Я вышел из Поселка, сообщив на Станцию, что буду в 25.30
Весной в это время у нас еще светло.
Пилоты с орбиты передали, что в нашем направлении наблюдаются стремительные перемещения больших масс Черного дождя. Животные, похоже, почуяли это раньше - с утра притихли и жались к людям, птицы куда-то исчезли.
Дежурный оператор со Станции подтвердила прогноз - по показаниям приборов, до прихода Дождя еще два часа, и я вышел.
После Второй Ядерной войны наша планета стала окончательно непригодна для жизни. Сохранился лишь небольшой оазис на Южном Полюсе, где сейчас находятся Поселок и Станция, и тот постепенно сокращается.
Эпицентр жизни сместился на планеты-спутники. Постепенно адаптировав их для жизни, все переселились туда. Но разрыв между НАМИ и НИМИ быстро растет - новая среда 'лепит' новый вид гуманоидов. В других условиях они меняются как внутренне, так и внешне, это хорошо заметно, когда экскурсионный космолет высаживает очередную пеструю партию галдящих инопланетных лицеистов. Они берут пробы воздуха, анализируют состав почвы, исследуют воду на бактерии.
На нас, аборигенов, цепляющихся за жизнь на крошечном островке мертвой планеты, они смотрят с жалостным любопытством, как на диковинных еще живых ископаемых. Их можно понять - давно готов и ждет исполнения проект, как несколькими точечными ударами космолазера по экватору и полюсам запустить эффектную цепную реакцию, создав удобную космическую котельную с выгодным КПД.
Мы, последние представители зародившейся здесь миллиарды лет назад жизни, мы доживаем, как в умирающей деревне.
Я шел быстро, фиолетовый закат был великолепен, по пути снял показания полевого термосканера, но, когда вдали уже показался розовый купол Станции, что-то заставило меня обернуться. Черт!
Из-за холма на меня бесшумно и быстро неслась непроницаемо-черная стена Дождя. Дохнуло могильной сыростью. Я едва успел сделать шаг назад и инстинктивно вобрать воздух, как все вокруг обратилось в кромешный шевелящийся мрак.
В Черный дождь ориентацию теряешь сразу - он пожирает любой свет, ни один прожектор не способен пробить и пяти сантиметров его плотной массы. Малоизученные физические поля, наводимые налетевшим Дождем, блокируют работу аппаратуры, парализуют всякую связь, даже кабельную, а стрелка компаса начинает вращаться пропеллером.
Стараясь держать направление по памяти, я продолжаю свой путь на Станцию, выставив руки перед собой.
Вдруг что-то с силой бьет меня в грудь, я едва удерживаюсь на ногах. Похоже, обезумевшая, отбившаяся от стаи птица.
Черный дождь будто замазкой залепляет все органы чувств, оставляя разве что осязание, да чуть-чуть слуха.
Капли заливают глаза, льют за отворот комбинезона, хрустят на зубах, мелкой дробью сыплют по голове, кажется, просачиваются в поры кожи, в мозг, постепенно парализуя желание жить и двигаться. Монотонный шелест переходит во вкрадчивый шепот: "Умри, умри, умри..". Я, не слыша себя, иду, пою "Гимн юных астронавтов" и гоню из головы псевдонаучные домыслы, будто Черный дождь - живая субстанция. Бред и мистика для слабых духом! Нет, нет - Черный дождь - физическое явление. Просто вода с микрочастицами пепла и пыли, плотным слоем окутавших планету после Второй Ядерной, когда военные сводки ежечасно сообщали не количество жертв, а число распыленных вместе с жителями населенных пунктов. Конечно, гипотез о происхождении Дождя немало. Точно известно лишь одно - он появился, когда Жизнь на планете тронули необратимые метастазы умирания.
Пилоты космолетов, барражирующих на орбите, говорят, что сверху Дождь выглядит как жирная черная пиявка, ползущая на грязно-серой поверхности шара, и всегда набирают высоту, подальше облетая нехорошее место.
Я начинаю сомневаться, что иду правильно, по идее, уже должна быть и Станция.
Сполохами замелькали первые галлюцинации.
Словно лампы-вспышки выхватывают тут и там из шипящей тьмы фрагменты чужих душных снов.
В дни Дождя даже в Поселке, в комфортном помещении, нельзя оставаться в одиночестве, можно сойти с ума, велик процент суицидов.
Жизненно важно собираться вместе, ходить друг к другу в гости, Поскольку техника в Дождь ведет себя непредсказуемо, электроприборы сразу обесточиваются, подача энергии прекращается. Все собираются большими компаниями. Везде зажигают свечи, извлекаются настольные игры, семейные альбомы, расчехляются музыкальные инструменты, растапливаются старинные дровяные печи, камины, ставится тесто на пироги. Чтение вслух, 'травля' анекдотов, задушевные беседы - теперь не досуг, а необходимое средство выживания.
Категорически запрещено выяснять отношения, грязно выражаться, вспоминать старые обиды - ссора в Дождь вскипает мгновенно и легко становится неуправляемой. Опыт показывает, что от нечаянного упоминания обидной детской дразнилки до кровавой резни в такие дни один шаг.
Некоторые заранее готовят программы, специально готовясь к Дождю.
Это шанс и звездный час для непризнанных писателей и поэтов, в такой ситуации все готовы слушать даже их.
Нога вдруг проваливается в пустоту, я падаю и больно бьюсь обо что-то твердое. Немного очухавшись, пытаюсь определиться. Ага, похоже, это бетонное дно старого ирригационного канала. Поразительно, насколько сильно я отклонился влево на таком коротком отрезке пути!
Подумав, решаю пройти немного по дну старого русла.
По сильной боли и новому привкусу, появившемуся у Дождя, догадываюсь, что у меня разбито лицо и голова. Видимо, сильно - железистый привкус становится постоянным. Говорю себе, что могло быть и хуже.
К сожалению, до сих пор единственный реальный шанс найти бедолагу, попавшего в Черный дождь - обнаружить его самим, наощупь.
Делается это так: все крепко берут друг друга за руки, образуя цепь, центр которой находится в помещении - сначала женщины и старики, потом мужчины - и живой цепью этой, как сетью, вслепую осторожно 'тралят' окрестности. Выяснился интересный факт - веревки, даже самые прочные, здесь совершенно непригодны. Любой, оставшийся наедине с Дождем, даже на привязи, почти мгновенно теряет голову, начинает хаотично метаться, путать, способен натворить бед и глупостей. Только непосредственный контакт - рука в руке. Для увеличения радиуса охвата часто задействуют даже ходячих больных и детей постарше. Основной закон цепочки - ни при каких обстоятельствах нельзя разжимать руки, иначе тем, кто идет за тобой, конец.
Я спотыкаюсь обо что-то и опять едва не падаю. Господи, здесь кто-то есть! Женщина... Жива, но без сознания. Как она сюда попала? Здесь никого не может быть! Ага, догадываюсь - это новый оператор со Станции, с ней я и выходил на связь перед выходом из Поселка. Кажется, она назвалась Эолой. Пока я был в Поселке, космолет со спутника доставил ее на Станцию, мы даже не виделись. Думаю, было так: приборы зафиксировали неожиданное сверхбыстрое приближение Дождя, запищал сигнал тревоги, эта дуреха выскочила из безопасного укрытия и бросилась мне навстречу, нарушив Инструкцию. Тут-то ее и накрыл черным крылом Дождь. Как глупо. Как и я, она упала в пустой желоб канала и лишилась чувств. Невероятное совпадение, что я наткнулся на нее в этой кипящей мгле! Осторожно обследую - кости вроде целы, переломов нет. Если спасемся, придется отправить ее назад. Таким недисциплинированным и импульсивным на Станции не место. Как только она прошла тесты? Судя по физическому состоянию, довольно молодая. Ощупываю лицо - наверное, красивая. Что эта чудачка здесь забыла, зачем приехала? С тайным удовлетворением отмечаю, что она такая же, как и мы, люди, внешний облик ее почти не претерпел изменений, хотя наверняка родилась на Исбэкэре, нашем спутнике. Чертыхаясь, выбираюсь, наконец, из желоба и взваливаю неожиданную спутницу себе на загривок.
Ну, куда теперь? - в Поселок или на Станцию? Хотя, когда ориентация потеряна, это уже не имеет значения. Другой вопрос - идти или стоять? Не получится ли, что мы уйдем еще дальше от островка жизни?
После некоторых колебаний решаю идти, остановиться - значит умереть. Решаю для себя, что иду в Поселок - ведь нас уже ищут, наверняка, нас ищут. Эх, хватило б длины цепочки!
Я иду, осторожно нашаривая во тьме каждый шаг, чтобы опять не загреметь в тот же канал (теперь вдвоем!), и думаю: 'Хорошо, что она без чувств - это спасет ей рассудок'
Скоро начинаю понимать - проблема в одежде. Под гнетом тяжелых, вязких капель она обременяет, мешает движению. Остановившись, быстро снимаю с себя хваленый суперкомбинезон "от Цукко Ломикати", остаюсь под Дождем абсолютно нагим, потом срываю - не до сантиментов! - одежду с нее, забрасываю тело на плечи и иду дальше. Так, отыграли еще немного. Я несу и ощущаю ее тепло, чувствую, как вздымаются ребра при дыхании, и - о чудо! - я слышу! - плечом, краем уха - как стучит ее сердце. Это толкает меня вперед - теперь нас двое, мы дойдем.
А Дождь льет сильней, кишащий мрак черней и глуше. Меня водит, чудится - стоит ослабить волю, как мгновенно буду поглощен, втянут в черную трубу-воронку, чтоб вынырнуть в чьем-то кошмаре, всплыть в бреду, затаиться грязью под ногтями, вспухнуть чирьем на нежной коже, заколоситься коррозией, воплотиться уродством, сбоем, проклюнуть червоточиной. Когда становится совсем невыносимо, я встаю, припадаю ухом к ее сердцу - вникаю в мерные живые толчки - и иду дальше. Иногда я зачем-то провожу ладонью по ее лицу...
.. Сколько мы так уже идем? Я не верю, не хочу верить, что Черный дождь уже не кончится и наше время вышло. Силы понемногу покидают меня, шаги мои все более неверные, я шатаюсь и едва держу равновесие. Рук не чувствую давно. Постепенно теряю не только чувство времени, но и пространства. К тому же давно не узнаю ландшафт - ни в ближних, ни в дальних окрестностях Поселка нет таких открытых ровных пространств без единого препятствия. Думаю, что Дождь подстерег меня, обманув аппаратуру. У него получилось, если бы не девчонка, бросившаяся вперед вопреки предписаньям и смыслам.
Единственное, что меня еще держит - биение этого сердца, я вслушиваюсь, отгораживаюсь им от Дождя, хочу в нем раствориться. Я не понимаю, кто из нас кого несет, знаю одно - пока оно стучит, я не остановлюсь.
Напрягаю все силы и делаю следующий шаг: "Тук-тук. Тук-тук..
- Доктор, можно одеваться? Я замерзла.
- Что? Да-да, конечно, извините.
Я быстро сдернул стетоскоп, подошел к раковине, машинально намылил руки. Черт, что на меня нашло? Я будто отключился на несколько мгновений. Нет, надо отдыхать. Какой это сегодня по счету пациент? И отчего так дрожат пальцы?
- Что скажете, доктор? Вы так долго меня слушали, аж страшно стало.
- Ничего страшного, женщина, не волнуйтесь, - я сел за стол и принялся заполнять медицинскую карту, - так, небольшие шумы, но это функциональное. Пролапс митрального у вас с рождения, сами знаете. С этим живут. И живут долго. Кардиограмма у вас хорошая. УЗИ в норме. Еще жалобы есть? Что беспокоит?
- Даже не знаю, как сказать...обычно это приходит ночью, всегда просыпаюсь между трех и четырех, когда темно. Сначала наваливается страх. Дышать нечем, рот, нос будто заваливает, на грудь как бетонная плита ложится, не вздохнуть. Сердце скачет, как бешеное - кажется, вот-вот умру. Беспокойство гложет, тоска смертная, и - страшно очень. За ребенка страшно, за маму. Даже за кошку беременную. Хочется вскочить и бежать куда-то.
- Атака...А кто атакует и куда прятаться? - она вымученно улыбнулась.
- Так называют приступы вегето-сосудистой дистонии, ВСД, в наше время это у каждого третьего. Ничего, мы вам капельки хорошие выпишем. Для укрепления сердечной мышцы надо попить аспаркам. А в отпуске обязательно съездийте в санаторий.
- Какой с моей зарплатой санаторий. На комбинате опять про сокращение говорят.
- Ну, пока это только слухи. Попробуйте обратиться в профком. Вот, возьмите направление. Вы замужем?
- Да. А толку. Работал охранником, то бишь вахтером на свеклопункте.
Сейчас уволили. Пьет.
"Не только пьет", - думаю я, давно заметив красные пятна на тонких запястьях. Такие остаются, если с силой схватить за руки и выкручивать. Вижу я и старательно припудренный шрамик над бровью.
- Режим дня, поменьше стрессов, хорошое питание - вот с чего надо начинать. И попейте витамины. Есть хорошие отечественные - тот же Ревит..
Да-да...конечно...конечно - она обреченно кивает, шнуруя поношенные ботиночки. Я смотрю на сгорбленную спинку. Вдруг захотелось сказать: "Замри!" Подойти сзади, подняв "мышиный хвостик", подуть на мягкий нежный пушок на затылке, а потом отсчитывать, касаясь губами, острые холмики хрупких подвижных позвоночков: "один, два, три..." - опускаясь ниже, ниже..
Стоп! Ребята - мне надо в отпуск. Потихоньку начинаю маньячить. Эдак скоро на всех пациенток начну кидаться - и, сопя, и пуская слюни, теснить их на кушетку. А там и до растления малолетних недалеко. Так-то, Игорек.
- До свидания, доктор. Спасибо вам.
- Не за что. Не болейте.
Я смотрю на карту - Кожемяко Любовь Викторовна, 2-й переулок Слесарей, кв. 15. Этот район у нас зовут 'Бомбей'. Частный сектор с вкрапления двух и трехэтажных бараков. Похоже, там она и живет. Эти хлипкие на вид строения перестоят пирамиды Хеопса. Типичный 'некрорайон' - наркоманы, пьянь, гопники. Даже власти махнули рукой - 'парии, пусть горят, дохнут, режут друг друга, авось, помаленьку самоликвидируются - а остатки сами разгоним мухобойками".
А завтра я лечу в Геленджик, в отпуск - эх! может, там развеюсь - море, пляж, девочки в бикини!
С детства я был способным ребенком, но слегка странным - меня не интересовало, что лежит на поверхности и идет в руки само, я не ходил в строю под барабаны. Мед. Академию я закончил с красным дипломом, меня ждала ординатура, но я отказался и уехал сюда, в Медвежьегорск, когда-то ударную комсомольскую стройку, а ныне всеми забытый пыльный городишко в депрессивном регионе, таких сейчас в России тысячи.
Всю жизнь я тайно искал Главное, Настоящее в жизни, чтобы найти и вложиться в него полностью, без остатка и сожаления. Основной девиз наших дней - "обогатись любой ценой и купи удовольствий по прейскуранту" я всегда считал примитивным и даже смешным.
Спрятаться от мира за церковным забором тоже казалось недостойным. Как верно подметили еще древние - как только ты задумался о спасении души, считай, что уже ее потерял. Командировка и работа в госпитале в Чечне принесли одно разочарование - вернувшись, я неделю пил. Секс без тормозов, экстрим, путешествия, даже наркотики - я все перепробовал, и вот итог - мне 35, а я так и не нашел ничего Настоящего, ради чего можно было бы без сомнений выложить жизнь. Думаю, потому, что никакого 'Главного' и нет вовсе. Остается, как муравьишке, слепо тянуть остаток дней свою соломину, пока не выйдет срок и не размажет, походя, неуклонная поступь Судьбы и Времени.
Из окна сверху донесся свежий хит этого лета: "Бьют волны. А мне не больно, а мне не больно, а мне прикольно.." - реаниматологи, однако, заранее начали отмечать День России.
Приятель назвал мою хандру "экзистенциональный невроз на почве невозможности воплотить определенную концепцию смысла жизни".
Смешной Андрюха, если б я сам знал эту концепцию!
Еще он говорит: "...чепуха, старик, просто кризис середины жизни, перебесисся". Хорош кризис! И хотя у меня давно отложены два стандарта "Нимбутала", я все чаще думаю о том, что удавиться, в сущности, проще - главное - правильно пережать сонную артерию - отключаешься сразу, а прочие ужасы - разрыв шейных позвонков, судороги, непроизвольное мочеиспускание - все это потом, когда ты недосягаем.
Вступили мужские басы: "Бьют волны, а ей не больно, а ей не больно, а ей прико-ольно.." Я вдруг отчетливо понимаю, что не еду завтра ни в какой Геленджик. Прикольно мне там не будет, это точно. Сначала, конечно, солнце, яхты, на какое-то время отвлекусь, загуляю с девчонками, а потом придет 'похмелье' и будет хуже, гораздо хуже, чем сейчас.
В голове опять всплыло: "тук-тук, тук-тук.." Почему мне это так врезалось, зачем?
Набираю регистратуру: "Марьиванна, большая просьба, как можно скорей - желательно завтра, вызовите мне на повторный прием Кожемяко Людмилу Сергеевну. Необходимо срочное допобследование" "Игорь Михалыч, господь с вами. Вы же с завтрашнего дня в отпуске"
"К сожалению, придется задержаться. Да-да, запишите - Ко-же-мя-ко.
А впрочем, знаете - пожалуй, не надо, отбой, я сам схожу. Да, точно. Только прием закончу и схожу сам, адрес-то у меня есть. Спасибо, Марьиванна, извините"
Я с удивлением нахожу себя, расхаживающим по кабинету в странном воодушевлении и нетерпении. Что со мной? Что услышал я за раскатами сокращений желудочков и ритмичным прибоем предсердий? Неужто втрескался? Да нет, тут другое. А может, это другое и есть Любовь? Мы обречены всю жизнь решать трудные формулы Любви и Счастья с множеством неизвестных переменных и никогда так и не узнать окончательный ответ.
Шум наверху нарастает. Кажется, там уже пляшут. Не случилось бы, как в прошлый раз, когда в День Государственного Флага анестезиолог Мышкин грамотно ткнул скальпелем в печень хирурга Веселагу.