Скажите честно, как часто вы задумываетесь о смерти? Если вы разумный человек, то все же предпочитаете тихую смерть в глубокой старости, в окружении детей, внуков и даже правнуков. Поверьте, долгое время я ничем не отличался от вас. Жил, любил, надеялся. А потом просто "съехал с катушек".
Началось это по самой банальной причине: меня бросила девушка. Я перепробовал многое: уговоры, слезы, угрозы и окончательно убедив себя, что все кончено, пустился во все тяжкие.
В нашем городке нелегко найти работу, но без проблем можно купить наркотики. И в них я обрел свой рай, свое убежище от проблем и этой никчемной, как мне тогда казалось, жизни. Да еще вереницу подруг "на ночь"...
Как долго можно было испытывать судьбу и при этом избегать возмездия? Я опустился до самого дна, прежде чем заметил, что со мной что-то не так. И, как оказалось, заметил слишком поздно. Страшный диагноз прозвучал как гром среди ясного неба. Острый промиелоцитарный лейкоз. Жизнь, которую я день за днем растрачивал впустую, теперь утекала, как песок сквозь пальцы. Если раньше мне казалось, что такая жизнь не имеет смысла, то теперь я стал судорожно цепляться за каждую секунду. Врачи не оставляли мне ни единого шанса. Болезнь отличалась резкой злокачественностью и быстротой течения, да и мой образ жизни не добавлял позитивных прогнозов. Отпущенный мне срок варьировал от пары месяцев до полугода. Все зависело от того, буду ли я исправно принимать лекарственные препараты и смогу ли завязать с прежними глупостями. Променяю ли инъекцию рубомицина на героин? Решу продлить свою жизнь еще на день или сократить ее на гораздо больший срок? Отказаться от наркотиков было почти невозможно, а я очень захотел жить. Особенно теперь, когда у меня было так мало шансов на это. Но, как оказалось, самое сложное было еще впереди.
Я ничего не сказал о болезни своим родным. Просто не смог. Да и после всех моих выкрутасов в прошлом это было бы жестоко. Я не мог позволить им думать обо мне как о мертвеце, а значит заставлять страдать раньше времени. Каждое утро теперь начиналось по одинаковому сценарию. Я старался просыпаться раньше всех, тихонько замывал выпачканные кровью простыни, принимал таблетки, делал все необходимые уколы, отказавшись от услуг процедурного кабинета. Потому что для наркомана со стажем попасть даже в самую никудышную вену не составляет особого труда. К тому же, не хотелось слишком часто появляться в поликлинике во избежание ненужных вопросов со стороны родителей или знакомых. Иногда я срывался, принимал героин и отлеживался у друзей, рыдая в подушку от бессильной ярости.
На дворе был август, а я уже знал, что к январю меня не станет. И с каждым днем ощущал все большую озлобленность на себя и весь окружающий мир. Себя я винил за слабохарактерность, потому что ни на минуту не сомневался, что именно наркотики стали катализатором этого страшного заболевания. Даже товарищи по несчастью раздражали меня, потому что обритые головы многих из них были символом того, что у них есть шанс, которого я лишен начисто. А что уж говорить о подавляющем большинстве абсолютно здоровых и не озабоченных приближающейся смертью людях? На них я был готов бросаться с кулаками. Особенно на родных, которые по-прежнему ничего не подозревали и даже радовались произошедшим со мной переменам, а мой просто пугающий внешний вид они списывали на элементарную ломку из-за отказа от наркотиков. Я не разубеждал их, но, надо сказать, благородства в моих намерениях относительно молчания значительно поубавилось. Теперь мне захотелось получить хоть каплю сочувствия. Я взял за правило не раскисать и никому не жаловаться, но с каждым прожитым днем следовать этому правилу было все сложнее. А потом я встретил Ее.
Нет, к любви это не имеет ни малейшего отношения. Вначале Она ужасно разозлила меня. Раскритиковала мое угрюмое выражение лица, лепетала что-то о позитивном отношении к жизни. Ей легко было говорить, ведь впереди у нее долгие годы, а не жалкие несколько месяцев. Я психанул, когда Она в итоге охарактеризовала меня как ограниченного, замкнутого на себе пессимиста и я рассказал Ей о своей болезни. Просто выпалил это словно оправдание в ответ на Ее слова. Она не поверила и засмеялась. А я все говорил и говорил не в силах справиться с этим приступом откровенности. Улыбка стала медленно сползать с Ее лица, а через какое-то время глаза наполнились слезами и, Она украдкой от меня вытерла их кулаком. Я нашел то, что искал. Впервые за много месяцев меня кто-то пожалел, и я уже не был один на один с бедой и болью. Она несколько раз начинала что-то говорить и замолкала не в силах подобрать нужных слов. Да и что можно сказать умирающему человеку? Сочувствую? А вы и правда со-ЧУВСТВУЕТЕ? Вы правда думаете, что знаете КАКОВО это? Мне хотелось язвить. И где же ваш позитивный взгляд на жизнь, когда глаза в глаза вам смотрит смерть? Она заплакала. Я упивался жалостью к себе. К чему слезы? Пройдет пара дней, и ты имени моего не вспомнишь. Я продолжал бросать упреки здоровой части человечества в Ее лице, не оставляя возможности для возражений и оправданий. Думаешь, я эгоист? Да, я эгоист! Я могу себе это позволить. Потому что через несколько месяцев вы все будете по-прежнему топтать эту землю, пить, жрать, смеяться, а меня будут грызть черви в могиле. А мне только двадцать один. Ну почему такое могло случиться именно со мной? Я же ничем не хуже вас! Если бы мне дали еще один шанс, я бы никогда не притронулся к наркотикам, я бы пошел учиться, когда-нибудь женился, воспитал детей... Я оставил бы после себя хоть что-то. А так я просто бесследно исчезну, не заслужив даже хорошей памяти. А родители, обнаружив в семейном альбоме фото высокого худого парня с темными кругами под глазами, скажут: "Это наш непутевый сын Умед". И я плакал по своей непрожитой жизни, а Она плакала вместе со мной. Кроме врачей, Она была единственным человеком, который знал о моей болезни, и эта тайна странным образом сдружила нас. Мы каждый день разговаривали о смерти. Она убеждала меня, что Бог существует и что смерть тела это не конец, а начало нового пути для моей души. Я соглашался с Ней, но не верил, а иногда снова начинал кричать и злиться. Она плакала, успокаивала меня. И так день за днем. Я подшучивал над Ней, и Она, словно желая угодить умирающему, велась на все мои шутки, порой весьма глупые и пошлые, а потом сердито кусала губы, стараясь не показывать обиду. Отчасти, я чувствовал себя виноватым, что посвятил в свои проблемы совершенно постороннего человека, который, похоже, эмоционально привязался ко мне и для которого мой скорый уход станет весьма болезненным событием.
Между тем состояние мое ухудшалось. Я слабел, меня изматывали ночные лихорадки. Становилось все сложнее скрывать правду от родных. Я принял решение лечь в больницу. Но не мог перед отъездом не попрощаться с Ней. Человеком, который долгое время поддерживал меня и не давал совсем упасть духом. Она обещала никогда не забывать меня и сделать так, чтобы другие тоже узнали, что я БЫЛ. И имя мое - Умед.