Под копытами гнедого некованого коня золотились степные травы. Всадник в потрепанном серебристо-пепельном чапане, наклоняясь к черной гриве, зорко смотрел вдаль. Ярко-алые лучи заходящего солнца пробивались сквозь облака, изодранные края которых побурели и запеклись, точно раны.
Отлогая холмистая степь простиралась до горизонта, и травы, доходившие кое-где до конской груди, причудливо изгибались на пламенеющем ветру. Казалось, как только конь взлетит на волну холма, из бурьяна и репея взметнутся темнокрылые мангусы, злые духи.
Солнце трижды девять раз подымалось на степной трон и вновь опускалось с тех пор, как всадник забыл свое имя и стал Байгушем, степным бродягой. Вот что с ним произошло.
Вместе с верными братьями-аньдами он покорял степь. Южные, Восточные, Западные земли уже пали под копыта их коней. Барс, искусно вытканный золотыми нитями на его стяге, занес хищные когти над стоянками кочевых племен. Тысячи воинов уснули в душистых степных травах, и великие каганы стали пастухами несметных табунов завоевателя.
Сколько волосков на шкуре могучего тибетского яка, столько было и завистников. Они ждали случая, чтобы избавиться от повелителя, и не раз подсылали убийц к белому шатру, где отдыхал царь. Но верные телохранители расправлялись с врагами. Сам бог войны Сульдэ благоволил молодому хану, даруя победу за победой. И недовольные аньды, видно, попавшие во власть мангусов, затаились, ожидая, когда грозное войско двинется на север.
Словно аркан, наброшенный на шею дикого коня, предательство остановило покорителя степи. Враги опередили войско и договорились с ханами Северных земель. В разгар сражения передовые отряды вышли из воли царя. Тургауды, стражи повелителя, были перебиты. Молодой хан сражался, как разъяренный ирбис, но его окружили со всех сторон и стащили с коня. В это время подошла другая, верная предводителю часть войска, и разящие сабли степняков обагрились кровью братьев.
Хан очнулся оттого, что конь уткнулся горячими губами в его лицо, слизывая запекшуюся кровь. Он поднялся и увидел кругом тела павших воинов. Все храбрые багатуры остались на этом поле, где полынь, оплетенная повиликой, колыхалась на холодном ветру, несущем мелкие крупинки снега. Дрожь пробежала по телу царя. Словно души воинов в бесприютном студеном небе, проносились снежинки и устилали холмы. Байгуш стиснул истертый эфес хорезмской сабли. Он вскинул клинок к небесам и зашептал молитву.
Где-то вдалеке ухнула неясыть... Когда последнее слово слетело с его уст, воин поцеловал лезвие сабли и вскочил на коня. Хан поклялся отомстить за братьев.
Но чем дольше он скакал на гнедом иноходце, тем больше странный туман заволакивал его память, оставляя лишь чувство страшной жажды и черно-закатное пламя в сердце. Проходил день за днем. Ночью полыхал костер из сухого репейника, согревая изгнанника, но холодный ветер и снег неумолимо преследовали беглеца. Каждое утро Байгуш, просыпаясь, ступал по хрусткой заиндевевшей траве. Гнедой конь нетерпеливо махал головой и косил налитым кровью глазом.
Но не встречал всадник ни одного кочевника. Только гиены и волки в страхе разбегались, заслыша топот копыт.
Байгуш наклонился к уху коня, что-то прошептал, погладил по смолянистой гриве. Разгоряченный скакун успокоился, перешел на рысь и вскоре остановился. Всадник спрыгнул, снял седло, узорчатый чепрак и несколько небольших войлочных мешков. А конь принялся щипать траву и выкапывать копытом сладкие коренья.
Над степью затухали последние лучи заката. Байгуш развел огонь и стал греть замерзшие ладони над дрожащим пламенем. Его тугой, не знающий промаха лук мирно лежал в кожаном саадаке подле костра. Странник не помнил, сколько дней он скитался в степи, но до сих пор он не испытывал чувства голода. Лишь изредка на скаку Байгуш подстреливал пролетавшего стрепета и однажды ради забавы пронзил красной стрелой тощую гиену.
Пламя костра трепетало на ветру, бросая зловещие блики. Незримые мангусы подступали со всех сторон. Приглядевшись, можно было различить их очертания в пляске света и тени на сухой траве.
Байгуш не заметил, как забылся чутким беспокойным сном. Временами он открывал глаза, и ему казалось, что его верные тургауды сидят кольцом вокруг зеленовато-рыжего огня. В их ладонях - деревянные чаши-аяки, наполненные хмельной арзой. И подле ног лежат серебристые блюда с запеченной бараниной. Байгуш слышал сливавшиеся с шелестом трав голоса и видел бледные лица воинов с черными острыми глазами, освещенные тусклым светом саблевидной луны...
Наутро он проснулся от сильного пронизывающего ветра. Плотнее запахнувшись в серый чапан, Байгуш, как раньше, прошел по хрусткому травяному ковру, чтобы вскочить на коня и укрыться за склоном ближнего холма от колкого снега.
Неожиданно на холме, где раньше не было ничего, кроме полыни и бурьяна, Байгуш увидел шатры необычайной красоты.
Белые купола легко дрожали под ударами ветра. Драконы, тигры, медведи и кречеты украшали воздушные стены, а над каждым куполом подымалось древко о девяти алых лентах и с золотой стрелой на конце. Словно духи на легких токах воздуха, возвышались они, и чудилось, что сам Сульдэ затеплил огонь над каждым шатром.
Байгуш осторожно взошел на холм и привычным движением положил ладонь на шершавую рукоять сабли. Шатры стояли широким незамкнутым кругом. Их было восемь. Подле каждого - крепкий конь в богатой сбруе и несколько черных охотничьих псов. Звери застыли как вкопанные: псы лежали на траве, пристально разглядывая чужака, а кони стояли необычайно смирно - даже ушами не прядали.
Когда хан оказался в кольце шатров, дверные пологи приоткрылись и навстречу чужаку вышло восемь воинов в боевом облачении. От их смуглых, прокаленных солнцем лиц веяло холодной угрозой. Китайские шлемы с отворотами и золотой насечкой тускло поблескивали в утренних лучах. На воинах были разноцветные чапаны: синие, зеленые, белые, пурпурные - но под каждым угадывалась кольчуга. Кожаные остроносые башмаки опускались на седую траву, но Байгуш не услышал ее хруста.
Хан приготовился принять смерть воина. Но вдруг один противник посмотрел куда-то на юг и, выкрикнув боевой клич, бросился к своему коню. За ним в разные стороны метнулись остальные и тоже оказались в седлах. Лишь один, с пучком белых перьев на шлеме, подошел к Байгушу. Он улыбнулся недоброй улыбкой: "Сегодня мы скрестим наши сабли в ковыльной степи", - и, вскочив на коня, умчался прочь. Ничего не понимающий хан остался в кругу белых шатров.
Байгуш подбежал к крайнему шатру и за ним увидел: один из странных воинов уносился вдаль, а вслед его коню подымались из трав тысячи всадников-нукеров... Взмахивая короткими пиками, они точно летели над землей. Степь ожила, замерцала от множества скачущих призраков. Воины широкой лавой мчались за своим полководцем и оглашали просторы боевым кличем; древки копий стучали в круглые щиты. Сердце Байгуша взыграло и наполнилось странным чувством...
Он бросился назад, к месту ночлега, где оставил гнедого коня, но тот поджидал его подле белого шатра. Девятого шатра. Над ним, изогнувшись в прыжке, застыл златотканый барс.
С тех пор девять величайших завоевателей каждый год сходились в жестоком бою. А в дни мира полководцы охотились. Павшие воины смотрели на бесконечно синее небо сквозь дрожащие стебли высокой травы. Они ждали своего часа... Степь оставалась дикой и непокоренной.
Странствующие дервиши и кочующие пастухи нередко видели причудливые миражи. Над ковылем и полынью вставали величественные гигантские кони. В синих тюрбанах мчались всадники, и сверкали длинные изогнутые мечи, рассыпая синие искры - степное пламя. А тень Байгуша, пока остальные огланы забавлялись охотой, блуждала по равнинам в поисках предателей, которые уже давно приняли бесславную смерть...