Аннотация: Великая Отечественная Война, маги, Анненербе...Приключения спецбригады и то будущее, ради которого совершались подвиги...
Альберт Гумеров
Пушечное мясо
Я несчастен. День за днем просиживаю перед окном и смотрю на проносящуюся за стеклом жизнь. В любую погоду, в любое время года я, Алексей Матвеевич Лобанов, сажусь на неудобный табурет, укрываюсь пледом и с тоской впитываю происходящее во дворе. Для того, чтобы скрасить время, я часто придумываю целые истории незнакомых прохожих. Зачастую за чашкой чая рассказываю пустым стенам, как кто-то увиденный мной приходит домой, здоровается, целует ребятишек, что и кто его ждет холодными осенними вечерами...Сам я одинок. У меня есть дочь, зять и внук, но по-настоящему меня никто не любит. Даже я сам...
- Товарищи бойцы! - рявкнул капитан. Каким образом он подошел так, что никто его не услышал, осталось загадкой. Как всегда. - Я вам свежего мяса привел. Зовут Николой.
Обычное дело. Когда у кого-то из нас сдают нервы, отряд теряет бойца. Правда, долго это никогда не продолжалось - нам всегда "приводили свежее мясо".
Мы - это первая бригада специального назначения Белорусского военного округа. Восемнадцать человек, или кем бы мы там ни были на самом деле. Не смейтесь и не ухмыляйтесь, я действительно не знал, кто из нас был человеком, а кто только казался.
Каждый умел что-то, что не мог сделать обычный человек. При этом каждый был обязан чем-то либо Родине, либо капитану лично. Я имею ввиду, не в общем смысле - каждый из нас был патриотом и Советский Союз любил больше жизни своей, - я говорю конкретно. К примеру, что касается сидевшего рядом дядю Изю, он попал в этот своеобразный штрафбат в обмен на хорошую жизнь своей семьи - никто из них никогда ни при каких обстоятельствах не будет объявлен врагом народа. Никто из них никогда не будет ни в чем нуждаться. Подкуп? Да, конечно. Цинично? Безусловно. Вполне достаточно, чтобы сослуживцы посматривали на него с презрением, но Исаак Михайлович сделал для них всё, что только мог. Так что, презрение было, по меньшей мере, неуместным. Правда, осознать это мало кто мог. Полагаю, с остальными дела обстоят примерно так же. Со всеми, кроме меня.
Я оказался в бригаде специального назначения из идейных соображений. Добровольцем. Таких больше не было. Нас ведь в буквальном смысле бросали первыми. Всегда. Так было нужно Родине. Так было нужно нам. Каждому.
"Свежее мясо" оказалось действительно свежим - паренек щурился на апрельское солнце, не понимая, где он, что происходит, кто все эти люди, и как он здесь оказался. Соломенные волосы расплескались по плечам, был он не в форме, а с виду самым обыкновенным гражданским.
Когда капитан снял с головы паренька мешок, бригада мгновенно оценила сослуживца и вернулась к своим делам. Кто-то просто кивнул своим мыслям, кто-то плотоядно улыбнулся, словно увидевший добычу хищник, во мне же не было ничего, кроме удивления. Ты-то здесь за что? Ладно мы - каждый из нас уже настолько зачерствел, что единственным подходящим для нас местом оставалась передовая да спецзадания. А этот! Совсем мальчишка ведь! Война его перемелет и выплюнет, даже не заметив. Свежее мясо... Все мы когда-то были "свежим мясом".
- Старлей, ваш прогноз! - рявкнул капитан. На обращения не по уставу у нас смотрели сквозь пальцы.
Старлей оторвался от фляжки, смахнул с рыжей бороды тяжелые капли чего-то красного, ухмыльнулся.
- Пару недель, товарищ капитан.
Афанасий Трофимович Недрищев был старшим лейтенантом, самым улыбчивым, самым странным и самым жестоким существом в нашей бригаде. Фашисты называли его просто "Смерть", а мы именовали Старлеем.
Сам Недрищев утверждал, что таких патриотов, как он, в стране не сыскать, что верой и правдой служил еще Петру Первому, а насмешки над фамилией развеивал рассказом о том, как эту самую фамилию получил. Что, дескать, когда враг войска Александра Васильевича Суворова атаковал, все побежали, а он не побежал. И когда Суворов спросил, кто этот бесстрашный солдат, великому полководцу назвали тогдашнюю фамилию Афанасия Трофимовича, на что тот, усмехнувшись, сказал: "Молодец! Отныне будешь Недрищев".
В нашу славную компанию попал по совершенно банальной причине - он был белогвардейским офицером. Несколько расстрелов ни к чему не привели - Афанасий Трофимович всегда оставался цел и невредим. В итоге, было решено, что так он может принести Родине наибольшую пользу.
Обычно в начале те, кто только-только попал в спецбригаду, ставили слова Старлея о такой продолжительной жизни под сомнение - сколько ж рыжему лет тогда, если он еще при Петре служил! Однако получше узнав о его привычках, все без исключения прикусывали языки. Афанасий Трофимович Недрищев пил кровь, при желании двигался, аки ветер, много шутил, смеялся и был неуязвим ни для пуль, ни для насмешек. Афанасий Трофимович Недрищев был смертью для врага и старшим лейтенантом для нас. И почти никогда не ошибался в прогнозах относительно новичков.
Пристальнее приглядевшись к новенькому, рыжий сплюнул красным, помотал головой и неохотно добавил:
- Неуверен насчет него, товарищ капитан. Спросите у Первого.
Даже принимая как данность возраст Недрищева, могу сказать, что, кроме Старлея в бригаде специального назначения было еще двое "стариков": сам капитан и его правая рука Клаус Готфердомм.
Одноглазый, огромный, невозмутимый, как скала, Клаус был верен капитану, словно хорошо вышколенный верный пес бойцовой породы. Что занесло голландца в Красную Армию? Преданность Филиппу Ван дер Деккену, капитану "Летучего голландца". Преданность нашему капитану.
- Первый помощник, вы слышали вопрос.
- Не сломается в первом бою - протянет до следующего.
Сколько я в бригаде, он всегда так отвечает.
Никто в родне меня не любил. Да и за что любить? Они мной даже не особо гордились. Терпеть приходилось. Приходится до сих пор - квартира-то моя как-то невзначай оказалась не то, чтобы в центре, но в столице нашей Великой и Необъятной. Вот ради этой самой квартиры дочь с зятем иногда меня навещают. Думаю, не будь у меня этой бетонной коробки, давно бы уже гнил где-нибудь в доме престарелых.
У меня в зале стоят большие напольные часы. Не ходят уже лет десять. Вот и я такой же, как эти часы - бесполезные, а выбросить жалко.
Единственным светлым пятном в жизни остается внук. Вижу его - и мое изуродованное лицо само складывается морщинами вокруг улыбки. Непроизвольно. Как подбежит, обнимет - на всё готов ради него. А дочь с зятем этим пользуются. Сказали, что не разрешат нам видеться, если квартиру на них не перепишу. Вот уже месяц как компанию мне составляют лишь старческое ворчание, вымышленные рассказы о прохожих, да тараканы.
- Где я? Кто вы? - пробормотал паренек. Вполне естественно, что его всё пугало и напрягало - бедняга аж побледнел от страха.
- Мы - первая бригада специального назначения Белорусского военного округа. Мы находимся на вражеской территории, рядовой, - ответил капитан. Говорил он не только для новенького - нам всем было полезно получить очередные крошки информации. - Гражданское население, если таковое обнаружится, не трогать ни при каких обстоятельствах. Здесь базируется один из отрядов специального назначения противника. Наша задача - уничтожить данный отряд. Контингент - обычные люди. Поскольку дислоцируется противник в глубоком тылу, нападения он не ожидает. Просто приходим, делаем то, что должны, уходим. На этот раз конспирация и заметание следов необязательны. Шуметь можно. До цели - около двадцати километров. Вперед!
Нас часто отправляли на уничтожение специальных подразделений противника. Любых. От оккультных экспедиций "Анненербе", когда тебя могут атаковать несчастные упыри, поднятые некромантом из могил, до самых обычных людей из плоти и крови.
Мы были смертоносны. Жестоки, кровожадны, преданы Родине и капитану. Мы были пушечным мясом своей Родины. Ее сыновьями.
Часовыми всегда занимался Старлей.
Дождавшись "очистившего" периметр Недрищева и знака капитана, мы выдвинулись к казармам. Несмотря на полученное разрешение, в самом начале мы всегда сводим шум к минимуму. Я всегда иду первым. Слышу, как начали меняться некоторые из наших: Старлей уже не втягивает клыки, дядя Изя что-то шепчет на иврите и, я уверен, под одной из казарм уже начинает формироваться и ворочаться земляное чудовище. Остальных не вижу, но знаю, что кто-то становится невидимым, кто-то отращивает шерсть и становится зверем, кто-то перемещается на полминуты вперед и докладывает капитану об увиденном... Интересно, на что способен новенький?
Оказавшись на месте, я широко улыбнулся: враг спал. То есть, пока такие же "оловянные солдатики" пытаются удержать мою страну в своих ежовых рукавицах, эти гниды тихо-мирно спят и видят цветные сны.
Рывком перехожу в боевой режим. Звуки растягиваются, уши словно ватой залепили, мысли ускорились, но тело за ними исправно поспевало. Мой дар был в том, что я двигался в разы быстрее среднестатистического человека. Потому предпочитал холодное оружие огнестрельному.
Вынув нож, я просто перебегал от одной койки к другой, оставляя после себя расползающиеся по одеялам красные пятна. Я уже почти завершил то, ради чего пришел в эту скромную солдатскую обитель, когда из соседних казарм послышались выстрелы и крики, после чего взвыла сирена. Закончив начатое, я выбежал в ночь.
Вокруг был настоящий карнавал: стены одной из казарм обвалились, что твой карточный домик, и из-под обломков выползло нечто огромное, человекоподобное, шуршащее и смертоносное. Земляное чудище с шипением молотило по обломкам зажатыми в каждой руке телами фашистов. Не понимающие, что происходит, эсэсовцы изо всех сил жали на курки автоматов, предпочитая не замечать, что пули не наносят голему ровным счетом никакого вреда.
- Умник, чего встал? - рявкнул Первый. - Передай, чтобы побыстрее заканчивали, зачищай территорию, собирай всех и отходим.
Да, Умник - это я. Профессорский сынок, белоручка и сноб, чего уж тут поделать. Знаю много умных слов и вообще такого, о чем сослуживцы даже не догадываются. К примеру, многие из нас и не подозревали что мы - команда "Летучего голландца". Головорезы меняются, капитан остается. Проклятие каравеллы - бессмертие ее команды. Что бы ни случилось, какие бы раны мы ни получили, магия корабля-призрака возвращает нас к жизни. Смерть принять мы можем только от рук другого члена команды. Боль мы ощущали точно так же, как и все остальные, но мы были почти бессмертны. Мы были готовы умирать за Родину раз разом. А потому нас можно было постоянно пускать в расход - идеальное пушечное мясо.
Рядом громыхнуло - кто-то бросил осколочную, и Первого посекло в лапшу. Распоряжений он больше не давал - только стонал, сквернословил и пытался засунуть обратно вывалившиеся внутренности.
Походя добивая раненных, я в боевом режиме оповестил всех наших и решил понаблюдать за новеньким.
Трясясь от ужаса, паренек крошил фашистов в капусту, используя оружие и подручные средства. Глядя на него, мне стало понятно, почему капитан предупредил нас, чтобы ни в коем случае не пугали мальчугана. Поддавшись страху, Никола превращался в берсерка: трясущимися пальцами одной руки он стрелял из отобранного у эсэсовца пистолета, другой рукой ударив не вовремя подскочившего солдата ребром ладони в кадык. Когда я от него отворачивался, Никола, до крови закусив губу и заплакав, голыми руками вырывал что-то из обмякшего тела очередной жертве.
В очередной раз заорав "За Родину! За Сталина!", бывший белогвардеец Недрищев вцепился в горло какому-то жалобно всхлипнувшему немецкому офицеру. В общем, всё как всегда, с небольшими вариациями. Вздохнув, я принялся подбирать тех из нас, кого серьезно зацепило.
Каждый раз, выходя на балкон, я ждал чего-то, как ждут по всей стране тысячи таких же стариков. Когда-то я ждал почета и уважения, безбедной старости, любви близких, уверенности в светлом завтра. И каждый день светлое завтра превращалось в серое одинокое и убогое сегодня. Я всё ждал, ждал... Чего? Чуда? И вот однажды осенью, сидя с чашечкой чая, я осознал, что, как и тысячи стариков, я жду... смерти. Жду, когда она придет, поманит, я уйду, и завтра уже не надо будет просыпаться, чтобы прожить еще один пустой и пресный день. В тот момент мне стало безудержно горько. И вот ради этого совершались подвиги...
- Если говорить за мою семью, думаю, что дядя Изя уже всех выкупил, - старый еврей грустно улыбнулся, после чего добавил уже другим голосом: - Капитан, я спёкся. Не могу больше. Пора уходить в запас.
Я пристально вгляделся в его лицо. Дядя Изя всегда казался весельчаком и душой компании. Не унывал, подбадривал других, старался оставаться человеком в любой ситуации. И тут на тебе!
- Я понимаю, - Филипп Ван дер Деккен, капитан "Летучего голландца" и наш командир пожал дяде Изе руку. - Даю слово, с ними всё будет в порядке. Первый! Исаак Михайлович Лихман уволен в запас.
Клаус поднялся и вместе с Исааком Михайловичем вышел в ночь. Выстрел слышали все. Завтра капитан приведет нам свежее пушечное мясо.
Интересно, кто-нибудь из этого состава увидит конец войны? Я имею ввиду, кроме капитана, Старлея и Первого? В кого мы превратимся к дню победы? Кем мы уже стали? Что мы будем делать, когда всё закончится? Какая она будет, эта победа? Что нам принесет? Ради чего мы жертвуем собой?
Звонок в дверь прозвучал как гром среди ясного неба. Весь путь по коридору к двери я прошел на ватных ногах - сам не пойму, откуда и почему появилось это волнение. На то, что мне привели внука, я не надеялся, да и слишком поздний для этого час. В глазок смотреть перестал уже давно - бояться мне уже нечего, да и со зрением беда.
На пороге стоял Старлей. Такой, каким я его запомнил в сорок пятом, только одет по нынешней моде. Стоял и улыбался, любуясь моим замешательством. За спиной Афанасия Трофимовича маячила гигантская фигура Первого.
- Пошли, Умник, капитан собирает старую команду, - Недрищев хлебнул из фляги. - Он вернет тебе молодость, пушечное мясо. Мы снова нужны стране.