Каждая эпоха и культура выдвигает свою концепцию перевода. Сосуществуя в одном и том же временном пространстве, разные культуры в то же время по разному понимают эпохальность традиций. Хорошие переводы обязательно где-то соприкасаются с талантливой оригинальной поэзией. Лучшие переводчики либо одаренные поэты, либо небездарные литературные критики.
В своей небезызвестной работе "The Poet's Poet" Элизабет Аткинс, филолог и профессор английского языка, замечает, что поэт - это медиум, воспринимающий поэзию в качестве эстетического откровения. Она подчеркивает, что еще со времен Платона и Аристотеля человечество несправедливо судит о поэтах, основывая свое отношение к их откровениям не на их эстетической ценности как таковой, но в значительной степени на оценочных суждениях, во многом связанных с биографическими данными. Так, крупнейшие романтики, Байрон и Вордсворт, не заняли в Англии подобающего им места в силу своей репутации, тогда как сонеты Китса стали классикой не в последнюю очередь благодаря эпатажу, присущему этому человеку, и его пылкой любви к Фанни Браун.
Традиция и новаторство, уживаясь в личности автора, не могут ужиться в конкретной социальной среде. Конфликт групп, конфликт поколений, конфликт концепций неизбежно оставляет кого-то за бортом. Агрессивные, репрессивные способы выживания говорят о слабости концептуальной позиции, о второсортности того или иного движения.
Давление, оказываемое на нас, сила, с которой нас пытаются утопить, натыкается на равноценную силу, нас выталкивающую наверх. Возможно, это частный случай коллизии "Я - ТЫ", которую Мартин Бубер частично рассматривает как пример равновесия времени в интеллектуальной системе.
Помимо манифестных групп существует некая категория со скрытым объединяющим фактором и с не афишируемыми целями. Такие непохожие друг на друга поэты, как Иосиф Бродский, Давид Самойлов, Юнна Мориц, Александр Кушнер относятся именно к ней. Эти талантливые стихотворцы принизили свое собственное творчество и свое значение для русской культуры тем, что всегда держали в уме скрытую идео-культурную программу, которую реализовали через выразительные средства литературы. Про-националистические, шовинистические по духу и агрессивные по стилю высказывания Бродского, Мориц, Кушнера и других вчерашних столпов прогрессивной поэзии ставят под сомнение их искренность и последовательность мышления. Ведь они, так же, как Елена Боннер, хотели, оказывается, свободы и достоинства только для самих себя, и больше ни для кого другого. Сегодня они защищают самый страшный в человеческой истории режим, выдавая его за светоч разума и свободы. Они против России, против ее ценностей, против ее права на сопротивление гегемонии новой варягоподобной аристократии.
Свежее поколение личностей этого типа даже не обладает талантом их предшественников. Антон Носик, Михаил Генделев, Елена Шварц и другие - еще менее состоятельны, еще искусственней преданы ветхозаветной теме, потому что старшие могли хотя бы сослаться на гонения и несправедливость, на противостояние советской системе, а нынешние лишено этого очищающего права.
Именно они сотворили и поддерживают определенные штампы, без которых в современную поэтическую тусовку не попасть, не говоря уже о признании, публикациях и литературных наградах. На этих штампах сейчас зацикливаться не будем, тем более, что я описал их в своих работах "ЛИМБ как арена внелитературной борьбы", "Письма с Понта", "Не опиленные червонцы: размышления над прозой Павла Мацкевича", "Поэтическая вселенная Олега Асиновского", "Эра Паунда и ее наследие". Очевидно, что каждый, кто эти штампы не приемлет, оказывается изгоем, объектом остракизма.
В истории русской поэзии было две равноценные катастрофы, разрезавшие тело исторической традиции на части: петровская реформа и большевистский переворот. Мостик от до-силлабо-тонической "языческой" традиции к постпетровской (постреформенной) так и не был перекинут. Если Мандельштам, Пастернак, Тарковский и Вознесенский все еще были той самой пыльцой Серебряного Века, которая держала на плаву Ноев ковчег советской литературы, то Наум Коржавин, Давид Самойлов, Юнна Мориц, Александр Кушнер, Иосиф Бродский и другие фактически укрепили баррикады, воздвигнутые между "северным сиянием" рубежа веков - и сталинским безвременьем. Некоторые из них (в той или иной степени) ставили поэзию Запада гораздо выше достижений русского дореволюционного авангарда, другие же блокировали всякие попытки наведения мостов в силу своего воспитания, восприятия, и т.п. Все они - реакционеры-ретрограды, и, в первую очередь Бродский, поэт гениальный, но "наступивший на горло собственной песне". Эти безусловно одаренные люди были начисто лишены сквозного, "широкоформатного" видения (каким обладал, например, антагонист Бродского, Милош Кундера).
Поэтому нет ничего удивительного в том, что та "что-то из себя представлявшая" плеяда выродилась в совершенно карикатурную поросль. Линор Горалик, Михаил Эдельштейн, Михаил Генделев и прочие (не забудем их "со-братьев меньших", таких, как Хилина Кайзер, Геннадий Нейман, Евгений Козинаки, Им Глейзер, Аллерген и К., и сотен их "партийных" соратников со всех концов Рутена и Инета) уже не движение литературных единомышленников, но шумная орда, с гиканьем и свистом несущаяся в тучах дурного вкуса, зубоскальства, вульгарности и бесчестия. Эти ордоносные кочевники с паспортами ближневосточного государства (или с их опцией) штабелями укладываются в фундаменты всевозможных "литературных" мероприятий, типа одиозного "конкурса" "Тенета", о профанацийной коррумпированной сущности которого можно много и долго говорить. От спонсорства до судейства, от списка участников до фаворитизма: он институт агрессивных кочевников, пирующий на бедах и язвах русской литературы. Многими аспектами фарса под названием "Тенета" должна заниматься не лит. критика, а российская прокуратура.
Тысячи таких же "агентов иностранного государства" на Западе "проводят в жизнь партийные указания" с той же неуклонностью и неукоснительностью. А. Миллер, Верек, Штейн, Штейгер, С. Гринберг, К. Шапиро, Вайкс, Салеми, Ирвинг Хоув, Р. Дэйвис - молочные браться наших русскоязычных консерваторов-сионистов.
Помимо чисто-политических ориентиров, их объединяет враждебное отношение к Паунду, Элиоту и другим передовым авторам всех эпох. По мнению салемов и шапир всех мастей, со времен Бодлера, Малларме, Рембо, Паунда поэзия вторглась в "запретную" для нее область, пытаясь подменить собой политику и религию. Они призывают "поставить ее на место", вернув ей то прикладное значение, которое ей отводит власть... Говоря о выдающемся немецком авторе Германе Блохе известный современный критик (чьи работы вряд ли переводились на русский и английский) Вольфганг Фашинг указывает на симбиоз религиозного и эстетического (не в смысле религиозной темы, а в смысле "литературы, понимающейся как религия"). В экспрессионистичном "Epilog zum Tragen" мы находим суждения об авангардной роли искусства, о трагическом как форме эстетического высказывания и о трагизме самого призвания художника.
"В русской культурной традиции поэт, как известно, - фигура скорее трагическая. Чтоб далеко не ходить в утверждении этого, в общем-то, бесспорного тезиса, вспомним хотя бы слова Мандельштама: "Нигде так серьезно не относятся к стихам, как в России: за них убивают". Были ли в России счастливые поэты? Пастернак очень подходил на эту роль. Шкловский писал о молодом Пастернаке: "Счастливый человек. Жизнь свою он должен прожить знаменитым, избалованным и богатым". Нельзя не заметить, что все эти три определения счастья действительно присутствовали в жизни Пастернака, но счастливым он все-таки не был: подпортили ему жизнь в самом конце. История русской поэзии - самый настоящий мартиролог. Но есть, есть все-таки одно поистине счастливое исключение. Это, конечно, Евгений Евтушенко." (Борис Парамонов; от себя добавим: не случайно именно Евтушенко, "счастливый человек", написал "Бабий Яр")
"Мы были последними романтиками, - говорит Йитс, и, вместе с Паундом, Элиотом и Джойсом, указывает на профанацию трагического и романтического в устах представителей тех литературных кругов, которые объединены "спорно-этиническим" фактором. Это явление очень эмоционально отражено в его Канто 52. В книге "Genders, Races, and Religious Cultures in Modern American Poetry" Rachel Duplessis обращает внимание на так называемого "Нового Еврея", который зажат в тиски неразрешимых противоречий между ассимиляцией, секуляризацией и дискурсов на тему семитизации и монгрелизации, и указывает на письмо Паунда к В. К. Вильямсу (1920), в котором обсуждается тема "еврейского goo". Это именно та среда, в которой отсутствует цельность, связность по определению, что, по Х.-Г. Гадамеру, "отсоединяет" суждение от мысли, а смысл от понимания. Это поставленный "с ног на голову" мир хамелеонов, на устах которых расхожие слова о свободе и демократии, а в глазах - приверженность рабству и иерархии, т.е. тотально более "правых", чем самые правые приверженности Кнута Гамсуна, Хайдеггера, Паунда и Элиота. Это, по аналогии с первертизмом, заложенным в ростовщичестве: клика первертов языка, первертов слова (Паунд).
Эта клика "не пускает" в литературу таких людей, как Ваш покорный слуга, лишая читателя нашей поэзии, переводов, критических статей, а нас - аудитории. Надо ясно усвоить, что основа конфликта - не локтетолкательство у кормушки, и даже не произраильская ориентация той партии, какая сегодня занимает наиболее выгодную позицию. Нет, конфликт пролегает в области идейной и эстетической несовместимости, иными словами: невозможности сосуществования реакционных штампов вчерашнего дня - и нового художественного мышления. Именно "отсталость" консерваторов определяет то, что среди них нет сегодня никого, кто мог бы похвастаться метафизикой Давида Паташинского, "разработочной диплексией и "серийностью" Анны Глазовой, эстетизмом Фарая или уникальным письмом Асиновского. За откровения, идейные открытия, новаторство выдаются находки двадцатилетней давности, а ребусы "шифровального письма" - за высокую поэзию.
В области перевода наблюдается то же самое.
Благодаря заслуге принадлежности к той или иной "партии", и за вышеупомянутые штампы издаются и приглашаются к участию в различных проектах те, чьи буквальные, формальные переводы не блещут ни лучиком таланта. Конечно, попадаются приятные сюрпризы. Тот же Нестеров, хоть он и в "команде" Прокштейна, сильно выделяется на фоне остальных. Его роскошные переводы и шикарные статьи могли бы украсить книгу любого уровня. И все же он не понимает того, что виртуозность некоторых его критических статей пропадает всуе, ибо направлена на пропаганду эфемерных выскочек, чей дар сильно уступает его собственному таланту.
Так же, как и в области оригинальной поэзии, в области перевода новое мышление игнорирует принадлежность к тому или иному лагерю или клану. Переводчиками нового мышления я бы назвал того же Нестерова, Немцова, Анну Глазову, Петрова, Фарая, Чухрукидзе, Михаила Гунина.
Cледует также упомянуть о неисчерпанности романтизма, как эпохи, так и стиля. Для русской и немецкой традиции романтизм представляет собой далеко не "закрытое" явление. С ним тесно связана сфера пантеизма, которого стыдится большинство современных русских поэтов. Как пример отголосков Лермонтова, Блэйка, Кольриджа и Рильке в работах современных авторов очень рекомендую стихи Владимира Антропова.
В качестве приложения к этим беглым заметкам я предлагаю мои собственные переводы (некоторые - в редакции К. С. Фарая), а также несколько наших совместных с Михаилом Гуниным работ. Необычность этой подборки заключается в том, что многие переводы в ней даны "в сокращении" или в виде отрывков. Иными словами, это не обычная подборка, но вспомогательный материал. Он призван акцентировать определенные моменты, и таким образом не обязательно давать стихотворение целиком.
Сразу несколько книг, где есть мои переводы, сейчас в работе сразу в четырех издательствах. Если (в очередной раз) не обрушится потолок в типографии, не случится пожара и не раздастся роковой звонок, эти книги выйдут в ближайшем будущем. С переводами без всяких купюр. Вот вторая причина обрывков и сокращений в настоящей версии.
С уважением,
Лев ГУНИН
1 . ПАУНД
Несколько примеров переложений Паунда хочу предварить словами оправдания перед человеком, с которым готовил почти готовую к выходу книгу. Ни разу за время нашей дружбы он не подвел меня, не продемонстрировал того, что совсем недавно называли старомодным словом "непорядочность". Любой, доживший до моего возраста и не издавший ни одной, пусть малюсенькой книжки, поймет меня. Это как матч с "сухим" счетом. Разувериться в том, что хотя бы что-то выйдет, не мудрено. Отсюда - паника, отсюда - неверие в то, что книга, в которую вложена глыба времени и души, когда-либо увидит свет. Тому, кто хотя бы что-то опубликовал, трудно представить себя на моем месте. Если первый, будто заколдованный рубеж - перейден, тогда ожидаемо, что нечто подобное повторится. Так было, когда вышли в свет мои первые эссе. С тех пор счет пошел на сотни, а вот проза, стихи, переводы: ну никак. Потребность в "неизвестном читателе", устами которого "глаголет истина", зашкалила до такой степени, что стало невтерпеж. Тремор нетерпения своей железной хваткой заставил совершить этот заслуживающий порицания поступок.
Поспешу успокоить моралистов и предупредить, что ни одного образца, вошедшего в будущую книгу, я "не отдам". Речь идет о тех версиях, какие окончательно решено туда "не пускать". Иными словами: о тех, что по тем или иным соображениям "забракованы". Дилетант способен задаться вопросом, а что вообще "не достойные" переводы должны делать в Сети? Не лучше ли их спрятать подальше - и навсегда? На самом деле поэзия - не математика, хотя в ней есть что-то от музыки, от математики, и от других искусств и наук. Даже при наличии сверхсовершенного перевода его рабочие версии дают нам не меньше, чем окончательный вариант. Время от времени ловлю себя на ощущении, что подсознательно преследую некую "астральную" цель: после данной виртуальной публикации (кому? чему?) отступать будет некуда, и книга выйдет.
Повторю: в сегодняшней подборке не будет стихов, вошедших в нашу книгу (обращаюсь к тебе, дорогой друг), ни одного стихотворения, которое пересеклось бы с чьим-либо более ранним переводом. Паунда мне открыл в 1996 году тот же друг. Хюльм, Джойс, Йитс, Т. С. Элиот и другие стихотворцы с Британских островов, были мне хорошо известны. Как случилось, что я к своему глубокому стыду не знал Паунда, ума не приложу. Так вот мне и сосватали новое для меня имя. Сватовство это, с легкой руки духовно близкого мне человека, оказалось крайне удачным. Уже в начале 1997 года, несмотря на неблагоприятную жизненную ситуацию, я перевел первое стихотворение Мастера. Им оказался "Портрет одной дамы". Из него, как из генетического кода, все и развернулось. Трудно сказать, что меня в нем поразило. Фактура или не поддающийся повторению слог? Отражение запутанного, витиеватого урбанизированного мира, не как описание, а как психологический портрет? Интересно. Никто до меня это стихотворение на русский язык переводить не пытался. Всегда трудно быть первым. Правда, зная некоторые другие языки (кроме русского и английского), я нахожусь в явно привилегированном положении. Иногда заглядываю в переводы на польский, словацкий, украинский, белорусский, немецкий, французский, итальянский... Но именно этого стихотворения мне не удалось найти ни на каком другом языке, кроме оригинала. Так что пришлось рассчитывать только на себя самого.
Когда переводу исполнилось примерно 5 лет, я решил его показать. Вывести в люди. И тогда человек, о котором выше шла речь, указал мне на то, что стихотворение это написано не в стиле verse libre, а пятистопным ямбом. Кроме того, мне было указано на то, что патерн оригинала имеет более короткую ударную волну. С того момента началась трансформация перевода. И вот что получилось:
Portrait D'une Femme
Твой склад ума - Саргассово он море.
Годами Лондон был в его плену.
В нем корабли, сверкая, оставляли
Идеи, сплетни, всевозможный хлам,
Обломки знаний, ценников лохмотья.
Великие умы к тебе стремились,
Не находя поблизости других...
А ты всегда второй была. Трагично?
Нисколько! Знаю, выбор был иной:
Муж вечно хмурый, нудный воздыхатель,
Чей средний ум с годами все слабей.
Ты терпелива! Видел, как часами
Все ждешь, чтоб бездна что-то отдала.
И платишь дань, как водится. По-царски.
Ты представляешь интерес; к тебе идут,
"Наживу" унося, подняв трофеев сети:
Факт, что в тупик заводит, небылицу,
Обрывки сплетен с мандрагорой в них;
Все, что на вид полезно, но без пользы,
То, что нельзя с умом употребить,
Что часа своего и не дождется:
Поблекшая старинная работа,
Божки, кусочки амбры и узоры -
Твое богатство; твой Сезам; при этом
Из трюмов всевозможного "добра",
Из мебели затейливой, но с гнилью,
Из собранного хлама посвежей,
В потоках вялых глубины различной,
Нет! Там нет ничего!
И в целом и во всем,
Нет ничего, что было бы твое
И в собственности у тебя одной.
Но это - вся ты.
* Portrait D'une Femme - "Потрет Одной Дамы" (французский).
Еще один из моих первых переводов Паунда, осуществленный "в три этапа", был начат до того, как за него взялся кто-либо другой. Меня привлекло в этом стихотворении поэтическое высказывание, облеченное в форму "драматического монолога". Оттенки сценической речи, услышанные мной, ускользнули от внимания других переводчиков. Мне сказали, что появился и русский перевод, однако, мне пока не удалось его раздобыть. Для подобных стихов Паунда надо иметь очень чуткое ухо. Вот что получилось:
Могила в Akr Зaar
"Твоя душа, Никоптис - я. Все пять тысячелетий
Следила, но угасшие глаза
Не двигались, к моим мольбам слепые,
И чресла эти, где бы ни зажглась,
Со мною не горели, как шафран.
Гляди, трава опутала тебя,
Целуя мириадой язычков;
Не ты меня.
Я считывала злато со стены,
Изнашивая разум по слогам.
Нет больше тут мной не открытых тайн.
Как я добра. Нетронуты печати на кувшинах:
Ты мог бы встать и ринуться к вину.
Одежды на тебе я мягкими хранила.
Как ты забывчив! Я ль могла забыть!
- И даже речка много дней назад...
Река?.. и та тебя моложе.
Те три души предстали пред Тобой -
И я пришла.
И ворвалась в тебя, других прогнав.
Мы так близки. Мы слитны нераздельно.
Известны мне привычки все твои.
Не я ли тыкалась в твои ладони, в пальцы и
Влетала, и плыла - от черепа до пят?
Как я "вошла"? И разве не была тобой, Тобою?
Без солнца задыхаюсь тут, внизу,
Растерзанная колющею тьмой,
Ни отблеска не долетит, и ты молчишь,
Ни слова, день за днем.
О! Мне по силам выбраться наверх,
Всем этим знакам магов вопреки,
Их дьявольской резьбе на сих дверях,
Наружу, сквозь глубины плит зеркальных....
. . . . . . . . . . . . . . .
Но тихо здесь:
Я остаюсь."
Первая версия следующего перевода была закончена почти тогда же, когда и "Портрет одной дамы". И тут (как и в предыдущем опыте) меня привлек эмоциональный драматический монолог с применением классических форм речи. Правда, начальный вариант был несколько тяжеловесен, но зато соответствовал паундовским акцентам и нюансировке интонаций. Позже мне попался на глаза перевод К. С. Фарая, и я подумал, что с точки зрения фонизма моя работа весьма далека от совершенства. То, что я привожу ниже, возникло как реакция на самокритику и под впечатлением великолепной работы коллеги.
По поводу своего отражения
(On His Own Face In a Glass)
О, странное лицо в стекле!
О, наглый компаньон, О, худший из святош,
О, шут, захлестнутый печалью не своей,
Что за ответ? О, мириады их,
Играющих, стремящихся, былых,
Жест, вызов, контрложь -
Все Я? Я? Я?
А ты?
Так же, как в свое время Паунд, я однажды с удивлением открыл для себя эру трубадуров и неповторимую атмосферу провансальских (доргоньских) замковых нравов. В течение долгого времени я заблуждался относительно первоисточника европейской поэзии, считая (кроме Италии) его родиной Германию, и его певцами таких поэтов, как Вольфрам фон Эшенбах (Wolfram von Eschenbach), Готтфрид фон Страсбург (Gottfried von StraЯburg), и других. Открытие Доргони стало для меня открытием совершенно иного континента. Мне, воспитанному в основном на немецкой культуре и полагавшему, что французы сильно отличаются от немецкого типа своим сенсуальным, эмоциональным типом, гибкостью, элегантностью и шиком, странно было узнать Германию X - XII веков в скалистом ландшафте, бурных реках, неприступных замках, суровых обычаях и старинной поэзии Доргони. Первые стихи провансальских трубадуров я прочел в прекрасных немецких переводах: еще одна (случайная ли?) ниточка между германскими и доргоньскими культурными слоями. Лингвистически к своему короткому периоду жизни во Франции я не подготовился: не знал тогда французского языка (который сегодня сделался для меня главным языком общения, работы и быта). Но зато мельком увидел Доргонь. Словарь провансальского наречия, подлинные тексты трубадуров Доргони позволили мне прикоснуться к этому чуду европейской истории сердцем. Тем, кто не шел к де Борну от Эшенбаха и не совершил духовного и физического паломничества в важнейшие для европейской культуры области, мой перевод может показаться неказистым и скромным, но к своей русской версии паундовского прочтения стихотворения Шарля Орлеанского я шел от собственных путей в поэзии и от налета того культурного наследия эпохи средневековой Доргони, который все еще сохранился в Квебеке:
DIEU! QU'lL LA FAIT
На музыку
Бог создал ее краше всех,
Грациозна она и прекрасна!
За чары ее и за смех
Готовы ей отдать все царство.
Да кто устоял бы пред ней?
Краса ее - тысячи масок.
Бог создал все прелести в ней,
Грациозна она и прекрасна !
Отсюда - до волн океана
Не сыщешь такой совершенной
Жены иль невесты; нетленной
Высью мысль о ней осияна.
Бог!
Ты создал ее краше всех.
(Перевод Льва Гунина, с учетом французского оригинала)
Французский Шарля Орлеанского весьма похож на уже сформировавшийся французский, почти современный язык.
Есть стихотворения Паунда, которые вряд ли появятся на русском языке в ближайшее время. Это стихи с ярко выраженным политическим подтекстом. Если бы победила другая сторона, они сегодня были бы доступны. Но дело не только в этом. Трудно спорить с моими друзьями, когда они доказывают, что такого рода тексты выходят за рамки поэзии. И пусть они выпали из нашей книги не из цензурных соображений, сама мысль об их недоступности для русского читателя - нестерпима. Ханжество американской демократии позволяло ей кричать о засилье цензуры в других странах тогда, когда разгул американской цензуры на самом деле превосходил разгул какой-нибудь мценской десятикратно. Когда видишь американские книги с вымаранными цензурой строками, закрашенными издателем черной краской, и вспоминаешь иезуитов, Савонаролу, еврейскую контрреформацию, Сталина, костры из книг, горевшие в гитлеровской Германии, тогда хочется донести запрещенные тексты немедленно, вопреки предвзятости, последствиям, вопреки даже тому, что именно эти переводы (ирония судьбы) еще сыроваты.
ИЗГОИ
(The Rest)
О, диссиденты отечества
Его последние узники!
Художники, им возмущенные
Соломинки, в стоге затерянные
Лгунишками им нареченные,
Вы - бедные слуги прекрасного
Страшной системой раздавленные
Против контроля беспомощные;
Неспособные стать лакеями
В услужении у успеха
Способные на красноречие
Но не на предательство миссии;
Вы, с утонченными вкусами
Восставшие против фальшивых знаний,
Пьющие из первоисточника
Ненавидимые, с кляпом во рту,
: : : : : : : : : оклеветанные:
Вспомните:
Я успокоил шторм
Я победил изгнание.
В следующем переводе многоточия следуют выбоинам, оставленным в кладке стихотворения американской цензурой:
Канто XIV
Io venni in luogo d'ogni luce muto;
Вонь влажного угля, политики
М....... е и ........н, чьи запястья связаны
с лодыжками,
Языки их в голых сраках,
Лица вываляны в дерьме,
глаз выпучен на плоскую ягодицу,
Кустики вместо бород,
Толпам орут через рупоры анусов,
Обращаются к миллионам, погрязшим в скверне,
тритонам, червям, слизнякам,
И с ними ........р,
скрупулезно чистенькая салфетка
подложена под его пенис,
и .......м,
Что ненавидел речь без выкрутасов,
Накрахмаленные, но замаранные, воротнички
Делают обрезание ногам,
Прыщеватая - волосатая кожа
::::::::::::::::::: свешивается через край воротника,
Спекулянты, что пьют кровь, подслащенную фекалиями,
А за ними .....ф и финансисты
:::::::::::::: науськивают их стальной плеткой.
Предатели языка
....... и банда газетчиков,
И те, кто лгал, чтоб получить работу;
Перверты, извращенцы языка,
.............////перверты, те, что тащатся от денег,
Предпочитая это морфию и сексу;
и вой (точно станок печатный в типографии),
клацанье денежных прессов,
сухая пыль и бренная бумага, введенные торгашеством,
пот, выделенья, спертый дух гниющих апельсинов,
навоз, безмерная клоака мира,
мистерия, вонь серной кислоты,
трусливые, взбесившиеся;
топящие алмаз в болотной жиже;
вопящие: нет, мы не запачканы;
и матери-садистки - кладут дщерей в постель с мерзостью,
свиньи - едят свой собственный помет,
тут же плакат
и тут же: СМЕНА ПЕРСОНАЛА,
тают, как грязный воск,
как разложившиеся свечи, как экскременты, идущие ко дну,
и лица, сросшиеся под ляжками,
И в липкой тине под ними,
в резерве, нога к ноге,
рука к руке, *агенты-провокаторы*,
Убийцы Пирса и МакДона,
Капитан Х., главный палач;
Окаменелый кал, который был когда-то Верром,
Изуверы, Кальвин, Сан-Клемент Александрийский!
Черные тараканы, зарывающиеся в отбросы,
В отвратное пойло, в жижу, полную объедков,
потерявших очертания от эрозии.
Над всем адским гноем
Великий анус,
весь в геморроях, в грудах наростов,
в папилломах свисающих сталактитов,
сальный, как небо над Вестминстером,
и невидимки, средь которых много англичан,
унылое, тоскливейшее место,
развал полнейший, супер запустение,
вице-крестоносцы, сморкающиеся сквозь шелк,
машущие символами Христианства,
Трясина отвратительных лжецов,
болото идиотизма,
идиотизма злостного и просто кретинизма,
живущий почвой гной, кишащий паразитами,
где мертвые личинки встречаются с живыми,
трущоб владельцы,
ростовщики, что давят вшей, что сводни для властей,
ручные волки, что сидят на каменных книг кучах,
затемняющие тексты филологией,
прячущие их под своими седалищами,
воздух, лишенный убежища тишины,
нашествие вшей, у которых прорезаются зубы,
и над ними хайло ораторов,
пуканье проповедников.
И Invidia,
corruptio, faetor, fungus,
водянистые существа, размягченное окостенение,
комбинация зародыша и гниения,
жуют окурки, без достоинства, без трагедии,
Переводчик переводчику рознь. Кто-то выдает на гора готовую продукцию, и, чем дольше работает над ней, тем слабее становится его версия. У кого-то перевод должен отстояться несколько лет, и только тогда, как выдержанное вино, становится шедевром. Два последних появились совсем недавно, и претензии очевидно надо предъявлять именно к этому факту.
(В настоящей подборке я умышленно не даю аннотаций. Ибо они перекрещиваются с нашей книгой. Надеюсь, что, если она появится, эта коротенькая коллекция (если ее заметят на обширных пространствах всемирной Сети) не повлияет негативно на читательский интерес. Скорее наоборот. Только появится ли книга?..)
Итак, в завершение две обещанные работы.
Игла
(Needle)
Ступай - либо звездный поток растворится вдали.
Восточнее будешь застигнут часом упадка его,
Теперь! ибо эта игла трепещет в моей душе.
Дано нам судьбой превосходство, удачи миг.
Вот он настал - наш триумф, твой и мой.
Ступай же теперь, пока сила та,
Что нам помогает, не обратилась вспять.
Над звездами не глумись; что суждено - тому быть.
Иди же, не мешкай. Земля наполняется злом.
Пусть держатся волны, но скоро они убегут.
Клад этот наш, так пристанем же к брегу быстрей.
Лови же теченье, со следующей волной.
Следуй
Под некой силой нейтральной,
Пока поток этот в сторону не повернул.
Sub Mare
Так это и не так, но в здравом я уме,
С прихода твоего все вкруг меня вертелось,
Фактура соткана из бленд осенних роз,
Но есть и примесь золотистого, другого.
Идет на ощупь кто-то в сущностях подспудных,
как нежная Алгая туда - сюда, под
Волнами глубин бледно-зеленых,
Среди материй, что древней имен, что им даны,
Тех сущностей, что нам родней, чем боги.
За этими переводами стоит большая работа с разными источниками, выяснение, что имел в виду Паунд в стихотворении "Игла", откуда взялся полу-неологизм "Алгая", и т.д. Аннотации ко всем приведенным переводам по своим размерам во много раз превосходят сами стихотворения. Одно из соображений - "попридержать" их - объясняется выше. Кроме того, я зарезервировал их для своей 900-страничной работы о Паунде, в которой впервые сведены воедино практически все стороны паундоведения, и где приводятся уникальные, никем не отмеченные факты, сведения, наблюдения и разгадки. Тандем Паунд - Элиот, роль Елены Блавацкой в становлении Паунда, Годье-Бжеска и Паунд, зашифрованные в стихах поэта тайные послания потомкам, его пророчества, философские и экономические взгляды Паунда, анализ его метрики, сонорики, и т.д. - все это и многое другое есть в моей работе.
Нами переведено большое количество стихотворений великого поэта. Те несколько "неудавшихся" версий, что приведены здесь, всего лишь капля этого моря. Надеюсь, что она тем не менее подогреет интерес к нашей книге.
========================
ОДЕН
ТРИ ИСКУШЕНИЯ
ПЕРВОЕ ИСКУШЕНИЕ
Стыдясь быть пестуном у бед своих,
Вступил он в шайку выдумщиков грубых,
За дар свой к магии стал атаманом их,
Ребяческой их власти; и по кругу
Желаний голод - в Римскую еду,
Окраин асимметрию - в бульвары
Стал превращать у мира на виду,
И одиночество - принцессой сделал старой.
Когда ж он пожелал лишь пустяка,
То ночь его гнала, как волчья стая,
А двери хлопали и вслед кричали "вор!"
И Правды на плечо легла рука.
А он - шарахнулся, ее не понимая,
Назад, туда, где не был с давних пор.
ВТОРОЕ ИСКУШЕНИЕ
Покой библиотечный был несносен:
Иллюзия, зашитая в колонны.
Капризно том соперника отбросив,
Как вихрь взлетел по лестнице крученой.
И, перегнувшись там через перила,
Он закричал: "Освободи, О, злая,
Меня, Несотворенная мной Сила,
Твою красу с Тобой отождествляя".
И плоть его страдала, и при том
Простого камня знала сотрясенье,
Надеясь - как награду за подъем -
Вкусить другой покой: уже не тот,
В квадрат нырнув уступчатым движеньем
И распаденьем завершив полет.
TPETЬE ИCKУШEHИE
Он впитывал всей кожей - наблюдал,
Как принцы ходят, что лопочут жены;
И саркофаги в сердце открывал,
Чтоб знать, кто пал, пойдя против закона.
И результатом вскрытия стал вывод:
"Все книжные философы - лгуны;
Любовь - лишь прибавляет смут нарывы,
А жалость к ближним - танец Сатаны".
И подчинился - так, что стал удачлив,
Царем всех тварей сделавшись потом;
Пока в кошмаре увяданья плача
Он не услышал звук и не увидел плеч
Фигуры с его собственным лицом:
Рыдающим, опухшим и невзрачным.
... Всего мной переведено 22 стихотворения Одена. Пока не буду их публиковать онлайн. Общий объем мной переведенного, обилие "первых" версий (т.е. русской интерпретации тех вещей, за которые никто до меня не брался), и наличие одобрительных отзывов профессионалов дают повод считать, что отсутствие бумажных публикаций - большая несправедливость. В первую очередь это ущемляет мои авторские права. Заимствование моих идей, находок и открытий ширится, но те, кто пользуется моим трудом, продолжают порочить мое имя. Да, на мои идеи иногда ссылаются, но без упоминания моего имени. Как будто имя это вроде как прокаженное. В такой ситуации пусть лучше я буду единственным своим читателем, чем...
===========================
ШЕКСПИР
СОНЕТ XXIX
В разладе и со счастьем, и с людьми
Я одинок - изгой среди людей,
Бичую небо стонами-плетьми
И проклинаю зло судьбы своей.
Чужой судьбы желая, и всего -
Богатства, дружбы, - чем гордится свет,
Завидую то власти одного,
То ремеслу другого с давних лет.
Но, среди мыслей этих потонув,
Я, к счастью, вспоминаю о тебе,
И гимн слагаю, глядя на луну,
Чей свет стирает солнца луч с небес.
Судьбы моей - любимым быть тобою -
И королевство целое не стоит.
============================
СПЕНСЕР
СОНЕТ 1
Какое счастье быть в руках холеных
(что жизнь мою ручным зверьком хранят)
моим страницам; в нежных их бутонах:
так пленники дрожат в руках солдат.
О, счастье строк, в которые глядят
лампады глаз твоих незамутненных,
небрежно погружая беглый взгляд
в боль этих мыслей, кровью обагренных.
О, счастье рифм в купели Геликона,
в источнике священном всех наград -
в твоем признаньи; я в раю, мадонна,
коль безмятежен ангельский твой взгляд.
Страницы, строки, рифмы - все для ней,
Она довольна - что мне до людей.
СОНЕТ 2
Мысль беспокойная, которую сперва
я принял за страданья порожденье:
слез, воздыханий, слышимых едва
ее питает рой - мое томленье.
Наружу вырвись из моих сомнений,
где прячешься ты выводком гадюк:
изыдь, освободив от сна мой гений,
себя насытив из своих же рук.
Но, если подвернется случай вдруг
пасть ниц к ногам заносчивой гордячки:
пади, моля и обо мне как друг,
и о себе самой, прося подачки.
Дарует - буду жить, и прочь печали,
откажет - то умру, и мы с тобой пропали.
СОНЕТ 3
1. Ее краса, какую обожаю,
2. достойна грез, сему свидетель мир:
3. она мой слабый дух возносит к раю,
4. и раздувает жар в груди, как пир.
5. Ее сияньем, ярким, как сапфир,
6. я ослеплен; мои глаза не зрячи;
7. но - гляну на нее: и блеск порфир,
8. и откровенья чудо мне маячит.
9. И застывает, пойманный, как мячик,
10. язык, слагая звучный гимна стих,
11. и замедляет бег - вот незадача -
12. перо на буквах титулов твоих.
13. Но в сердце я пишу, не на устах:
14. то, что не в силах выразить в словах.
СОНЕТ 4
Выглядывает Новый Год лукаво
из приоткрытых Януса ворот:
надежды обещая величаво
и старых мыслей отгоняя гнет.
Зовет он - из Зимы печальных нот,
из сердца, где любовь в тоске дремала, -
того, что лук и стрелы принесет,
вонзив своей всемерной власти жало.
Потом весна в его тетрадке талой
намечена, и весь ее приход:
убрать цветами Землю обещала,
и мантию плести на целый год.
И ты, цветок младой, не искушенный,
готовь зачать любовь - и будь влюбленной.
СОНЕТ 5
Вы грубо попираете значенье,
ее протест гордынею назвав:
что в ней меня приводит в восхищенье,
гонимо светом и теперь без прав.
Но взор ее разит, скрывая сплав
презренья к низости отвратной и бесчестью,
грозя нахальным взглядам подлых глаз,
что пялятся на красоту ее все вместе.
Та гордость - честь, такой апломб - хвала ей,
в очах ее - невинности отсвет,
и словно вымпел рыцарский в турнире
бросает вызов всем врагам в ответ.
Так повелось у нас, среди людей:
Герой питаем гордостью своей.
В черновом варианте мной переведено 68 сонетов этого поэта.
=========================
ВОРОНЫ
(старинная английская баллада)
Когда одиноко я брел напрямик,
Двух воронов слышал пугающий крик;
Один другому прокаркал в ответ:
"Чем поживимся, что есть на обед?"
"За старой одной торфяной стеной
Рыцарь убитый лежит, неживой.
И знают о том (что никто не узнал):
Лишь сокол его, его пес - и жена".
"Но пес его взят на охоту чужим,
А сокол за дичью летит - но не с ним,
Жена его - с кем-то другим, весела.
Никто не прогонит нас от стола."
"Я выклюю глаз голубой у него,
Ты сядешь на белые кости его,
Нам трапеза в радость, и клоком волос
Устелим гнездо, чтобы мягче спалось."
"Никто не узнает, никто не узнал,
Что с ним приключилось, куда он пропал.
Лишь ветер один будет вечно свистеть
В костях его голых - и дальше лететь".
(анонимное)
==========================
БЛЭЙК
Вильям БЛЕЙК
ТИГР
Тигр! Тигр! блеск огня
В чаще ночи, а не дня,
Из бессмертных кто ваял
Страшных черт твоих металл?
Кто средь бездн иль звезд ночей
Плавил огнь твоих очей?
Кто посмел крылами бить,
Чтобы жар воспламенить?
Что за мощь, чье ремесло
Сердца жилы свить могло,
И родить беззвучный бой:
Чей ужасный гений злой?
В час, когда всех звезд роса
Напоила небеса,
Любовался ли тобой,
К утру труд окончив свой?
Тигр! О, Тигр! блеск огня
В чаще ночи, а не дня,
Неужели твой отец -
Кто и Агнца творец?
ВЕСНА
Флейта, звучит!
Сейчас молчит.
Лес поет
Ночь напролет.
И соловей
С песней своей
Встал спозаранку
Просто
Просто. Просто встречает весну.
Весел мальчишка.
Несется вприпрыжку.
Смеется девчонка
Звонко-звонко.
Петух прокричал.
И ты с ним встал.
Катится тонко
Пенье ребенка:
Просто
Просто. Просто встретить весну.
Малый ягненок,
Ты как ребенок.
Ткнись и взгляни,
Шею лизни.
Дай мне погладить
Мягкие пряди.
Дай поцелую
Морду твою я.
Просто
Просто. Просто встречаем весну.
====================
БАЙРОН
ТЬМА
Я видел сон - и будто бы не сон.
Светило вдруг погасло; иглы звезд
Метались, гасли в космосе извечном,
Без лоций, без лучей; земля обледенела,
Ослепла и висела без луны
в черневшем воздухе;
Сменялись сутки сутками, не принося рассвета,
И люди забывали зов страстей
От ужаса разрухи-запустенья;
и в сердцах
Наивно и по-детски звали свет;
Их жизнь текла под треск костров:
и троны,
Дворцы царей - и хижины простые...
* * *
И реки, и озера, и моря - стояли тихо,
Не смешиваясь в темной глубине;
Застыли без движенья корабли;
Их паруса безвольно пали; без ветров
Они над бездной в сон погружены -
Ни всплеска, ни волны; мертвы приливы,
Луна, их повелительница, умерла до них;
Ветра иссохли в воздухе бездвижном,
И тучи гибли; ТЬМА не нуждалась в них,
В их помощи - коль сделалась Вселенной...
===================
МОРРИСОН
Следующие переводы - попытка эзотерического осмысления Джима Моррисона. Ткань его поэм - иллюзорно-обманчива. Звучит не то, что ты видишь, написано не то, что значит. Смыслы и значения выхватываются удочкой длинного ассоциативного ряда, похожего на молекулярные цепочки. В одних случаях обязателен дубликат того, что буквально написано, в других необходимо совершенно абстрагироваться от буквального начертания. Все зависит от места и его роли в поэме. Это тем более сложно, что для каждого уровня явлений у Моррисона зарезервирован отдельный лексикон, со своим набором слов. Есть достаточно много архаизмов и слов высокого штиля. Поэтому перевод моррисоновских текстов с помощью полублатного тинэйджерского жаргона, с обилием так называемых нецензурных (ругательных) слов: на мой взгляд, отдает халтурой. Но главное - это проникновение в универсальный замысел великого бунтаря, сквозной охват его философского мировоззрения. Опыт наркомании и существования долгие годы в качестве рок-музыканта мог сыграть какую-то роль в успешном препарировании морриновского сознания. Кажется, мне удалось охватить и понять его мировоззренческую систему во всей ее эволюционной перспективе и многоликости. Постепенно я пришел к выводу, что у поэта существовала не одна такая система, а несколько, в зависимости от плана (ближнего или дальнего). Отсюда кажущиеся противоречия и непонимание многими переводчиками смысла ряда его туманных мест. Богоборческие тенденции напоминают Блейка и играют лидирующую роль в ряде морриновских пассажей. Однако, метафизическое понимание мира у него гораздо глубже любых каузальных систем. И эта двоякая природа любого из его высказываний грандиозна уже сама по себе. Отсюда его визионерско-профетические откровения.
Следующие поэмы были мной (или мной совместно с Михаилом Гуниным) переведены целиком. В данной подборке даются только отрывки (начало каждой поэмы), но окончательный чистовой вариант существует.
Недавно изданная книга Моррисона - совместный труд Фарая и Немцова - лучшее (среди бумажных публикаций) из того, что есть на сегодняшний день. Мои переводы Моррисона и переводы Фарая появились раньше немцовских. Сначала я выложил все, что переводил, в Интернет, потом спохватился - и кое-что убрал. Не знаю, заглядывал ли Немцов в мои переводы, когда писал свои версии. Мне вообще так и не удалось раздобыть эту книжку, хотя Фарай обещал ее прислать, но так и не прислал. С его работой я хорошо знаком. Что касается той части, какую выполнил Немцов, то один приятель, купивщий эту книжку, отсканировал для меня некоторые места, по которым трудно судить об уровне перевода в целом. Те отрывки, с которыми я познакомися, выглядят весьма профессионально, и отражают своеобразный подход (стиль), что - в моих глазах - имеет большое значение.
Наличие равной твоей по уровню или явно более слабой (но при этом не вульгарно-маргинальной) версии перевода того же произведения лично я рассматриваю как благо.
Джим МОРРИСОН
АМЕРИКАНСКАЯ МОЛИТВА
I
Знаешь ли ты эту теплую струйку прогресса
под звездами?
Уверен ли, что существуем?
Не ты ли забыл о ключах от Царства?
Откуда ведомо тебе, что ты рожден и жив?
Давайте заново придумаем богов, все мифы
тысячелетий
Давайте праздновать символику тех вековых чащоб
{Не ты ли начисто забыл уроки древних войн]
Отцы кудахчут средь деревьев леса
В открытом море наша мать нашла покой
Знаешь ли, что нас повели на убой
безмятежные адмиралы
и что жирные тупые генералы
балдеют от юной крови
Знаешь ли, что нами правят с помощью ТВ
Луна - это чудище с сухой кровью
Банды повстанцев наяривают численность
при содействии еще одной коробки зеленого вина
сбирая на войну невинных пастухов
что гибнут ни за что
О великий создатель существ
обещай нам хотя б еще час
чтоб искусство практиковать
и раскрашивать нашу жизнь
Атеисты и моль - вкупе святы вдвойне
одинаково смертны оне
Мы живем, издыха-ем...
и смерть ничему не конец
Лишь, сопя, углубляемся дальше в
Кошмар
Так цепляйся за жизнь
наш страстный цветок
За влагалища и фаллосы
отчаянья
Наше конечное мировоззрение
получено нами
в виде хлопка
Из кишок (из анального жерла Колумба)
надутых зеленой смертью
(Я тронул ее бедро
и смерть ухмыльнулась)
Собраны мы внутри сего древнего
и безумного театра
Размножать нашу жажду к жизни
удирать от роящейся мудрости улиц
Львы на улицах и дикие собаки
Бешеные, с пеной меж клыками
Зверь, в утробе города плененный
Тело его матери зловонно
Разлагается в горячей почве лета.
За город бежал он от ответа.
За кордон, на Юг - все без оглядки
ТАМ оставив хаос, беспорядки
За спиной сверкали тенью пятки.
Раз в отеле пробудился он зеленом
Рядом - существо с тяжелым стоном.
Пот катился по его блестящей коже.
ПРОСНИСЬ
Все ли уже тут?
Церемония начнется через несколько минут.
Проснись!
Не в силах вспомнить ты, где это было.
Действительно ли кончился тот сон?
Кожа змеи золотисто-белая
Глазурованная и сморщенная.
Мы боялись до нее дотронуться.
Чешуйки ее - горячие мертвые тюрьмы.
Рядом со мной она - вся древняя.
Нет, нет - совсем еще юная.
Ее темно-рыжие волосы.
Ее шелковистая кожа.
Ну, все, марш к зеркалу в ванной,
Смотри!
Вот она входит сюда.
Мне не вынести каждого медленного столетья
ее движений.
Дам щеке соскользнуть вниз
По холодному гладкому кафелю
Чувствую - кровь застывает в жилах
Ледяное шипение змеек дождя...
ЧУТКАЯ ИГРА
Когда-то я в игру любил играть
В свой мозг любил обратно залезать
Конечно, знаешь ты ее сама
Зовется та игра "сойти с ума"
Стой, твой черед теперь ее начать
Закрой глаза, забудь, как тебя звать
Забудь людей, и с ними - целый мир
Мы возведем другой ориентир...
Какой же кайф играть, еще играть.
Закрой глаза, тебе не проиграть.
И я с тобой, я рядом, не боись.
Расслабься, мы куда-то продрались.
(конец отрывка)
====================
====================
Джим Моррисон
КНЯЗЬЯ (БОГИ)
записки одного сна
Перевод Льва Гунина <mailto:leog@total.net>,
Михаила Гунина <mailto:gunin@mail.ru>
1
Смотри, где происходит поклонение.
Мы все - жители города.
Город формирует (часто физически, но неизбежно психически) замкнутый цикл.
Игру.
Круг смерти, с сексом в середине.
Поезжай туда, где городские окраины переходят в предместья.
На границах тебе откроются зоны изощрений порока, тоски и детской проституции.
Но в кольце смрада, мгновенно спазмом обжимающего сцену дневной арены делового квартала, есть одна реальная жизнь - жизнь толп у подножия града-могильника, жизнь улиц - ночная жизнь.
Нездоровые типы в дешевых гостиницах,
в меблированных комнатах с пансионом,
в барах,
ломбардах,
стриптиз-шоу, борделях,
в испускающих дух аркадах, вечных в своем умирании,
на всем протяжении улиц ночных кинотеатров.
Когда умирает спектакль, тогда он - Игра.
Когда умирает секс, тогда он - Климакс.
2
Все игры несут в себе семя смерти.
Бани,
бары,
закрытый бассейн.
Израненный наш вожак распростерт на потеющих плитках.
Его длинные волосы, даже дыханье - пропитаны хлором.
Литое,
несмотря на увечье,
тело борца полусреднего веса.
Рядом с ним журналист, что умеет хранить секреты.
Он любил приближать к себе сильных, знающих толк в жизни.
В большей части же пресса - стервятники, слетающиеся к месту действа на потребу любопытствующему апломбу Америки.
Камеры под крышкой гроба интервьюируют червей.
Ценой огромных усилий ворочают камни в тени, чтобы свету явить
этих странных червей под ними.
Жизни недовольных безумцев разоблачены.
3
Камера - всевидящий бог - ублажает жажду всезнания. Следить за другими с той высоты, под этим углом: пешеходы вползают в наш объектив, выползают оттуда, подобно редким водяным насекомым.
Магия йога. Уменьшаться в размерах, становиться невидимым. Превращаться в гиганта, дотягиваясь до самых отдаленных предметов. Поворачивать течение природы. Помещать себя в любую точку пространства и времени. Говорить с душами мертвых. Обострять ощущения, воспринимая недоступные картины того, что происходит в других мирах, в глубине твоего подсознания или чужого мозга.
Снайперская винтовка расширила его зрение. Он совершает убийства наносящим раны взглядом.
Убийца (?) в полете, притягиваемый бессознательной, инстинктивной непринужденностью насекомого - как ночная бабочка, - в сторону зоны безопасности, в укрытие, в убежище от кишащих народом улиц. Мгновенье спустя он поглощен уютным, темным и молчаливым чревом физического театра.
4
Круги современного ада: Освальд (?) убивает президента. Освальд садится в такси. Освальд останавливается вблизи меблированных комнат. Освальд выходит из такси. Освальд убивает офицера Типпитта. Освальд сбрасывает куртку. Освальд схвачен.
Он скрывается в кинотеатре.
(конец отрывка)
=================================
Михаил Гунин - перевод апреля 2003
Лев Гунин - перевод августа 2003
=================================
=================================
Джим МОРРИСОН
ПАРИЖСКИЙ ДНЕВНИК
Сколько всего позабыто
Сколько забыто
Сколько надо забыть
Стоило мысли о чистоте
зародиться - как все пропало
бесповоротно
Черный Музыкант
в доме на холме
Скелет в чулане
Нигер (тайное обстоятельство)
Прости. Я совсем не имел в виду тебя
Старый тип, чья-то
дочь
Поднимается
видит нас все еще в комнате
хриплого пианино и бездарной
живописи
его (отбыл на работу)
и новую жену (прибыла только что)
(Леса свечей
Нотр-Дама)
попрошайки-монашенки с подвижными
улыбками, вельветовыми мешочками
каталептическими глазами