Лев Гунин

ПАРАБОЛА

сборник стихов



НИЗВЕРГНУТЫЙ

Пламя из груди.
Два крыла за плечами.
Что же ты недвижим,
низвергнутый ангел?
В сорных пустынях,
в месопотамской глуши
тебя нашли,
как оленёнка под ёлкой.
Жёлтое тело твоё -
цвета песка.
Мускулисты руки твои -
в которых был меч.
Безголовое тело твоё
лежит на песке.
Октябрь, 1983.

Ты весело сказала: "вижу",
а я отставил свой носок
ботинка в сторону, как лыжу,
и твой смешливый голосок
своим перевязал я туго.
И губы, вздрогнув от испуга,
срезали паузы часок.

Сегодня нам спешить не надо,
и можно в парке посидеть
на лавочке, и листопада
объять заржавленную медь
рогатиной ленивой взгляда.
Конец приёма. Ты надеть
не хочешь ли вуаль распада?

Ведь говорят: всем так к лицу
и увяданье, и разлука...
Уйди ж сама: без слов, без стука,
как и пришла: когда подруга
тебя сопровождала в ЦУМ...
Ходить и застывать под вечер
тебя зрачков учили свечи,
а нам не научиться двум.

Тебе не повезёт со мною.
Со мною будущего нет.
Ни благ, ни мира, ни покоя
не будет до скончанья лет.
Тюрьма, сума, печаль изгнанья
подстерегают впереди.
Пока возможно - уходи.
Туманно зеркало всезнанья.

Скажи: не правда ли, темно
бывает в окнах и машинах.
Когда? Возможно, не сейчас.
Мне холодно, и лист погас,
сорвавшись с дерева, и дно
зрачков твоих за плёнкой глаз,
и листья падают на спину...
Октябрь, 1983.


ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

Инге Ермаковой

1.

Забыть о том, что стало, не смогу.
Я от своих же губ в тебя бегу.
И нахожу опять в тебе тебя,
тебя любя и не тебя любя.

До вечера сминается рассвет.
А нас в его объятиях всё нет.
Когда же, наконец, наступит ночь,
нас выдавит из этих суток прочь.

Ах, осень! Красный лист над головой.
И красный лист под нашими ногами.
Куда идём опять: не знаем сами.
Чем будем? Да, опять: тобой и мной.

В словах твоих сквозит такой покой...
В них растворюсь, как в море-океане.
И всё-таки я остаюсь собой,
кленовый лист сжав пальцами в кармане.

Ты - сон не мой. Тебя я не боюсь.
Ты - повторение того, что уже было...
В тебе, в себе никак не разберусь...
И облака, как ангел шестикрылый...

Ковёр листвы так согревает шаг,
вокруг дрожит и льнёт такая прелесть,
что голыми руками может враг
нас брать сейчас, не погружая в ересь.

Увидимся ли завтра - всё равно.
Но даже это что-то значит... странно.
И только это свяжет нас одно,
как на двоих разделенная рана.

Пусть всё равно, что было и когда.
Но не забыть теперь того, что уже стало.
И взгляд твой тайно отвечает: "да",
но губы шепчут: "этого так мало;

как мало в тебе веры для меня,
как мало в обветшалых кронах зноя..."
И ветви по-особому звенят,
как будто ищут вечного покоя...

2.

Шаг.
За ставнями пусто.
Да.
Пусть.
Не поздно вернуться
пока.
Грусть.
Слетают и рвутся
века.

Их
во тьму снисходила
тьма.
Час.
Для нашей игры
туман.
Всё.
Мы всё проиграли,
встань.

Нет. Обратного нет
пути.
Нам
вручили отцы
ключи.
Нет
за нами огня
свечи.

Мы. Идущие бренно
в тень.
Те. Всё то, что нетленно
в тех.
Мы звенья, мы крышки
тел.

Вот. Последнее в нас
звено.
Взгляд
снаружи сюда,
в окно.
За нами - свет,
впереди - темно.
Август, 1983.



ИГРА

Игра есть такая: за веками, как за экраном -
звенящая тьма.
Из смутных теней выплывают, как утром пустым из тумана -
шатры и дома.
И вид их таинственен, как на планете Нирвана.

Нездешние горы за белой игольчатой дымкой,
лесов купола,
и улицы чудные полупроявленным снимком,
и, как из стекла,
висят пирамиды над маревом млечностей зыбких.

В нездешних одеждах на птицах по небу плывут
жрецы бородатые, что-то в ладонях сжимая,
и сладко поют
волшебные нимфы, и слух, и рассудок лаская.
И отблеск заката как будто бы рядом, вот тут.

Расплющишь глаза: всё исчезнет без звука и света.
Вокруг тишина.
И мгла наступает, как серая пыль до рассвета,
и только стена
белеет в потёмках уже уходящего лета.

Захочешь обратно - не сможешь, и, как ни пытайся,
назад не вернуть
видений загадочных прошлого или астральных,
как будто их суть
колдун закодировал не нарушаемой тайной.

И только однажды за веками то же кино
покажет неведомый, не предугаданный случай,
но грустно погас
заката фонарь,
и вдруг навалился непрошеный сумрак колючий:
для них и для нас.

И крылья угрозы над видами странных ландшафтов,
и запах огня,
и в образе розы встаёт обожжённое завтра,
надежды тесня,
и воздух рисует мираж опрокинутой лаврой.
Август, 1983.



СОН И ЯВЬ

Что было к ночи не пойму. И чьими волосами
опутывал себя я - не скажу.
Мосты бежали между берегами.
Из-под земли выкатывался гул.

И поступь шла. И ближе становилась
тревога, что конкретнее всего.
И где-то в стенах сердце гулко билось,
не выдавая стука своего.
Октябрь, 1983.



У РЕКИ

Забытые поют напевы
гитары струны у огня.
И огненные королевы
глазам пригрезятся, маня.

Мы здесь вдвоём, на старом поле,
на поле у Березины.
В траве высокой мотороллер.
И мы от моста не видны.

Забытые поют напевы
гитары струны у огня.
И набок сбилась чёлка Севы,
и сигарета у меня.

За Стёпой к ночи мы заедем.
И странно-тёплая волна
переполняет этот вечер,
не выпуская, как из сна.

Забытые поют напевы
глаза и руки, и сердца,
и прошлое встаёт без гнева,
и без тоски, и без лица.
Сентябрь, 1983.



КОПЫТАМИ РАСКОЛОТ МРАК МОЛЧАНЬЯ

Копытами расколот мрак молчанья.
Удар копыт, как шпагой, ранил ночь.
За конским крупом медвяные сани
летели вдаль - от сказанного прочь.

И узкие глаза смотрели за борт,
за грань стекла квартиры-корабля,
и сердца бабочкой на вороте и жабой
поглаживало клавиши до "ля".

А там был снег. В снегу стоят аллеи.
И удаленье зябких тех подков
начистило, как пряжку портупеи,
блеск двух немых, заждавшихся зрачков.

Декабрь, 1983.



БЕЗ НАДЕЖДЫ

пропасть слов
расколотых солнцем
вера в нас
мертва без христа
кто-то должен
пожертвовать чем-то
чтобы спасти
поколение пса
в ночь идут
города и станицы
лица в ночь
вереницей идут
слиплись мёртвых
неживые ресницы
смерть нашла
не избавив от пут
Декабрь, 1983.



СТЕРЖЕНЬ
ЭКЗИСТЕНЦИИ
в 3-х сценах
(Триптих)

ГДЕ КОНЕЦ?

Неужели никогда не будет
ни признанья, ни конца войны.
У других - покой. Живут же люди!
Никаким несчастьям не нужны.

Не окружены они врагами,
их не морят голодом, не бьют.
И у них не горечь за щеками,
а конфеты, и в домах уют.

Я ж умру, как псина, под забором,
не дождавшись милости судьбы.
Пропоют земные судьи хором
свой вердикт на песнь моей мольбы.

Нет земной неправедности выше
той, что ополчилась на меня.
Ведь когда никто тебя не слышит -
хуже, чем когда тебя гноят.

Страшно, когда люди прячут взгляды,
и руки тебе не подают.
Мир - пустыня. Нет тебе пощады.

Всё равно тебя не узнают -
рады ли тебе, или не рады.
И никто не скажет, чей решил так суд.
Сентябрь, 1983. Бобруйск.


СОБАЧЬЯ ПРЕДАННОСТЬ

Жизнь ушла. Инструкции остались.
Сталина наследие в веках.
Граждане ни в чём не сомневались.
От сомнений их отрезал страх.

Выбор - это тяжкая обуза.
Без него обычным так легко.
Даже в пытке будет меньше груза,
даже в смерти облегченья кол.

Сталин умер. Больше нет ответов
чётких и единственных на всё.
И возненавидели за это
власть миряне городов и сёл.

В сердце их любовь к своим убийцам.
Садомазохизм - их кровный брат.
Ненависть - к правителям-арийцам.
Пусть хазары правят - и гноят.

Пусть Кавказ осклизлою стопою,
вкрадчиво, коварно, горячо:
закатает в миллионы строек
миллионы жизней, и ещё.

Пусть дерут, насилуют и грабят,
пусть друг друга режут и едят:
но зато инструкции без ряби,
но зато вся нация солдат.

Только бы избавил от решений
нас, простых, эмир и падишах.
Даже если будем все мы тени,
даже если весь народ в гробах.
Октябрь, 1983.


NON-GRATA

Нет орлов. И только вороньё
над полями одиноко кружит.
Это время как бы не моё.
Никому я здесь такой не нужен.

Век глумленья, рабства, нибелунгов,
гордость растоптавший до конца.
Тонут даже лучшие из лучших
в низведенье моего лица,
в подлом грабеже моей персоны,
исключив её из бытия,
где non-grata всё же по закону,
но отчислен из законов я.

Судят меня тайно и закрыто,
масками от света заслонив
взоры птичьи беспредельно сытых,
беспредельно беспощадных див.
Судят, чтобы отлучить от мира,
навсегда анафеме предав.
Узница моя - моя квартира;
цепи - их невидимый устав.

Сплетнями, интригами опутав,
отделив от кровных и друзей.
За спиной мои связали руки,
и меня низвергли в мир теней.
Имя моё предали забвенью.
Называть его: навек табу.
И клеймо, тавро предназначенья
синим светом выжжено на лбу.

Только месяц, выглянув сквозь тучи,
в тайниках души моей узрит
наслажденье и ковёр колючий,
коим сам от мира я укрыт.
Октябрь, 1983.
-----------------------------------------------