё, что случилось потом Татур не смог никогда объяснить. Даже себе. Небеса разверзлись, земля ушла из-под ног. Он падал или летел, умер или воскрес. И что это было, и зачем, и как жить дальше. Или - такого не бывает никогда. Никогда с ним такого не было и не будет. Почему не будет! Татур с бережной нежностью гладил шелковистую кожу, целовал, почти пробовал на вкус, её ладное, отзывающееся на все его стремления, тело.
   И, наконец, - он уже ничего не боялся - посмотрел Уолли в лицо. Она улыбалась. Мягкие припухшие губы, чуть приоткрытые ему навстречу, милые ямочки и глаза. Распахнутые огромные глаза - в них радость смешалась с вопросом, любовь с болью. Татур должен был, это было жизненно, необходимо поцеловать эти глаза. Осторожно - откуда в нём эта трепетная, осторожная нежность - он поцеловал, не оставляя Уолли возможности бояться или сомневаться, эти милый глаза. И Уолли ответила ему. Её тело, её душа потянулись навстречу ему. Навстречу его любви, его, сжигающему всё лишнее, всё стоящее между ними, всепоглощающему, обжигающему душу и тело, желанию.
   Наверное, наступило утро. В низкое широкое окно вместе с ароматом какого-то цветущего дерева - вот его, густо покрытая цветами, ветка - пробиваются, щекоча и мешая спать, солнечные лучи. Татур окончательно проснулся. И понял, что это - не сон. Сначала он осознал, что спал, потом, что то, что могло только присниться, случилось наяву. На его предплечье лежала её голова, её рука покоилась на его груди. Было чуть неудобно и непривычно. Это было, с восторженным изумлением понял Татур. И это - будет.
   Первый раз в жизни Татур был уверен в чём-то нематериальном, неосязаемом. Он был уверен в том, что произошло. Уверен в том, что это будет. Уолли, как будто почувствовала, что Татур проснулся - её рука скользнула по его груди, пальцы запутались в волосах, дрогнувшие ресницы защекотали кожу предплечья. Он должен, решил Татур, иначе умрёт, что-то с этим сделать, с Уолли, с собой.
   И, всё-таки, им пришлось вспомнить, что существует ещё и остальной мир, и оставить постель, и позавтракать - или пообедать, и поговорить, кто помнит о чём. И Татур, наконец, отдал новые брюки и рубашку для Бита.
   - А где он? - Бита ведь не было в доме, когда он, когда они...
   - Отец не мог задержаться. У него дела - на миг погрустнев, объяснила Уолли.
   А потом Татур вытащил из-под вороха второпях сброшенной одежды и подарил Уолли рукавички.
   - О, Татур! - А ведь она хотела поговорить с ним, но... обняла и поцеловала. (Ох, нельзя, нельзя было это делать!) И совершенно потеряла голову.
   Обо всём забыл и Татур.
   Так прошла неделя, и им пришлось поговорить.
   У Татура была работа и обязательства. Он не стал подробно рассказывать, что и как. Да и Уолли не настаивала. У неё самой была какая-то, в меру запутанная, история - работа, семья, обстоятельства. Но главное - оба они были свободны и любили друг друга.
   - Мы разумные люди, - Татур чуть запнулся на слове "люди". Впервые он безоговорочно почувствовал себя человеком, - и сможем всё решить и устроить лучшим образом.
   - Да, возможно, - как-то не совсем уверенно, согласилась Уолли
   - Мне нравится твоё чувство юмора.
   Татур не понял, к чему относится это "возможно", но уточнить почему-то, постеснялся.
   - Не лови меня на слове, - лукаво улыбнулась Уолли, - всё у нас должно быть хорошо. Даже - прекрасно. Иначе невозможно. Ведь я тебя ждала. Всегда. Помни об этом.
  
   И быстро поцеловав, клюнув Татура в щёку, тихонечко хихикнула, будто вспомнила что-то приятное. Он поднялся было пойти за ней, но передумал - никогда не привыкнуть ему к этой манере Уолли - лёгкая, стремительная. С ней всё просто, всё - праздник. С такой женщиной невозможно, нельзя быть несчастным.
   Они договорились встретиться через две недели у Татура в городе. Уолли должна была привести в порядок свои дела, а Татур не хотел, что бы её видели с ним там, где он оставил контейнер. Он, вообще, не хотел, что бы кто-то, особенно из Системы знал о существовании Уолли.
   Конечно, это невозможно. Но чем позже узнают об Уолии и об их связи, тем лучше. Так думал Татур. Тогда ещё он не боялся. Он не знал, не понимал, что это такое - страх. Он просто считал, что Уолли - как будто он и не жил до неё, без неё - неотъемлемая, возможно, лучшая часть его существа. Настолько личное, настолько интимно - сакральное. Показать Уолли, выставить напоказ их отношения, их чувства - недопустимо, почти кощунство.
   Они разъехались. Татур вернулся, заплатил чуть не убившему его лодочнику сумасшедшую сумму за недельный прокат лодки, и оставшиеся несколько дней неприкаянно слонялся по Заповеднику. Он снова не спал. Не мог, не хотел - непонятно, что с ним случилось, что творилось. Не то чтобы Татур думал об Уолли каждую минуту, нет - каждый миг ему не хватало её рядом. Он должен был смотреть на неё, трогать, прислушиваться к тихому смеху, разгадывать смысл простых слов. Уолли была в его крови, в его теле. Она не была ночным призраком, иллюзией. Она должна была быть с ним. Не рядом - с ним, вместе.
   Наконец, прошли эти несколько дней. Если бы знать, Татур не стал бы так жёстко регламентировать свой отпуск. Но не мог же он предвидеть, что с ним случится чудо. И он, восстановив присутствие "элемента" в крови и уничтожив, ставший ненужным, контейнер, вернулся домой.
   В Службе, как обычно, было много всего - проблемы, проблемы большие, и помельче. И все - срочные, неотлагательные. Тем более, его так долго не было. Татур методично и решительно, так, как только он умел, начал разгребать, решать, участвовать. Он убивал и торопил время. Не было у него никогда никаких планов, тем более - планов на будущее. О нём Татур никогда не думал. Действовал по обстоятельствам, подчинив себя одной цели - разобраться с убийством Отца.
   Что это было именно убийство, а не несчастный случай, имея серьёзный опыт работы в Системе, Татур уже не сомневался. Но сейчас, в бессонные ночи, которые, как прежде он уже не мог посвящать работе, он думал об Уолли. О том, как она появится в его, теперь уже - их общем доме, понравится ли ей здесь, что она скажет, как посмотрит, что её развеселит, а что - обрадует. Татур хотел было устроить ремонт - что-то переделать в доме, но потом решил, что пусть уж Уолли сама - как захочет.
   Эти мысли, эти почти реальные воспоминания-видения сводили его с ума. Иногда Татур начинал думать, что всё, связанное с Уолии ему приснилось, пригрезилось. И в сиюминутном отчаянии от невозможности сейчас, немедленно увидеть Уолли, услышать её смех, заглянуть в лучащиеся ему - только ему глаза, вдохнуть её аромат, Татур жалел, что всё это - да, случилось, было с ним наяву.
   Он жалел, что так по-глупому договорился с Уолли - ждать становилось невозможно. И ругал себя, не мог понять, как всегда такой предусмотрительный, не взял адреса Уолли. Он ничего о ней не знает, не может вызвать её, попросить побыстрее приехать. А, может быть, и не надо, что бы Уолли приезжала - шептал где-то внутри Татура ещё один Татур. Тот, который боялся вновь встретиться с Уолли, опасался, что всё будет совсем не так, как представляется, не так, как было. Татур, который хотел, что бы прекрасные воспоминания остались с ним на всю жизнь и боялся будущего.
   Но Уолли приехала. Именно в тот день и в тот час, о которых они договаривались, около его дома остановилось кремовое такси и женщина с небольшим дорожным саквояжем, как будто она делала это каждый день, распахнула незапертую дверь дома Татура.
   Это было она - Уолли. Но, такая ... "другая".... В шляпке-таблетке, стильном плаще, на высоких звонких каблуках. Татур вряд ли обратил бы внимание на такую женщину, а уж подойти, познакомиться - никогда. В замешательстве, он, так долго, страстно мечтавший о том, что бы заключить Уолли в объятья, отступил назад. Как бы всё обернулось если бы?... Но это была Уолли. Его Уолли. Выпустив из рук саквояж, она, по милой своей привычке, подбежала к Татуру, взяла за руку, заглянула в глаза и... рассмеялась.
   - Ты испугался? Испугался меня? Ну конечно, в этих одежках выгляжу уродкой. Но нельзя же ходить по улицам так,- Уолли хитренько подмигнула - как ты любишь.
   Все волнения, страхи, сомнения исчезли. Их просто не было. Пока Уолли говорила Татур всё ближе, всё сильнее обнимал её, помогая избавиться от плаща, съехавшей на бок шляпки.
   -Тебя так долго не было. - Только и смог сказать Татур, вспомнив, и только сейчас поняв тогдашние слова Уолли.
   - Но теперь я - навсегда, - Уолли выскользнула из его объятий, - подожди, у меня подарок. Она подняла, казавшийся лёгким, саквояж.
   - Это все твои вещи?
   - Ах, да, - легкомысленно махнула рукой Уолли, - самое необходимое. А это - тебе.
  
   На тонкой, как будто выкованной из света и воздуха цепочке - ягода шиповника. Прохладная и гладкая, она легла на ладонь Татура. Он не любил, почитал их лишними, опасными все и всяческие сувениры, подарки на память, обереги и прочее. Всё, что могло как-то вмешаться в его жизнь. Хватит элемента в крови. Но этот подарок Татур принял как символ, как тайное, только их с Уолли, сакральное понимание их чувств, отношений.
   - Ты понял правильно, - сказали Татуру глаза, улыбка Уолли, прикосновение её прохладной, но передающей весь жар её души, ладони.
  
   Уолли не собиралась сидеть дома.
   - Я никогда не жила в таком большом городе, но уверена, что найду и здесь занятие себе по душе.- Этими словами закончила она свой, довольно скупой, рассказ о себе и своей семье.
   - Я вовсе не хочу, что бы ты работала, - запротестовал Татур - зарабатываю я очень и очень хорошо. Нам с тобой хватит на что угодно.
   Он радовался, что сразу, по получении новой должности, купил эту шикарную квартиру в одном из лучших, тихих пригородов. Сделал это Татур из соображений престижа, осознанного желания ничем не выделяться из массы своих высокопоставленных коллег, и, конечно, желания максимальной безопасности. Пройдя жизнь в общежитиях, густо заселённых, как соты, домах, он хотел и мог позволить себе это. И теперь Татуру доставляло огромное удовольствие наблюдать, как Уолии осторожно знакомится с его, практически пустой, квартирой.
   - Мне нравится здесь, - наконец сказала Уолли, - квартира похожа на тебя. Такая же большая, молчаливая, не за что, вроде бы, зацепиться, но надёжная и тёплая, как твои объятья.
   - Значит, мы здесь остаёмся. - Смутившись от слов Уолли, подвёл итог Татур.
   - Думаю, что да. Мне понравится быть с тобой здесь.
   Всё, что делала Уолли, было правильно и прекрасно.
  
   Она нашла себе работу - полдня помогала воспитательнице в небольшом детском саду по соседству; оставшееся время придумывала оформление к разнообразным рекламным буклетам питания и одежды для детей. При этом Уолли успевала и за домом следить и готовить. И всё это - легко, радостно, с хитрющей улыбкой в уголках, приподнятых вверх - как у кошки, как-то подумал Татур - губ, в прищуре озорных глаз, в милых ямочках на идеальных - для Татура вся Уолли была идеальна - щеках.
   Первый раз в жизни Татур ел по-настоящему вкусную домашнюю еду, жил в настоящем семейном доме. Почувствовал, что такое дом, семья. Незаметно и непонятно даже для себя, как это произошло, Татур изменился. Не внешне - он очень следил за внешними составляющими. От одежды, походки, до выражения глаз - всё должно было остаться таким, каким было до Уолли. Главное, что познал Татур - это, что такое страх.
   Страх - это навредить, принести хоть какое-то неудобство Уолли. Он боялся за Уолли. Пока не знал почему, чего, но боялся. Постоянная тревога стала неизменным спутником Татура. Изменилась даже его хвалёная интуиция - знания плюс анализ. Теперь он принимал решения, основываясь на неуловимо других, отличных от прежних, критериях. Он действовал всё более и более неосторожно.
   Общая картина происходящего, и не только в этой, его стране, вызывала у него возмущение и протест. Обладая информацией и неограниченными, как личными, так и предоставляемыми должностью, возможностями, Татур не только не исполнял свой долг, участвуя в подавлении, обречённых на поражение выступлений и бунтов доведённых до отчаяния производителей. Тех, на чьём труде и убогой жизни строились и держались благосостояние и полная удовольствий жизнь владетелей, присягу на службу и охрану которых, когда-то давал Татур.
   В это странное - счастливое и трудное для себя время, именно там, где меньше всего он ожидал этого - от одного из предводителей очередного кроваво подавленного бунта, он услышал то, что перевернуло, заставило изменить планы на жизнь. Татур тайно и достаточно действенно помог этому человеку - тому удалось скрыться, уехать из страны. От него же, как будто в вознаграждение, услышал он легенду о чудаке - профессоре. Профессор знал, как сделать жизнь лучше. Но не захотел делиться этим знанием с владетелями. Вот его и убили.
   Дальше рассказывалось о том, что, если найти то, что профессор скрыл от всемогущих, то... Это был, наряду с другими легендами о героях и спасителях - фольклор. Несчастные люди мечтали о лучшей жизни. Но было в этом, конкретном, слухе то, что не могло не насторожить Татура. Упоминалось, искажённое временем, произношением, устной передачей имя сына профессора, который предал своего отца. И это имя - он могло было быть производным только от одного имени. Имени человека, которого Татур считал другом своего Отца. Человека, о причастности которого, Татур подумал бы в последнюю очередь. Но проверить следовало.
   Татур, конечно, разыскал этого человека, незадолго до гибели Отца, покинувшего их город, и теперь живущего на другом конце страны. И, как это ни странно, руководящего какой-то малоизвестной лабораторией. Лабораторией, что в ещё большей степени заинтересовало Татура, прекрасно известной в Системе и, более того, финансируемой этой самой Системой.
   Биография этого немолодого, засуетившегося было при встрече с Татуром, но быстро взявшего себя в руки, человека, была безупречной. И этот человек, после стольких лет, почти сразу узнал Татура.
   - Тебя не узнать невозможно. Ты похож, никто, кроме меня, это уже и не вспомнит, - криво улыбнулся человек - на неё, на любовницу отца. Да, он - мой отец. Мать умерла. А эта - была его любовницей. Прошло много лет. Может быть, я был зол и из-за этого. Не припомню. Он хотел, что бы ты был идеальным. А я был молод. И мне нужны были деньги. Много. Он же тратил всё на эту проклятую лабораторию - на тебя. Говорили, многое говорили.
   Человек пристально, с нескрываемым, жадным любопытством, рассматривал Татура.
   - Неужели ты на самом деле идеален. Он тогда хорошо тебя спрятал. Даже я не мог догадаться, где ты. Мне давно хотелось, кому-нибудь рассказать. Но, кроме тебя никто бы и не поверил. А искать - не мог, вернее, боялся. Сам не знаю чего, но - боялся. Не думай - у меня не хватило бы духу его убить. Мы просто поговорили. Он психанул и кинул мне вслед, первую попавшуюся под руку, колбу. В ней что-то было... В общем - колба разбилась, началась реакция, пожар. Он бросился собирать записи, остальные - тушили пожар, спасали его. Я убежал. Мог бы вернуться. Возможно, помочь. Но все они давно там, а я - здесь.
   - Но мёртв, - не веря, что говорит это, подытожил Татур.
   - А ты не идеален - искал меня. И совсем не затем, чтобы сочувствовать, - победно улыбнулся человек, - вот бы папаша расстроился.
  
   Через несколько дней небольшая лаборатория в далёком городе сгорела дотла. В огне погиб и руководитель лаборатории. У него не осталось семьи - не было ни жены, ни детей. Бывает. Наука, а тем более такая, которой занимались здесь, иногда очень опасна. Но настораживало то, что данный человек и его лаборатория, погибли почти точно так же, как, за несколько десятилетий до этого, погиб его отец, и сгорела лаборатория.
   И ещё странность, на которую обратили внимание местные следователи - в данных наблюдения, которое, конечно, велись в лаборатории с такой тематикой - незадолго до инцидента, аварии, несчастного случая - ещё предстояло дать случившемуся правильное определение - за день до него, в лаборатории присутствовал пока ещё неопределённый "элемент".
   Татур допустил грубейшую ошибку. В своём стремлении наконец-то! узнать правду, поторопился и не принял свои меры безопасности. Его рано или поздно вычислят. Присутствие на таком объекте неопознанного сотрудника - только они "отмечены" подобным образом - не может не обеспокоить систему.
   Это правильно. Он бы и сам не остановился, пока не выяснил, кто это, не поставив в известность руководство - а ведь он мог бы и предлог нужный придумать - наведывался в секретную лабораторию накануне её уничтожения. Но, вот, что бы его вычислили, Татур допустить никак не мог. И пугало - нет, доводило до бешенства, что из-за его небрежности, непонятной, ничем неоправданной спешки может пострадать Уолли. Он должен вынудить Уолли исчезнуть из города и исчезнуть сам.
   У Уолли никого здесь нет - значит, она вернётся к семье. Она рассказывала о своих родных, рассказывала с такой любовью. Конечно, она скучает - расстояние и всё такое. А теперь сможет вернуться. Ну а он - исчезнуть для него в этом мире - проще простого.
   Татур тянул время. Он знал, что сделает это и знал как - контейнер готов. Через несколько минут после того, как Татур поместит в него пробирку с элементом, контейнер взорвётся. Начнётся пожар. Уже готовы и одежда, и маска пожарного. Униформа нивелирует всех.
   Он уйдёт из здания во время пожара. Всё продумано и рассчитано. Что же его держит? В любую минуту могут определить носителя элемента. Он хочет услышать голос Уолли. Так хочет. В последний раз. Но - нельзя. Никогда Татур не разговаривал с ней из своего кабинета, из здания Системы и её просил не звонить ему на работу. Уолли - умная девочка, не расспрашивала о том, о чём не следовало - не звонила. И теперь, конечно, он не должен.
   Уолли. Как случилось, что она вошла в его жизнь, заняла в ней такое место. Эта женщина стала его жизнью. И сейчас он должен расстаться с ней. Не видеть её глаза, не слышать её голос, не касаться её кожи, не вдыхать запах её волос. Никогда - какое странное слово. Никогда - какое страшное слово. Неужели всего этого, этих простых вещей - утреннего поцелуя и завтрака, возможности рассказать и быть услышанным, неспешной прогулки под нагими ветвями осенних деревьев - больше не будет. Не будет никогда.
   Такая боль. У Татура вырывали сердце. Без Уолли. Как он будет жить без Уолли. Ещё немного и Татур не выдержит этого, бушующего внутри огня, этой боли, этой пустоты. Но остаться, оставить всё, как есть, он, тоже, не может. Не может даже подумать о том, что могло бы, что может случиться с Уолли, если он останется.
   Больше медлить Татур не мог. Каждая минута промедления, минута раздумий лишала его сил, решимости. Он зажал в руке амулет и вложил ампулу в контейнер.
  
  
   Она проснулась. Проснулась потому, что он не смотрел на неё. Это было так удивительно. С того дня, когда на речной отмели она увидела, как ей показалось, бездыханное тело мужчины, она, практически, не спала. Она - перестала нуждаться во сне. Это потом уже - теперь, когда они вместе, она стала засыпать под его ласковым, любящим взглядом. Немного, совсем немного - обычно он засыпал раньше неё. Но ей больше и не требовалось.
   Женщина вышла из спальни. Она успеет поцеловать его, прежде, чем они расстанутся. Она знала, что должна, наконец, поговорить с ним. Обязана рассказать, но, опять не смогла. Его глаза, когда он обернулся к ней, сильные руки, так бережно обнявшие её. Нет, только не сейчас. Она скажет. Но не сейчас. Они поговорили - какие-то милые утренние пустяки и он ушёл, оставив на её губах, в её сердце - так она чувствовала - всего себя.
  
   Сколько Уолии помнила себя, всегда она была с семьёй - любящими, заботливыми, всё понимающими, родными. Её любили, но не баловали, учили, но не стращали. Была она весёлой хохотушкой, бойкой непоседой. Взрослым с ней было непросто. Уолли росла и развивалась, как все дети. Но... Вот это-то "но" - и где, в чём он разглядел его - Вызывало тревогу у Дедушки. " Уолли необычный ребёнок, необычная девочка" - не уставал напоминать старейшина её родителям. " Но что в ней такого особенного?" "Да, что во мне такого особенного?" - Как-то задумалась и Уолли. Она случайно подслушала, как родители, не в первый раз, видимо, обсуждали слова Дедушки.
   Сама Уолли не видела в себе ничего такого особенного. Напротив, она не умела и не знала многого из того, что знали и умели её ровесники-родственники. " Я просто бездарна" - с сожалением констатировала Уолли, после не таких уж длительных размышлений. "Дедушка именно это имел в виду". "Ну, что ж" - она ещё немного повертелась перед зеркалом - " ничего особенного и во внешности. Зато я всех люблю и ни с кем не ссорюсь". - Утешила себя Уолли. " Вот ещё немного подрасту, и тогда."
   Что "тогда" - это Уолли ни разу не додумала до конца. Всегда находилось что-то такое интересное, важное, неотложное. Обязательно необходимо было "досмотреть", как лопаются на деревьях почки, проверить, чтобы рабочие одного муравейника случайно не зашли на территорию другого, ещё были бабочки, снежинки, звонкие весенние ручейки с весёлыми камушками и яркие осенние листья. Столько всего интересного!
   Наконец, Уолли достаточно подросла, что бы додумать своё "тогда", но надо было отправляться в школу. Это был целый комплекс из учебных классов, дортуаров, столовых, помещений для занятий спортом и отдыха. К собственному удивлению, Уолли быстро познакомилась с новыми товарищами. Все они были очень талантливыми. Умными и немножко, совсем немножко, важничали. Важничали перед Уолли, которой только предстояло узнать что-то такое, что они уже знали.
   Учиться оказалось не так уж интересно и весело, как представлялось. Главное - нельзя было, кроме одного единственного раза в неделю, уйти домой. А Уолли так скучала. Но не было никакой возможности нарушить это правило. Но, постепенно, Уолли привыкла. Или уговорила, убедила себя в этом. Ведь учёба была одной из составляющих её жизни, была её обязанностью, долгом перед семьёй. К тому же, учиться становилось всё интереснее и интереснее.
   Историю их родной звёздной системы и родной планеты Уолли рассказали ещё дома. А в школе - в классах, она узнавала эту планету, эту систему звёзд. Каждый класс позволял побывать в определённом временном отрезке, начиная с колонизации этой планеты. За десять земных лет Уолли побывала почти во всех классах. В некоторых классах - то есть в некоторых периодах земной истории - она не задерживалась надолго. В других же - умудрялась проводить целую жизнь. Конечно, время за дверьми классов и в реальной жизни, хотя иногда Уолли начинала путать, где же её "реальная" жизнь, текло по-разному.
   И сколько бы времени Уолли ни проводила, в каком-либо классе, в здешнем времени проходило не более года. Были классы - периоды, которые больше нравились Уолли, события, в которых ей самой хотелось бы принять участие. Отправиться в рискованную морскую экспедицию, подпевать трубадурам, подсматривать за Рафаэлем, в нужный момент подать перо Моцарту, поразмышлять с Данте.
   Хотелось наблюдать за открытием пенициллина, а до этого оказаться замурованной в усыпальнице - пирамиде, слушать вдохновенные рассказы Одиссея, порывом ветра врываться с Мартовскими Идами в покои императоров. Она ведь знала, кто скрывается за именем Шекспир и, что случилось с Иисусом из Назарета, куда отправился Магомет и верно ли представление о Будде.
   Были классы, где в скромном саду у подножья горы, Уолли проживала жизнь отшельника, а были - где под визг и свист нагайки, она мчалась на взмыленной лошадке по вытоптанной до гудящего звона земле. По-разному было в каждом классе, за каждой, они были такими одинаковыми на вид, дверью.
   Но, ни разу, нигде и никогда не возникало у Уолли желания остаться. Остаться навсегда. Нигде не встретила она того, ради которого готова была бы забыть о существовании "двери", могла бы забыть о возможности вернуться. Да, были, конечно, разные ситуации, разные моменты.
   Иногда Уолли казалось - вот это "то". Тот человек, те чувства. Но проходило совсем немного времени и всё это - и её влюблённость, и чувства, и отношения, и возня, которую со временем стали называть сексом, начинало казаться ей скучным, ненужным, а, иногда, и смешным. Уолли знала, что выпускники школы могут на некоторое время остаться в выбранных ими периодах земной истории.
   Там они смогут исполнять роли жрецов, божеств, проповедников, вождей, писателей, поэтов, учёных - тех, кто может повлиять на дальнейшее развитие земной истории. Сама она не собиралась возвращаться, хоть и ненадолго, ни в один из периодов. Хотя пример более чем успешного посещения временного отрезка был в самой семье Уолли. Её родители познакомились и полюбили друг друга во время одной из самых кровавых войн человечества. И каждый из них, ради другого, был готов "забыть о двери". И лишь по счастливой случайности выяснилось, что они "из одной школы". Иначе - кто знает, что было бы иначе. Ведь им всем запрещено - налагаются даже специальные ограничения - признаваться, что они не принадлежат данному периоду.
   Родители вернулись, родилась Уолли. Но она - вот уж прав был Дедушка - совсем не рвалась в другие эпохи. Не хотела ничего переделывать, ничего "улучшать". "Мне хорошо здесь, с вами." Отвечала Уолли на ставшие почти рутинными вопросы о том, почему она, в отличие от своих сверстников, не хочет никуда "отправиться". Я найду себе какое-нибудь занятие здесь, в этом временном отрезке. Решила Уолли.
   - Если вам так будет спокойнее и привычнее, считайте, что я выбрала этот период земной истории, как другие выбирают более ранние периоды. Ведь это моё право. Или я ошибаюсь?
   - Я говорил, что Уолли не такая, как все. Но никогда не говорил, что она не умна, - с улыбкой поддержал её Дедушка, - только реши, чем именно ты хотела бы заняться. Совсем ничего не делать - нехорошо.
   - Я хочу заняться путешествиями.
   - ?
   - Мне нравится знакомиться с новыми местами, наблюдать, как живут разные люди, как растут деревья, как вырастают волны-цунами. Могу ли я заняться этим?
   - Конечно, Уолли может, - вмешался отец, Бит, - у нас есть возможность обеспечить её. Пусть путешествует. У каждого - свой "календарь". Придёт и её время.
   На этом все и разрешилось.
   - Только выбирай, что ни будь стоящее - напоследок посоветовал Дедушка.
  
   Несколько лет Уолли путешествовала, переезжала из страны в страну, меняя континенты, океаны. Ни в коем случае она не хотела заниматься тем, что колонисты - примерно так называют себя близкие и дальние родственники Уолли - считают своим долгом, предназначением. Она не считала, что имеет право наставлять, навязывать своё мышление, свою волю. Она не видела, чем местные жители - люди земли - так уж отличаются от её народа, или они - народ Уолли - отличаются от местных.
   И остались-то они, её семья, на этой планете совершенно случайно. Сначала что-то случилось с двигателем космической каравеллы, потом - звёзды "стояли" не так как нужно. Много разных историй, оказавшихся самой настоящей правдой, рассказывали Уолли, когда она была маленькой.
   Все они всегда жили с мыслью, надеждой на то, что в один прекрасный день смогут покинуть эту планету. Всем хороша была эта планета, временное пристанище экспедиции-семьи, кроме одного - те, кто населяли её, считали своей родиной, своей собственностью. То, как они безжалостно пользовались, бездумно уничтожая источники своего существования - её недрами, водой, воздухом, не могло не вызвать недоумения и ужаса.
   А уж как они обращались друг с другом! Нищие и больные, они, лишённые жалости, понимания и сострадания, мучили и убивали друг друга, опровергая собственные декларации о своей избранности и высшем положении в иерархии животного мира планеты. Уолли видела и понимала, что были и другие - понимающие, чувствующие. Но их было меньше, значительно меньше. Некоторых из них, пытавшихся открыто протестовать, разъяснять, убеждать, ждал ужасный конец.
   Были и счастливчики, которым удавалось убедить, увлечь за собой, своими идеями достаточно большие группы сочувствующих. Но у них не хватало терпения и стойкости духа, преданности идее, довести начатое до конца. И дискредитированные, опустошённые и разочарованные, они "откатывались" назад, устилая свой путь трупами и заливая, будто это была вода, пепелища утопий потоками крови. В ещё большую тьму и мракобесие.
   Сколько раз хотела Уолли вмешаться. Сколько раз готова была прийти на помощь. Но, прекрасно помнила, как во всех предыдущих периодах, возникали и приводили к ещё большему насилию, трагедиям, огромным потерям человеческих жизней подобные порывы, как, увлечённые волной, ничем не подкреплённой, надежды, погибали, уходили в небытиё целые народы, рушились культуры, приходили в упадок цивилизации.
   А на их месте, как будто и не было предыдущего, зловещего опыта, возникали новые воинственные, ещё более агрессивные народы и союзы. Да и, кроме того, строгие дополнения, внесённые в последнее время, в "этические правила колонистов", запрещали любое вмешательство в жизнь местного населения. Необходимо было разобраться, как оценить то, что уже "сделано", взвесить, чего больше принесло их вмешательство Земле.
   Это оказалось так тяжело, оставаться "наблюдателем". "Я приношу пользу тем, что фиксирую факты, непредвзято, не полагаясь на сообщения некомпетентных, зачастую, коррумпированных информаторов, оценивая события. Этот материал обработают. Выводы помогут." Кому и чем они - эти "выводы" смогут помочь? Ведь подобные исследования проводились и в предыдущие периоды. И были так же скрупулезно точны и объективны. Можно найти, сравнить. Только ей одной, с унизительной для себя ясностью поняла Уолли, было неизвестно, что подобные исследования и их сравнительный анализ уже производились. Неоднократно. "Ты, конечно, могла этого не знать - Наставник с сочувствием смотрел на Уолли, - не расстраивайся. Даже хорошо, что ты занималась этим. Тебе будет легче понять, почему мы покидаем планету"/ - Но двигатели, - растерялась Уолли
   - И положение звёзд, - продолжил Наставник, - да, они важны.
   Но правда в том, что, учитывая весь предыдущий опыт, проанализировав все исследования и отчёты, руководство не видит смысла в нашем дальнейшем пребывании здесь. В своих попытках научить, направить, исправить мы потерпели полное фиаско. Слишком много наших детей заплатили жизнями за наш альтруизм. Уже, и не раз, было правильное расположение звёзд, двигатель нашей каравеллы в полном порядке, мы могли бы покинуть эту прекрасную планету и её непредсказуемое население. Но, каждый раз, теплилась надежда, каждый раз находился кто-то, кому удавалось уговорить - это было не так уж и сложно, все мы этого хотели - задержаться ещё, попробовать ещё раз. Но не в этот раз. - Наставник почувствовал вспыхнувшую в Уолли надежду.
   - Нам запретили миссионерскую деятельность. Планета признана бесперспективной. Как ни печально. Как ни печально для всех нас.
  
   Они все тоже расстроены. Это, конечно, ничего не меняло, но Уолли, почему-то стало немного легче. Но не спокойнее.
   Она, хотя никто ничего не говорил, чувствовала приближение чего-то огромного и важного. Нервничала, плохо ела. Снились Уолли странные завораживающие сны. Ей хотелось запомнить хотя бы один из них - уж очень хорошо, радостно чувствовала она себя там, за дымными покровами сна. Но сны приходили и уходили, оставляя ощущение лёгкой печали, потери чего-то несбывшегося, чего-то несбыточного.
   - Может быть, поедешь со мной? - Видя, как мается Уолли, не находя себе места, пригласил как-то отец.
   Он должен был привести в порядок часть общего огромного архива семьи. В преддверии большой дороги было решено проинспектировать, упорядочить и минимизировать архивы семей. Важен был каждый грамм и каждый миллиметр. Уолли - у неё не было никаких веских доводов против - совершенно не понимала, почему они покидают, ставшую родной, планету, но помочь отцу согласилась. Работа оказалась кропотливой, довольно нудной. Надо было просмотреть и отсортировать огромное количество материала. Выбрать самые "говорящие", важные документы - свидетельства. Очень непросто было заставить себя уничтожить что-то, так или иначе, несущее память, воспоминания. Непросто отказаться от частичек прошлого, в надежде на будущее.
  
  
   Уолли ещё успела. Успела обнять и поцеловать Татура, прежде чем он ушёл на работу. Всё собиралась и собиралась. Всё время - что бы ни делала - думала об этом "надо", "надо". Она обязана сказать. Думала постоянно. Нет, когда обнимала, когда Татур смотрел ей в глаза своими необыкновенными бездонно-серыми, ни у кого из людей таких не было, глазами, когда его твёрдые губы находили её, когда... Уолли поняла, что не может больше вспоминать эти моменты, когда ни о чём не могла, была не в состоянии, думать.
   Нет, она должна взять себя в руки. Должна подготовиться. Подготовиться - как? Как можно к этому подготовиться!!! Но и молчать... Нет, она не может уйти, сбежать, покинуть Татура вот так - трусливо, молча. А, может быть.... Зачем, зачем им расставаться. Она ведь может остаться. Остаться? - как это? Остаться одной, без родных. Уолли всегда, всю жизнь знала - она часть большой семьи. Каждый из них - ветвь, веточка большого сильного дерева.
   У каждого своё место, своё значение. Уолли "увидела", так когда-то в детстве ей показывал Дедушка, незаживающие, как будто кровоточащие раны - следы молодых побегов, тонких, нежных веточек, на мощном стволе-дереве их семьи-экспедиции. Это наши дети, те, кто остался в разных периодах земной истории.
   - Когда уходим мы - старики, - дедушка указал на короткие сухие, ровно обломанные ветви, - родовое дерево продолжает жить и нормально развивается. Но когда случается что-то с нашими детьми, молодёжью - это очень плохо. Пережить эту трагедию семье тяжело, практически, невозможно. Никем невозможно заменить ребёнка.
   Уолли знала, что она сможет! Сможет взять себя в руки, Сможет покинуть Татура. Как ни было бы больно, невообразимо тяжело просто подумать об этом. Невозможно даже представить, что Уолли сможет без него жить. Пол в огромной прихожей оказывается такой холодный! Уолли зябко переступила босыми ногами. Так она и стоит безмолвная и неодетая с того момента, как за Татуром закрылась дверь. И думает. О чём... Уолли вернулась в спальню.
   Она ничего не меняла в прекрасно-удобном доме Татура. В этой чёткости линий, гармонии пропорций, ненавязчивом сочетании цветов - был он сам. Настоящий, никому, кроме неё, не знакомый, не понятный, хотя и она не совсем понимала его, мужчина. Свой дом Уолли представлял совсем другим. Конечно, если бы они строили его вместе. А пока - она позволила себе принести сюда только одну вещь - вот это, с кое-где стертой, потемневшей амальгамой, зеркало. И сейчас, в нём видела Уолли своё, двоящееся, дробящееся, удесятерённое отражение. За ним - сколько возможно увидеть, поколения и поколения, уходящие в дальнюю память, поколения женщин её семьи.
  
  
   В то утро Уолли была на удивление спокойна и как-то так, по-особому, уверена. Незнакомое до сих пор чувство внутренней гармонии, согласия с самой собой, возможно, поначалу и удивило, но, раздумывать о причинах этого, у Уолли не было времени. Она должна была спешить. Что-то, сопротивляться чему у неё не было сил, заставляло Уолли поступать именно так.
   - Я скоро вернусь, - лишь сказала она, позвавшему её завтракать отцу.
   Вначале Уолли шла, просто зная, что это нужно, но потом, как-то внезапно, заволновалась, заторопилась. Потом, удлиняя шаги, побежала. Потом - почти летела, касаясь то звонкой земли, то бархата трав, лишь носками своих лёгких туфелек. И резко, почти падая на безмятежно спокойную отмель, остановилась.
   Внизу, вынесенный, лениво накатывающейся на песок рекой, лежал совершенно голый мужчина. Он не шевелился. Но Уолли знала - он жив. Всё с ним будет хорошо. Возможно, никогда нельзя точно знать, но надеяться можно - он полюбит её. Она - Уолли любит - какое странное слово и сколько у него смыслов - и как это возможно? этого незнакомца. Что с ней случилось? Это - тот, которого, так сказал ей однажды дедушка, можно ждать и не дождаться всю жизнь?
   Более не мешкая, в этом состоянии она могла бы и полететь Уолли спустилась к мужчине. Вот он, здесь, перед ней. Такой мощный и беззащитный. Ты ещё можешь отказаться. Ты ещё не перешла черту. - Предостерёг слабеющий голос разума. Уолли положила руку на грудь мужчины и... в этот момент он открыл глаза. Я не успела - с облегчением забилось, застывшее на миг раздумья, сердце Уолли. Она отдёрнула руку.
   Мужчина окончательно пришёл в себя. И смутившись - они столкнувшись лбами со склонившейся к нему Уолли, попытался усесться так, что бы скрыть наготу. Принимая всю завораживающую необычность происходящего и совершенно успокоившись, Уолли расхохоталась. Всё это выглядело так комично. Сначала неловко, а потом - во весь голос, рассмеялся и мужчина. У него оказался прекрасный тембр голоса и белые, как сверкающие снежные шапки гор, зубы. Ты успеваешь заметить и это - почти пожурила себя Уолли и, сняв с плеч шаль, протянула её незнакомцу. Он сообразит, что с ней делать. На его чреслах роскошная шаль Уолли выглядела... Лучше бы она не оборачивалась. И, что бы отвлечься от того, как сложен мужчина и от того, что не может скрыть лёгкая шаль,
   - Уолли - протянула она, знакомясь руку.
   Этот молодой мужчина оказался самым странным из всех, знакомых Уолли, жителей этой планеты.
   - Татур.
   Крепкая рука - он мог бы раздавить ладонь Уолли в своей ладони - бережно, как хрупкую драгоценность, приняла её руку. Нежная, бесстыдная, не выговариваемая словами ласка. Ещё немного и вспыхнет кровь, в их - невозможно разделить теперь - ладонях.
   Уолли первой пришла в себя. Татур - имя - "печатью на сердце" её, Татур - стучало сердце, Татур...Татур - вздымались и опускались лёгкие, Татур - плотоядно улыбался желудок, Татур - вздыхала печень, Татур, Татур - весело перекликались, бешено гоня кровь мельчайшие жилочки её тела.
   Так вот - Татуру надо было как-то одеться, поесть, отдохнуть. Не очень охотно, но ей, сегодняшней Уолли - невозможно было сопротивляться, Татур согласился и пошёл вслед за ней, ровняя уверенные, размашистые шаги с её лёгкой быстрой поступью. То ощущение, необъяснимое чувство, возникшее при соприкосновении их ладоней, стало как будто, слабее, но не прошло... Нет - не прошло. От затылка до пяток чувствовала присутствие Татура Уолли. Даже когда и не смотрел на неё, идущий за ней мужчина.
   Наконец они вышли на радужную, из разноцветных кирпичиков, дорожку к дому. Теперь можно было идти и рядом. Но, кажется, и Татуру от этого намного легче не стало. И вот он - спасительный терновник. Потом, совсем недолго и, распахнувшаяся дверь, и - ещё один мужчина, которого любит Уолли - отец. Как хорошо, что Бит не задаёт лишних вопросов. Что бы она ответила...
  
  
   Бой часов в глубине квартиры ( единственная, как будто, лишняя вещь в квартире Татура) расколдовал, разбил очарование воспоминаний. Она должна спешить. Их база довольно далеко. И ей впервые придётся добираться туда одной. Практически все, повинуясь приказу уже на месте. Ждут только нескольких, не успевших, по каким либо причинам, завершить дела. Но, таких, как Уолли, неуверенных, колеблющихся - нет. Никому и в голову не придёт, что кто-то из семьи-экипажа откажется улететь. Всё совершенно ясно - они выполнили свой долг. Долг разведывательного отряда. Не многие семьи удостаиваются такой чести.
   Об этом будут рассказывать. Изображение космического фрегата на фоне звёзд этого отдалённого конца галактики украсит их, и без того славный герб. Семья Уолли не только с блеском выполнила задание, в создавшейся сложной, практически, аварийной, ситуации они смогли выжить. Хотя понесённые потери, пусть и оцененные в сухих цифрах процентов, небольшие, но они болезненны, невосполнимы. Но семья не только выжила - они смогли, они нашли возможность восстановить потерпевший аварию фрегат, они выдержали, им хватило мудрости и терпения дождаться нужного расположения звёзд. И найдётся тот, кто откажется вернуться? Совершенно нереально. Недостойно, невозможно. И она, Уолли тоже не имеет права колебаться. О чём здесь думать... О ком... О Татуре! Решительно, как когда-то - нет, это было всегда - застучало сердце, забухали лёгкие, загрустила печень. Татур - плакали, с трудом гоня кровь, сосуды. Нас невозможно разделить, невозможно разлучить.
   Он простит меня. Он поймёт. Он всегда всё понимал. Я не одна. Это - целый мир, это - род, поколения, нанизанные на мою судьбу. Если меня оторвать - разорвать эту связь - я исчезну. Уолли не будет. Но Татур, как же Татур! - пыталось перекричать голос разум сердце. Да, как же ты, Уолли без Татура? - замедляла бег кровь. Это невозможно! Я теряю время! Заметалась, то ли одеваясь, то ли кидая какие-то вещи в дорожный саквояж, Уолли. Вот-вот вся семья будет в сборе. Они будут беспокоиться о ней. Но они поднимутся на корабль. Начнётся обратный отсчёт. Для всех. И для неё.
  
  
  
   Отец подобрал Татуру - оба они были высоки, прекрасно сложены - что-то из своей одежды и Татур вернул Уолли шаль. Шаль ещё хранила тепло тела Татура, его аромат и Уолли, накинувшая её на плечи, с трудом выдержала пытку завтраком. Только Бит, как потом, вспоминая вместе с Татуром все малейшие подробности их знакомства, поняла Уолли, получил удовольствие от вкусного завтрака. Они же с Татуром... За всё время, что он провёл в их доме, Уолли не обменялась с ним ни единым словом.
   Почему молчал Татур, она не знала, боясь посмотреть на него, боясь даже вздохом выдать себя. Сила желания, источаемая шалью, проникала в её тело, будоража, воспламеняя, взрывая всё у неё внутри. Способность думать, рассуждать, казалось, оставила её. Уолли боялась, что ещё немного, и она не сможет сдержаться - совершит что-то неприлично-странное. Это потом, когда отец увёл Татура, она немного пришла в себя и с ужасом поняла, что даже и не попрощалась с ним. Наконец, казалось через вечность, вернулся Бит:
   - Я проводил нашего гостя, - буднично, как будто такое случалось каждый день, сказал он, - надеюсь, всё у него будет хорошо. Парень он сильный и неглупый. Редко таких встретишь.
   И всё. Никаких комментариев. Ничего о том, когда вернётся и вернётся ли Татур, что сказали они друг другу на прощанье, о чём, вообще, говорили. Под страхом смерти, такая лёгкая и общительная - болтушка и хохотушка - Уолли не позволила бы себе проявить любопытство, спросить что-то. Обычно, она обо всём говорила с родителями, родными - в семье не было запрещённых тем - а тут! Вот не хочет она ни с кем обсуждать Татура.
   Он её! Только её. Что бы ни случилось.
   А ничего и не случилось. Под вечер Отец уехал. Уолии вполне справлялась, уже почти справилась, с возложенной на неё работой. И он мог, не заботясь о состоянии их семейного архива, заняться другой из множества работ по подготовке к полёту. То состояние спокойной уверенности, почти умиротворённости, в котором пребывала Уолли до появления Татура, никуда не исчезло. Позволив, вспыхнувшему взрывом, почти чужеродному, почти неприемлемому, почти пугающему чувству овладеть Уолли, - оно вернулось. Несмотря на видимую неизвестность, не окончательность, нестабильность ситуации - их отношений с Татуром, Уолли была безмятежно спокойна. Только теперь, в этом тончайшем пастельно-радужном, осеняющем и обволакивающем Уолли состоянии, лёгким шлейфом, тянущимся за ней, появились яркие пульсирующие вспышки - воспоминания о Татуре.
   И когда через сутки, каким-то шестым, неизвестным ей чувством, Уолли поняла, что Татур вернулся, он здесь - у порога её дома, она, не раздумывая, вышла ему навстречу. И приняла скромный цветок терновника из его пораненных пальцев, и они обнялись, и она что-то сказала ему. И они - кто кого вёл - не в силах разомкнуть объятья, вошли в дом...И к Уолли вернулась способность смеяться - радостно и звонко хохотать. Просто от полноты счастья и радости жизни.
  
   Уолли была хорошей, прилежной ученицей. Она побывала во многих временных отрезках - разных периодах земной истории. За разными "дверями" по-разному относились к загадочному, определяющему нечто труднообъяснимое, слову - "любовь". Были периоды, в которых это слово - то чувство, которое пытались объяснить этим словом - поднимали почти вровень с Божественным, сочиняли в его честь сонеты и совершали безумные поступки. В другие периоды, и их было гораздо больше, это слово -таившееся за ним чувство - как будто забывали, боясь произнести нечто постыдно-грешное, а тех, кто отваживался напомнить о нём, ждала непомерно суровая кара. Но всегда, во все времена, существовало, неуловимо витало, посещая, одаривая собой лишь избранных, что-то. Оно было выше, ёмче, прекраснее примитивного влечения полов. И прилежная ученица, Уолли не могла - у неё это никак не получалось - понять, что это такое. Не могла найти, где учат этому.
   На её настойчивые вопросы, наконец, ответил дедушка:
   - Есть вещи, которым научить невозможно.
   - И как же я буду без этого?
   Девочке Уолли не нравилось не знать, не понимать того, что знают другие. Как же она будет жить без этого - того, чем обладают другие.
   - Вполне можно прожить,- дедушка не видел в этом ничего ужасного, - большинство проходят путь жизни, не зная, не представляя, что это такое. Даже не догадываясь о том, что существует такое - "любовь" - успокаивал он Уолли.
   - Просто не думай об этом.
   И Уолли старалась не думать. Не думала Уолли и сейчас, приходя в себя, как после приступа тяжёлой болезни. В окно её спальни по цветущей ветке миндаля вливается солнечный свет. Её рука лежит на груди Татура. Оба ещё не совсем понимают, что и как с ними случилось. Но их сердца - они узнали друг друга.
   - Не знаю, как ты, но я привыкла иногда, что-то есть.
   Совершенно не уставшая - как и не было этой бессонной ночи и этого, неизвестно куда улетучившегося дня, почувствовавшая вдруг приступ небывалого голода, заявила Уолли.
   И после завтрака - разве можно сравнить этот завтрак с тем, первым - Уолли получила подарок. Она знала, что такое подарок. Во многих периодах существовали подарки разного назначения. Их можно было, даже, классифицировать. От крохотных, имеющих чисто символическое значение подарков влюблённых друг другу, до колоссальных по своему размеру - будь-то земельные угодья, или дворцы, или варварски роскошные подарки, потерявших в своём воображаемом величии представление о соразмерности ценностей, уходящих в глубину веков, правителей.
   У них в семье - семье Уолли было не принято делать подарки. Что-то сказать, похвалить - да. Но давать - дарить какие-то вещи. Зачем? У всех есть всё необходимое. Лишние безделушки никому не нужны. Это был первый в жизни Уолли подарок. Мягкие лёгкие, тёплые, с радостной - они как будто улыбалась Уолли, подмигивая разноцветными петельками на кайме - рукавички. О! Татур! Так вот для чего подарки!!!! Поняла Уолли. И - кто бы тут сдержался - обняла и поцеловала Татура.
   Только через неделю смогли они, наконец, поговорить. Поговорить не урывками между поцелуями и объятиями, неудержимыми вспышками страсти и негой всеобъемлющей нежности. Поговорить серьёзно и обстоятельно. Они, насколько могла себе позволить Уолли, рассказали друг другу о себе. Решили очень разумно в данных обстоятельствах, когда каждое случайное прикосновение, да что там - каждый взгляд, способны были спровоцировать сметающий всё ураган.
   Они спланировали всё чрезвычайно, скрупулезно правильно. - Татур должен был решить какие-то свои вопросы с работой, да и у Уолли забот хватало. Но, в отличие от Татура, она не была привязана к определённому месту работы. Ей, по большому счёту, было всё равно, где жить. Поэтому решили, что жить будут у Татура. Он так описывал, так гордился своим домом. А приедет к нему Уолли через две недели.
   И она осталась одна. Когда Татур уехал, нет, когда его не было - физически не было - рядом с ней, всё оказалось не так просто, не так радостно, не так однозначно. Первое, что должна была решить для себя Уолли - что и как она расскажет о Татуре семье. И расскажет ли. О том, что она не всё рассказала о себе Татуру, побоялась сказать о том, что, возможно, ей придётся уехать - просто сама не верила в эту возможность - Уолли старалась не думать. Она знала, что не существовало никаких физиологических, назовём это так, препятствий для физической связи членов семьи и местных жителей, для совместного воспроизведения потомства. В каждую эпоху, они не очень приветствовались, но существовали такие союзы. Иногда они случались реже, иногда - чаще.
   Семья не выражала недовольства - в конце концов, это личное дело каждого кого любить. Но отваживались - такой союз ставил под угрозу возвращение в семью - единицы. В случае с Уолли - она видела дополнительные трудности в том, что семья готовится покинуть планету. Как отнесутся к новым обстоятельствам неожиданной - да разве можно предвидеть удар молнии - любви Уолли её родные, она не знала.
   Но ведь они улетают не завтра. Они только собираются. А собираться можно как угодно долго. Она ведь не знает всего.
  
   Уговаривала, скорее, утешала себя, Уолли. Сборы могут занять ни одно поколение. Сколько она себя помнит, они - семья "собираются". Да и судя по историческим данным, скорее всего, "отлёт" - это миф, сказочка для таких дурочек, как я. Вдруг решила Уолли. Так что ничего не случится. Она вполне может позволить себе любить своего избранника. Уолли затолкала в глубину сознания все, несоответствующие её решению, её желанию, доводы.
   Когда чего-то хочешь, а хотела Уолли Татура, так, как никогда и ничего в жизни не хотела, можно позволить себе не обращать внимания на то, что мешает осуществлению самого заветного. Значит, семье - пока, успокаивала Уолли свою совесть, собирая дорожный саквояж, - можно ничего не говорить о Татуре. Она сообщит лишь, что работа с архивом - и это правда - завершена. И она перебирается в большой город. До этого Уолли никогда не жила в подобных мегаполисах и приобрести подобный опыт совсем неплохо. Отец попытался урезонить Уолли - кто перед отъездом решает "начать всё с начала, что - то координально менять".
   - Зачем он тебе,- этот опыт?
   Но и в этот раз на сторону Уолли стал Дедушка.
   - Нам предстоит долгий путь, пусть девочка наберётся новых впечатлений - поддержал он любимую внучку.
   И так - Уолли была свободна и могла делать всё, что захочет. Но её безрассудная, почти щенячья радость и задор самостоятельности почти мгновенно рассеялись, угасли, как только Уолли поняла, что по-настоящему свободна и вольна делать со своей жизнью всё, что угодно. И это - впервые в жизни осознанная ответственность - испугала её. Но впереди был Татур. Была любовь. А для неё, сейчас, любовь означала жизнь.
   Обо всём остальном можно было пока не думать. "Закрывая" дом, переплетая определённым образом ветки терновника, Уолли "увидела" Татура. То, как он стоял у ограды с цветком в руке, и алая капля крови кипела на его пальце. Точно такая же алая, как кровь, ягода сверкала в раме из усеянных колючками, почти голых ветвей. Царапая, почти раздирая кожу, шипами, Уолли протянула руку и сорвала ягоду.
   Даже для такого искусного мастера, каким был Уно, потребовалась целая неделя для того, что бы из ягоды терновника создать то, что попросила Уолли - талисман для Татура.
   Уно - ровесник Дедушки жил всегда на отшибе. Насколько знала Уолли, он никогда не был женат и очень редко общался с семьёй. Уно считал политику семьи неверной и ратовал за то, что бы кончилось, по его определению, тупая самоизоляция, настаивал, что семье необходимо, наконец, отказаться от, опять-таки по его выражению, тупого снобизма и ассимилироваться с местным населением. Уно не поддерживали, но и не изгоняли. Он считался, и был, лучшим мастером семьи. Никто, как он, не мог разговаривать с камнями, водой, деревом, огнём. С ними, в отличие, от семьи, он всегда находил общий язык. И ещё Уно, почему-то, по-особому относился к Уолли. Выделял её из всех молодых членов семьи. Ему-то Уолли могла, без боязни и без утайки, рассказать всё. Почти всё. И Уно понял, что именно хотела Уолли. И через неделю она держала в холодных, чуть подрагивающих пальцах - как будто её жизненные силы через почти невесомую, но необычайно крепкую цепочку перетекали в обретший цвет жизни, оживший плод терновника - амулет достойный Татура.
   Оставалось ещё несколько дней до назначенной ими с Татуром даты. Конечно, обидно было ждать. Уолли могла бы хоть сейчас найти тот дом. Но, хотя она и сама себе не хотела в этом признаться, слишком много сил ушло на принятие решения, слишком много сил отдала она амулету. Да и Татур, возможно, ещё не закончил все свои, те, что собирался завершить до её приезда, дела. Так что, оставшиеся дни Уолли провела в том самом мегаполисе, где собиралась жить с Татуром.
   То, куда она попала, то, что увидела и почувствовала, привело Уолли в ужас. Невероятное скопление эгоистичных желаний - одни физиологические потребности тел, удручающее количество, отравляющих своей деятельностью всё вокруг, механизмов. Вечный смог. Не понять, если бы не огромные счётчики текущего времени на изъеденных бетонной проказой стенах зданий, какое сейчас время суток там, за пределами этого адского шума и грохота. Неужели Татур тут живёт? Неужели мыслящее существо способно жить здесь?
   Уолли всматривалась в лица, пыталась пробиться через броню отрешённых взглядов. Это ужасно. Уолли понимала, что не восстанавливается. Теряет последние силы. Как я буду здесь жить! Как мы сможем тут любить друг друга! Улицы, на которой стоял дом, Татура Уолии найти не могла. Сколько ни плутала по захламлённым, смердящим улицам и переулкам, сколько ни расспрашивала, зачастую неадекватных, прохожих. Наконец, Уолли решилась обратиться к стражу порядка. Их было до смешного, преступно мало в этих, дышащих криминалом кварталах.
   Закованные в броню спецодежды, до зубов вооружённые, призванные следить за порядком и охранять жителей, они вызывали у Уолли не меньший страх и отвращение, чем сами жители этих районов. Но выхода не было. Уолли попросила помощи у одного из них.
   Страж порядка безмерно удивился. Его взгляд, устремлённый над усреднённой линией голов, не сразу сфокусировался на посмевшем обратиться к нему. Вероятно, за всю его карьеру, Уолли была первой, осмелившейся на такой рискованный шаг. Такая женщина, как Уолли, так одетая, так говорившая - да она просто не может быть здесь, в этом районе!
   N3725 в вечер перед дежурством никогда не напивался, тесты перед сменой были в норме - значит... Непонятно, что это значит. Но мадам, удалось объяснить, что она заблудилась и, с облегчением поняв, что сможет от неё быстро и безболезненно избавиться, полицейский вызвал такси.
   Для мадам годилось только VIP обслуживание. И вот уже светло-бежевая на мягком ходу машина увезла Уолли из этих страшных районов, с покрытых мусором и неприбранными трупами животных улицами. За какие-то полчаса Уолли оказалась в другом мире, в другой реальности. В этом спокойном зелёном районе, на дремотных тихих улицах легко было найти нужный дом. Уолли знала - она подготовилась, перечитала почти всё о субкультуре этого региона - здесь мужчины любят прекрасно (по непонятным ей критериям) одетых женщин. Ей хотелось удивить, поразить своим внешним видом Татура. И, судя по первой его реакции, Уолли это удалось.
   - Да это же я!
   Уолли сначала почти рассмешило, а потом и немного раздосадовало то, как, отступив назад, Татур разглядывал, будто чужую, её - такую прекрасную, привлекательную.
   - Я так старалась. А ты! Ты испугался. Меня? - Не выдержала, начала тормошить Татура Уолли.
   И ушли все страхи и сомнения. Ему, бедному, тоже не просто. - Почти материнское, неожиданное по отношению к такому взрослому мужчине чувство, помогло Уолли понять состояние Татура.
   - Тебя так долго не было - надышавшись её ароматом, вспомнив вкус её губ, нежность и силу её рук, наконец, сказал Татур.
   Всё время, пока Уно колдовал над подарком для Татура, Уолли не отходила от мастера ни на шаг. Для того, что бы амулет получился таким, как задумывала его Уолли, Уно должен был понять, хотя бы через Уолли, Татура. Понимать, что их связывает. И Уолли рассказывала.
   Хотя, что можно рассказать о человеке, которого видела, с которым знакома, от силы, неделю. Оказалось - очень и очень много. О Татуре, о себе, о них Уолли могла говорить и говорить. Лучшего слушателя, чуткого и всё понимающего (зачастую даже без слов), чем Уно, не сыскать. Рассказывая, Уно, а он так часто останавливал, переспрашивал, отвлекал на, казалось бы, посторонние вещи, Уолли смогла сама - если это вообще возможно - попытаться понять, как получилось так, что она полюбила именно Татура.
   Ни один из прекрасных мужчин их семьи, ни мужчин, встреченных в различных периодах и странах не привлёк её этого - особенного внимания, не вызвал никаких непонятных чувств. При виде их её сердце не начинало бешено отплясывать, от их голосов не становилось горячо и неловко, а от прикосновений кожа не покрывалась, как будто она замёрзла, мурашками.
   В этом мужчине не было, на первый взгляд, ничего необычного. Уолли толком-то и не знала ничего о Татуре. Где и с кем живёт, чем занимается, где работает - мужчины этого периода, как правило, работали. Не знала его привычки и слабости, не была знакома, а это так важно, с его семьёй. Но Уолли знала Татура. Знала тем, не требующим слов и объяснений знанием, которое даёт только любовь. То непонятное, никем и никак не объяснимое чувство, которое Уолли посчастливилось испытать в своей жизни. Она так и не поняла, почему и как полюбила именно Татура.
   Ведь если, например, начать объяснять, как и почему мы дышим, или зачем бьётся наше сердце, то можно и умереть. Вот также без Татура - теперь Уолли это знала - она умерла бы. И умрёт. Но думать о печальном не хотелось. Трудно было понять, доволен ли Уно рассказом. Почувствовал ли он это неизъяснимое, неуловимое нечто, возникшее между его любимицей и чужаком. Понял ли то, что попыталась, но не смогла объяснить сама Уолли.
   - Вот, деточка. Для тебя.
   На исходе недели, Уно вложил в ладонь Уолли, изумительным образом связанную с, как будто выкованной из воздуха цепочкой, живую ягоду терновника.
   - Я всегда говорил, что семья не должна замыкаться в самой себе. Всегда ратовал, что бы наши юноши и девушки уходили в большой мир, искали и находили новые знания, привязанности, создавали новые, более открытые семьи. А сегодня, когда это коснулось тебя, Уолли, мне грустно. Я не так уж уверен. Не уверен, что всё это - правильно. Возможно, я ошибался.
   Пожилой мужчина в поисках ответа вглядывался в её глаза.
   Какой же он старый! Он гораздо старше Дедушки. С болью в сердце поняла Уолли, возможно впервые, внимательно вглядевшись в лицо Уно.
   - Будешь ли ты счастлива. Мне не будет покоя...
   - Что ты, Уно. О чём? Все мы, и ты, конечно, будем счастливы. Я и сейчас счастлива.
   - Сейчас? Да, конечно, ты счастлива.
   Уно отошёл от Уолли и, обойдя свой огромный рабочий стол, "спрятался" за грудами разбросанного по столешнице хлама.
   - Иди. Я никому не расскажу. Скажешь сама, когда сочтёшь нужным.
  
   Татур, это было так понятно, не привык к подаркам. Но, когда он взял из рук Уолли невесомую, как будто выкованную из воздуха и солнечных лучей, цепочку и узнал в алой капле подвески ягоду терновника, а потом разрешил надеть её на себя. Уолли окончательно и, несомненно,- как непреложен восход солнца - поняла, что они - навсегда вместе. Их жизни, их судьбы сплетены неразрывно, как звенья этого, созданного только для них талисмана.
   Жить с Татуром оказалось и тяжело и ... просто. У него был трудный характер. По тому немногому, что Уолли по крупицам узнавала о его жизни, она поняла - иначе и быть не могло. Только её любовь и весёлый нрав и то, что Уолли видела, как он старается что-то изменить для неё и во имя их отношений, помогали ей справляться с молчаливой, граничащей с полным отстранением закрытостью Татура. С бесконечной, нескончаемой работой, с почти маниакальным стремлением к порядку.
   Такую жизнь простой не назовёшь. Но, и это определяло всё - Татур любил её. Чувство - Уолли была для него и женой и дочерью, и матерью и любовницей - неизмеримо огромное, Татур и не пытался, как-то скрыть его, заполняло весь их дом, всю жизнь, всю вселенную Уолли. Она жила им, жила в нём, не понимая, не представляя, как она могла жить - существовать без него и, ужасаясь возможности, гоня от себя мысли о том, что этого могло бы и не быть.
   Что бы меньше времени проводить в ожидании Татура, что бы как-то занять свои мысли, Уолли нашла работу. На соседней улице в небольшой детский сад требовалась помощница воспитательницы. Уолли устроилась туда работать. Воспитательница, она же хозяйка садика, оказалась милой молодой женщиной. Они с Уолли понравились друг другу, быстро нашли общий язык. Уолли доставляло огромное удовольствие наблюдать, как ровно и спокойно хозяйка ведёт себя с детьми. Выдержка и терпение, каждодневная упорная работа, доброта и глубокие знания, а, главное, любовь к детям вызывали огромное уважение. Уолли было чему у неё поучиться.
   Работа в садике занимала лишь часть дня - оставшееся время она рисовала. Уолли и сама не подозревала, что сможет, что умеет. Но случайно, по совету той же хозяйки садика, попробовала, и это увлекло её. Уолли создавала оформление для буклетов, рекламирующих питание, одежду, в общем - всё для детей. Так или иначе, но ты думаешь о детях. Никуда от этого не деться. - Уолли и это самое трудное, самое главное в жизни, была честна сама с собой. Конечно, разве она не женщина. Уолли хотела ребёнка. И не одного. И у них с Татуром могут быть дети. Ни на миг не сомневалась она. Но даже заговорить с Татуром об этом Уолли не могла.
   Семья. Забыть, сделать вид, что у неё никогда не было никакой семьи? Семья не отпускала Уолли. Когда она перебралась к Татуру, ей пришлось - иначе она просто не могла - возобновить связь с семьёй. Уолли сообщила - врать она не умела, да и не хотела, поэтому о многом умолчала - что решила жить в таком-то месте, нашла работу.
   - Как! В этом жутком месте!!! Грязный - во всех отношениях грязный, ужасный мегаполис! Неужели нельзя было выбрать что-то другое? - были потрясены в семье, - И работа? Ты же никогда не работала!
   Уолли объяснила, что живёт в тихом пригороде. А работа - она старается научиться, как воспитать, вырастить здоровых и радостных детей.
   - Задача, конечно, похвальная. Но зачем тебе опыт этой планеты. Тем более, накануне отлёта.
   Сомневались старейшие. Те, кто помоложе, были более заняты своими проблемами - отлёт многое менял - и выбор занятия Уолли, по большому счёту, их не очень интересовал. " Не бездельничать же ей до отлёта. А там - определится."
   - Только ты не исчезай надолго, деточка, - предупредил дедушка, - Нам скоро.
   Он не стал говорить "это" вслух. У нас такие же страхи и поверья, как и у местных. В который раз отметила Уолли.
   - Что бы ни пришлось тебя долго искать.
   - Хорошо. Я подумаю.
   - И думать нечего. Возьми у Уно, я с ним договорился, зеркало.
   Так в доме Татура, их общем доме, оказалась совершенно инородная вещь - старое, почти "слепое" зеркало.
   - Я увидела его на блошином рынке - объяснила Татуру Уолли. Не расскажешь же, что над этим артефактом трудился Уно. Сам непревзойденный Уно, который, передавая Уолли зеркало, сказал:
   - Извини. Я не мог отказать старому другу.- И пожелал им не встретиться в третий раз.
  
   Да, вот именно из-за семьи, из-за всё ближе и ближе надвигающейся, чёрным облаком наползающей даты, и боялась Уолли своей мечты - своей огромной мечты - совместных с Татуром детей. Казалось, это так нескоро, так далеко. Но время, её с Татуром время ускорило, в несколько десятков раз, ускорило свой бег. Не оставляя Уолли выбора - не думать. А она не знала, не могла решить, что делать. Иногда она, даже не смотря на безусловный запрет, готова была рассказать Татуру правду о себе, своей семье.
   Вдвоём они всё решили бы. Всё, всё решили. А вдруг он не поймёт. Татур не поверит ей, подумает, что она неадекватна, или того хуже - преследует какие-то, Уолли даже не могла придумать какие, тёмные цели. В отчаянии рассуждала Уолли. Нет, признаваться нельзя. Но, что же делать. Пока ничего не надо решать - Уолли так боялась этого момента - я и думать об этом не буду. Наконец, совершенно недовольная собой, решила она.
   Совершено неожиданно - подобные вещи, сколько их не ждёшь, всегда случаются неожиданно - вчера в мутноватой поверхности зеркала как будто раскрылось окошко.
   - Всё готово, - напряжённо улыбнулся Уолли отец, - начинается сбор. Тебе хватит суток добраться. Наша ветвь отправляется через день. Ждём тебя, дорогая.
   Он даже не спросил, хочет ли Уолли, согласна ли. Всем всё было ясно! Как хорошо, что Татура нет дома! Уолли готова была... Что она может сделать... Взорваться самыми отборными ругательствами - чего-чего, а в любом периоде их было предостаточно. Или расплакаться. Безнадёжно, навзрыд, по-детски размазывая по щекам слёзы.
   Никто, кроме неё не мог принять решение, не мог снять с Уолли эту непомерную ношу, эту тяжесть.
   Как и что сказать, если сказать Татуру. Он и так в последнее время озабочен, даже подавлен. Чувствовала Уолии. А тут я со своими проблемами. Нет, не скажу. Ничего не скажу. Просто останусь. Останусь. Решила она.
   Но утром, гладя и обнимая горячее, сильное тело Татура, любуясь его мускулатурой, совершенными формами его тела, с трудом "выплывая" из его, подчёркивающего сексуальность и мужественность, аромата, Уолли с ужасом поняла, что готова, что чуть-чуть не совершила ужасную, двойную ошибку.
   Пусть она и не может понять, не может согласиться, особенно теперь, когда она с Татуром, что это - "потерянная" планета. Но в её семье решили, что ничем, уже нечем не смогут помочь они этой, как определили гниющей цивилизации.
   "Мы провели здесь десятки тысячелетий. Невольно участвовали, стараясь, насколько это было возможно, не мешать жизни, развитию на этой планете. Наблюдали за их поступательным подъёмом, периодами стагнаций, и новым, устремлённым вверх, движением. Сейчас же наблюдается резкий, регресс.
   Возникнув на очередном пике подъёма, он стремительно набирает силу, увлекая за собой, как снежная лавина, всё большую и большую часть человечества. Если бы и сейчас, звёзды не заняли определённую позицию, нам, всё равно, пришлось бы тем или иным способом изолировать - оградить себя на некоторое время. В целях безопасности. Мы не можем на данный период определить причину регресса и, главное, вмешиваться."
  
   Это часть, разосланного всей семье, меморандума. Уолли помнит его наизусть. Помнит все слова, понимает его смысл. И не может, хотя и понимает насколько это глупо, поверить, что это касается и её. Лично её. Потому, что она с Татуром. Потому, что уверена - есть ещё такие же умные, смелые, как он. А, значит, всё не так опасно, как уверены в семье.
   Можно, нужно, необходимо помочь. Нет, нет - надо остаться. Но, если бы, не Татур - думала ли бы ты также? Конечно - нет! - Должна была честно признаться себе Уолли. Она просто не может, не в состоянии представить, что расстанется с Татуром. Она не может позволить себе жить без него.
   Но, всё-таки, всё- таки... Она должна быть с теми, кто её родил и воспитал, с теми, чья кровь течёт в её жилах. Это будет предательство, если она останется. А предать близких, предать семью - предать себя. Ведь с чувством вины, чувством огромной вины - как жить. В любом случае она вынуждена будет кого-то предать. И она уже не будет, не сможет быть прежней Уолли, той, которую полюбил Татур. И им придётся расстаться... Тогда зачем...
  
   Уолли выбежала за Татуром в прихожую. Хотела сказать ему. Должна была сказать. Но Татур не дал, не позволил. Затопил, сковал её своей любовью и нежностью. Что же, она оставит записку. Всё объяснит. Это не очень - совсем непорядочно, трусливо, Но он поймёт. Только один человек мог бы понять и простить её. И это - Татур.
   Слова путались, не хотели укладываться во внятные фразы. Это совсем не то. Это не разговор глаза в глаза, когда ты чувствуешь человека, когда интонации твоего голоса рождены твоей невозможной болью и смятением - тем, чего не доверишь бумаге, тем, чего она не в силах передать. Уолли нервничала - она не может ничего написать! Ничего рассказать, ничего объяснить. И время. Его у неё всё меньше и меньше. Она спешит. Как успеть... Вот опять - бьют эти ужасные, ни в чём не повинные часы!!! И голос - новости!
   В прихожей висел новостной экран. Татур никогда не выключал его. - "Иногда можно узнать что-то полезное" - говорил он. И вот сейчас... " ... разрушения. Взрыв прозвучал неожиданно... Одно из самых охраняемых зданий... Предположения... Установлена гибель ответственного сотрудника..." На фоне знакомого Уолли здания с провалом разрушенного взрывом этажа, звучит бесстрастный, что-то там перечисляющий голос. Ещё какие-то люди, вспышки работающей аппаратуры, шумы, голоса. Но всё это... зачем... это...
   Уолли потерялась - там работает Татур. Это он - ответственный сотрудник. Силы оставили её, как будто лишившись костей, она сползла, не замечая этого, на пол. Всего лишь миг растерянности и полного "отсутствия", жертва - это она. Это её убило, покалечило - о чём там вещает, стараясь добавить трагизм в безразличный голос, диктор.
   Но нет! Вот она - Уолли - жива и невредима! Татур не погиб. Её сердце знает, чувствует это. Прочь сомненья. Теперь она точно знает, что должна делать.
  
   Топчущиеся перед висящим над улицей, фосфоресцирующим в кромешной тьме экраном, нечёткие фигуры не замечали ни ветра, ни мерзкого холодного, как будто их поливали из ледяной лейки, дождя. Да и на что тут обращать внимание - другой погоды в этом мире не бывает.
   Народу становилось то больше, то меньше. Вышедшие из соседней забегаловки и неловко ощупывающие карманы мужчины, прохожие, плетущиеся куда-то, преодолевая нескончаемый, как в трубе, ветер. Они останавливались, неловко поднимая прикрытые капюшонами или замызганными шлемами головы, всматривались в рассечённые дождём, гримасничающие лица дикторов. И постояв некоторое время, поплотнее закрыв лицо, уходили прочь, унося на мокрых чёрных спинах отблеск сменяющих друг друга картинок - новостей.
   На место ушедших приходили новые. И конца этому движению, этой, по своим законам живущей толпе, вероятно, не было.
   - Так им - сотрудникам и надо.
   Явно нарываясь на драку, неожиданно повернулся, почти падая на него, пьяный мужчина к стоящему рядом с ним здоровяку. Чем-то неуловимым раздражал и беспокоил этот, как будто бы, свой мужик вязнущие в тумане наркотиков мозги.
   - Мало - одного.
   - Всех бы! - откликнулись, с трудом сцепляющие в предложения слова, голоса. И не разберёшь, кто это сказал - одинаково мёртвые лица, неопределённые фигуры, одежда - обноски.
   Человек сделал несколько шагов в сторону, укрываясь в тумане пустынной улицы.
   Нет смысла. Больше ему сегодня, видимо, ничего не узнать. Вряд ли передадут, какие- нибудь подробности. Никто в этом не заинтересован. Решил Татур. Надо уходить.
   Он ещё ниже натянул на лицо капюшон. Перед взрывом, как и планировал, Татур переоделся. И ни чем не выделялся, не привлёк ничьего внимания, когда с толпой перепуганных сотрудников и спасателей выбежал из здания.
   Его план удался. Блестяще.
   Теперь спрятаться, переждать, пока окончится расследование. Оно обязательно будет. Никто спокойно не примет гибель ведущего сотрудника такой важной организации.
   А потом....
   Вот что будет потом, Татур никогда не думал. Не думал о том, что станет делать после того, как найдёт виновного в гибели Отца. Это было где-то на втором плане, не важно, не существенно. Вероятно, это и было бы таким, не встреть он Уолли. И что теперь? Впервые в жизни - даже, когда он только "родился", Татур не испытывал такого чувства - одиночество.
   Он как-то отвык быть один. Он давно уже не один. Он - уже не он без Уолли. Как он - без неё, кто он - без неё? Уолли - это всё, что он может хотеть в этой жизни. Уолли - его жизнь. Под одеждой, на груди Татура, как будто, что-то загорелось, обжигая и холодя кожу. Амулет! Подарок Уолли! Вечно живая, цвета крови ягода. Она - его Уолли была тут, с ним, в нём. Татур видел, чувствовал её всю - от трепета пушистых ресниц, до кончиков пальцев на изящных ногах. Уолли, как всегда, улыбалась ему. Только в глазах - незнакомая, совершенно не подходящая ей, боль и тревога.
   - Жди меня! - Услышал Татур родной голос.
  
   Мы спаслись в этом замке из дождя
   Только двое ты и я
   В самом одиноком месте. Ты и я.*
  
   * К. Кавалерян.
   Вл. Пресняков младший. Музыка.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Эпилог.
   ..... и умерли в один день.
  
  
   Гуля. 24.12.2014.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

33

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"