Гусаченко Геннадий Григорьевич. Слуги Сатаны

Посвящается пламенному борцу за торжество научных идей и справедливости, гениальному мыслителю, астроному, первому на Земле своим выдающимся умом проникшему в дальние миры Вселенной, величайшему гению человечества, философу-гуманисту, истинному христианину Джордано Бруно

"Сжечь - не значит опровергнуть!" ( Джордано Бруно)

"Слуги сатаны" - своеобразный "роман в романе". В этом необычном в своём роде литературно-художественном произведении тонкой нитью авторского замысла тесно переплетены два сюжета: приключения коррупционеров-взяточников в безвестном Козлодоевске - типичном провинциальном городе, погрязшем в криминале, и жизнь философа-астронома эпохи Возрождения великого Джордано Бруно. Как связаны в романе истории козлодоевских чиновников, депутатов, бизнесменов, работников силовых ведомств, журналистов, отдавших свою совесть на откуп сатане, и жизнь гениального мыслителя, читателю станет ясно после прочтения этой удивительной во всех отношениях книги, которую без преувеличения можно поставить в один ряд с лучшими бестселлерами современной беллетристики.

Часть первая ...Несчастного раба влекут насильно, Терзают целым рядом страшных пыток, Что могут самых смелых ужаснуть, И требуют потом, чтоб он ответил Не так, как говорит его душа, А так, как палачи ему диктуют, Вопросами ответ ему внушая: И это под угрозой новых мук, Таких, каких не знают в бездне Ада... Перси Биши Шелли, "Ченчи". Глава 1 Инопланетяне или нечистая сила? Творить чудеса - прерогатива Господа Бога, однако, странные, необъяснимо-загадочные происшествия, потрясшие жителей Козлодоевска, были явно не делом рук всемогущего Всевышнего. По их твёрдому убеждению, до неприличия безобразные проделки, взбудоражившие в те февральские дни этот тихий провинциальный городок, могли устроить лишь подгулявшие в ресторане "Виола" черти, бесы, упыри, вурдалаки, ведьмы и прочие твари из преисподней сатаны. Многие козлодоевцы сходились во мнении, что вакханалию в ресторане и ералаш в городе устроили двое не то фокусников-артистов, не то проходимцев-гипнотизёров, гастролировавших по стране. Этих двоих - хромого, худого, лысоватого, в очках, мужчину средних лет, и девицу с ногами фотомодели и лицом стюардессы международных авиалиний, с вороной на плече, видели вместе во многих общественных местах, где непременно случались забавные курьёзы и доходящие до абсурда скверные истории. Некоторые люди утверждали, что мужчина был одет в синий спортивный костюм и обут в белые кроссовки фирмы "адидас". Иные же, напротив, уверяли, что видели его в чёрном пиджаке, в белой сорочке и с галстуком -"бабочкой". Курчавые рыжие волосы над узким лбом у него были закручены в виде пары коротких рожек. Скуластое, веснусчатое лицо обрамляли рыжие завитки. Торчащая клином жидкая бородёнка удлиняла и без того вытянутое лицо инвалида, напоминавшее морду козла. Крючковатый нос под густыми седыми бровями и красноватые глаза придавали сходство с карикатурным образом из комиксов, с кем-то из литературных героев, но кого - сразу не вспомнишь. Опирался калека на трость с золотым набалдашником. На волосатых пальцах с длинными лакированными ногтями сверкали золотые перстни с крупными рубинами. Пожалуй, ничего особенного в облике господина в "адидасе" или в пиджаке не было, если бы не бросавшийся в глаза восьмиконечный орден, сверкавший у него на груди. Смуглая элегантная дама с чёрными тонкими бровями и алыми губами, повсюду сопровождавшая своего хромого, непривлекательного спутника, отличалась от него стройной фигурой и броской внешностью. Чёрная мини-юбка, чёрная блузка с вышитой на ней золотой фиалкой, чёрные лакированные туфли на высоких и тонких шпильках, украшенные золотыми застёжками и блестящими драгоценными камешками, составляли предвесенний наряд красавицы. Несмотря на холодный, жгучий ветерок и лёгкий морозец, она выходила из роскошного "Бентли" без тёплой накидки или пальто. Уши, шею, пальцы и запястья модницы украшали бриллиантовые серьги, колье, кольца и браслеты, вспыхивающие на свету радужными отблесками. Чёрные, блестящие волосы волнистыми локонами свисали на спину и плечи прелестницы. Опять же, находились свидетели и другого её наряда: длинного платья и горжетки из черно-бурой лисы, наброшенной на оголённые плечи. Со сбивчивых слов очевидцев можно заключить, что непременным атрибутом девицы была говорящая ворона, сидящая на её плече. Вцепившись когтями в мех горжетки или в шёлк блузки, птица вертела головой, хлопала крыльями, и сверкая жёлтыми глазами, с карканьем выкрикивала: - Карр-рра-ул... Чёрр-т по-берри... карр-ты... Каррамба... В левой руке девица носила "дипломат" - кожаный чёрный чемоданчик-кейс. Богатыми нарядами и дорогими украшениями козлодоевцев не удивишь. Достаточно насмотрелись на богачей по телевизору. Каждый день с экрана мелькают сытые, зажравшиеся физиономии чиновников-коррупционеров, обвиняемых во взяточничестве, подлоге, мошенничестве, хищении, заказных убийствах и прочих грешных делах. Никто не обратил бы внимания на сутулого мужчину, ковылявшего рядом со стройной красавицей, если бы у них не сыпались искры из глаз, или, во всяком случае, так многим казалось. Да если бы ещё не говорящая ворона... Удивлённые зеленоватыми вспышками в глазах инвалида и его спутницы с вороной на плече, встречные прохожие невольно жмурились, но снова взглянув на странную парочку, уже не находили в их взглядах ничего необычного и недоумённо тёрли свои глаза. "Почудится же такое", - думали они. Некоторые очевидцы замечали, что искры поблескивали и в злых глазах вороны. Скоро выяснялось, что не только им показалось, будто вспыхивали глаза у каких-то незнакомых людей и у вороны. Находились свидетели, доказывавшие: "Вдруг в глазах у них зажглись маленькие лампочки... А из глаз вороны посыпались искры... Вот не сойти мне с этого места, если вру..." Разумеется, никто таким, с позволения сказать, свидетелям не верил. Прикасались к их разгорячённым лбам, советовали лечиться в психбольнице и всё в таком роде. Отвечали одним словом: "Враньё!" Слухи о необыкновенных пришельцах разносились по городу и далеко за его пределами, привлекая в Козлодоевск уфологов, не сомневавшихся, что город навестили инопланетяне, разумные существа с других галактик. Никто, однако, не мог вторично увидеть хромого мужчину во фраке или в спортивном костюме с тростью из санталового дерева, и его миловидную даму с фиалкой на блузке, с кейсом в руке и с вороной на плече. Их чёрный "Bentley" с тонированными стёклами появлялся всегда неожиданно где-нибудь у парадного крыльца мэрии, возле здания суда и прокуратуры, у супермаркета. Эти двое, не торопясь, выходили из автомобиля и быстро терялись в толчее посетителей и служащих, бесследно растворялись в потоке многочисленных покупателей. Кто-то успевал перехватить огненный взгляд, рвался назад, навстречу толпе, чтобы увидеть чудо ещё раз, но это никому не удавалось. Зеваки с восторгом взирали на породистого бультерьера в очках, в зелёном бархатном зипуне и белой морской фуражке с якорем, с курительной трубкой в зубах, важно восседавшего за рулём роскошного автомобиля. Никому и в голову не могло прийти, что пёс управлял автомобилем. Все воспринимали его как охранника. Необычная сцена длилась не более минуты. "Бэнтли" исчезал, словно его здесь никогда и не было вовсе. - Странно... Только что был здесь, - в недоумении говорил кто-нибудь своему приятелю, желая показать тому престижный автомобиль класса "люкс". - Не пойму, куда делся... Черти его с квасом съели, что ли? Бультерьер был на водительском сиденье... Когда и кто сел в машину? Не собака же, в конце концов, уехала на ней... Козлодоевцы со смехом рассказывали друг другу анекдотические случаи из жизни руководителей, предпринимателей и прочих представительных граждан города, о которых ходила недобрая молва взяточников и жуликов. Обмениваясь новостями, люди восклицали: - А ты слышал, гаишники на трассе без штанов стояли? - Да ну?! Они, что, того? Умом тронулись от взяток? - Говорят, они все враз обделались... В кусты бегали... Штаны поснимали и потом не могли их найти... - Это что! Вот начальник комбината бытового обслуживания и благоустройства отмочил номер! Залез на крышу девятиэтажного дома и оттуда громко кричал, сколько денег украл... Признался, что два миллиона замылил на ремонте дорог... Даже охрип бедолага... Весь день орал про свои махинации... Полиция еле стащила его с крыши... - Ой, а в суде что творилось! Умора! Судили там начальника автобусного автопарка... Ну, этого... Колёсикова... Который сорок миллионов прикарманил... Прокурор, адвокат, судья и следователь, принародно, в зале суда устроили драку из-за денег... Не поделили взятку, которую им дал Колесников... Приставы их кое-как растащили... - Что творится в последнее время в городе! Что творится! Уму непостижимо! - Это дело рук гипнотизёров! Говорят, они по заданию ФСБ работают... Разоблачают чиновников... - А вдруг это и вправду инопланетяне прикалываются? - Да нет... Скорее, нечистая сила забавляется, выставляет напоказ наших градоначальников, мелкие их душонки наизнанку выворачивает, чтоб неповадно воровать было... Трудно сказать, какая из этих версий более правдоподобная. Остаётся предположить, что сатанинское отродье, возбуждая низменные желания козлодоевских чиновников, легко поддавшихся соблазну лукавого, вволю тешилось их глупыми выходками и мерзкими поступками. Конечно, это всего лишь предположение... К сожалению, или, может, совсем наоборот, нам не довелось видеть всего происходящего своими глазами. Мы не смеем утверждать, так ли всё происходило на самом деле. Так, что остаётся лишь верить или не верить на слово очевидцам, в памяти которых свежи многие подробности всего происшедшего. Жители хорошо запомнили многие факты февральских событий, сравнимых, по их неоспоримому мнению, разве, что лишь с падением на Челябинск метеорита, вызвавшего переполох во всём мире. Мы полагаемся на правдивые рассказы свидетелей, в основном, иногородних граждан, случайно оказавшихся в Козлодоевске по своей надобности в то самое время, когда там совершались самые невероятные вещи. Не доверять очевидцам нет причин. Их не заподозришь в корысти или какой-либо выгоде от сообщения. Расходясь лишь в незначительных фактах, почти в один голос они подтверждали: - Да, верно... Депутаты горсовета ни с того, ни с сего вдруг начали хором петь блатную песню про Мурку в кожаной тужурке... А ещё выступающий с трибуны оратор крыл отборными матерными словами народных избранников, собравшихся в зале заседаний... Снял штаны, наклонился и похлопал себя по голому заду, после чего принялся маршировать на сцене, командуя сам себе: "Ать-два, ать-два..." Много ещё чего порассказали свидетели происходившего, у которых в полном смысле глаза лезли на лоб от увиденного и услышанного в Козлодоевске. - Нам казалось - весь город сошёл с ума... Там такое творилось, - говорили одни. - Вы только подумайте! Они ходили по улицам нагишом, как нудисты, - вторили им другие. - Представляете! Козлодоевские чиновники, бизнесмены и депутаты, потеряв всякие приличия, прилюдно занялись прелюбодеяниями, как будто настал конец света, и всех богатеев озаботила проблема наследства... - А что творилось в ресторане "Виола"! Кошмар! Выслушав очевидцев, мы пришли к заключению, что тайные желания, до сих пор скрываемые козлодоевскими чиновниками, важными представителями общественности, ведомств и фирм, помимо их воли, разом выплеснулись наружу, открылись на потеху лукавому сатане. Вислоухие, хвостатые, рогатые, копытные уродцы, косматые, со свинячьими рылами и собачьими мордами, устроили оргию в новом роскошном ресторане "Виола". А началось всё в челябинском отеле "Яхонт". И вот как всё было... Глава 2 Ужин при свечах Осколки метеорита, взорвавшегося в небе над Челябинском 15 февраля 2013 года, барабанили по крышам домов, разлетались далеко вокруг. Взрывная волна выбила стёкла в окнах зданий, разрушила несколько строений, снесла рекламные щиты, повалила, вывернув с корнями, старые деревья, перевернула с десяток автомобилей, оглушила людей, животных и птиц. Пострадало много мирных жителей славного города-труженика. Побитые камнями, порезанные стёклами, напуганные челябинцы переполнили больницы. Они терялись в догадках о причинах катастрофы. Увидев высоко над головой яркую вспышку и огненно-дымные полосы, иные подумали, что взорвался самолёт. Другим пришла на ум страшная мысль о начале ядерной войны. Более сведущие обвинили наших доблестных вояк в неудачном запуске баллистической ракеты, сбившейся с курса. Вскоре из озера Чебаркуль достали большой кусок оплавленного космического тела, прилетевшего на Землю из бесконечной Вселенной. Посланника из космоса тотчас окрестили "Чебаркульским метеоритом". Сомнения развеялись, и само собой, никому и в голову не могло прийти, что виновником апокалипсиса областного масштаба явился Надыбайлов Денис Иванович, старший следователь прокуратуры по особо важным делам из города Козлодоевска, затерянного на необъятных российских просторах. Благодушный с виду, тихий, скромный "одуванчик" с округлившимся брюшком, не чурающийся мзды от подозреваемых в совершении преступлений и прочих нарушителей правопорядка, Денис Иванович Надыбайлов имел вполне пристойный вид сытого, розовощёкого человека, жизнь которого удалась. По возвращении из командировки в Челябинск, благоразумно замалчивая некоторые детали этой поездки, Денис Иванович в кругу близких друзей с упоением рассказывал, как он призвал сатану и всех чертей обрушиться камнепадом на обидевший его город. И как чёрт рогатый услышал его проклятия и не замедлил напустить на Челябинск нечистую силу. Со слов ретивого слуги Фемиды выходило, что, никто другой, как он сам, возмутил сатану и его скотоподобных приспешников, забросавших Челябинск камнями с неба. Рассказ Дениса Ивановича сопровождался смехом слушателей, естественно, не придавших ему значения. Мало ли что наговорит розовый и пушистый Надыбайлов?! Роковое совпадение! Стечение обстоятельств! Непредсказуемая случайность! И только... Справедливости ради, заметим, что советник юстиции господин Надыбайлов причастным к происшествию вселенского значения никоим образом себя не считал. Однако, опять же, правды ради, не станем скрывать, что Денис Иванович был крайне удивлён столь быстрым осуществлением его скверных пожеланий челябинцам. И хотя в душе он, конечно, порадовался камням, упавшим на них с небес, виноватым в случившемся признать себя не мог. Дело в том, что накануне метеоритного дождя, а именно: 14 февраля, вечером, Надыбайлов, следователь прокуратуры из Козлодоевска, находясь в Челябинске в служебной командировке, вернулся в отель "Яхонт" в отличном расположении духа и в прекрасном состоянии тела. Левый, внутренний карман пиджака, приятно утяжелённый бумажником, настраивал Дениса Ивановича на лирический лад. В портмоне из кожи кобры, купленном в Таиланде, лежали пять тысяч долларов. Насвистывая мотив песенки об отважном капитане, ни разу даже глазом не моргнувшем, Надыбайлов на полном основании рассчитывал вновь провести отпуск с любовницей в сказочном королевстве Юго-Восточной Азии. Деньги правозащитник получил от влиятельного челябинского бизнесмена Тарантулова, чиновника областной махинации, то бишь, администрации. Его неблагополучный сынок связался с шайкой рок-музыкантов-наркоманов - группой "Бесы", гордо именовавших себя "сатанистами", играющими в стиле Блэк-метал. Волосатые, грязные отморозки, с лицами, изукрашенными под оскаленные человеческие черепа, с видом блуждающих мертвецов шатались с гитарами и дудками по городам и весям со своими дикими концертами. В Козлодоевске, в канун Рождества Христова, обкуренные, обколотые наркотиками "артисты" жестоко избили молодого священника, назвавшего их бесноватое выступление на сцене исчадием ада, противным Господу злом. - Мы - слуги сатаны! Мы пожиратели тел павших врагов... Твой Христос - слабак! Никто не выполняет Его заповеди, - пиная священника, юродствовали "сатанисты". - Все люди служат лукавому... Каждый хочет сотворить зло, но скрывает это от других... Не страх перед Богом, а боязнь оказаться за тюремной решёткой удерживает человека от желания согрешить: украсть, убить, обмануть, предать, изнасиловать... Понял, ты, халдей в сутане и с крестом на шее? Наезжаешь на уши верующим в Бога придуркам... Вот тебе! Получай! Где твой Христос? Пусть поможет тебе! А мы - упыри, вампиры, сатанисты, оборотни, не боимся Его! - Вы не сатанисты... Не упыри... Вы - обыкновенные фашисты... Мразь нечестивая... Предстанете перед Страшным Судом... Там и ответите Ему, - получая удары по рёбрам, прохрипел священник, теряя сознание. Жестоко избитого иерея с тяжелейшими травмами привезли в больницу. Следователь по особо важным делам Надыбайлов без труда установил хулиганов-молодчиков, ряженых вурдалаками, ожившими мертвецами. Необходимость допроса подозреваемых по делу о нанесении тяжких телесных повреждений служителю церкви, причинивших вред его здоровью, привела блюстителя законности в Челябинск. После встречи Надыбайлова с моральными уродами и беседы с отцом одного из них, рок-музыканты группы "Бесы" из подозреваемых превратились в свидетелей избиения священника "неизвестными". Роль волшебной палочки, как легко догадаться, сослужили пять тысяч "зелёных". "Свидетельские" показания мерзопакостных уродов из Челябинска Денис Иванович решил, не теряя времени попусту, отправить электронной почтой в прокуратуру Козлодоевска. Он сканировал записи в протоколах допроса, скинул их на флешку, скачал в свой походный планшет, набрал на нём компьютерные данные прокуратуры. Оставалось нажать на клавиатуре кнопки "отправить" и "окей", но в этот момент вдруг отключили ток. Люстра погасла. Экран планшета потускнел, и передать сообщение через "интернет" не получилось. - Чёрт бы меня побрал! - чертыхнулся Надыбайлов, сожалея, что своевременно не позаботился о подзарядке планшета. - Ну, надо же! Чёрт меня возьми! - Бе-е... Бе-е... раздалось у него в ушах. - Не бе-е... Не беспокойтесь, Денис Иванович... Забе-е... Заберём... - Кто здесь? - насторожённо вслушиваясь в тишину тёмной гостиничной комнаты, оторопело спросил следователь. В коридоре отеля слышался цокот туфель со шпильками. Надыбайлову даже почудилось, что по паркету цокают козьи копытца. "Ерунда какая... Откуда в отеле быть козам?" - подумал Денис Иванович. Закрыл номер на ключ, впотьмах пробрался в ресторан, где уже горели на столах свечи. Ужин при свечах обещал быть романтичным. Денис Иванович Надыбайлов, полноватый, сорокалетний мужчина, отец двоих детей, заказал бутылку красного вина и стейк с кровью. - Вечер добрый, милейший Денис Иванович! Не возражаете, если составим вам компанию? - галантно спросил худой, сутулый мужчина. Был он лысоват, в очках, в дорогом чёрном костюме, с большим восьмиконечным орденом слева на груди, и с тростью, торчащей у него подмышкой. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. - Пожалуйста... Милости просим, - в тон незнакомцу радушно ответил Надыбайлов, вздрогнув от того, что в полутёмном зале его узнали и обратились по имени, отчеству. Незнакомец придвинул стул красивой молодой даме в длинном платье с накинутой на плечи меховой горжеткой. На левом плече дамы, покачиваясь, дремала сонная ворона. Надыбайлов завистливо покосился на миловидную спутницу франтоватого гостя ресторана. - "Красивая... Интересно, любовница или жена? Факт, что не сестра", - подумал Надыбайлов, поглядывая краем глаза на незнакомцев, усаживающихся за стол. - И не жена, и не любовница, и не сестра, - учтиво сказал франт в дорогом чёрном костюме-"тройке", в белой сорочке с рюшами и при "бабочке". - Моя ассистентка Виола со своей говорящей вороной Каролиной... А я, стало быть, её научный руководитель Веельзевул Левиафанович... Позвольте представиться: граф Сивопупов-Крымский! Доктор оккультных наук из парижского университета... Надыбайлов оторопело глянул на него, подумал: "Вот чёрт слепошарый... Угадал, леший тебя возьми, что я подумал о девице... Хороша, ничего не скажешь... Мне бы такую прихватить с собой в Таиланд... Как мне надоела моя хрычовка... Чёрт бы её побрал!" Вслух отрекомендовал себя: - Старший следователь по особо важным делам из козлодоевской прокуратуры старший советник юстиции... - Надыбайлов Денис Иванович, - договорил за него титулованный незнакомец. - Мы с вами разве пересекались уже? Знакомились? - удивлённо спросил Надыбайлов. - Пересекаться, как вы изволили выразиться на современном сленге, мы, конечно, пересекались... И не далее, как сегодня утром в кафе "Виктория", где вы так тесно беседовали с господином Тарантуловым... При последних словах графа Денис Иванович побледнел, покраснел, но вряд ли перемены в его лице могли быть заметны в полумраке ресторана. - Знакомиться с вами - не знакомился, - продолжал свою мысль граф. - Вы так быстро распрощались с господином Тарантуловым и заторопились уйти из кафе, что было бы не совсем удобным с моей стороны задерживать вас, милейший Денис Иванович... Полагаю, на то была у вас особая причина... - Давно ли живёте в Париже? - поспешно сменил тему разговора Надыбайлов. Лицо его покрылось капельками холодного пота, а руки мелко-мелко задрожали. Он убрал их со стола, сунул под скатерть, вцепился в колени. Трясясь, как от озноба, Надыбайлов исподлобья оглядывал мрачный зал, в котором, как ни странно, кроме них, никого за столами не было. "Но как?! Как он мог быть в кафе? Ведь кроме него самого и Тарантулова там никого не было... Кто сдал? А может, засняли на видеокамеру? Тогда всё... Крантец... Что делать? Встать и уйти?" - лихорадочно соображал следователь. Граф Сивопупов-Крымский, судя по его спокойному голосу, кажется, не замечал нервозного состояния собеседника. Извлёк из внутреннего кармана носовой платок, развернул, протёр очки. Пахнуло тонким ароматом французского парфюма. Надел очки, предварительно посмотрев на пламя свечи сквозь стёкла, аккуратно свернул платок и спрятал в карман. Достал сигару из коробки, которой почему-то раньше Надыбайлов на столе не заметил, откусил её кончик, прикурил от свечи и с наслаждением затянулся лёгким дымком кубинского табака. Пустив струйку голубоватого дыма, граф улыбнулся плотно сжатыми губами, переспросил: - Давно ли живу в Париже? Да как вам сказать, дорогой Денис Иванович? Со времени постройки собора Парижской Богоматери... Я тогда работал чертёжником у архитекторов Жана де Шель и Пьера де Монтрей, проектировавших Нотр-Дам... Кажется, это было в тысяча триста сорок пятом году... Почитай, без малого уже лет семьсот прошло... Как быстро летит время... А всё будто было вчера... - Столько не живут... Понимаю и ценю вашу остроумную шутку, - судорожно сглотнул Надыбайлов. - И всё же... Где вы так хорошо научились говорить по-русски? Чисто и без акцента... - О, это долгая история, знаете ли... Милейший граф Потёмкин, фаворит Екатерины Великой, вместе с ней таскающий ныне камни в раскалённой пустыне, самолично давал мне уроки... Помню, долго не удавалось мне произнести раскатистое "р-р-р..." Ворона на плече девицы встрепенулась, каркнула: - Прро - изнести рра - скатистое р-р-р... - Вот-вот, - рассмеялся граф. - Каролина и та может... - Забавно, - дребезжащим смехом отозвался Надыбайлов на объяснение графа, касаемо блестящего знания им русского языка. - Любопытно узнать, откуда вам известны моя фамилия, имя, отчество? - О, это совсем просто... Я же сказал вам, что занимаюсь оккультной наукой... - Это что же такое? Мистика? Магия? - Да... Вроде того... - И что вы можете? - Предсказываю будущее... Вижу прошлое... - В таком случае, что ожидает меня, ну, скажем, лет через... сорок... - Эк вы загнули, Денис Иванович... Дайте пораскинуть мозгами... Так... Вы родились под знаком Рака в год Кошки... Весы слева... Скорпион справа... Линия вашей жизни проходит между этими созвездиями... Всё ясно... - Ничего не понимаю, - немного оживляясь, подался вперёд Надыбайлов. - Что вам ясно? Граф пыхнул сигарой, спокойно ответил: - Должен вас огорчить, уважаемый старший советник юстиции... Но вы настаиваете... Жить вам осталось немного... Ну, примерно, день, два-три... Максимум, неделю... - Чушь какая... И что же случится со мной? - теребя край скатерти, еле выдавил из себя Надыбайлов. - Вас убьёт ребёнок... - Глупость... Сочиняете небылицы... Я никогда не воспринимал всерьёз всяких там лжепророков, ясновидящих, предсказателей, астрологов и прочих обманщиков... - Напрасно... - Ну, допустим, я поверил вам... Как мне уберечься, избежать смерти от руки коварного ребёнка? - задыхаясь от недостатка воздуха, спросил Надыбайлов. Хотел промакнуть влажное лицо, но вспомнил, что в носовой платок для надёжности завернул портмоне с деньгами. Граф протянул ему салфетку. - Возьмите, - любезно предложил он. - Край скатерти, которым вы вздумали утереться, не подходит для этой цели. А никак вам не спастись... Всё уже предопределено Свыше... Баба Дуня получила пенсию... - При чём здесь какая-то баба Дуня? - Она отложила деньги на обещанный подарок... - Что всё это значит? - теряя самообладание, почти выкрикнул Надыбайлов. Ворона встрепенулась, каркнула спросонья. Её глаза сверкнули искрами. Виола погладила её, приговаривая: - Спи, Каролина... Ещё не полночь... Птица закрыла светящиеся глаза и затихла в дрёме. - Точно сориентироваться никак не могу... Вы, Денис Иванович, мешаете мне сосредоточиться... Меня то бросает в недалёкое прошлое, и тогда я вижу, как появилась на свет девочка Дуняша... То переношусь на тысячу лет вперёд и вижу вас босым, танцующим на красных угольях костра... Дым, чад... Бесенята резвятся... Прижигают вам пятки горячи кочергами... - Это... где... так? - чувствуя, как по липкой спине ползут мурашки, заикаясь, спросил Надыбайлов. - В преисподней сатаны... В царстве тьмы и чадящей серы... Где же ещё быть грешнику, как не в аду? - Вы не верите в сатану? Смеётесь над придуманным образом его, намалёванным с рогами, с копытами, с облезлым хвостом толстобрюхим плешивцем... Напрасно... Сатана есть грозный, всесильный дух, владычествующий над человечеством до предела никому не известного времени. - Чертовщина какая-то... Ерунда всё... Взрослый вы человек, а несёте несусветную чушь. Убийца - ребёнок... Преисподняя... Бесенята... - стараясь не выдавать охватившего его волнения, неуверенно возразил Надыбайлов, незаметно прижимая пиджак на груди слева. Ощутил под ладонью портмоне с долларами, показавшееся вдруг горстью жара. - В пятьсот восемьдесят шестом году до Рождества Христова я пировал во дворце Соломона... Израильский царь изрёк такую мудрость: "Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?" - сказал граф, не вынимая дымящейся трубки изо рта. От этих слов, сказанных как бы между прочим, Надыбайлова затрясло. - Да не огорчайтесь вы из-за каких-то пяти тысяч... Пустое... - ласково произнёс граф. - Сущий пустяк... Право, уж поверьте мне, почётному члену клуба оккультистов... Тем более, что это и не взятка вовсе, а небольшое вознаграждение за хлопоты по делу священника... Надыбайлов завертел головой, делая вид, что высматривает официанта. Пропуская мимо ушей фразу о деньгах, лихорадочно соображал: "Откуда этот козлоподобный тип знает про взятку? Подслушал с микрофона от встроенного под столом "жучка"? Или в кафе поставлены камеры видеонаблюдения? Кто эти двое? Агенты ФСБ? Если так, надо избавляться от денег и дёргать отсюда подобру-поздорову, пока не повязали... - Бежать не имеет смысла, дорогой Денис Иванович... Лучше проживите крохотный остаток никчемной жизни разгульно и весело, как и подобает истинному грешнику... А то ведь скоро лишитесь всех земных благ... О чём тогда будете вспоминать в геенне огненной? - Все под Богом ходим, - слабо возразил Надыбайлов. - Все да не все, - многозначительно переглянулся с Виолой граф Сивопупов-Крымский. Хитро прищурившись, взглянул на следователя поверх очков, щёлкнул пальцами: - Официант! Подойдите, милейший... Шампанское, фрукты, конфеты, бутылку "Цинандали"... - "Цинандали", извините, нет... - А вы спросите у бармена... - Да нет же... Я знаю... - Не возражайте посетителю, молодой человек... Вам следует ответить: "Хорошо, господин... Пойду и спрошу... Да... И принесите букет свежих роз для дамы... - Зима на дворе, господин... В цветочном киоске есть, конечно, розы из Голландии... Но сейчас время позднее... Киоск давно закрыт... - А вы спросите у администратора гостиницы... У Тамары Ивановны... Официант головой покачал, посмотрел на гостя, как на ненормального, и усмехнувшись, ответил: - Хорошо, господин... Пойду и спрошу "Цинандали" у бармена и цветы у Тамары Ивановны... Он ушёл и скоро вернулся с большим букетом роз в китайской вазе и с бутылкой "Цинандали". Смущённый официант сказал: - Извините, господин, мою бестактность... Бармен и сам не знал, что у него в буфете есть грузинское вино... А у Тамары Ивановны, как ни странно, огромный букет роз... Надыбайлов, изумлённый не меньше официанта, молча наблюдал, как лысоватый джентльмен с орденом и при "бабочке" с подобострастием преподнёс цветы даме. Мех горжетки прикрывал её голые руки. Алмазные подвески на платье вспыхивали отблесками свечи, крохотное пламя которой колыхалось от движений официанта, расставлявшего бокалы. Жемчужное ожерелье в два ряда охватывало шею красавицы. Трудно сказать, какого цвета было её экстравагантное платье. Гармонично сливаясь с волнистыми чёрными локонами, оно играло иссиня фиолетовыми тонами, переливалось изумрудной зеленью, отдавало малиново-красной киноварью. Золотая брошь в виде раскрытых лепестков фиалки сияла на груди прелестницы. Пояс из золотых колец с изумрудами облегал тонкую талию дамы. На её левом плече, как вы помните, дремала ворона. Граф был одет не менее изысканно и со вкусом человека, привыкшего красиво и модно одеваться. Вишнёво-красный галстук, повязанный на белоснежной сорочке, изящно смотрелся из-под жилета, из карманчика которого свисала золотая цепочка от часов. Платок одного цвета с галстуком, с продуманной небрежностью выпущенный из нагрудного карманчика пиджака, элегантно дополнял костюм. На манжетах сорочки пламенели рубиновые запонки в платиновой оправе. Надыбайлова несколько озадачили рыжеватые волосы графа, завитые надо лбом в виде коротких рожек, его клинообразная редкая бородка, а главное, старинный орден давно минувших дней и отгремевших сражений. "Интеллигент... Из богатеньких... Зубы платиновые... Каждый по цене автомобиля... Наверно, недурно ему живётся там... в своей Франции..." - подумал Денис Иванович, втайне посматривая на ассистентку доктора оккультных наук из Парижа. Временами следователю прокуратуры мерещились сыпавшиеся искры из глаз Виолы, но это было, скорее, отражение трепетавшего огонька свечи. Официант принёс накрытый салфеткой стейк - не прожаренный ломоть говядины. Надыбайлов взял в левую руку вилку, в правую нож, намереваясь вонзить их в мясо. - Приятного аппетита, Денис Иванович... Стейк с человеческой кровью... Блюдо гурманов... Должно быть, очень вкусно... Я видел, как воины Александра Македонского, в приступах голода набрасывались на пленников и пожирали их, - проговорил гость из Парижа, пригубляя из хрустального фужера искрящееся "Цинандали". - Что вы такое несёте, граф? - поморщился Надыбайлов, с отвращением отодвигая от себя тарелку с мясом. В своей следственной практике Денис Иванович насмотрелся колотых, резаных, стреляных, расчленённых трупов, и мог спокойно пить кофе и есть пирожки вместе с патологоанатомом в лаборатории морга, но сказанное сейчас доктором оккультных наук вызвало в нём брезгливость. Надыбайлов отодвинул тарелку, налил полный бокал вина и залпом, словно страждущий воды в пустыне, выпил. - Красное вино - кровь Христа... Пейте и наслаждайтесь страданиями Его, - глядя на огонёк свечи через хрусталь фужера, промолвил граф. - О, благородное вино, играющее в бокале багряным блеском! Весели меня пенящейся кровью Христа! Я благоговейно пью святой дар и заздравным тостом приветствую могучего владыку сатану! Надыбайлов кинул на графа хмурый взгляд, испытывая всё возрастающее негодование к слизнявому типу с козлиной бородкой. Ни есть, ни пить он уже не мог, вспоминая лужи крови на местах происшествий, куда много раз ему приходилось выезжать в составе опергруппы. Помимо воли, виделась струйка крови, стекавшая с горла одинокого старика, зарубленного на прошлой неделе пьяным соседом, позарившимся на его пенсию. Раздумывая, сделать ли новый заказ без мяса или подозвать официанта, рассчитаться и уйти, Надыбайлов машинально вертел в руке пустой бокал. Граф, словно ни в чём не бывало, поблескивая платиновыми зубами, любезно предложил: - Выпейте с нами "Цинандали", Денис Иванович... Прекрасное вино, знаете ли... Вот яблоки, ананасы, апельсины... Кушайте на здоровье... Вы нелестно думаете обо мне, называя "слизнявым типом", но я надеюсь, что приняв участие в нашем совместном ужине при свечах, чокнувшись со мною дважды, увидите, что я похож на вас... Говоря так, граф, улыбаясь, наполнил бокал Надыбайлова из своей бутылки. Глаза его сверкнули яркими огоньками и мгновенно потухли. Девица с милой, очаровательной улыбкой выжидательно посмотрела на Дениса Ивановича. Под её проницательным взглядом жгучих глаз он безропотно взял налитый ему бокал и опрокинул его в широко разинутый рот. - Браво, Денис Иванович! - легонько похлопал в ладоши граф, снова наполняя бокал Надыбайлова. Виола всё так же пристально смотрела на него. Надыбайлов с бравадой выпил и этот бокал. - Браво, браво! - похвалил граф, в третий раз придвигая Надыбайлову до краёв полный бокал. Денис Иванович, удивляясь самому себе и не в силах сдержать себя, выпил, и всё вмиг перевернулось перед ним, встало вверх тормашками. Он вдруг увидел сидящую напротив безобразную, сморщенную старуху в лохмотьях, шамкающую беззубым ртом. Её седые волосы спутались грязными космами. Сидящий рядом в лохматой шерсти старик с рожками, торчащими промеж длинных, островерхих ушей, жевал капустный лист, обнажая жёлтые, сточенные зубы. - Бе-е, - проблеял старик. - Пять тысяч долларов получил за нечистое дело... Бе-е... Надыбайлов, мертвецки пьяный, отмахнулся от кошмарного видения, пробормотал: - Тьфу... Сгинь, нечистая сила... Он плюхнулся лицом в стейк с кровью, так и не тронутый им, и лишился чувств. Денис Иванович не помнил, сам ли он добрался до комнаты, или кто привёл его в номер отеля. Он очнулся рано утром и нашёл себя лежащим на полу, а точнее - на коврике у двери. К ужасу своему, старший советник юстиции увидел себя абсолютно голым, если не брать во внимание трусы-"семейники" в "горошек" и хлопчатобумажные носки с дырочками на пятках. Надыбайлов, напрягшись, оторвал от порога чугунную, раскалывающуюся голову, кряхтя поднялся, ища глазами одежду. Ни брюк, ни пиджака в комнате не было. Надыбайлов заглянул в платяной шкаф, даже под кровать, но одежда бесследно пропала. Пальто, свитер, зимние новые ботинки, рубашка, норковая шапка, перчатки - всё исчезло. Вместе с одеждой воры прихватили портфель с протоколами допросов "липовых" свидетелей, флешку и планшет-компьютер с копиями этих материалов. Вспомнив о пропаже следственных документов, вмиг протрезвевший Денис Иванович осознал потерю пяти тысяч долларов и служебного удостоверения. Наивно и смешно было думать, что злоумышленники оставили бы их. До него дошло, что собеседники за столом в ресторане отеля были совсем не те, за кого себя выдавали. - Подлые аферисты... Гнусные мошенники... Презренные воры... Пять тысяч долларов умыкнуть... У кого? У старшего следователя прокуратуры! Ну, гады... - всхлипывая как ребёнок, плакал Надыбайлов. - Как я теперь домой приеду? Без денег, без штанов, без протоколов допроса, без удостоверения... Что скажу прокурору Недоносову? Так, причитая, Денис Иванович сидел нагишом в пустой комнате, куда вскоре явилась горничная с ведром и шваброй. Узнав в чём дело, женщина всплеснула руками: - Ай-яй-яй! Вот до чего пьянки доводят! Пить надо меньше, алкоголик паршивый! Давай, выметайся отсюда... Мне комнату проветривать надо... Завонял весь номер перегаром... Какую поганую сивуху ты пил! На хорошее вино денег, наверно, не было... Готов любую гадость выжрать... Отчитав несчастного старшего следователя по особо важным делам, женщина сжалилась над ним. Принесла из бытовки драный больничный полосатый халат, похожий на арестантский, брошенный кем-то, детскую спортивную шапочку с пупоном, подростковую куртку-пуховик и резиновые сапоги сорок пятого размера. В таком одеянии, похожий на огородное пугало следователь-взяточник рано утром вышел из отеля, и шарахаясь от встречных прохожих, заторопился на вокзал. Во дворе двухэтажного барака он порылся в мусорной куче, нашёл солдатские брюки-галифе и с радостью ребёнка, получившего игрушку, напялил их на себя. На поясе галифе не сходились - мешал круглый животик, но Денис Иванович быстро нашёл выход из положения: подобрал на свалке шнур от утюга и подвязал штаны. Он поглядел на ясное, голубое небо над Челябинском и с ненавистью, клокотавшей в груди, выкрикнул проклятья: - Сволочи! Чтоб вас черти взяли! Чтоб сатана вас камнями побил! Пусть небо разверзнется каменным дождём над Челябинском и сыпанёт булыжники на ваш проклятый город! Прибежище сатанистов, наркоманов, жуликов, гомиков, гопников! Украсть у меня пять тысяч долларов, одежду и всё остальное! Не прощу-у... Приди, лукавый сатана, и насладись их стонами... Потрясая кулаками, Надыбайлов взирал на небо, громко умоляя всех чертей и прочих слуг дьявола обрушить камни на головы челябинцев. Он пытался вспомнить лица прохиндеев, подсевших к нему в ресторане, но в памяти всплывали старуха-ведьма и старик-козёл... ...Февральский утренний ветер гнал позёмку, взвихряя снежную пыль над насыпью, бросал в лицо колючую ледяную крупу. В ожидании зелёного сигнала светофора на боковом пути станции на целый километр растянулся тяжёлый, готовый к отправлению, грузовой поезд. На трёх вагонных платформах краснели кабинами новенькие "Камазы". Стуча зубами от холода, Денис Иванович взобрался на одну из них, уселся, примостившись за колесом самосвала. Соединив рукава куртки вместе, он спрятал в них закоченевшие руки. Пальцы ног в резиновых сапогах онемели - первый признак отморожения. Денис Иванович не плакал. На рыданья не доставало сил. Он шептал проклятия, призывая всех чертей на повинных в его беде челябинцев. Из круговерти метели возникли тёмные фигуры. Первым, прихрамывая, опираясь на трость, шёл пожилой мужчина в очках, в форменной шапке-ушанке с кокардой железнодорожного охранника. За ним шла молодая женщина в ватных брюках, в форменной куртке с капюшоном, наброшенным на голову. На плече у неё сидела ворона. Птица вдруг захлопала крыльями, прокаркала: - Карр... Прро-курра-турра... Ворр... Карр... - Бе-е... Кто здесь? Покажись! - визгливо потребовал охранник, подходя к платформе. Денис Иванович боязливо высунулся из-за колеса. Он совсем задубел и смирился с неизбежностью превратиться в глыбу льда. - Предъявите документы! Бе-е... Бе-ез... документов? Придётся сдать вас в полицию, гражданин... Бе-е... Надыбайлов Денис Иванович... Старший следователь по особо важным делам почему-то не удивился, откуда охранник знает его фамилию. Наверно, от холода мозги его тоже застыли, и отупевший старший советник юстиции, еле ворочая языком, промямлил: - Не... Не надо... в полицию... На какое-то мгновение лица охранников показались знакомыми: с клинообразной рыжей бородкой мужчина в очках, черноволосая девица... Ворона... Одетые в железнодорожную форму они отвернулись, и мужчина-охранник примирительно произнёс странным блеющим голосом: - Бе-е... Ладно... Бе-е... Езжай в свой Козлодоевск... Расшалился там народец... Ни в Бога, ни в сатану не верит... Не страшит их геенна огненная... Нам "Камазы" сопровождать положено... С тобой поедем до Козлодоевска... Бе-е... У Дениса Ивановича простуженный голос прорезался. Согласно кивая, просипел: - Да... У нас в Козлодоевске коррупция, воровство... Полно мошенников, грабителей, наркоманов... - Рыба с головы гниёт, Денис Иванович... Бе-е... - проблеял охранник, сверкнув глазами. Сжалился над согбенным Надыбайловым: - Садись в кабину "Камаза", Денис Иванович... Там затишно... Однако... Бе-е... Не высовывайся... Неровен час, упадут сюда камни с неба, о которых ты просишь у сатаны... Метель сыпанула снегом, и в клубах её исчезли охранники с вороной. Прошуршал щебень под их туго зашнурованными берцами, и опять стало тихо. Открывая дверцу автомобиля и влезая в кабину, старший советник юстиции Надыбайлов видел, как небо над городом прочертили желтоватые полосы. Эхо далёкого взрыва долетело до станции, ударило по ушам, и Денис Иванович чуть не оглох. Всхлипывая, он дрожал от холода, от обиды на подлых проходимцев, сыгравших с ним злую шутку, кутался в куцый пуховичок и поминал недобрыми словами диспетчера, долго не отправлявшего товарный состав. Наконец, поезд прошипел тормозами, прозвенел автосцепками, проскрипел стылыми колёсами и застучал на выходных стрелках, увозя старшего следователя прокуратуры по особо важным делам в родной Козлодоевск. Как и предсказал доктор оккультных наук из Парижа, граф Сивопупов-Крымский, Денис Иванович Надыбайлов через две недели после злополучного ужина в ресторане отеля "Яхонт" трагически погиб от руки малыша. На его могиле находили вдавленные в глину свежие следы копыт. То ли какой заблудший козёл потоптал её, то ли другая скотинка... Но об этом несколько позже... Глава 3 "Чего ему не хватало?" Сырой утренний ветерок разносил запахи подтаявшего, посеревшего снега. На первых проталинах важно расхаживали воркующие голуби. Неугомонно чирикающие воробьи копошились в ветвях клёнов, отпотевших после ночного заморозка. На крышках канализационных люков грелись облезлые, грязные коты, перезимовавшие в пыльных подвалах. Пугая прохожих, с карнизов домов свисали толстые сосульки, угрожая сорваться на головы. Ликующая малышня с визгом резвилась на детских площадках. Во дворе школы ученики старших классов бегали раздетыми и без шапок. Приметы близкой весны... В широкие пластиковые окна мэрии Козлодоевска, смотрящие на городскую площадь, обсаженную елями, долбилась клювом голодная синица. В поисках корма птичка высматривала форточку, через которую смогла бы влететь в кабинет архитектора господина Разуваева. В приёмной толпились надоедливые посетители-просители, сдерживаемые у заветной двери архитектора строгим взглядом холодно-неприступной Глафиры Порфирьевны - пожилой дамы, односложно отвечающей на телефонные звонки. - Антон Ильич занят, - слышали абоненты её сухой, равнодушный голос. Тембр его преображался, становился мягче, когда Глафире Порфирьевне, добиваясь её благосклонности, посетители-просители подносили подарки. С бесстрастно-невозмутимым лицом, которое никак не становилось моложе и привлекательнее от косметических усилий, секретарь архитектора открывала и задвигала ящик стола. От каждого такого движения в нём прибавлялось шоколадных плиток, конфетных коробок, флаконов с духами, губных помад, баночек с кремами. Очередной посетитель-проситель, рвущийся в кабинет архитектора за подписью, дающей право возвести в городе строение, прорыть траншею или установить рекламный баннер, вносил скромный вклад в необъёмный стол Глафиры Порфирьевны. Секретарь многозначительно указывала на стул. Сей выразительный жест мог означать: "Ждите... Антон Ильич занят..." "Подождите немного... Антон Ильич примет вас..." "Я доложу Антону Ильичу о вашем приходе..." Каждый посетитель понимал приглашение присесть в зависимости от своего должностного положения или, сообразуясь с ценой преподнесённого секретарю презента. Начальникам нравится иметь в приёмной как можно больше народу. Это придаёт им значимость в глазах людей, возвышает в своих собственных и создаёт у вышестоящего руководства видимость большой загруженности нижестоящих чиновников. К тому же, чем больше толчётся людей у дверей кабинетов, тем больше вероятность, что от них, подписывая справку, можно сколько-нибудь поиметь. Задаром ведь и чирик не садится, прежде почесать надо. А чешется у чиновников всегда и, как ни странно, только левая ладонь, что, как всем известно, к деньгам. Архитектор города Козлодоевска господин Разуваев Антон Ильич не был в этом смысле исключением. В то время, как очередники хмуро и неусыпно следили друг за другом, ревниво оценивая возможности претендентов урвать удобное местечко для своего ларька или магазина, Антон Ильич не торопился их принимать. Уютно расположившись в кожаном кресле, он доедал остатки вчерашней пиццы и запивал их клюквенным морсом. В стекло кабинета, озарённого скупыми лучами утреннего солнца настойчиво стучалась синица, порхала на раме, косила глаз на крошки от пиццы. Батареи парового отопления слабо грели, но от электрокамина исходило благодатное тепло. "Мерзавцы... Разворовали бюджетные деньги на уголь, на газ... Батареи чуть живые... Миллиончиков пять, если не больше, умыкнул замглавы со товарищи..." - с завистью подумал Антон Ильич о коллегах - работниках городской администрации. В последнее время козырная карта никак не шла Антону Ильичу. Под выигрышным джокером подразумевалось денежное вознаграждение, именуемое на юридическом языке "взяткой в особо крупном размере". Толстую пачку долларов мог преподнести ему воротило-бизнесмен, какой-нибудь прожжённый ворюга или бывший рэкетир, отмывший деньги в заграничном банке, за одну лишь закорючку в виде подписи, разрешающую, к примеру, возвести супермаркет в центре города. Как назло, в приёмной толкутся мелкие лавочники, вечные должники по оплате аренды, сидящие по уши в кредитах, ссудах и займах. Невозможно содрать с них приличную сумму. И это сейчас, когда ему край, как нужны, пятьсот тысяч долларов, чтобы достроить дом-дворец на Кипре из бело-розового мрамора, с фонтанами, бассейнами, теннисными кортами и площадкой для гольфа. Всего то... Каких-то паршивых полмиллиона... В ту самую минуту, когда архитектор господин Разуваев, кусая губы, морщил лоб, мысленно прощупывая предпринимателей, ожидавших в приёмной, на столе запищал телефонный аппарат внутренней связи. - Слушаю, Глафира Порфирьевна... Что?! Граф Сивопупов-Крымский?! Вы что несёте? Какой ещё граф?! Проходимец уши вам притирает, а вы развесили их и слушаете... Гоните его взашей к чертям собачьим! Нет в нашей стране ни князей, ни маркизов, ни баронов, ни графов, ни герцогов! Разогнали их большевики... Вы ещё скажите, что ко мне турецкий паша пожаловал или японский самурай... Что?! Из Парижа прилетел?! Так пропустите немедленно! Предчувствуя удачу, Антон Ильич вытер о брючину разом вспотевшую левую ладонь. "Кажется, крупная рыба клюнула... Не иначе, инвестиции хочет вложить в экономику нашего города... Это новостройки, отвод под здания земельных участков... Ну, уж, господин карась... Не сорвёшься у меня с крючка! Обдеру француза как липку!" - в нетерпении заёрзал в кресле Антон Ильич, смахнул рукой со стола крошки от пиццы, и приняв начальственную позу, забарабанил пальцами по блестящей, лакированной "под орех" крышке массивного стола. Он глянул на стрелки огромных напольных часов, отбивших половину десятого, перевёл взгляд на дверь и обомлел. Прямо перед ним стоял рыжий, с бородкой клинышком, невзрачный гражданин в мятом, потрёпанном спортивном костюме фирмы "адидас". Резную трость, поблескивающую золотой рукоятью, он держал слева подмышкой. На груди столь неожиданно возникшего человека сиял восьмиугольный орден, усыпанный бриллиантами. Рядом с мужчиной, смахивающим скорее на бомжа, чем на порядочного человека, тем более, графа, стояла элегантная красивая девушка с изящным чемоданчиком-кейсом и вороной на согнутой руке. На лохматых лапках вороны блестели золотые кольца. В острых, проницательных глазах девицы и жёлтых вороньих вспыхивали и мгновенно гасли огоньки. Чёрные пышные волосы, чёрные большие глаза, чёрные модельные туфли, чёрная мини-юбка, чёрная блузка с вышитой на ней золотой нитью фиалкой... Блеск бриллиантов и золотых украшений... "Наверно, от солнца так сверкают её глаза, - подумал Антон Ильич, ошарашенный несказанной красотой девицы и взъерошенной вороной на её локте. - Странно... Как они вошли, что я не слышал?" Позже, находясь в камере следственного изолятора, Антон Ильич не мог вспомнить, что больше поразило его: бриллиантовая звезда на груди неряшливо одетого рыжего посетителя, золотой набалдашник трости, перстни на пальцах или очаровательная модница с вороной... - Слушаю вас, гражданин... Э-э... - Граф Сивопупов-Крымский, - с вежливым поклоном подсказал именитый посетитель, чем вызвал вполне понятную улыбку Разуваева. - А это моя неотразимая ассистентка Виола Филаретовна Обнорская... С вашего позволения - просто Виола... И её любимая ворона Каролина... - Карр... Ворро-на Карро-лина... - гаркнула ворона во всё воронье горло, сверкая жёлтыми глазами. Девушка придержала ворону и, взмахнув кейсом, сделала реверанс, чем окончательно сбила Антона Ильича с толку. Заворожённый её чарами, Разуваев предложил трепетным голосом: - При... Присаживайтесь, пожалуйста... Мысли архитектора Козлодоевска шли враскоряку. С одной стороны неопрятный вид незнакомца не внушал доверия. С другой - его невиданный орден, дорогая трость, перстни и столь изысканный реверанс девушки явно аристократического воспитания. "Этот нелепый орден... Камушки на нём, поди, стекляшки обыкновенные... Где, на какой толкучке коллекционеров купил он его?" Пока Разуваев оставался в замешательстве, верить или не верить в графское происхождение незнакомцев, мужчина с орденом на "адидасе" заговорил первым. - Насчёт ордена, Антон Ильич, не сомневайтесь... Самый настоящий... И не стекляшки на нём, а чистейшие алмазы огранки уральских мастеров... Десять каратов... Мне его самолично вручила матушка императрица Екатерина Вторая за морскую баталию при Калиакрии, где я командовал бригом под началом Фёдора Ушакова... - Что?! - вытаращил глаза Разуваев. - Но позвольте, гражданин... Э-э... - Граф Сивопупов-Крымский... - Что вы мне голову морочите? То когда было? Дай Бог памяти... - Не утруждайте себя, Антон Ильич, напрасными потугами... В школе на уроках истории вы не отличались знаниями предмета, поэтому не вспомните дату сражения... Я подскажу вам: в той баталии мы разгромили турок четырнадцатого октября тысяча семьсот девяноста первого года. - Да-да... Но всё же... Прошло два столетия, а вы утверждаете... Просто не серьёзно и даже не смешно... - Как вам будет угодно... Только не советую вдругорядь гнать меня к чертям собачьим. И вообще я не карась... Клевать на ваш крючок не намерен... Пожалуй, наживкой станете вы сами... При этих словах с металлическим оттенком в голосе незнакомца Антон Ильич похолодел. Откуда он знает, что я так подумал о нём? Экстрасенс, что ли? Странный тип... - Я не тип, как вы изволили заметить, а граф Сивопупов-Крымский... Кстати, этот почётный титул и ещё тысячу крепостных мне высочайшим указом пожаловал император Павел Первый. Прошу любить и жаловать... Так что на полном основании вы должны обращаться ко мне не иначе, как "ваша светлость". Разуваев от души расхохотался. Этот странный незнакомец с козлиной бородкой и рыжими рожками-завитушками со своим несусветным враньём кого-то напоминал ему. Кого? "Ага, вспомнил! Этого, как его..." - Барона Мюнхгаузена, вы хотели сказать? - вкрадчивым голосом спросил Сивопупов-Крымский. Антон Ильич поперхнулся, зашёлся кашлем, закивал в знак согласия. - Возможно, вы и правы, Антон Ильич... Ведь Рудольф Эрих Распе, автор знаменитых "Приключений барона Мюнхгаузена", писал его портрет с меня... И сюжеты всяких лживых похождений литературного вруна-авантюриста немецкому писателю подсказывал я, сидя с ним зимними вечерами за партией преферанса... Разуваев насмешливо взглянул на графа. - Не стоит сочинять небылиц, ваша светлость... Конечно, я не литературовед, но читал где-то, что барон Мюнхгаузен - не вымышленный герой... Он рассказывал смешные, неправдоподобные истории, чтобы развеселить гостей... Барон был толст и совсем не похож на худого отчаянного смельчака, изображённого на иллюстрациях самого Распе. - А я и не говорю, что перед Распе я представлялся худым, - пожал плечами граф... - Не хотите, ну и не верьте... Разуваев побледнел, выпил стакан минеральной воды и чуть было не лишился чувств, увидев, как несколько мгновений из глаз Виолы и её растрёпанной птицы сыпались искры. Он потерял дар речи и боялся подумать что-нибудь ещё о необыкновенных пришельцах. Мысли упрямо вертелись о пятистах тысячах долларов, которые он рассчитывал заполучить с них за сделку, "ободрав, как липку". - Вы нуждаетесь в деньгах для строительства роскошного дома на Кипре... Вот вам полмиллиона долларов, о которых вы так страстно мечтаете. За небольшую услугу... Я желаю переделать магазин "Хозтовары" в ресторан... Нужна подпись главного архитектора... Виола поставила чемоданчик на стол. Ворона Каролина слетела с её локтя с громким карканьем, распустив крылья, уселась на дверцу шкафа. В её жёлтых глазах на миг вспыхнули искры. Разуваев пристально посмотрел на неё, и ворона разинула клюв, взъерошила перья, угрожающе зашипела. - Серьёзная птичка... С характером, - боязливо проговорил Разуваев, вожделённо глядя на чёрный "дипломат". - Ну, так как, Антон Ильич? Договоримся? Я вам дам деньги, а вы не возражаете против ресторана... Разуваев, заикаясь, сказал: - Вопрос не простой... Требует рассмотрения на сессии депутатов городского совета... Как решат они... Граф Сивопупов-Крымский вставил золотой ключик в замочек "дипломата" и раскрыл его. Тугие пачки банкнот зеленели в нём, сразу пленив Антона Ильича. Сердце его бешено заколотилось. Он промакнул носовым платком взмокший лоб, лихорадочно соображая: "Подстава... Фээсбэшники работают... Или цэрэушники..." - Нет, что вы! - испуганно вскрикнул Антон Ильич. - Я взяток не беру, - боязливо пробормотал он и подумал: "Чёрт его знает, что это за люди... Может, они опера из ОБЭПа..." - Да не парьтесь вы, Антон Ильич... Никакие мы не опера и не фээсбэшники... И уж, само собой, не цэрэушники... Я французский учёный, которого вы собрались ободрать, как липку... Моя ассистентка Виола - бизнес-леди... И не лгите, что вы взяток не берёте... А два миллиона рублей за участки, отведённые под застройку коттеджей в черте города, которые вы взяли у местного олигарха Голопузова? А три миллиона рублей за парковочные автостоянки? Правда, вы поделили их с мэром Потапенковым и его заместителем Абдурахмановым... Ещё припомнить некоторые случаи вашей профессиональной деятельности? Например, в качестве взятки оплаченную вам путёвку на отдых в Испании? Разуваев ошалело поводил глазами по сторонам, хватая ртом воздух. Его бил озноб. "Откуда им всё известно?" - Напрасно вы принимаете нас за силовиков, - спокойно сказал Сивопупов-Крымский. - Мы из старинного графского рода... Ну, а если вы, Антон Ильич, взяток не берёте, - усмехнулся граф, - предлагаю сыграть со мной в карты. Вы же мечтали о джокере... Выиграете - деньги ваши, подписываете разрешение на ресторан... - А если проиграю? - засомневался Разуваев, чувствуя подвох. - Деньги останутся у нас... Уйдём без подписи... Только и всего... Вы ничего не теряете... - Карр... К чёрр-ту карр-ты... Карра-ул... Грра-бят, - прокричала ворона со шкафа. - Карр-ты врр-ут... Сивопупов-Крымский протянул руку, и в кулаке у него оказалась новенькая колода карт. Разуваев сам распечатал её дрожащими руками. Виола стасовала карты, раздала игрокам. Антон Ильич с радостью, близкой к помешательству, обнаружил, что все шесть карт в его руке, бубновые козыри. С гулко бьющимся сердцем он побил все карты графа. - Что ж... Договор дороже денег... Выиграли вы, Антон Ильич, - проговорил граф безразличным тоном и без видимого сожаления отдал кейс Разуваеву. Тот, сияя от счастья, принял его, торопливо подписал предложенные ему бумаги и раскланялся: - Э-э... Ваша светлость... Всего доброго, граф... Всяческих благ вам, прекрасная леди ... И тебе, умная птичка... Ворона взъерошила перья, раскрыла клюв и, дико вращая сверкающими глазами, захлопала крыльями, слетела со шкафа и уселась на плечо невозмутимой хозяйки. - Карр... В карр-ты иг-ррают ду-рраки, - прокричала она. - Крра-сиво жить у парра-ши не запрре-тишь... Прро-щай... Посетители ушли, учтиво поклонившись, а Разуваев заметался по кабинету, как ужаленный, лихорадочно соображая, куда спрятать кейс с деньгами. Вспомнил о давнишнем своём тайнике в огромном цветочном горшке с монстерой. Вывалил деньги из чемоданчика на пол, схватил растение за толстый стебель, вынул из горшка, сложил в него увесистые пачки стодолларовых купюр, опустил цветок на них. Осмотрелся: всё нормально. Уселся в кресло, потёр ладони одна о другую. Вдруг спохватился: - Кейс! Он проворно вскочил, торопливо набросал в чемоданчик всякой бумажной макулатуры, захлопнул его и спрятал в книжный шкаф. Всё: шито-крыто! Вольяжно уселся в кресло и уткнулся в служебную документацию. Громко крикнул: - Глафира Порфирьевна! Кто там следующий? Пусть войдёт! И, гордый собой, самодовольно улыбаясь, добавил: - Голытьба... Лавочники недоношенные... Коммерсанты паршивые... Нищета... Снегу у них зимой не выпросить, не то, чтобы сами догадались на лапу дать... А ещё в бизнесмены лезут... Туда, куда и все... Когда Антон Ильич выдавал эту тираду, у дежурного по отделу полиции, зазвонил телефон. Майор поднял трубку. - Дежурный вас внимательно слушает... - Полиция? Говорит доброжелатель... Архитектор города господин Разуваев Антон Ильич только что получил взятку пятьсот тысяч долларов США за переоборудование магазина "Хозтовары" в ресторан... Деньги Разуваев спрятал в горшок с монстерой... Они помечены буквами "С-К"... А ещё он торгует наркотиками... Кейс с героином Разуваев хранит в шкафу с книгами по архитектуре... Ключик от кейса в карандашнице на письменном столе... Через полчаса в кабинет ошеломлённого Разуваева вломились бойцы ОМОНа. Антона Ильича положили на пол лицом вниз. Ему заломили руки за спину и сцепили их наручниками. При понятых, среди которых была трясущаяся от страха Глафира Порфирьевна, сотрудник полиции поднял за стебель монстеру, вытряхнул из горшка пачки денег, вытащил из шкафа "дипломат". Ключик от него действительно оказался в карандашнице. Полицейский открыл чемоданчик. Пакеты с белым порошком плотно лежали в нём, аккуратно уложенные ровными рядами. - Это не моё! - вскричал не своим голосом обезумевший от ужаса Антон Ильич и схватился за сердце. - И чего ему не хватало? - закуривая сигарету после подписания протокола, взволнованно проговорила Глафира Порфирьевна. - Престижная должность, хорошая зарплата... Так нет... Ну, теперь ему всего хватит с избытком... Как стало позже известно, бывший архитектор города Козлодоевска Антон Ильич Разуваев не пережил волнений ожидаемого суда и скоропостижно скончался в камере следственного изолятора. Глава 4 Граф Сивопупов-Крымский собственной персоной... В те самые минуты, когда перепуганный насмерть архитектор мерил шагами тесную камеру следственного изолятора, теряясь в догадках, откуда взялись наркотики в "дипломате", редактор городской газеты "Бизнес-Козл" господин Агафонов Валентин Григорьевич не мог самостоятельно подняться с постели. Требовался специальный подъёмный кран... Такой компактный, домашний, чтобы медленно и осторожно приподнять несчастного редактора за отворот ночного халата, отнести его в ванную комнату, ласково обтереть ему лицо влажной, прохладной салфеточкой, побрить его, почистить ему зубы, прополоскать рот и влить в него грамм сто коньяка. Мечтая о подъёмно-похмельном устройстве, Агафонов мысленно его усовершенствовал: кран, подъехав к нему на колёсиках, сначала должен был вливать в рот коньяк для похмелья, а уж потом нести страдальца к умывальнику. Однако, пока башковитые японцы и хитромудрые китайцы ещё не придумали робот-опохмелитель, роль этого автомата периодически выполняла ненавистная жена редактора одиозная Эльвира Самуиловна, главный санитарный врач Козлодоевска. Не вступая в излишние дебаты с мужем, она бесцеремонно, не колеблясь ни минуты, опрокинула на бедолагу ковш холодной воды. Агафонов вскочил на ноги, поминая сатану, всех чертей и леших, пославших ему жену-ведьму. Ещё вчера она была другой... В обеденный перерыв Агафонов забежал в хозяйственный магазин, что напротив редакции, и купил там пять широких рулонов немецких обоев. Позвонил домой, сообщил жене о своём намерении прийти с работы пораньше и оклеить спальню. Эльвира Самуиловна, благословляя мужа на бытовой подвиг, назвала его "славным голубком", обещала расцеловать и приготовить на ужин его любимые сырники со сметаной. Но... увы... Моющиеся обои с нежно-розовыми пионами прекрасного германского качества так и остались валяться в углу кабинета. Вместо того, чтобы создавать уют, вить гнёздышко семейного счастья, Агафонов пошёл на день рождения к своему давнему товарищу прокурору Недоносову, где, по образному выражению сухопарой, зловредной Эльвиры Самуиловны, "нажрался, надрался, нализался, напился, как последняя свинья". Сравнение это с безобидным животным, не употребляющим алкоголь, совершенно не уместно и не справедливо. Свинья ни к водке, ни к коньяку, ни к другим горячительным напиткам пристрастия не имеет, а посему может быть достойной кандидатурой на должность председателя общества трезвенников, бывших беспробудных пьяниц. У Эльвиры Самуиловны философствовать на эту деликатную тему времени не оставалось. Она спешила на работу и была занята заботами о себе любимой: причёсывалась, красила губы, натиралась кремом... Впрочем, не дело раскрывать тайны и секреты дамских туалетов... К тому же, главное действующее лицо в этой главе не супруга Агафонова, а он сам, уважаемый редактор городской газеты "Бизнес-Козл", член вышеупомянутого общества трезвенников. Валентин Григорьевич не находил себе места от мучившей его головной боли и тошноты. Он страдал над унитазом в позывах жесточайшей рвоты, выворачивающей его нутро наизнанку. Шатаясь, выходил из туалета бледным, подавленным, проклиная себя за невоздержанность на именинах прокурора Недоносова. - Всё, чёртова мегера... Больше не пью, - повязывая красный, "президентский", галстук, сказал он жене. - Зарекалась свинья в грязи не валяться, - огрызнулась супруга из прихожей, надевая туфли. - Ты бы лучше подумал на досуге, как нам коттедж достроить... Где взять миллион? Эх, дура я, дура... Зачем за тебя замуж пошла? Писарчук жалкий... Борзописец с пустыми карманами... Редактор! Люди уже в Испании виллы имеют... Вон... Архитектор Разуваев на Кипре дворец построил, а ты в занюханном Кудряшевском бору дом не можешь до ума довести... Да что дом?! В спальне сто лет обои не меняли... На этом "высокие" отношения закончились. Эльвира Самуиловна хлопнула дверью, и стук её каблуков поглотил лифт девятого этажа. В расстроенных чувствах, чуть живой, лишь к полудню притащился Агафонов в редакцию городской газеты "Бизнес-Козл". В ожидании редакционной "летучки" у дверей кабинета "шефа" собрались литературные сотрудники, называющие себя "литрабами". Агафонов, торопясь войти в кабинет и глотнуть воды из кулера, поспешно объявил: - Все свободны! Летучки сегодня не будет... Журналисты, очень довольные, что обошлось без придирок и нахлобучек редактора, вечно недовольного их материалами, быстренько разошлись. Кто дописывать статью, а кто, якобы "брать актуальное интервью, писать репортаж", попросту сбежал домой. Валентин Григорьевич утолил жажду, приоткрыв дверь, высунулся в приёмную, потребовал: - Ираида Карловна! Чаю мне цейлонского! - Как всегда, покрепче? С лимоном? - заискивающим тоном спросила секретарь. Валентин Григорьевич мотнул кудлатой головой и скрылся за дверью своего кабинета, обставленного старой, ещё советского времени мебелью. Ираида Карловна принесла чай и, молча, вышла. Агафонов, мучимый похмельным синдромом, уселся в потёртое кресло, взял стакан в подстаканнике, но прихлебнуть из него не успел: зазвонил телефон. Агафонов поднял трубку и услышал чуть насмешливый голос однокашника по учёбе в университете прокурора Недоносова. - Привет, старик! Ты живой после вчерашнего? - Пытаюсь быть таким, - выдохнул в трубку перегаром Агафонов... - Чёрт меня дёрнул так укушаться... - Новость знаешь? Я только что подписал ордер на арест Разуваева... Попался на взятке в пятьсот тысяч долларов и с крупной партией героина... Представляешь, куда он спрятал деньги? В горшок с монстерой! От кого получил взятку, ещё предстоит выяснить, а кейс с наркотой, изъятый у него в шкафу, факт доказуемый... Так, что можешь смело присылать ко мне своего корреспондента из отдела "Криминальная хроника"... Этого, как его..? - Савелия Редькина... - Во-во... Толковый парень... Я бы его к себе следователем взял... А то у меня Надыбайлов ни рыба, ни мясо... Приехал из командировки сегодня утром какой-то чумной... Небылицы рассказывает, будто с помощью сатаны и чертей послал на Челябинск метеорит... Недоносов расхохотался на другом конце провода. - Такие, старик, дела... Ну, так как пришлёшь Редькина? - Нет... Я сам напишу о Разуваеве фельетон... - Тебе виднее... Ну, пока... Трубка запикала. Агафонов положил её на рычаг и чуть не заплясал от охватившей его радости: Надо же! Вляпался, вражина! Не устоял от соблазна лукавого! Ну, конь педальный! Теперь я на тебе отыграюсь! Мегера моя узнает: заткнётся... А то всё мне тычет: "У Разуваева дворец на Кипре..." Камера у него отдельная с видом на небо через решётку, со всеми удобствами: параша, нары, пыльная лампочка на потолке, "глазок" в железной двери... Агафонов громко крикнул: - Ираида Карловна! Ко мне никого не впускать! Я работаю над фельетоном... Сенсационный материал! Агафонов схватил шариковую ручку. Стержень в ней давно исписался. Он порылся в столе, нашёл другую ручку, но и она оказалась поломанной. Простой карандаш не годился для написания фельетона. Сожалея, что до сих пор не научился печатать двумя руками, Агафонов в нетерпении включил компьютер и начал писать фельетон, нажимая на клавиши пульта одним указательным пальцем. Он не написал ни одной строки, кроме заголовка "Мздоимец", набранного жирным шрифтом "Cambria" кеглем двадцать два. Редактор старательно напрягал все извилины головного мозга, но после вчерашнего застолья у прокурора Недоносова они, видимо, спрямились, и на ум не приходило ничего, кроме избитых газетных штампов: "взяточник", "лихоимец", "торговец белой смертью", "продажный чиновник" и всё в таком роде. А надо написать смешно, едко, задиристо, заковыристо! Такой жареный фактик раскрутить следует с полной силой! В самый раз напечатать фельетон в духе времени начатой в стране борьбы с коррупцией! Хорошо бы так закрутить, так завертеть, чтобы весь город со смеху угорел, читая его. А, чиновник! Попался, на острие журналистского пера! Терзаемый муками творчества Валентин Григорьевич покусывал кончик ногтя, придумывая едкие, язвительные фразы для незадачливого архитектора, бесславного героя сенсационного материала. И ещё у Валентина Григорьевича, как мы уже знаем, ужасно болела голова. Он вспомнил, как пил "на брудершафт" со многими гостями Недоносова, рюмка за рюмкой вливая в себя дорогой коньяк, и его чуть не стошнило. - Перебрал лишнего... Дорвался до бесплатного... На халяву уксус сладкий... Теперь, вот, страдай... Не надо было столько пить... Чтоб меня черти взяли и крокодилам скормили, - ругал он себя. И оправдывал: - Да как удержаться от дармовой выпивки? Когда ещё такая шара выпадет пить армянский коньяк как воду? Похмелиться бы... Несмотря на дружеские отношения с прокурором, не придёшь к нему, не скажешь: "Господин Недоносов! Плесни коньяку грамм сто!" Редактор постучал одним пальцем по клавиатуре компьютера, и на экране монитора появилось предложение: "Поддавшись уговорам подлого, мерзкого сатаны, наш герой не устоял перед соблазном лукавого, взял деньги... Полмиллиона долларов США!" Валентин Григорьевич не скрывал радости от ареста Разуваева. Дело в том, что не так давно он обратился к архитектору города за разрешением на строительство служебного гаража возле редакции, на что получил официальный отказ, мотивированный тем, что "вышеуказанный гараж не вписывается в архитектурный ансамбль города..." Валентин Григорьевич рассчитывал со временем приватизировать строение в свою личную собственность, затем продать и хапнуть за него крупную сумму денег. Получился облом. Валентин Григорьевич затаил в душе злость на чиновника, и вот теперь представился подходящий случай выместить её фельетоном. "Лукавый искуситель сатана, уродец с семью головами и десятью рогами, завладел его алчной душой, страждущей богатства", - с удовольствием отстучал редактор новую фразу и сказал сам себе: - Ду-рак набитый! Взял полмиллиона долларов и спрятал... Где?! В цветочном горшке! Глупее не придумаешь... Какой идиот хранит героин в собственном кабинете?! Эх... Мне бы эти полмиллиона долларов! Да, ладно... Я не жадный... Согласен на миллион наших деревянных рублей... Только какой чёрт лысый даст мне его? Хотел бы я знать, где тот сатана, который предложит мне взятку в миллион? Ну, иди ко мне, мой дорогой лукавый! Эх... Если бы какой-нибудь чёрт лысый дал мне миллион... Перво-наперво, я бы уехал... В Юго-Восточную Азию... Там тепло... Там ананасы и манго... В Таиланд, например... Джунгли, обезьяны, кобры, крокодилы, удавы... Всё увидеть своими глазами... Чёрт меня возьми! Как хочу я оказаться под тропическим солнцем! Ну, почему лукавый соблазнитель пришёл к Разуваеву, а не ко мне? Мечтая, Валентин Григорьевич отвлёкся от написания фельетона. Он приник взглядом к экрану монитора, но в этот момент в кабинет вошли двое: известный читателю лысоватый мужчина в очках, в спортивном костюме фирмы "Адидас", с орденом и тростью, в сопровождении красивой черноволосой девушки в длинном платье и в меховой накидке на оголённых плечах. Мастерски выделанная шкурка чёрно-бурой лисы серебрилась, сливаясь с блестящими волосами девушки, потряхивала пушистым хвостом и лапками с когтями, скалилась острыми зубами из расплющенной пасти, глядела дырками от глаз. На правом плече девушки, на подстилке из красного бархата сидела ворона, приглаживала клювом перья. В левой руке девушка держала чёрный кожаный чемоданчик - "дипломат". Агафонов, не поднимая головы, громко крикнул: - Ираида Карловна! Я вас просил меня не беспокоить... Я работаю над фельетоном на злободневную тему... Вы слышали, уважаемые, я занят, - сухо обратился Валентин Григорьевич к вошедшим, поднял голову и... чуть не упал с кресла, увидев стоящих на ковровой дорожке худоватого мужчину, опирающегося на трость, с орденом на спортивном костюме, и красивую девушку с мехом чернобурки на плечах. Но более всего редактора "Бизнес-Козл" поразила непринуждённо сидящая на её плече обыкновенная ворона. Странные посетители, вошедшие без приглашения, мило улыбнувшись, приветливо поздоровались. Лысоватый мужчина в очках, в "адидасе" и с орденом, в белых китайских кроссовках, тряхнув рыжеватой козлиной бородкой, галантно произнёс: - Имею честь представиться: граф Сивопупов-Крымский, собственной персоной, и моя дражайшая ассистентка Виола... Кстати, была фрейлиной при дворе императрицы Екатерины Великой... Прошу нижайше извинить меня, что я не при шпаге... Другие времена, знаете ли... Трость теперь заменяет шпагу... Мы только что из Парижа и сразу к вам... - Карр... Здрра-вствуйте, рре-дак-торр! - хлопая крыльями, крикнула ворона, слетела на пол и важно прошлась по ковру. Её глаза светились жёлтыми огоньками. Агафонов обалдел от вида нежданных посетителей и такого их представления. "То ли я так перепил вчера, что должен всерьёз воспринимать всякую чертовщину, то ли шизофреников черти занесли", - подумал Валентин Григорьевич и хотел уже позвать Ираиду Карловну, чтобы выставить сумасшедших посетителей за дверь, но респектабельный вид девушки с кейсом удержал его. - Слушаю вас, господа... И что вас привело из Парижа в наш забытый Богом Козлодоевск? - не скрывая иронии, насмешливо спросил Агафонов. - Вы, надо полагать, бродячие артисты из цирка шапито? - Смею вас заверить, Валентин Григорьевич, Козлодоевск Богом не забыт... И сатаной тоже, который в названии вашего города видит для себя общие черты, а потому чрезвычайно озабочен: не все ещё горожане поддаются на уловки духа зла и повелителя теней, потому как Господь наделяет их верой для противостояния нечистой силе... - Ну, вы мне эти байки не рассказывайте... Не верю я ни в Бога, ни в сатану... Извините... Вы мешаете мне работать, - ответил Валентин Григорьевич, несколько озадаченный тем, что рыжий незнакомец обратился к нему по имени, отчеству. "Хотя... Спросил, наверно, в приёмной у Ираиды Карловны... Орден какой-то допотопный нацепил, времён Очакова и покоренья Крыма... Ходят тут всякие шизики, отвлекают от работы", - с издёвкой подумал Агафонов. - Мы не вправе рассчитывать на вашу благосклонность, господин Агафонов, - сказал рыжий очкарик, - но соизвольте предложить стул даме... - Да, конечно... Пожалуйста, - придвигая девушке стул, засуетился Агафонов. - Готов выслушать вас, но только по существу... Без этих... Без отступлений о роли Бога и сатаны в жизни нашего города. - Как вам будет угодно, - поспешно затряс бородкой мужчина с орденом на "адидасе". - Но смею заметить, что вы совершенно правы: орденом я награждён за морскую баталию времён покоренья Крыма, а увечье ноги получил в битве с архангелом Михаилом... С тех пор и хромаю... Но поговорим о деле... Фельетон, который строчите вы, утоляя желание отомстить Разуваеву, не принесёт ожидаемого успеха, ибо напоминает пасквиль. Предлагаю напечатать рекламную статью об открытии нового ресторана "Виола", которая будет по достоинству оценена... - Ресторан "Виола"? Не знаю такого... Где он? - Построен на месте магазина "Хозтовары". - Построен?! Но этого не может быть... Не далее, как вчера я купил там пять рулонов немецких обоев для спальни... И пачку клея "Момент..." - В наш век инновационных технологий всё возможно, дорогой Валентин Григорьевич. Был хозяйственный магазин, стал ресторан... Что ж тут удивительного? - Да, но сроки... Фантастика какая-то... Вы что-то путаете, гражданин... Или как вы себя именуете: граф! - с сарказмом рассмеялся Агафонов. - Не морочьте мне голову. - Посмотрите в окно, если сомневаетесь, - с хитрой улыбкой предложил Сивопупов-Крымский. Редактор тоже улыбнулся, но другой, язвительной улыбкой. Встал, подошёл к окну и взглянул туда, где в течение многих лет привык видеть неказистое здание магазина. Агафонов зажмурил глаза, вновь открыл их, но видение грандиозного строения из стекла и бетона не пропало. И над ним огромная красочная вывеска: "Виола". - Ничего не понимаю, - растерянно пробормотал Агафонов. - Когда успели? Ведь я вчера купил там обои... - Да... Виниловые... С розовыми пионами... Но теперь там, как вы только что убедились, шикарный ресторан... Ошеломлённого редактора не удивило, что незнакомцу известна расцветка обоев. Оторопело смотрел он в окно, соображая, как такое могло быть, и почему столь примечательный факт в жизни города остался им не замеченным. - А когда состоится это самое... открытие? - спросил Агафонов и взялся за голову: уж не сошёл ли он с ума? - Сегодня вечером... А утром в "Бизнес-Козл" должна быть напечатана рекламная статья о праздничном банкете в новом ресторане "Виола". - Но это не реально... Корреспонденту необходимо встретиться с обслугой ресторана... Взять интервью у гостей... У администратора... У вас, господин... - Граф Сивопупов-Крымский... - А как вас звать, величать? - Веельзевул Левиафанович... К вашим услугам... - Так вот я и говорю, Вель... Вул... Ле... Леф... - Веельзевул Левиафанович... Мой отец Веельзевул-Баал-Зебуб, повелитель мух, а дед Левиафан - морской летающий дракон... Обращаться ко мне по светской этике принято не иначе, как: "ваша светлость..." - Простите... Граф... Ваша светлость, - со смешком сказал Агафонов... - Явились, не запылились... Наговорили небылиц... Практически невозможно сегодня вечером взять интервью, написать об этом и в поздний час сдать в набор. - Вам не придётся утруждать себя и своих литсотрудников взятием интервью и написанием статьи... К чему вам лишние хлопоты? Вот готовая статья о банкете в ресторане "Виола"... Вам остаётся лишь слегка подправить, подчистить её и подписать своей фамилией... - Поймите же, уважаемый... э... граф, - хихикнул Агафонов, - макеты будущих полос уже свёрстаны в электронном варианте и подписаны к печати... Полиграфисты скоро запустят машины, а тут вдруг подаётся статья в набор... Нате вам... Приехали, что называется... Нет, это тот самый случай, о котором говорят, что поезд ушёл... Никак невозможно, чтобы ваш материал о сегодняшнем вечернем мероприятии был в завтрашнем утреннем выпуске газеты... - Вы так считаете? - Уверен... Очкарик бросил быстрый взгляд на девицу. Из глаз его, как показалось Агафонову, брызнули искры. Ворона захлопала крыльями, прокаркала: - Карр... Рреклама... Ррес-торран... Рреаль-но... Карр... Девица поставила кейс на стол и раскрыла его. Ворона взлетела на стол редактора, прихорашиваясь, прошлась по нему. Её жёлтые глаза вспыхивали и тускло гасли. Тугие пачки банкнот предстали глазам опешившего редактора. Широко открытыми глазами он смотрел то на деньги, то на странных пришельцев. - Вы мечтали, чтобы какой-нибудь чёрт лысый дал вам полмиллиона долларов... Не так ли, Валентин Григорьевич? Потом согласились на миллион российских рублей... Вот он... Получите... Расписки в получении не надо... Агафонов, заикаясь, и словно во сне, протянул ватные руки к кейсу. Рыжий очкарик с козлиной бородкой быстро прихлопнул крышку, придавил пальцы редактору. - Э, нет, господин Агафонов... - промолвил Сивопупов-Крымский, приоткрывая крышку и освобождая пальцы редактора. - Сначала я хочу услышать ваше громогласное заверение о том, что статья о сегодняшнем открытии ресторана будет опубликована в завтрашнем номере газеты. - Да... Я приложу все усилия... Обещаю выполнить вашу просьбу, - заплетающимся от волнения языком проговорил Агафонов. - А теперь закрепим нашу сделку... Вы всё утро маетесь с перепоя больной головой... Испытываете неодолимое желание поправить её рюмкой-другой коньяка... Не так ли? Что ж... Извольте вкусить сей благородный напиток, - вкрадчиво улыбаясь, сказал граф Сивопупов-Крымский, блеснув стёклами очков, под которыми вспыхнули и погасли яркие искорки. Тряхнув рыжей бородкой, странный посетитель откинул руку назад, и как показалось Агафонову, из ничего взял бутылку коньяка. - А вы прямо фокусник, Вель... Веельзевул... Ле... Левиафанович, - с трудом выговорил Агафонов, потрясённый невиданным им зрелищем. - У меня просто нет слов выразить восхищение... Очень эффектно! - А, пустяки... Если мне не изменяет память, с этим номером я выступал в цирке при дворе французского короля Людовика Четырнадцатого... Выпейте и оцените, - прихватывая бутылку белой салфеткой, выхваченной из-за спины, сказал Сивопупов-Крымский. - Вот... "Дагестанский"... Пять звёздочек... Из лучших сортов кавказского винограда... Помнится, столь же великолепный напиток я пил на свадьбе израильского царя Соломона и царицы Вирсавии. Агафонов, не отводя жадного взгляда от бутылки, сглотнул слюну, облизнул пересохшие губы. Граф откупорил бутылку невесть откуда взявшимся серебряным штопором, изысканным жестом элитного официанта поставил коньяк перед изумлённым редактором. Тотчас на столе появились два хрустальных фужера и маленький бокальчик с золотым ободком. Граф наполнил их и, вежливо поклонившись, с лукавой улыбкой придвинул фужер потерявшему дар речи Агафонову, и подал бокальчик своей очаровательной ассистентке. - Пейте, дорогой Валентин Григорьевич... Многолетней выдержки... Дубовая бочка с этим благородным напитком заложена в моём присутствии лучшими виноделами грузинской царицы Тамары. - Карр, карр... В прри-сутствии... царри-цы Тама-рры... - подтвердила ворона, важно прохаживаясь по редакторскому столу. - Карр, карр... Граф и Виола слегка пригубили коньяк, а мучимый жаждой Агафонов сразу опорожнил свой фужер. - А тот коньяк, что вы пили у прокурора Недоносова, вовсе не "Арарат", а дешёвка палёная... Спирт, разбавленный водой из крана, подкрашенный кофе, настоянный на скорлупе кедровых орехов и коре дуба... Правда, себя Недоносов потчевал фирменным коньяком, хотя, замечу: качество его не на должном уровне... - Карр... Спиррт... Рраз-бавленный, - прокаркала ворона и принялась раздёргивать клювом голубой бант, завязанный на красивой конфетной коробке. Ещё минуту назад её не было на столе. Агафонов незаметно ущипнул себя за бок: уж не снятся ли ему чудеса? Граф, шелестя обёрткой конфеты, улыбаясь, сказал: - Нет, дорогой Валентин Григорьевич... Всё наяву... И ещё... Если вас, конечно, не затруднит разослать пригласительные билеты на сегодняшний банкет самым влиятельным, на ваш взгляд, гражданам Козлодоевска... Заполните эти билеты на своё усмотрение... Сказав так, Сивопупов-Крымский протянул в сторону руку, и в ней оказалась пачка красочных бланков-приглашений с надписями: "Добро пожаловать в "Виолу"!" - Ну, кажется, всё... Извините, Валентин Григорьевич, что отняли у вас драгоценное время... Успешной вам работы над фельетоном! И помните: не будет утром моей статьи в газете - я заберу миллион... Сверкнув глазами, граф и его неотразимая помощница направились к дверям. Ворона, недовольно каркая, взлетела, махая крыльями, смела на пол лист с начатым фельетоном, уселась на плечо девицы. Взявшись за ручку двери, его светлость Сивопупов-Крымский обернулся, и поблескивая платиновыми зубами, произнёс с милой улыбкой: - Мечтаете о таиландских джунглях? О пальмах, удавах и крокодилах? Неплохое местечко для грешника, не верящего ни в Бога, ни в сатану... Кстати, сатаной в книгах Ветхого Завета называется ангел, испытывающий веру праведника. Пророк Иезекииль сравнивал его с херувимом, чьи одежды были украшены сверкающими драгоценными камнями... В переводе с иврита сатана - "противник небесных сил"... Иногда его называют ангельским именем - Люцифер, переводимым как "светоносный, лучезарный". Он обитал в Эдеме среди огнистых камней, был печатью совершенства, полнотой мудрости и венцом красоты, но, возгордившись и пожелавши быть равным Богу, низвергнут Всевышним из Эдемского Сада на землю за то, что впал в грех гордыни. После падения стал князем тьмы, отцом лжи, предводителем тёмных ангелов в борьбе против Бога... Сатана - это ангел-обвинитель, служащий Всевышнему... Творец позволяет сатане действовать в мире с тем, чтобы у человека был выбор между добром и злом. Царь теней прекрасен собой, может преображаться в ангела света, и потому люди, обольщённые им, без веры в Господа Бога, легко поддаются на его соблазны. Лукавый искуситель - да! Но никак не мерзкий уродец, каким вы представляете себе сатану в своём фельетоне... Бывайте, Валентин Григорьевич.... Честь имею... Когда за ними закрылась дверь, Агафонов, забыв о фельетоне и обо всём на свете, кроме необычайного происшествия, только что свершившегося в его кабинете, несколько минут не мог прийти в себя. Он опять ущипнул себя, на этот раз больнее, даже стукнул кулаком по лбу, желая удостовериться в реальности увиденного и услышанного. Но кейс с деньгами, бутылка коньяка, коробка конфет и бланки пригласительных билетов лежали на столе. Не веря глазам, он раскрыл кейс. Купюры достоинством по пять тысяч каждая плотными пачками лежали на зелёной бархатной подкладке. Агафонов легонько постучал ногтем по стеклу фужеров: послышался тонкий звон. На золотой кромке бокальчика краснел след от помады. На донышке рдели остатки коньяка. Агафонов потрогал штопор с серебряной рукояткой, поворошил бумажные бланки приглашений на открытие нового ресторана, поднёс к носу конфету: пахнет шоколадом. Агафонов почти машинально прочитал надпись на коробке: "Красный октябрь". Всё было настоящим, ощутимым. Агафонов, чувствуя, что с ним творится что-то бесподобное, и чтобы совсем не свихнуться, налил полный фужер коньяка, одним глотком выпил, заел конфетой с приятным запахом и отменным вкусом. "Московская фабрика, - подумал он. - А какой коньяк! Никогда такого не пил..." Миллион свалился нежданно-негаданно, как снег на голову в жарком июле. "Нет... Правда... Это какой-то сон... Вот сейчас проснусь и чемоданчик с деньгами исчезнет..." Агафонов нервно вскочил с кресла, запустил пальцы в тугие пачки пятитысячных купюр, поворошил их с приятной истомой. Нет... Всё наяву... Слышны голоса сотрудников за дверью... Ираида Карловна громко разговаривает с кем-то в приёмной... В соседнем кабинете звонит телефон... С улицы доносится громыханье снегоуборщика... Хлопанье дверцами машин... В небе, оставляя за собой белую полосу, прогудел авиалайнер... Девочка ведёт на поводу маленькую собачку... Всё реально... Всё в действительности... Но ресторан, которого не было ещё вчера?! Агафонов, желая убедиться в обратном, уже в который раз откинул штору и выглянул на улицу. Его худшие опасения в том, что он не дружит с головой, подтвердились: магазин "Хозтовары" исчез, как корова языком его слизнула. Вместо него поблескивало огромное здание ресторана "Виола", облицованное блестящими зеркальными плитами. Слева и справа от входа зеленели две стройные ели. Высокие хвойные деревья возле "Виолы" особенно поразили Агафонова. - Ведь не было же их... Не было, чёрт меня возьми, - бормотал Агафонов... - Просто невероятно... Не выросли же они за одну ночь, - пожимал он плечами... - Или эти ёлки были здесь всегда, а я их не замечал..? Странно... Что у меня с памятью? Или я после коньяка ничего не соображаю? Более всего в эту минуту на психику Валентина Григорьевича давило абсолютное равнодушие жителей. С безразличным видом козлодоевцы проходили мимо нового ресторана и пушистых хвойных красавиц. Спокойное шествие горожан по тротуару лишний раз подтверждало, что с головой у редактора не всё в порядке. "Да... Ёлки, вполне могли быть... Я не обращал на них внимания... Но хозяйственный магазин? Вчера в полдень покупал там обои... Агафонов хотел позвать Ираиду Карловну и спросить у неё о новом ресторане и о елях, растущих напротив редакции, через дорогу, но посчитал, что вопрос покажется ей глупым и передумал спрашивать. Валентин Григорьевич потёр виски, напрягая память, пытаясь вспомнить какой-нибудь эпизод, когда он прогуливался мимо ресторана и этих высоченных елей, но мысленно видел одну и ту же картину: обшарпанное здание хозмага и десятка полтора припарковавшихся перед ним легковых автомобилей. Никаких башенных кранов для строительства ресторана, никаких елей он припомнить не мог... "Мистика какая-то... Вот так люди и сходят с ума, - расстроено подумал Валентин Григорьевич... Миллион... Откуда взялись эти подозрительные личности? Старинный орден... Ворона... Отвалить такие деньжищи за рекламную заметку! Впрочем, переделка газетного номера, перезагрузка полиграфа стоит денег... Но не миллион же! Агафонов неохотно запихнул кейс в ящик секретера, испытывая неодолимое желание вновь вытащить чемоданчик и ворошить в нём красно-розовые банкноты... А ещё он не отказал бы себе в удовольствии пересчитать деньги... Редактор с огорчением подумал о неминуемых расходах всвязи с изменением газетной полосы, на которую дежурный по выпуску Редькин поставит заметку сомнительного графа. Рассчитываясь с типографией, с печатниками, придётся потратить деньги из кейса... Тогда в нём уже будет не миллион... Агафонов снова сел за фельетон, но мысль о миллионе в кейсе, что лежал в нижнем ящике секретера, не давала ему покоя. Ещё не до конца поверивший в чудо, он вставал, ходил, снова садился. Что-то скажет теперь зловредная Эльвира, когда узнает про миллион?! Сказать - не сказать ей? Не выдержал, вытащил из кармана сотовый телефон, порываясь поделиться сногсшибательной новостью с женой. Вспомнил её оскорбительные слова, сказанные презрительным тоном, холодную воду, вылитую ему на голову, и раздумал звонить. Вдруг спохватился: обещал напечатать рекламную статью об открытии ресторана "Виола"! А, главное, чтобы газеты с ней пошли в розницу и по адресам подписчиков уже завтра утром после сегодняшнего вечернего банкета. Тираж скоро начнут печатать... Надо успеть вставить в номер статью Сивопупова-Крымского... В противном случае тысячи готовых экземпляров придётся сдать на макулатуру и всё печатать заново... Заплатить полиграфистам за дополнительную работу... За ночь сделают... Задача не из лёгких... Но её надо выполнить, иначе, как поставил условие так называемый граф, он заберёт свой миллион обратно... Ресторан "Виола"... Что-то ничего не слышал о таком... А куда же делся магазин "Хозтовары"? Скорее всего, без махинатора Разуваева и его сообщников из мэрии здесь не обошлось... Вот жуки навозные! Втихомолку Разуваев хотел провернуть афёру! Не вышло... Сидеть тебе, друг ситцевый, на дощатых нарах лет эдак... Тут захмелевший Агафонов обеспокоенно забегал по кабинету: "В ненадёжном месте лежит кейс... Вдруг воры или налоговики нагрянут... Куда деть деньги? Не бежать же с ними в сбербанк... Там заподозрят... Сообщат в полицию... Не прятать же его в горшок с монстерой, как Разуваев... Да и домой нести нельзя... По дороге ограбить могут... Жена узнает о деньгах... Как же быть с ними?" Вздрагивая при каждом стуке дверей редакционных кабинетов, Валентин Григорьевич не нашёл ничего лучше, как переложить деньги в свой потёртый портфель из крокодиловой кожи. Пустой кейс затолкнул в платяной шкаф, а портфель уложил в нижний выдвижной ящик секретера. Фужерам и бутылке с недопитым дагестанским коньяком нашлось место в серванте. Распечатанную коробку с конфетами и пачку пригласительных билетов Агафонов вручил вспыхнувшей от счастья секретарше. - Будьте добры, Ираида Карловна, срочно заполните их фамилиями всех начальников нашего города, их замов, директоров предприятий и фирм, руководителей служб и ведомств... И немедленно вручите нарочными по месту работы всем приглашённым на сегодняшний вечерний ужин в новом ресторане... Обзвоните всех! Никого не пропустите! - Хорошо, Валентин Григорьевич... Я сию минуту займусь вашим безотлагательным поручением... - Кстати... Эти двое, которые только что вышли от меня... Вы отметили их в журнале посещений редакции? Кем они вам представились? - как можно более безразличным тоном и, как бы между прочим, поинтересовался редактор. Ираида Карловна удивлённо вскинула на шефа подведённые косметической краской глаза под вздёрнутыми ниточками выщипанных бровей: - Какие двое?! Никто к вам не входил и не выходил от вас... Я в приёмной с самого утра... Нет... Никого не было, - смущённо пожала плечами Ираида Карловна, усмехнувшись в душе: "Под шафе шеф... Коньяком разит за версту... В одиночку нахлестался, а приплетает двоих собутыльников..." Сожалея об отданных конфетах, Агафонов вернулся в кабинет, открыл дверцу серванта. Бутылка с дагестанским коньяком завораживающе отливала тёмным янтарём, пленила нарядной этикеткой. Агафонов налил полный фужер и жадно выпил. - Я миллионер... Скажи кому - не поверят... Да я и сам ещё не верю... Всё как в кино... Как в сказке... Или во сне? Может, я не проснулся? Какой чудесный сон... Агафонов выдвинул ящик секретера, достал толстый портфель, расстегнул его, поворошил деньги... - Нет... Вот они, денежки! Как приятно пахнут... Это неправда, что говорят, будто деньги не пахнут.... Так бы сидел и нюхал их и любовался ими... Не приснились! Нежданно-негаданно - и вдруг - на тебе! Я самый что ни на есть всамделишный миллионер! Да с такими бабками я теперь могу, что захочу... В Таиланд, в джунгли улететь... Мечту детства осуществить... Настоящего крокодила в природе увидеть, а не портфель из его кожи... Редактор неохотно закрыл раздутый портфель, пихнул под стол, обхватил ногами, чтобы чувствовать его. Вдруг на глаза попался неряшливо выдранный из школьной тетрадки листок, исписанный неровным, неразборчивым почерком. - Статья Сивопупова-Крымского... Этого богатенького фокусника... Чёрт лысый! За графа себя выдаёт... Да мне-то по барабану... Посмотрим, что он тут нацарапал как курица лапой... А ещё корчит из себя... Вель... Веельзевул... Левиафанович... Имя и отчество какие-то сатанинские, - презрительно скривился Агафонов. С трудом разбирая слова рукописной информации, громко названной "статьёй", он прочёл: "Вчера состоялось торжественное открытие нового ресторана "Виола". На праздничном вечернем банкете присутствовали лучшие труженики города, честные граждане, добросовестные работники и самые добропорядочные руководители. Гости ели, пили и веселились за счёт заведения. Повара и официанты порадовали почётных посетителей фирменными блюдами и отличным обслуживанием. Добро пожаловать, козлодоевцы, в новый ресторан! "Виола" ждёт вас!" И приписка внизу: В.Агафонов. Редактор газеты "Бизнес-Козл" - Хм... Да что тут править, подчищать, исправлять? - с довольной ухмылкой стал набирать редактор рукописный текст на компьютере. Распечатал на принтере и подписал ещё горячий лист своей размашистой подписью. - Ираида Карловна! Где у нас литературный сотрудник Савелий Петрович Редькин? В типографии? Дежурный по номеру? Очень хорошо... Сейчас же позвоните ему и пригласите ко мне! Срочно! Глава 5 "Литраб" Савелий Редькин Весна близко... Через недельку, другую, глядишь, зазвенят капели, зажурчат весёлые ручьи, и всё на земле возрадуется яркому свету и живительному теплу. В то февральское утро с пронизывающим ветерком и лёгким морозцем, в которое, собственно, и началась в Козлодоевске непонятная кутерьма, литературный сотрудник городской газеты "Бизнес-Козл" Савелий Редькин оставался одним из немногих жителей этого ничем не примечательного городка, не разделявших всеобщего восторга близкой весны. У корреспондента отдела "Криминальная хроника" ломил зуб, и от невыносимой боли меркло в глазах. Проклятый коренник ныл, в висках стучало молотками так сильно, что отдавалось... Впрочем, лучше не нагнетать обстановку дальнейшим описанием зубной боли, поскольку трудно найти человека, не испытавшего её. Однако, нет ничего приятнее, когда она проходит. Савелий проглотил пару таблеток пенталгина, но обезболивающее средство не помогло, и он решительным образом зашагал в стоматологическую поликлинику. На половине пути в это самое тоскливое лечебное заведение, хотя радостных больниц вовсе не бывает, репортёр криминальной хроники остановился в нерешительности, прикрывая ладонью припухшую щеку. Было над чем ему призадуматься. На посещение платной "Дента-сервис" не хватало денег, а идти в общую городскую поликлинику не доставало мужества. На миг он представил себя на пытке жужжащим сверлом под сердитым взглядом усатого мордоворота-врача, и ему сделалось дурно. Не лучшее воспоминание было связано с дёрганьем зуба крепким молодцем в белом халате с широкими плечами и волосатыми руками. Стонущего, ойкающего, дрожащего Савелия хмурый доктор уложил на кушетку, придавил к лежаку коленом и выдрал... здоровый зуб вместо больного. - Чёрт бы побрал этот паршивый зуб! - громко выругался Савелий. - Бе-е... Бе-е... - послышалось ему, но поблизости не было блеющих коз или овец. "С чего бы им быть в городе? Да и время зимнее...- подумал Савелий, с недоумением посматривая по сторонам... Странно... Так отчётливо проблеял поблизости козёл..." Боль почти сразу утихла. Редькин вспомнил, что сегодня назначен дежурным - ответственным за выпуск в типографии свежего номера "Бизнес-Козл". Оправдывая свою боязнь перед стоматологами городской поликлиники необходимостью дежурства в типографии, он решительно повернул в обратную сторону. "Удалю как-нибудь в другой раз... Получу гонорар за публикацию в альманахе и сразу в платную клинику пойду", - размышлял Савелий на пути в редакцию "Бизнес-Козл". Отрывок из рукописи его исторического романа о Джордано Бруно, напечатанный в альманахе "Время и жизнь" в декабре прошлого года, не принёс Савелию Редькину долгожданный и очень нужный ему гонорар, зато доставил немало огорчений и разочарований, вызванных нападками завистливых критиков. Приведём содержание отрывка полностью со всеми редакционными поправками, дающего некоторое представление о мрачных событиях четырёхсотлетней давности и возможность читателю самому оценить правдивость их, язык и стиль повествования, палитру красок автора. Выхваченную из романа главу напечатали под заголовком: "В римских подвалах". Так ли уж справедливы критики в своих оценках, судить вам, читатели. "В римских подвалах" (Глава из романа Савелия Редькина "Восставший из пепла". Печатается в сокращении) Смоляной факел с треском разбрасывает искры, освещая сырое, мрачное подземелье храма святого Петра в Риме. Чёрные мятущиеся тени островерхих балахонов, в которые запахнулись три священника-инквизитора, зловеще колышутся на мокрых стенах. Слышно, как в тишине, под сводами глубокого подвала, размеренно шлёпают капли. Душераздирающие крики... Запах горелого человеческого мяса... Удушливый дым от жаровни с раскалёнными орудиями пыток... Кипящее в котле масло... Распростёртые на крючьях обнажённые тела... Подземелье суда инквизиции больше напоминало преисподнюю сатаны, чем церковное помещение для допросов инакомыслящих людей, прозванных еретиками. Огромного роста палач погромыхивал железом, поскрипывал деревянными винтами тисков, сжимая в них пальцы жертв, постукивал молотками и дробилками по костям страдальцев, обвиняемых в ереси по чьему-либо ложному доносу. Мучители зажимали в давилки руки жертв, и тогда слышался хруст ломаемых костей. Упрямцев, не желающих признаваться в колдовстве, в отступничестве от веры в Бога, били плетьми и палками, прижигали раскалёнными железными прутьями. Ноги несчастных медленно опускали в кипящее масло, у которых были вырваны языки, и только хриплое мычание выдавало их муки. Чтобы страдальцы не мешали инквизиторам вполголоса вести беседы на разные житейские темы, жертвам затыкали рты кляпами, и обвиняемые, захлёбываясь кровью, содрогались в судорогах нечеловеческих страданий. Потерявших сознание отливали студёной водой из подземного источника, журчащего в глубине подземелья, приводили в чувство, и пытки продолжались до тех пор, пока потерявший рассудок человек не сознавался во всех смертных грехах. И если, претерпев все муки, оставался жив, путь ему из подземелья был заказан один - на костёр! Ведь на суде инквизиторов он признал себя виновным! - Будем продавать индульгенции... Эти никчемные и дешёвые листы пергамента с нашими печатями принесут нам немалый доход, - раздался приглушённый ладонью простуженный голос одного из инквизиторов. - Да, ваше преосвященство... Теперь денежки потекут к нам обильной рекой... Храни, Господи, нашего светлейшего папу Климента, отпускающего грехи нечестивцам за деньги, - тихо добавил другой священнослужитель. - Наконец-то, я открою свой приход в местечке на окраине Рима... А по какой цене будем отпускать грехи? - Папа Климент Восьмой определит, сколько... Душераздирающий крик не дал договорить. - Заткни глотку этому еретику, Жако... - Слушаюсь, ваше преосвященство! - рявкнул здоровенный детина с толстыми ручищами, в забрызганном кровью фартуке, прикрывавшем могучую волосатую грудь. Оскалив выпирающие из-под мясистых губ кривые зубы, палач с тупым равнодушием взял маленький медный ковш, зачерпнул из котла кипящее масло и влил в рот жертве. Несчастный страдалец, прикрученный верёвками к дубовому столу, заорал ещё сильнее, забился в предсмертных судорогах. - Жако! Да уйми же этого проклятого вероотступника! - раздался всё тот же хриплый, простуженный голос одного из мздоимцев в монашеском одеянии. - Простите, ваше преосвященство! Сейчас утихомирю этого не в меру крикливого буяна... Палач не торопясь взял молоток, примериваясь, постучал им по лбу кричащего и нанёс короткий, но резкий удар. Стало тихо. Где-то внизу струился подземный поток. Звонко падали в лужицы капли влаги, нависшие на стенах. - Да... Кстати... Этот крикун... Кто он? - Богатый ростовщик, ваше преосвященство... Поместье в Генуе... Торговое судно... Дом в Риме... Банки в Неаполе... В Венеции... Его состояние оценивается... - Можете не продолжать, брат Адриано... Оно будет конфисковано в пользу церкви... А те двое, подвешенные на крючьях? - Голодранцы, ваше преосвященство... Тот, который висит в левом углу, некий доминиканский монах Джордано Бруно, отвергший веру в беспорочное зачатие Христа Девой Марией... Проповедует сатанинское учение о том, что Земля - шар и крутится вокруг солнца... Высмеивает в своих антиклерикальных сочинениях католическую церковь... Не признаёт иконы... Звездочёт... Утверждает, что... Инквизитор в монашеском одеянии понизил голос, притворно перекрестил себя ладонью. - Простите, ваше преосвященство... Этот негодяй... Да простит мне Бог презренные слова... Распространяет ереси о том, что не Бог создал природу, а природа создала Бога... - Достаточно... Даже одного из этих обвинений достаточно, чтобы отправить мерзавца на костёр... Клеветать на Деву Марию! Опровергать святое Писание - Библию! Чудовищно! А тот, который в правом углу? - покашливая, хрипло проговорил мздоимец в монашеском одеянии, и судя по льстивому к нему обращению двоих остальных, главный дознаватель. Он же обвинитель и судья. - Сподвижник его... Верный ученик... И под пытками не отрекается от своих дьявольских рассуждений... Нищий на паперти и тот богаче его... Нечего с него взять... Но, клянусь святым Франциском, он уже отдал Богу свою скверную душу, так и не раскаявшись... - Довольно, брат Адриано... Этого Бруно я допрошу сам... Я заставлю его при всём народе на площади Рима громогласно отказаться от своих зловредных высказываний... Изуверы инквизиции, жестокосердные защитники католических канонов, прикрыв бритые затылки красными атласными шапочками, млели от удовольствия, глядя, как мыслитель средневековья корчится, извивается червяком, брошенным на муравейник. Они наверняка удивились бы изощрённым пыткам двадцать первого века, восхитились бы искусству наших современников причинять жертвам страдания, выбивая из них признания, не прилагая на то особых усилий. Разжиревшие подобно хорошо откормленным свиньям, обрюзгшие священнослужители, в чёрных плащах с капюшонами, наделённые властью казнить или миловать, несомненно, оценили бы преимущество электричества перед пылающей жаровней, на которой накаливались щипцы, клещи, оковы и прочие страшные орудия пыток - непременные атрибуты средневекового допроса. Главный инквизитор в чёрном плаще с капюшоном, с лоснящимся от жира лицом, подступил к безжизненно висящему Бруно, с издёвкой спросил: - Безумствуешь, проклятый еретик?! Ишь, что выдумал: земля, круглая как шар, и вертится вокруг солнца! Богохульствуешь над Библией! Попираешь законы святой церкви! Народ баламутишь мерзкими разговорами, сбиваешь верующих людей с праведного пути! Отрекись, упрямец, от ереси! Теряя сознание, Джордано не проронил ни слова. Одутловатое лицо главного инквизитора, обагрённое красным светом углей в жаровне, налилось злобой. - А, чёрт лукавый! Прикидываешься, что не слышишь... Сейчас я приведу тебя в чувство... - Бе-е... Я здесь! Я слышу! Бе-е... - раздался насмешливый голос за спиной инквизитора. Он испуганно оглянулся, но никого позади себя не увидел. Двое других служителей церкви, накинув на головы капюшоны, в суровом молчании перебирали в руках чётки. Главный инквизитор осторожно потянулся к раскалённым клещам, намереваясь взять их поудобнее, так, чтобы не обжечься. Кто-то невидимый подтолкнул его. Он нечаянно схватился за горячий металл, уронил клещи, дико взвыл: - Ай-яй-яй! Ой, больно! Чёрт дёрнул меня самому прижигать еретику пятки! А всё ты, Жако! Не мог управиться с этим богохульником! Смотри у меня... Ой, больно... Священнослужитель плясал, прыгал на одной ноге, дул на обожжённые пальцы, и наконец, сунул руку в бочонок с водой. От боли у него потемнело в подслеповатых глазах. Ему даже показалось, что вода в бочке закипела, забурлила кипятком от горящих, как в огне, пальцев. - Чёрт меня побери! - задыхаясь от нестерпимой муки, выкрикнул главный инквизитор. - Чёрт... меня побери! Раздался жуткий хохот, напоминающий ночные крики филинов и отвратительных гиен. Дребезжащий голос не проговорил, а проблеял главному инквизитору в ухо: - Я здесь, неутомимый и ревностный служитель папы Климента! Я охотно заберу тебя! Ведь ты настоятельно просишь... Преисподняя сатаны всегда к услугам грешников... На какой-то миг главный инквизитор забыл об ожоге. В безумном страхе отшатнулся он от холодной стены подземелья, плачущей слезами вечной влаги. На мокрых камнях, в отблесках чадящего факела главный инквизитор увидел косматую тень, не то свою, не то какого-то хвостатого чудища с длинными ушами и с короткими рожками. Да-да... Именно, с хвостом и с рожками, что бросило мнимого, не истинно верующего священника, в жар, несравненно более ощутимый, чем ожог пальцев. Он успел подумать, что, быть может, тень его собственная, но козлиный голос, хихикая, спросил: - Бе-е... Хи-хи-хи... Каково бедному Джордано? Хи-хи-хи... Ты поймёшь его муки, когда будешь плясать на сковороде... Главный дознаватель, обвинитель и судья в одном лице, отпрянул ещё дальше от стены, бросая безумные взгляды на других инквизиторов, ища в них поддержки и спасения. Священники, скрестив на груди руки, молчаливо стояли, наслаждаясь муками Бруно. Но теперь почему-то их стало трое. Крайний из них, в балахоне до пят, повернулся, украдкой посмотрел из-под надвинутого на лоб капюшона. Искрами сверкнули глаза. Кроме этих горящих алмазами глаз под капюшоном не было ничего, что присуще лицу: ни носа, ни губ, ни щёк, ни бороды - одна пустота. Ополоумевший главный инквизитор бросился к железной, кованой двери, рванул её за тяжёлое кольцо, загромыхал башмаками по гранитным ступеням винтовой лестницы. У самого выхода из подземелья истеричный хохот настиг беглеца. Он почувствовал, как ткнулись в бока острые копыта, лохматые руки подхватили с двух сторон и поволокли бесчувственное тело в мрачную темноту..." Отрывок из рукописи, напечатанный в альманахе, вызвал волну злопыхательских откликов, затопившую надежду на публикацию всего романа. - Редькин опошлил служителей храма святого Петра, - возмущались козлодоевские католики. - Это святотатство! Наводить тень на Пресвятую Богородицу грязными словами из поганых уст еретика! - выражали недовольство православные священники. Редькина обвиняли в незнании истории, в искажении фактов, в "литературщине", лишённой художественности, в отсутствии связи с современностью. Один критик так разошёлся в своей пространной рецензии, что назвал "климентщиной" беспристрастное изображение образа папы Климента Восьмого и тяготение автора к теме инквизиции. Как сказал один из читателей альманаха: "Разбушевавшиеся козлодоевские критики не оставили от "Римских подвалов" камня на камне..." Как бы не показалось странным, но мысль написать роман о непреклонном философе-мученике, сожжённом в Риме на костре инквизиции 17 февраля 1600 года, озарила Редькина... в общественном туалете. И вот как всё было... Свою репортёрскую работу в отделе "Криминальная хроника" Редькин не то, чтобы не любил... Нет... Он её просто терпеть не мог. Лавры писателя не давали Редькину покоя, но как не ломал он в раздумье голову над сюжетом своего будущего произведения, ничего путного на ум не приходило. Возможно, так бы и остались не осуществлёнными планы задуманного им грандиозного прозаического творения, если бы однажды, а точнее, 17 февраля, в годовщину казни монаха-доминиканца, Редькину не приспичило забежать в привокзальный сортир. Конечно, будь у репортёра хоть немного денег, он предпочёл бы воспользоваться услугами приличного платного туалета. Терпению приходил конец, и бедному журналисту ничего не оставалось, как порадоваться общественному. К своему неописуемому ужасу Савелий не обнаружил в сортире туалетной бумаги. - Вот чёрт! - выругался Редькин и хотел добавить несколько крепких словечек в адрес вокзального сервиса, но услышал насмешливо-хриплое блеянье за спиной. - Бе-е... При чём здесь я?! Бе-е... Где ты видел, Савелий Петрович, туалетную бумагу, мягкую как пёрышко, в общественном сортире? Бе-е... Разуй глаза, Редькин... Газета у тебя в левом кармане... Пользуйся на здоровье... Бе-е... Савелий вытаращил глаза от изумления. Раздались шаги, хлопнула за кем-то дверь. - Кто-то знакомый был в соседней кабинке и видел, как я входил... Иначе, откуда ему известна моя фамилия? Да... Но газета? - пробормотал Редькин. - Не было её у меня... Свежий номер "Бизнес-Козл" и в самом деле торчал из кармана куртки. Подумал: "Наверно, я купил газету на остановке "Хозмаг" и забыл про неё..." Сминая газетный лист, Редькин обратил внимание на заметку, напечатанную под крупным заголовком: "На костёр за убеждения". Наталья Беликова, корреспондент отдела городской жизни, за неимением материала, "заткнула дыру" в газете интернетовским сообщением, напомнившим о дне памяти Джордано Бруно. - Инквизиция... Казни... Жизнь, принесённая в жертву передовым идеям... Исторический роман о мракобесии средневековья! Сегодня семнадцатое февраля... День сожжения Бруно на площади Цветов в Риме... Фу, чёрт! Как я раньше не догадался?! - воскликнул Редькин. - Бе-е... Хи-хи-хи... Ты хотел славы, Редькин? Ты получишь её... Вспоминай чёрта чаще... Бе-е... Хи-хи-хи, - опять услышал Савелий скрипучее хихиканье. - Кто здесь? - вздрогнув, спросил Редькин. Никто не ответил ему. Торопливо натягивая на бегу штаны, перепуганный литсотрудник опрометью бросился вон из туалета. Так родилась идея создания романа "Восставший из пепла", отданного на растерзание редакционным клеркам альманаха "Время и жизнь". Ничего лучше сделать там не могли, как только дать отрывок, бездумно выхваченный из романа, как страница из "Бизнес-Козл", безжалостно вырванная Редькиным 17 февраля в общественном нужнике. Тем не менее, после напечатанного в альманахе отрывка из романа, коллеги и авторы приносимых в редакцию рукописей уважительно стали именовать его Савелием Петровичем, но сам он, несмотря на поднявшийся ажиотаж вокруг публикации о Бруно, планку личной успешности поднимал не выше уровня двух баллов. Столь низкая самооценка определялась отсутствием у него семьи, квартиры и автомобиля. Скудная заработная плата, невыразительное лицо которое не запомнишь, даже если долго смотреть на него, невысокий рост также снижали рейтинг Савелия Редькина в его собственных глазах. Но главным фактором неудовлетворённости являлась безвестность среди читающей публики. Коротенькие репортажи, статейки на криминальные темы не нашли должного отклика в сердцах читателей "Бизнес-Козл". Выпускник отделения журналистики одного из престижных университетов страны Савелий Редькин корпел над чужими заметками и рассказами, чаще всего бездарными или написанными графоманами. Исправляя, дополняя и заново переписывая их, Савелий с грустью думал, что года идут, а сам он ничего путного не создал. Подготавливая к печати низкопробные материалы гонористых нештатных авторов, возомнивших себя писателями, Савелий Петрович не без основания полагал, что он, Редькин, намного талантливее и способнее их. Несмотря на злопыхательские нападки козлодоевских критиков, растрепавших обрывок из романа подобно безжалостным сеттерам, поймавшим куропатку, Савелий не терял веры в издание своей книги, которая займёт достойное место на полках библиотек рядом с произведениями маститых классиков. Рукопись романа "Восставший из пепла" о Джордано Бруно отдана в издательство "БукЪвица" год назад. Где-то в глубинах редакционных пещер решалась судьба будущего бестселлера. Где-то в глубинах души Редькина, в самых сокровенных и потаённых её уголках теплилась надежда на публикацию романа о несгибаемом, мужественном борце за знания, взошедшем на костёр, но не отрекшемся от своих убеждений. Эта слабая надежда не затухала потому, что в альманахе "Время и жизнь" печатались слабые, скучные, малоинтересные вещи, и Савелий Петрович удивлялся тому, с какой лёгкостью "главный" даёт "добро" на их публикацию. - А уж мой-то роман не должен загубить издатель - главный редактор альманаха, - вслух размышлял в это ветреное февральское утро Савелий Редькин, направляясь в редакцию "Бизнес-Козл" по обыкновению пешком. Журналист-криминалист Редькин не догадывался, что бесталанные вещи печатались в альманахе за хорошие деньги. Желая пропиарить себя, накропает богатенький делец белиберду, сунет главному редактору взятку, и вот "шедевр" беллетристики готов. За деньги его расхвалят критики, дадут хвалебные отзывы, проведут с автором беседу перед телезрителями. Читайте! Завидуйте! Я - писатель! Добираться а редакцию "Бизнес-Козл" на "своих двоих" приходилось "литрабу" в целях экономии своего тощего бюджета, так как до получки было далековато, а кошелёк заполнили визитки, старые квитанции и магазинные чеки. В этом бесполезном бумажном хламе лишь банковская кредитная карта по праву занимала отдельный, с "молнией", кармашек. Но не скоро на табло банкомата высветятся цифры начисленной зарплаты. На личном счёте в сбербанке У Савелия Редькина хранилось двадцать тысяч рублей, о которых бедный корреспондент запретил себе даже думать. Он задался целью накопить триста тысяч рублей, необходимых для платного издания своего романа. От каждой получки он отрывал по тысяче, отказывая себе в зубной пасте, в кофетах, в новых носках и других мелочах. Брился старыми лезвиями, экономил на туалетной бумаге, ходид в протёртых джинсах и пиджаке, в драных кроссовках ради великой цели издать книгу. Пройтись по проспекту Народовольцев выгодно ещё и потому, что можно не торопясь, на свежую голову предаваться обсуждениям страниц своего романа. К своим неполным тридцати годам Савелий прошёл большую жизненную школу, одного класса которой с лихвой хватило бы на чью-то унылую, однообразную жизнь. Отслужил торпедистом на дизельной подводной лодке Северного флота, потерпевшей аварию, чуть не утонул в зимнем Баренцевом море, выходил из неё на поверхность в индивидуальном дыхательном аппарате. Плавал мотористом на рыболовном сейнере. Во время шторма был смыт за борт. Ухватившись за бочку, чудом оказавшуюся поблизости, три дня болтался в океанских волнах, где его, умирающего от жажды и голода, чуть не разорвали акулы, но, к счастью, спасли моряки японского танкера. Работал оперуполномоченным уголовного розыска. В смертельной схватке с бандитами был тяжело ранен и комиссован из органов внутренних дел. Во время отпусков ему довелось участвовать в медвежьих охотах, и после одной из них Савелий месяц провалялся в больнице. Проворный зверь крепко саданул его когтистой лапой. Заблудившись в тайге в мороз, он едва не погиб, отбиваясь от волков, и обессиленный, благодаря случайно набредшему на него охотнику, не замёрз, заснув в снегу. Любитель экстремальных приключений, Савелий сплавлялся в одиночку по бурной реке, поднимался на горные кручи. В аэроклубе Редькин летал на планере и не мог отказать себе в удовольствии прыгнуть с парашютом. Со спелеологами отчаянный Савелий спускался в холодные и глубокие пещеры, а с дайверами нырял в акваланге к затонувшему старинному паруснику. Он множество раз дрался с хулиганами и всякого рода подонками, вступаясь за слабых и беззащитных. Казалось, никто, ничто и нигде не может испугать безрассудно-смелого Савелия Редькина. О себе он так и заявлял с некоторой бравадой: - Меня можно убить, покалечить, но нельзя испугать. Говоря так, Савелий лукавил. Самому себе он мог признаться, что чувство страха ведомо ему. Савелий Редькин боялся Бога. Много всего испытавший и чудом уцелевший во многих рискованно-отчаянных ситуациях, Редькин стал православным христианином, не сомневающимся в том, что во всех смертельных случаях жизнь ему сохранил Господь. С благодарностью Богу Савелий Редькин бережно носил свой нательный серебряный крестик, освящённый в церкви самим настоятелем собора Пресвятой Богородицы протоиереем отцом Захарием. Не зная молитв, Савелий мысленно обращался к Богу с просьбой спасти и сохранить его от всяких напастей и простить ему грешные поступки, которых немало совершил по глупости. Он со стыдом признавался самому себе, что испортил жизнь Танечке, весёлой хохотунье с веснушками и с ямочками на миловидном лице. Бойкая, наивная простушка работала поваром в столовой, куда однажды забрёл голодный студент, получивший стипендию. Савелий взял тогда рыбу-минтай с картофельным пюре, чай и кусочек хлеба, отводя глаза от котлет, пельменей, оладей со сметаной, блинов с мёдом и всякой другой вкуснятины, выставленной на роздаче. Глядя, как парень считает копейки на ладони, Танечка, выставлявшая тарелки с салатами, засмеялась, показывая ровные белые зубы. - На таком скудном пайке, студент, скоро останутся от тебя только кожа да кости! И поставила ему на поднос борщ, пельмени, компот. Савелий не успел возразить, как Танечка крикнула кассиру, не обращая внимания на посетителей столовой: - Тётя Маша! Студенту не пробивай! Савелий от стыда был готов сквозь землю провалиться. Красный от смущения, пронёс поднос мимо кассира, не уплатив деньги. Наелся досыта и, убирая за собой посуду, сказал Танечке "спасибо". - Заходите ещё! Мы рады вас обслужить - приветливо сказала девушка. Рыжеватые кудряшки вились у неё из-под накрахмаленной белой косынки. И Савелий, не стесняясь более, спешил из университета в столовую, набирал полный поднос блюд и смело двигался с ним мимо улыбающейся кассирши. Работники столовой любили трудолюбивую, весёлую Танечку, желали ей счастья и воспринимали Савелия как её избранника и вероятного жениха. Его отношения с этой курносой хохотушкой стали близкими. Он делился с ней своими писательскими планами на будущее. Смеясь, она целовала его со словами: "милый мой фантазёр". В студенческом общежитии стало известно о готовящейся свадьбе будущего журналиста, подающего надежды, с поварихой из столовой общественного питания. Друзья-"умники", возомнившие себя "без пяти минут знаменитостями", иронично ухмыльнулись: - Кто ты и кто она, ты подумал, Савелий? Разность интеллекта... Отсутствие общности интересов... Откажись, пока не поздно, от свадьбы... Конопатая она... Всё хи-хи, ха-ха... Всем довольна... Нет, Савелий, такая жена тебе не пара... Поддался на уговоры приятелей, стал избегать встреч с Танечкой, затем и вовсе покинул её. - Эх, ты, студент... Такую девчонку загубил... Пакостник, вот ты кто! - сказала ему при случайной встрече в трамвае кассир столовой тётя Маша. - Нахалявку жрал, пил, а как дошло до серьёзного, так в кусты" Трус! Она сделала неудачный аборт, и теперь у нашей Танечки никогда не будет детей... Ты искалечил человеку жизнь... Нет тебе прощенья! Отрыгнутся тебе её слёзки! Вот попомнишь меня! Об этих ненавистных словах женщины, оскорблённой его малодушием, подлым поведением, Савелий вспоминал с горечью. Несколько раз пытался жениться, но все невесты почему-то обманывали его, встречаясь с другими ухажёрами, либо предъявляли претензии на роскошную жизнь, требовали к себе повышенного внимания. После неоднократных встреч с замужними женщинами, мужья которых подолгу пребывали в море, у Савелия сложилось мнение, что все женщины коварные обманщицы, лгуньи, продажные шлюхи, готовые изменить мужу за подарки и ласки любовника. Видимо, по этой причине Редькин не обзавёлся семьёй. А может, ему не хотелось терять свободу холостяка и обременять себя домашними хлопотами и заботами. Неудачи в выборе спутника жизни Савелий считал наказанием божьим за подлость к Танечке. Были и другие грехи, совершённые не по злому умыслу, но по неразумению молодости и глупости безвольного, сумасбродного человека, не отрицавшего Бога, но в сумятице повседневной суеты обходившего стороной церковный храм, не соблюдавшего постов и христианских праздников. Не хочется ему вспоминать кражу меховой куртки с подводной лодки. В тот год они стояли в доке судоремонтного завода. Савелий скребком очищал лёгкий корпус подлодки от ржавчины, когда к нему подошёл рабочий в спецовке электросварщика, предложил канистру спирта за меховой альпак. Савелий согласился. Вынес куртку с корабля, поменял на спирт, угостил товарищей. Некоторые из них попали в медсанчасть с отравлением и на гарнизонную гауптвахту. Во время работы оперуполномоченным уголовного розыска, куда после окончания филфака его сманили однокурсники с юридического, Редькин "по горячим следам" раскрыл угон мотоцикла "Ява" подростком. Мать парнишки расплакалась в кабинете, умоляя товарища "следователя", как назвала она Редькина, не губить её сына, рано оставшегося без отца, погибшего в море. Редькин был обязан возбудить уголовное дело, но сжалился над мальчишкой, не стал рушить его жизнь в самом начале. Он уговорил потерпевшего забрать своё заявление об угоне транспортного средства и не доводить дело до суда. Найдя свою "Яву" в целости, потерпевший не возражал. - Вот, возьмите в благодарность, - робко сунула деньги женщина. - Да вы что? Как можно? - возмутился Редькин и сглотнул слюну: "Если бы она пирогов принесла или сала шматок... Не отказался бы..." Он целый день не ел, не выпуская папиросу изо рта. Табачным дымом заглушал голод. - Извините... Спасибо вам, - уводя сына и пряча деньги в сумочку, сказала женщина. Через несколько дней Редькин получил денежный перевод... Он уже не помнит сейчас на какую сумму... Денег было немного... Хватило на месяц скромных обедов... Получая деньги от неизвестного человека по фамилии "Иванов", Савелий догадался кем посланы они. Совесть подсказывала, что нужно вернуть деньги женщине, адрес которой имелся в рабочем блокноте. "Конечно, во взяточничестве меня обвинить нельзя... Бездоказательно...", - убеждал он себя, деньги потратил и не вернул. Так и жгут они его, напоминая о слезах неутешной вдовы, оторвавшей от себя последнюю копейку. От вида похоронных процессий, гробов, покойников и кладбищенских могил у Савелия дрожали колени, а от траурных мелодий мурашки бегали по телу. Савелий, не задумываясь, пойдёт по стволу дерева, упавшего над пропастью, но мысль о зубном кабинете повергает его в шок. И ещё у литературного сотрудника городской газеты "Бизнес-Козл" Савелия Петровича Редькина нет мужества высказать своё мнение шефу редакции Агафонову. Шеф обещал назначить Савелия Петровича заведующим отделом криминальной хроники и выхлопотать ему комнату гостиного типа в малосемейном общежитии. Возражать редактору не представлялось возможным. Препирательство с ним из-за предъявляемых к печати материалов могут лишить не только карьеры, но даже и ныне занимаемой должности. Трудно сказать, какого из суетных страхов больше всего боялся "литраб" отдела "Криминальная хроника". По странному стечению обстоятельств все они разом свалились на отважного экстремала. У него опять разболелся давно развалившийся коренной зуб, и перед неминуемой экзекуцией в стоматологии все ранее испытанные опасности казались ему пустячными забавами. Савелий старался не думать о жёстком дерматиновом кресле, в которое его усадит врач, о противно гудящей бормашине, но мысли репортёра всё время крутились вокруг зубного кабинета. С опухшей щекой он притащился в типографию, учтиво поздоровался с миловидной Натальей Борисовной, корректором, и уселся за письменный стол, на котором уже лежали свежие оттиски газетных полос, отпечатанные для сверки с оригиналом и корректуры. Савелий взял первую страницу и начал её внимательно вычитывать, выискивая возможные ошибки. Во второй половине дня все газетные полосы были готовы к печати, и полиграфисты запустили станки. Первые объёмистые пачки сорокатысячного тиража "Бизнес-Козл" легли на стеллажи типографии. Больной зуб ныл, не давал покоя. - Чёрт... Просто мочи нет терпеть, - зажимая щёку, ноющим голосом проговорил Савелий. - Бе-е... Бе-е... - послышалось ему. - У меня уже в голове шумит... Какие-то блеянья... - Что вы так мучаете себя, Савелий Петрович? - сочувственно спросила корректор. - Вот, выпейте... Сильно действующее средство против всякой боли. Наталья Борисовна дала таблетку. Савелий поблагодарил коллегу, проглотил таблетку и запил водой. Боль и в самом деле скоро утихла, словно её и не было никогда. К Савелию вернулось хорошее настроение. - Но зуб опять заболит... Вам необходимо обратиться к врачу, - сказала Наталья Борисовна. - Да... Непременно... Вот получу гонорар за публикацию в альманахе и сразу в платную "Дента-сервис" двину... Он ещё не до конца пришёл в себя после пережитых мучений, как новую порцию адреналина ему выдала телефонная трубка медово-певучим голосом Ираиды Карловны, секретаря в приёмной редактора. - Савелий Петрович! Вас срочно приглашает к себе Валентин Григорьевич... "Этого ещё не хватало! Что ему надо?!" - растерянно думал Савелий Петрович, не попадая руками в широкие рукава куртки-"аляски". Вдобавок ко всему, не миновать секретаря в приёмной. Ираида Карловна, незамужняя дородная дама, видная собой, давно положила глаз на неженатого Редькина. Она всякий раз загораживала ему вход в кабинет шефа своими тучными телесами и могучим бюстом. - Ну, я пошёл... - сказал "литраб" дрогнувшим голосом узника, которого повели на расстрел. - Вы уж тут как-нибудь без меня, Наталья Борисовна... Вот, чёрт... - Бе-е... Бе-е... тотчас раздалось возле уха... Глава 6 "Этикетки! Этикетки!" В дверь тихо постучали... - Войдите! - громко откликнулся на ожидаемый стук редактор газеты "Бизнес-Козл" и торопливо запихнул ногами портфель с деньгами за кресло. Дверь приоткрылась, и в кабинет бочком протиснулся испуганный корреспондент отдела "Криминальная хроника" Савелий Редькин. - Вызывали, Валентин Григорьевич? - робко, переминаясь с ноги на ногу, спросил литсотрудник, ожидая очередного нагоняя от шефа, потому как ничего хорошего от спешного вызова к редактору ждать не приходилось. У Агафонова всегда находился повод "раздолбать литраба в хвост и в гриву". То ему не так... Это ему не так... Зачем, к примеру, написал про начальника "Стройуправления", что он жулик? Мало ли, что уголовное дело против него возбудили... А на суде возьмут и оправдают... За недостаточностью улик... Что тогда? Давать опровержение? Извиняться? Или: где факты, что гаишники на дорогах берут взятки с водителей? Ты лично видел? Нет! А свидетели есть? Нет! Мало ли, что наговорят тебе обиженные автовладельцы... Сами виноваты... Пусть не нарушают правила дорожного движения... Но сегодня Агафонов к удивлению Савелия в отличном расположении духа. С раскрасневшимся округлым лицом, с оплывшими жирком белесыми глазами, редактор радушно, как старого приятеля, приветствовал подчинённого. - Здравствуйте, дорогой Савелий Петрович! С нетерпением жду вас и несказанно рад видеть! Присаживайтесь... Чай? Кофе? Нет? Тогда сразу введу вас в курс дела. Савелий отметил про себя, что впервые за пять лет совместной работы шеф обращается к нему на "вы" и по имени, отчеству. Обычно: "Савелий! Ты, что, с дуба упал? Ты просто осёл, если пишешь, что хозяин сауны наглым образом превратил оздоровительное заведение в притон интимных услуг... И что пиво в баре кислое... А куда я париться пойду, ты подумал? Твой материал никуда не годится..." - Вот эту коротенькую рекламную заметушку необходимо тотчас отнести в типографию, набрать пожирнее и втолкнуть на первую полосу... Вы уж постарайтесь, Савелий Петрович, - ласково потребовал редактор. - Да, но... Полосы свёрстаны, подписаны к печати... Полиграфисты запустили машины... Тысяч пять тиража или больше уже отпечатаны и упакованы, - несмело возразил Редькин. - Знаю... И тем не менее... Никаких "но"... Машины остановить... Тираж в отвал... Печатать заново, но уже с этой заметкой, - придвигая тетрадный листок опешившему Савелию, приказным тоном заявил Агафонов. Редькин пробежал глазами заметку, недоумённо пожал плечами: ничего особенного... Фигня обыкновенная... К чему такая спешка? - Но... Валентин Григорьевич... - Я же сказал: никаких "но"! - Какой-то материал придётся выбросить из газеты... - Мне без разницы... Хоть всю полосу займите одной этой информацией... Можете набрать её крупным шрифтом во всю первую страницу... Главное, чтобы она была напечатана в завтрашнем номере... Расходы на повторный тираж - не ваша печаль, Савелий Петрович... Объясните работникам типографии, что их сверхурочно затраченные усилия будут мною щедро вознаграждены... Вопросы? Нет? Тогда не будем терять время, которое - деньги... Савелий свернул в трубочку листок и привстал, намереваясь уйти, но Агафонов, махнув рукой, придержал его: - Минуточку, Савелий Петрович... Если эта заметка выйдет в свет завтра утром, моим приказом вы будете назначены заведующим отделом "Криминальная хроника". Аристарх Фон-Гумилевич, занимающий эту должность, меня не совсем устраивает. Как журналист он "ни рыба, ни мясо"... Я уволю его, и вы займёте его место. Кстати, прочёл ваш опус о Джордано Бруно... Не впечатлило, знаете ли... Журналист вы толковый, но в писатели явно не годитесь... О главном герое ничего... Кроме, как то, что доминиканский монах висит на дыбе в левом углу подземелья... - Отрывок из рукописи дан с большими сокращениями, - попытался объяснить Редькин. - Всё равно, - безразлично отмахнулся Агафонов. - Вы, что, не нашли другой темы? У вас такая богатая биография... Столько всего повидали... И вдруг в мистику ударились, в неправдоподобную ерунду... Всё в мрачных тонах... Инквизиторы... Грешники... Черти... Чушь несусветная... Агафонов вдруг вспомнил о графе Сивопупове-Крымском, о его спутнице с вороной и осекся: - Ладно... Ступайте... Крикнул вслед убегающему "литрабу": - Заметку о "Виоле" срочно в номер! И поторопитесь! Лишь только за недоумевающим Редькиным закрылась дверь, Агафонов вскочил, заперся на ключ, открыл сервант и взял бутылку с коньяком. Дагестанского крепкого напитка осталось в ней на полфужера. Он жадно допил его прямо из горлышка до последней капли, хотел выбросить в мусорную корзину пустую бутылку, но, помедлив, передумал: его внимание привлекла красочная золотистая этикетка на ней. Агафонова осенила блистательная мысль: открыть собственный подпольный заводик по производству самопального коньяка. Он радостно воскликнул: - Чёрт бы меня побрал со всеми потрохами! Хорошую идею подал этот придурковатый Сивопупов-Крымский... Граф - не граф, но богатенький сукин сын... Видать, крепко ему нужна заметка об открытии нового ресторана, если, не задумываясь, отвалил за срочность миллион... Такие деньжищи! А Недоносов! Каков подлец! А ещё друг... Поил меня палёным "Араратом"! Теперь я сам буду гнать лажовый "Дагестанский"! Ай, да молодец, лукавый! Надоумил меня, как раскрутить миллион! В сильно возбужденном состоянии от выпитого коньяка, от привалившего халявного миллиона, от безумной идеи, Агафонов забежал в умывальник, включил горячую воду и подставил бутылку под струю. Аккуратно, стараясь не повредить наклейку, отмочил её, подсушил на батарее парового отопления. Поднял с пола портфель, ощутив его приятную тяжесть, открыл, и чтобы не помялась, вложил коньячную этикетку в денежную пачку. - Для образца сохраню... Напечатаю таких сотни... Нет... Тысячи этикеток... Наклею на бутылки... Коньяк "Дагестанский"! Чёрт меня возьми! Мечты сбываются... Джунгли, бананы, пальмы, обезьяны... Пусть меня схавает крокодил, пусть все эти деньги превратятся в этикетки, если я не сделаю собственный коньячный заводик... Сколочу капиталец на этом нелегальном бизнесе... Этикетки! Этикетки! Они не простые... Давленные золотом... На цветном принтере такие не распечатаешь... Где их наштамповать? Вот вопрос... Агафонов хлопнул себя по лбу: - Чёрт меня возьми! Винзавод! Если толково перетереть с его хозяином, тот сделает заказ на этикетки на полиграфкомбинате... Стоп! Была какая-то писулька с этого предприятия... Куда сунул? Как бы она сейчас сгодилась... Агафонов запрятал портфель с деньгами на прежнее место - в нижний ящик секретера и принялся за поиски письма в редакцию. В дверь опять тихо постучали... Агафонов повернул ключ в замке, открыл дверь. Перед ним стоял Редькин со счастливым лицом. В руках "литраб" держал свежий оттиск первой полосы, ещё пахнущей типографской краской. - Вот, Валентин Григорьевич... Принёс вам на подпись... Агафонов развернул лист. Ниже названия газеты "Бизнес-Козл", набранная синим жирным шрифтом в глаза бросалась заметка под красным большим заголовком: "В гостях у "Виолы". Под ней стояла фамилия автора: "В. Агафонов". - К утру все сорок тысяч тиража будут отпечатаны, - заверил осмелевший Редькин. - Распространители и почтари получат газету в срок... Чёрт мне брат, если будет не так... - Бе-е... Бе-е... - назойливое блеянье лезло в уши. - Замечательно! - подписывая полосу к печати, восторженно сказал Валентин Григорьевич, дыша на Редькина коньячным перегаром. - Считайте, что вы уже заведующий отделом "Криминальная хроника"... А сейчас не смею вас задерживать... У меня уйма работы... Редькин вышел из кабинета с печатью полного непонимания на радостном лице. Столько ликования в глазах подвыпившего редактора из-за какой-то ничтожной рекламной заметки! Да их в каждом номере пруд пруди! И потом... Банкет в новом ресторане ещё не начался, а о нём уже сообщается в прессе, как о свершившемся факте... Странно... - Ираида Карловна! Чаю с лимоном и покрепче! Меня ни для кого нет... Я работаю над фельетоном... Домой сегодня не пойду, останусь ночевать в кабинете, а вы можете быть свободны... - раздались за спиной Савелия громкие слова редактора "Бизнес-Козл" Это были последние слова Валентина Григорьевича Агафонова, которые слышал "литраб" криминальной хроники Савелий Петрович Редькин, потому как вскоре редактор козлодоевской городской газеты "Бизнес-Козл" исчез, словно под землю провалился. Глава 7 "В гостях у сатаны" Оставим Агафонова до следующего утра вместе с его портфелем, набитым деньгами, и вернёмся к необъяснимым происшествиям, всполошившим Козлодоевск, напоминавший в те дни разворошённую муравьиную кучу или потревоженный пчелиный улей. Забегая несколько вперёд, скажем, что козлодоевцы забегали, словно укушенные или ужаленные этими трудолюбивыми насекомыми. Один гражданин, бывший в то время в городе, иронично заметил: - Все здесь носятся как угорелые, а точнее - как шилом ткнутые в одно место... И с чего бы у них такой "сыр-бор"? Гражданина - и тоже с усмешкой - спросили: - А вы не читали сегодняшнюю газету "Бизнес-Козл"? Нет? Ха-ха... Ну, так прочтите в ней фельетон "В гостях у сатаны". Оборжаться можно... Потому город и сходит с ума... И в самом деле в то утро разносчики и продавцы газеты кричали поутру, срывая голоса: - Читайте фельетон Агафонова! Сатанинский шабаш чиновников Козлодоевска в ресторане "Виола"! Покупайте "Бизнес-Козл"! Читайте фельетон Агафонова! Под сатирической статьёй, загадочным образом появившейся в газете вместо рекламной заметки об открытии ресторана, стояла фамилия редактора Агафонова, ни слухом, ни духом не ведавшего о фельетоне. Начиналась она так: "Праздничное открытие питейно-развлекательного заведения с помпой отмечали элитные гости. Самыми почётными среди всех были мэр города Потапенков, начальники управлений козлодоевской администрации, работники суда и прокуратуры, известные адвокаты, сотрудники полиции, налоговые и пожарные инспекторы, санитарные врачи, воротилы местного бизнеса и прочие... неуважаемые люди..." Дальше следовало такое, что у читателя сначала глаза лезли на лоб, потом он хватался за живот и начинал роготать неудержимым хохотом. Опять же, забегая вперёд, скажем, что пока ничего не подозревавший Агафонов мял поутру диван, досматривая радужный сон, в его адрес летели проклятия и угрозы. Самыми "безобидными" были выражения типа "Намылю холку", "Урою", "Закопаю", "Закатаю в бетон", "Размажу по стенке" и пожелание: "Чтоб ты под землю провалился!" Нетрудно догадаться, что ярое недовольство фельетоном проявляли козлодоевские важные персоны, перечисленные в его первых строках. Можно лишь догадываться, как в ответ на звонки бывших друзей, в одночасье ставших недругами, проснувшийся утром Агафонов клятвенно божился, что не писал ничего подобного. Он уверял их, что в рекламной заметке о банкетном вечере в новом ресторане "Виола" не было ни одного бранного слова, порочащего козлодоевских руководителей... И он сам крайне удивлён, каким образом заурядная, вполне пристойная коротенькая заметка-информация рекламно-хвалебного толка превратилась в откровенно вульгарную сатирическую статью, далёкую от жанра фельетона. Да и заголовок был у неё другой: "В гостях у "Виолы"... Не меньше редактора был потрясён неизвестно каким образом появившейся в газете сатирической статьёй дежурный по номеру литсотрудник Савелий Редькин. Он, как и шеф его, господин Агафонов, отказывался от напечатанного текста фельетона, уверял коллег, что самолично вычитывал заметку "В гостях у "Виолы", и как она превратилась в фельетон, понятия не имеет. Редькин бил себя в грудь, доказывал, разве, что лишь не рвал на голове волосы. - Да не было ничего такого в заметке об открытии ресторана "Виола"... Я же сам её вычитывал... Вот, ей-Богу! - Ну, ты даёшь, Редькин! Ещё и божишься... Вместе работаем, а ты скрыл от меня такой материал... Не солидно, коллега, - выговаривал Савелию завотделом "Криминальной хроники" Аристарх Фон-Гумилевич. Само собой, никто из руководящих деятелей, взбешённых нелицеприятной для них сатирической статьёй, не поверил оправданиям Агафонова, вскоре бесследно исчезнувшего. Досужие домохозяйки на кухнях поговаривали, что редактора городской газеты "Бизнес-Козл" отправили на "Левый берег", где, как известно, находится дом для сумасшедших. Насколько достоверны кухонные источники информации, мы не знаем, но дальнейшие следы господина Агафонова на этом теряются... По истечении времени о много нашумевшем фельетоне мало-помалу козлодоевцы начали забывать, но о нём неожиданно напомнил некий пенсионер Апполинарий Вальдемарович Булкин-Ананьев. Этот благообразный старикан и дотошный читатель местной прессы обратился к мировому судье с жалобой на... "Бизнес-Козл"! К своему заявлению пенсионер приложил пожелтевшую вырезку с вышеуказанным фельетоном. На её верхнем колонтитуле значилось: "... февраля 2013 года". Число небрежно оборвано. "Я не могу спокойно спать... В голову лезут всякие кошмары, - писал Булкин-Ананьев. - Мне видятся черти, бесы, вурдалаки, ведьмы, упыри и прочие отродья сатанинской нечисти... И все эти ужасные сновидения начались у меня после прочтения вредной для здоровья сатирической статьи Агафонова... Прошу, ваша честь, взыскать с борзописца сто тысяч рублей за причинённый мне моральный ущерб. К сему с почтением: Булкин-Ананьев". Судья Вшивкина, молодящаяся дама в летах, изображённая в фельетоне голой бесстыдницей, танцующей на столе, сочла иск гражданина Булкина-Ананьева необоснованным и порекомендовала истцу обратиться к психиатру. - Нет в городе такого ресторана... Агафонов выдумал всё, а стало быть, ни чертей, ни бесов тоже не было, - объяснила судья свой отказ. - Потому не могут они вам сниться... Наймите адвоката... Розенберга рекомендую... Ну, вы и сами должны понимать, что необходимо нести определённые расходы, чтобы выиграть это мудрёное дело... С решением суда Булкин-Ананьев не согласился, пригрозил пойти "куда следует". Разгневанного пенсионера с его возмущённым голосом записывали на видеокамеры столпившиеся у здания суда репортёры. - Что журналюги себе позволяют? - гремел Булкин-Ананьев. - Пугают честной народ чертями, сатаной! Барабашки у них стучат... Домовые бродят... Привидения летают... А цены на услуги ЖКХ растут... Продукты дорожают... Статьи о сатане печатают специально, чтобы отвлечь козлодоевцев от социальных проблем... Голосуйте за коммунистов! Судьи взятки берут... Тут Булкин-Ананьев примолк. Понял, что брякнул лишнего, но репортёры уже окружили его со всех сторон, суют диктофоны под самый нос. - Судья Вшивкина вымогала у вас деньги? Сколько она просила за то, чтобы сорвать куш с газеты? Вы дали взятку? Дача взятки - уголовное преступление... - Нет! Лично я не давал ей ничего, - поспешно ретировался Булкин-Ананьев, вырываясь из цепких лап репортёров. Отбежал подальше, отдуваясь, пробормотал: - А и верно... Как я не догадался сразу, старый пень... Судья Вшивкина сделала намёк, что надо сунуть ей на лапу... Пообещать поделиться в случае выигранного дела... Пожадничал... Поскупился... А дал бы - дёрнули бы штраф с этой газетёнки... И дело бы я выиграл... Половину ей, половину мне... Факт моральной травмы, нанесённой мне статьёй, налицо... Вона, как трещит башка... И чёртики всё пляшут перед глазами... Но ничего... Я покажу этим коррупционерам в мантиях! Подам на пересмотр дела в областной суд... Теперь я учёный... Не прогадаю... Запрошу вдвое больше за ущерб здоровью... А нет - дойду до верховного... Или обращусь в Гаагский... Денежки все любят... Булкин-Ананьев вдруг вспомнил, что сгоряча не забрал у секретаря суда "вещественное доказательство" - вырезку из газеты с фельетоном "В гостях у сатаны", выдранную им из библиотечной подшивки. Другой такой не найти: стала раритетом! Пенсионер расстроено махнул рукой, сплюнул с досады и повернул в сторону ближайшей закусочной. Там несостоявшийся истец принял двести грамм "Фронтовой", доплёлся до квартиры на первом этаже "хрущёвки", не разуваясь и не раздеваясь, упал на тахту и тотчас захрапел. Булкину-Ананьеву приснилась ведьма: его жена, дородная баба с растрёпанными волосами, с красным от злости лицом, кричала на него, размахивала шваброй... Откровенно говоря, очень уж любопытно было прочесть вышеупомянутую сатирическую статью, о которой столько разговору в Козлодоевске. Мы умолчим из понятных читателю соображений, каким образом стали обладателями потёртой на сгибах вырезки из "Бизнес-Козл", забытой в суде огорчённым пенсионером. От прочтения её нам стало не по себе. Не удивительно, что у Булкина-Ананьева "крыша поехала"... Первые строки фельетона вы прочли в начале этой главы. И вот как показаны в нём дальнейшие сцены... "В просторный зал, украшенный феерическими картинами ада, вошёл долговязый человек в маске змея-искусителя. Серебристая чешуйчатая ткань, обтянувшая его худое тело, напоминала узорчатую кожу питона. - Уважаемые дамы и господа! - объявил человек-удав. - Сегодня на деньги налогоплательщиков, которые нам, как вы понимаете, тратить не жалко, мы торжественно открываем новый ресторан "Виола". Наш праздник пройдёт в необычной обстановке. Представим в этот предвесенний вечер, что все мы чудесным образом перенеслись в преисподнюю, в геенну огненную, которой нас пугают церковники. Посетители дружно аплодировали змею, как видно, исполнявшему обязанности ведущего. Или тамады... - Итак, уважаемые дамы и господа... Сегодня вы приглашены на бал... Тут змей-тамада сделал выжидательную паузу и с диким визгом выкрикнул: - К сатане-е! Ведь вы все - верные слуги его! Громкие рукоплескания были ему ответом. - Прошу, дорогие гости, надеть маски мракобесов и коварных ведьм, принять отвратительные образы для нашего весёлого маскарада... Пусть каждый выберет себе личину соответственно своему характеру и положению... Послышались одобрительные смешки, нетерпеливые выкрики. - Давай скорее сюда маску козла! Бе-е... - А мне осла! И-а! И-а! - Я буду петухом! Ку-ка-ре-ку-у! - Хочу вон ту, с кудлатым париком ведьмы! - Мне подойдёт маска жирной, тупорылой свиньи... - Чур! Маску волка я первый ухватил! Она мне больше к лицу... Не нужно вживаться в образ... У-у... Съем вас сейчас! Официанты, наряженные баранами, качая закрученными рогами, суетливо разносили на подносах маскарадные костюмы: парики, маски, лохматые шкуры, пристяжные хвосты и копыта. На кухне, интерпретированной под геенну огненную, сверкало пламя газовой плиты. Над раскалёнными докрасна жаровнями висели головы, ноги и другие части разделанных бараньих и телячьих туш, символизируя растерзанных грешников. Повара, ряженые под вампиров, орудовали у печей, размахивая над собой огромными ножами и половниками. На разделочных столах, обильно политых свиной кровью, валялись куски мяса. Вырядившись в чертей, в чёрных ангелов и прочих прислужников сатаны, именитые гости расселись за богато накрытые столы, ломившиеся от яств и вин. Тамада-змей хлопнул в ладоши и громко крикнул: - Его величество сатана - царь мрака и тьмы, дух теней и с ним очаровательная царица бала! Включаясь в игру, предложенную распорядителем бала, гости поднялись с кожаных кресел, покрытых алым бархатом, и дружно приветствовали извечного и лютого врага Бога - лукавого сатану, роль которого искусно играл лысоватый хромоногий владелец ресторана "Виола". Одетый в чёрный изысканный костюм-тройку с "бабочкой" на белоснежной сорочке, с орденом на груди и с тростью подмышкой, сатана нёс на голове рогатую маску плешивого козла. Пальцы его прикрывали копыта. Сзади торчал короткий облезлый хвост с кисточкой, перевязанный алой лентой. Он держал под руку полуобнажённую девицу в маске беззубой старухи-ведьмы. На плече её восседала ворона в мантии. Сатана и ведьма уселись на троны, за которыми стояли два лакея, изображавшие чёрных ангелов. Граф Сивопупов-Крымский, а это был, конечно, он, оперся на трость и, поблескивая платиновыми зубами, произнёс, ехидно улыбаясь: - Добрый вечер, дамы и господа! Добро пожаловать в ад кромешный! Ешьте, пейте и веселитесь! Надеюсь, вам понравится в нашей преисподней, ибо все, кто продал душу дьяволу, становятся его приспешниками и верными слугами. Бросайте же в котлы с кипящим маслом боязливых грешников, поджаривайте им пятки! Они совершили гнусные деяния не преднамеренно, сгоряча, по глупости, без веры в Страшный суд. Бог не принял их в Рай, и они вечно будут испытывать мучительные страдания. Вас же, предавших Бога, грешивших умышленно и лукаво, вступивших в сговор со мной, я, сатана, принимаю в число своих верноподданных, самых подлых и низких из людей, покинувших белый свет. Вы достойно представляете здесь дружный сонм взяточников, коррупционеров, лжецов, мошенников, воров, грабителей, убийц, клеветников, доносчиков, насильников, предателей, извращенцев, хулителей Бога. Приветствую вас в моём подземном царстве вечной тьмы и мракобесия! В этот миг в зале погасли люстры, послышались щелчки зажигалок, и на столах затрепетали огоньки свечей. Рогатые, хвостатые, длинноухие, клыкастые, свинорылые маски гостей фантастично качались в чуть мерцавшем свете, отбрасывая зловещие тени на стены, задрапированные тёмно-малиновым, под цвет крови, шёлком. Если бы в "Виолу" вошёл случайный посетитель, он, без сомнения, сошёл бы с ума, увидев за столами блеющих козлов, горланящих петухов, лающих собак, визжащих свиней, мычащих быков, удава, обвившего ствол искусственной пальмы. Официанты-бараны в буро-красных жилетах, надетых поверх овечьих шкур, вывернутых мехом наружу, сновали от столика к столику, подавали жаркое с дымящейся кровью и горячительные напитки, громко блеяли и мотали свёрнутыми в кольца рогами. Случайного посетителя шокировал бы вид седого швейцара с волчьей головой. Его бы хватил удар от стоящего за стойкой коня-бармена или восседающего на троне козла с бокалом вина в копыте. Однако, мордовороты-охранники, дежурившие у входа в ресторан, закрыли двери "Виолы", огородив их вывеской: "Ресторан закрыт на банкетное обслуживание" Хозяин "Виолы" граф-Сивопупов-Крымский щедро угощал гостей, сворой голодных псов пожирающих чёрную икру, заморские фрукты, жадно глыкающих многолетней выдержки коньяки. Опустошая бокал за бокалом, рюмка за рюмкой, гости всё больше входили в образы своих масок. Произносили хвалебные тосты сатане, били посуду, танцевали под бухающие удары оглушительной музыки, заглушающей визгливый голос певца, наряженного индюком. Неистово прыгая в пьяном угаре, танцоры-плясуны бодались рогами и, поддавшись всеобщему безумию, ржали, блеяли, хрюкали, гоготали, крякали, выли по-волчьи. Сатана, сидя на троне, поигрывал тростью. Блуждая по залу пристальным взглядом, он с презрением наблюдал за умопомрачительным сборищем хамов - вседержителей власти в городе. Хитро-мудрая улыбка не сходила с лукавого лица царя тьмы. Ещё бы! Все они напрочь отринули заповеди Христа и поддались его соблазнам. Теперь все они в его руках! Продажные твари, именующие себя господами, считающие себя важными персонами! Ничтожества! Скоро они покинут белый свет, смрадные тела их пожрут черви, а души нечестивцев спустятся в подземное царство теней, примут обличья тех, кого сегодня столь весело изображают. Но прежде лишатся постов, должностей, роскошных дворцов, богатств, денег, плачевно окончат дни свои. Кто-то из них получит длительный тюремный срок, кого-то бросят в болото в бочке с цементом, кому-то наденут петлю на шею, кого-то пристрелят, взорвут, отравят, толкнут под поезд. Разные судьбы ожидают гостей "Виолы", но нечестивые дорожки каждого из них сойдутся в одном месте - в аду! Сатана Сивопупов-Крымский знал это и снисходительно улыбался гостям-лицедеям, с лживым подобострастием и с притворной лестью провозглашавшим заздравные тосты в его честь. Сатана с видимым удовольствием наслаждался куражом своих верноподданных слуг, готовых по первому его лукавому соблазну продать не только народ и Отечество, но и мать родную. Скрытые видеокамеры со всех углов фиксировали столь важные для истории Козлодоевска факты жизнедеятельности знатных горожан, записывали бесовское безумие чиновников Козлодоевска, директоров фирм, всех тех, кто, протрезвев, будет важно восседать под государственными флагами в своих шикарных кабинетах, занимаясь не только служебными делами, но, в первую очередь, своими личными, в угоду сатане принимая взятки и подарки. Словно соревнуясь в признаниях, чиновники, силовики, бизнесмены болтливо бахвалились своими гнусными делами. Наперебой, стараясь перекричать друг друга, рассказывали про то, где и что украли, кого обманули, сколько денег вымогали у клиентов, кого убили, кого ограбили. Первым порывался поделиться непристойными делами мэр Потапенков. Растолкал крикунов, вскочил на стол, смахнул на пол тарелки, бокалы, пьяно объявил: - Все думают, что избрали коммуниста - честного человека... А вот, фик вам! Квартирку нехилую в Изумрудном дали, в Испанию скатался, "Лексус" мне подогнали и деньжат подбрасывают "единороссы"... Я в долгу не остаюсь... Участки бизнесменам под строительство складов, баз, офисов, ресторанов, кафе, магазинов, отвожу... Вот мой благодетель Голопузов может подтвердиить, если не верите... - Да... Подтверждаю... Потапенков - мой карманный мэр... С его помощью я себе такой шикардосный дворец отгрохал на берегу Средиземного моря! Римским императорам не снился! - хвастал генеральный директор строительной компании "Вектор" Голопузов. - А как сумел? Да очень просто! Проектную стоимость на строительство трассы бобслея в три раза завысил... Потапенков подписал... Навар - триста миллионов! А кому нужен в Козлодоевске бобслей? Сейчас там мой супермаркет... Да что там дворец! Застукал недавно свою молодуху с хахалем - охранником, обоих в бетон закатал под новой высоткой... - Фи-и... Любовников замуровал... Подумаешь - триста миллионов наварил... Да я с каждого призывника, не желающего служить в армии, беру по сто тысяч! - похвалялся военный комиссар полковник Дубов. - А я на ремонте дорог полмилиона умыкнул! - нетерпеливо перебил военкома начальник коммунального хозяйства Жабов. - Да ещё миллиончик на замене водопроводных труб... То есть, я их и не менял... А по бумагам у меня всё новьё! - А я на продаже земельных участков, принадлежащих городу, состояние сколотил, - похвалился заместитель главы администрации Абдурахманов. - Эти участки ветеранам войны предназначались, да я сумел их за хорошие взятки местным олигархам сбагрить... - Кому киллер нужен? Убрать конкурента или богатого собственника - добро пожаловать в моё частное охранное предприятие "Щит и меч"! - распалялся начальник полиции полковник Протасов. - Недорого возьму... - Кстати, деньги, что вы загробастали на разных махинациях, отмывайте в моём банке "Альфа-Бэтта"... - громко предлагал хозяин городского рынка Думбадзе. - Я создал несколько фиктивных фирм-однодневок, через них влёгкую перевожу деньги в офшор за рубеж... И всё шито-крыто! - Ха-ха-ха... Знаю я про ваши тёмные делишки, - громко рассмеялся прокурор Недоносов. - Делиться со мной надо барышами, мужики... Вот начальник автобусного парка господин Колёсиков продал несколько городских автобусов, украл из бюджета сорок миллионов рублей и только условный срок получил... А мог бы в тюрягу загреметь или строгого режима лет эдак десять получить... А почему не получил? Да потому, что отвалил мне, судье Вшивкиной и адвокату Розенбергу по миллиону рублей! И не парится у параши, а продолжает рулить в своём ПАТП и дальше... Делиться надо, мужики... Вот тогда и будет всё шито-крыто. Полумрак в зале, какофония звуков, кривлянье скотоподобных гостей "Виолы" и в самом деле больше напоминало преисподнюю, чем зал современного ресторана. Ближе к полуночи в "Виоле" начался беспредел. Сами по себе задвигались столы и стулья, роняя на пол перебравших гостей. Со звоном разбивались тарелки, бокалы, графины. Забыв о светских манерах и столовых приборах, пьяные посетители брали дорогие кушанья руками. Возможно, пользоваться ножом и вилкой мешали длинные пластмассовые копыта, когти и перепонки, надетые на пальцы. Мэр Козлодоевска, господин Потапенков, наряженный верблюдом, взгромоздился на пошатнувшийся под ним стол. Под одобрительный хохот столпившихся возле него дам, разодетых гусынями, курицами, утками, глава администрации сбрасывал с себя одежду, показывая стриптиз. Потапенкова поддержала начальник управления образования Грызлова - стройная, красивая дама в маске лягушки. Не обращая внимания на окруживших её козлов и петухов, она неторопливо разделась и к их удовольствию начала изгибаться и крутиться вокруг бамбукового шеста. Глядя на Грызлову, судья Вшивкина, в маске глупой курицы, чуть от зависти не лопнула. Содрала с себя модное парижское платье, швырнула его под ноги и, кряхтя, полезла на стол. Выпятив большой живот, танцуя ламбаду, слуга Фемиды растоптала фрукты и, поскользнувшись на бананах, свалилась на "волка" - адвоката Розенберга. Главу города столкнул со стола пузатый прокурор Недоносов. Ему тоже захотелось обнажиться рядом с голой красавицей-стриптизёршей. Стол едва не рухнул под их ногами, но в тот самый момент, когда с прокурора упали необъёмно-широкие штаны, в красномордое лоснящееся лицо блюстителя законности неизвестно откуда прилетела обглоданная ножка индейки и больно ударила последнего в глаз. Недоносов, в маске осла, взревел и вправду по-ослиному, спрыгнул со стола и нагишом, переворачивая кресла, двинулся по залу в поисках обидчика. Начальнику полиции, наряженному петухом, припечатался на лысину бифштекс с кровью. Голая судья Вшивкина-"курица", возмущённая видом своего французского платья, затоптанного на грязном полу, громко кудахтала, выкрикивая нецензурные слова. "Всё смешалось в доме Облонских" Перефразируя великого Л.Н.Толстого можно сказать: "Всё смешалось в ресторане "Виола". Гости, пьяно наваливаясь друг на друга, сквернословили, рассказывали похабные анекдоты, не стесняясь, отправляли естественные надобности в зале, блевали, бросали в тарелки окурки, падали в салаты отяжелевшими головами. Многие свечи потухли, свет почему-то не включался, и в полутьме со всех углов и закоулков в бесноватых посетителей полетели объедки, кости, огрызки яблок, банановая кожура, ананасовые и апельсиновые корки. Каким-то образом в зале очутилось кухонное ведро с помоями. Ими тотчас окатили дамочку в собольей накидке на голых плечах и в маске овечки, судя по визгливому голосу - главврача санэпидстанции Агафоновой, жены редактора. Где-то в тёмных и пустых местах слышался громкий стук, раздавалось шарканье ног, обутых в тяжёлые сапоги. - Это барабашки стучат... К нам на банкет просятся, - прокомментировал генеральный директор строительной кампании, владелец сети супермаркетов олигарх Голопузов, с трудом поднимая голову, упавшую в салат "Оливье". Еле ворочая языком, бизнесмен пробормотал, для убедительности погрозив пальцем: - Чу... Домовые бродят по залу... И привидения в белых одеяниях влетают в зашторенные окна... Скажете - я шизофреник? Нет... Здесь реалити-шоу... Всё в натуре... После полуночи тех, кто не уткнулся, подобно Голопузову, рогами или клювами в тарелки с винегретами, постигла другая неприятность: их прохватил понос. Со страху ли, от чрезмерного поглощения обильной дармовой закуски или по злому умыслу нечистой силы, добраться до туалета у гостей сатаны не было никаких шансов. Многие не успевали сбросить брюки или задрать платья и обделывались с воплями ужаса. Прокурор Недоносов поскользнулся на жидком дерьме, упал, и на него не замедлил опорожниться начальник полиции полковник Протасов. Поелозили ногами на склизком паркете и кувыркнулись в вонючие лужи судья Вшивкина и адвокат Розенберг. Крики, шум, гам, возня, толчея у дверей... Вдруг вспыхнул свет, и все разом увидели себя в настоящем своём обличье, далёком от человеческого. Сбросив маски чертей, вурдалаков и ведьм, обгаженные гости кинулись к выходу из ресторана. Многие в панике выскочили на улицу нагишом. От большинства гостей сатаны дурно пахло. Водители такси, зажимая носы, отказывались их везти. В лица обезумевших гуляк дул пронизывающий февральский ветерок. Белая позёмка неслась им навстречу. Больше всех той кошмарной ночью досталось местному олигарху Голопузову. В дорогом костюме оливкового цвета, в маске пса, облитый поносом налогового инспектора Барабулькина, он валялся у стойки бара, бессвязно бормоча какие-то одному ему ведомые ругательства. К рассвету администратор, бармен, швейцар, официанты, повара, уборщицы и посудомойщицы, приняв свой обычный вид, навели в ресторане порядок. Так побывали в гостях у сатаны наши именитые граждане, пожелавшие стать его слугами и приспешниками. Они показали лукавому дьяволу свои истинные лица, открыли ему свои подлые души". Такую вот вырезку из газеты "Бизнес-Козл" прочли мы и только и могли вымолвить: - М-да-а... Ни фига себе! Ну, Агафонов, блин, даёт! Глава 8 С мечтой о заводике Агафонов не захотел расстаться с портфелем, набитым деньгами и, как вы помните, остался ночевать в кабинете. Он позвонил жене, и сославшись на усталость, недомогание и необходимость поработать допоздна, предупредил, что домой не придёт. - Знаешь, дорогая... Неважно себя чувствую... Над фельетоном просижу до полуночи, - заплетающимся языком пробормотал он. Услышал в трубке ответное сердитое сопение супруги и поспешил порадовать её: - Скоро, дорогая, мы с тобой будем греться на солнышке в Таиланде... Пальмы, ананасы, обезьяны, крокодилы... Не стерпел, добавил развязно: - А твой ухажёр Разуваев сейчас видит небо в клеточку... Срок ему корячится... Лесоповал светит... Разгневанная Эльвира Самуиловна, сожалея, что мужа нет рядом, и она не может запустить в него сапогом, не дала договорить, "обласкала": - Неудачник! Я получила пригласительный билет на банкет в ресторан "Виола". А ты оставайся в своей никчемной редакции, чтобы глаза мои не видели твою алкашинную морду... Опять назюзюкался до умопомрачения? Обезьяны, крокодилы... Так-то выполняешь обещание наклеить обои? Трепло! Задрал несбыточными мечтами... Да кабы моя санэпидстанция не собирала дань за антисанитарию, на какие шиши мы бы строили загородный дом? На твои газетные гроши? Чтоб тебя черти и в самом деле забросили куда-нибудь в джунгли! Чтоб тебя там крокодилы слопали и не подавились! Чтоб тебя там саламандра ужалила... Агафонов не стал дослушивать нелестные пожелания Эльвиры Самуиловны и отключил телефон. - Дура-баба... Если бы ты знала, как мы... Нет... Как я богат... Миллион! - укладываясь на диван, пробормотал Валентин Григорьевич. Он сбросил с ног зимние ботинки, снял провонявшие носки, подложил под голову толстый портфель с деньгами и с мыслями о собственном коньячном заводике забылся сладким сном... Его разбудило хлопанье дверей в коридоре редакции. Пришли журналисты, рекламодатели, нештатные авторы. Начинался обычный трудовой день с хлопотами и заботами, с успехами и неудачами, с радостями и горестями. И только для редактора "Бизнес-Козл" этот день был необычным: в это светлое, уже пахнущее весной февральское утро, Валентин Григорьевич Агафонов проснулся... миллионером. Он резво вскочил, заглянул в портфель. Убедился, что деньги не приснились. Вот они, красненькие, радуют глаз банковскими обёртками, целёхонькие, не распечатанные... Весело напевая марш тореадора, Агафонов затолкнул свой миллион в секретер и, не обуваясь, босиком, отправился в умывальник. Тщательно побрился, почистил зубы, умылся, попшикал на лицо розовой туалетной водой и, посвежевший, сел за письменный стол. Полный сил и вдохновений, он был готов творить, создавать, производить... Да, именно, производить... Потому, что вчерашнюю страсть к написанию фельетона начисто вытеснили мечты о подпольном производстве самопального спиртного напитка с обманной этикеткой: "Коньяк дагестанский". - Ираида Карловна! Чаю! С лимоном! И покрепче! - крикнул редактор, услышав в приёмной голос секретаря. - Доброе утро, Валентин Григорьевич! - входя со стаканом горячего чая и с двумя бутербродами, почтительно приветствовала его Ираида Карловна. Агафонов кивнул в ответ, сухо поблагодарил за чай и бутерброды и стал перелистывать ненужные бумаги, делая вид, что очень занят. Секретарь, поджав губы, вышла. Агафонов, потерев ладони, начал действовать. Миллион рублей, лежавший совсем рядом, в нижнем ящике секретера, воплотит в жизнь его мечту о собственном коньячном заводе. Крепко заваренный цейлонский чай бодрил, побуждал к чтению рукописной статейки. Ещё месяц назад, заброшенная в "долгий ящик", она так бы и провалялась в письменном столе, затерявшись среди кипы исписанных бумаг. Разыскать "творение" технолога винодельческого предъприятия "Бухвалов и К" редактора подвигла, как мы уже знаем, благостная мысль о собственном подполном заводике по розливу самопального горячительного напитка, по крепости и цвету отдалённо напоминающего коньяк. О вкусовых качествах нелегального продукта говорить рано... Всё в перспективе... Главное, начать производство... Делов то? Развести водой две-три бочки спирта-денатурата, закрасить "шило" пережаренной скорлупой кедрового ореха и корой дуба, всыпать в каждую из них по банке дешёвого кофе и настоять недельку-другую... Насобирать на свалке подходящих бутылок, слегка ополоснуть их, наклеить нарядные этикетки с надписями "Дагестанский". Коньяк пять звёздочек! Напиток богов! Фирма! Пейте и наслаждайтесь! Мысль о возможности легко и быстро разбогатеть, рождённая этикеткой, содранной с бутылки настоящего дагестанского коньяка, заставила Агафонова перевернуть все ящики письменного стола, вытряхнуть из них бумажный хлам в поисках забытой там заметки. Этикетка, отклеенная с бутылки - настоящее произведение полиграфического искусства. С позолотой, с тиснёными на ней буквами и рисунками. Такую кустарным способом изготовить очень сложно. Потребуется дорогостоящее оборудование. Затраты на печатание этикеток обойдутся дороже самого "коньяка". Овчинка выделки не будет стоить. Совсем другое дело штамповать наклейки в типографии. Но там обязательно заинтересуются: куда, зачем? Настучат в налоговую инспекцию, в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Ну, а если их изготовление закажет винодельческое предприятие "Бухвалов и К" - никаких подозрений... Найдя заметку, Агафонов бережно разгладил лист, торопливо пробежал глазами первые строки. Они начинались стихами великого Омара Хайяма: Чуть ясной синевой взыграет день в окне, Прозрачного вина желанна влага мне. Раз принято считать, что истина горька, Я вывод делаю, что истина - в вине. Вино не только друг - вино мудрец: С ним разногласьям, ересям - конец! Вино - алхимик: превращает разом В пыль золотую жизненный свинец. Далее некая А. Разумнова, подписавшаяся под заметкой, прославляла вино "Солнцедар" на примере молодожёнов Ильиных, закупивших на свою свадьбу десять ящиков этого "превосходного, целебного вина". Агафонов вспомнил, что ещё по осени городскую больницу заполонили жертвы "Солнцедара", более известного козлодоевцам как "бормотуха". Выпивохи отравились недоброкачественным вином. Продажа его заметно снизилась. Хозяин винзавода Хмельницкий терпел колоссальные убытки. К тому же, санитарные врачи пообещали и вовсе закрыть предприятие, приносящее до сих пор огромные барыши. С санэпидстанцией Хмельницкий легко договорился, ввалив её сотрудникам хорошие взятки, но престиж вина падал, и требовалось принять меры к улучшению качества продукции. Сейчас бизнесмену как воздух нужна была срочная реабилитация в виде хвалебной рекламы, что и попыталась сделать технолог А. Разумнова. Попадись заметка на глаза днями раньше, Валентин Григорьевич, не раздумывая, швырнул бы сей рекламный опус в мусорную корзину. "Даже нерадивые ученики пишут школьные сочинения более объёмными и не таким корявым языком", - подумал редактор, но сейчас он мысленно благодарил себя за то, что не выбросил благоговейный труд бездарного автора, дающий шанс заказать на винзаводе тысячу... Да... Пока, на первый раз тысячу этикеток... А там, как масть пойдёт... Он даст в газете хвалебный репортаж о производстве "замечательного" вина, о новых технологических линиях, об импортном оборудовании и научных лабораториях... Правда, там ничего этого нет. И долго ещё не будет... Не такой щедрый господин Хмельницкий, чтобы тратить деньги на реконструкцию и без того доходного предприятия. Ему проще разливать в бутылки дешёвый "Солнцедар". Но кто знает о том, что ничего на винзаводе не переменилось? Любопытных, желающих сунуть нос в чан с вином, понюхать, попробовать, охрана, стоящая на проходной, не пропустит в цехи... Хозяин винодельческого завода Хмельницкий в благодарность отпечатает наклейки для коньяка. Сколь хошь... Баш - на баш... Ты - мне, я - тебе! Чувствуя, как с каждым глотком горячего чая из головы выходит хмель после выпитого вчера коньяка, редактор газеты "Бизнес-Козл" с особым прилежанием взялся за чтение заурядной заметки. Тонизирующие свойства натурального индийского чая никто отрицать не станет. Однако, к творческой активности Агафонова в большей степени побудил портфель из крокодиловой кожи с миллионом рублей. Редактор вновь вытащил его и, блаженно жмурясь, погрузил руки в тугие пачки, нюхал и ворошил их. Чтобы чувствовать близость миллиона, он поставил портфель между босых ног, сдавил его пузатые бока ступнями, испуская вздохи счастья. - Да... На эти денежки я развернусь... Возьму в аренду какой-нибудь скрытый от посторонних глаз складик... Найму рабочих-гастербайтеров... Они - молчуны, не сдадут... И дело не пойдёт, а покатит! А там, глядишь, сверну башку конкуренту - винзаводу с его вонючим "Солнцедаром"... Размышляя вслух, Агафонов прихлёбывал чай и уже не так презрительно просматривал содержание рукописного листа, наполовину занятого строфами прославленного поэта Ближнего Востока. Его даже не смущало, что в наш век стремительных технологий А. Разуваева не удосужилась набрать текст на компьютере и распечатать его на принтере. Валентина Григорьевича абсолютно не смущала краткость её безликого пустого содержания, с одной избитой фразой: "Прекрасное вино "Солнцедар" гости на свадьбе пили с удовольствием". "Ладно... Были бы кости... Мясо наростим", - любил повторять он, получая подобные "сочинения" читателей и нештатных авторов, которые те часто называли "рассказами", "очерками". "новеллами", но участь их была одна: мусорная корзина или, в лучшем случае, "долгий ящик" письменного стола. С большой охотой редактор Агафонов давал "свет" платным рекламным объявлениям, не обращая внимания на робкие высказывания литературных сотрудников, что львиную долю в газете занимают не городские новости, а сведения о купле-продаже, обмене, услугах и других подобных сделках. - Наш "Бизнес-Козл" превратился в рекламный еженедельник, - ворчали корреспонденты. - Так у нас и название газеты вполне подходящее для такой цели... Надо же как-то выживать в условиях рыночной экономики, - объяснял Валентин Григорьевич и на деньги, вырученные от газетной рекламы, строил коттедж в Кудряшевском бору... "Когда я раскручу миллион и стану владельцем огромного коньячного завода, не только коттедж - дворец отгрохаю... В Испании... Или нет... Лучше в Таиланде... Где-нибудь на берегу Сиамского залива... Там круглый год лето... Орхидеи, магнолии... Пальмы и бананы... По утрам - холодный сок манго... Коктейль с ананасом... И, чёрт подери, пусть меня крокодил съест, если это будет не так...!" - Бе-е... Бе-е... Бе-е, - раздалось за креслом. Валентин Григорьевич крутнулся, но сзади никого не было. "Чертовщина какая-то, - подумал он, снова переносясь мечтами в сказочно-прекрасное королевство Таиланд. От радужных мыслей Агафонова оторвал резкий телефонный звонок. Валентин Григорьевич вальяжно, по-купечески, взял трубку и в ужасе от неё отшатнулся: казалось, она разорвётся от громких воплей, истеричного крика и проклятий. Агафонов узнал голос мэра Потапенкова. - Идиот! Как ты посмел перейти границу дозволенного?! Я терпел твои закидоны, пока ты не трогал меня и моих людей... Я семь шкур с тебя спущу и голым в Африку пущу! - орал Потапенков. - Да я тебя в пыль, в порошок сотру, с грязью смешаю... Ты на кого замахнулся, борзописец? Пипец тебе, понял? Чтоб тебя чёрт побрал! Трубка запикала короткими гудками. Агафонов, ошарашенный спозаранку угрозами главы города, ничего не понимая, растерянно положил трубку, но телефон тотчас зазвонил снова. На этот раз трубка разразилась грубой бранью прокурора Недоносова. - Свинья! Ублюдок! Жрал, пил у меня, и такую пакость пишешь в своей парашной газетёнке! Это тебе даром не пройдёт, так и знай! Суши сухари! Или заказывай себе гроб с музыкой! Я покажу тебе, как с прокурора упали штаны! Агафонов в страхе бросил трубку на рычаг, но телефон сразу зазвонил, и редактор уже не сомневался, что услышит очередную гадость в свой адрес и не ошибся: звонил налоговый инспектор Барабулькин. Не стесняясь, тот крыл Агафонова отборными матами. Телефон не переставал звонить. Из трубки неслись ругательства, проклятия, угрозы. - Ты знаешь кто? Конь в пальто! Тебя, недоноска, когда мать рожала, головкой о пол стукнула, да? Это когда я брал взятки с призывников? Ты видал? Доказать можешь? Да я тебя самого в шинель одену, в стройбат отправлю! - ревел в трубку военком Дубов. - Молчать! Смирно! Напрасно Валентин Григорьевич пытался объяснить, что ничего подобного в газету не давал. Ему никто не верил. В редакции оглушительно хлопали двери. Журналисты входили в свои кабинеты с диким хохотом. - Ну, дал гари Валентин Григорьевич! - донеслось до Агафонова. - Всех на уши поставил! Силён шеф! Это ж надо, так смело пропесочил наших узаконенных жуликов! А на улице что творится! Читатели отрывают газеты у розничных торговцев с руками! Говорят, уже весь тираж размели... - Не сдобровать теперь нашим чиновникам-коррупционерам, взяточникам и ворам-бизнесменам... Областная прокуратура возьмётся за них... - сказал один из "литрабов". Ему возразил другой: - Взрослый человек, а в сказки веришь... В областной прокуратуре разве не взяточники? Там выше ставки... Каждый день по телевизору показывают жуликов-махинаторов, укравших миллионы и даже миллиарды... Ну, и что? Посадили хоть одного на длительный срок? Вон, бывший министр обороны с любовницей, с родственниками да с дружками-генералами распродали объекты, военную технику... Миллионы хапнули и живут себе припеваючи... Не понесли никакого наказания... Откупились взятками... Сам президент отмазывает их... Вот и гуляют до сих пор на свободе... - Эх, Сталина бы поднять... Он бы навёл порядок... - Молодец Агафонов! Не побоялся... - Да... В смелости ему не откажешь... Лихо завернул сюжет с рестораном, которого нет в городе... Чувствуя, что творится что-то неладное, Валентин Григорьевич босиком подбежал к окну, выглянул на улицу и остолбенел: там, где вчера видел здание ресторана из стекла и бетона по-прежнему уныло смотрел на мир обшарпанный "Хозмаг". И куда-то подевались островерхие зелёные красавицы-ели... Раздался лёгкий стук в дверь, и в кабинет вошла секретарь Ираида Карловна. В руке она держала свежий номер "Бизнес-козл". - Поздравляю, Валентин Григорьевич! В городе только и разговору, что о вашем фельетоне! - сказала секретарь. - Смешно вы обличили наших коррупционеров... Какие гады! А я ещё им пригласительные вчера рассылала на банкет... Тьфу! Крепко вы им задали перцу! И когда только вы успели увидеть всё это безобразие, написать и дать в номер? Ведь вы оставались ночевать в кабинете... Просто уму непостижимо! Ну, вы - мастер! Я принесу вам горячий чай... С этими хвалебными словами Ираида Карловна положила на стол редактора свежий номер "Бизнес-Козл". Агафонову сразу бросились в глаза красные буквы заголовка, набранного кеглем семьдесят два на первой полосе "Бизнес-Козл": "В гостях у сатаны". Он бешеным зверем посмотрел на Ираиду Карловну, и секретарь, теряясь в догадках внезапной перемены в настроении шефа, быстро вышла. Агафонова бросило в жар, потом в холод, снова в жар... Бледный, босой, с прерывистым дыханием, он кинулся к секретеру, одним рывком выдвинул нижний ящик. Не в силах унять дрожь во всём теле, выхватил из него разбухший портфель. Задыхаясь от волнения, открыл его и чуть не лишился чувств: вместо денег он был до отказа набит золотистыми коньячными этикетками марки "Дагестанский". Из серванта исчезли серебряный штопор, хрустальные фужеры и бокальчик со следами губной помады на золотом ободке... - Чёрт бы меня побрал! - прохрипел Агафонов. - Развели как последнего лоха... Как вместо рекламной заметки мог оказаться этот дурацкий фельетон?! Не понимаю... Валентин Григорьевич схватился за сердце. Достало сил сделать несколько шагов до дивана. Он повалился на него, падая в бездну... Агафонов увидел себя среди раскидистых пальм... Наверно, то были джунгли Таиланда... Огромный, толстый питон спустился с дерева, обвился вокруг тела и начал душить. Агафонов попытался вырваться, но из болота высунулся крокодил и рванул за ноги зубастой челюстью. - О, чёрт! - выругался Агафонов, отчаянно сопротивляясь, но всё больше погружаясь в смрадную пасть. - Помогите! Спасите! - закричал Агафонов, уже наполовину заглоченный. Худой рыжеватый мужичок в очках, хромоногий, с козлиной бородкой и продолговатыми ушами, с маленькими рожками на лысоватой голове, с ужимками и хихиканьем подскочил к нему. Рядом с мужичком что-то шамкала беззубым ртом сгорбленная старуха. На её плече дремала ворона. - Бе-е... Валентин Григорьевич! Вы мечтали о Таиланде? О кобрах, обезьянах и крокодилах? Экзотика на любой вкус к вашим услугам! Вы много раз поминали чёрта, просили, чтоб я побрал вас... Бе-е... Охотно выполню вашу просьбу, Валентин Григорьевич... Дождусь, как проглотит вас крокодил, и сразу заберу к себе в преисподнюю... Добро пожаловать в царство сатаны! Бе-е... Ворона на плече старухи встрепенулась, прокаркала: - Карр... Прро-глотит крро-кодил... В прре-исподнюю... Доб-рро! В царр-ство... Карр... Крокодил клацнул зубами, закрывая пасть, и темнота поглотила редактора, теперь уже бывшего... Глава 9 "Ищут пожарные, ищет милиция..." Знакомое с детства стихотворение Сергея Михалкова про дядю Стёпу... Применительно к строчкам поэта можно сказать: - Полиция в Козлодоевске с ног сбилась в поисках редактора "Бизнес - Козл", растворившегося бесследно, как сахар в стакане чая. Именно так и не иначе можно было объяснить его таинственное исчезновение из кабинета, из которого, как явствовало из показаний сотрудников редакции, Агафонов не выходил. Полицейские, работники следственного комитета и прокуратуры с особым усердием добивались от секретаря в приёмной вразумительного ответа на вопрос: куда и во сколько ушёл Агафонов? Ираида Карловна, шокированная происходящим, отрешённо смотрела в одну точку и упрямо твердила: - Никуда и ни во сколько он не ушёл... Ночевал здесь, в кабинете... Спал на диване... Сегодня утром я, как всегда, принесла шефу газету с фельетоном... Валентин Григорьевич сидел в кресле за письменным столом и разговаривал по телефону. Был он бледен и очень взволнован... Я вернулась в приёмную, а когда снова вошла в кабинет, его там уже не было... Я подумала, что Валентин Григорьевич в туалете или в умывальнике... Из кабинета редактор не выходил, - монотонно, как заученный школьный урок, повторяла потрясённая Ираида Карловна. - Что вы нам басни рассказываете? Прозевали, когда он слинял, так и скажите... Не выходил! Не испарился же он, в конце концов! - раздражённо, теряя терпение, вспылил оперативник. - Вы нас, что, за лохов держите?! Из кабинета не выходил! А куда делся? В окно вылетел, как дым? Он, что, дух святой или обладает способностью невидимо перемещаться в пространстве? А может, вы убили его, расчленили труп, растворили в серной кислоте и смыли в унитазе? Такие случаи, знаете ли, имеют место в криминалистике... - Да Бог с вами! Что вы плетёте? Расчленили... Растворили... Смыли в унитазе... Сегодня утром я, как всегда, принесла шефу свежий номер нашей газеты... - дрогнувшим голосом начала было рассказывать Ираида Карловна, но оперуполномоченный грубо оборвал её: - Хватит нам тюльку гнать! Слышали уже... Разберёмся, будьте уверены... У нас такие опытные специалисты... Определят без труда каким образом покинул сию обитель ваш многоуважаемый шеф... Ираида Карловна, утирая слёзы, хлынувшие от незаслуженных упрёков и подозрений, и сама не могла понять, куда подевался редактор. Да... Действительно... Сегодня утром она по давней привычке явилась в редакцию раньше всех, заглянула в кабинет шефа. Валентин Григорьевич безмятежно посапывал на диване, по-детски почмокивая губами. Ещё вчера вечером он предупредил, что остаётся работать над фельетоном до позднего часа, домой не пойдёт, ночевать будет в кабинете. Ираида Карловна сходила в типографию, принесла пачку свежих газет для сотрудников редакции. Увидела на первой странице броский ярко-красный, словно кровью написанный, заголовок: "В гостях у сатаны", заглянула в конец материала, увидела фамилию редактора. Ей не терпелось тотчас прочесть фельетон, но вдруг вспомнила о шоколадных конфетах, подаренных ей вчера Агафоновым, и решила продлить удовольствие, насладиться чтением за чашкой чая. Ираида Карловна включила чайник, заварила цейлонский чай, выдвинула ящик компьютерного стола и достала коробку... пластилина для детского творчества. Ираида Карловна не верила своим глазам! Вот сюда она положила красочную большую коробку московской шоколадной фабрики, съела из неё одну замечательную конфету. А сейчас коробка пропала... Кто-то вместо неё положил детский набор пластилина... Но кто мог это сделать? Она уходила последней... В кабинете оставался Агафонов... Не мог же он пойти на такой мерзкий подлог! В расстроенных чувствах прихлёбывая горячий чай вприкуску с завалявшейся печенюшкой, Ираида Карловна принялась за чтение фельетона. Увлёкшись смехотворным описанием бесноватого банкета козлодоевских взяточников-чиновников и воров-бизнесменов, Ираида Карловна даже забыла о подвохе с конфетами. Схватила газету, торопливо постучала в дверь Агафонова и вошла в надежде порадовать шефа лестным отзывом о фельетоне. Часто неприветливый и хмурый, вечно рассерженный семейными неурядицами, скандалами с женой, редактор в это утро был мрачнее грозовой тучи. В ответ на восторженные слова Ираиды Карловны о его смелом фельетоне, шеф смерил её злобным, ненавистным взглядом, под которым ей захотелось сделаться маленькой мышкой и незаметно юркнуть в щель. - Принесите чаю! - рявкнул шеф, и секретарь заторопилась выйти, однако, успела увидеть босые ноги редактора, торчащие из-под стола. Его тупоносые зимние ботинки, привлекшие внимание Ираиды Карловны, стояли в прихожей. Несколько озадаченная этим обстоятельством, Ираида Карловна вышла из кабинета, чтобы налить шефу чашку только что заваренного чая. Через минуту она вошла в кабинет, но Агафонова там уже не было. Ираида Карловна подумала, что Валентин Григорьевич зашёл в туалет, поставила чашку на стол и направилась к выходу, но задержалась у двери: на этот раз её внимание привлёк раскрытый портфель редактора, валявшийся на полу и набитый до отказа этикетками. Часть бумажек выпала из него, рассыпалась по ковру, поблескивая золотистым тиснением. Ещё минуту назад их здесь не было. Ираида Карловна вышла из кабинета, в недоумении пожимая плечами. "Странно... Только что говорил по телефону... Босой... Этикетки..." - думала секретарь, принимаясь за свою работу. Приходили сотрудники, нештатные авторы, рекламодатели, спрашивали редактора. - Валентин Григорьевич занят, - сдерживала Ираида Карловна самых нетерпеливых и настойчивых, заглядывавших через приоткрытую дверь в кабинет. - Нет его там... Где же он? - Неужели непонятно? В туалет зашёл... Прошло десять минут... Пятнадцать... Минуло полчаса, но Агафонов в кабинете не появлялся. - Он что там весь на дерьмо изошёл? - возмущались газетчики и посетители. - Ботинки от него остались... Вон, стоят у двери, - съязвил кто-то. Когда прошёл час, журналисты заволновались. - Может, Валентину Григорьевичу в туалете плохо стало, а мы тут ржём как кони, - обеспокоенно сказал литсотрудник Савелий Редькин, всё ещё никак не пришедший в себя от фельетона "В гостях у сатаны". Он может дать голову на отсечение, - в тысячах отпечатанного за ночь тиража, уложенного толстыми пачками на стеллажах, фельетона не было и в помине. Савелий просматривал первые оттиски, проверяя качество печати, и воочию, своими глазами видел рекламную заметку под заголовком "В гостях у "Виолы". Как вместо неё оказался фельетон, Савелий не мог понять. Усталые печатники на этот вопрос лишь руками разводили, отмахивались: - Нас это не касается... Нам по барабану... Хоть про сатану, хоть про Бога пишите... Вы, Савелий Петрович, проверили, дали "добро печатать... Пусть Агафонов не забудет заплатить нам сверхурочные... Утром Редькин взял в руки свежий номер "Бизнес-Козл" и вместо рекламной заметки увидел на первой полосе фельетон "В гостях у сатаны". У него отпала челюсть, глаза чуть не вылезли из орбит, а короткие волосы встали дыбом. Не находя объяснения этому немыслимому превращению, Редькин с убитым видом приплёлся в приёмную, где уже столпились журналисты, горячо обсуждавшие "гвоздь" номера - фельетон Агафонова. Редькин буркнул что-то нечленораздельное относительно того, что никакого фельетона не было... Он дежурил выпускающим по номеру и сам ставил на первую полосу рекламную заметку о праздничном открытии нового ресторана "Виола". Над ним посмеялись. - Да ладно шифроваться, Савелий Петрович... До последнего момента в тайне держали фельетон... А здорово шеф придумал такой сюжет о вымышленном ресторане, чтобы вывести на чистую воду наших коррупционеров, взяточников и мошенников... Куда же он делся? В туалете? Но кто же сидит там больше часу? Надо пойти, посмотреть... Решились. Вошли в кабинет. Никого. Постучали в дверь туалета. В ответ - ни звука. Открыли - и здесь никого. Заглянули в умывальник, в ванную - пусто. "Литрабы" растерянно посмотрели друг на друга, накинулись на секретаря в приёмной. - Ираида Карловна! Какого рожна мы тут битый час толкаемся? Сказали бы нам сразу: "Ушёл редактор..." И не колготились бы мы здесь, как бедные родственники... Ираида Карловна, взволнованная странным отсутствием шефа не меньше других, обиженно возражала: - А я вам говорю: не выходил Валентин Григорьевич из кабинета... Я с самого утра не отлучалась из приёмной... Да вон и ботинки его у двери стоят... И носки валяются... Не ушёл же он босиком... На улице не май, а февраль... Да... Ботинки и носки были существенным доказательством правоты её слов. Все замолчали, соображая, куда мог подеваться редактор, ведь человек не шариковая ручка, которую каждый норовит прихватить вроде как по забывчивости. В ту минуту, когда все стояли, приставив указательный палец ко лбу, зазвонил телефон. Редькин схватил трубку и услышал разгневанный голос Эльвиры Самуиловны. - Мерзавец! Домой не явился... Всё пьянствуешь, скотина? Ну, погоди... Получишь ты у меня сырнички со сметаной... Будут тебе пироги, будут и калачи... - Валентин Григорьевич отсутствует... С вами говорит корреспондент Редькин... Где Валентин Григорьевич? Сами хотели бы мы знать... Трубка отрывисто загудела, и Савелий, помедлив, положил её на рычаг аппарата. - Надо сообщить в полицию... Мало ли что, - предложила Ираида Карловна. Все многозначительно покивали, соглашаясь с ней. Позвонили в полицию: - У нас пропал редактор Агафонов... - Пропасть, то есть протухнуть, может свежая рыба, если её не положить в холодильник, а человек теряется, - ответил дежурный полицейский. - Это не тот ли Агафонов, который написал балдёжный фельетон "В гостях у сатаны"? Наше управление с утра на карачках ползает... У всех животы уже болят от смеха... - Да, он самый... - У него с головой всё в порядке? По-моему, он не дружит с ней... Это же самоубийство - напечатать такое! Ладно... Когда он, говорите, пропал? Сегодня утром? Вы что, издеваетесь? День только начался... Куда он денется? Где-нибудь похмеляется сейчас... Ведь он любитель пропустить за воротник, как нам известно... - Вся беда в том, что редактор из кабинета не выходил, а только нет его там... - Я ценю юмор, но в данном случае шутки не уместны... Отвлекаете от работы глупым заявлением... - Да нет... Правда... Был человек и куда-то исчез... - Ладно, приедем... Прокурор Недоносов тоже звонил, требовал немедленно доставить к нему редактора Агафонова для объяснения... Полицейские, прибывшие вскоре на оперативной машине, опросили всех работников редакции. Эксперты взяли пробы с унитаза, с ванны и раковины в умывальнике: а вдруг предполагаемые останки трупа Агафонова и в самом деле спущены в канализацию. Следователи перевернули всё вверх дном в шкафу, в серванте и секретере, перерыли бумаги в письменном столе. Нашли в мусорной корзине пустую коньячную бутылку без этикетки, и само собой, изъяли её как вещественное доказательство злоупотребления Агафоновым алкоголя. На стекле бутылки обнаружили отпечатки его пальцев и больше ничьих других. "Ясно, - решили следователи, - пил в одиночку!" Они осмотрели окно. Рамы, оклеенные с осени, ещё не открывали, и версия о том, что босой Агафонов удрал, спустившись по водосточной трубе или просто выпрыгнул из окна со второго этажа, так же быстро отпала, как и возникла в горячих головах сыщиков. Крайне изумлённые, они подняли с пола потёртый портфель из крокодиловой кожи, раздутый от коньячных этикеток, и предъявили его для опознания плачущей Ираиде Карловне. - Да, портфель Валентина Григорьевича, - утирая платочком слёзы, подтвердила секретарь. - А этикетки эти до сегодняшнего утра я никогда не видела... Рвение сыщиков и следователей к поиску редактора подогревали настойчивые звонки прокурора, главы города, начальников силовых структур, местных воротил бизнеса, алчущих расправы над автором фельетона. Первые попытки найти Агафонова не увенчались успехом, а когда прошло несколько дней и редактора так и не отыскали, полиция объявила его в розыск. Поиск потерявшихся людей - процесс долгий, иногда длится годами. О странном происшествии, случившимся в редакции газеты "Бизнес-Козл", могли скоро забыть напрочь, но в Козлодоевске начали твориться непонятные, фантастические, даже просто абсурдные вещи, и потому история с Агафоновым не сходила у многих с языка. О таинственном исчезновении редактора газеты "Бизнес-Козл" в Козлодоевске поползли невероятные слухи. Небылицы и легенды, сочинённые домохозяйками на кухнях, обрастали всё новыми "подробностями". Один житель якобы видел Валентина Григорьевича с приклеенными усами из пакли, в чёрных очках и с белой курчавой бородой на резинке, как у Деда-Мороза. Другой добавил, что встретился ему редактор с рюкзаком за плечами и в болотных сапогах. И пошло, и поехало... Предполагали, что Агафонов смотался за границу, в Швейцарию, где у него, якобы, огромный счёт в банке. Договорились даже до того, что несчастного редактора "Бизнес-Козл" забрали инопланетяне. Следователей, однако, больше устраивала версия о мести оскорблённых чиновников, утопивших Агафонова в каком-нибудь торфяном болоте. Большинство трезво мыслящих граждан склонялись к версии, что Агафонов действительно испугался мести бесславных героев своего разудалого фельетона и просто-напросто сбежал "туда, где Макар телят не пас". Склочники плели сплетни о внебрачных связях редактора с пышногрудой Ираидой Карловной, и где ему сейчас скрываться от угроз козлодоевских воротил власти, как не у неё на даче. Любители нагнетать страсти распространяли разные ужасающие слухи один страшнее другого, как редактора Агафонова убивали "гости" выдуманного им ресторана "Виола", которого в городе нет и никогда не было. Распространённой была история о заброшенном гараже на окраине Козлодоевска, где Агафонова безжалостно били палками по пяткам, вливали ему в рот серную кислоту, тушили на его лице зажжённые сигареты, подвешивали вниз головой за одну ногу, топили в унитазе. Опозоренные личности, упомянутые в фельетоне, выли волками, стучали зубами, готовые порвать Агафонова в клочья, попадись только он им. Они безуспешно оправдывались, что в тот злополучный вечер ни в каком ресторане диких оргий не устраивали, прожигали жизнь другими способами. Козлодоевцы лишь ухмылялись, смеялись в ответ, не сомневаясь, что городское начальство именно так и ведёт себя, как было написано в фельетоне. Не в придуманной "Виоле", так в другом месте... Какая разница? Находились горожане, объяснявшие суматоху, взбудоражившую город, появлением в Козлодоевске странной парочки: лысоватого джентльмена с орденом и с тростью и его смазливой дамочки с вороной на плече. Ярым сторонником последней версии был старший следователь прокуратуры по особо важным делам Денис Иванович Надыбайлов, на себе испытавший происки этих самых проходимцев. Он заявился в кабинет прокурора, разозлённого фельетоном, в резиновых сапогах, в солдатских галифе, в куцой курточке и в спортивной шапочке с пупоном. Прямо от дверей Надыбайлов заявил: - Гипнотизёры-гастролёры из Челябинска действуют... - Один такой старый, с рожками на голове, с козлиной бородкой... Представляется графом Сивопуповым-Крымским... Аферистка с ним молодая... У неё ворона говорящая на плече... Из глаз у них искры сыпятся... Они у меня пять тысяч долларов украли, - выпалил Денис Иванович и самодовольно расхохотался: - Этих челябинских мошенников по моей просьбе сатана камнями с неба забросал. Слышали про Чебаркульский метеорит, который взорвался над городом? - Сатана... По вашей просьбе? Сущий бред, Денис Иванович... От вас дурно пахнет... Что у вас за бомжовский вид? - недовольно поморщился прокурор Недоносов. - Позвольте... А откуда у вас оказались при себе пять тысяч долларов? Денису Ивановичу вдруг почудилось, что за спиной у него стоит граф Сивопупов-Крымский с ехидной усмешкой на тонких, плотно сжатых губах. - Бе-е... А, ну, признайся, за что доллары получил! - смрадно дыхнул ему в ухо Сивопупов-Крымский. - Мне их Тарантулов дал за то, чтобы я его сына-отморозка от тюрьмы отмазал... Того самого, который с дружками-наркоманами избил священника... Из подозреваемого я его свидетелем драки сделал, - неожиданно для самого себя выпалил Надыбайлов, испуганно обернувшись, но сзади никого не увидел. - Ах, вот как... Так ведь, это... Уголовно наказуемое деяние... Взятка... - округлил глаза прокурор... - Бе-е... Скажи ему, что он сам берёт взятки в более крупных размерах, - услышал противный шепелявый шёпот Надыбайлов. - Через адвоката Розенберга... - Бе-е... Ты сам взяточник! Про тебя в газете написали... Бе-е... - приставляя пальцы ко лбу в виде пары торчащих рожек, вдруг заблеял Надыбайлов. - Ты и судья Вшивкина - взяточники! - упрямо, блеющим голосом твердил Денис Иванович. - Хи-хи-хи... Все мы в прокуратуре, в суде - взяточники! Бе-е... Через адвоката Розенберга берёте... Вроде как по закону получается ... Не прикопаешься... Пять тысяч долларов я взял у Тарантулова... Бе-е... Ты без штанов на столе плясал... Я в газете читал... - Что ты себе позволяешь?! - багровея, стукнул кулаком по столу Недоносов. - Я в бараний рог тебя согну! Я тебя... Чувствуя, что с ним творится что-то ненормальное, понимая, что выдаёт себя с головой, Денис Иванович, тем не менее, уже не мог остановиться и к собственному ужасу своему продолжал блеять: - Бе-е... Мы все взяточники... Я взял у Тарантулова пять тысяч долларов... Бе-е... Бе-е... Вы голыми плясали... Бе-е... С большого портрета, висящего в просторном прокурорском кабинете, за ним пристально наблюдало хитроватое лицо президента. Вдруг президент подмигнул ему, и вместо него Денис Иванович увидел в золочёной портретной раме знакомую гнусную лысоватую физиономию с козлиной бородкой и короткими рожками. Прищурившись под круглыми очками нагловатыми глазами, мерзкая рожа беззвучно смеялась, оскалив жёлтые клыкастые зубы. С настенного японского календаря старшему следователю по особо важным делам мило улыбалась очаровательная гейша в розовом, с блёстками, кимоно, с кейсом в руке и с вороной на плече. - Да вот же они! Хватайте мошенников! Их надо немедленно арестовать! Бе-е... Полиция! - вскричал Надыбайлов, тыча одной рукой в сторону портрета и календаря, другой хватаясь за телефон. - Мы все - взяточники! - Успокойтесь, Денис Иванович... Сейчас вызовем... - проговорил прокурор Недоносов, вытирая вспотевшее лицо. - Выпейте воды... Сейчас... Минуточку... Недоносов набрал номер психиатрической лечебницы. - Санитаров! В прокуратуру! Срочно! У нас тронулся умом работник! Да... Налицо явное помешательство... Заметные симптомы очевидной шизофрении... Надыбайлов не стал дожидаться санитаров из "психушки". Вскочил, опрокинув стул, бросился на улицу. - Бе-е... Бе-е... Бе-е, - слышалось ему сзади. В то время, как старший следователь по особо важным делам, сломя голову, бежал по улице, вздымая побуревший снег огромными резиновыми сапожищами и обращая на себя внимание прохожих солдатскими галифе, баба Дуня с пятилетним внуком вышли из универмага. В отделе игрушек баба Дуня купила внуку обещанный пистолет, стреляющий разноцветными шариками. Заполучив долгожданное "оружие", малыш тотчас передёрнул пластмассовый ствол и нечаянно выстрелил. Красная горошина попала в глаз бегущему навстречу мужчине. Тот вскрикнул от боли и, прикрыв ладонью глаз, очумело бросился с тротуара в сторону, на проезжую часть и был сбит несущимся мимо автофургоном. Лужа крови растеклась под головой распластанного на дороге человека, одетого в рваньё. Вокруг трупа собралась толпа любопытных зевак. - Какого-то бомжа машина задавила... - Сам виноват... Черти понесли его на проезжую часть... - прокомментировал кто-то из толпы. - Надо вызвать скорую помощь... Может, он ещё жив... - проговорила баба Дуня, отнимая у малыша пистолет и пряча игрушку в хозяйственную сумку. - Нет... Душа его уже распрощалась с телом..., - возразил хромой лысоватый мужчина в спортивном костюме, в очках, с орденом и с тростью подмышкой. - Бе-е... Говорил я ему, что ребёнок станет причиной его смерти... Не верил... Бе-е... Теперь поверит, - странным скрипуче-старческим голосом не то проговорил, не то проблеял инвалид. Он держал под руку миловидную черноволосую девушку в длинном платье и в манто из черно-бурой лисы. На её правом плече клевала носом ворона. В левой руке девица держала чемоданчик-"дипломат" кейс. - Карр... Не верил... Теперрь... по-веррит... - встрепенулась ворона, сверкнув глазами и опять погружаясь в дрёму. Прохожие оставили без внимания слова этих двоих странного вида людей. И только баба Дуня испуганно заторопилась уйти. Отойдя подальше, пенсионерка выбросила игрушку-пистолет в мусорную урну. Надыбайлов легко поднялся, увидел себя, распростёртого на асфальте, стоящего рядом с ним на задних ногах хромого козла, держащего под руку бормочущую какие-то проклятья старуху-ведьму с вороной на плече. - Бе-е, - проблеял козёл. - Добро пожаловать в преисподнюю, Денис Иванович. - Белые ангелы, как вы надеялись, не явились за вами... Бе-е... Денис Иванович ничего не успел сообразить. Чёрные косматые тени вдруг подхватили его бесчувственную душу и с безумными визгами поволокли в тёмную бездну мрачного царства сатаны. Глава 10 В издательском доме "БукЪвица" У нынешних руководящих чиновников вошло в моду заводить в приёмных хорошеньких делопроизводителей - секретарей, известных в народе "секретуток", часто глупых, но грациозных, как выездные лошадки, гордых своим исключительным правом подавать боссу кофе и оказывать ему другие услуги. По внешнему виду секретаря в приёмной легко определить, кто в доме, то бишь, в фирме, в учреждении, хозяин. Если в приёмной с важным видом восседает старая дама с проплешинами в седых волосах и с глубоким вырезом в платье над морщинистой грудью, можете не сомневаться - здесь "рулит" жена гендиректора. Она сама подобрала мужу именно делопроизводителя, а не "секретутку", дабы не отвлекался супруг от бизнеса разглядыванием стройных ног и прочих прелестей красотки. Если дверь в кабинет главного начальника сторожит молоденькая обольстительница - будьте уверены - всё обстоит с точностью "наоборот". Беспрестанно подкрашивая губы, подчищая пилочкой лакированные ноготки и любуясь своим отражением в миниатюрном зеркальце "косметички", такая, с позволения сказать, "секретарь", является непреложным дополнением к интерьеру в приёмной руководителя. Она с очаровательной улыбкой принимает презенты от посетителей, стреляет глазками по их костюмам, оценивая по внешнему виду каждого вошедшего. Кабинет издателя и главного редактора "Букъвицы" Бронислава Кукина охраняла от назойливых посетителей-авторов холодно-надменная, неприступная, словно ожившая статуя, сошедшая с пьедестала, Эльвира Толчёнкина. Эта супер-модная девица среди писательской братии больше известна по прозвищу Горгона. Розовой кофточкой и длинными ногами её худая фигура походит на грациозную птицу фламинго, а черными волосами, заплетёнными во множество тонких, витиеватых косичек, Эльвира напоминает змееголовую мифическую медузу Горгону, одним взглядом превращающую людей в камень, за что и получила секретарь неблагозвучное дополнение к своему имени. ...Было воскресенье, объявленное в издательстве рабочим днём, и в коридорах "БукЪвицы" толкались посетители-авторы, ожидавшие очереди на приём к издателю. Они с любопытством и даже с некоторым презрением незаметно разглядывали друг друга, оценивая шансы каждого на успех, не сомневаясь, что прочие претенденты на громкую славу явные бездари. В "БукЪвице", как и в других учреждениях, многое зависело от презента секретарю в приёмной. У Савелия Редькина не нашлось денег на презент. Потёртые джинсы, сиреневая сорочка с застиранным воротником, выпущенным из-под коричневого пуловера, затасканный клетчатый пиджак и стоптанные, неказистые кроссовки не произвели впечатление на Эльвиру-Горгону, а потому репортёру криминальной хроники пришлось толкаться в очереди среди тех, кто, как и он, надеялись на блистательный успех сданного в редакцию произведения. Авторы рукописных творений, каждое из которых, по мнению начинающих сочинителей, претендовало на грандиозную известность, задумчиво прохаживались в узком, длинном коридоре издательского дома "БукЪвица". Будущие "гоголи", "чеховы", "достоевские", "куприны", "блоки", "есенины" с благоговением взирали на внушающие трепетное уважение таблички с надписями: "Заведующий отделом прозы А.М. Горин" "Заведующая отделом поэзии Б.С Либерман" "Заведующий отделом сатиры Л.С. Зуйков" "Заведующая отделом драматургии С.М.Минкина" Особое почтение вызывала табличка на двери издателя и главного редактора господина Кукина Бронислава Львовича. Мельком взглянуть на неё можно было лишь когда открывалась дверь приёмной, впуская исполненного радужных надежд автора, и выпуская его с кислой миной на погрустневшем лице. За дверями этих глухих кабинетов, сокрытая тайной неизвестности, начинается тернистая дорога на литературный Парнас - вожделённую вершину, недосягаемую для большинства авторов, сдавших рукописи в редакцию издательства "БукЪвица" и месяцами ожидавших ответа на них. Савелий Редькин, как помнит читатель, ещё год назад сдал в редакцию издательства свой рукописный роман "Восставший из пепла", повествующий о непреклонном еретике Джордано Бруно, сожжённом на костре инквизиции за свои натурфилософские и антиклерикальные убеждения. Он достаточно истёр подмётки о мраморные ступени издательского дома, в котором до пресловутой "горбачёвско-ельцинской перестройки" располагался горком КПСС, а потому таблички с названиями кабинетов не внушали ему особого к ним расположения. Настырный автор, однако, не напрасно бил ноги в издательстве, добиваясь публикации романа. За полгода до событий, потрясших Козлодоевск, в альманахе "Время и жизнь" напечатали отрывок из рукописи, не принесшей, как мы помним, радости автору. Редькина огорчили грубые исправления и сокращения главы, напечатанной под заголовком "В римских подвалах", исказившие саму суть её содержания. "Лучше бы совсем не печатали, чем так вот...", - в расстроенных чувствах думал Редькин, множество раз перечитывая безжалостно изрезанную редакционными ножницами, искусанную со всех сторон, обгрызенную и обглоданную главу из романа, далёкую от оригинала. Критики-злопыхатели голодными цепными псами, которым бросили кость, с рычанием накинулись на отрывок с резкими осуждающими рецензиями. Лишённые Божьего дара создать что-то неотразимое своё, разного рода "знатоки" свиными рылами поддевали исковерканный до неузнаваемости отрывок, обвиняя Редькина в плохом знании материала, в сталкивании лбами католиков и православных, в оправдании Бруно, якобы отрицавшем иконы и беспорочное зачатие младенца Девой Марией от Святого Духа. Критикам, уставшим от безделья, представился, наконец, серьёзный повод почесать языки на страницах газет и журналов, изощряясь в словоблудии. "Мастера разбирать по винтику" то, что создавалось упорным трудом в бессонные ночи, словно сговорившись, делали категоричные заявления: "Не актуально", "Не современно", "Не на должном уровне", "Не жизненно", "Не правдоподобно". Ожесточённые нападки доморощенных критиков на отрывок из произведения доселе никому не известного автора не давали никаких шансов на издание книги или на публикацию романа в альманахе. Больше других изгалялся некий Илларион Картузов, не состоявшийся писатель. Из чёрной зависти к чужому дарованию "литературовед" излил много желчи на отрывок, сожалея, что не может, как он выразился, "разнести роман в пух и прах ввиду невозможности прочесть его полностью". Илларион Картузов, как ни странно, удачно пристроился рецензентом. Рукописи, попавшие к нему, были обречены на мусорную корзину. Однако, роман "Восставший из пепла" обошёл стороной зловредного завистника Иллариона Картузова и ещё год назад лёг на стол главного редактора Кукина. Последний, не утруждая себя внимательным прочтением всего произведения, дал в альманах на пробу главу из романа, небрежно сократив её до отрывка. Слоняясь по коридору издательского дома, Редькин не преминул наведаться в бухгалтерию и осведомиться о гонораре. Там его ждало разочарование. - Вот ещё! Чего выдумали! Гонорар за какой-то маленький отрывок! Сказали бы "спасибо" за то, что вас напечатали, - назидательным тоном ответила бухгалтер. В ожидании вызова в кабинет главного редактора, где решится вопрос быть или не быть книге, Савелий в который раз мысленно пробегал главы романа. Каждое слово, каждую строку от корки до корки он помнил наизусть. Всё остальное сейчас не занимало его, стало потусторонним. Он жил среди своих вымышленных и реально существовавших героев, видел их в воображении, сочувствовал им, осуждал за несправедливость, радовался или горевал вместе с ними. Редькин ненавидел папу Климента Восьмого и всех его обрюзгших кардиналов из конклава, бесчеловечно отправивших на костёр инакомыслящего доминиканского монаха, на столетие опередившего философскими трактатами о вращении планет вокруг Солнца религиозные догмы закоснелых католических церковников. Наверно, поэтому, папа в изображении Редькина получился вычурно-карикатурным. Так весёлый и хмельной художник-модернист, не жалея красок, мазюкает кистью по холсту, и люди на его картине получаются "ни кожи, ни рожи, на уродов похожи..." Медленно шагая из конца в конец коридора, Савелий Редькин готовился к разговору с Кукиным, обдумывал фразы, намереваясь дать ему решительный бой, защищая героев романа. Сумеет отстоять их, они будут жить в его книге. Особенно дорог ему образ Джордано Бруно, созданный по крупицам из множества крохотных, незначительных сведений о мужественном итальянце. Савелий, близко к сердцу принявший трагическую участь доминиканского монаха, очень остро переживал за судьбу романа. Ему казалось, что с гибелью отвергнутой рукописи, с преданием её огню на мусорной свалке, повторно сожгут Джордано Бруно, на этот раз по вине самого автора в его рукописных страницах. - О, бедный мой Джордано... Нельзя допустить, чтобы ты, восставший из пепла на страницах моего романа, вновь взвился к небесам лёгким дымком и хлопьями сажи от сожжённой бумаги, - тихо бубнил себе под нос взволнованный Савелий, схожий в эти минуты с абитуриентом, ожидающим вступительного экзамена в университет. - О, Господи, помоги мне! О, дьявол, черти, ведьмы... Ну, кто-нибудь... Сделайте так, чтобы издали мою книгу... Я согласен отдать за неё жизнь... На что мне она без этой книги, без которой я не могу дышать... Я засыпаю с мыслями о ней... Я встаю по утрам, думая только о ней... И все дни голова моя забита рассуждениями о рукописи, уже год ожидающей своего часа... Так узник ждёт оглашения приговора: жить или умереть. О, силы небесные! Ангелы белые и чёрные! Маги и волшебники! Колдуны и ведьмы! Сатана из преисподней! Не дайте бесславно сгинуть Савелию Редькину! - Бе-е... Бе-е, - послышалось ему. - Бе-е... Савелий вздрогнул, оглянулся. Сзади никого... Проклятое наваждение! Уже в который раз оно преследует его... Кто проблеял? Те двое почтенного вида люди, стоящие у доски объявлений? Пожилой мужчина, лысоватый, с короткими, торчащими над висками волосами, закрученными в виде пары рыжеватых рожек, в очках и с тростью, с восьмиконечным орденом на лацкане модного пиджака из малинового вельвета, в белом жилете и с белой "бабочкой". Рядом с франтоватым джентльменом молодая элегантная дама в длинном тёмно-вишнёвом бархатном платье и с вороной на обнажённом локте... Стоят на приличном от него расстоянии, о чём-то между собой негромко беседуют, не замечая Редькина. Не они же заблеяли козлами... Савелий недоумённо пожал плечами, пытаясь дословно повторить фразу, ранее уже произносимую, но теперь снова пришедшую на ум и перебитую странным блеянием. "Ах, да... Вспомнил, - подумал он. - Красиво звучит: "О, силы небесные! О, ангелы белые и чёрные! Сатана из преисподней! Не дайте мне бесславно сгинуть..." Кто-то покашлял в кулачок рядом с ним. Савелий от неожиданности опять вздрогнул, но быстро взял себя в руки: благообразный вид человека с орденом - звездой располагал к себе. Редькин ещё мгновения раздумывал над тем, как этот старик так быстро очутился возле него, но тот, приглаживая клинообразную бородку, вежливо осведомился: - Недоумеваете, как я оказался вблизи вас? Намного проще, чем плюнуть в потолок, уверяю вас... О Чарльзе Форте, надеюсь, знаете? В тысяча девятьсот тридцать первом году он ввёл термин "телепортация" для объяснения перемещения в пространстве, для описания паранормальных феноменов, странных исчезновений и появлений. Изволите о славе беспокоиться, сударь? Чрезвычайно рад с вами познакомиться: граф Сивопупов-Крымский... Доктор медицинских наук, профессор стоматологии... Старик поклонился на манер светского аристократа, блеснул платиновыми зубами и восьмиконечным орденом. - А это моя дорогая ассистентка Виола со своей любимой Каролиной... Кстати, Виола - отличная помощница в моей зубоврачебной практике в зубном кабинете... Прошу любить и жаловать... Обалдевший от удивления Савелий вдруг увидел рядом с собой прелестное создание, очарованье глаз, воплощение женской красоты. Ворона перебралась с локтя девицы на её плечо. Приподняв оборки платья, Виола сделала изысканный реверанс, мило улыбнулась, сверкнув жгучими глазами: - Здравствуйте, сударь, - подала она руку для поцелуя. - Карр... Здрра-авствуйте, сударь... - каркнула ворона. В эту фантастическую минуту Савелий забыл обо всём, и даже о своём романе. Изболевшая о книге душа вмиг наполнилась иным содержанием, близким к помешательству от созерцания столь невиданной красоты. Он торопливо схватил её обнажённую до плеча руку, неумело приложился к ней и чмокнул, смешно сложив губы трубочкой. "Ради такой я готов пожертвовать собой... Хотел бы стать её верным слугой..." - мелькнуло у него в голове. - Хи-хи-хи... Смелее, Савелий Петрович, ведь вы отчаянный экстремал, - хихикнул граф. - "Меня можно убить, покалечить, но нельзя испугать..." Ваши слова? Савелий, заикаясь, промямлил что-то нечленораздельное, понятное лишь ему, но граф, тем не менее, всё понял, словно те слова были произнесены разборчиво и чётко. - Вы думаете о славе, сударь? Вас удивляет мой старинный орден? Вас смущает моя ассистентка? Кстати, в свите испанской королевы Изабеллы она была первой фрейлиной... Вы хотели бы стать слугой Виолы? Готовы ради неё на любые жертвы? Ещё хотите услышать от меня вопросы? Нет? Очень хорошо... - хитро улыбаясь, спросил граф Сивопупов-Крымский, доктор медицинских наук и профессор стоматологии. Сунув трость подмышку, он свободной правой рукой приобнял Савелия и, прихрамывая, повёл по опустевшему коридору издательства. - Тогда слушайте... Я сам отвечу вам на свои вопросы... Виола последовала за ними. Вдруг Сивопупов-Крымский отпрянул от Савелия, словно прикоснулся к раскалённому железу. - Тьфу! Терпеть не могу этих побрякушек, - презрительно сплюнул он. - И охота вам цеплять их на себя... - Это вы о чём? - опешил Савелий. - Что я цепляю? - Да этот... Крестик на цепочке, который висит у вас на шее под сорочкой... Снимите его и засуньте куда-нибудь подальше... В задний карман брюк, например... А лучше выбросьте совсем... - Что вы такое говорите? Я вас никогда прежде не знал, а вы мне такое предлагаете, - возмутился Савелий... - Я крещёный... А крестике мне освятил сам проиерей отец Захарий. Если вы не верите в Бога, так это ваше личное дело. - Знали вы меня и раньше... Просто запамятовали... Это ничего... Это бывает с творческими людьми... Голова вечно забита фантазиями, сюжетами, памятными эпизодами, именами героев... А вы вспомните привокзальный туалет, который вы посетили 17 февраля прошлого года... Подумайте, кто напомнил вам о газете со статейкой про Бруно... Кто надоумил вас написать о нём роман? Ну, что, вспомнили? - Так это вы были тогда в соседней кабинке? Граф оставил вопрос Савелия без ответа, продолжая прерванную беседу. - Нет никого в целом мире, кто верит в Бога больше, чем я... Но я отвержен Им... И святой крест для меня, как красная тряпка для быка... Снимите его... Прошу вас... Помимо воли, повинуясь странному незнакомцу, сжигаемый чёрными искрящимися глазами Виолы, Савелий непослушными руками полез под сорочку, нащупал цепочку с крестиком и через голову стащил с себя, свернул, запихнул в задний карман. Он чувствовал в эту минуту, что если бы Виола попросила сделать его что-нибудь противоестественное, то и тогда он не смог бы отказать ей. - Вот, так-то лучше, - снова приобняв Савелия, сказал граф. - Все только и делают, что прикидываются верующими в Бога... Крестиками обвешиваются для проформы... Дань моде... А заповеди Господни мало кто выполняет... Всё больше людям по нраву соблазны лукавого сатаны... А как прижмёт, как клюнет петух в задницу, так сразу и Бога вспомнят, и чёрта... Вот вы, Савелий Петрович, считаете себя божьим угодником, а минуту назад призывали в помощники не только Господа, но и дьявола с чёрными ангелами. И не возражайте... Знаете ведь, что говорили так... В какой-то миг Савелию показалось, что из глаз графа брызнули искры. Редькин зажмурился, открыл глаза, но ничего необычного, кроме ордена и завитых рожками волос, в облике старика не увидел. А тот вкрадчиво произнёс: - Вы, Савелий Петрович, лукавите, что ничем вас не испугать... Бога вы боитесь... Правду сказать, так я и сам его боюсь. Да... Но ради книги вы готовы на любые жертвы... Даже согласны на помощь сатаны... Так о чём мы прежде говорили? Ах, да... О Виоле... Она была фавориткой испанской королевы Изабеллы... Славно проводили мы тогда время при дворе её супруга Фердинанда... Но я отвлёкся... Минуту назад вы призывали как небесные, так и тёмные силы не дать вам бесславно сгинуть... Вы даже готовы отдать жизнь в обмен на издание книги, чтобы имя ваше осталось в памяти людей вместе с героями романа... Не так ли? Не вижу для вас причин оставить этот мир и перейти в иной, и слава непременно найдёт вас... Вспомните, хотя бы Германа Мелвилла и его знаменитого теперь "Белого кита Моби Дика"... Никто при жизни писателя не оценил это без преувеличения гениальное произведение, и Мелвилл умер в бедности непонятым и в безвестности. Он так и не узнал, что после смерти стал в один ряд с великими писателями. Его роман - непревзойденный никем шедевр беллетристики! Ещё примеры? Пожалуйста! Александр Радищев, Михаил Булгаков, Михаил Зощенко, Сергей Есенин, Осип Мандельштам и многие другие российские классики, не говоря о зарубежных. Не станем себя утруждать перечислением всех имён знаменитостей, получивших признание после смерти. Не будем называть и тех, кого издали при жизни, но книги их умерли вместе с ними... Выбор за вами, сударь... Или - или... Жизнь с изданной книгой, скоро забытой людьми, или громкая слава посмертного издания, всемирное признание гениального классика... Граф покашлял в кулачок, блеснул глазами. Савелию даже показалось, что из них брызнули и мгновенно погасли искры. Виола, всё также мило улыбаясь, шла рядом с горделивой осанкой, и одаривая Савелия многообещающим взглядом. Ворона Каролина подрёмывала у неё на плече. - На первый ваш вопрос я ответил, - поворачивая Савелия и двигаясь в обратную сторону, сказал граф. - Перейдём ко второму... Мой старинный орден... Знаете ли, сударь... У каждого свои тараканы в голове... Кому-то в России нравится ходить с английским флагом на майке... Поганить своё тело татуировками, втыкать в губы, в ноздри персинги... Кто-то любит вешать на шею золотую цепь с крестом... (Граф поморщился при последних словах). А мне нравится носить этот орден... Вопрос третий... Вас смущает Виола... Это в порядке вещей... Первая встреча, Савелий Петрович... Робость мужчины, растерявшегося при виде очаровательной девушки, вполне объяснима... Со временем пройдёт... И последнее... Станете ли вы слугой Виолы, во многом зависит от вашего решения какой путь избрать: слава при жизни и забвение после смерти или восторженные отзывы критиков, слава и популярность после смерти... - А разве нельзя так: слава при жизни и признание после смерти? Оноре Бальзак, Александр Дюма, Эмиль Золя, Уильям Шекспир, Даниэль Дефо, Виктор Гюго, Иван Тургенев, Лев Толстой, Александр Куприн, Максим Горький, Михаил Шолохов и многие другие... У них ведь так? - Это у них... А для вас только: "или - или"... - Что ж... Может, мне покончить жизнь самоубийством? - с дрожью в голосе спросил Савелий, чувствуя, как по спине разливается неприятный холодок. - Это же большой грех, накладывать на себя руки... И потом, где гарантии, что умру, и книгу напечатают? Может, рукопись выбросят в урну и никто не узнает о ней... - Вы совершенно правы, Савелий Петрович... Самоубийство - грех, а гарантии никто не даёт... Но вы же обращались к силам небесным и даже чертей призывали в пособники... Им и решать за вас после того, как вашу душу возьмёт Бог или ею распорядится сатана... Но если вы чистосердечно готовы расплатиться жизнью за роман о Джордано Бруно, думаю, это будет принято во внимание... "Чертовщина какая-то...", - подумал Савелий, потрясённый словами графа, и рассеянно кивнул, соглашаясь. - Вы правильно поняли мои высказывания... Извините, конечно, сударь... Вам необходимо удалить коренной нижний зуб с правой стороны... Это я как врач говорю... Приходите в "Дента-сервис"... Мы решим вашу зубную проблему наилучшим образом... - У меня нет денег на платное лечение, - краснея, признался Савелий. - Редактор Агафонов исчез... - И не издал приказ о вашем назначении заведующим отделом криминальной хроники... Это вы хотели сказать? - Да... Но... - Откуда я знаю про коренной зуб и про обещание Агафонова повысить вас в должности? Эх, сударь... Поживите с моё и не только все человеческие прихоти станут вам известны, но и самые сокровенные мысли чужие вы будете читать как в открытой книге... - Как же я проживу долго, если вы предлагаете мне короткую жизнь, но с признанием после смерти? - Я говорю о жизни вечной... О бессмертии души... У вас неприятный запах изо рта, равно как запах ладана, который я не переношу... Под повышением в должности вы, конечно, подразумевали увеличение зарплаты... Агафонова не вернуть, но как говорится, что ни случается, всё к лучшему... О деньгах не беспокойтесь... Хватит на лечение в "Дента-сервис" и отдать долг хозяйке комнаты... Ещё и останется... - Где же я их возьму? - оторопело спросил Савелий. - А вы проверьте лотерейный билет, засунутый вами под обложку паспорта и забытый... Вам всучила его продавщица газетного киоска... "Да чёрт с ним, с билетом... Давайте... Может, какие шальные черти помогут выиграть..." - сказали вы тогда... - Я неудачливый... Мне всегда не везёт... Разве, что теперь господь Бог поможет... Или шальные черти забавы ради подкинут выигрышное число в таблице... - Господь Бог помогает лишь тем, кто с искренней верой в Него, с любовью к Нему и с праведной молитвой обращается к Нему... Чаще всего люди поминают чёрта, сатану, охотно поддаются на их лукавые посулы... Савелий вспомнил, что когда прятал билет в паспорт, так и сказал, чертыхаясь: - И на кой чёрт взял его? Да чёрт с ним, с билетом... Может, какие шальные черти помогут выиграть... Граф Сивопупов-Крымский оперся на трость, взял под руку Виолу и, прихрамывая, направился к выходу из коридора. Сделав несколько неторопливых шагов, он обернулся и назидательно произнёс: - Сделайте ваш выбор, сударь... А сейчас ступайте в кабинет главного редактора... Он только что дочитал последнюю страницу вашей рукописи... До встречи в "Дента-сервис", сударь... Честь имею... Граф вежливо поклонился, нагнув голову. Виола осчастливила Савелия ослепительной, многообещающей улыбкой. Искры сверкнули в её проницательных жгучих глазах. Ворона Каролина встрепенулась на её плече, каркнула: - Прро-щайте, сударь! Карр... Карр... Редькин, как зомби, тупо смотрел им вслед, но вот они удалились, а он всё стоял и смотрел, и смотрел... - Господин Редькин! Пройдите к Брониславу Львовичу, - сухим, надтреснутым голосом объявила Эльвира-Горгона, секретарь Кукина. Густо напомаженное лицо модницы исказила язвительная усмешка: автор вошёл в приёмную без подарка. "Иди, иди... Шелкопёр паршивый... Уж я-то знаю... Воротишься от издателя не солоно хлебавши... Недотёпа... Преподнёс бы мне подарочек, глядишь, по-другому бы всё обернулось... Мне уговорить Бронечку не составит труда..." Так думала Эльвира-Горгона Толчёнкина в то время, как Савелий, вскинувшись испуганным зайцем, одёрнул потёртый пиджак и, вздохнув, взялся за отливающую позолотой дверную ручку... Глава 11 Издатель Кукин Итак, начинающий писатель Савелий Редькин взялся за отливающую позолотой ручку на двери кабинета Бронислава Кукина - издателя и главного редактора "БукЪвицы". Эту неприступную издательскую цитадель, осадную крепость, непробиваемую никакими литературными талантами, штурмом не взять. Как и во все времена, ржавый замок на её воротах может с лёгким скрипом открыть надёжный "ключ" - деньги. За "энную" сумму издательство готово напечатать собрание школьных сочинений, в которых "Александр Невский победил французов на Мамаевом кургане, а Пьер Безухов женился на Татьяне Лариной и поднял белогвардейцев на борьбу с Деникиным". Савелий Редькин, как мы знаем, не имел возможности издаться на свои средства, поэтому целый год терпеливо обивал пороги "БукЪвицы", надеясь исключительно на художественные достоинства книги и бесплатное её издание. Вызов к редактору Кукину не только обрадовал, но и придал уверенности, что роман "Восставший из пепла" увидит свет. С гулко бьющимся сердцем Савелий постучал для приличия в дверь и вошёл в кабинет... Напомним, что случилось это долгожданное событие на другой день после загадочного исчезновения Агафонова, отмеченный во всех календарях мира разными памятными датами. На одних упоминаются дни рождения королей, великих учёных, художников, писателей, композиторов, полководцев и прочих выдающихся деятелей. На других отмечены государственные или профессиональные праздники. Для Савелия Редькина, как, впрочем, и для всего прогрессивного человечества, этот день был данью памяти бессмертному Джордано Бруно - итальянскому мученику за свободу мышления, предшественнику, если не основателю современной науки и философии, не отступившему от своих убеждений и сожжённому на площади Цветов в Риме 17 февраля 1600 года. И то обстоятельство, что именно на этот воскресный день редактор Кукин назначил встречу с автором романа "Восставший из пепла", было очень символичным и обнадёживающим фактом. Так, во всяком случае, думал Редькин в отличие от издателя Кукина, занятого мыслями о дискомфорте в животе, вместившем за обедом копчёную курицу и ещё много чего. Настенный календарь, висящий за спиной издателя под никелированными морскими часами, напоминал верующим о чествовании Преподобного иеромонаха, чудотворца Кирилла Новоезерского, основателя в 1517 году одноимённого монастыря на Белом озере. Убеждённый атеист-циник Бронислав Львович Кукин держал у себя в кабинете такой календарь для проформы, для показухи, следуя моде постсоветского времени, когда в России верующими вдруг прикинулись президенты-хапуги, их продажные министры и воры-губернаторы, наглые жулики-олигархи, бывшие бандиты, так называемые "предприниматели-бизнесмены", отмывшие награбленные деньги в заграничных банках и подставных фирмах-"однодневках". Глядя на "элиту" общества, в религию ударились чиновники всех мастей и рангеов. Подражая "слуге" народа - президенту и его богатым приспешникам - членам правительства, депутатам Госдумы, Бронислав Львович Кукин носил однотонные галстуки, синий или красный, меняя цвета их в зависимости от того, кто выступал по телевизору: президент или премьер-министр, портреты которых, разумеется, тоже украшали стену за массивным креслом редактора. "Народные" избранники не гнушаются церковью, играя на публику, готовы разбить лоб, вымаливая у Бога прощение за грехи. Не от души молятся, без веры в Него, но чинно, с благопристойным видом стоят в храме, словно и не грабят вовсе никого, не убивают, не обманывают... Старательно выказывая "гоп-компании" свою преданность во всём, Бронислав Львович рядился под православного христианина. В душе наплевательски относясь к чувствам верующих и посмеиваясь над ними, он считал себя высокообразованным и культурным человеком, далёким от религиозных предрассудков. В кругу друзей и приятелей Кукин рассляблялся, развязывал язык, давал волю рвавшемуся из него, как из нечистотной трубы, грязному словоблудию. Вот и на прошлой вечеринке у прокурора-именинника Недоносова, подвыпившего Кукина, по обыкновению, прорвало на атеистическую болтовню. - Ангелы... Загробная жизнь... Байки для дураков... Чтобы народ околпачивать... Вон, поглядите, как попы жируют... Какие хоромы себе отгрохали! На каких иномарках рассекают... Что-то не горят желанием на том свете жить припеваючи... На этом норовят урвать пирог послаще... Знаменитые художники, писатели и поэты изображали попов в своих произведениях жадными и скупыми, сытыми и зажратыми... Вспомните картину Василия Перова "Сельский крестный ход", изобразившего на ней попов-пьяниц... Сказку Пушкина "О попе и работнике его Балде"... Тычут попы под нос распятие, уповают на Библию, а сами обирают людей платными молебнами, вымогают жертвоприношения, торгуют в церковных лавках золотыми и серебряными крестиками, кольцами, перстнями... Так, за карточным столом Недоносова, находясь в изрядном подпитии, посмеиваясь, разглагольствовал Кукин. - Я бы и сам надел рясу и стал попом, чтобы дурить народ, собирать с него халявные деньги... Вон, при Сталине... Закрыли церкви, попов разогнали, на Соловки сослали этих брехунов, и что?! Экономика в стране развивалась бурными темпами... Криминалу советская власть башку свернула... А сейчас что творится? Церкви растут как грибы в дождливую погоду, а страна кишит преступниками... Где же роль святых отцов? Хапуги они... В накопительство ударились... А ну-ка! Посади их на пенсию бабушки, бывшей медсестры или учительницы, старика, бывшего рабочего! Небось, сразу скинут с себя рясы, тоже в бизнес кинутся... Не привыкли жить в бедности... Взять хотя бы нашего протоиерея отца Захария. Двухуровневая квартира... Мерседес последней марки... Морда от жира лоснится... Кукин опрокинул в рот рюмку коньяка, взял карту и развязно продолжил: - Бог, сатана, бесы, архангелы, Рай, преисподняя - фигня настоящая! Не верю я в эти бредни, выдуманные евреями, чтобы всем миром править... Все святые в Библии - евреи... Отчего так, спрашиваю? Почему не чукчи, не мордва, не русские, не поляки, не эфиопы, наконец? Мусульмане выдумали себе Аллаха... Индусы - Будду... А смысл один и тот же: толпу дурить... Пусть я в коньяке захлебнусь, если не прав! Да... Но где взять столько коньяку, чтобы утонуть в нём? Всё, господин Недоносов! Моя козырная дама пик бьёт вашего бубнового туза! И Кукин пьяно расхохотался... - Ну, ни пуха, ни пера! К чёрту! - с придыхом произнёс Савелий своё привычное пожелание, открывая дверь в кабинет Кукина. В этот воскресный день, когда он с трепетом в душе входил в заветный кабинет, Кукин курил сигару, пил кофе и неторопливо листал толстую рукопись. - А... Савелий Петрович! Весьма рад... Присаживайтесь, - вежливо предложил издатель, он же главный редактор. У Редькина приятно заныло в груди. "Улыбается Кукин... Приветлив... Хорошая примета... Рукопись, видимо, понравилась... Издадут книгой... А, может, напечатают весь роман в альманахе...", - с волнением думал Редькин, рассеянно разглядывая обстановку кабинета. Дорогая итальянская мебель на паркетном полу. Большой парусник с белопенными парусами на золочёной подставке, часы хронометр, огромный блестящий глобус, чучело пингвина, штурвал, военно-морской флаг и фотография эскадренного миноносца в золотистой раме говорили о былой флотской службе Кукина. Со страницы православного календаря на издателя с молчаливым укором в грустных глазах взирал святой лик иконы Преподобного Кирилла Новоезерского. Ниже её краснела строка: "Вас же предаю Богу и Слову благодати Его, дающему наследие и освещение всем". Бронислав Львович вальяжно крутнулся в кресле, отложил сигару на серебряную пепельницу и выдохнул струйку голубоватого дымка. - Прочёл ваш... э... С позволения сказать, роман... (Кукин нарочито округлил "о" в слове "роман"). Захватывающий сюжет... Яркие краски описания итальянской природы... Эмоциональные сцены допросов еретиков... Казнь Бруно... Выразительные образы героев... э-э... романа... Хорошо раскрыты характеры... Интересные диалоги... Произведение впечатляет... Легко читается... "Наконец-то... Свершилось... Книгу напечатают..." - подумал Савелий, чувствуя необыкновенный прилив радости. - Вы... так считаете? - встрепенулся Савелий. - Право, не нахожу слов, чтобы выразить восхищение... Умно... (Издатель сделал ударение на "о") Однако... Тембр голоса издателя-главного редактора изменился. В нём послышались нотки сомнения. Редькин перестал разглядывать парусник, сжал подлокотники кресла. - К сожалению, ни в этом, ни в следующем году принять рукопись к изданию мы не можем... Из миниатюрной чашечки издатель сделал маленький глоток кофе. Взял сигару, с удовольствием затянулся, выпустил сизые колечки. - Наш редакционный портфель переполнен рукописями писателей, уже известных читательской публике. К тому же, невозможно предугадать, как разойдётся книга... Будет ли на неё спрос... Убухаем на издание немалые деньги, а книга останется на прилавках... Рискованно, знаете ли, Савелий Петрович... - Может, для начала, небольшим тиражом издать? - упавшим голосом спросил Редькин, чувствуя, как прежней тоской вновь заныло в груди. Вялость апатии и безразличия ко всему разлилась по обмякшему телу. Помутневшими глазами Савелий подсознательно уставился на икону чудотворца Кирилла Новоезерского. Святой чудотворец, казалось, вопрошал мудрым взглядом: "Пошто, окаянный, нечистую силу в помощники призывал, скверну в заблудшую душу пустил, крестик снял с себя?" "И впрямь, зачем поддался на уговоры странного старика? Покаяться бы... Чудотворец Кирилл... Вот кого надо молить о содействии в издании книги", - подумал Савелий Петрович, нащупывая крестик в заднем кармане брюк. Откуда-то, как из тумана, доносились слова издателя и главного редактора Кукина: - Основные затраты заключаются в подготовке книги к изданию... Когда она откорректирована и запущена в печать, нам нет разницы в количестве тиража... Раскатать лишний рулон бумаги - это уже не существенно... - Вы сказали, что роман вам понравился... Почему же читателям не понравится? - слабо защищался Редькин. - А вы вспомните реакцию критиков на главу из романа, для пробы напечатанную в альманахе "Время и жизнь"... - Там был всего лишь небольшой отрывок... - Да... А шуму сколько наделал... Критик Илларион Картузов в статье "Насмешник над католицизмом" написал: "Автор Редькин грубо извратил факты суда над Бруно, выставил папу Климента Восьмого жестоким убийцей, интриганом и взяточником..." - А разве не таким он был в действительности? - вырвалось у Редькина. - Вспомните драму "Ченчи" Перси Биши Шелли... В ней он предстаёт со сцены театра в роли жестокого и продажного коррупционера... - Мы не были современниками описываемых вами событий... Четыреста тринадцать лет прошло со дня казни Бруно... Нельзя сейчас заявлять о решении папы столь категорично... - Но методы инквизиции, индульгенции на отпущение грехов давно признаны противоправными и обманными... - не сдавался Редькин, которому, как понял он, уже не на что было рассчитывать. - Так-то оно так... Но... В двухтысячном году, даже после четырёхсот лет со дня трагической смерти Джордано Бруно, папа Иоанн Павел Второй, глава Римско-католической церкви, отказался рассмотреть вопрос о его реабилитации, считая действия инквизиторов оправданными... А кардинал Анджело Содано назвал казнь Бруно "печальным эпизодом", но, тем не менее, указал на верность действий инквизиторов, которые, по его словам, "сделали всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь"... У вас же они представлены беспощадными палачами... Кстати, Илларион Картузов указывает на необъективность излагаемых вами событий, искажение действительности средневековья, слабое знание исследуемого материала... Бруно не пытали в подземелье, не подвешивали на крючья... - Его семь лет держали в сырой тюремной камере, морили голодом... Летом свинцовый потолок накалялся, и в камере становилось невыносимо жарко и душно, а воды давали мало... Зимой в ней было холодно... Разве не пытка? К тому же, это исторический роман! Автор имеет право на художественный вымысел, - запальчиво ответил Савелий. - То-то и оно, что исторический... Допустим, художественный вымысел... Но в данном случае речь идёт о реальных героях... Джордано Бруно... Папа Климент Восьмой... Мы не можем ручаться за достоверность изложенных вами фактов... Вам предстоит ещё поработать над романом... Уточнить протоколы допросов... Бруно получился у вас боговерующим, несмотря на свои философские утверждения о бесконечности вселенной... Как отметил в рецензии на вашу рукопись критик Илларион Картузов, в своих антиклерикальных произведениях Бруно высмеивал Библию... - Это не совсем так... Лжёт Картузов! В комедии "Светильник" Бруно бичует суеверие, веру в алхимию и колдовство, тупость и невежество, - запротестовал Савелий. - Не спорьте... А сатира "Ноев ковчег"? Разве Бруно не потешается над библейским сюжетом? - Ни в коей мере! Эта сатира до нас не дошла... Но из ссылок самого Бруно на эту сатиру в других своих сочинениях известно, что речь в ней идёт о споре разных животных о праве личного превосходства быть принятым на борт судна... - с горячностью убеждённого в правоте человека защищал Савелий честь героя своего романа. - А, да что там, - отмахнулся Кукин... - Неубедительный у вас еретик получился... Кстати, ему в вину ставили также аморальное поведение... Читателю нравятся пикантные места в книге... А у вас ничего этого нет... Благопристойный Бруно! И потом... Откуда там взялись черти, ведьма, сатана?! Это, Савелий Петрович, извините, перебор... Мистика невозможна в документалистике... Смешали вы в романе Божий дар с яичницей, вот, что я вам скажу... Прищуренные глаза чудотворца Кирилла укоризненно и строго смотрели с иконы на Редькина. Савелий Петрович съёжился под осуждающим взглядом святого старца. Он боялся признаться самому себе, что с лёгкостью освободился от крестика под воздействием приторно-елейного голоса доктора медицины и чарующих глаз его красавицы-ассистентки. На ум тотчас пришло сравнение: "Андрий в повести Гоголя "Тарас Бульба" предал своих запорожских казаков из-за прекрасной полячки". Туманная пелена застлала повлажневшие глаза Савелия Редькина. Мечты, надежды - всё рухнуло в одну минуту вместе со словами издателя - главного редактора: - Возьмите вашу рукопись, Савелий Петрович... Как я уже сказал: она требует доработки... Советую впредь приносить материал в электронном виде... Я предпочитаю читать на экране монитора... И потом: у вас такой богатый жизненный опыт... Вы столько всего повидали... На кой чёрт вам сдался этот Бруно? Вы, что, не могли найти более подходящей темы? Ну, а уж если решили стать писателем, начните с небольшого рассказика... Ну, к примеру, на ту же религиозную тему... Сочините что-нибудь этакое весёленькое о похождениях апостолов... Ведь мужики же они были, не импотенты... Любви, женской ласки им тоже хотелось... Поройтесь в интернете... В "Житиях" святых... Наковыряете оттуда неправдоподобных историй... У Льва Толстого есть рассказ "Отец Сергий" про то, как один монах силушку свою богатырскую одолеть не мог... Всё маялся бедный из-за полового воздержания... - За кощунство отлучили Толстого от церкви, - запальчиво возразил Савелий, небрежно запихивая рукопись в пакет. - Но я - не Толстой... Такого рассказа не напишу... Люди за веру на костёр шли, под меч голову на плаху ложили... На крестах их распинали... - Ну, и дураки... Фанатики... Всё выдумки про Бога, про Иисуса Христа и Мать Его Марию... От Святого Духа понесла! Ха-ха! Ну, не бред ли?! Может, гульнула, прежде чем сочетаться с Иосифом... Ха-ха! Муженёк-то её, этот самый Иосиф, лох порядочный был... Беременную её взял и поверил в такую чушь! Знаете, как это называется, когда девка нагуляла пузо до замужества? Да? Вот и я про то же... А Христос? Он что, импотентом был? До тридцати трёх лет ни одной женщины не знал! Неужели ему в юности не нравилась ни одна девчонка? Ерунда какая... Биология берёт своё! Каждому парню хочется совратить какую-нибудь простушку... А уж в те древнеримские времена, когда все были помешаны на сексе... Чтоб мне коньяком захлебнуться, если я не прав... Ладно... Вижу по вашей кислой физиономии, что не согласны вы написать юмористический рассказ о похождениях Луки, Марка или ещё какого-нибудь забулдыги-апостола... Тогда валяйте в детективном или сексуальном жанре... Стрельба... Убийства... Любовные страсти... Обыватель любит такие штучки... Нарасхват идут... А нам надо прибыль от продажи книг иметь... Мы не хотим рисковать... Вот если бы вы заплатили нам за издание романа триста тысяч рублей... Ну, тогда другое дело... Мы не только про Бога - мы и про чёрта напечатаем! Утонуть мне в коньяке, если это не так! - Помилуйте! Где же я возьму такую большую сумму? На свою нищенскую зарплату в редакции "Бизнес-Козл" я даже не могу купить себе порядочные туфли! - с отчаянием в голосе воскликнул Савелий. - Это ваши проблемы... Мы-то здесь при чём? Всего вам доброго, уважаемый Савелий Петрович... Напишите про Бруно, как он соблазнял европейских красавиц. Ведь он был известным ловеласом! Желаю творческих успехов! Кукин встал, давая понять, что разговор окончен и проводил Савелия до двери. - Эльвира! Ласточка! Рыбка моя золотая! Солнышко моё... Принеси ещё кофе! Со сливками, пожалуйста... И не забудь: сегодня мы идём в ночной бар... Дверь кукинского кабинета неслышно закрылась за Савелием Редькиным. В приёмной он чуть не столкнулся с Эльвирой-Горгоной, спешащей в кабинет издателя с серебряным подносом в руках. Сверкал никелем заварник, источая аромат настоящего бразильского кофе, и матово блестел сливочник из тончайшего японского фарфора. Секретарь презрительно скривила губы. По ехидному выражению её лица не трудно было догадаться, что она заранее знала о результате рандеву Редькина и Кукина. В гардеробе, напяливая на себя пуховик, Савелий вспомнил натянутую улыбку двуличного издателя-"главного", чертыхнулся, не попадая в рукава, и услышал знакомое хрипловато-насмешливое блеянье: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... Глава 12 Счастливый билет В расстроенных чувствах, совершенно разбитым и подавленным, притащился Савелий домой. За небольшую плату он снимал комнатку в старой панельной "хрущёвке". Здесь его ждал неприятный разговор с вдовой пенсионеркой Софьей Ароновной Меркиной, привередливой и скаредной женщиной, хозяйкой квартиры-"двушки". - Если с неба и падают золотые яблочки, то не в руки бедной вдовы... Савелий Петрович! Мой скромный бюджет вынуждает меня предъявить вам вполне обоснованные претензии, - официозно подступила к нему дородная Софья Ароновна. Жёлтый вязаный халат ещё больше полнил её. Поправляя закрученные в бигуди волосы, она, по обыкновению своему, начала пространную речь. - Осмелюсь заметить, Савелий Петрович, вы задолжали квартплату за целых три месяца, - выпятив толстые, ярко накрашенные губы, сказала вдова. - У вас временные финансовые затруднения, но позвольте... Они уже стали постоянными... Обещанный вам издательством гонорар всего лишь красивые фантазии... Я могу войти в ваше положение, но и вы войдите в моё... Не разводите руками... И не спорьте с бедной вдовой... Между прочим, я заслуженный учитель школы... Да... Обо мне в городской газете статья была... И фото... Снимайте ваши башмаки... Куда вы их ставите?! О, святой Моисей! Они такие грязные! Что ещё мне сказать, кроме того, что я хочу предложить вам подыскать другое жильё? Да-да, Савелий Петрович! Прошу освободить жилплощадь... Я сдам её состоятельным жильцам... - Дорогая Софья Ароновна! Состоятельные жильцы не селятся в таких каморках, - потерянным голосом возразил Савелий, убирая в нишу забрызганные талой водой кроссовки. - Что за день такой? Всё рушится на глазах... - проговорил он, швырнув в угол пакет с рукописью несостоявшейся книги и проходя в свои "аппартаменты", где на девяти квадратных метрах теснились кровать, письменный стол, компьютерное кресло и книжный шкаф. Комнатушка была смежной, дверь в неё проектировщики не сочли нужной, и это неудобство крайне затрудняло так необходимое журналисту творческое уединение. Пользуясь отсутствием двери, Софья Ароновна бесцеремонно входила к жильцу в самый неподходящий момент и под любым предлогом. Вот и сейчас на правах хозяйки она протиснулась между кроватью и столом якобы только для того, чтобы потыкать пальцем в горшок с геранью, проверяя сухость земли. - Я поливаю цветок каждое утро, - опережая дотошную хозяйку, сказал Савелий, но та уже придирчиво провела ладонью по шкафу, надеясь найти пыль. - Влажную уборку тоже каждый день делаю, - торопливо заметил Савелий, с нетерпением ожидая, когда Софья Ароновна соизволит покинуть его комнату. Окинув придирчивым взглядом аккуратно составленные на полках книги, раздосадованная Софья Ароновна ногой двиганула компьютерное кресло, пролезла к выходу. Заняв собой почти весь входной проём, подперев пухлые руки в бока, вопрошающе уставилась на Савелия. - Что бы сейчас сказал мой Изя, не сведи его на тот свет проклятая страсть к футболу? На стадионе умер бедняга... Не вынес гола в ворота "Спартака"... А уж такой был портной! Мастер от Бога! Изя сказал бы мне: "Дай, Сонечка, этому должнику пожить у нас ещё недельку... Быть может, он вернёт нам долг... А не рассчитается - пусть катится, как говорят в Одессе, ко всем чертям собачьим... Выставь, Сонечка, пожитки этого джентльмена на лестничную площадку!" Вот как сказал бы Изя! Ах, какие костюмы он шил на заказ! Она поворотилась, и под её грузным телом скрипнули половицы. - Чёрт бы тебя побрал, старая карга! - сквозь зубы тихо процедил Савелий, и тотчас послышалось знакомое хрипловато-гнусавое блеянье: - Бе-е... Бе-е... Софья Ароновна остановилась, медленно обернулась, покачала головой, обмотанной платком, повязанным на бигуди, укоризненно произнесла: - Интеллигентный человек, а позволяете себе передразнивать женщину... В вашем положении не бекать, а плакать надо... Эх, молодёжь... - Я не бекал... Это вам показалось... - Когда кажется - крестятся... А мне послышалось... Сердито бормоча себе под нос, хозяйка квартиры ушла на кухню, где принялась громыхать посудой. Иногда между шипением воды из крана и звоном кастрюль доносилось нечто, вроде: "Бекать он вздумал... Я-те побекаю... Вот выставлю к едрени-фени... Бекальщик выискался..." Савелий, оставшись один, сидел на кровати с невесёлыми мыслями, обхватив голову руками. Что-то непонятное творится в последнее время. Фельетон, появившийся в "Бизнес-козл" совершенно невероятным образом... Пропавший неизвестно куда редактор... Насмешливо-ехидное беканье... Странный тип с козлиной бородкой и со старинным орденом... Его красивая ассистентка с вороной на плече и загадочной, завораживающей улыбкой... Савелию захотелось есть. Он достал из холодильника свёрток с остатками утренней трапезы: вчерашнюю сдобную булку, кусочек сыра и два ломтика колбасы. Пока закипал электрический чайник, Савелий машинально перелистывал возвращённую ему рукопись романа "Восставший из пепла". Что делать с ней? Выбросить в мусорное ведро? Или снова корпеть над ней бессонными ночами, исправляя, дополняя? Савелий тяжко вздохнул, перелистнув страницу с описанием сцены допроса гениального философа, астронома, поэта Бруно. Дорого бы дал он за то, чтобы узнать правду о нём и реалистично воспроизвести трагическое событие тех далёких лет. - Чтоб черти схавали этого Кукина вместе с его "БукЪвицей" и не подавились бы... Язви его в душу... Ну, погоди, жалкий издатель глупых и пошлых книжонок... Я перерою горы литературы и докопаюсь до истины о великом мыслителе... Ты ещё узнаешь, кто такой Редькин! Джордано Бруно будет жить в моей книге назло его мучителям и душителям! - мстительно проговорил Савелий, и опрометчиво забыв о больном зубе, куснул булку. Острая боль пронзила челюсть, током отдалась во всём теле. Савелий вскрикнул, отбросил булку, схватился рукой за щеку. - Проклятый зуб! Чтоб тебя черти вырвали! - простонал он, с тоской глядя на колбасу и сыр. Но не умирать же от голода! Поликлиники не избежать! "Приходите к нам в "Дента-сервис", - вспомнилось ему... - Проверьте лотерейный билет..." Савелий подскочил, словно ужаленный. - Паспорт! Где он?! Да вот же! Паспорт хранился вместе с журналистским дипломом и прочими документами в потайном месте - в дерматиновом портмоне, засунутом за шкаф. Савелий достал его, дрожащими от волнения пальцами извлёк из-под обложки лотерейный билет. - А ну, как и в самом деле, окажется счастливым?! Чем чёрт не шутит! Везёт дуракам, а я, судя по всему, из их числа. Он убедил себя, что так оно и есть. Уверенности придавали слова странного старика, представившегося доктором медицины, профессором стоматологии. "А вы проверьте лотерейный билет", - сказал тот при случайном знакомстве в издательстве. Откуда ему всё известно? Знает про лотерейный билет в паспорте... Про сданную в "БукЪвицу" рукопись... Про обещание Агафонова повысить в должности... Про долг хозяйке квартиры, наконец... На эти до неверятности трудные вопросы отчаянный сорви-голова и видавший виды журналист Редькин найти ответы не мог. Он вообще в данную минуту был не в состоянии думать о чём либо, кроме как о непременном выигрыше. Его распирало любопытство: а что там выпало на его долю? Холодильник "Indesit", стиральная машина "Samsung", пылесос "Bosh", ноутбук "Acer", телевизор "Sharp", микроволновая печь фирмы "LG", швейцарские часы "Оrion" или японская кинокамера "Kodak"? А, хорошо бы компьютер... К сожалению, необходимо взять выигрыш деньгами. Да, но как проверить лотерейный билет? Нет под рукой газеты с таблицей... И где такую сейчас найдёшь? В интернете? Возможно... К сожалению его отключили от сети за неуплату... Впрочем, вероятно, имеется в сбербанке... А где же ещё ей быть? Савелий взглянул на часы: без четверти пять... Он ещё сегодня успеет проверить билет. Савелий всунул ноги в мокрые кроссовки, разбухшие от растаявшего на них снега. Шнурки раскисли и никак не завязывались. Второпях он чуть не оборвал их. Его неожиданную горячую торопливость с иронией комментировала Софья Ароновна: - Что вы носитесь, как оглашенный? Как сказал бы сейчас мой Изя: "Всю жизнь спешит, а всё в отстающих..." Савелий набросил на себя куртку-"аляску", и на ходу застёгивая "молнию", распахнул железную дверь, но прежде, чем она громыхнула за ним, в прихожей раздалось хрипловатое козлиное блеянье, и рассерженно крикнула вспылившая хозяйка: - Нет! Вы только подумайте! Этот бессовестный должник опять бекает... Как сказал бы сейчас мой Изя... Последних слов Софьи Ароновны о том, что сказал бы сейчас её покойный муж, Савелий уже не слышал. Он стремглав нёсся по тротуару вдоль широкого проспекта Народовольцев, обгоняя застрявшие в пробках автобусы, личные автомобили и прочие транспортные средства. В кулаке он крепко сжимал лотерейный билет. У ступеней крыльца, ведущих к заветной цели, Савелий резко остановился, будто в невидимый столб долбанулся... Или кто пыльным мешком его шандарахнул из-за угла. - Воскресенье! Сбербанк закрыт... Как я раньше не подумал об этом... Фу, ты, чёрт! - Бе-е... Бе-е... - послышалось сзади. Савелий быстро оглянулся, но за ним никого не было. Одинокий старик-очкарик в затасканном спортивном костюме "Adidas", хрипло покашливая, проковылял мимо, опираясь на трость. Что-то блеснуло у него на груди. - Чёртово беканье... Уже порядком достало меня, - раздражённо проговорил Савелий. - Надо идти к лору... Пусть мне уши прочистят... Или обратиться к психотерапевту... Да... Но Софья Ароновна тоже слышала... Что за чертовщина? Не пойму, - пожал плечами Савелий, с огорчением спускаясь с мраморных ступеней. Вывеска "Закрыто" на стеклянных дверях банка повергла его в глубокое уныние. Он приплёлся домой, плюхнулся на кровать и, не зная, чем отвлечь себя от назойливых мыслей о получении неизвестного выигрыша, принялся за чтение своей рукописи. Эта бессонная ночь в ожидании утра показалась нескончаемо долгой. Он никак не мог избавиться от приятных мечтаний о счастливом билете. Иным Савелий его и не представлял. Перед самым рассветом усталость взяла своё, и он незаметно для себя заснул, а когда открыл глаза и взглянул на будильник, ужаснулся: скоро десять часов утра, а он всё ещё валяется в постели. С поспешностью бойца, поднятого по тревоге, он вскочил, наскоро умылся, оделся и выбежал на улицу. Запыхавшись, поднялся на крыльцо сбербанка. Стеклянные двери то и дело открывались и закрывались клиентами, и Савелий облегчённо вздохнул: "Открыто". Дожидаясь очереди, он ёрзал на диване, в волнении расхаживал по холлу, садился, вставал. Его беспокойное поведение вызвало подозрительные взгляды пожилого охранника, глубокомысленно оглаживающего тощую бородёнку. Не спуская настороженно-подозрительных глаз с Редькина, охранник подошёл, хрипло кашляя, осведомился: - Чего бе-е-гаете как бе-елка по залу? У вас всё в порядке, молодой человек? - Да... Вот сейчас моя очередь... Мне только выигрыш получить... По денежно-вещевой лотерее... Из-под форменной кепки охранника над узким лбом рожками выбивались две завитушки рыжих волос. Под седыми бровями искорками сверкали красноватые глаза. Его козлоподобное лицо напомнило Редькину кого-то из встреченных где-то людей. Он хотел всмотреться в него, но охранник отвернулся, буркнув завистливо: - Везёт же простакам... Савелий сам себе удивился, что ответил охраннику с такой уверенностью, будто и впрямь знал о выигрыше. Он подал билет и паспорт в окошечко и с дрожью в голосе произнёс: - Мне выигрыш получить... Наличными... - Минуточку... Сейчас проверим... Кассир-оператор уткнулась в экран компьютера, пощёлкала кнопками. - Да... Всё правильно... У вас счастливый билет... Номер и серия совпали с выигрышем автомобиля "Лада-Приора"... Желаете получить деньгами? В какой валюте? Все сразу или часть суммы? На Савелия без смеха в тот момент нельзя было смотреть. Рот раскрылся, глаза округлились, волосы взмокли. Стоит, трясётся как в лихорадке. Ему бы радоваться, прыгать от счастья, смеяться... Так нет... Чуть живой то ли от волнения, то ли от страха... "О деньгах не беспокойтесь... Хватит на лечение в "Дента-сервис" и с долгами расплатиться... Ещё и останется..." - не выходили из головы слова странного старика. "Что-то здесь не так... - подумалось Савелию. - Уж не сошёл ли я с ума? Или всё это снится мне?" Голос кассира вернул к действительности. - Так вы какую сумму желаете получить? - Бе-е... - раздалось возле уха. - Бе-е... "Ну, вот... Опять..." - вздрогнув, подумал Савелий и боязливо посмотрел кругом. Никого рядом. Клиенты почтительно стоят поодаль, ожидая своей очереди. Охранник, заложив руки за спину и широко расставив ноги, равнодушно смотрит на улицу через витрину. - Можно... я возьму... пять, нет - десять тысяч рублей? - неуверенно спросил Савелий. Кассир с любопытством бросила на него понимающий взгляд. Не впервой ей видеть ополоумевших от богатства клиентов сбербанка. Ясное дело: большие деньги как с потолка свалились на этого простоватого мужчину. Интересно: женат или холост? - Мы обязаны выдать любую требуемую сумму в пределах её наличности на вашем счёте, - сказала кассир. Савелий разом вспомнил о долге за квартиру... О лечении в зубной поликлинике... О порванных кроссовках... - Десятьд тысяч... Пятнадцать... Нет, двадцать, - поправился он... Остальные... сделайте вкладом... В рублях... Кассир отсчитала пачку новеньких хрустящих купюр. - Вот здесь распишитесь, пожалуйста, в получении. Она вручила деньги вместе с паспортом и сберегательной книжкой. У Савелия дух захватило: у него приличный счёт в банке! Он теперь кум королю и сват министру! - Спасибо, - пролепетал Савелий, запихивая деньги в портмоне, к его удивлению оказавшееся в кармане пиджака. Он не помнил, когда успел положить его туда, но сейчас было не до размышлений о кошельке. Кассир одарила стереотипной улыбкой: - Мы рады обслужить вас... В её глазах легко читалось: "Везуньчик... Такие деньжищи на халяву хапнул... Подцепить бы его на крючок..." Внезапно разбогатевший Савелий, ощупывая оттопыренный толстым бумажником внутренний карман пиджака, понемногу приходил в себя. Ничем иным, как чудом, соизволением воли Господа Бога, а может, коварными происками лукавого сатаны, нельзя было объяснить происшедшее. Или самым обыкновенным везением. Ведь кто-то же должен был выиграть... Опомнившись от пережитого потрясения, он, мало-помалу, успокоился. Зашёл в супермаркет, набрал полную корзину разнообразных продуктов, фруктов, купил роскошный букет белых хризантем для Софьи Ароновны и, памятуя о "Дента-сервис", зубную пасту и мятный эликсир. В магазине одежды он купил стального цвета костюм, нежно-голубую сорочку, кожаные туфли и две пары носков. Ошеломлённой хозяйке он вручил цветы, отдал долг и оплатил комнату за полгода вперёд. Выложил на кухонный стол пакеты, свёртки, кульки и коробки с продуктами и поспешил в ванную чистить зубы. Всплескивая руками, Софья Ароновна бегала по квартире, рассыпаясь в благодарностях и похвалах жильцу. - Что значит - образованный человек! Вы просто гений, Савелий Петрович! Ах, какие прекрасные хризантемы! - восклицала она. - Надеюсь, вы получили хороший гонорар... Как сказал бы сейчас Изя: "Долг платежом красен..." Савелий позвонил заведующему отделом "Криминальная хроника" Аристарху Фон-Гумилевичу. - Аристарх Владленович... Ужасно болит зуб... Я иду в поликлинику... Потом вернусь в редакцию... Прошу не терять меня, - предупредил он и почти бегом устремился в "Дента-сервис". Ему не терпелось поскорее унять боль, о которой забылось у окошка сбербанка, и которая вновь напомнила о себе. Через полчаса, зажав ладонью припухшую щеку, взмыленный Савелий стоял у белого прилавка регистратуры. Седая чопорная дама в массивных очках перестала перебирать вязальные спицы, глянула на него через витринное стекло, скрипучим голосом спросила: - Фамилия, молодой человек? - Редькин... Савелий Петрович... Журналист... Работаю в газете "Бизнес-Козл"... В отделе криминальной хроники... Он подал паспорт и страховой медицинский полис... - Это нам не нужно... Здесь частная платная клиника... - Мне в девятый кабинет... К доктору Сивопупову-Крымскому... Он принимает сегодня? - Сивопупов-Кгымский? Нет у нас такого доктога, - не выговаривая звук "р", картавя, произнесла дама. - Вот как! - обескураженно воскликнул Савелий. - Ладно... Записывайте к другому врачу, лишь бы поскорее выдрать этот чёртов зуб... Замучил проклятый... - Это как решит Фатима Гахимовна, - строго заметила мастерица-рукодельница, снова принимаясь за вязанье. - Может, вам необходимо лечение, а не удаление, - степенно сказала она, всем своим важным видом выказывая значимость занимаемого места в регистратуре. - Фатима Рахимовна?! Это кто? - Стыдно, господин жугналист, в вашем положении не знать доктога медицинских наук, профессога стоматологии Хабибулину, известную всему Козлодоевску... Отложив вязанье, дама взяла ручку и открыла регистрационный журнал. Нашла нужную страницу, пристально вгляделась в запись на ней. Её выщипанные брови приподнялись, а блеклые глаза чуть не выкатились из орбит за толстыми линзами. - Стганно... Вы уже записаны в девятый кабинет... доктогом Сивопуповым-Кгымским... Когда? Ничего не понимаю... Оплачивайте пгиём и ступайте в девятый кабинет... Ваша больничная кагта уже там... И наденьте бахилы! Дама недоумённо пожала плечами, и спицы замелькали в её узловатых сухих пальцах. Временами, задумываясь, она переставала считать петли на шерстяном носке, заглядывала в журнал, не веря своим глазам и бормоча: - Кто сделал запись? Ничего не понимаю... Доктог Сивопупов-Кгымский... Откуда? Никогда не слышала о таком... Савелий сбросил с себя пуховик, но прежде чем отдать вещи сонной гардеробщице, порылся в карманах, достал из них сотовый телефон и зажигалку. Ключи от квартиры и редакции он, поразмыслив, оставил в куртке. В стоматологическом кресле мог понадобиться носовой платок. Он отыскал его в правом внутреннем кармане пиджака вместе с записной книжкой и шариковой ручкой. Левый приятно утяжелял кошелёк с деньгами. На двери кабинета номер девять висела изящная табличка, гласящая витиеватыми надписями, что приём пациентов здесь ведут профессор Сивопупов-Крымский Веельзевул Левиафанович и медицинская сестра Обнорская Виола Филаретовна. Имя Виолы, золотом выведенное каллиграфическими буквами на чёрной табличке, заставило Савелия неровно дышать. Вот сейчас увидит её искромётные, сверкающие антрацитом глаза, чарующую улыбку, стройную фигуру. - Ну, вот... Говорила, что не знает профессора Сивопупова-Крымского... Сидит в регистратуре старая кочерёжка, вяжет носки и сама не ведает, что делается под носом... Наплела про какую-то Фатиму, - обрадованно сказал Савелий незнакомой женщине, приложившей ко рту ватный тампон. Ей удалили не поддающийся лечению больной зуб, и восстанавливая силы, она присела отдохнуть на край дивана. - Почему - какую-то? Врач Фатима Рахимовна вышла на минутку... Сейчас придёт... - Да нет же! На табличке ясно указаны фамилии тех, кто работает именно в этом кабинете. Или вы читать не умеете? Сам профессор Сивопупов-Крымский обслуживает пациентов... Светило медицины! - горячо возразил Савелий, указывая на каллиграфические надписи. - Хм... А я и не заметила... Не до того было... Может быть, профессор и принимает больных в этом кабинете, а только зуб мне удалила Фатима Рахимовна... Замечательный врач и прекрасной души человек... Если вы к ней, вам несказанно повезло. Желаю удачи и всего наилучшего! Ощутив прилив сил и отсутствие доселе непереносимой боли, женщина поднялась и ушла. Савелий растерянно топтался у двери кабинета номер девять, соображая, то ли входить, то ли ждать возвращения хвалёной Фатимы Рахимовны. Время тянулось медленно. Врач не появлялась. Больной зуб ныл, и голова разламывалась. "Может, она и не придёт вовсе... эта распрекрасная Фатима... - запаниковал Савелий. - Зря стою... Спросить бы у кого... - А может, в кабинете осталась медсестра..." Он осторожно приоткрыл дверь, постучал. - Извините... Есть кто? - Входите, Савелий Петрович... Мы с нетерпением ждём вас, - тотчас услышал он в ответ нежный, прелестный женский голос. "Медсестра здесь! И чего я сразу не постучал?" - подумал Савелий, изумлённый радушным приглашением. Вошёл, остановился у порога, переминаясь с ноги на ногу. Девица в белом халате и в белой шапочке, сидя за столом к нему спиной, не оборачиваясь, молча указала рукой на кресло с ремнями и пряжками, весьма схожее с электрическим стулом для приговорённых к смертной казни. "Наверно, Джордано Бруно не стали бы сжигать на костре, будь у инквизиторов электрический стул", - почему-то подумал Савелий, со страхом взирая на зловещего вида стоматологическое кресло. Сквозь прозрачно-голубую плёнку бахил отчётливо чернели его неказистые кроссовки. Не решаясь ступить на сверкающий чистотой пол, выложенный блестящей, желтоватого цвета, плиткой, Савелий, сгорая от стыда, нагнулся, чтобы развязать шнурки, снять позорящую его обувь и в носках сесть в кресло. Медсестра, словно угадав его намерение, всё так же, сидя к нему спиной, вежливо остановила: - Не разувайтесь, Савелий Петрович... Батареи парового отопления чуть живые... Пол, как ледяной... Легко простыть... Я застудила ноги в холодной реке, спасаясь от нашествия безжалостных воинов Чингизхана... С тех пор и маюсь ломотой в суставах... Никакие снадобья не помогают... Проходите, располагайтесь... "Так-то оно даже лучше, - подумал Савелий. - Носки дырявые... Неделю не стиранные... Ну, замолола про Чингизхана... С ума люди посходили, что ли? Вчера профессор заливал, что его ассистентка была фавориткой королевы Изабеллы... Чудаки... Юмористы..." Он боязливо взгромоздился в кресло, словно предназначенное для пыток, и стараясь выглядеть равнодушным к испытаниям, которые предстояло перенести, с напускной бравадой изрёк: - Хорошая шутка... Вы и воины Чингизхана... Смешно... Как сказал один... Не помню, кто... "Шутка есть ослабление напряжения, поскольку она - отдых" - Аристотель... Древнегреческий философ, - подсказала медсестра. - Мой дядя дружил с отцом Аристотеля, служившего придворным врачом у Аминты, царя Македонии, воспитателя юного Александа, будущего полководца... - Ценю ваш юмор... Очень смешно... Нет, правда... Представляю, как семьсот лет назад вы бежали от татаро-монголов... Смех - это солнце: оно прогоняет зиму с человеческого лица... Это не я сказал... - Французский писатель Виктор Гюго... Сын наполеоновского генерала и матери-монархистки... Автор антиклерикального романа "Собор Парижской богоматери"... Он был мальчиком, когда родители его развелись из-за политических разногласий... - Вы так хорошо знаете биографию Гюго... - Не удивительно... Я тогда была горничной в их доме... У Савелия отвисла губа от услышанного. "Нет, в самом деле... У всякой шутки есть предел... Иначе, это уже глупость", - думал он, с любопытством осматривая обстановку зубоврачебного кабинета, сверкавшего идеальной чистотой. Всё здесь сияло белизной и дышало стерильностью. Поблескивали инструменты. Приятная музыка ненавязчиво лилась из маленького транзистора, стоящего на столе, за которым, теперь уже боком к Савелию, сидела медсестра. Подперев голову, она делала запись в больничной карте пациента. Её рот прикрывала марлевая повязка. Из смежной комнаты-лаборатории слышалось чьё-то хриплое старческое покашливание. Несмотря на исключительный порядок в кабинете, Савелий интуитивно чувствовал необычность обстановки. Чего-то явно не хватало... Что-то было, несомненно, лишним... "Бормашина! Её нет! Лечить не будут! Сразу рвать зуб начнут", - догадался Савелий. И точно: адская сверлильная техника, устрашающая не только малых детей, но и самых отважных героев, здесь, напрочь, отсутствовала. Савелий воспрянул духом. Ему сделают анестезию ультракаином. Челюсть станет будто чужой. Он не почувствует боли. И прощай, паршивый зуб! На подоконнике за опущенной шторой послышалась возня. Савелий приподнял голову и чуть не вскрикнул от удивления: в клетке копошилась ворона! Та самая, что вчера сидела на плече Виолы во время их случайного знакомства. Так вот, кто сидит за столом, не обращая внимания на враз сникшего пациента! Виола Филаретовна Обнорская! Невиданной красоты девушка, рядом с которой меркнут, блекнут и гаснут мировые "звёзды" театра и кино! "Виола... Фиалка... Она прекрасна, как этот цветок...", - неслышно, одними губами шептал Савелий её чудесное имя, звучащее столь же мелодично, как итальянская скрипка одноимённого названия. Сейчас она встанет, подойдёт к нему, наклонится, глядя в его открытый рот, а он будет смотреть в её жгучие, пронзительные глаза. Близко... Почти в упор... Вопреки этому волнительному ожиданию, из соседнего помещения, прихрамывая, неожиданно вышел "светило" медицины Сивопупов-Крымский в белоснежном халате, в белом чепчике, из-под которого над узким лбом упрямо выбивались закрученные в рожки рыжие волосы. Приглаживая жидкую седую бородёнку, Сивопупов-Крымский, подкашливая с хрипотцей в кулачок, направился к Савелию. За круглыми стёклами очков в золотой оправе на миг вспыхнули зеленоватыми огоньками его красноватые глаза. А может, Савелию просто померещилось. - Бе-е! Какие люди! Савелий Петрович! Несказанно рад вам! Ну, как, получили выигрыш? - Да. Спасибо, что подсказали проверить билет... Счастливым оказался... Машину выиграл... "Ладу-Приору"... Деньгами решил взять... Триста сорок четыре тысячи... - Теперь вы богаты... Относительно прежнего вашего состояния... Но, дорогой мой, счастье не в деньгах и даже не в их количестве, не в золоте, не в бриллиантах, не в богатстве... Помню, сидели мы с царём Соломоном на террасе его дворца, философствовали на эту извечную тему, и мудрец промолвил: "Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота". Впрочем, сударь, вы и сами в этом скоро убедитесь... Откройте рот... О, да у вас тут не шаткий забор, а хлипкая изгородь на подгнивших столбиках... Придётся нам потрудиться... И что? Задробил Кукин вашу рукопись? Не закрывайте рот! Вижу по вашему угрюмому лицу, что так и есть... Богохульник вымогал с вас деньги за издание романа "Воставший из пепла"... Истый еретик и нечестивец! Поливал грязью Пресвятую Богородицу! Отрицал Бога и сатану, не признавал Рай и Ад, не верил в жизнь вечную после смерти... Вот кого следовало сжечь на костре живым, как Бруно... Закройте рот... Что хотели спросить, Савелий Петрович? - Почему вы говорите о Кукине в прошедшем времени? - косясь на шприц с тончайшей иглой в руке "доктора", спросил Савелий. - Вчера в ночном баре Кукин Бронислав Львович почил в бозе... Хи-хи... Захлебнулся коньяком... Хи-хи... Сам пожелал такой кончины... Хи-хи... Вот удивится, когда предстанет на Страшном Суде перед Всевышним, - ехидно посмеиваясь, сообщил Сивопупов-Крымский сногсшибательную новость. - Трепался, что Рай и Ад - выдумки, и вдруг - на тебе! Добро пожаловать в преисподнюю! То-то потешатся бесенята над его грешной душой, прижигая ему пятки раскалённой кочергой! Хи-хи... - Как?! Кукин умер? - вскинулся Савелий на кресле. - А вы не слышали? А, ну, да... Всю ночь мечтали о выигрыше... Умер? Вовсе нет... Кукин обречён жить вечно в царстве тьмы и теней, нести наказание, которое определит ему Господь... Как переносите наркоз? Нормально? Сейчас я сделаю вам укольчик... Поспите немного, а когда проснётесь, все ваши зубки окажутся в полном порядке... У меня платиновые... Но я - особый случай... А вы какие предпочитаете? Золотые, фарфоровые? Правильно... Лучше натуральные белые... Так и сделаем... Книгу можете и без Кукина напечатать, если не передумали... У вас достаточно денег на оплату, ну, скажем, трёхтысячного тиража... Но нельзя отрицать справедливость замечаний покойного издателя о допущенных ошибках в романе, и потому вы мечтаете стать современником Бруно, чтобы правдиво написать о нём. Похвально... В таком случае вашей душе придётся совершить полёт сквозь века... Отправляйтесь в тысяча пятьсот сорок девятый год от Рождества Христова в солнечную Италию... Героя своего романа вы застанете ещё в колыбели. Удачи вам, сударь! Пожелания Сивопупова-Крымского, сыпавшего на пациента искры из красноватых глаз, светящихся зеленовато-жёлтыми огоньками, до помутневшего сознания Савелия не дошли. Под воздействием наркоза Редькин крепко спал. Сивопупов-Крымский взмахнул тростью, и сидящая за столом красивая девушка вмиг превратилась в дряхлую старуху, а сам он в тощего, козлоподобного старика. Никто не видел, как из кабинета вышла сгорбленная старуха с вороной на плече, и старик с тростью, цокающий копытами по кафельному полу. Избегнув встречи в коридоре с доктором Хабибулиной, торопившейся в свой кабинет номер девять, сладкая парочка незаметно прошмыгнула мимо регистратуры и задремавшей в ней дамы-вязальщицы. Старик толкнул рогами дверь поликлиники, и они очутились на шумном проспекте Народовольцев. Люди, озабоченные будничными делами, спешили куда-то, в суете сует не помышляя ни о чём ином, как о собственном благополучии. В этой мирской жизни им было не до того, чтобы размышлять о Царстве Небесном и царстве тьмы. Они много раз слышали об этом от проповедников и священников, но не придавали значения их словам. Так, со школьных лет все знают, что внутри земного шара клокочет магма, отделённая от поверхности всего в несколько километров толщины земной корой. А смогли бы воочию увидеть себя над океаном кипящей, расплавленой массы, и сжались бы в страхе, не помышляя о богатствах. И призадумались бы: "А ну, как рухнет под ногами тонкий глиняный пласт, и поглотит всех кипящая лава! Чего стоят тогда жалкие потуги в накоплении богатств?! К чему разжигание кровопролитных войн и лютой ненависти?" Где-то там, в глубинных пустотах земной коры, заполненных удушливым сероводородом, багровые отблески полыхающего пламени магмы высвечивают нескончаемые пустыни преисподней - мрачные владения дьявола. Где-то там... Спешат, бегут суетливые люди, торопятся жить... Праведники и нечестивцы боятся опоздать... Кто в Рай, а кто в преисподнюю... Остановитесь! Задумайтесь, куда спешите, какой дорогой идёте вы... Всегда не поздно свернуть с нечестивого лёгкого пути на трудный праведный. Никто не смотрел на старуху с вороной на плече и на рогатого старика с орденом на спортивном костюме и с тростью в лохматой руке. - Бе-е... Бе-ежим скорее, Виола, в Италию, - проблеял старик-козёл. - Савелий уже у ворот дома Бруно... Бе-е... - Карр... В Италию... Ско-ррее! - прокричала ворона. Старик повернул звезду на груди, и они растворились в лиловых сумерках угасшего дня... Часть вторая Глава 13 "Сыну солдата не быть монахом!" Холодные лучи вечернего февральского солнца скупо освещали заснеженную вершину Везувия, белеющую в голубоватом тумане. Возвышающийся на тысячу двести метров над уровнем моря, овеянный назабвенной славой легендарного Спартака, древний вулкан величественно дремал, накапливая гигантскую, ни с чем не сравнимую чудовищную силу. Сливаясь с проплывающими над кратером лёгкими, пушистыми облачками, курился над ним сизый дымок, напоминая о грозной опасности, вечно таящейся в глубоких недрах вулкана. В летнее время гористые окрестности Везувия украшает субтропический ландшафт, раскинувшийся вдоль побережья Тирренского моря. Зелень кипарисов, пальм и тополей, миртовых, тутовых, каштановых деревьев, причудливое переплетение виноградных лоз, обилие ярких цветов радует глаз жителя Италии и всякого путешественника, посетившего эти чудные края, восхищает чарующей прелестью южной природы. Но в тот зимний день, когда близился закат, и по серым, обнажённым предгорьям гулял пронизывающий, дующий с моря сырой ветер, всё вокруг выглядело однообразно и уныло. По пыльной дороге проносились кареты и одинокие всадники, тащились повозки с впряжёнными в них волами, брели нищие с посохами, странствующие монахи-доминиканцы и разного рода искатели приключений. Бряцая оружием, стальными латами и походной амуницией, навстречу путникам понуро шли угрюмые солдаты неаполитанской армии с мушкетами и аркебузами, с пиками, саблями и алебардами. Некоторые из них, раненые, ковыляли, опираясь на костыли. Полуголодные, усталые вояки возвращались к родным очагам после неудачных сражений с турками. В толпе бродяг-оборванцев, еле передвигая ноги в китайских кроссовках, шёл человек в бледно-синих старых джинсах, в сиреневой сорочке, в коричневом пуловере и клетчатом пиджаке. Он ещё не осознал своё присутствие в незнакомом месте среди неприветливо-тёмных лесистых рощ. На рыжеватом фоне сбросивших листву деревьев особенно заметно выделялись вечнозелёные тисы, ели, туи, пальмы. Странного вида человек, в смятении озираясь, искал глазами привычные козлодоевские приметы. По одежде, разительно отличающейся от домотканных плащей, монашеских балахонов и рванья нищих, в этом путнике не трудно признать нашего старого знакомого Савелия Петровича Редькина, по прихоти графа-сатаны Сивопупова-Крымского оказавшегося в сумерках надвигающейся ночи на каменистой дороге. Он приплясывал на обочине, хлопал себя по бокам, дышал на ладони, пытаясь согреться. - Пальмы, кипарисы, туи, магнолии... Что это? Крым? Абхазия? И где автомобили? Откуда взялись средневековые солдаты? Может, здесь снимается художественный фильм? Куда подевался мой пуховик? И почему я здесь? - растерянно бормотал Савелий, охватывая себя закоченевшими руками и не в силах унять дрожь от леденящего ветра. Двухколёсная арба с хрюкающими на ней свиньями приблизилась к нему. Возница в кожаном плаще, в сапогах с высокими голенищами, в широкополой войлочной шляпе, насвистывая, погонял кнутом ленивых мулов. - Эй, товарищ! Извините... Скажите, пожалуйста, куда ведёт эта дорога? В Новороссийск? В Сочи? В Ялту или в Одессу? -спросил Савелий. Возница, размышляя, постучал кнутом по голенищу сапога и сделал недоумённое лицо. - Язык ваш непонятен мне, сеньор... Савелий удивился пониманию речи погонщика мулов и повторил свой вопрос на чистейшем итальянском, радостно отметив про себя: "Надо же! Как здорово я преуспел в итальянском... И когда только научился говорить?" - Не возьму в толк, сеньор, о чём спрашиваете... Эта дорога через Казерту в Капую... Оттуда в Рим... А если не сворачивать с неё, то до самой Венеции дойдёте... - Я в Италии?! Не может быть! Что за бред? Ах, да... Припоминаю... Граф Сивопупов-Крымский советовал побывать на родине Джордано Бруно... Не помню, однако, как я очутился здесь... Граф привёз меня сюда? Но где он? - Сеньор! Вы с графами водите дружбу?- недоверчиво покосился на Савелия погонщик мулов. - Отчего тогда идёте пешком, а не катите в золочёной карете? - Я и сам ничего не пойму, - недоумённо пожал плечами Савелий. - Ни одного такси! И это в Италии, где производят "Фиаты" и "Феррари"! Автобусы ходят здесь? Пора позаботиться о ночлеге... Где ближайший отель? Погонщик мулов в ответ повертел пальцем у виска и безнадёжно махнул рукой: не в себе человек, совсем свихнулся от холода. Мелет несусветную чушь... Видя, как попутчик еле живой плетётся в гору, возчик свиней сжалился над ним. - Э, приятель... Да я вижу ты совсем выбился из сил, - переходя на фамильярное обращение, сказал он. - Цепляйся за клеть и держись крепче. И добавил, хлестнув кнутом мулов: - От свиней изрядно прёт вонью, но ничего, привыкнешь... Ко всему человек привыкает, даже к верёвке на шее... - Благодарю вас... Вы так добры, - торопливо хватаясь за арбу, сказал Савелий. - Дум спиро, спэро... - Чего, чего? - переспросил погонщик мулов. - Пока дышу - надеюсь... Это по-латыни... Несколько фраз на латинском языке он выучил ещё в школе, но сейчас неожиданно для себя обнаружил прекрасное знание итальянского. Держась за арбу, идти стало легче, и Савелий, облегчённо переведя дух, поблагодарил: - Спасибо огромное... Без вашей помощи я бы не взобрался на этот крутой подъём. - Не меня благодари, а мулов... Они тащат... Посадил бы я тебя на арбу, но сам видишь, места на ней заняли хрюшки... Везу их на римский базар. Там зарежу и продам свежее мясо... Марчело, - вдруг протянул возница руку для знакомства... - А тебя как зовут, приятель? - Савелий... - Никогда не слышал такого имени... Что-то похоже на Сильвио... Ты, никак, чужеземец, Савелий? - Да, я русский... - Северная страна? Это там, где всегда снег и много медведей? И как вы там живёте? - Снег у нас только зимой, а медведей я видел лишь в зоопарке... - Говорят, у вас очень злой царь... Грозным его зовут... - О! Так это когда было! И вообще... В те времена у вас, что лучше было? Мало ваши монахи во главе с папой римским людей безвинных казнили? Душегубы! Ты, что в лесу живёшь? Газет не читаешь, радио не слушаешь, телевизор не смотришь? Такие вопросы странно мне от тебя слышать, Марчело... У нас давно всё по-другому... Революция была... Перестройка... Сейчас у нас, как и у вас, капитализм... - Неграмотный я... Читать, писать не умею... Да и зачем торговцу свиньями грамота? Ты говоришь непонятные вещи, Савелий... Лучше скажи, зачем в Италию пожаловал и куда сейчас путь держишь? Тоже в Рим? Туда все стремятся... Найти работу, устроиться в большом городе... Жить в Риме, конечно хорошо... Не то, что у нас в Неаполе... - А, понимаю... Как в нашу Москву гастербайтеры из бывших союзных республик валом прут... Наркоманы, мошенники, грабители, отребье всякое... Криминал развели в столице и во всей стране... А всё после того, как задолизы Горбачёв и Ельцин в угоду западу Советский Союз развалили, беспредел, беззаконие устроили, народ, страну предали... - Опять непонятные слова говоришь, приятель... Я спросил, куда ты направился, на ночь глядя, и без тёплой накидки? - В Нолу! - выпалил Савелий. - Ну, да... Конечно же, в Нолу! Есть такой провинциальный городок в Италии... Я когда материал для книги о Джордано Бруно собирал, смотрел на это местечко с высоты птичьего полёта... Через интернет. Вид сверху впечатляет... Много красивых вилл, отелей... - Что за вздор ты несёшь, Савелий? Какой, к чертям собачьим, вид сверху? Ты кто? Парящий орёл? - Я же сказал: брал вид из интернета со спутника... Торговец свиным мясом с тупым любопытством уставился на Савелия. - Ничего не пойму... Здоров ли ты, чужеземец? В башке твоей мухи... А что это у тебя за одежда? Я такой не видел... - А, ерунда... Джинсы давно пора новые купить, да всё денег не было... Пиджак старый... Я в лотерее машину выиграл за триста сорок пять тысяч рублей... "Ладу-Приору"... Деньгами взял... Вернусь в Козлодоевск, из дорогой ткани костюм на заказ сошью... Тройку... Сейчас могу себе позволить шикануть... Туфли модные приобрету... Здесь, в Италии, прекрасную обувь делают... В Рим сгоняю... Там должны быть хорошие бутики... Темнеет... Такси надо вызвать... Савелий вытащил из кармана сотовый телефон, потыкал пальцем кнопки, но мобильник только пикнул. - Марчело, у вас есть телефон? У моего почему-то связи нет... Вы позволите позвонить в диспетчерскую? Надо было видеть лицо Марчело в эту минуту. Оно вытянулось, стало похожим на продолговатую грушу, выражая узкой частью, где думать и широкой, где есть. - Савелий! У тебя с головой всё в порядке? Сдаётся мне, что ты не в своём уме... Выдумываешь всякую невероятную чепуху... Зачем? На юродивого не похож... Дорога пошла под уклон. Мулы, еле сдерживая арбу, часто перебирая ногами, упирались, вздымая копытами пыль. Марчело, ухватившись за повозку, тянул назад, не давал ей разогнаться. - Помогай, Савелий! - крикнул он. - Не удержим - опрокинется арба, разбегутся свиньи, не найти их потом в лесу. Савелий поднатужился, сдерживая бег повозки. Большие деревянные колёса арбы запрыгали по камням. Свиньи выставили рыла в загородки, подняли визг. Савелий ударился о камень и ойкнул от боли. - Провались пропадом такая дорога! До сих пор не закатана в асфальт... Как это объясняют вашим налогоплательщикам муниципальные власти? Марчело посмотрел на него как на полного идиота. Но вот начался подъём на взгорок, и мулы, подгоняемые бичом торговца, напрягли мускулы, покатили арбу. - Кто там у тебя в Ноле? - спросил Марчело, отдышавшись после трудного спуска. - Мать, жена, невеста? Или хочешь наняться на работу в оливковые сады? - Мне надо увидеть родину Джордано Бруно... Глянуть на те места, где он родился, вырос, учился... - Джордано Бруно? Он кто? Рыбак? Ремесленник? Или такой же торговец, как я? - со смехом спросил Марчело. - Вы, что же, ничего не знаете о Бруно? Да у нас в России любой школьник знает про его гражданский подвиг... - Он кем тебе доводится? Родственником или другом? - Никем... Я роман пишу о нём... А вам, Марчело, должно быть совестно, что ничего не знаете о знаменитом земляке, великом астрономе и философе... Его на костре сожгли за научное мировоззрение... - Еретик, значит, был... Я с такими не вожусь... И тебе, приятель, не советую... Не то и сам в огне сгоришь... Инквизиторы повсюду рыщут, еретиков выслеживают... Савелий глянул на Марчело с усмешкой. - Инквизиция... Это всё в прошлом... Бруно родился в Ноле в тысяча пятьсот сорок восьмом году... Пройдут века, малыш вырастет, станет известным на весь мир великим человеком. "Бог и природа едины", - напишет Бруно в своих философских сочинениях. Он первым заявит о бесконечности Вселенной, опередит столетия своими убеждениями, что не Солнце вращается вокруг Земли, а наоборот - наша планета вместе с прочими небесными телами крутится вокруг Солнца, и само светило тоже вращается... И все звёзды - тоже солнца, и вокруг них движутся по орбитам планеты... Он откроет невеждам глаза на нелепое толкование священниками мироздания, потому как не Бог создал природу, а она сама и есть Бог... - Ты кто? Провидец или колдун? Знаешь, приятель, за такие разговоры мигом, как я уже предупреждал, на костёр угодишь... Шпионы папы римского всюду рыскают, еретиков вынюхивают, языки им вырывают... Поостерегись, Савелий... Словами богохульными не разбрасывайся... - понизил голос Марчело. - Небезопасно мне с тобой рядом идти... Однако, к счастью, пути наши расходятся... Вот у этой развилки дорог тебе направо, мне - прямо. Прощай, Савелий! - Прощай, Марчело! С наступлением темноты дорога опустела. Стало ещё холоднее. Пошёл мокрый снег. Впереди тускло маячил огонёк. Напрямки, спотыкаясь в темноте, Савелий пошёл на него, падая в рытвины, ударяясь о стылую землю. - А ещё страна древней цивилизации! Дороги не асфальтированы, не освещены, - ворчал Савелий, подсвечивая путь вспышкой телефона и сожалея о быстрой его разрядке. Продрогший, трясущийся от озноба, он постучал в тесовые, окованные ворота крайнего кирпичного дома, чёрной громадой возвышавшегося в темноте ночи. За высокой каменной изгородью, обсаженной миртами, залилась лаем собака. Стукнул деревянный засов, дверь дома отворилась, и кто-то глухим мужским голосом недовольно спросил: - Кого черти принесли в такую пору? Нищим не подаём... Самим жрать нечего... Кто бы ты ни был, уноси ноги подобру-поздорову... Не то - собаку спущу... - Простите, хозяин, что потревожил... Мне бы переночевать... Я хорошо заплачу... Российскими рублями... Но утром могу поменять их на лиры или на доллары... Здесь есть поблизости пункт обмена валюты? - стуча зубами, произнёс Савелий, но дверь уже захлопнулась. Выплясывая от холода, он, в отчаянии, снова постучал ногами по доскам ворот. Невидимая в темноте собака залаяла, пуще прежнего, прыгая за изгородью и громыхая цепью. Дверь с шумом распахнулась. Хозяин вышел во двор с зажжённой свечой. - А, чёрт, - раздался всё тот же грубый голос, - сгореть мне в геенне огненной, если я не снесу башку этому настырному бродяге... Поди прочь, Вислоухий! Пёс взвизгнул, видимо, от хозяйского пинка. - Эй, кто там? А ну, подойди! - Бе-е... Бе-едные мы странники... - вдруг услышал Савелий позади себя хрипло-блеющий голос. Он испуганно обернулся и к ужасу своему увидел мрачные фигуры сгорбленной старухи с клюкой и рогатого старика с тростью. На плече старухи, распустив крылья, дремала ворона. Глаза оборванцев по-волчьи светились в темноте красноватыми угольками. Ворота со скрипом отворились на ржавых петлях. Савелий разглядел стоящего перед ним бородатого человека в железном шлеме и в кожаных латах. В одной руке тот держал горящую свечу, в другой саблю. "У богатых свои причуды, - подумал Савелий. - Любят наряжаться рыцарями, гусарами..." Сабля, занесённая над ним, не испугала его. Савелий смутно догадывался: всё происходящее в данный момент не реально, как на экране кино. Безобидный вид путников, дрожащих от холода, обескуражил хозяина богатого дома, охладил его воинственный пыл. Удивлённый странным видом незнакомца, мужчина опустил саблю, примирительно сказал: - Чёрт с тобой... Заходи, коли припёрся... И с подозрением присматриваясь к старикам, спросил: - Эти нищие с тобой? - Нет, нет, что вы! Я их знать не знаю и вообще не понимаю, откуда они взялись... - замахал руками Савелий, поспешно открещиваясь от бродяг. - Проваливайте! Да поживее! - затворяя ворота перед оборванцами, сердито сказал хозяин. - Бе-е, бе-е, - снова послышалось Савелию, когда он поднимался по каменным ступеням дома. - Бе-е... Собака, заслышав козлиное блеянье, заскулила, забилась в конуру. - Фраулиса! - громко окликнул жену хозяин особняка, впуская Савелия в дом. - Ты почему не загнала коз в хлев? Они бродят по двору. В большом доме, состоявшем из гостиного зала, нескольких комнат, спальни и кухни, было холодно. Хозяин - рослый мускулистый крепыш с чёрными вьющимися волосами, с лихо закрученными усами и курчавой бородой, вложил саблю в ножны, снял шлем, стащил с себя кожаный панцирь и засуетился возле камина, изукрашенного изразцами. - Сейчас камин растоплю... Согреешься... - добродушно проговорил он. Без военных доспехов, в холщовой рубахе, он выглядел приветливым и миролюбивым, совсем не похожим на сердитого человека. - Я Джованни Бруно, капитан мушкетёров императорской гвардии в неаполитанской армии его величества Карла Пятого... Да ниспошлёт Бог ему долгих лет жизни... - сказал он, поднося колеблющийся огонёк свечи к сухим миртовым веткам в камине. Сквозняк из каминной трубы задул свечу. - Ну и погодка, будь она трижды проклята, - выругался Джованни. В наступившей кромешной темноте слышно было, как поминая забористыми словами сатану и всех его рогатых прислужников, капитан мушкетёров шарил по камину в поисках трута, кресала и кремня, чтобы высечь огонь. "Однофамилец и тёзка великого философа... Заливает про Карла Пятого... Про императорскую гвардию... У них сейчас правительством Италии Энрико Летта рулит... Артист, наверно, этот Джованни... В роль вживается..." - подумал Редькин, вынимая из кармана пиджака мобильник. Недоумевая, почему в доме не горят электрические лампочки, он включил телефон. Блеклый свет проявил поблескивавшее сталью оружие: развешанные на задрапированных бархатом стенах арбалеты, колчаны со стрелами, кистени, копья, боевые топоры, щиты, мечи, сабли, шпаги, кинжалы, мушкеты. В углу, справа от входа в гостиную комнату, довольно просторную, холодом смерти веяло от алебарды. Над камином угрожающе смотрела на Савелия огромная голова свирепого кабана с торчащими из пасти кривыми клыками. Паркетный пол устилал большой, вероятно, персидский, ковёр. На нём стол на вычурно изогнутых ножках, два дубовых кресла, покрытых пятнистыми леопардовыми шкурами, книжный шкаф из красного дерева, заполненный книгами в кожаных переплётах, и тахта у камина. Зеркало в золочёной раме над резным бюро с множеством ящичков, несколько старинных портретов и фарфоровая китайская ваза с орхидеями дополняли скромный, но изысканный интерьер зала. "Не хило живёт итальянец, - блуждая по стенам рассеянным светом, завистливо подумал Савелий. - Бабки от съёмок в кино, видать, хорошие имеет..." Если бы в этот момент Савелий обернулся, он бы увидел искажённое от страха лицо Джованни с отвисшей челюстью открытого рта. Савелий, ёжась от холода, не стал ждать, когда хозяин добудет огонь с помощью кресала и кремня. Почти машинально достал из брючного кармана зажигалку, чиркнул, огонёк вспыхнул, и он зажёг свечу в дрожащей руке хозяина. Поражённый гуляющим в руке Савелия лучом и неизвестно каким образом столь быстро зажжённой свечой, Джованни благоговейно, как некое чудо, поднёс колеблемое дыханием пламя свечи к хворосту в камине. Дрова вспыхнули, яркий огонь камина озарил великолепное убранство гостиной комнаты. Живительное тепло разлилось по всем её уголкам. Джованни зажёг в канделябрах свечи, изготовленные из дорогого китового жира - спермацета, не дающие копоти и запаха, но горящие ярким, весёлым пламенем. Догадываясь, что поздним гостем является необыкновенный человек, возможно, маг, волшебник или чародей, Джованни почтительно обратился к нему: - Простите, сеньор... Как вас называть? - Савелий Петрович Редькин... - Журналист из России... Пишу книгу о знаменитом на весь мир Филиппо Бруно... Он родился здесь, в Ноле, и называл себя ноланцем... Кстати, его отца, как и вас, тоже звали Джованни, а имя матери - Фраулиса Саволина... - Что вы сказали? Пишете книгу о Филиппо Бруно?! Так это же мой сын! И мать у него - действительно Фраулиса Саволина! Моя супруга! - Какое бесподобное совпадение! - воскликнул Савелий. - Филиппо родился в тысяча пятьсот сорок восьмом году, а сейчас на календаре... - Тысяча пятьсот сорок девятый... - Фю-ю, - присвистнул Савелий... - Я в средневековье! Кажется, начинаю понимать, почему у вас в доме горят не лампочки, а свечи... Почему на стене мушкет, а не автомат Калашникова... Астральное путешествие в другой мир! И я в доме Бруно! Невероятно! Однако, факт! - Мой малыш ещё в колыбели... О какой книге можно вести речь? - испуганно косясь на Савелия, спросил Джованни и подумал: "Принесли же тебя черти ко мне в дом... И зачем я открыл ворота?" - Это сейчас он ещё маленький, а когда вырастет, станет доминиканским монахом Джордано, великим астрономом и философом, знаменитым на весь мир человеком... К сожалению, инквизиция обвинит его в ереси... - Ещё чего не хватало! Сын солдата никогда не станет побирушкой-монахом! - горячо возразил Джованни. - Он верой и правдой будет служить его величеству королю! Или, в крайнем случае, станет поэтом, потому как я сам люблю поэзию... Таксило, мой близкий друг и поэт... В моём шкафу книги Гомера, Эврипида и Софокла, Петрарки, Леонардо да Винчи, Данте и многих других... Мальчику будет, что почитать, когда я отправлю его в учебный пансион в Неаполь к августинскому монаху Теофилу Варрано, добрейшему и умнейшему человеку и учителю... - Поэтом Филиппо тоже станет. Напишет много замечательных сонетов и остроумную комедию про ленивых, жадных и тупых монахов, которых вы не любите... - Простите, сеньор... Вы чужеземец... Вам легко так говорить... Давайте прекратим разговор на эту тему... За общение с магами, ведьмами, чародеями, колдунами и прочими злыми духами у нас возводят на костёр. По законам святой инквизиции тот, кто не донёс кардиналу на еретика или на нечистую силу, подлежит казни. Утром я обязан рассказать военному священнику - капеллану обо всём, что видел и слышал... На рассвете уходите, сеньор... Пока явится стража, вы успеете скрыться... И не приведи, Бог, попасть вам в лапы инквизиторов... А сейчас ужинайте... Вот... Наша скромная вечерняя трапеза... Чем богаты, тем и рады, - выставляя на стол медную кружку с козьим молоком и серебряное блюдо с ломтями пшеничного хлеба, учтиво сказал суеверный Джованни. Он старался не вызвать к себе негодование нечистой силы, явившейся к нему в образе этого странного чужеземца. Джованни загасил свечи в канделябрах, оставил горящей одну, в бронзовом подсвечнике в виде маленького ангелочка. Избегая смотреть на Савелия, хозяин сказал: - Спать ложитесь на тахту... Вот вам камзол укрыться... Простите, сеньор, ночной горшок под тахтой... Достанете сами... Слуг не держим... Затушите свечу... Спокойной ночи! Джованни ушёл в спальню, отделённую от гостиной занавесью из пурпурного шёлка. За чуть раздвинутыми шторами виднелась широкая деревянная кровать с ширмой. Рядом с ней стояла маленькая кроватка-качалка. Под лоскутным одеялом крепко спала уставшая домохозяйка Фраулиса Саволина. В колыбельке посапывал младенец Филиппо, которому суждено было принести себя в жертву науке. Савелий задул свечу. В камине потрескивали дрова. Отблески пламени отражались на оружии и доспехах, высвечивали полированные подлокотники кресел, отбрасывали пляшущие блики на китайскую вазу. Скоро огонь погас, красные угли померкли, и мрак поглотил дом капитана мушкетёров. Савелий свернул камзол, подложил его под голову. В гостиной стало невыносимо жарко и душно. Всё же провести ночь в тепле было лучше, чем мёрзнуть на улице. За шкафом шуршали, попискивали мыши. "Неужто Джованни на полном серьёзе принял меня за нечистого? Ах, ну, да... Мобильник, зажигалка... Жаль, что придётся рано уйти... Я бы всё объяснил, показал, как пользоваться... Делов-то... Инквизиторы... Стражники... Напоминают наших энкавэдэшников во время сталинских репрессий... Однаки, шутки с ними плохи... Надо рвать когти отсюда..." - размышлял Савелий, прислушиваясь к ночным шорохам и скрипу рассохшейся кровати под грузным телом ворочавшегося Джованни. - Бе-е... Бе-е... Бе-е... - доносилось со двора. Разморенный жарой и усталостью, Савелий заснул, забыв о всех перипетиях необычного во всех отношениях февральского вечера. И только Джованни не спал. Капитан мушкетёров королевской гвардии ворочался с боку на бок, вздыхал, взволнованный предсказаниями чужестранца. "Кто он? Посланец Всевышнего, добрый ангел или бес, вселившийся в человека? Кем бы он ни был - ясно одно: дело тут не чисто... Иначе, как объяснить луч света из руки его? Вспыхнувший в пальцах огонь! Пророчества... Чтобы мой Филиппо нищенствовал в монашеской рясе, выпрашивая подаяние - не бывать тому! Спи, чужеземец и не морочь мне голову глупыми предсказаниями, не то своей лишишься... Может, напрасно дозволяю ему бежать? Пусть бы стражники отвели его в тюрьму... Там вытряхнули бы из него поганую скверну..." Так думал Джованни Бруно, капитан мушкетёров королевской гвардии неаполитанской армии. Нежданного гостя ничто не тяготило в этот полночный час. Из гостиной слышалось его спокойное, размеренное дыхание. Джованни Бруно, христианин-католик, с юных лет не выпускал из рук оружие. Его воинствующая, верноподданическая душа не могла смириться с неприятной мыслью о будущем Филиппо, предсказанным этим смиренным странником, обладающим нечистой силой. Пророческие слова чужеземца не выходили из головы, не давали уснуть. В кроватке метался от жары Филиппо, столкнув с себя простынку и разбросав ручонки. Горячее тепло, исходящее от раскалённых камней обратной стороны камина, заставило Джованни встать. Он впотьмах пробрался к двери и настежь распахнул её. Февральский воздух, сырой и влажный, напоенный запахами южной весны, повалил в гостиную, наполняя её свежестью и прохладой. Джованни вернулся в спальню, улёгся на деревянное ложе, и оно не долго скрипело, приняв в объятия сильного, мужественного человека, погрузившегося в глубокий сон. Богатырский храп хозяина дома и ночная прохлада разбудили Савелия. Он почувствовал озноб, набросил на себя камзол. Ноги остались не прикрытыми. Поджав колени к самому подбородку, он, скрючившись, терпеливо ждал рассвета, первые проблески которого уже розовели в окне. - Джованни! В доме стало холодно... Ты застудишь Филиппо, - послышался сонный женский голос. - Встань и закрой дверь. Слышишь? Проснись же, наконец! - А... Я сейчас, Фраулиса, - зевая, ответил супруг, неохотно выбираясь из нагретой постели. Заскрипела кровать, послышались шаркающие шаги, хлопнула, закрываясь, дверь, стукнул засов. Почёсываясь, позёвывая, Джованни протопал в темноте, наткнулся на кресло, чертыхнулся, завалился в кровать и скоро опять надсадно захрапел. Вдруг ночную тишину прорезал громкий крик ребёнка. - Ну, вот... Говорила тебе, чтобы не остужал дом. Теперь Филиппо плачет... Замёрз, бедняжка... - Накинь на него шерстяной платок... Он и затихнет, - проворчал супруг, ворочаясь на скрипучей кровати. Нагая женщина выскользнула из-под одеяла. Она подняла крышку сундука, наощупь отыскала в нём свой праздничный, с кистями и бахромой, шерстяной платок. Подошла к кроватке, укрыла младенца. Ребёнок перестал плакать, но как только Фраулиса улеглась, он дико закричал, переполошив отца и мать. Дремотный сон озябшего Савелия как рукой сняло. - Что с ним, Фраулиса? Встань, посмотри, - недовольно проворчал Джованни. - Наверно, напрудил в постель, не хочет лежать на мокром... - Зажги свечу. Джованни... Родители маленького Филиппо встали, засуетились. После нескольких ударов кресала о кремень от искр затлел трут. Джованни привычно раздул его и поднёс к нему тонкую восковую свечу. Крохотный огонёк вспыхнул, тускло осветил кроватку с плачущим младенцем. Фраулиса наклонилась над ним, и дикий вопль ужаса огласил дом. - Там... Змея! Она обвилась вокруг Филиппо! - чуть не падая в обморок, вскричала до смерти напуганная Фраулиса. - Джованни! Убей её! Джованни наклонился со свечой над кроваткой и содрогнулся. Бывалый солдат видел много жутких сцен, но чтобы скользкая, холодная гадюка подобралась к тельцу собственного ребёнка, такое он и в страшном сне представить не мог. Его руки затряслись, и он едва не выронил свечу. Десять, сто турецких янычар с острыми ятаганами не испугали бы его так, как эта ядовитая тварь, вползшая в детскую кроватку Филиппо. Но лишь мгновение колебался храбрый воин. Выхватил из ножен саблю, поддел змею клинком. Изгибаясь, гадюка плетью повисла на лезвии. Джованни подкинул её и на лету молниеносным взмахом рассек надвое. Две омерзительные половинки шмякнулись на пол, и Фраулиса бросилась к ребёнку, взяла на руки, со словами благодарственной молитвы Богу, прижала к себе. - Вот гадина! Днём солнце пригрело... Проснулась после зимней спячки... Наверно, я занёс её вечером вместе с хворостом для камина, - успокаиваясь и постепенно приходя в себя, как после яростной битвы с врагом, сказал Джованни. - Или вползла ночью в открытую дверь... Нашла тёплое местечко в колыбельке Филиппо, - боязливо и с отвращением глядя на разрубленную змею, с дрожью в голосе проговорила Фраулиса. - Выбрось её скорее... Джованни саблей подцепил обе части гадюки и вышвырнул за дверь. Брезгливо отёр лезвие клинка пучком соломы, приготовленной для растопки камина, вложил саблю в ножны, повесил на стену. - Утром куры расклюют, коршуны растащат, - вымывая руки, сказал он. - Давай спать, Фраулиса... Слава Господу, всё обошлось благополучно... Светало... Заснуть после пережитого кошмара в доме Бруно продрогший Савелий уже не мог. Зажжённая хозяином свеча трепетала огоньком в руках бронзового ангелочка-подсвечника. Савелий поднялся, зябко поёживаясь, повесил на алебарду камзол хозяина, тихо отодвинул засов, открыл дверь и вышел на улицу. Бледная луна катилась в посветлевшем небе. Звёзды меркли и гасли в бесконечной выси. Савелий шагал по узкой, мощёной булыжником, улице Нолы, направляясь в Рим. Он шёл, размышляя вслух и не сомневаясь, что идёт именно туда. - Все дороги ведут в столицу мира... Я был свидетелем жуткой истории, приключившейся с малышом Филиппо Бруно... Чуть было не закончилась она трагедией... Но это не могло случиться... Ведь тогда миру не явился бы великий мыслитель и астроном Джордано Бруно... Не забыть бы столь интересный факт его биографии... А лучше записать... Савелий извлёк из внутреннего кармана записную книжку, шариковую ручку, щёлкнул кнопкой и при свете луны, почти наугад, начертал по-итальянски: "Дорога в Нолу... Торговец свининой... Ночлег в доме Джованни Бруно... Змея в колыбели Филиппо..." Навстречу проковыляли двое нищих. Савелий с неприязнью признал бродяг, явившихся вечером из ночной мглы. Старуха, сгорбившись, что-то шамкала беззубым ртом, шла, опираясь на клюку. На плече у неё, в такт шагам, качалась ворона. Старик, поблескивая очками, тащился рядом, постукивая тростью о мостовую. - Бе-е... Он идёт в Рим... Бе-е... Теперь поторопимся в прокуратуру... Там никак не поделят взятку... Поможем им... - Карр... Карр... Тепе-ррь пото-рропимся в прро-ку-ррату-рру, - прокаркала ворона. - Он идёт в Рр-им... Карр... Савелий озадаченно посмотрел вслед удаляющимся бродягам. Кого-то они напомнили ему... Во дворах лаяли собаки, кукарекали петухи, гоготали гуси, мычал скот. В некоторых домах окна светились зажжёнными свечами. Хлопали двери, бренчали у колодцев вёдра. Жители Нолы начинали новый трудовой день тысяча пятьсот сорок девятого года... Глава 14 Три "Наполеона" и одна "Жозефина" Покинем Савелия до поры, до времени, в Италии, и вернёмся в Козлодоевск, где только и разговоров, что о странных явлениях и необъяснимых происшествиях в городе. На сей раз что-то невообразимое творилось в городской прокуратуре, а именно туда в предутренних сумерках направились лукавые духи нечистой силы. У входа в старое здание с облезлой штукатуркой на обшарпанных стенах сгорбленная старуха с вороной на плече и тощий, плешивый старик в рванье и с тростью, вмиг преобразились в достопочтенных граждан. Несмотря на ранний час, в кабинете прокурора Недоносова уже ярко горел свет, в зашторенном окне колыхался силуэт его тучной фигуры. Недоносов был не один. Напротив его по одну сторону длинного дубового стола сидели судья Вшивкина и адвокат Розенберг. По другую - беспокойно ёрзал на стуле следователь по особо важным делам Замаракин, заменивший в этой должности без времени ушедшего из жизни Надыбайлова. Квартет юристов обсуждал важный вопрос: засадить за решётку гнусного сынка влиятельного бизнесмена, гендиректора компании "Нефтегаз" Тарантулова, депутата областной думы, или оправдать? Читателю может показаться, что вышеупомянутых служителей Фемиды волновали судьбы обвиняемого и потерпевшего. Нет, это далеко не так. От громкого скандального дела веяло, а точнее, попросту воняло "зеленью" долларов, и каждый пришёл пораньше, чтобы не упустить свой куш от взятки. Однако, от сделки коррупционеров за версту несло керосином, и опасаясь пожара общественного мнения, который мог вспыхнуть после вынесения приговора, все четверо ломали голову, как войти в реку воды напиться и ног не замочить. Взять деньги заманчиво, но страшновато, как в поговорке: "И хочется, и колется, и мама не велит". А всё дело в том, что липовые свидетельские показания подлого отпрыска Тарантулова, наркомана-сатаниста, при загадочных обстоятельствах безвозвратно утрачены трагически погибшим Надыбайловым. Вершители человеческих судеб за рамками законности вчетвером держали совет: как "отмазать" отморозка? Они решали этот важный для них в финансовом отношении вопрос по-гамлетовски: судить или не судить? - Итак, все члены нашего "совета четверых" в сборе. -испытующе оглядывая каждого, сказал прокурор. - Если судить, то сколько дать? Если оправдать, то как замять дело, утрясти проблемы с потерпевшим? Священник всё ещё в реанимации. А ну, как отдаст Богу душу! Решить вопрос в пользу Тарантулова и в свою тоже, мешал недавно опубликованный в городской газете фельетон "В гостях у сатаны" Было над чем задуматься опытным юристам, прожжёным взяточникам. Недоносов нервно барабанил пальцами по столу. Вшивкина курила сигарету "Раrlament" и после каждой затяжки, выпустив дым, прихлёбывала из чашечки кофе и разглядывала лакированные, "в крапинку", ногти. Розенберг, смачно чавкая, грыз яблоко. Замаракин листал "Процессуальный кодекс Российской Федерации" и потягивал из рюмки коньяк. Вся четвёрка с нетерпением ждала телефонного звонка. Но вот на столе Недоносова загудел сотовый телефон. Судья, адвокат и следователь напряглись в предвкушении приятного сообщения. Прокурор спешно взял мобильник, глянул на высветившийся номер абонента и многозначительно посмотрел на членов "совета четверых" - Да, Эдуард Харитонович, слушаю вас внимательно... Недоносов внушительно поднял палец и кинул недвусмысленный взгляд в сторону членов "совета четверых" Вшивкина понимающе кивнула и затушила сигарету в кофейной чашке. Розенберг перестал жевать и замер с открытым ртом. Замаракин осторожно поставил пустую рюмку. Члены "совета" настороженно замолчали, ожидая от разговора прокурора с Тарантуловым нечто существенное для себя лично. Нагловато-хамским голосом важный папаня, а звонил, конечно же, он, в требовательной манере спросил: - Куда подевались те пять тысяч долларов, которые я дал Надыбайлову за то, чтобы моего сына из подозреваемого переквалифицировали в свидетели? Не знаете? Другого ответа я от вас и не ожидал... Ну, теперь концов не сыщешь, как ног у змеи... Ладно... Коли судьба-злодейка так распорядилась жизнью Надыбайлова, я дам ещё пять тысяч... - Каждому! - невольно вырвалось у Недоносова. - Дело чрезвычайно трудное... Нас здесь четверо... Члены "совета" одобрительно загудели. Мобильник засопел возле уха Недоносова, выжидательно глядевшего на присутствующих. Их разгорячённые коньяком лица, искажённые плоской крышкой стола, косо отражались в его зеркальной поверхности. - Без базара... Но, чтобы на этот раз всё пучком, без проколов, пошло, - отозвался телефон развязным голосом Тарантулова. - А то я браткам свистну, они вам быстро холку намнут, мозги вправят... Служители Фемиды хреновы... Ждите... Нарочных курьеров пришлю с башлями... Недоносов выключил телефон и торжествующе посмотрел на единомышленников. - Ха! - хлопнул он рука об руку. - Двадцать штук даёт этот урод из областной думы! По пятёрке на рыло! Ха! - прищёлкнул пальцами Недоносов. - Мне, как прокурору, по раскладу больше причитается... Я, а не Розенберг, вырвал зелёное бабло у Тарантулова... За столом зашумели, загалдели, ногами затопали, руками замахали, кулаками затарабанили. Рюмки со звоном запрыгали на столе, яблоки раскатились. - Ну, и что? - возмущённо завопил Розенберг. - Вы один раз с клиента куш срываете, а я с каждого процесса для всех вас по куску урываю... - А мне, думаете, легко малый срок назначать за тяжкое преступление? - вскочила судья Вшивкина. - Или, что ещё хуже, оправдательный приговор объявлять? Общественное мнение... Журналисты, чёрт бы их всех побрал... Кассационные жалобы... Легко, знаете ли, кормушки лишиться... Всякий раз рискуешь, когда за взятку смягчаю наказание... Как по лезвию бритвы хожу... Как по краю пропасти... Один неверный шаг и пиши пропало... Дисквалифицировать могут за профнепригодность... Нет, уважаемый господин Недоносов, всем поровну... Разве, что следователю можно меньше... - В таком случае, обойдёмся без суда, а значит, и без судьи! И без вас тоже! - ткнул пальцем в адвоката следователь Замаракин. - Закон, что дышло! Куда повернёшь, туда и вышло... Вот подготовлю материал о прекращении уголовного дела всвязи с отсутствием состава преступления, а прокурор подпишет... И никакого суда! И адвокат не понадобится... Ха! - на манер Недоносова ударил в ладоши Замаракин. - Ха! На двоих двадцатку "зелёных" поделим! - Это как же прекратить уголовное дело? Священник на ладан дышит... Не сегодня-завтра боты завернёт, ласты загнёт... Точнее говоря, может дубу дать, а вы - прекратить дело! - запротестовала Вшивкина. - Ничего не выйдет у вас... Суд должен состояться... - А очень просто! - обвиняемых нет... Свидетелей тоже нет... Сам попик головкой об асфальт тюкнулся... - А переломы ребра, ключицы, разрыв селезёнки? - А кто видал эту самую селезёнку? Может, и не порвана она вовсе... Поскользнулся иерей, упал... Закрытый перелом... Очнулся - гипс, - смеясь, ответил Замаракин. - Он же вставал, потом опять падал... И всякий раз неудачно... - Нет, я не согласна, - категорично заявила Вшивкина. - Настаиваю на судебном процессе... - Да... Я выступлю на нём с пламенной речью, - поддержал судью адвокат Розенберг. - Моя защита послужит основанием дать подсудимому условный срок наказания... - А я считаю, что господин Замаракин предлагает самое верное решение. Священник сам набил себе бока... Вероятнее всего, он был в стельку пьян и ничего не помнит... - О! Это идея! Надо переделать результаты судебно-медицинской экспертизы! - обрадованно воскликнул Замаракин. - Правда, придётся отстегнуть паталагоанатому... тысячи три... Нет, две... - Обойдётся... Хватит с него и одной, - сказал Недоносов. - Вы только посмотрите на них! Совет полководцев перед сражением на Бородинском поле! Один - Наполеон, другой Мортье, а Розенбергу оставили роль неудачника Бертье! Ещё не было сражения, а они уже решают, кому первому входить в побеждённую Москву... Давайте без лишних споров раскинем двадцать тысяч поровну и не будем напрасно тратить время, - с негодованием сказала Вшивкина. - Да... Вот именно... Тоже мне, нашлись, везучие наполеоновские генералы, - обиженно поддакнул Розенберг, которому не понравилось сравнение с Бертье. Перепалка юристов, деливших шкуру не убитого медведя, неизвестно, чем бы закончилась, но в самый напряжённый момент спора, весьма важный для каждой из сторон, в кабинет прокурора вошли двое. Присутствующие, не остывшие от жаркого спора, удивлённо повернули головы к нежданным посетителям. "Кто их пустил? Как они попали сюда через запертые изнутри двери? И почему молчит охрана? Может, они и есть курьеры Тарантулова?" Эти совершенно одинаковые мысли вихрем пронеслись в потных головах озабоченных блюстителей законности. Вошедшими были элегантная дама с "дипломатом"-кейсом, с вороной на плече, и пожилой рыжеватый джентльмен с тростью и с орденом на чёрном фраке. Ресектабельный вид незнакомых пришельцев шокировал служителей Фемиды. Блестящая поверхность гипсового изваяния мифической защитницы справедливости играла бликами хрустальной люстры. В какой-то миг прокурору показалось, что весы в руке гипсовой Фемиды качнулись, одна чаша опустилась, другая поднялась. Он вперил на скульптурную фигурку пристальный взгляд, и опущенная чаша весов поднялась, а другая, поднятая, опустилась. "Чёрт возьми, что это со мной? - в страхе подумал Недоносов, протирая глаза и вновь впяливаясь в гипсовую Фемиду, но чаши весов были на равной высоте. - Померещится же... Пить надо меньше..." - Верно заметили, господин Недоносов, - снимая шляпу и перчатки, сказал незнакомец. - Пить, и в самом деле, надо меньше. Вы не будете возражать, если я предложу стул даме? Нет? Очень хорошо... Прошу, Виола, присаживайтесь... - Я извиняюсь... С кем имею честь? - потеряв свой обычный спесивый вид, упавшим голосом, заикаясь, спросил Недоносов, теряясь в догадках относительно того, каким образом эти двое появились в кабинете. Не через стену же они вошли... - Да... Так и есть, господин Недоносов... Именно через стену, что не составляет для нас никакого труда... Но поговорим о деле... Позвольте представиться: граф Сивопупов-Крымский, нарочный курьер и поверенный в делах господина Тарантулова... Пресс-секретарь компании "Нефтегаз" госпожа Виола Филаретовна Обнорская со своей неизменной вороной Каролиной... Прошу любить и жаловать... При этих словах дама кивнула с милой улыбкой на красивом лице, а все сидящие привстали, поклонились и снова уселись за стол. - Итак, господа... Вы не можете разрешить трудный спор о дележе взятки... Господин Тарантулов предвидел это, и решил дать вам больше... Виола, откройте ваш кейс... Дама поставила изящный чемоданчик на стол. Щёлкнули замочки, откинулась крышка. - У-у... - разом вырвался у членов "совета" не то вздох изумления, не то жадности. И было от чего: в кейсе зеленели пачки долларов. - Здесь миллион... Господин Тарантулов человек щедрый... За спасение от тюрьмы своего горячо любимого чада готов отдать хоть всё своё состояние... Берите, господа... Налетайте... Не стесняйтесь... Это всё ваше... Ну, кто вперёд? Кто больше ухватит? И Сивопупов-Крымский начал без счёту выбрасывать пачки денег на стол. Что тут началось! Цепкие руки жадно выхватывали пачки друг у друга, рвали банковские обёртки. Адвокат Розенберг таскал Вшивкину за волосы. Судья в долгу не осталась, укусила адвоката за нос, отвесила ему звонкую оплеуху, заграбастала пачку. Недоносов и Замаракин мёртвой хваткой держали сразу две пачки, ни одну не желая уступать. Граф продолжал выбрасывать на стол деньги, и свалка недавних компаньонов переросла в драку. Наконец, весь миллион перекочевал из кейса в штаны и пиджаки юристов-мужчин. Судья Вшивкина, сожалея, что пришла в короткой юбке, уселась на деньги, как курица-несушка на яйца, придавила их внушительным задом. Сивопупов-Крымский надел шляпу - котелок, взял в руки перчатки и трость. Виола закрыла пустой кейс и встала со стула. Ворона встрепенулась на её плече. - Прощайте, господа... Продолжайте ваш совет перед сражением на Бородинском поле... Решайте сами, кто из вас Наполеон, а кто генералы Мортье и Бертье... Чиновники правовой службы ревностно переглянулись: кому кем быть? Никто не желал быть губернатором сожжённой Москвы генералом Мортье и неудачливым начальником наполеоновского штаба генералом Бертье. Каждый из них хотел быть Наполеоном. - Господин... Простите... Забыла, как вас? - вскинулась с места судья Вшивкина. Пачки денег посыпались на пол из-под её широкой задницы. - Граф Сивопупов-Крымский, - обернулся джентльмен, сверкнув глазами. - Вы хотели спросить, кем будете на Бородинском поле? - Да, граф... Ведь я - женщина... - Логично... Будете Жозефиной... Любовницей Наполеона Бонапарта... - Благодарю, ваша светлость, - со слезами счастья выпалила Вшивкина, посылая графу воздушный поцелуй. - Я Жозефина! Слышали?! Кто из вас Наполеон? - Конечно же, я! Кому, как не прокурору быть Наполеоном! - заявил Недоносов. - Нет, вы только подумайте! - швырнув в прокурора огрызок яблока, вскричал Розенберг. - Он и в самом деле думает, что он - Наполеон! Но ведь Наполеон - это я! - Кто? Ты - Наполеон? А вот я покажу тебе сейчас, кто из нас император Бонапарт... Наполеон - я! И никто другой! Иначе позову стражу из моего дворца! Вас всех арестуют и бросят в Бастилию, - стучал себя в грудь Замаракин. Трое претендентов на "имперский трон" устроили потасовку. В ход пошли стулья, цветочные горшки и тугие пачки открыток с рекламой шампуня, оклееных банковскими лентами. Превращение денежных купюр в никчемные разноцветные бумажки дерущиеся не заметили и продолжали дубасить друг друга, чем попало. Трещали разрываемые пиджаки, сорочки, слышались хлёсткие пощёчины и неистовые выкрики: - Я - Наполеон! - Нет - я! - А я говорю - я! Между спорщиками, махавшими кулаками, металась Вшивкина-Жозефина. Ей не терпелось стать любовницей Наполеона, но никак не удавалось определить избранника.. Грохот, возня, крики, звон разбиваемых рюмок и оконных стёкол привлекли внимание охранников и ранних прохожих. Они вызвали сотрудников полиции. В кабинет Недоносова ворвались бойцы в бронежилетах и с автоматами, уложили буянов лицом вниз на пол, усыпанный осколками, землёй из горшков, рекламными проспектами, буклетами, открытками и пачками всякой разноцветной мишуры в банковских обёртках. Рыбки из опрокинутого аквариума, издыхая, разевали рты, трепыхались в луже воды. Под тяжёлыми берцами полицейских похрустывали кусочки гипсовой скульптуры богини Фемиды. - Вы не смеете меня арестовать! Я - Наполеон! - вопил, вырываясь, Розенберг, когда ему надевали наручники. - Он бессовестно лжёт! Заговорщик! Изменник! Не верьте ему! Наполеон - это я! - с хрипотой доказывал Недоносов, прицепленный к батарее парового отопления. - Вам не удастся заточить меня на остров Святой Елены! Гвардия за меня! Битва при Ватерлоо - это ещё не поражение! - кричал Замаракин. - Я, Наполеон Бонапарт, соберу новые войска и двину их на Европу! - Не разлучайте меня с любимым, - в отчаянии заламывала пухлые руки Вшивкина. - Я - Жозефина, любовница императора Наполеона Бонапарта... Козлодоевские полицейские, ошарашенные увиденным и услышанным, качали головами, хохотали до упаду. Старший наряда позвонил: - Алло... Психбольница? Срочно пришлите санитаров... У нас три Наполеона и одна Жозефина... Очень буйные... Их увезли на грустно-печальный "Левый берег", рассадили по разным палатам. Дальнейшая судьба козлодоевских "наполеонов" и "жозефины" нам не известна. Если верить людской молве, они так и не поправились, твёрдо уверовав в монаршее величие. Вместо сошедшего с ума Недоносова прокурором Козлодоевска назначили Разгуляева, человека принципиального и требовательного, ещё не успевшего стать коррупционером и набить руку на взятках. Разгуляев дал ход делу об избиении священника. Суд приговорил преступного сына Тарантулова к девяти годам лишения свободы в колонии строгого режима. Разные сроки лишения свободы получили сообщники преступника Тарантулова. Говорили, что отморозки легко отделались. В случае смерти молодого священника им грозило более суровое наказание, но иерей, слава Богу, остался жив. Автомобиль "Мерседес"" бизнесмена - депутата Тарантулова при невыясненных обстоятельствах вспыхнул на бензоколонке и за считанные минуты сгорел дотла. В нём погиб и сам босс компании "Нефтегаз". По версии пожарных: замкнула электропроводка. По свидетельству очевидцев, за минуту до этого трагического происшествия на бензоколонку заезжал роскошный "Бэнтли". Мягко прошипев шинами, он притормозил рядом с автомобилем Тарантулова. За рулём авто, как показалось рабочим бензоколонки, был бультерьер в морской фуражке с белым чехлом и с якорем на околыше. В зубах бультерьера торчала курительная трубка. В салоне "Бэнтли" находились молодая, экстравагантная дама с вороной на плече и пожилой мужчина в спортивном костюме и с орденом на груди. Пассажиры бультерьера, с невозмутимым видом восседавшего на водительском кресле, из авто не выходили. Рабочие попытались предложить им услуги по заправке горючим, но "Бэнтли" тотчас уехал. Кто были эти респектабельные люди, неизвестно. Глава 15 Скромная трапеза Парапсихологи уверяют, что душа человека во время глубокого сна покидает тело и гуляет легко и свободно, с быстротой мысли перемещаясь в пространстве, а с пробуждением спящего мгновенно возвращается к нему. И если во время своих беспорядочных блужданий ей не пришлось быть свидетелем или участником ужасных происшествий, проснувшийся человек чувствует себя бодрым, хорошо отдохнувшим, набравшимся сил. Напротив, кошмарный сон, в котором он сражался, таскал тяжести, бродил по кладбищу, лил горючие слёзы, убегал от злых собак, вызовет головную боль, недомогание, усталость, раздражение по пустякам. Космологи и теософы объясняют картины сна тем, что из физического тела наружу выходит астральное, связанное с ним тончайшим серебряным шнуром, свитым из тончайших нитей и способным растягиваться на безмерную длину. Возможно, так оно и есть на самом деле, поскольку корреспондент газеты "Бизнес-Козл" Савелий Петрович Редькин, вышедший холодным февральским утром из дома Джованни Бруно, уже изнывал от июльской жары на главной дороге, ведущей из Нолы в Рим. Обгоняя Савелия, или, наоборот, навстречу ему, вздымая тучи пыли, проезжали кареты и торговые повозки, цокая подковами, проносились скакуны, неся на сёдлах вооружённых всадников, тащились с поклажами пешие люди и вьючные мулы. Никому не было дела до одинокого путника в сиреневой сорочке, устало плетущегося с пиджаком и пуловером подмышкой. Ему, изнемогшему от жажды, ужасно хотелось припасть к прохладному ручью и пить, пить, но нигде не слышалось столь желанное журчание воды. Савелий с тоской взирал на зелёное взгорье, круто вздымавшееся к вершине Везувия, мечтая о плещущем внизу Тирренском море, сверкающем под солнцем ослепительной голубизной. Дорога, то круто поднимаясь, то опускаясь, вилась вдоль берега. С шумом набегавшие на влажный песок пенистые волны манили свежестью, хотелось с безудержной радостью упасть в них и плавать, плавать, наслаждаясь прохладой. Однако, надо было спешить. Смахнув ладонью со лба пот, он присел на придорожный покатый валун, чтобы отдохнуть и набраться сил, прильнул спиной к горячему камню, нагретому палящими лучами, и смежил веки. - Бе-е... Бе-е, - раздалось возле уха... Торопитесь в Рим, Савелий Петрович? А мы вас заждались... Савелий вскинулся, открыл глаза. Прямо перед ним стояли двое бродяг. Хромой старик в лохмотьях, в очках, лысоватый и тощий, с козлоподобным шерстистым лицом и жидкой седой бородёнкой, ворошил тростью мелкий галечник под босыми, копытообразными ногами. Рыжеватые завитки волос рожками торчали на узком морщинистом лбу оборванца. Рядом с ним, сгорбившись, стояла безобразная, беззубая старуха с вороной на плече, в грязном рванье, со свисающими на грудь и спину седыми, спутанными космами. - Карр! То-рропитесь в Рр-им, Пет-ррович? - гаркнула растрёпанная птица, неприглядным обликом удивительно напоминающая свою дряхлую неопрятную хозяйку. Савелий, содрогнувшись, с ужасом признал в них бродяг, околачивавшихся у дома Джованни Бруно. - Наше вам почтение, Савелий Петрович, - снял потрёпанную, дырявую шляпу старик. - Не имею чести быть ранее знакомым с вами, - нехотя ответил Савелий. - Вы кто? - Змей аспид-искуситель мой родной дядя... Я сын беспросветной ночи, князь тьмы, часть той бесчисленной силы, что лукавством творит добро, замышляя зло... - Понятно... Вы слуги сатаны... Чёрт и ведьма... Без вас, похоже, не обойтись, как без помойного ведра... Куда ни пойди - всюду вы, - внутренне трепеща, боязливо проговорил Редькин, не скрывая брезгливого отвращения к лихоимцам, возникшим как бы из ничего. - Бе-е... Бе-е... Без чертей как жить? В Господа Бога, в Сына Его Христа, в Святого Духа, в непорочное зачатие девой Марией многие люди не верят... Заповеди Христа не выполняют... Молитвами благодарения Бога себя не утруждают... Прощения у Всевышнего за содеянные грехи не просят... Библию и другие святые писания не читают... Всё больше лукавому сатане поклоняются, слугами его во всех пороках стремятся быть... Не стану скрывать, сатане нравится аморальное и преступное поведение людей, откровенных его сторонников... Это как на выборах президента... Чем сильнее развращено общество, тем больше шансов у кандидата быть избранным на столь высокий пост... Ему, как и сатане, нужны сторонники - непристойные граждане, воры, обманщики, клеветники, наркоманы, правонарушители, всем своим обликом и нравами похожие на вурдалаков, упырей, бесов... Такими людьми легче управлять, грабить их и наживаться... А вы чертей из преисподней с помойным ведром сравнили... Несправедливо... Да дьяволята просто отдыхают против вымогателей и насильников всех уровней! Куда им до министров, укравших миллиарды при всеобщем попустительстве! Бе-е... - проблеял старик и рассмеялся дряблым смешком. - Я в Бога верю... Заповеди, конечно, не все соблюдаю... Молитв тоже не знаю... Но Библию читал, - почему-то оправдываясь перед бродягой, сказал Савелий. И спросил: - Кого же тогда считать нечистой силой? - Как?! Вы ещё не поняли?! Нечестивцы и христопродавцы, воры-олигархи, чиновники всяких мастей, законники в погонах и мундирах, взяточники, не убоявшиеся Бога, угодливо служат дьяволу... Они и есть нечистая сила, истинные слуги сатаны... Вот и вы, Савелий Петрович, готовы призвать в пособники нечистую силу, лишь бы напечатать книгу о Джордано Бруно... Коль призвали нас в пособники, мы охотно поможем вам... Однако, напрасно бьёте ноги в Рим... Филиппо Бруно, недавно получивший сан священника под именем брат Джордано, сбежал оттуда, обвинённый в ереси за тайное чтение книги Коперника "Об обращении небесных тел", сочинений Лукреция, книг святых Иеронима, Иоанна Златоуста, а также за вынос из кельи икон... Начальником доминиканского ордена перечислено сто тридцать пунктов, по которым брат Джордано отступил от учения католической церкви... Да... Но мы отвлеклись... Следуйте в Счастливую Кампанью, провинциальный городок возле Неаполя... В монастыре святого Варфоломея найдёте вашего героя. Молодой доминиканец только что отслужил свою первую обедню... Бе-е... Бе-е... Мы проводим вас к нему... Бе-е... - подобострастно проблеял старик. - Но не пытайтесь повлиять на судьбу Джордано и отворотить его от смертного пути на костёр... Вспомните художественный фильм американского режиссёра Питера Хайанса "И грянул гром"... Из-за одной бабочки, раздавленной несколько миллионов лет назад, в мире всё пошло по-другому... Если вы повлияете на события, предшествовавшие казни Джордано, вы не воротитесь назад, в будущее, в Козлодоевск... Вас попросту не будет там... Как и самого Козлодоевска... Идёмте же в Счастливую Кампанью... Бе-е... Слова козлоподобного старика не удивили Савелия. Он даже обрадовался, что теперь знает, где найти невыдуманного персонажа своего романа "Восставший из пепла". Повинуясь блеющим словам хромого бродяги, Савелий безвольно поднялся, сгрёб в охапку пуловер и пиджак, и поплёлся за нищими, мучимый бесплодными попытками вспомнить видения прошедшего сна. В памяти сумбурно возникали отрывочные картины зубоврачебного кабинета, приёмной издательства "БукЪвица", гостиной капитана мушкетёров Джованни Бруно, комнаты в квартире Софьи Ароновны, сверкающего неоновыми лампами просторного зала сбербанка... ...В силу некомпетентности в вопросах парапсихологии, мы не можем взять на себя смелость категорично отрицать возможность астрального путешествия, либо, напротив, горячо доказывать реальность подобного явления. Как бы там ни было, но Савелий Редькин, тихо и незаметно ушедший из дома Джованни Бруно февральским утром тысяча пятьсот сорок девятого года, безмятежно дремал в знойный июльский день на паперти монастыря святого Варфоломея в Кампанье, что в провинции Салерно. Перемещения в пространстве в тысяча пятьсот семьдесят второй год Савелий никак не ощутил по одной простой причине: что представляют для Вселенной какие-то жалкие двадцать три года?! Миг! Мгновение! Одна миллиардная доля секунды! Или и того меньше! Так не замечаем мы своего возраста. Ещё, кажется, совсем недавно, были детьми, молодыми, и вот - на тебе! Состарились... Как корова языком слизнула лет эдак тридцать, сорок, пятьдесят, а то и больше! Пролетели, как фанера над Парижем, несколько десятков лет! И оглянуться не успели... Впрочем, козлодоевского журналиста совершенно не занимали философские мысли. Расстелив на каменных плитах клетчатый пиджак, он улёгся на него, подложив под голову пуловер и дырявые кроссовки. Средиземноморское солнце жгло немилосердно. Палящие яркие лучи слепили глаза. За долгие годы астральных странствий по Италии у Савелия выросли усы и борода, отросли длинные волосы. Своим обликом он стал походить на Иисуса Христа, о чём даже не догадывался. Савелий прикрыл глаза носовым платком, и вытянувшись во весь рост, блаженно зажмурился, ожидая конца богослужения в монастыре. Часы тянулись медленно, и казалось, жаркому дню никогда не придёт на смену прохладный вечер. Но вот на крепостной башне глухим басом прозвонил колокол, и высокие, окованные железом, монастырские двери распахнулись, выпуская во двор доминиканских монахов в белых холщовых скапуляриях с капюшонами. Глухо бормоча молитвы, накинув на бритые затылки капюшоны, священники зашлёпали заскорузлыми подошвами босых ног по ступеням парапета. - Сеньор! Простите, что разбудил вас, - легонько толкнул Савелия в плечо молодой доминиканец приятной внешности с каштановой бородой и усами, живым блеском в глазах, проницательно глядевших из-под низко надвинутого на лоб капюшона. Савелий вздрогнул, сел на каменную ступеньку, прислонившись к мраморной колонне, одной из немногих, украшавших фасад обители. Проснувшись, не сразу сообразил, где он и что с ним. - Где я? - пытаясь собраться с мыслями, что-то вспомнить, растерянно спросил Савелий. Под влиянием глубокого, прерванного монахом сна, в голову лезла всякая белиберда. "Почему мэр Козлодоевска Потапенков каждую зиму ездит с семьёй греть бока в Испанию? На какие шиши, спрашивается?" - вопрошал себя Савелий, смотря в лучистые, проницательные глаза монаха. В том, что перед ним был истинно доминиканский священник из монастыря святого Варфоломея, его нисколько не удивило. Смущённый его присутствием, он лишь стыдливо озирался, стесняясь своего мятого, неприглядного вида. - Извините, святой отец... Я, кажется, задремал, - торопливо обуваясь, пробормотал он по-русски. - Жарко, знаете ли... Разморило... Разулся... Нет ли поблизости киоска, где можно купить бутылку минералки? - Вы чужеземец? Я владею немецким, греческим, французским, английским, древнееврейским... Однако, никогда не слышал подобную речь... На каком языке мне с вами говорить? - с доброй улыбкой спросил монах. - На итальянском... Я прекрасно понимаю и свободно говорю на неаполитанском наречии, - не задумываясь, ответил Савелий. Вспомнил мимолётное видение сна, в котором бывший редактор Агафонов учинял разнос Редькину за какую-то статью, с огорчением вслух произнёс: - Куда делся человек? Был и нет... И Кукин тоже хорош... Нашёл время захлёбываться коньяком... - О, сеньор говорит по-итальянски! Если вы голодны, то сочту своим долгом предупредить: трапезная закрыта, и нищим не будут подавать гречневые блины с оливковым маслом... Мы сами кормимся людскими подношениями за свои богоугодные труды... Чем Бог послал, тем и сыты... - Странно... Насколько мне известно, служители церкви не бедствуют... Имеют роскошные дома и виллы, разъезжают на дорогих автомобилях, ни в чём не нуждаются... - Не всё понятно мне из того, о чём вы говорите, сеньор... Если имеете ввиду католических священников, то они, и впрямь, жируют, пресыщенные богатством. Неблаговидный пример братьям во Христе подаёт сам римский папа Пий Пятый... Тупость, чванство, обжорство, жадность, а порой, и распутство, отличают их от нас, доминиканцев. - Да, я в курсе о том, как проповедник Доминик де Гусман в тысяча двести четырнадцатом году создал общину нищенствующих монахов, известных как "псы Господни"... Позднее они объединились в Орден Проповедников... Доминик основал монастырь при римской церкви святой Сабины. Его последователей-единомышленников стали называть "доминиканцами"... - У сеньора такие обширные познания в теологии! - восхищённо заметил монах. - Ничего удивительного... В интернете достаточно информации на религиозную тематику... Когда я собирал материалы для написания романа "Восставший из пепла", пришлось переворошить кипы компьютерных распечаток с принтера, - поднявшись с паперти и отряхивая от пыли пиджак, сказал Савелий. Доминиканец, озадаченный не только словами чужестранца, но и его невиданным одеянием, бросил на него недоумённый взгляд. Смиренно перебирая в руках деревянные чётки, убеждённо, с чувством искренней веры в правоту сказанного, произнёс: - Все доминиканские монахи соблюдают устав Ордена святого Доминика. Мы отвергаем всякую собственность, кроме единой рясы, презираем излишества и роскошь. Так завещал святой Доминик. Господи! Озари его праведную душу благостным светом Рая за аскетизм при жизни и отрешение от суеты! Молодой священник с деревянным распятием на груди сложил ладони вместе и воззрел взор к небу, шепча молитву благодарения Богу. Быстро прочтя её, он почтительно обратился к Савелию. - Если сеньор чужестранец голоден и ему негде ночевать, он может разделить со мной ложе из соломы на земляном полу в углу моей кельи. Могу предложить скромный ужин... От обеда у меня остались варёные яйца, ржаная лепёшка, кусок копчёной грудинки, куриная ножка, головка сыра и кружка козьего молока. - Ого! Совсем неплохо для скромного ужина! Вы так любезны, святой отец, что достойны всяческой похвалы, - почтительно приклонил голову Савелий. - Мне ничего не остаётся, как охотно принять ваше радушное приглашение... Что ж... Ведите в ваше благочестивое жилище... Навязчивые мысли не покидали его. "Отмочил номер Валентин Григорьевич... Нечего сказать... Насмешил козлодоевцев фельетоном и смылся... О повышении зарплаты теперь забыть придётся... Да и чёрт с ней, с зарплатой! На сберкнижке триста двадцать пять тысяч! Гуляй, солдатик! Пляши, рванина!", - думалось Савелию, когда монах вёл его по закоулкам монастырского двора. Они вошли в приземистое каменное здание и оказались в тёмном, узком коридоре с низким потолком. Скупой солнечный свет от входа почти не проникал сюда. Савелий попытался посветить сотовым телефоном, но зарядка в нём давно кончилась. В правом ухе задребезжало противное блеянье: "Бе-е... Бе-е..." Он спешно начал рыться в карманах, ища зажигалку. Монах, тем временем, остановился напротив закругленной кверху дубовой двери с тяжёлым железным кольцом, служившим и ручкой, и щеколдой, повернул кольцо. Они шагнули в глинобитную, душную келью без окон, похожую на тюремную камеру для узника. Монах принялся высекать искру, чтобы зажечь свечу, но Савелий привычно чиркнул зажигалкой, осветил трепещущим огоньком убогую обстановку мрачной кельи. В углу слева ворох примятой, лежалой соломы. На ней расстелена рогожа, прикрытая домотканным шерстяным одеялом. Прямо от входа, в двух шагах, маленький стол, грубо сколоченный из вытесанных топором досок. На столе снедь под тряпицей, несколько пергаментных книг, чернильница с гусиным пером, листы желтоватой бумаги, восковая свеча в глиняной плошке. У стены справа столь же неказистый стул и на нём большой глиняный кувшин с водой. Рядом на земляном полу медный таз для умывания - главное достояние кельи. Кусок белого холста, заменяющий полотенце, висящий на гвозде, вбитом в стену, дополнял примитивное убранство кельи. Пахло воском и душистым ладаном. - Да этим раритетам цены нет... - бросив завистливый взгляд на старинные книги, проговорил Савелий. Поднёс огонёк зажигалки к свече, зажёг её, совершенно не задумываясь над тем, какое впечатление произвёл на монаха. В тусклом свете робкого пламени свечи испуганное лицо доминиканца, оттенённое бородой и усами, неестественно белело призрачной бледностью. Островерхий капюшон белого скапулярия придавал ему сходство с привидением. Монах осенил себя крестным знамением и, не сдержав возгласа восхищения, в сильном волнении произнёс: - Чудны дела, Твои, Господи! А можно посмотреть? Савелий отдал ему зажигалку. Доминиканец с любопытством разглядывал её, безуспешно пытаясь догадаться, как чужестранец так быстро извлёк из неё огонь. - Да это ж очень просто... Ничего противоестественного... Колёсико высекает искру из кремня... То же самое, как вы бьёте кресалом по камню... Только вместо трута бензин. Савелий взял зажигалку из рук монаха, несколько раз чиркнул, зажигая огонь, и протянул ему обратно. - Берите... Дарю... - Что вы! Эта вещица стоит очень дорого... Я не могу принять... Устав святого Доминика запрещает иметь предметы роскоши, - запротестовал доминиканец. - А, ерунда... Китайская безделушка... Копейки - цена ей. Поверьте, она совсем ничего не стоит... - Нет, нет! - замахал руками монах. - Я не смогу объяснить братьям нашего Ордена то, что говорите вы... Меня обвинят в ереси, в колдовстве... Омойте руки и, помолясь, приступим к трапезе... Прошу отужинать со мной... - Покорнейше благодарю, святой отец... Не откажусь... Вы так добры и великодушны, - подставляя ладони под струю из кувшина, удерживаемого монахом над медным тазом, сказал Савелий. - Можете называть меня брат Джордано... В миру я Филиппо Бруно из Нолы... - Инквизиторы обвинили вас в ереси и при...- воскликнул Савелий. Он забыл предостережение бродяг-чертей и чуть было не проговорил: "Приговорили к сожжению на костре", но Джордано прервал его на полуслове. - И вы уже знаете? - удивлённо спросил монах, передавая кувшин с водой Савелию и, в свою очередь, ополаскивая руки и освежая лицо. - Вести о подозрении меня в ереси преследуют по пятам... Я не стал ждать, когда предъявят обвинение и бежал из Рима... Начато следствие, но если я отрекусь от своих убеждений и высказываний, противоречащих учению Аристотеля и Птолемея, оно будет прекращено. - Вы имеете в виду вращение Земли и других планет вокруг Солнца? И то, что звёзды - такие же солнца и вокруг них тоже вращаются планеты? И что Вселенная бесконечна? - Вот именно! О, вы прекрасно осведомлены о моих проповедях... Верите в моё утверждение миросоздания? - Разумеется... Глупо и смешно не верить в то, что знает любой школьник... И церковь давно признала вращение Земли и других планет вокруг Солнца, а не наоборот... - И не скажите! Только подумать: на дворе просвещённый шестнадцатый век, но католическая церковь учение Коперника не признала и признавать не хочет, потому что оно противоречит её учению о создании мира Богом! Кстати, вы не представились... Кто вы, странный чужеземец? Как вас зовут? Откуда явились в наше Неаполитанское королевство? Кушайте, не стесняйтесь... - Савелий Петрович Редькин... - обгладывая куриную ножку, с лёгким поклоном представился Савелий. - Вы еврей? - Нет... Я русский... Православный христианин... А почему вы так спросили? - Савелий - еврейское имя... Оно означает: "Желанный"... Не стану скрывать: не терплю евреев... Моя ненависть к ним не вытекает из расовых чувств или низменных мотивов, отрицающих за евреями человеческие права на существование, не вызвана неприязнью из опасения видеть в них конкурентов в борьбе за личное благополучие. Евреи виноваты в том, что своим ограниченным миросозерцанием и дурным, злым характером привили европейским народам варварство, мракобесие католицизма. Жестокая суровость еврейских уголовных законов послужила печальным образцом для магометанства, самого отвратительного из всех семитских верований. Закон, возлагавший ответственность на невинных детей за ошибки их отцов, мог исходить только от такой человеконенавистнической расы, как еврейская, заслуживавшая быть истреблённой раньше, чем она появилась на свет. Но что хуже всего в евреях - это их высокомерие, лживость. Они всегда были продажным, необщительным, невыносимым для других рас народом, который всех ненавидит и потому всеми презираем. Нет зла или порока, к которому не причастны евреи. Зато сами себе они приписывают славные добродели. Человечество страдает с тех пор, как семитизм внёс утончённую злобу в прежние античные отношения. Стремление к истине и добру евреи заменили ложью, лицемерием, невежеством и бескультурьем, и теперь везде царят варварство и невежество. - У нас при Сталине тоже преследовали евреев за коррупцию и различные махинации, но сейчас они заняли руководящие посты, убрали из паспорта графу "Национальность", издали закон об уголовной ответственности за разжигание межнациональной розни, оградили себя... Попробуй теперь указать еврею на его происхождение, живо загремишь на нары... Есть даже такой анекдот: "Тот, кто унижает негров - тот расист... Кто ненавидит евреев - тот антисемит... А тот, кто выступает против русских - тот правозащитник..." Лично мне без разницы, кто какой национальности... Лишь бы человек хороший был... Александр Сергеевич Пушкин, к примеру, правнук эфиопа Ибрагима Ганнибала, признан гением, величайшим поэтом... - Александр Пушкин? Не припоминаю такого поэта... Франческо Петрарка, ибн Гвироль, Джованни Бокаччо, Хорхе Манрико, Омар Хайям, аль Мутанабби, Джафар Рудаки, Алигъери Данте, - вслух называя поэтов, наморщил лоб Джордано. - Но... Пушкин... Нет, не знаю... - Его знает весь просвещённый мир... Ах, да... У вас ещё тысяча пятьсот семьдесят второй год... Откуда же вам знать, что у нас в Москве, у памятника Пушкину, всегда полно туристов, любителей поэзии, почитателей его таланта? - Вы из Московии! Однако, далеко забрались! Вероятно, было не просто преодолеть столь долгий путь... И с какой целью, позвольте спросить? Савелий разломил лепёшку и, принимаясь за копчёную грудинку, хмыкнул, пожав плечами: - Не помню, как очутился здесь... Но я рад, что встретил вас, Джордано... Мне крайне необходимо было увидеть вас... В моём романе не достаёт достоверности, натурализма... Издатель Кукин и критик Картузов раздолбали мой роман в пух и в прах... Сочли его мистическим, надуманным... Монах многозначительно улыбнулся, понимающе покивал головой: что взять с человека, тронувшегося умом? - Можете не объяснять, Савелий... Во всяком случае, на сыщика из инквизиции вы не похожи... Я могу доверить вам свои самые сокровенные мысли... Мне вас нечего бояться... - Бойся, не бойся, а судьбой уже всё предрешено, - заметил Савелий и опять чуть было не ляпнул о костре, на котором примет монах мученическую смерть, но в ухе задребезжало блеянье. Он тотчас вспомнил предостережение козлоподобного бродяги-старика и благоразумно примолк. - Это верно, Савелий... Кому, что предначертано Господом Богом, того не избежать. Все под Ним ходим, - согласился доминиканец. - Смею спросить, коль назвались христианином: носите ли вы нательный крестик? Савелий смутился, принялся шарить по карманам. В ушах послышалось рассерженное блеянье. Наконец, нашёл крестик в заднем кармане джинсов, просунул голову в цепочку и повесил его на шею. Блеянье тотчас же смолкло. - Серебряный? - пригляделся к маленькому распятию Джордано. - Тончайшей работы гравировка... Роскошь... Излишество... Христос был распят на деревянном кресте... - Серебро - излишество? У нас многие золотые крестики носят... В ювелирных магазинах всяких навалом... И католических, и православных... На любой вкус... Дань моде... Кому, какие нравятся, такие и покупают... - Разве может быть вера в Господа Бога, в Иисуса Христа, в Матерь Божью, в Духа Святого данью моде? Насколько наслышан я от русских купцов, сильна вера на Руси... Жестоко царь Иоанн карает вероотступников и колдунов... - Да, так было, но очень давно... А сейчас у нас срочно заверовали в Бога президент, министры его, депутаты Госдумы, погрязшие в криминале, в коррупции... Бьют поклоны в церкви, пытаются замолить грехи тяжкие... Глядя на них, многие в народе крестики нацепили... Модно стало... - Так вы, Савелий, стало быть, тоже модничаете? - Я-то? Не-е... - замотал головой Савелий, перед глазами которого всплыли мрачные фигуры старика и старухи. В том, что это были самые настоящие черти, он уже не сомневался. "Если есть провонявший серой ад и сатана, то есть светлый Рай и Бог", - подумалось ему, и он боязливо косясь на дверь кельи, испуганно перекрестился. - Истинно верую, Господи! - И добавил по-русски с поклоном: - Боже милостив буди мне грешному... Не введи нас во искушение, но избави от лукавого. - Хоть я ничего не распознал из твоих слов, чужеземец, но понял, что молился ты искренно... Отчего тогда крестик носишь в кармане? Стесняешься или боишься? Савелий опять неопределённо пожал плечами. Он и сам не мог объяснить себе, почему крестик оказался в джинсах. Никогда: ни в бане, ни на пляже, ни в больничной палате, ни ложась спать, не снимал с себя это простенькое серебряное распятие с изображением Христа на лицевой стороне, и с миниатюрой Богоматери на обратной. - Да кого мне бояться? У нас свобода вероисповеданий, - с напускной бравадой ответил Савелий. Он никак не мог избавиться от неприятного видения нищенствующих бродяг. Ему всё время казалось, что в правом ухе тонким комариным писком надсадно и нудно звенит: "Бе-е..." Стараясь отвлечься от противных мыслей, он усиленно поморгал глазами, поковырялся пальцем в ухе, прочищая его. Видение и дребезжащий писк и в самом деле пропали. Савелий бережно, с благоговением полистал толстые книги в кожаных переплётах и с медными застёжками, с текстами из неизвестных ему крючковатых букв. - Солидные книженции... Интересно, кто авторы и о чём эти внушительные трактаты? - Вот эта самая дорогая... Я купил её за десять талеров... Фома Аквинский, учитель церкви... "О сущности и существовании", "О началах природы"... Натурфилософ Бернардино Телезио: "О природе вещей согласно её собственным началам"... Особенно дорожу вот этой старинной книгой, выполненной шелкографией... Сочинения Альберта Кельнского, учителя Фомы Аквинского: "Сумма о творениях", "О душе", "О причинах и возникновении всего"... - Хорошие знания и память надо иметь, чтобы понять и запомнить то, что напечатано в этих философских книгах, - с восхищением сказал Савелий.. - Знаниями я обязан своему незабвенному учителю Теофилу Варрано, наставлявшему меня наукам в учебном пансионе в Неаполе... А память развил благодаря особому искусству, которому научился у Раймунда Луллия. - Вы имеете в виду каталонского поэта, философа и мыслителя европейского Средневековья, родившегося в Пальме на острове Мальорка, что в Балеарском архипелаге? - Да, его... Я нахожу, что вы достаточно образованный человек, Савелий. Правда, не пойму, о каком средневековье вы говорите... Любопытно услышать, что ещё вы знаете о Раймунде Луллии? - Молодость он провёл при Арагонском дворе, имел много любовных приключений, был королевским стольником и гулякой... Сочиняя эротическую песню, неоднократно имел видение Христа. Это произвело на него сильное впечатление... Луллий оставил двор и семью и поселился на пустынной горе Мирамар... Впоследствии несколько его учеников основали там монастырь... Раймунд не вступал в монашество, но был твёрдо убеждён не только в религиозной истине христианства, но и в его совершенной разумности. Луллий считал, что слишком мало делается для обращения мусульман в христианскую веру путём убеждения. Во время уединённых размышлений на горе Мирамар ему пришла в голову блестящая мысль об особом методе, посредством которого можно из общих понятий выводить разумные истины христианского вероучения... Луллий приписывал это откровению, явившемуся ему свыше... Для борьбы с неверными Луллий считал необходимым основать миссионерские коллегии, изучать арабский язык. За открытую проповедь Евангелия на городской площади в Тунисе его забили до смерти камнями... Свой метод логического мышления Луллий называл "арс универсалис". - Ваши знания жизнедеятельности Луллия просто поразительны... Сейчас за небольшую плату я даю уроки запоминания всем желающим. Особыми упражнениями, следя за логическим порядком понятий, я воспроизвожу в памяти давние события, разговоры, прочитанные книги. Например, помню слова отца, снявшего с меня ядовитую гадюку, когда я был ещё в колыбели. Он громко крикнул тогда... - Вот гадина! Днём солнце пригрело... Проснулась после зимней спячки... Наверно, я занёс её вечером вместе с хворостом для камина... - досказал за монаха Савелий. Джордано с недоумением и с печатью страха на бородатом лице вытаращил чёрные, живые глаза на удивительного гостя своей кельи. Но как человек, привыкший всё анализировать и всему находить объяснение, быстро справился с охватившим его волнением и спокойно спросил: - Откуда вам это известно? Ведь этот случай произошёл двадцать три года назад... Тогда, судя по вашему возрасту, вы были мальчиком лет семи или восьми... Видимо, вы где-то встречались с моим отцом или матерью, и они рассказали вам обо всём слово в слово... - Я видел всё собственными глазами... Я ночевал в ту промозглую ночь в доме вашего отца Джованни Бруно и вашей матери Фраулисы... Я шёл из Неаполя в Нолу и нашёл приют у этих добрых и отзывчивых людей... - Боже мой! Как интересно! Расскажите подробнее! - Собственно, рассказывать нечего... Граф Сивопупов-Крымский, доктор медицины, профессор стоматологии, у которого я лечил зубы, отправил мою душу в свободный полёт сквозь века... Ещё, кажется, вчера я был в доме ваших родителей... Ночью маленький Филиппо закричал, разбудил мать и отца... Джованни поддел змею клинком, подбросил и в воздухе рассёк надвое... Выбрасывая змею за дверь, он произнёс именно эти слова... Рано утром я ушёл... - У вас в Московии зубы лечат графы и доктора медицины, профессора? Вот уж никогда бы не подумал... - усомнился Джордано, пропустив мимо ушей слова о полёте свободной души сквозь века, и усмехнулся. - А может, у вас на Руси сам царь Иоанн Грозный лечит больные зубы? Слышал я от торговых людей, что он самолично выбивает их у инакомыслящих, у изменников-бояр... - При чём здесь Иван Грозный? Вы ещё Юрия Долгорукова, Ивана Калиту вспомните... Говорю же: граф Сивопупов-Крымский и его ассистентка Виола Обнорская... У неё на плече ворона говорящая сидела... Умные глаза Джордана, поблескивая отражением свечи, смотрели на Савелия с насмешливой недоверчивостью. - Граф - он кто? Пророк, прорицатель, факир-волшебник или самый настоящий еретик? Астрологи, предсказатели, колдуны, ведьмы и прочие служители дьявола подлежат суду инквизиции и казни на костре. - Ваше утверждение о вращении планет вокруг Солнца, о бесконечности Вселенной тоже противоречит канонам и догмам католической церкви. Ваше отрицание Бога как создателя природы и Вселенной... - Я вовсе не отрицаю Господа Бога, - нетерпеливо перебил Савелия Джордано Бруно. - Но я против измышлений о его человеческой внешности. Богомазы рисуют иконы, изображают выдуманный образ Господа... Я все иконы вынес из кельи, как неправдоподобные... - Но ведь Бог создал человека по своему образу и подобию... Так сказано в Библии... - запальчиво возразил Савелий. - Каким же вы представляете Его себе? - А никаким! Бог - это сама природа! И Земля, и другие планеты и звёзды - всё взаимосвязано в единый живой организм, который, в сущности, и является Богом. - В Библии утверждается другое учение: Бог - творец мира, Вселенной и всего живого на земле... - Я истый христианин и не оспориваю Библию... Я лишь нахожу общность Природы и Бога... Природа - Бог созидательница... Немецкий мыслитель и учёный-математик кардинал Николай Кузанский ещё в прошлом веке, отмечая бесконечность Бога, соотносил Его и природу. Он трактовал мир, как некое "развёртывание" Бога. По его мнению, Бог во всём и всё в Боге, Он есть единое, форма всех форм. Меня сочли еретиком, но Николай Кузанский, этот видный церковно-политический деятель прошлого столетия, в своих философских трудах отмечал, что Вселенная бесконечна, у неё нет центра, все небесные тела состоят из той же материи, что и Земля, и вполе возможно, обитаемы. Он утверждал, что все светила, включая Землю, движутся в пространстве.. Замечу, что французский философ и теолог Давид Динанский разделяет точку зрения Николая Кузанского. "Мир есть сам Бог", - говорил он, - "Бог есть разум всех душ и материя всех тел". Так какой же я еретик после всего сказанного этими учёными людьми? - Как же тогда Рай и ад? Никто не опроверг до сих пор... - Это вероучение не противоречит истине, ибо чистые души праведных людей действительно возносятся в другие миры Вселенной, а поганые души нечестивцев низвергаются в подземный мрак преисподней, смрадящей сероводородом, в геенну огненную, к сатане... - Вы допускаете, что есть сатана и слуги его - черти? - Сатана был всесилен и вздумал тягаться с природой-Богом за власть над миром, но был сброшен Им в подземное царство тьмы... Из мести сатана вредит Богу, коварным лукавством совращает людей, отворачивает их от Господа, вселяет в них скверну. Нечестивые люди, отвернувшиеся от Господа, и есть слуги сатаны... А в праведных душах Бог... - Святой Дух Его, - поправил Савелий. Джордано задумался, собираясь с мыслями. - Да... Бог... Он Святой Дух... Он во всём... В растениях и камнях, в людях и животных, в насекомых, в рыбах и птицах, в деревьях, в огне и воде... Он, как я уже говорил, в единении с природой. Как же можно писать лик Бога, ни разу не увидев Его? Невозможно лицезреть невидимое... - Что же в этом плохого? Каждый иконописец представляет Его себе с добрым и умным лицом, справедливым и отзывчивым... И какая необходимость придерживаться канона в изображении... Взять, к примеру образы Божией Матери Смоленской, Нечаянной Радости, Сподручницы грешных и Неопалимой Купины, изображённые на чудотворных иконах, они совсем непохожи ликами. Пресвятая Богородица на многих иконах выглядит по-разному, но каждый верующий воспринимает святой лик Её как истинный. У меня в комнате висит портретный фрагмент картины знаменитого художника Рафаэля "Сикстинская мадонна". Я поклоняюсь этой цветной принтерной распечатке, скачанной из интернета, молюсь на неё и вовсе не нахожу её выдуманной, вымышленной... - Опять непонятно говоришь, брат Савелий... - Кукин говорил, что ты, брат Джордано, не веришь в непорочное зачатие Христа Девой Марией... - Кукин? Он кто? Инквизитор? Стражник из свиты папы Пия Пятого?- боязливо спросил монах. - Бывший редактор издательства "БукЪвица"... Его уже нет на этом свете... Захлебнулся коньяком... Господь наказал его за богохульство... В проницательных глазах Джордано вспыхивали огоньки изумления. Каждое слово незнакомца из далёкой Московской Руси вызывало в нём трепетное волнение, недоумение, страх. Он бросил на Савелия испуганный взгляд. Даже в тусклом свете чуть мерцавшей восковой свечи видно было, что бледное лицо его покрылось красноватыми пятнами стыда и смущения. - Я высказывал сомнение... Но категорично не отрицал, - после некоторого молчания уклончиво ответил Джордано. - Заговорились мы, Савелий... Давайте спать... Доброй ночи! Джордано Бруно, доминиканский монах из монастыря святого Варфоломея, задул свечу. Слышно было, как во мраке душной кельи шелестела под ним солома. Шорохи затихли, и мерное посапывание великого еретика скоро убаюкало его необъяснимого гостя, астральное тело которого, подвластное нечистой силе оборотней Сивопупова-Крымского и Виолы с быстротой мысли уже неслось сквозь годы и расстоянья... Глава 16. "Мечты, мечты! Где ваша сладость?!" Заведующий отделом "Криминальная хроника" газеты "Бизнес-Козл" Аристарх Фон-Гумилевич, член партии "Единая Россия", страстно мечтал занять место в кожаном кресле главного редактора. Сотрудники промеж себя называли его толстячком, хомячком, хитрячком, добрячком. Краснощёкий, полноватый, с одышкой и округлившимся брюшком, с хитрецой в зеленоватых глазах, "единоросс" слыл добропорядочным семьянином и безобидным человеком. К своим неполным тридцати шести годам Фон-Гумилевич, по его собственному мнению, имел богатый журналистский опыт и бедный уровень личной жизни. В последнем определении он исходил из того, что проживал в старом панельном доме, чаще презрительно называемом в народе "хрущёвкой". Завистливо глядя на элитные особняки городской знати, он с тоской думал о том, что его семья из пятерых человек ютится в малогабаритной квартире, состоящей из трёх комнат-клетушек. Помимо него самого, сварливой жены и двоих шаловливых детей-подростков, в "трёшке" занимала угол престарелая тёща, ворчливая, больная, всем и всегда недовольная старуха, присутствие которой делало невыносимым существование Аристарха Фон-Гумилевича. Курить дешёвые отечественные сигареты "Космос" ему дозволялось на балконе, а писать статьи представлялось возможным на кухне после полуночи, когда семья, угомонившись, разбредалась по тесным комнатам. Скудной зарплаты едва хватало на самые необходимые продукты питания, на выплату долгов за дешёвую мебель, взятую в кредит, на бытовую технику, на коммунальные услуги, растущие как на дрожжах. Об этих неприятных фактах Аристарху нудно напоминала скаредная жена, любящая повторять одну и ту же поговорку: "В нашем бюджете финансы поют романсы". Дачный участок из шести соток с маленьким кирпичным домиком "кума Тыквы" из сказки про Чиполлино, битая развалюха "Лада"-"шестёрка", мокнувшая под дырявой крышей гаража в одном из кривых переулков кооператива "Гигант" - вот и всё достояние Аристарха Фон-Гумилевича. Надеясь на улучшение бытовых услуг и успешное решение своих финансовых проблем, Фон-Гумилевич вступил в партию "Единая Россия", собравшую под своё крыло олигархов, воров в "законе", жуликов-бизнесменов и прочую преуспевающую публику. На редакционных планёрках Фон-Гумилевич выступал непримиримым борцом со всякого рода нарушителями законности, принципиальным журналистом при опубликовании фактов противоправных действий в обществе отдельными его несознательными элементами. В сокровенных уголках души Аристарх завидовал беспринципным богачам, сожалея, что сам он со своими принципами до сих пор остаётся бедным. Жена Клавдия, учитель химии, так оценила необдуманный, по её мнению, шаг мужа: его решение вступить в партию "Единая Россия": - Ну, и дурак же ты, Аристарх! Вечно во что-нибудь вступишь... Вчера в дерьмо... Сегодня в "Единую Россию"... Нужен ты ей с голой задницей... Там же одни миллионеры". Принимая во внимание вышеперечисленные факты "благосостояния" заурядного труженика прессы и его "принципы", легко догадаться, почему Аристарх Фон-Гумилевич, располагая университетским дипломом и партбилетом "единоросса", больше других в редакции радовался таинственно-загадочному исчезновению главного редактора "Бизнес-Козл". Как гласит народная мудрость, свято место пусто не бывает. И Аристарх, разумно скрывая радость пропажи Агафонова, надеялся, что Валентин Григорьевич никогда не вернётся в редакцию. Лелея в душе вожделённую мечту о выгодной должности, он желал, чтобы с Агафоновым, о котором не было ни слуху, ни духу, действительно случилось что-нибудь трагическое. "Чёрт меня возьми... Я уже десять лет в партии... Вдруг произойдёт чудо, и меня назначат вместо Агафонова... Хочу быть главным, - думалось Аристарху всякий раз, когда банкомат выдавал ему двадцать тысяч зарплаты. - А ну, как и вправду стану главным редактором... О-о... Тогда бы я..." Что было бы "тогда", домечтать Аристарху всегда кто-нибудь мешал, или что-нибудь отрывало его от приятного размышления в мнимом кресле главного редактора. То посетитель в кабинет войдёт, то телефон зазвонит, а то жена взбудоражит гневным окриком: "А ты записался в этом месяце на аванс?!". Так в чудесном сне никогда не увидишь счастливого продолжения, вдруг прервут его и потом тщетно пытаешься вспомнить, досмотреть... Несмотря на мужественное, стойкое выживание в условиях рыночной экономики, у Аристарха Фон-Гумилевича имелись некоторые увлечения, соответствующие его общественной значимости и финансовому положению. Увлечений у Аристарха немного: три или четыре. Собирание грибов и ягод, рыбалка, лазание под машиной, работа на даче в расчёт не принимаются. Имеются в виду "хобби". Кто-то собирает раритеты, строит макеты парусников, коллекционирует картины, медали, монеты, значки и марки, вино-водочные этикетки, пробки от пивных бутылок и прочее. Аристарх Фон-Гумилевич, будучи интеллигентным человеком, коллекционировал... губные гармоники. Об этих музыкальных инструментах он знал буквально всё: от истории их создания до принципа игры на них. И хотя в коллекции насчитывалось всего пять гармоник, Аристарх не терял надежду добыть их больше. Ещё одно увлечение Аристарха: в наш продвинутый двадцать первый век цифрового фото, он "заболел" чёрно-белой фотографией. Купил с рук обшарпанный "Зенит-М" и к неудовольствию жены и тёщи стал тратить деньги на фото-"прибамбасы", которые промышленность уже не выпускает, и потому найти их в продаже не просто. Верный интернационализму, Аристарх Фон-Гумилевич был ценителем и знатоком русской бани, поклонником чешского пива, приверженцем баварских сосисок, фанатом испанского футбольного клуба "Барселона" и любителем китайских горько-кисло-сладко-солёных конфет "Ням-Ням". Два раза в месяц, в выходные дни после авансов и получек, Аристарх позволял себе расслабиться. Топил баньку на даче, хлестал себя берёзовым веником, сгоняя жирок, а после потягивал пивко у телевизора, следя за игрой "Барселоны" и закусывая сосисками вперемежку с "ням-нямами". Ко всему выше сказанному надо добавить, что Аристарх Фон-Гумилевич обожал стихи талантливого поэта Николая Гумилёва, расстрелянного большевиками в 1921 году по обвинению в контрреволюционном мятеже. Ещё одно "хобби" или то давняя привычка Аристарха: судить не нам. Всё дело в том, что озабоченный обязанностью добытчика для семьи, тратящий бесцельно время в раздумьях, а потому не очень старательный сотрудник газеты "Бизнес-Козл" очень гордился своей фамилией, созвучной фамилии погубленного поэта Николая Гумилёва. Сходству фамилий и даже возможному родству мешали две последние буквы и неизвестно каким боком прилепившаяся приставка "Фон". Ничто в происхождении Аристарха не свидетельствовало о родовом баронском титуле и аристократизме предков, но свою фамилию он произносил раздельно, выделяя приставку: "Фон... Гумилевич..." Подражая своему блистательному кумиру Николаю Гумилёву, Аристарх носил двубортный пиджак, жилет с карманными часами и галстук-"бабочку". Здесь самое время напомнить о давней привычке Аристарха репетировать перед зеркалом выразительные позы и эффектные действия незаурядного мастера поэзии, одухотворённого творческими идеями. Именно таким виделся ему поэт Николай Гумилев. Аристарх усаживался в потёртое, расшатанное компьютерное кресло и, небрежно забросив ногу на ногу, слегка откидывал назад курчавую голову, брал в левую руку сигарету, а правую, с шариковой ручкой, держал чуть наотлёте. Затем вынимал часы на серебряной цепочке, щёлкал крышкой, мысленно представляя, каким непринужденно изысканным жестом это сделал бы Николай Гумилёв. Он опускал часы в карманчик жилета и вновь, потягивая за цепочку, вынимал их, всякий раз более утончённо, наманер светского театрала или завсегдатая столичного ресторана. Потом закрывал глаза, блаженно воображая себя главным редактором козлодоевского еженедельника "Бизнес-Козл". И вот однажды, после полудня, а случилось это в тот самый день, когда Савелий Редькин позвонил и сообщил, что отправился лечить зубы в "Дента-сервис", Аристарх, проведя перед зеркалом несколько минут самовлюблённости, закрыл в раздумье глаза... Быть может, он задремал... ...В дверь постучали и в кабинет вошли двое: экстравагантный пожилой мужчина в шляпе - котелке и с тростью, в лакированных белых туфлях. На атласном отвороте его элегантного чёрного фрака сиял восьмиконечный орден. Лучи звезды, инкрустированные алмазами, сверкали на солнце, заглянувшем в редакционное окно. Рыжеватые волосы степенного посетителя, закрученные над лысым лбом, торчали из-под шляпы короткими рожками. Рядом с импозантным незнакомцем стояла красивая дама в шляпке с вуалью, в длинном чёрном платье, гладко облегавшем её стройную фигуру. Обнажённые плечи красавицы прикрывало манто из меха чернобурой лисицы. На груди её кровавыми каплями переливалось колье из рубинов. Ворона, уцепившись когтями за алую бархатную подстилку и перебирая клювом перья, восседала на согнутой в локте левой руке дамы. В правой "миледи" (так о ней подумал в первую минуту ошарашенный Аристарх), держала кейс, обтянутый коричневой замшей. Вошедшие вежливо поздоровались, при этом мужчина во фраке галантно снял "котелок", слегка поклонился и положил шляпу на стол. Дама чуть отставила ножку в ажурном чулке и обутой в изящную туфельку, сделала лёгкий реверанс. Холодная улыбка искривила её сочные губы. - Господин Фон-Гумилевич? Аристарх Владленович? - учтиво спросил вошедший, и опешивший Аристарх ещё не успел произнести "да", как тот предупредительным жестом остановил его, давая понять, что прекрасно осведомлён о человеке, с коим имеет честь вступить в разговор. - Позвольте, Аристарх Владленович, назвать себя и свою многоуважаемую спутницу... Граф Сивопупов-Крымский Веельзевул Левиафанович... Куратор средств массовой информации при президенте Российской Федерации, академик... Моя ассистентка Виола Филаретовна Обнорская, доктор психологии... Прошу любить и жаловать... "Какая прелестная женщина, - подумал Аристарх. - Мне бы такую". И вслух с готовностью произнёс: - Да, конечно, господа... Присаживайтесь... Прошу вас, - придвигая гостям компьютерные кресла, засуетился Аристарх. "Ничего не пойму, - лихорадочно думал он, - как они вошли? Дверь была заперта на ключ... Хорошо помню..." - Вы запамятовали на сей раз и забыли повернуть в замке ключ, - с хитрой улыбкой сказал куратор-академик. - "Да нет же... Я помню, как прежде прихлопнул дверь", - подумал Аристарх, недоумевая, каким образом этот господин с тщедушным лицом старичка и козлоподобной бородкой догадался о том, что он подумал как раз о двери. - Это в пятницу, перед репетицией светских приёмов, вы прихлопнули дверь, запираясь в кабинете... Бе-е... - с кашляющим блеяньем хохотнул странный незнакомец, поигрывая золотым набалдашником трости. - Но приступим к цели нашего визита... Мы только что прибыли нарочным самолётом из Москвы, дабы сообщить вам наиприятнейшую новость: указом президента вы, Аристарх Владленович, назначены главным редактором газеты "Бизнес-Козл" вместо трагически погибшего Валентина Григорьевича Агафонова. Учтены ваши заши заслуги в партии "единороссов", с чем вас и поздравляем! В Кремле помнят своих героев! Вот, получите верительную грамоту от президента... Произнеся эти пафосные слова, граф протянул руку в сторону и, как показалось Аристарху, из ничего взял красочный лист плотной бумаги, тиснённой золотом с гербовой печатью, вручил её обалдевшему от счастья журналисту. Пожимая протянутую графом руку, Аристарх ощутил в своей ладони нечто, напоминавшее раздвоенное копытце. "Какие заслуги? Я ничего не сделал для партии... Только числился в ней", - подумал Аристарх, краснея, и задыхаясь от волнения, с чувством промолвил: - Благодарю за оказанное мне высокое доверие партии. Аристарх потряс копытообразную руку куратора и растерянно пробормотал: - Ваша светлость, я ничего не понимаю... - Вы сказали, что Агафонов погиб? Он исчез странным образом, босой, не выходя из кабинета... Мы сожалеем о нём и надеемся, что Валентин Григорьевич скоро вернётся... - Не лукавьте, господин Фон-Гумилевич... Виола Филаретовна - отличный психолог и знаток человеческих душ. Она уверяет: вы несказанно обрадовались пропаже Агафонова и желаете, чтобы он и в самом деле сгинул и никогда не вернулся в редакцию "Бизнес-Козл". Ведь так? Аристарх судорожно сглотнул, утёр ладонью вмиг вспотевший лоб и утвердительно мотнул головой. "Вот черти полосатые... И откуда им всё известно?" - озираясь по сторонам, и словно ища поддержки, подумал Аристарх. Старичок во фраке тотчас же возразил: - Мы вовсе не полосатые, а самые обыкновенные черти, если вам так удобно нас называть... Мы знаем всё про всех... И не сомневайтесь... Агафонов сюда не вернётся... Его проглотил крокодил в джунглях Таиланда... - Граф... Как вас? Э... Простите, забыл... - Обращайтесь ко мне просто: "Ваша светлость"... - Вы шутите... Ваша светлость... Ка-ккой... кро-ккодил?! Ка-ккой... Таиланд?! Агафонов босой... Его зимние ботинки всё ещё стоят в прихожей, - заикаясь, моргая глазами, пролепетал Аристарх, совершенно забыв о своей манере быть похожим на Гумилёва. Сейчас он более всего напоминал страдальца, нечаянно обкакавшегося и не знающего, как выйти из столь щекотливого положения. - Нет, я не шучу... Агафонова схавал самый настоящий крокодил. Теперь вы - главный редактор "Бизнес-Козл". - Я - главный?! Не может быть! Справлюсь ли? Это так неожиданно... Э... Ваша светлость... Не угодно ли чаю? В какой-то миг Фон-Гумилевичу померещилось, что глаза господина куратора сверкнули искрами. Он перевёл изумлённый взгляд на его ассистентку, но та безразлично смотрела прямо перед собой, сосредоточив всё внимание на малахитовом письменном приборе, врученном Аристарху в день рождения. "Её прекрасные глаза излучали ледяное равнодушие", - некстати вспомнилась ему реплика киношного коллеги из фильма "Дайте жалобную книгу". - Карр... Каррр... Крро-кодил... Рре-дакторр... - взъерошив перья, прокаркала ворона, вращая жёлтыми глазами. Аристарх в ужасе отшатнулся от представительных посетителей, схватился за грудь, пытаясь унять нервную дрожь, внезапно охватившую его пухлое тело. Граф коснулся тростью журнального столика,, и на нём возникли салфетка, графин с водой и стакан. Наполняя стакан, куратор нечанно пролил немного воды на салфетку. - Прошу... Из байкальского родника... Выпейте и успокойтесь, Аристарх Владленович... Президент уполномочил меня сообщить вам о назначении вас на престижную должность. Глава государства надеется, что вы оправдаете высокое доверие партии... Он просил передать вам эти отличные кубинские сигары... Настоящая "Гавана"... Граф повёл рукой в сторону, извлёк, как и в прошлый раз, из ничего дорогую коробку, изукрашенную золотистым орнаментом, и преподнёс онемевшему Аристарху. - Да, конечно... Постараюсь... Выполню... Сделаю всё от меня зависящее... Возможное и невозможное, - срывающимся от волнения голосом пообещал Фон-Гумилевич, принимая стакан с водой. Он пил, и зубы его постукивали о стекло. - Вот и хорошо... Бе-е... Вот и чудненько... Бе-е... Вот и ладненько... Бе-е... Курите сигары, Аристарх Владленович... Отличный табак, уверяю вас. Бе-е... - каким-то дребезжащим хрипом рассмеялся Сивопупов-Крымский. - В Германии известно о вашем незаурядном хобби... Ведь вы коллекционируете губные гармоники... Не так ли? Аристарх судорожно сглотнул... - Вот вам личный презент от господина Вальтера Шульца, директора Мюнхенского музея губных гармоник... И граф вручил потерявшему дар речи Аристарху потёртый футлярчик с выдавленной на нём надписью "Hohner" Аристарх открыл его и обомлел: в нём лежала губная гармоника в серебряной отделке. - На этой гармонике играл ефрейтор Ганс Мюллер... Его убили в апреле сорок пятого в Берлине, - сказал граф. Куратор крутнулся в кресле, постучал тростью по белым носкам лакированных туфель. Метнул на Аристарха сверкнувший искрами взгляд. Не то проговорил, не то проблеял по-козлиному: - Бе-е... Как стало нам известно из конфиденциальных источников, сегодня вечером на теплоход "Вамирекс" прибудет "красный" мэр Козлодоевска Потапенков. Бе-е... Вам, Аристарх Владленович, поручается передать ему три миллиона рублей за разрешение строительства частных коттеджей в лесной заповедной зоне... Бе-е... - Как?! Это же взятка! - возмущённо воскликнул Фон-Гумилевич. - Взятка, как и дача её, уголовно наказуемы! - Поручение партии, Аристарх Владленович... Вы же пообещали выполнить даже невозможное... Скажете Потапенкову, что деньги он получает в обмен на погашение городской задолженности за газ... - А как же... коттеджи? В заповедной зоне? - Потапенков в курсе, что наше обещание погасить долги мэрии за газ всего лишь предлог для взятки... Он возьмёт деньги и подпишет бумаги на выделение земельных участков влиятельным и нужным людям нашей партии... После получения взятки Потапенков будет арестован... - Но это же явная подстава! Предательство! - Потапенков вам кто? Сват? Кум или Брат? Что вам жалеть его? Он взяточник... Не от вас, так от другого возьмёт. А вы чёрта вспомнили, чтобы помог вам... И потом, по вашему тайному убеждению человек безпринципный всегда богатый, а тот, кто с принципами, позябает в нищете. Мы предлагаем вам поступиться принципами и стать богатым. - П-почему... надо непременно... ар-рестовать Потапенкова? - заикаясь, спросил Аристарх. - Карр... Непрре-менно аррес-товать! - прокаркала волрона на плече ассистентки куратора. - Сатана не может далее терпеть, чтобы в Козлодоевске оставался у власти проходимец от партии коммунистов, прозванный "красным" мэром. Мы, слуги его из Государственной Думы, два года готовили, как вы изволили выразиться, "подставу": подарили Потапенкову две бесплатные путёвки на отдых в Испании, элитную квартиру в посёлке Изумрудный, коттедж, автомобиль... Приручили, сделали своим человеком в администрации города. Теперь "красный" мэр безоговорочно пляшет под дудку бизнесмена Голопузова, активного члена нашей партии, вора "в законе", "смотрящего" Козлодоевска, хозяина Изумрудного городка... Считаем, что Потапенков достаточно созрел для взятки. - Если Козлодоевском фактически рулит Голопузов, так зачем компрометировать Потапенкова, подводить его гадить под монастырь, иначе говоря, под статью закона? Граф улыбнулся с лукавой ухмылкой, взял шляпу. - Не Потапенкова компрометировать, а в его лице партию коммунистов, наших извечных врагов в борьбе за голоса избирателей на выборах депутатов... О... Это такой кайф: опустить "красного" избранника ниже городской канализации! Вы, как главный редактор, дадите разгромную статью о разоблачении "красного" мэра - взяточника, которую сами и напишете... - Я?! Нет! Ни за что! - испуганно замахал руками Аристарх. - Это лучше получится у сотрудника моего отдела Савелия Редькина... Пусть он едет на "Вамирекс" и пишет разгромную статью... - А я... Я боюсь... Не хочу исчезнуть, как Агафонов после своего дурацкого фельетона... - Почему дурацкого? Очень даже славный получился фельетон... А что касается Савелия Редькина, то ваш коллега совершает турне по Европе вслед за неутомимым Джордано Бруно... Ему сейчас не до "Вамирекса"... - Турне?! По Европе?! - округлил глаза Аристарх - Что за ерунда? Час назад Редькин звонил мне... Предупредил, что идёт лечить зубы в "Дента-сервис"... - Не будем терять время, Аристарх Владленович. Партия и президент оказывают вам честь не бескорыстно... Виола Филаретовна, откройте, пожалуйста, ваш кейс и вручите господину Фон-Гумилевичу один миллион рублей... Так сказать, авансом за выполнение особого задания партии... Может, вы передумаете, и мы отдадим эти деньги Савелию Редькину? В наш век нанатехнологий не составит труда немедленно вернуть его из вояжа по Европе... Прелестная ассистентка куратора, обворожительно глядя на Аристарха, открыла чемоданчик и выложила на стол несколько толстых пачек в банковской упаковке. При виде большого количества пятитысячных купюр у Аристарха затряслись губы. Он поспешно столкал деньги в ящик компьютерного стола и чуть слышно проговорил: - Я... Я... согласен... дать взятку Потапенкову... А меня... с-самого... не арестуют...? Не п-положат л-лицом на пол? - Следователи спланировали эту операцию. Вам ничто не угрожает... Но пасаран! Оппозиция не пройдёт! Бе-е... Бе-ерите кейс с тремя миллионами, Аристарх Владленович, и следуйте на "Вамирекс". Благодарим за приглашение отведать чаю... Мы торопимся в горсовет... Там депутаты то и дело поминают чертей... Я не так выразился... Они то и дело желают другу: "Чёрт бы тебя побрал, сучара вонючий!" "Пошёл к чертям собачьим, свинячье рыло!" "Чёрта лысого получишь мой ресторан!" "Тысячу чертей тебе в глотку, гнида ползучая!" Ну, и всё в таком роде. Вот они пошли стенка на стенку... Бросаются стульями... Орут: "Это ты украл деньги за газ!" "Нет, ты!" Взбе-есились в драке за народные деньги... Совсем ошалели... Бе-е... "Единороссы" на коммунистов навалились... В общем, пора нам, чертям, вмешаться, пока они совсем не перебили друг друга... А то не останется у его сиятельства сатаны верноподданных слуг в грешном Козлодоевске ... Граф надел "котелок", взял со стола трость и, прихрамывая, проковылял к двери. Ассистентка, метнув на Аристарха мимолётный взгляд, улыбнулась уголком рта, и последовала за куратором. Вдруг граф обернулся, сверкнул глазами, проблеял, оголив жёлтые, кривые зубы: - Бе-е, бе-е... Поторопитесь, Аристарх... Серебристый "Бе-ентли" уже у подъезда... Граф повернул на груди сверкавший алмазами орден. Аристарх не понял, куда подевались странные пришельцы. С чемоданчиком в руке Фон-Гумилевич вышел на улицу. У подъезда стоял роскошный серебристый "Bentley", за рулём которого с невозмутимым видом восседал бультерьер в моской фуражке и в белых перчатках. Аристарх протянул руку к дверце автомобиля, но водитель-бультерьер опередил его. Выскочил из машины и подобострастно кланяясь, распахнул перед ним дверцу, приглашая садиться в шикарный салон, застеленный коврами. Прижимая к груди кейс, Фон-Гумилевич уселся на сиденье, бультерьер плавно прикрыл дверцу, сел за руль, надавил на клаксон, и "Bentley" рванул с места... ...От громкого сигнала Аристарх пришёл в себя. Раздавались резкие телефонные звонки. Аристарх жадно смотрел по сторонам, ища взглядом кейс с деньгами, грамоту, сигары, футляр с губной гармоникой, графин и стакан с водой. Кроме мятой упаковки из-под принтерной бумаги и мокрой салфетки на столе ничего не было. На розоватой обёртке он машинально прочитал: "The premium document paper". Аристарх лихорадочно выдвинул ящик компьютерного стола. В нём лежали черновики старых рукописей, неизвестно откуда взявшиеся лист картона с изображением пожарного щита, пачка дешёвых сигарет "Прима" и глиняная игрушка-свиристелка. До него, наконец, дошло, что всё было сном, наваждением. Он разочарованно и горестно вздохнул, с затаённой, заматеревшей в душе тоской по богатству процитировал: - Мечты, мечты! Где ваша сладость?! Лужица воды поблескивала на журнальном столике. Мокрая салфетка... Упаковка от бумаги... Плакат... Сигареты... Свиристелка... Откуда взялись они? "Наверно уборщица заходила, а я и не слышал", - подумал Фон-Гумилевич. Неотрывно глядя на салфетку, мокнувшую в лужице воды, на разорванный пакет из-под бумаги, а, главное, на противопожарный плакат, детскую игрушку и сигареты без фильтра, какие Аристарх никогда не курил, Аристарх машинально поднял телефонную трубку. - Алло... Аристарх! Звоню, звоню тебе... Ты куда пропал? - услышал он простуженный голос ответственного секретаря Рябинина, временно исполнявшего обязанности главного редактора газеты. - Поезжай в мэрию... Там сейчас начнётся заседание городского совета депутатов с повесткой дня: "Где взять деньги - три миллиона рублей на погашение долга за газ?" Как бы наши чиновники не оставили город без отопления... Подготовь критическую статью на тему: "Куда ушли деньги из козлодоевского бюджета, выделенные на оплату за газ?" Тут хищениями в особо крупных размерах попахивает... Твоя тема... Криминальная... - Хорошо, Александр Никитич... Я тотчас иду... Фон-Гумилевич понюхал сигареты: от них пахло плесенью застарелого табака. Он задумчиво повертел пачку в руках, ломая голову, откуда она взялась в его столе, и выбросил в мусорную корзину. Подошёл к окну, раздвинул шторы и выглянул на улицу. Сыпал мелкий снежок. Стайка воробьёв облепила растопырившийся голыми ветвями унылый клён. В стеклянные двери магазина "Хозтовары" обыденно входили и выходили покупатели. У подъезда редакции, отмеченного рекламной вывеской "Бизнес-Козл", поблескивал эмалью серебристый "Бентли" с тонированными стёклами. У Аристарха перехватило от волнения дыхание. Он быстро оделся, сунул в карман диктофон и бегом устремился из редакции. Ему не терпелось узнать, кто сидит за рулём дорогого автомобиля. Когда он выбежал из подъезда, на том месте, где ещё минуту назад стоял престижный "Bentley", тарахтел мотором старенький "Запорожец" кирпичного цвета. За рулём видавшей виды малолитражки сидел бородатый дед в полушубке, в ондатровой шапке и курил трубку. Из приоткрытого окна передней дверцы выглядывала лохматая морда вислоухой дворняги... Глава 17. Скиталец Пока Аристарх то ли в полудрёме, то ли наяву общался с господином "куратором" и его прелестной ассистенткой, для Савелия Редькина в одно мгновение пролетели двадцать три года. Столько времени прошло с тех пор, как наш герой, одолеваемый острой зубной болью, предупредил заведующего отделом криминальной хроники о том, что направляется в "Дента-сервис" и на работу явится не раньше, чем на следующее утро. Проснувшись в полумраке сырой и душной кельи, Савелий привычно поднёс руку с электронными часами к глазам, пытаясь разглядеть стрелки на циферблате. Ничего не смог рассмотреть и нажал кнопку подсветки. Циферблат остался тёмным. "Батарейка сдохла... Часы остановились... - догадался он. - С чего бы? Недавно в мастерской новую поставил... А... Ну, да... Это у нас в Козлодоевске... А здесь, в Италии, четыре столетия минуло... Какая батарейка столько работать будет? Если бы он мог видеть сейчас своё отражение в зеркале, то ужаснулся бы: так оно изменилось за годы скитаний по Италии.Савелий провёл ладонью по лицу, ощутил под ней густые, жёсткие волосы. - Борода... Я не брился, не стригся все эти годы, - прошептал Савелий, прислушиваясь к ровному дыханию спящего рядом доминиканского священника. - А всё-таки интересно, который час? Ночь на улице или день? Савелий не мог бы определённо сказать, сколько времени длился его сон в полумраке кельи. Огонёк на восковом огарке трепетал уже внутри плошки, готовый вот-вот потухнуть. Осмысливая своё присутствие на затхлой соломе в тесной каменной каморке со сводчатым потолком, похожей на пещеру первобытного человека, он спросонья ничего не мог понять. Догорающая свеча, старинные книги, глиняная кружка на убогом столе, медный таз, низкая, как в таёжном зимовье, дверь, сколоченная из толстых плах, человек, нахрапывающий рядом в монашеском балахоне... В дверь громко и настойчиво постучали. - Брат Джордано! Вставай скорее! - Что случилось, брат Монтальчино? - Начальник ордена генерал-викарий Феллини обвиняет тебя в ереси, в отступлении от учения католической церкви... Во время проповеди ты назвал древнего Ария и его учеников невежественными людьми... Беги скорее! Скоро сюда явятся стражники Феллини... Прощай, брат Джордано! Дальнейшее Савелий помнил смутно. В памяти всё перемешалось: поспешное бегство в Рим, В Геную, а Турин, в Ноли, в Савону, в Венецию... Если бы позже Савелий спросил сам себя, в какой последовательности развивались эти сумбурные события, он вряд ли с уверенностью смог бы ответить на свой собственный вопрос. Что было сначала, что потом... В памяти остались лишь отдельные, разрозненные во времени эпизоды посещения средневековых городов. Незримо участвуя во всех перипетиях кипучей, бурлящей, деятельной жизни Бруно, Савелий предосудительно восклицал: - Не угнаться за ним! Носится, как угорелый, одержимый идеями мироздания! Кабы знал, что станет пеплом! Вот Савелий видит себя в присутствии героя своего романа в Вечном городе, где Бруно надеялся встретить у прокуратора ордена более благожелательное к себе отношение, беспристрастное, свободное от грязных доносов злобствующих монахов. В Риме, в доминиканском монастыре Santa Maria sopra Minerva, Бруно был принят как гость. Однако от неаполитанского друга Монтальчино пришло известие, что в келье монастыря святого Варфоломея нашли запрещённые книги, брошенные в спешке, и преследование возобновили с новой силой и с ещё большим упорством. После предупреждения Монтальчино о грозящей опасности, Бруно стало ясно, что о нём, как о еретике, скоро станет известно в Риме, и рассчитывать здесь на снисхождение более нельзя. Сыщики инквизиции рыскали повсюду, вынюхивали след вольнодумца в доминиканском одеянии. Бруно сбросил с себя монашескую рясу, облачился в платье простолюдина и, смешавшись с толпой пассажиров, отплывающих в Геную, тайком пробрался на купеческий корабль. Редькин, издали наблюдавший бегство Бруно из Рима, с огорчением отметил, что придётся выбросить из романа целую главу, где подробно, ссылаясь на "достоверные" источники, он описал сцену смертельной схватки своего героя с доминиканским монахом, опознавшим Бруно и попытавшимся задержать его и заключить в тюрьму. Редькин эмоционально, в ярких красках обрисовал на страницах рукописи поединок, вымышленный "биографами" Бруно. Согласно их "научным изысканиям", монах, бывший товарищ Бруно по ордену, выхватил из-под балахона кинжал и с криком "Держите еретика!", приставил клинок к горлу Джордано. Ловко извернувшись, Джордано выбил оружие из руки противника и столкнул предателя с высокого берега в волны Тибра, где тот и утонул. - Ну, вот... Оказывается, никто его не хватал за одежду, не угрожал кинжалом, никого Бруно не утопил... Враки всё... Теперь я это знаю точно. Насочиняли "знатоки". А главу "Бегство из Рима" придётся переписать заново, но зато всё в ней будет правдиво, - удовлетворённо отметил Савелий, поднимаясь по скрипучему и шаткому трапу на борт купеческой галеры. Матросы, занятые погрузкой товаров на судно, не обратили на него внимания. В какой-то момент Савелию даже показалось, что они пробегали через него, будто он был ничем, так, пустым местом... В Генуе, куда прибыли наши путешественники, Бруно не удержался от громкого высказывания: - До какого бессознательного самоунижения дошёл католицизм! Хороший повод написать сонет в честь осла! Страшная болезнь чума свирепствовала в это время в Генуе, унёсшая в могилу тысячи жертв. - Не известно, что страшнее, чума или тупой католицизм... В любом случае, надо уносить отсюда ноги и поскорее, - сказал Бруно, собирая свои дорожные пожитки. Пробыв на родине великого Христофора Колумба всего три дня, Бруно перебрался в портовый городок Ноли, где за небольшую плату преподавал грамматику и астрономию. - Скукотища здесь неимоверная... Жители бродят по улицам, как сонные мухи... Едят, пьют, в море купаются... И наплевать им на звёзды, на Вселенную... - сокрушался Бруно. - Поеду в Савону... Быть может, там удастся расшевелить толпу, забитую догмами католицизма, и найти подходящий заработок лекциями. В Савоне Джордано Бруно пробыл всего полмесяца и, не найдя доходного места, перебрался в Турин, где тоже не смог подыскать себе подходящих занятий. На сэкономленные деньги, вырученные за частные уроки, нанял экипаж, намереваясь отправиться в Венецию. Бьющая через край энергия задорной молодости, питаемая жаждой активной деятельности и желанием обогатить память новыми знаниями, гнала его всё дальше. Еле поспевая за ним, Савелий с трудом переводил дух в какой-нибудь дешёвой харчевне, ворчал устало: - Да угомонись ты, наконец, сумасбродец! Точно шило тебе воткнули в задницу, и оно не даёт усидеть на одном месте... Всё несёшься, сломя голову, навстречу гибели своей... Торопишься... Будто невтерпёж на костёр взойти... Неотступно следуя за своим героем, Савелий хотел предупредить Джордано, что Венеция, как и Генуя, страдает чумой, скосившей более сорока тысяч жизней. Он подбежал к экипажу и схватил коней под уздцы. Кучер, натянувший вожжи и поднявший хлыст, чтобы погнать лошадей, сердито прокричал: - Эй, ты! Бе-е... Бе-ерегись! Угощу тебя ремённой кашей! У меня найдётся для тебя такое угощение... А ну, прочь с дороги! Бе-е... Бе-е... Нахохлившаяся ворона, дремлющая на плече сгорбленной старухи, сидящей рядом с кучером, вдруг вытянула шею и, выпучив жёлтые глаза, противно прокаркала: - Карр! Карр! Бе-рре-гись! Пррочь с дорро-ги! Козлоподобное лицо кучера, взгромоздившегося на облучок тарантаса, кого-то напомнило Савелию. Кого? Савелий выпустил поводья из рук, отошёл в сторону, опасливо косясь на длинный кучерский хлыст. Он наморщил лоб, вспоминая, где встречал этого мерзкого типа в кожаном плаще, с рыжеватыми завитками над узким лбом, и его старуху-нищенку с растрёпанной вороной на плече. Окошечко тарантаса открылось, из него показалась голова в монашеском капюшоне. - Ты кого стращаешь, милейший? - спросила голова голосом Джордано Бруно. - Привязался какой-то бродяжка... Ну, так я его послал куда подальше, сеньор! - Нехорошо так поступать, милейший... Может, голоден человек... Пусть подойдёт... Я дам ему монету на обед... Но кучер уже взмахнул хлыстом, хлестнул лошадей, нетерпеливо перебирающих ногами, и тарантас загрохотал огромными красными колёсами по мощёной булыжником узкой улице Турина. Савелию ничего не оставалось, как броситься вдогонку, вскочить на запятки. Его затрясло на каменистой дороге, как в лихорадке. Чтобы не упасть, он уцепился за какие-то верёвки, намотанные на дуги тарантаса, и они врезались в ладони. Путь в чумную Венецию предстоял нелёгкий. Безрадостная картина открылась глазам беглецов, когда они достигли города, воспетого поэтами Возрождения. По тихой глади каналов не скользили нарядные гондолы с музыкантами, не звучали лютни. В школах из-за боязни заболеть учителя не вели занятия. По этой же причине закрылись книгопечатни, в которых Бруно рассчитывал устроиться на работу корректором. Здесь, однако, он встретил знакомых доминиканских священников, убедивших его продолжать носить монашеское одеяние своего ордена. Тысячи монахов доминиканского ордена жили за пределами монастырских стен, не привлекая к себе постороннего внимания и пользуясь почтительным к себе отношением со стороны паствы. В белой рясе было легче скрыться от ищеек инквизиции. Бруно внял совету друзей и заказал себе рясу из дорогого белого атласа. Не теряя надежду на возвращение, Бруно покинул роковую Венецию, откуда через семнадцать лет начнётся его трагическое восхождение на пылающий костёр. Вскоре он прибыл в один из доминиканских монастырей в Шамбери, где не встретил радушного приёма и решил уехать в Швейцарию, в Женеву. Слово "уехать" вряд ли подходило для утомительного перехода через перевалы по горным тропам на вьючных мулах. Перебраться в эту живописную страну можно было лишь с огромными трудностями и с риском для жизни, ведь требовалось перейти через Альпы. ...Ранней весной тысяча пятьсот семьдесят седьмого года длинная вереница повозок с запряжёнными в них лошадьми, мулами и волами, тащилась через Альпы в Швейцарию. Опытные проводники из местных жителей даже за большую плату неохотно согласились сопровождать купцов, путешественников, всякого рода искателей приключений. На крутом горном перевале, покрытом наледью, людей и животных захватила снежная буря. В круговерти метели, сбившись с пути, многие из них скользили, срывались в пропасти, замерзали в сугробах. В белой мгле вьюги, взвихряющей снег вместе с песком, залепляющей глаза, каждый неосторожный шаг приводил к неминуемой гибели. То здесь, то там раздавались приглушённые ветром отчаянные вскрики несчастных путников, молящих о помощи, гремели камни осыпей и лавин, катившиеся вниз на их головы. На грани жизни и смерти, цепляясь за любую возможность выжить в этой ужасной кутерьме непогоды, будь то колесо арбы, конский хвост, выступ в скале, колючий куст терновника или пола чужой одежды, никому не было дела до монаха, закутанного в шерстяной плащ с капюшоном. Он пристал к альпийскому каравану в деревенской харчевне, на постоялом дворе, где путники ночевали перед восхождением на склоны горы Монблан. Никто не признал бы в нём беглого еретика Джордано Бруно, разыскиваемого тайными агентами инквизиции. В харчевне он сидел за столом в тёмном углу, не привлекая к себе внимания, и не вступая в разговоры. Пьяные попутчики пытались распросить его о цели похода в Швейцарию, но на все вопросы он отвечал коротко и неясно, закрывая капюшоном бородатое лицо. Рано утром, когда после беспокойного ночлега заскрипели деревянные колёса повозок, заржали лошади, раздались хлопки кнутов и громкие крики погонщиков, Бруно запахнулся поплотнее в плащ и в одиночестве, поодаль от всех, двинулся на перевал. Под рясой, на груди у него, на льняном шнурке висело деревянное распятие. Медленно, шаг за шагом, поднимаясь на взгорье Монблана, он шептал молитвы. Выпускник университета монастыря Сан-Доминико Маджоре в Неаполе, двадцативосьмилетний доктор богословия, доминиканский священник Джордано Бруно шёл с верой в Господа Бога, во всём полагался на Него и смело продолжал своё восхождение на перевал, к вершинам знаний, к мировой славе и Вечности. В родной Италии ему грозило суровое наказание за "вольнодумство" открыто высказываемых мыслей о происхождении вещей, о единстве Природы и Бога, о бесконечности Вселенной, о чванливой тупости католических монахов. Такое вольнодумство жестоко преследовалось католической церковью того времени. Бедняки, нищие, бродяги и отщепенцы, отвергнутые богатыми купцами и путешественниками, плелись за караваном, подбирая остатки их дорожной трапезы. В толпе оборванцев тащился некий полураздетый путник, засунувший закоченевшие кисти рук в тесные рукава клетчатого пиджака с поднятым воротником. Кроссовки на его избитых о камни ногах прорвались, ступни мёрзли, и он уже не мог пошевелить пальцами. Джинсы на коленях протёрлись, размахрились, и пришлись бы по вкусу модникам-"хиппи", но Савелий Редькин, а это был, конечно, он, с благоговением вспоминал мягкую камчатскую зиму и мечтал о кожаных меховых штанах и такой же куртке, в которых когда-то стоял часовым на пирсе, охраняя подлодку. Сильный порыв ветра отбросил его к краю пропасти. Савелий не удержался на ногах, упал, больно ударившись локтем, и покатился на спине, царапая ногтями лёд. Он неминуемо разбился бы, но вдруг под рукой оказалась сучковатая палка. Савелий судорожно схватился за неё, как утопающий в панике хватается за соломинку, и улетел бы в пропасть вместе с ней, но толстая ветка мирта неожиданно потянула его вверх, на дорогу. Очутившись на ровном месте, он с трудом отдышался от пережитого страха, и сквозь густую пелену обильно валившего снега разглядел своего спасителя, в котором с удивлением признал тщедушного старичка с козлоподобным лицом и тростью. Неподалеку, закутанная в рваное одеяло, стояла закуржанная сгорбленная старуха. На плече у неё сидела нахохленная ворона. - Бе-е... Бе-е... Бе-е-режёт тебя сатана, Савелий Петрович... Но если опять нацепишь на себя Христово распятие, я отстану от тебя, и тогда не видать тебе Козлодоевска, как своих собственных ушей... Сними крестик и спрячь подальше... А лучше плюнь на него, выбрось и затопчи в снег, если не хочешь замёрзнуть здесь и превратиться в глыбу льда. - Карр... Выб-ррось кррестик... - хрипло прокаркала ворона на плече старухи. - Хо-рро-шо... Я выб-рро-шу... Заме-ррзаю, - простучал зубами Савелий, непослушными руками стаскивая через голову серебряную цепочку с крестиком. На мгновение ему припомнились читанные прежде истории о праведниках, пошедших на смерть за веру в Христа, вспомнилась собственная рукопись о мужественном Джордано Бруно, не отступившем от своих убеждений у костра инквизиции. Он боязливо посмотрел на крестик, плевать на него не посмел и торопливо засунул в задний карман брюк. - Ладно... Хоть так... Любишь Бога, Савелий Петрович, и боишься Его... Напрасно... Люби сатану и не бойся его, - елейным голосом проблеял старичок-чёрт. - Сатана благими намерениями стелет грешникам нечестивый путь... Поди к тому упавшему купцу, сними с него богатые одежды и укрой своё озябшее тело... И спасёшься... - Как?! Ограбить обессилевшего человека? Ведь он сразу замёрзнет... Раздеть его - всё равно, что убить... - нерешительно пробормотал Савелий, не отрывая алчного взгляда от соболиной шубы купца. - Шуба, лисья шапка и сапоги ему уже... Бе-е... Без надобности... Купец давно продал свою душу сатане за сундук золотых монет... Сейчас чёрные ангелы увлекают её в преисподнюю, где купцу будет жарко на раскалённой сковороде... Бе-е... Бе-ри шубу... Савелий поспешно стащил шубу с умершего купца, набросил на себя, чувствуя, как живительное тепло растекается по телу. Не задумываясь более, снял с его головы шапку, стянул с задубевших ног богача подбитые мехом сапоги. - Вот, так-то лучше будет, - радостно рассмеялся он. - Не забывай, Савелий Петрович, что не Бог спас тебя от верной гибели, а верный слуга сатаны, его светлость граф Веельзевул Левиафанович Сивопупов-Крымский... Бе-е... - Почему, ваша светлость, вы так милостивы ко мне? - запахиваясь поудобнее в дорогую соболью шубу, уже окрепшим голосом уверенного в себе человека спросил Савелий. - Хитрый чёрт даром ничего делать не станет, пальцем не пошевельнёт... Что требуете взамен? - Вы нужны сатане... Точнее, не вы, а ваша будущая книга о Джордано Бруно, этом еретике, подрывающем основы католической веры в Господа Бога, извечного врага сатаны... А сейчас догоняйте его, наблюдайте за ним, но не приближайтесь к нему, не заводите разговор о его будущей судьбе, иначе философ откажется от своих убеждений, предпочтёт жизнь мученической смерти на костре и человечество никогда не станет известно имя Джордано Бруно. Прощайте, Савелий Петрович... А нам пора в Козлодоевск, где депутаты городского совета лупцуют друг друга стульями, портфелями, бутылками с минеральной водой, обзываются матерными словами, и никак не могут прийти к обоюдному решению и согласию... Они часто поминают чёрта, посылая к нему своих оппонентов, и мы не можем не навестить их собрание... - По-рра... Каррр... Прро-щайте, - взъерошилась ворона. Савелий заволновался, услышав о Козлодоевске, хотел спросить, когда окончится его виртуальное путешествие в шестнадцатый век, но снежный вихрь взметнулся перед ним, взвыл разъярённым зверем, унося в пропасть слабых и замёрзших людей. Савелий прикрыл залепленные пургой глаза, а когда ветер стих, открыл их, но перед ним уже никого не было. Лишь миртовая палка и следы вдавленных в снег копыт напоминали о пребывании здесь бродяги-чёрта и старухи-ведьмы. Подобрав полы шубы, Савелий ускорил шаги, стремясь догнать доминиканского монаха, согнутая холодом фигура которого маячила впереди. Здесь придётся расстаться с ним, поскольку обстоятельства в Козлодоевске сложились так, что не могли оставить без внимания сатану и его верных прислужников. А там, в то время, как несчастный Савелий Петрович Редькин карабкался на перевал в предгорьях Монблана, происходило вот что: председатель городского совета депутатов Кузьма Бадейкин взобрался на трибуну, спустил штаны, и оголив зад, похлопал по нему перед собравшимися... Впрочем, не будем забегать вперёд. Расскажем обо всём по порядку. И поберегите животы, дабы не умереть от смеха при чтении этой главы. Не знаем, как вам, а нам заседание козлодоевских депутатов показалось очень забавным... Глава 18 День чёрных ангелов От редакции "Бизнес-Козл" до мэрии если и не рукой подать, то и не более десяти минут ходу. Маршрутные такси в сторону городской администрации сновали одно за другим, но расстояние в две автобусные остановки, разделяющие указанные выше учреждения, Аристарх Фон-Гумилевич решил преодолеть пешком. На то у него были причины. Во-первых, Аристарху хотелось не торопясь пройтись, под впечатлением слишком уж памятного сна подольше не расставаться со сладостной мечтой без всяких усилий заполучить миллион, почти осязаемо бывший в руках. Он всё ещё ощущал в них приятную тяжесть кейса, битком набитого деньгами. Кабы взаправду! Делов-то! Передать взятку Потапенкову и получить миллион! Целое состояние! Перед глазами, как наяву, краснели тугие пачки пятитысячных банкнот, запихиваемые в ящик стола. Как жаль, что всё оказалось не реально. И назначение на должность редактора тоже бред... Надо же! Граф Сивопупов-Крымский! Ваша светлость! Куратор... Академик... И эта обворожительная красотка с ним... Ассистентка с вороной! Доктор психологии... Привидится же такое! А жаль... Случись это же самое в действительности, охотно выполнил бы столь завидное и выгодное поручение. Чёрт с ним, с Потапенковым! Отдал бы чемоданчик с деньгами и пусть бы его потом хоть арестовали, хоть в бетон закатали! "Мне-то что? А не бери взятку! Мог бы и отказаться, не брать... Его проблема... Эх... Кабы взаправду", - взрыхляя ботинками рыхлый снег на тротуаре, огорчённо вздыхал Аристарх. Во-вторых, у Аристарха не было денег на проезд. Для очистки совести он порылся в карманах пальто в поисках мелочи, не нашёл в них ни одной монетки и, убедившись в том, продолжил путь. А и сыскалась бы кой-какая мелочишка, Аристарх всё равно пошёл бы пешком. Двадцать рублей - деньги не лишние, не стал бы тратить на "маршрутку". Аристарх в душе сознавал это и потому не очень расстроился, не найдя в карманах мелочной суммы. Свои стопы Аристарх, как мы помним, нехотя направил в мэрию, где скоро должно было начаться заседание городского совета депутатов, о чём загодя было сообщение в газете "Бизнес-Козл" под кричащим заголовком: "Не дадим олигархам грабить народ!" По дороге в мэрию, Аристарх придумывал вопрос поумнее да позаковыристее, который задаст председателю горсовета Бадейкину. Изобразив из себя видавшего виды журналистского "волка", важно спросит: "Итак, господин Бадейкин, превратятся ли ваши депутаты, именуемые в народе "слугами народа", в обыкновенных обывателей, если их внезапно лишить коммунальных услуг?" Мысль о показушной активности народных избранников показалась если не гениальной, то вполне актуальной, и Фон-Гумилевич, мысленно развивая её, решил с неё начать предстоящее интервью. Он скажет: "Если сегодня отключить общественному деятелю газ, электричество, отопление, холодную и горячую воду, закрыть канализацию, то завтра он превратится в заурядного обывателя-жалобщика. Это аксиома, не требующая доказательств. Вы согласны, господин Бадейкин?" Ну, тот, понятно, в замешательстве, и новый вопрос ему, прямо в лоб, "на засыпку": "Что толкает предпринимателя, бизнесмена, успешного человека выдвигаться кандидатом в депутаты: цель к обогащению, льготы, коррупционные связи или... желание бескорыстно помогать своим избирателям в их жалобах?" Бадейкин начнёт мяться, изворачиваться, придумывать доводы, ссылаться на занятость, а тут ему и последний вопрос: "Как случилось, что город задолжал за газ? Квартиросъёмщики исправно платят за него, и вдруг миллионы долга... "Где деньги, Зин?" Как думаете решить этот вопрос на сессии горсовета?" Пока Аристарх, занятый творческими мыслями, тилипается в мэрию по заданию и.о. редактора Рябинина, вкратце расскажем читателю о событиях двухлетней давности, предшествовавших этому заседанию. А дело в Козлодоевске пару лет назад обстояло так: во всю ширь в этом провинциальном городе развернулась агитационная кампания по выборам главы муниципалитета. Несколько партий, общественных организаций и движений выдвинули своих кандидатов на пост мэра. Лоснящиеся, самоуверенно улыбающиеся физиономии, холёные рожи, тупые морды, нагловато хамские хари, хитромудрые сытые лица смотрели с заборов, со стен, с балконов и с баннеров, портреты страждущих власти висели на дверях магазинов и в... привокзальных туалетах. Каждый кандидат изо всех сил распинался в своей исключительности, обещал Козлодоевску "манну небесную, златые горы и реки, полные вина", клялся в исключительной честности и бескорыстии. Прежний мэр "единоросс" Жлобов исправно выполнял обязанности главы администрации города. Бесперебойно работал общественный транспорт, в квартирах было тепло, из кранов текла холодная и горячая вода, дворники мели улицы, в магазинах и на рынках шла бойкая торговля. Но козлодоевцев ошеломляли цены на услуги ЖКХ, которые росли пропорционально непомерному аппетиту коммунальщиков, энергетиков и прочих узаконенных мародёров, и как грибы после тёплого летнего дождя вырастали на окраинах Козлодоевска огромные дома-дворцы этих самых "руками водящих" чиновников. В магазины многие простые горожане тоже ходили как на экскурсии в музеи: не купить, так хоть посмотреть на дорогущую мебель, на недоступные из-за высоких цен товары первой необходимости и продукты питания, на фрукты и лекарства. Разумеется, в своём полунищенском существовании люди винили партию власти "Единая Россия", представителем которой был вор... простите, оговорились... мэр Жлобов. Особенно страдала самая незащищённая часть козлодоевского общества: пенсионеры, инвалиды, матери-одиночки, живущие, а вернее сказать, прозябающие на мизерные подачки государства. Президент, премьер, их прихлебатели-миллиардеры, занявшие министерские кресла, во всеуслышание громко хлестались с экранов телевизоров о прибавках к пенсиям аж на... шесть процентов с такого-то месяца. И тотчас предприниматели всех уровней взвинчивали цены на пятнадцать-двадцать процентов. И снова бабуси с зажатыми в кулачки копеечками, завязанными в платочки, вздыхали в отчаянии, проклиная трепача, будь то президент или другой такой же болтун: - А, чтоб ты провалился, Иуда, со своим повышением! Пусть бы оставались прежние цены... Не понимают праведные бабуси: прибавку к их жалким пенсиям делают умышленно, чтобы хитро отобрать у них последние крохи за счёт повышения цен. - Одной рукой дают, другой забирают... ещё больше, - возмущаются пенсионеры. - Вот была житуха при советской власти... Каждый год снижение цен было... - А в очередях за колбасой, за детскими колготками давились... Утюгов не было... Мебель, бытовая техника - по талонам, - возражает какой-нибудь обиженный профкомом труженик, не получивший талона на швейную машину. - Зато в холодильниках в любой семье всегда полно было, - слышится в ответ. - Квартиры бесплатно давали, а за путёвки в дома отдыха, в детсады и пионерлагеря гроши мы платили... Опять же бесплатные медицина, образование... Не ценили... Зубами надо было защищать советскую власть, драться за неё! Отцы, деды, пролитой кровью завоевали её для нас, а мы, олухи, прошляпили... - Так обманули же народ! Перестройка! Гласность! - Эти гады миллионеры, миллиардеры всё хапают, хапают... Когда-нибудь подавятся нашими копейками... - То когда ещё будет... Сейчас-то как жить? - Сталина надо! Тот навёл бы порядок! Себе ничего не брал... Так в одной шинелёшке да в мундире и помер... - Правильно... Вон... После войны... Уж как трудно было, а цены снижали... - Жульё у власти... Олигархи... Наш-то мэр Жлобов заодно с ними... - Знамо дело - "единоросс"... Гнать надо в шею... Потапенкова, кандидата от партии КПРФ избрать... Молодой парень... Из рабочих... Коммунист не станет воровать... - Верно... ...Настал день выборов. Воскресное утро было морозное, со жгучим ветром. Самоуверенная молодёжь, выглянув в заиндевелое окно и, поёживаясь от мысли, что надо тащиться на избирательный участок, преспокойно и дальше нежилась в нагретых постелях. - Без нас всё решено... Выберут Жлобова... Коммунистам не светит ничего, - рассудила безалаберная молодёжь, лениво расслабившись в халявных квартирах, полученных в наследство от коммунистов - дедушек и бабушек. Ан нет... Бабушки и дедушки, старательные труженики советской закалки, в отличие от внуков и внучек добившиеся бесплатных квартир в поте лица своего, не поленились встать пораньше. Кутаясь в полушубки и шали, в валенках, они вышли из домов и, наперекор вьюге и назло ненавистным "единороссам", заторопились отдать голоса за "достойного представителя партии коммунистов". Их единодушие не было тщетным. Ко всеобщей радости "низшей прослойки" общества и злопыхательному брюзжанию богатеев, воротил бизнеса, и мелких лавочников, большинством голосов был избран Потапенков. По аналогии с цветом партийного флага его прозвали "красным" мэром. Не прошло и нескольких месяцев, как горожане заметили разительную перемену в сфере обслуживания и коммунальных услуг. Не к лучшему, понятно... Начались перебои в холодном и горячем водоснабжении, чуть теплились батареи парового отопления, часто отключали газ и электричество. Якобы, за долги... - Губернатор-"единоросс" и его губернская клика жуликов никак не могут смириться с избранием коммуниста на пост главы Козлодоевска, - понимающе делились новостями избиратели. - Вот гады... Потапенкову вредят... Через год-полтора обстановка в Козлодоевске более-менее нормализовалась. Доверчивые горожане наивно полагали, что их избранник сумел-таки справиться с насущными бытовыми проблемами, обломал борзых дельцов и нашёл финансовые средства для затыкания дыр в тощем городском бюджете. И невдомёк было им, простофилям, что латать эти самые "дыры" Потапенкову помогал главный козлодоевский хапуга, вор "в законе", бизнесмен Голопузов "со товарищи". Этот "узаконенный" ворюга, по которому тюрьма плачет горючими слезами, приятель губернатора, и его "шестёрки" - владельцы гостиниц, ресторанов, баров, магазинов-супермаркетов, не за красивые глаза дали Потапенкову готовые путёвки на отдых за границей, подарили двухуровневую квартиру в престижном микрорайоне "Изумрудный", загородный дом и шикарную машину. За эти "незначительные" подачки, как говорили промеж себя жулики-предприниматели, ибо в природе никогда не было, нет и быть не может честного бизнесмена, они с разрешения Потапенкова расхватали в самых живописных местах землю, принадлежащую городу. Лесопарковые, заповедные уголки по берегам реки, где любили отдыхать горожане, собирать грибы, ловить рыбу, вдруг стали частными владениями богатеев, большей частью иногородних. Так бы и продолжать Голопузову и "компании" сосать худой козлодоевский бюджет, "рулить" прикормленным мэром и выдаивать последнее из поредевших природных ресурсов, но близились новые выборы. "Единороссы" собрались на сходку. "Братки" были единодушны во мнении: "Хватит, один раз мы обделались, уступили "кормушку" коммунисту, пора делать надлежащие выводы и принимать соответствующие меры. Нет сомнений, что "красные" опять победят... И что тогда докладывать "наверх", главному "смотрящему", председателю партии "Единая Россия" и правительству? Там сажут: "Плохо работали с электоратом, господа". Наказание на заставит ждать. Первым из кресла вылетит губернатор. За ним следом пинка под зад получат губернские чиновники, допустившие фиаско "единороссов" на выборах мэра". И у Голопузова созрел план как завалить "красного" мэра и не допустить его до выборов... Итак, многоуважаемый читатель, вы теперь, конечно, ясно представили себе затхлую козлодоевскую атмосферу и, вероятно, даже примерили её к социально-экономической, культурно-бытовой обстановке в своём населённом пункте. Если вы не житель Москвы или Санкт-Петербурга, не пользующихся уважением в других регионах страны, где, чтобы не было новой революции, жители прикуплены высокой зарплатой и дешевизной товаров и услуг, то, несомненно, и у вас многое окажется схожим. Или вы попытаетесь уверить, что ваши судьи, работники прокуратуры, адвокаты, следователи, инспекторы ДПС, налоговики, пожарники, таможенники и прочие чиновники-шкуродёры не берут взятки? Ха-ха! Оставьте ваши иллюзии... Берут! И ещё как берут! И нет разницы, "единоросс" чиновник или коммунист, либеральный демократ или какой-нибудь другой член... ну, скажем, партии "Справедливая Россия". Когда у власти воры-олигархи, присвоившие себе национальные богатства страны, принадлежащие всему народу, а в Госдуме заседают бывшие зэки, отмотавшие сроки в местах "не столь отдалённых", то можно ли надеяться, что глядя на них, не соблазнится пачкой долларов или чемоданчиком, полным "зелёных", какой-нибудь Потапенков? "Рыба гниёт с головы", - гласит народная мудрость. Но как? Как оторвать у неё вонючую башку, пока не протухла вся рыбина целиком?! Ведь это не рыбья голова! Это гидра с несколькими зловредными головами! Отрубишь одну - на её месте сразу вырастет другая, ещё более злобная и жадная до людской крови. Она как раковая опухоль - тронь и начинает разрастаться. Вот как бы все живучие головы этой отвратительной гидры уничтожить одним разом! - Как жаль, что Чебаркульский метеорит упал на Челябинск... Вот было бы здорово, если бы он грохнулся на Москву, - мечтательно рассуждают на лавочках у подъездов убелённые сединой ветераны. - На Госдуму... На этих демагогов, получающих огромные деньги за свою никчемную трепатню, которые под себя законы пишут... - Или на правительство! На всяких там шуваловых, прохоровых, лужковых, батуриных... - А лучше, чтобы баллистическая ракета... Ну, там "Искандер" или "Тополь"... Сбилась бы с курса да прямо по Кремлю и шарахнула... Не жаль для возмездия ни Царь-пушки, ни Царь-колокола, ни Гранатовитой палаты... - Эх, вы, мечтатели... Долго ли вам коптить белый свет осталось? О душе пора думать, а не о политике... - Какая, к черту, политика? Это жизнь наша собачья... О детях думаем... О внуках... Какая им доля выпадет при нонешней-то власти? А ты: по-ли-ти-ка! Ещё лет десять такой власти - и станет Россия сырьевым придатком Запада! - Да... Что и говорить... Мы при советской власти узнали, как должно к людям относиться... Ведь какой девиз был: "Человек человеку - друг, товарищ и брат". С тем и жили в дружбе и согласии. А нонешняя молодёжь нашу правильную жизнь "застоем совковым" обзывает... - По телеку порнуху показывают... Сериалы все про убийства... Что, президент, не знает про то? А коли знает, почему не запретит? А я скажу почему... Ему выгодно из народа скотов делать... Быдлом управлять легче... - Да-а... Заведующий отделом криминальной хроники газеты "Бизнес-Козл" Аристарх Фон-Гумилевич совсем не тяготился мыслями о переделе общественного строя и уж тем более о смене власти. Родившийся на заре горбачёвской пресловутой "перестройки", Аристарх сполна хлебнул её "плоды", когда за три рубля покупал на вокзале поллитровую банку окурков, когда видел, как разъярённая толпа, грозя разнести магазин, билась за бутылку водки, за китайские кроссовки, за громоздкий цветной телевизор. Всё это у него ассоциировалось с "презренным совком". Ещё учась в университете на факультете журналистики студент Фон-Гумилевич знал: в партии "Единая Россия" преуспевающие, богатые люди: нефтяные и газовые магнаты, владельцы золотых и алмазных приисков, рудников, шахт, заводов, аэропортов, морских и речных судов, торговых и прочих предприятий. "Я тоже хочу преуспеть и быть богатым", - решил Фон-Гумилевич и стал "единороссом". Ему выдали партбилет и обязали ежемесячно платить членские взносы - три процента от зарплаты. А поскольку Аристарх получал за свои скромные труды в редакции двадцать тысяч рублей, то его жалованье сократилось на шестьсот рублей. Вот и вся "выгода" от олигархической партии, давно пользующейся в народе дурной славой. И если прибавить к вышесказанному, как пришлось по душе "членство" в партии его скаредной, вечно всем недовольной супруге, не досчитавшейся тех самых шестисот рублей, "картина маслом" будет полной. Выговаривая мужу за глупость, жена била в самое больное место пословицами и поговорками: - У "единороссов" всё есть, да не про твою честь... Каждый сверчок знает свой шесток... Не в свои сани не садись. Такие безрадостные, приземлённые мысли, далёкие от переворотов и бунтов, от баррикад и революций, тяготили Аристарха по дороге в мэрию. Когда журналист Фон-Гумилевич вошёл в зал заседаний, там творилось что-то невообразимое. Можно было подумать, что в свору голодных собак бросили кость, и ни один из псов не собирался её уступить. Депутаты кричали, вскакивали с мест, швыряли друг в друга сырыми яйцами, гнилыми помидорами, плевались, вцеплялись в волосы. У некоторых, самых активных и деятельных, были расквашены носы, и под глазами красовались синяки. Вдруг Аристарх увидел стоящих у стены франтоватого старика с орденом на чёрном фраке и красивую даму в длинном платье из тёмно-синего бархата, с глубоким декольте. На соболином манто, наброшенном на её обнажённые плечи, копошилась сизокрылая птица, а проще говоря, обыкновенная ворона. Из глаз бесовского вида троицы, казалось, сыпались искры. Злорадно усмехаясь и поигрывая тростью, старик оглаживал шерстистое лицо, пощипывал редкую седую бородёнку и довольно скалился кривыми зубами. Дама беззвучно тряслась от смеха, и ворона взмахивала крыльями, чтобы удержаться на её плече. Аристарх изо всей силы ущипнул себя, убеждаясь, не продолжается ли его фантастический сон. Ойкнув от боли, он вперился взглядом в графа Сивопупова-Крымского и его ассистентку, наблюдая за сумасбродными действиями нечистой силы. Не оставалось сомнений, что кавардак и бесчинства в зале заседаний, бесспорно, устроили эти двое. Что-то рьяно доказывая с пеной у рта, задыхаясь в потасовке, депутаты с непристойной руганью кидали друг в друга обломки мебели, туфли, ботинки, показывали один другому языки и приставляли ко лбу пальцы, изображая из себя рогатых козлов. В эту минуту они напоминали японских парламентариев, у которых традиционно лучшим аргументом правоты является стул, разколоченный на голове оппонента. Возле головы Аристарха просвистела шальная бутылка, с глухим стуком ударилась в мозаичное панно "Сталевар и ткачиха", со звоном покатилась по натёртому до блеска паркету. В "сталевара" припечаталось яйцо, потекло по его мужественному лицу, обагрённому пламенем расплавленного чугуна. Помидор шлёпнулся в алую косынку "ткачихи". В хаосе и кутерьме происходящего трудно было понять, откуда были брошены предметы яростного спора, ставшие популярными атрибутами подобных заседаний. Раздавались визгливые выкрики: - Это ваша фракция украла деньги из бюджета на газ! - Нет! Это вы вместе с вашим Потапенковым разбазарили народные деньги! Идиоты! Совки красные! - Сам дурак! Погодите, уроды, найдём на вас управу! Аристарх, не желая стать мишенью, с предосторожностями пробрался на задний ряд пустующих кресел. Отсюда, с некоторой возвышенности, как с театральной ложи, отлично просматривалась неутихающая "битва титанов" -народных избранников. Неизвестно, кто и когда, язвительно, в насмешку, прозвал их "слугами народа". Очень остроумно! Пикантно! В чувстве юмора автору не откажешь. На подиуме, за столом президиума восседали мэр Потапенков и председатель горсовета Бадейкин. Большинство на сессии представляли депутаты - "единороссы". Они размахивали плакатами с небрежно намалёванными надписями: "Потапенкова - в отставку!" "Даёшь досрочные выборы мэра!" "Коммунисты! Вон из горсовета!" "Всех вас будем мочить в сортире!" Коммунисты, не оставаясь в долгу, потрясали транспарантом: "Председатель горсовета Бадейкин - марионетка Голопузова!" "Партия "Единая Россиия" - сборище лжецов и грабителей народа!" Депутаты от партии ЛДПР высоко задирали портреты своего лидера с криками: - Наш лидер спасёт Россию от большевизма и терроризма! Он всех чурок загонит за колючую проволоку! Коррупционеров и взяточников - на лесоповал! В ответ слышалось: - Ваш бесноватый фюрер - политическая проститутка! Я голосовал за него, а он отдал голоса своих избирателей алкашу и предателю Ельцину, американскому задолизу... Мало того, что ваш главный "либерал" - трепло и болтун, он ко всему ещё и жид - по верёвочке бежит! - Он не еврей! У него мать русская, а отец - юрист! А в Штатах президент Барак Обама - негр... Так что с того? - Лучше черномазая обезьяна, чем продажный еврей! У депутатов от "Справедливой России" свои амбиции. Выше всех поднимают портреты председателя партии, орут: - Власть советам! Земля крестьянам! Мир народам! Оппоненты обрывают их дружным хохотом: - Ха-ха! Это мы уже слышали от вождя мирового пролетариата! Не ново! Трепачи! Да уберите вы эту крысообразную морду! Смотреть противно... Кстати, он развратник, моральный опущенец... Старпер, а всё туда же... Женился на девице на тридцать лет моложе себя... - Старый конь борозды не портит... - Но и глубоко не пашет... Ха-ха! Председательствующий на сессии горсовета Бадейкин постучал по бутылкам с минеральной водой автомобильным ключиком, призывая к тишине, прохрипел в микрофон: - Товарищи депутаты! Простите... Господа депутаты! Прошу соблюдать порядок в зале и регламент выступлений. На повестку дня предлагаю вынести для обсуждения следующий вопрос... - Купить бугая! Не буду колхозных коров огуливать я! -пробасил кто-то развязным голосом. Зал взорвался диким хохотом и оглушительными аплодисментами. - Нет, господа товарищи... Гм... Извините... Товарищи господа... Так работать невозможно... Своими выходками вы срываете работу сессии... Это, считаю, происки противоборствующей стороны... Какой-то член, как понял Аристарх, из партии "справедливых россов", нетерпеливо прокричал: - Давайте скорее объявляйте повестку дня! Что там у нас? Долги за газ? Вынесем решение по-быстренькому и разбежимся, а то невтерпёж, как в туалет хочется... - Пиво не надо пить перед заседанием! По заявлению нашего благодетеля господина Голопузова нам следует положительно решить вопрос о выделении ему земельного участка в заповедном бору площадью... В зале зашумели, затопали ногами. - Метр на два ему выделить! На кладбище! - Хрен ему! Кукиш с маслом! А хуху не хотел этот ваш Голопузов?! Уже везде всё позастроил своими коттеджами... Всё ему земли мало! Сдохнет - накушается её вволю! - Да пусть строит... Всё равно скоро отберём... Под пионерские лагеря, под базы отдыха приспособим... Наша компартия так считает... - Да пошёл ты со своей компартией далеко и ещё дальше, а куда - знаешь... Когда мы, наконец, решим вопрос о преобразовании городского пляжа в нудистский? Весна не за горами... Нудисты требуют принять решение по этому важному вопросу безотлагательно. Только абсолютно голый человек по-настоящему свободен от предрассудков и условностей! В нагом теле - нагой дух! Бурные, продолжительные аплодисменты нудисту. - Партия лезбиянок раньше других обратилась в горсовет с предложением разрешить в Козлодоевске регистрацию однополых браков, - вскочила с места размалёванная блондинка в блузке до пупка, в коротенькой юбчонке и в глистообразных, выше колен, сапогах. - Во всех продвинутых цивильных странах давно решён этот жизненно важный, остро наболевший вопрос... А у нас? Рутина! Бедлам! Бюрократия! Попустительство! Стыдно, господа-товарищи! Депутаты, большинство гомики, дружными аплодисментами поддержали эмоциональное выступление ярко напомаженной девицы. Слышались одобрительные отзывы: - Вдохновенно! Возвышенно! Актуально! Ободрённая успехом лезбиянка обрушилась с резкой критикой в адрес местной полиции: - Безобразие! Где справедливость? Хочу спросить я у членов... У депутатов "Справедливой России"... Почему менты понавешали на свои машины голубые номера, а нам, лезбиянкам, не разрешают цеплять розовые? "Элпэшники" - члены партии ЛП - "Любители пива", выдвинули свои требования под девизом: "In pivo veritas!" Истина в пиве! Они дружно скандировали: - Пи-во! Пи-во! Прекратить продажу кислого и прогорклого пива! Позор продавцам, разбавляющим пиво водой! Губит людей не пиво! Губит людей вода! Пи-во! Пи-во! Аристарх, пристально наблюдавший за графом и его спутницей, увидел, что они степенно поднимались по ступенькам на сцену зала заседаний. Там, в углу, за приспущенным занавесом, поблескивал лаком чёрный рояль с поднятой крышкой. "Откуда, чёрт меня возьми, там взялся рояль?" - подумал Аристарх, прикладывая ладонь к горячему лбу. В ухе у него запищало, тонко зазвенело, проблеяло: "Бе-е... Возьмём и тебя... Бе-е..." - Наваждение... Это они... Граф-куратор и доктор психологии с вороной... Аферисты-иллюзионисты... Мокрая салфетка... Свистулька... Не сон то было... - бормотал Аристарх, сдавливая виски ладонями. - Но бультерьер за рулём "Бентли"? Невероятно... Что со мной? Уж не схожу ли я с ума? Тем временем Сивопупов-Крымский и Виола взошли на сцену. Граф галантно, сверкая орденом и золотым набалдашником трости, поклонился враз притихшим депутатам, разинувшим рты. Виола сделала реверанс, прошла к роялю и, усевшись на стул, принялась, как ни в чём ни бывало, перелистывать ноты. В мгновенно наступившей мёртвой тишине было слышно шуршание листов под её пальцами. Ворона спорхнула с плеча Виолы на стол президиума, важно прошлась по нему и прямо перед Потапенковым наложила кучку помёта, чем вызвала лёгкие смешки в зале. - Внимание, господа товарищи, - постучал граф тростью по трибуне. - Позвольте представиться: граф Сивопупов-Крымский, главный дирижёр главного симфонического оркестра главного театра... За роялем лауреат международных конкурсов пианистов непревзойденная Виола Обнорская... - Что-то не знаем такого оркестра, - раздался насмешливый возглас из дальнего ряда кресел. - И вообще у нас сессия, а не симфонический концерт... - Это кто сказал? Нудист? - указал граф тростью куда-то в зал. - Идите сюда нагишом, спойте и спляшите нам "калинку-малинку". К немалому удивлению депутатов, о чём свидетельствовал громкий вздох, на сцену торопливо взбежал пожилой, бородатый мужчина с брюшком, сбросил с себя одежду и, оставшись "в чём мать родила", под аккомпанемент рояля, подпевая себе, лихо отплясал "калинку-малинку". - Очень хорошо... Бе-е... Ступайте на место, - похвалил граф. - Кто ещё не знает главный симфонический оркестр? Нет таких... Тогда начнём наше заседание... Вы все до единого пожелали стать слугами народа для того только, чтобы, используя служебное положение и депутатский мандат, урвать для себя побольше... Вот вы... господин с портретом председателя ЛДПР... Да, да... Я к вам обращаюсь, Яков Моисеевич... С какой целью решили стать слугой народа? Граф повелительно взмахнул тростью. Толстобрюхий, красномордый депутат, владелец продовольственного супермаркета, живо вскочил, польщённый тем, что главный дирижёр главного симфонического оркестра назвал его по имени, отчеству, с готовностью ответил: - Я-то? Из одного лишь скромного желания ещё больше обогатиться... Пользуясь доверием избирателей, надеюсь заполучить в собственность Дом культуры и переделать его в магазин... С мандатом депутата это проще сделать... - Бе-е... Благодарю, Яков Моисеевич за честное признание... Верю, что все остальные депутаты также вынашивают в душе сугубо корыстные цели. Бе-е... - помахивая тростью, лукаво щерясь в улыбке, проблеял главный дирижёр. И трость, и брызгающие у него из глаз зеленовато-жёлтые искры производили на присутствующих магическое действие. Заворожённые депутаты, примолкнув, неотрывно глядели на графа, как смотрят кролики на разинутую пасть удава, прежде чем со страху прыгнуть в неё. - Да, мы все здесь ради своих корыстных интересов... - Мы притираем уши своим избирателям, будто заботимся о них... На самом деле только и думаем о личной выгоде, о том, как захапать то, что ещё не расхватали другие, более ушлые мошенники, - восторженно кричали депутаты. Откровенные ответы нечестивцев понравились графу. Лукавая, подленькая улыбка опять исказила его узкое, мерзопакостное лицо. Столь же коварно улыбается крокодил, скрытно подплывая к антилопе, пьющей из реки воду. Ощерившись безобразными зубами, граф удовлетворённо произнёс: - Бе-е... Бе-езумно рад... В нашем полку, как говорится, прибыло... Все вы здесь отпетые мошенники, гнусные воры, лукавые обманщики, подлые клеветники и доносчики, грязные развратники... Бе-е... Бе-ессовестные взяточники, коррупционеры, вымогатели, расхитители... Но я не осуждаю вас... Нет... Напротив... Бе-е... Бе-езмерно счастлив, что вы так угодливо служите не народу, а сатане... Вас ошибочно называют слугами народа... В действительности же, как вы сами не отрицаете, своими бе-е... бе-есчестными, а порой, преступными деяниями, вы стали верными слугами его величества сатаны. Граф обвёл всех пристальным искромётным взглядом и взмахнул тростью. - Скажите, кому поклоняетесь чаще - Богу или сатане? - Сатане! - в один голос вскричали депутаты. - Что вам больше по душе - Христовы заповеди или соблазны сатаны: золото, деньги, сластолюбие? - Золото, деньги, сластолюбие! - отвечали из зала. - У вас на руках депутатские мандаты, но они не дают вам беспрепятственно совершать беззакония. Сегодня, в день чёрных ангелов, они заменяются на удостоверения слуг сатаны, с которыми можете смело творить безобразия в Козлодоевске. Слава сатане! Да будет так! Амен! По рядам депутатских кресел пробежал изумлённый шепоток, переходящий в громкий, с возгласами восхищения, говорок: депутатские мандаты превратились в изящные удостоверения в красной сафьяновой обложке. Тиснёная на них золотом надпись гласила: "Удостоверение слуги сатаны". Потрясая ими, депутаты восторженно кричали: - Слава сатане! Да здравствует день чёрных ангелов! - Ура! Теперь мы вдосталь, по полной программе насладимся полномочиями, - выражали восхищение депутаты и рукоплескали графу. - Ура! Слава сатане! Аристарх, поддавшись общему ажиотажу, не задумываясь, хлопал в ладоши, сожалея, что не удостоился чести быть избранным в депутаты горсовета. Сивопупов-Крымский, легко обретя посулами бесчестной наживы столь многих поклонников лукавства, с завидной ловкостью жонглёра вращал трость. Когда шум в зале поутих, он обратился к единомышленникам с назидательными словами: - Помните, друзья истину: сатана владычествует над всем человечеством, ибо вы сами, по доброй воле встаёте на нечестивый путь и поклоняетесь ему. И где предел времени, когда люди образумятся, изберут для себя праведный путь? Неизвестно! Пользуйтесь же, друзья, благами, дарованными вам его величеством сатаной! Любите золото, бриллианты, роскошную жизнь, ради которой не щадите ближнего своего. Крадите, обманывайте, лжесвидетельствуйте, убивайте противников своих в борьбе за деньги и власть. Да будет так! Амен! - Амен! Амен! Амен! - стоя, вскидывая руку подобно фашистскому приветствию, скандировали слуги сатаны. Когда все народные избранники, взбудораженные происходящим, чрезмерно возбужденные и полные решимости немедленных энергичных действий, уселись в кресла, граф, всё так же поигрывая тростью, предложил проверить, как на деле новообращённые слуги сатаны постараются оправдать доверие нечистого духа. - Слово для выступления предоставляется депутату от партии коммунистов, - объявил Сивопупов-Крымский. - Прошу кратко, по существу, с соблюдением регламента. - "Единоросса" Бадейккина - вон из председателей горсовета! - таким коротким было выступление члена КПРФ. Граф указал тростью на Бадейкина. - Дайте... Бе-е... Бе-езапелляционный ответ оппозиции... В эмоционально-аморальной форме... - Вот мой ответ коммунистам! С этими словами Бадейкин с вызывающим видом снял штаны, повернулся задом, нагнулся и похлопал себя ладошкой по голому седалищу. Поддёрнул штаны и промаршировал по сцене, командуя себе: "Ать, два! Ать, два!" - Бе-е... Бе-есподобно... Ответ достойный! Бе-е... - прокомментировал граф "выступление" Бадейкина. - Прошу на трибуну следующего члена... Бе-е... Самого бе-е... бе-ес-совестного, бе-еспутного и бе... бе-еспардонного... Пусть таковым будет... Бе-е... Член партии "Единая Россия"! Никто из присутствующих не озадачился, почему вместо председательствующего за столом президиума Замаракина работой сессии руководит неизвестно откуда взявшийся и никому не ведомый главный дирижёр главного симфонического оркестра главного театра, граф в чёрном фраке с белым галстуком-"бабочкой" на белоснежной сорочке и с восьмиконечной звездой на лацкане. Виола самозабвенно исполняла пятую симфонию Баха. К трибуне вышел упитанный, с розовыми щеками, с хитро бегающими глазками "единоросс" - начальник полиции полковник Протасов, неофициальный хозяин сети ресторанов и кафе - весь этот прибыльный бизнес принадлежал его зятю, живущему в Майами. Депутат Протасов совмещал приятное депутатство с пользой работы в полиции. - От имени всех слуг сатаны выражаю искреннюю благодарность и общую признательность господину Сивопупову-Крымскому! - начал народный избранник доказывать преданность и верность сатане. Бурные, долго не смолкаемые аплодисменты перешли в овации. Слышались выкрики: - Слава сатане! - Праведники - лохи! - Да здравствует день чёрных ангелов! Сивопупов-Крымский покрутил тростью, в зале стало тихо, и граф, поклонившись, удовлетворённо произнёс: - Бе-е-змерно счастлив, господа товарищи... Бе-е... Продолжайте вашу возвышенную речь, - кивнул граф "единороссу", ожидавшему соизволения говорить. - Господа! Товарищи! Предлагаю вынести на обсуждение следующий вопрос, - приосанившись, начал Протасов, - выделить нашему уважаемому благодетелю Голопузову необходимую ему площадь в заповедной кедровой роще... Он обещает подарить детдому забракованную одежду и уценённую обувь... Поднялся гвалт, раздались оскорбительные выкрики в адрес "единороссов". В оратора полетели тухлые яйца, гнилые помидоры, рваные башмаки и пивные бутылки. В общем шуме можно было разобрать лишь некоторые, похожие на вопли, истеричные выкрики. - В заказнике избёнка старца Феодора... Он фанат леса, по доброй воле охраняет кедровник... Куда податься ему, если там выстроит свои хоромы Голопузов? - Это кто там такой жалостливый? Мы слуги сатаны... Какое нам дело до фаната леса? Вопрос в другом: нам самим скоро ничего не достанется! Мы тоже хотим урвать кусок от заповедного пирога... К чёрту Голопузова! Пусть катится ко всем чертям! Дерьма ему собачьего на лопате! Сивопупов-Крымский, злорадно ухмыляясь, взмахнул тростью, тотчас воцарилась почти гробовая тишина, и граф торжественно объявил: - Мы продолжаем концерт по случаю дня чёрных ангелов! Следующим номером нашей сатанинской программы исполнение народных песен под аккомпанемент рояля! На сцену приглашаются гомосексуалисты! Виола с вдохновением ударила по клавишам старинного музыкального инструмента, ободранного и ужасно расстроенного. Зазвучала бравурная мелодия из кинофильма "Небесный тихоход". Граф дирижировал, взмахивая тростью. Трое слуг сатаны, так называемых депутатов, обнявшись и с молодецким задором, запели: Мы голубые парни бравые, бравые, Мы педерасты, геи, наше дело правое! Красив, как радуга, наш флаг, Стань гомосеком стар и млад, Отдаться гею будешь очень рад! Пора, друг любимый, Всего себя мне с лаской, с лаской отдавать, На мненья людские Нам глубоко плевать, нам наплевать! Пускай судьба забросит нас далёко, пускай! Ты только женщин к себе не допускай! Следить буду строго, Друзья мне скажут всё, Ты так и знай! Мы любим весело, весело, весело, Нам, педерастам, скажем прямо, делать нечего, Ты обними моё плечо, Я поцелую горячо, Сперва разок, потом другой, потом ещё! Идут педерасты, "За однополый брак!" лозунги, лозунги несут, "Свободу мужеложству!" На гей-параде строем гомики идут... Зал взорвался аплодисментами. Все встали, в исступленьи кричали хором, вызывая исполнителей на "бис". - Бра-во! Бра-во! Бра-во! Сивопупов-Крымский с видом незаурядного конферансье, поднаторевшего на концертах, объявил: - Поёт член... партии "Справедливая Россия", хозяин нефтеперегонного завода! Рояль забренчал знакомой всем с детства мелодией из мультфильма про Чебурашку и крокодила Гену. Самодеятельный артист азартно, самозабвенно запел: Пусть плывут неуклюже По бензиновым лужам Миллиарды народных рублей В заграничные кассы, Всё богаче там массы, Ну, а здесь я плевал на людей! В казино всю ночь играю С олигархами, с ворьём, Миллион хоть проиграю, Им верну сырьём! Почему я весёлый такой? Потому, что "депутаты" - это ложь всё и обман, На трубе сижу в России, Нефть течёт в карман! Оттого я весёлый такой! Нефть течёт, не иссякая, у народа на виду. Миллионы добываю каждый день в году! Зрители, гордые полученными удостоверениями слуг сатаны, долго рукоплещут солисту. Из-за кулис вышли нарядные девочки-гимназистки, неизвестно кем приглашённые, с букетами роз, вручили цветы главному дирижёру главного симфонического оркестра главного театра. - Выступает хор депутатов-коммунистов! На сцену поднялись мужчины в одинаковых, как из инкубатора, чёрных костюмах и с чёрными галстуками. На мотив старой революционной песни грянули: Рвутся снаряды, взрываются бомбы, Но их не боятся красные зомби... Смело мы в бой пойдём За суп с картошкой И как один умрём С большущей ложкой. Жидкими хлопками зрители-депутаты проводили коммунистов со сцены. - Сессия городского совета была плодотворной, - поднял трость Сивопупов-Крымский. - В каждого депутата вселился всемогущий дух лукавого сатаны. Вы всегда будете помнить, что продались ему... Успехов вам в грешных делах! - Карр... В грре-шных делах... Карр... Прро-дались... Ворона захлопала крыльями, сделала кучку птичьего дерьма на столе президиума прямо под носом Потапенкова и взлетела на плечо Виолы. У "красного" мэра, не проронившего за всё время "сессии" ни слова, зазвонил сотовый телефон. Потапенков поднёс его к уху и услышал: - Ты решил вопрос по моему заявлению на заказник "Кедровый бор"? Надеюсь, все депутаты единогласно "3а"? - Нет, Родион Алексеевич... Не решил... Депутаты все против... Граф Сивопупов-Крымский концерт давал... - Идиот! Какой ещё граф? Какой, к чёрту, концерт? Я тебя даром, что ли в Испанию катал? Квартиру, коттедж, иномарку новенькую тебе дал... У тебя даже на инаугурацию костюма приличного не было... Я тебе купил... За газ как думаешь платить? Отключим к едрени-фени... Короче... Решение о выделении мне земельного участка в заказнике "Кедровый" должно быть подписано... - Никак не возможно, Родион Алексеевич... Депутаты категорически возражают... - К чёрту депутатов! Сам подпиши! - Нарушение закона... Не могу, Родион Алексеевич, при всём уважении к вам... Не могу... - А до этого мог? Мне тебя учить, как делать "липу"? Подпишешь... Сегодня в семнадцать ноль-ноль явишься на "Вамирекс"... Капитан, мой человек, выдаст тебе три миллиона рублей... Не за здорово живёшь, а за твою пустяшную подпись... Отдашь ему все необходимые документы на передачу мне в личное пользование заказника "Кедровый"... - Да, конечно... Всё сделаю, Родион Алексеевич! - Так бы сразу и сказал, что какать хочешь... Вымогатель... А то: "Не могу..." Долг города за газ я оплачу... Из своего кармана... Всё... Конец связи... Идиот... Задвигались стулья, захлопали спинки сидений, депутаты двинулись к выходу. Никто из них уже ничего не помнил из того, что только что происходило в зале заседаний. Никто и ни за что не припомнил бы графа-дирижёра, дипломантку международных конкурсов и ворону, неизвестно откуда взявшихся и куда исчезнувших. Так после глубокого и насыщенного событиями сна мы тщетно пытаемся вспомнить его картины и привидевшиеся лица. Отрывочные, бессвязные эпизоды и только... Во всей разношёрстной толпе авантюристов, политических интриганов и всякого сброда дельцов, горделиво именующих себя депутатами, лишь одному Аристарху Фон-Гумилевичу во всех подробностях запомнился сатанинский балаган, устроенный Сивопуповым-Крымским и Виолой. Теперь он ясно сознавал, что и недавний визит в редакцию "куратора" и "доктора психологии" тоже был вполне реальным. Оставленная визитёрами мокрая салфетка и детская свиристелка - факт достоверный. "Гипнотизёры чистейшей воды, - рассуждал он, не торопясь идя домой. - Предлагали подсунуть взятку Потапенкову - это понятно. Однако, куда вдруг исчез "Бентли" с шофёром-бультерьером? И куда делся кейс с миллионом?" Аристарх морщил лоб, напрягая все извилины, но так ни до чего и не додумался. "Этот дурацкий концерт... День чёрных ангелов... Посвящение в сатанисты... Чушь собачья! Но рояль! Явный гипноз! Но кому и зачем нужно было устраивать бесплатную комедию в зале заседаний? А впрочем, кроме концерта, мало что не реально... Все наши депутаты - рвачи, хапуги, коррупционеры..." Да, было над чем поломать голову заведующему отделом криминальной хроники. Что он завтра скажет и.о. редактора Рябинину? Какую напишет статью? Написать о том, что творилось в горсовете - уму непостижимо! Фельетон "В гостях у сатаны" просто отдыхает! Да и кто поверит в такую чушь? Всё равно, что повторить историю с фельетоном Агафонова... Пропал Валентин Григорьевич ни за что... Как жаль, что именно сегодня ушёл к дантисту корреспондент Редькин... Он любит "жареные" факты... Аристарх, не желая впутываться в спорные, порой, рискованные ситуации по добыванию сенсационных материалов, предпочитал брать готовую, уже проверенную информацию у работников суда и следствия, в прокуратуре, в полиции, в налоговой инспекции. Чаще всего Фон-Гумилевич публиковал статьи на моральные темы, в ярких красках обрисовывал криминальный путь преступника, осужденного к лишению свободы, и подписывался псевдонимом: "Фемидов". Никакого риска! Напечатал такую душещипательную статью и спи спокойно. Никто в дверь среди ночи не постучит, не вломится с претензиями на недоказуемость изложенных в ней фактов. Всё уже без него проверили, взвесили, вынесли приговор. Так рассуждал Аристарх, придумывая отговорку для и.о. Рябинина, и в который уже раз обрушиваясь с нападками на Редькина: "Ну, и угораздило же тебя, Савелий, именно сегодня, в день чёрных ангелов пойти в больницу!" - День чёрных ангелов! - засмеялся Аристарх. - Вот выдумщики! Не существует в природе ни чертей, ни чёрных, ни белых ангелов... Есть гипнотизёры, аферисты всех мастей, ворожеи, колдуны, лжецы-предсказатели, астрологи, "специалисты" чёрной и белой магии и другие очковтиратели... Сказав так, Фон-Гумилевич вдруг остановился, осенённый блестящей мыслью: рояль! Его там никогда не было... Аристарху страшно захотелось убедиться, стоит ли по-прежнему громоздкий инструмент в зале заседаний. Он воротился, вошёл в здание мэрии, солгал вахтёру, что забыл перчатки. В зале заседаний уборщица натирала паркет. Он бросил быстрый взгляд на сцену: рояля не было. - Когда рабочие убрали со сцены рояль? - спросил он женщину. Уборщица удивлённо посмотрела на него. - Рояль?! Здесь не концертный зал... Отродясь не было тут никакого рояля. И с чего вы взяли? "Если это не сон, не мистификация, не гипноз, то на столе должен остаться помёт вороны", - сообразил он. Быстрым шагом, к неудовольствию уборщицы, Аристарх прошёлся по чистому полу, поднялся на подиум, жадно взглянул на лакированный стол: так и есть! Запачкан белым птичьим помётом. Аристатарх облегчённо перевёл учащённое дыхание, достал платок, вытер вспотевший лоб. - Гипнотизёры... Мистификаторы... Факт... Но как им удалось проделать фокус с роялем? И ведь бренькала на нём красотка в бальном платье! В смятении Аристарх воротился домой, рассеянно ужинал, смотрел по телевизору футбол, невпопад отвечал на вопросы жены. Голову сверлила неотвязчивая мысль: "Но ведь был же рояль! Был! И кучка вороньего дерьма на столе президиума - доказательство тому, что была и ворона... Завтра расскажу Редькину об этих подозрительных гастролёрах - гипнотизёрах... Пусть свяжется с полицией... Это его тема... А я наведаюсь лучше в нарсуд за очередной историей о пьянице-дебошире..." Глава 19 Арестант Сразу после суматошного заседания городского совета депутатов, так и не принявшего никакого решения по оплате долгов за газ, Потапенков поспешно направился в свой кабинет. В голове был сплошной сумбур. В памяти всплывали непристойные пляски на подиуме каких-то извращенцев, дикие потасовки обезумевших людей, странный мужчина в чёрном фраке и с орденом... Ворона, важно разгуливающая по столу... И уж совсем нелепое видение: хлопающий себя по голому заду Бадейкин. Ещё что-то феерическое, из области фантастики: рояль на сцене, пианистка... "Что это? Сон? Обморок? Ясное дело: задремал во время заседания... Какой стыд! Какой позор! Спать за столом президиума на виду депутатского собрания!" - корил он себя. В приёмной буркнул секретарю, привлекательной женщине, красящей губы: - Кофе мне! - Со сливками или без? - смотрясь в круглое зеркальце, спросила секретарь. - А-а... Без разницы, - отмахнулся Потапенков, быстро вошёл в кабинет и плюхнулся в кресло. - Чёрт бы меня побрал! И как это я? Вопрос об изыскании средств для погашения долгов за газ остался не решённым... Ничего не помню о чём говорили на сессии... Сущая белиберда перед глазами... Песни... Пляски... Драки... Да и чёрт с ней, с сессией... Главное, помню, что Голопузов звонил... Этот козёл требовал подписать фиктивное решение о выделении ему земельных угодий под индивидуальную застройку в заказнике "Кедровый". Три миллиона даёт... Обещал оплатить долг за газ... Он взглянул на часы: в семнадцать ноль-ноль надо быть на "Вамирексе"... Вошла секретарь с чашкой кофе на подносе. Потапенков ещё раз бросил быстрый взгляд на часы: до явки на "Вамирекс" остался час. Времени в обрез... - По заявлению Голопузова составьте положительное решение совета депутатов и мне на подпись... Немедленно! - Так нет же протокола о таком решении... - Не ваши заботы! Будет протокол... Потом... - Как скажете, - безразлично ответила секретарь. За приличную зарплату, подарки от посетителей и "чаевые" она давно приноровилась печатать "липу" и относить на подпись главе администрации. - Будет тебе, внучек, и белка, и свисток, - прихлёбывая горячий кофе, в радостном возбуждении проговорил Потапенков, когда за секретарём закрылась дверь. - Три лимона наличкой! Во что на этот раз вложить их? Отдать в банк под проценты? Ненадёжно... Лопаются эти банки, как мыльные пузыри... Купить самую дорогую мебель? Лучше итальянскую... В стиле "ретро"... Норковую шубу жене... Дочери колье с бриллиантами... Школу нынче заканчивает... Директору отстегнуть придётся, чтобы на "отлично" ЕГЭ сдала... Сыну мотоцикл японский обещал... А себе-то? Себе что? С Настёной, музыкантшей из детского сада собирался на Гоа... Недельку позагорать на тропическом острове, покувыркаться в океанских волнах с любовницей... Отдохнуть от государственных дел, от жены, от детей, от забот... И всё... Почти ничего не останется от трёх миллионов... Маловато... Продешевил, однако, с "Кедровником"... Поупираться надо было... Никуда бы не делся этот хамло... Добавил бы "лимончик"-другой... Буду и дальше прикидываться дурачком... Не впервой... Пусть думает, что меня облопошить можно... А я воробей стреляный, на мякине не проведёшь... Я-те ещё покажу, мразь олигархическая, кто из нас идиот! Погоди, волчара поганый, дай срок! Ещё пару годиков... Окрепну... А там, господин Голопузов, поймаю тебя на твоих афёрах с недвижимостью, с обманом вкладчиков-дольщиков в строительство жилья, изобличу в торговых махинациях, в хищениях из банка и офшоре денег за границу, в заказных убийствах конкурентов... У-у, бандюга тупорылый... Многое мне известно о твоих преступлениях.... Загремишь, скотина, на тюремные нары... А меня на второй срок изберут козлодоевцы... Коммунистам больше веры, чем вам, "единороссам" паршивым... Вот тогда и поглядим, кто из нас идиот... А пока потрясу твою мошну... Эх, жаль, за "трёшку" уступаю заповедник... Такой лакомый кусок! Да, ладно... Потом наверстаю... Ещё сосновый бор за городом в заначке держу... Миллиончиков десять-пятнадцать можно выручить за него... Дачный посёлок "Родники" снесу... Нет у владельцев участков законных документов на пользование землёй... От советских предприятий получали, а те заводы и фабрики приказали долго жить, стали овощными базами и продовольственными складами... Да мало ли что ещё можно загнать? Муниципальные здания... Старую вечернюю школу, например... Или закрывшееся профтехучилище... Потапенков с беспокойством посмотрел на часы: половина пятого... "Ну, что она возится так долго?" Вошла секретарь с бумагами и подносом. - Вот, как вы велели, - забирая на поднос пустую чашку из-под кофе, сказала она. - Хорошо... Вы свободны... Прощайте... - Почему "Прощайте"? До свидания... - А, ну, да... - машинально ответил Потапенков, пришлёпывая печати на принтерные распечатки текстов фиктифного решения. Проставил подписи: свои и поддельные. - Вот я и говорю: "Прощайте", опять, не вникая в смысл сказанного, повторил Потапенков, аккуратно перегибая листы вдвое и торопливо засовывая их во внутренний карман пиджака. Большая стрелка настенных часов дрогнула на цифре "9": без четверти пять! Пора! Секретарь хмыкнула, передёрнула плечами и вышла. Потапенков окинул глазами письменный стол: кажется, ничего не забыл... Заключения начальника управления земельных отношений, директора лесхоза, эколога... Всё есть... Поддельные, но кто и когда будет их проверять? Кому охота на рожон против Голопузова лезть? Кто и рыпнется, так быстро заткнётся... Голопузов без труда найдёт способ "успокоить" самых дотошных "зелёных" и прочих ревностных защитников природы и памятников старины. Кстати... В заповеднике живёт этот... егерь Феодор... Торчит в "Кедровом" он для Голопузова как кость в горле собаки... Всех там шугает... Грибников, охотников, туристов... Костры тушит... Мусор сжигает, закапывает... Голопузов предлагал Феодору квартиру-"однюшку" в старом панельном доме... Отопление, горячая и холодная вода, канализация... Отказался, старый дурак... В гармонии с природой жить хочет отшельником... Лес, как свой личный бережёт... Он, кто? Пришвин? Тот всё мечтал иметь собственные сосны... Ну, да ничего... Охранники Голопузова вышвырнут безродного лесовика на мусорную свалку, как ненужный хлам... Пусть там бомжует, если не хочет жить в нормальной хате... Правда, не совсем просто выкурить егеря из его "владений". Мордовороты Голопузова уже пытались выгнать Феодора из "Кедрового"... Всех уделал дед... Стрелял в них из укрытия снотворными пулями... Как в лосей, в медведей, в тигров стреляют ветеринары... Уложит одного, другого, и моментально смоется... Куда? Пойди, сыщи его... Лес большой... Говорят, схроны у егеря, как у бендеровцев... Пытались Феодора ночью взять... Да где там?! Не получилось... Там и сям проволочки у него, ниточки, банки, склянки понавешаны... Заденешь - колокольчик зазвенит... А то и круче - сигнальные ракеты с визгом начнут пулять! Такой переполох! У охранников сердечки тук-тук! А егеря уж и след простыл... Да только куда ему деваться, когда в лес бульдозеры нагрянут, строительная техника, краны башенные... Кедры повалят... Бензопилы застрекочат... Рабочие-гастербайтеры залопочат по-узбекски... Всех не усыпишь! Да... Три миллиона наличными! С чемоданом или с дорожной сумкой ехать за ними не совсем удобно... Заприметит кто из команды теплохода... Заподозрят... Проще будет с обыкновенным целлофановым пакетом смыться с "Вамирекса"... Потапенков нервно посматривал на часы, прислушиваясь к шорохам и шагам секретаря в приёмной. Но вот, наконец, хлопнула дверца шкафа для верхней одежды, и скоро в приёмной стало тихо. Потапенков, торопясь, вытряс в урну содержимое мусорного пакета, заглянул в него, выбросил прилипшие мандариновые корки, остатки утренней пиццы. "Ничего... Вполне подходящий пакет... Деньги не пахнут" - подумал он, засовывая пакет в боковой карман куртки. Оделся и выбежал в служебный двор. Мотор новенького личного "Лексуса" завёлся в первые же секунды. Лихорадочно выворачивая руль, он выехал со двора и понёсся на берег реки, где у причала стоял вмёрзший в лёд теплоход "Вамирекс" - прогулочное судно Голопузова. - Слуги сатаны... День чёрных ангелов... Чушь собачья... Бред больного воображения... Втемяшится же в башку всякая несусветная дрянь... Чёртово наваждение! - ругнулся Потапенков. Ему назойливо вспоминались отрывочные картины мракобесия из недавней дрёмы за столом президиума. Так, порой, навязчиво преследует надоевший мотив песенки или вальса. - Ворона... Голый нудист... Бадейкин с голым задом... Трио педерастов... Рояль... Пианистка... Граф-дирижёр... К чему весь этот кошмар? - накручивая баранку престижного авто, думал Потапенков. - А, чёрт меня подери! К деньгам! Не иначе, к деньгам это... Три миллиона! В ухе у мэра тоненько запищало, хрипло заблеяло: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... - Что ещё за чертовщина привязалась? - с раздражением подумал Потапенков. Поковырялся мизинцем в ухе, прочищая его, и лихо подъехал к воротам, закрывающим вход на трап судна. Охранник с услужливой готовностью распахнул железную калитку, впуская мэра. Потапенков с привычкой делового человека поднёс к глазам руку со швейцарскими часами - подарок предпринимателя, отметил про себя: "Ровно семнадцать ноль-ноль! Капитан встречает... Сделка удалась... Всё идёт по плану... Одно жаль: надо было, прикидываясь дурачком, сказать Голопузову: "Нет, Родион Алексеевич... Боюсь я... Страшновато... Ну, хотя бы, миллиончиков за пять рисковать". Он бы согласился... Куда ему деваться? Очень уж хочется заповедные угодья захапать... Ему накинуть пару лишних миллионов, что подать нищему рубль... А то и меньше рубля... Эх, продешевил я...", - успел подумать Потапенков, легко, по-молодецки, взбегая по трапу на борт "Вамирекса". - Прошу в кают-компанию, господин мэр, - жестом артистично протянутой руки пригласил капитан. - Проходите... Располагайтесь... Коньяк... Виски... Мадера.... Фрукты... Конфеты... Сейчас стюарт горячее подаст... - Нет времени рассиживаться... Благодарю за предложенное угощение... Давайте перейдём к делу... Вот вам все необходимые документы на землевладение в заповеднике "Кедровый", - сказал Потапенков, доставая из одного карманы документы, а из другого мусорный пакет. Ему было невтерпёж потереть руки в ожидании толстых денежных пачек. "Чёрт меня возьми! Сумел-таки я взять за хобот этого монстра Голопузова! Пусть держит меня за лоха..." - думал он, в то время, как капитан просматривал документы. В ухе у него опять противно заскрипело, заблеяло: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... - Чёрт поганый! Привязалась фигня какая-то, - ковыряя зудящее ухо, ругнулся Потапенков. Капитан открыл сейф, положил туда бумаги Потапенкова, вынул и вывалил груду денежных пачек на стол, застеленный кружевной скатертью с кистями, заставленный бутылками, бокалами, вазами с виноградом и яблоками. - Вот, пожалуйста... Три миллиона! Пересчитайте... - Зачем? Я верю в порядочность господина Голопузова и его верных помощников... Не первый год и, надеюсь, не последний, сотрудничаем, - жадно хватая пачки и сбрасывая их в пакет, не глядя на капитана, говорил Потапенков. - В другой раз непременно почту за честь выпить с вами рюмочку коньяка... А сейчас пойду... Извините... Дела... Да... Должен вам сказать, что эти деньги беру на уплату долга нашего города за газ... Спонсорская помощь господина Голопузова жителям Козлодоевска... - Разумеется... Я в курсе... - Прощайте, - подхватил Потапенков увесистый пакет. - Да, нет... До свидания, - с ухмылкой ответил капитан. - Смотрите, как бы ненароком пакет не порвался на трапе... - Не беспокойтесь... Я его обеими руками обхвачу... До машины донесу, - уже на выходе из кают-компании, не оборачиваясь, бросил Потапенков. Капитан сунул руку в карман форменной тужурки и нажал кнопку на пульте-брелке. Потапенков быстро шагал вдоль борта к трапу, когда сзади и спереди путь ему преградили выскочившие из боковых проходов полицейские в касках, в бронежилетах и с автоматами. Потапенков, плохо соображая, что делает, отбросил пакет и сгоряча сиганул за борт, на заснеженный лёд. Ему повезло: он упал в сугроб и не разбился. К нему подскочили здоровяки в бледно-синих камуфляжных костюмах -"ночках", заломили руки за спину и, согнув в три погибели, провели по трапу, по палубе, втолкнули в кают-компанию. - Со свиданьицем, господин бывший мэр, - не скрывая злорадного торжества, проговорил капитан. - Напрасно вы швыряетесь тремя миллионами... Номера купюр переписаны в полиции... Видеокамеры запечатлели, как вы брали деньги, как бросили пакет, как прыгнули за борт... - Это подстава... - чуть шевеля онемевшими губами, проговорил Потапенков. - Верно... Операция спланирована... Видеокамеры заранее установлены... А не берите взятку... Кто вас заставлял? Вымогатель... Мог бы и отказаться... Кто вам виноват? Поделом вам... За всё надо платить... За халявный отдых в Испании тоже... Кстати, квартиру в Изумрудном, загородный коттедж и машину у вас конфискуют... Голопузов об этом позаботится... Потапенкова вывели из кают-компании, положили лицом вниз на стылую палубу, сцепили руки за спиной стальными браслетами. Как и в прошлый раз в ухе у него противно и надсадно дребезжало: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... Поковырять в зудящем ухе было невозможно. Отрешённо глядя на выщербленные за многие годы чистые доски палубы, присыпанные лёгким снежком, Потапенков думал лишь об одном: "Как прекратить это чёртово блеянье?". После составления протокола о задержании, изъятии денежной массы и прочих необходимых следственных действий и формальностей, Потапенкова усадили в спецмашину и увезли в полицию. Всё это время он был в шоковом состоянии, близком к обморочному. Глава администрации Козлодоевска, надо полагать, уже бывший, пришёл в себя в следственном изоляторе. Потапенков никак не мог поверить в случившееся, и лишь когда окошечко в двери камеры открылось, и в него просунулась рука в камуфляже, держащая аллюминиевую чашку баланды и кусок чёрного хлеба, до него дошло, что всё так и есть на самом деле. Кто-то за дверью глухо, с издевкой сказал: - Ваш суп, господин арестант... ...Поздно вечером жена Аристарха бесцеремонно переключила спортивный канал на местное кабельное телевидение. Аристарх, обиженно поджав губу, ушёл на кухню, озабоченный завтрашним утром в редакции, куда явится с пустыми руками. В расстроенных чувствах и в горьком одиночестве он достал из холодильника бутылку светлого чешского пива, откупорил, налил в кружку, но едва поднёс к губам, сдувая пенку, как в гостиной вскрикнула жена. - Аристарх! Скорее сюда! Смотри, что показывают! Срочный выпуск козлодоевских новостей! Мэра нашего... Потапенкова... задержали с взяткой... Три миллиона хотел хапнуть... А чего мелочиться? Воровать - так миллионы! А любить - так королеву! - Ты у меня, конечно, королева, - пробурчал Аристарх, выбегая из кухни с пивом и воблой. Диктор взахлёб, словно боялась, что не успеет рассказать, передавала сообщение о задержании мэра Потапенкова, члена компартии, во время получения им взятки в три миллиона рублей на борту теплохода "Вамирекс". Аристарх не верил своим ушам. Часто-часто моргая глазами, он стоял с раскрытым ртом: в одной руке кружка с пивом, в другой вяленая вобла. Всё перепуталось у него в голове... Странные люди, предложившие вручить деньги Потапенкову... Бультерьер за рулём "Бентли"... Фантасмагория в зале заседаний... Идиотский концерт... Мокрая салфетка на журнальном столике в его редакционном кабинете... Упаковка от принтерной бумаги вместо коробки с сигарами... Сигареты "Прима"... Плакат... Игрушка-свистулька... Рояль в зале заседаний городского совента депутатов... - Ничего не понимаю... И ведь всё так и случилось... Эти шарлатаны, разыгрывающие из себя слуг сатаны, заранее знали, что капитан "Вамирекса" даст взятку Потапенкову... Интересно, сколько он получил за "подставу"? Мерзавцы... Обещали мне миллион... Куда делся кейс? Ведь был же он... Был... Как рояль... Как ворона и всё остальное, - сожалея о виртуальном кейсе, как о собственной потере, покусывал губу Аристарх. Слова диктора сопровождались видеозаписью, сделанной сотрудниками полиции на "Вамирексе". Вот Потапенков сгребает деньги в пакет... Вот он сигает за борт... Вот его ведут с выкрученными назад руками... Вот валят на пол, лицом вниз, надевают наручники... Самый страшный фильм ужасов был бы для Аристарха сейчас детской сказочкой про серого волка в сравнении с тем, что показывали с экрана "Новости Козлодоевска". Аристарх незаметно от жены перекрестился с шёпотом: - О, Господи! Спасибо Тебе, что уберёг меня от такого грязного дела... Может, оно и к лучшему, что был кейс да сплыл... Одно ясно: дело тут нечистое... Аристарх достал из пиджака билет члена партии "Единая Россия", разодрал его в клочья и выбросил в мусорное ведро со словами: - В гробу и в белых тапочках видать я хотел такую партию и всех её деятелей, подобных Голопузову... Пауки членистоногие... Жабы бородавчатые... Гады ползучие... Он знал наверняка о чём завтра напишет в газету: о задержании Потапенкова при получении взятки в особо крупных размерах. Набрасывая в уме строки сенсационного материала, информацию о котором без всякого труда возьмёт в полиции, Аристарх уже и название для статьи придумал: "Красный" мэр под арестом!" Подумал немного и мысленно сократил заголовок. Теперь он виделся ему на первой полосе, набранный крупным шрифтом: "Арестант". - Да, так проще, но более броско... Савелию Редькину такой фарт не отдам... Сам напишу... "Арестант"! Супер! Фон-Гумилевич оделся, обулся, проверил в кармане диктофон, ключи от квартиры, сигареты. - Ты куда, на ночь глядя? - сонно спросила жена. - В полицию, - открывая дверь, ответил Аристарх и услышал вдогонку: - Носят же тебя черти... Не лень шляться? - Эх, женщина... Где тебе понять? Журналиста, как волка, тоже ноги кормят... Не потопаешь, не полопаешь... Аристарх шёл по освещённой улице, и радость переполняла его. Чувство было такое, как если бы вдруг он оступился перед помойной ямой, но успел перескочить через неё и не упал в дерьмо. Сначала Аристарх не понимал прилива приятных душе эмоций, но скоро поймал себя на мысли, что причина их - его несостоявшееся, пусть даже виртуальное, участие в преступном деянии. - Пронесло, - говорил сам себе Аристарх, словно и вправду держал в руках кейс с деньгами. - Пропади он пропадом... Тот миллион за подставу... Чтоб я ещё когда вступил в какую-нибудь партию! Да ни за что! Глава 20. У дядюшки Жермена Перевал остался позади. Крики восторга и воодушевления раздавались среди утомлённых путников. Огненно-красное солнце вставало над альпийскими горами, окрашивая гряду зубчатых снежных вершин в нежно-розовые тона. Тёплый ветерок развеял лёгкие клубы прозрачно-сизого тумана, и глазам обессилевших людей открылось великолепие альпийской весенней природы. В это раннее чудесное утро караван спустился в долину, благоухающую зеленью и цветами. Дымки из высоких труб спокойно вились над островерхими черепичными крышами, медленно поднимались к ясному, голубому небу. Стада пасущихся коз, овец, коров, табуны лошадей пестрели на склонах гор. Вековые сосны, кедры, ели, кипарисы, буки, тисы и другие деревья и кустарники зелёной каймой обрамляли чистое, холодное Женевское озеро. Швейцария... Райский уголок на земле... Два мула, спотыкаясь, с грохотом тащили повозку по мощёной окатышами дороге. Измождённый, понурый вид тощих животных, их впалые бока сказали бы всякому жителю предгорного селения, что мулы и люди преодолели тяжёлый путь. И всякий, взглянув на них, с сочувствием подумал бы: "Однако, повезло горемычным... Слава Богу, живы". Повозка остановилась у кирпичного дома, украшенного фигурными выступами на углах, с барельефами на фронтоне в виде мифических птиц в венке из лавровых листьев. На стене, обращённой фасадом к улице, затянутой виноградными лозами, стеблями ежевики и побегами плюща, возле решётчатого окна болталась на цепочках резная дощечка с изображением куриного окорочка. Пара прибитых ниже оловянных ложек подтверждала, что за распахнутой настежь дверью, откуда доносился дразнящий запах жареного мяса, можно вкусно и сытно поесть. О том же извещала и другая вывеска с подвешенной к ней пивной кружкой и надписью по-французски: "Mon oncle Germain" - "У дядюшки Жермена". Савелий Редькин, оказавшийся у дверей таверны раньше героя своего рукописного романа, видел как Джордано Бруно с помощью возницы слез с повозки, отбросил с лица надоевший капюшон. Здесь, в Швейцарии, ему некого и нечего бояться. Жители этой мирной страны дружелюбно, с уважением кланялись доминиканскому монаху в то время, когда он проезжал по улице. Они признавали в нём истинного поборника непреложной веры в Бога, в Христа Спасителя, в Пресвятую Богородицу, в Духа Святого. Доминиканец вошёл в таверну, не обратив ни малейшего внимания на человека в собольей шубе. Многие путники, только что спустившиеся с гор, где бушевала снежная метель, ещё не сменили тёплую одежду на летнюю. Бруно сел за дубовый стол, уединившись неподалеку от входа: в случае чего проще уйти. И хотя опасность не предвиделась, он, по давней привычке насторожённо и незаметно присматривался к посетителям, выискивая среди них заклятых врагов своих - шпионов инквизиции. В это же самое время измученный голодом и усталостью Савелий Редькин через открытую дверь таверны жадными глазами оглядывал столы с разной снедью и винами. Оказавшись в положении литературного героя Шарля де Костера, он с наслаждением вдыхал воздух, насыщенный вкусными парами кухни. Однако, последовать примеру остроумного Тиля Уленшпигеля, от которого хозяин таверны потребовал деньги за нюхательное удовольствие, и заплатившему ему звоном ударенной об пол монеты, Савелий не смог бы ввиду отсутствия таковой. Посетители, пережившие ужасы перехода через высокогорный перевал, аппетитно поедали петушков, поданных с пылу, с жару, запивали искристым вином. Запечённая на угольях телятина щекотала ноздри Савелия. Хлебный, густой запах пенящегося в кружках пива, хлопанье винных пробок из откупориваемых бутылок, бренчанье посуды, весёлый, хмельной говор и смех будоражили, соблазняли войти и принять участие в обильной трапезе. Отсутствие швейцарских франков лишало его этой приятной возможности. В кармане пиджака, под купеческой шубой, в портмоне никчемно лежали семь тысяч российских рублей, но сейчас Редькин понятия не имел, откуда у него эти бесполезные здесь деньги. Ему пришло на ум поменять их на доллары или франки, но в этой деревушке вряд ли имеется пункт обмена валюты. Он вознамерился предложиить кому-нибудь разрядившийся мобильник, часы с дохлой батарейкой или соболью шубу всего лишь за краюху ржаного хлеба, но в этот момент кто-то панибратски хлопнул его по плечу с хрипло-блеющим возгласом: - Бе-е... Привет, чувак! Или как у вас теперь принято: здорово, братан! Бе-е... Раньше-то у нас, бывало, ножкой шаркнешь, шляпу снимешь и, поклонившись, вежливо скажешь: здравствуйте, сударь! Бе-е... Измельчал народец... - Карр... Прри-вет... Брра-тан... Карр, - раздалось сзади. Савелий испуганно вздрогнул, но не удивился бродяге-старику и нищенке с вороной. - А-а... Это опять вы, - разочарованно протянул он. - Хотя помню, что кабы не вы... не эта шуба, шапка и сапоги, не быть бы мне живу... - Хорошо, что помнишь добро... Есть хочешь? Пойдём с нами... Думаешь, денег у нас нет? А это что? В крючковатых пальцах бродяги-оборванца заблестела золотая монета. Оборванцы прошли в дальний угол, уселись за дубовый, выскобленный стол. Розовато-красные цветки олеандра свисали над ними. Старик, ненавистно поглядывая на монаха, прохрипел, по-козлиному обнажая красноватые дёсны и жёлтые безобразные зубы: - Терпеть ненавижу его деревянное распятие... Я уже говорил, что оно для меня хуже, чем красная тряпка для быка... Но приходится терпеть... А всё, Савелий, из-за твоего будущего романа о еретике, выступившем против католицизма... Грязь, вылитая на Бога устами гениального итальянца, и как результат - подорванная вера в Господа - золотая нить, из которой сплетёшь ты прекрасный узор сюжета! Побольше бы нам таких разрушителей веры в Бога! Сатане в радость будет твой роман, Савелий... - Но Бруно так не говорил! Он плетью критики хлестал невежественных священников, называя их ослами, высмеивал алчных властителей мира, бичевал пороки общества, отрицал существование на Небесах папского престола... - Вот... То, что и требуется от твоего романа! - Чего же всесильный сатана сам не занялся изданием подобного произведения? Или кишка тонка? Достаёт ума только на пакости? - Не царское это дело для сатаны... У него слуг достаточно... Вы, Савелий Петрович, в этом смысле, особый случай... Суть вашего будущего романа в борьбе противоположностей - света и тьмы. Крепко вы досадите католическому миру. Роман о Бруно навредит Богу... А что может быть лучше для сатаны? - Каким образом мой роман навредит Богу? - Не в прямом смысле, конечно... Когда садовник сажает яблоньку, он знает наперёд какие будут плоды. Так и хорошая книга... Люди прочтут о католицизме, несущем зло человечеству, отвратятся от католической веры, а, следовательно, и от Бога... Неопрятного вида посетители и сидящий рядом с ними молодой человек в дорогой собольей шубе, в лисьей шапке, тотчас обратили на себя внимание рослого детины в белом переднике и с полотенцем через плечо. Неодобрительно глядя на странную троицу, не внушающую доверия, на ворону, детина насмешливо спросил? - Что будем заказывать, сеньоры? Индейку с ананасом? Или обойдётесь ржаным хлебом и чаем? - Любе-езный... Бе-е... Индейку, зажаренную на вертеле, политую соусом и посыпанную укропом и петрушкой... Бабуле принеси сыр, самый лучший, блины в масле и горячие сливки с гренками. А вы, сударь, что предпочитаете? Савелий ещё ничего не успел сообразить, как старик велел подать ему яичницу с ветчиной и салом и кубок бургундского вина моноголетней выдежки... - И не смотрите на меня так, любе-езный... Бе-е... Я знаю, что в погребке у вас есть три бутылки превосходного вина, припасённого для самых дорогих гостей... - Чем будете рассчитываться, сеньоры, за дорогой завтрак? - с угрожающим видом подступил детина к бродягам. Старик ощерился клыкастой улыбкой. - А этого хватит... любе-езный? И пристукнул к столовой доске золотую монету. Детина, вытаращив глаза, протянул к монете здоровенную ручищу, но старик ловко подцепил её крючковатым пальцем и сунул себе в рот. - Сначала индейка, пиво и всё остальное, - хрипло рассмеялся старик. - Потом получишь это, - подразнивая, показал он вынутый изо рта золотой. Парень-здоровяк оценивающе посмотрел на соболью шубу Савелия, на лисью шапку, прикидывая, сколько стоят они, прицокнул языком и ушёл на кухню. Возвратился он с другим таким же бугаём, очевидно, братом. Оба, в надежде заполучить золотой, несли подносы, уставленные полными чашками, тарелками, кувшинами, кружками. Савелий жадно принялся за еду, не спуская глаз с Бруно. Монах, в свою очередь, исподволь наблюдал за бродягами в дальнем углу, укрывшимися в тени олеандра, растущего в большой дубовой кадке и пышно цветущего. Присутствие рядом с грязными нищими богато одетого молодого человека настораживало и пугало его. "Что может быть у него общего с этими людьми?" - думал Джордано, прикрывая лицо краем капюшона. Козлоподобный старик с закрученными в рожки рыжеватыми волосами и старуха с вороной на плече угрюмо трапезничали, искоса поглядывая на посетителей таверны, спустившихся с гор и радостно-возбужденных сознанием того, что прошли смертельно-опасный путь, который теперь останется в их памяти лишь кошмарным сном. Не снимая войлочной шляпы, старик сдувал пивную пену в кружке, медленно пил, наслаждаясь прохладным напитком. Мужчина в шубе и шапке, судя по тому, как он жадно набросился на ветчину и яичницу, был голоден. Старуха, сгорбившись, ела сыр, не забывая о вороне, отламывала кусочки и вкладывала в разинутый клюв прожорливой птицы. Рядом со стариком лежала трость, и солнечный лучик, пробившись сквозь листву и цветы олеандра, рассыпался искорками на блестящем набалдашнике. Под лохмотьями рваного сюртука, прикрывавшего шерстистую грудь старика, поблескивала восьмиконечная звезда, висящая у него на шее на замусоленной бечеве. Хмурые старик и старуха, исподлобья, недоброжелательно бросали косые взгляды на монаха, о чём-то ворчали между собой. Из глаз их, казалось, временами сыпались искры. А может, то игра света, блики, отражение тонких золотистых нитей, протянувшихся от оконного стекла к их желтоватым глазам? К Джордано подошёл рослый, богатырского телосложения, мужчина с закатанными по локти рукавами, в запачканном сажей фартуке. Усатый, с густыми чёрными бакенбардами, с курчавой бородой и вьющимися из-под поварского колпака смоляными волосами, он походил на африканского мавра. Видимо, этот силач и был тот самый дядюшка Жермен, имя которого значилось на вывеске. - Что изволите откушать, святой отец? - поклонившись, угодливо спросил здоровяк-дядюшка Жермен, ладонью смахивая со стола крошки чьей-то недавней трапезы. - Могу предложить... - Погоди, брат во Христе... Дай посмотреть сначала, чем я располагаю, на что могу рассчитывать... Джордано достал из-за пазухи кожаный кошель, раскрыл, заглянул внутрь, горестно усмехнулся: - Я так голоден, что не откажусь ни от чего... Но изрядно потратился на этот ужасный переход через Альпы... Поиздержался на проводников, на мулов... Пожалуй, хватит того, что осталось, на ломоть хлеба, кусок сыра и пару варёных яиц... И даже на чай... Могу впридачу с этим кошелем... Зачем он мне пустой? Доминиканский монах не вправе болеть вещизмом... Возьмите... Дарю... - Что вы! - замахал руками Жермен. - Оставьте ваши деньги, святой отец, и не беспокойтесь о том, что их у вас нет... Не так часто дядюшку Жермена навещают слуги Господни, приятные душе и сердцу... Своим присутствием, святой отец, вы облагородили мою таверну... Сочту за честь угостить вас изысканными кушаньями из лучших блюд нашей кухни... Джордано поднялся, сложив ладони вместе, со смиренной кротостью поклонился радушному хозяину, перекрестил его деревянным распятием. Прочитал молитву, восславляя Господа и благодаря Его за доброту и помощь обездоленным, страждущим, всем любящим Его. - Да ниспошлёт Господь мир вашему дому, здоровье и благополучие вашей семье и близким... Пусть никогда не оскудеет ваша таверна, пристанище нуждающихся в приюте и хлебе насущном... Пусть множится дело рук ваших старательных и трудолюбивых... Да навсегда сгинет нечистая сила из таверны... Аминь... К вящей радости хозяина, Бруно осенил крестным знамением скромную обстановку таверны и всех находящихся в ней посетителей и завсегдатаев. В дальнем углу, за олеандром, загремела, падая на пол, опрокинутая скамья. Из-за стола, громыхая дырявыми, копытообразными обутками, постукивая тростью, с блеяньем выскочил хромой бродяга-старик. За ним, шамкая беззубым ртом, ковыляла, опираясь на клюку, согбенная старуха. Ворона, потрясая крыльями, каркала на её костлявом плече. Благостные слова молитвы и вознесённый монахом крест не пришлись по нутру чёрту и ведьме, прикинувшихся нищими бродягами-отщепенцами. Так, обсыпанные дустом, под струёй дихлофоса начинают метаться тараканы, выскакивая в панике из щелей. Нечисть, чувствуя от креста нестерпимый, обжигающий жар, бросилась к выходу, но дорогу "сладкой парочке" преградил великан Жермен. - А платить кто будет за индейку, за сыр, за блины, за сливки и пиво? - хватая обоих беглецов за грязные лохмотья, рявкнул хозяин таверны. Старик сунул крючковатую пятерню в дырявый карман сюртука, вынул монету и положил в ладонь Жермена. - Золотой! - обомлел богатырь, отпуская бродяг. Те тотчас выскочили на улицу и бесследно исчезли. Дядюшка Жермен сжал монету зубами, пробуя металл на мягкость, и с отвращением выплюнул изо рта... винную пробку. - Тьфу! Вот черти окаянные! Жулики! Мошенники! Прохвосты! Ну, попадись вы мне ещё! - ругался Жермен, грозя кулачищами вдогонку оборванцам. - Я вас в хлев засажу... Вместе с грязными свиньями помои жрать будете! А этот хмырь в шубе и в шапке? Вместе с ними сидел... Деньги есть у него? Кабы тоже не сбежал... Держите его! Только тут взоры всех обратились на Савелия, замершего с куском ветчины во рту. К нему подскочили дюжие парни в передниках и с полотенцами, схватили за ворот шубы, подтащили к хозяину таверны. - Деньги есть у тебя? - повторил свой вопрос разгневанный дядюшка Жермен. - Нет? Я так и знал... Снимай шубу и шапку! Да поживее, пока я не прихлопнул тебя! - Возьмите... Летом шуба мне совершенно без надобности... В ней так жарко... Надеюсь, теперь я не должен вам за ветчину и яичницу, - поспешно сбросывая с себя опостылевшую шубу, сказал Савелий. Снял шапку, скинул с ног меховые сапоги и отдал Жермену. На шее Савелия, связанные шнурками, болтались избитые на камнях кроссовки., предусмотрительно не выброшенные на перевале. Он переобулся в них, утёр носовым платком вспотевшее лицо и облегчённо перевёл дух: хорошо-то как! Легко и свободно! Дядюшка Жермен, заполучив соболью шубу, жадно мял руками дорогой, но так дёшево доставшийся мех. Хозяин таверны был уверен: богатство привалило по милости Бога, пославшего ему доминиканского монаха. - Принесите зажжённую свечу, - обратился Джордано Бруно к хозяину таверны. - Запах ладана изгонит нечистую силу в каком бы обличье она не появилась здесь! Жермен принёс горящую восковую свечу. Бруно извлёк из складок сутаны маленькую ладанку, поджёг хранящиеся в ней душистые, прозрачные, как янтарь, светло-жёлтые комочки Босвеллии, священного дерева, из камедесмолы которого получают ладан - один из даров, наряду с золотом и благовонной смирной принесённый волхвами Иисусу Христу. Божественный аромат заструился по таверне. Монах с молитвой обошёл стены, обнёс курящимся ладаном столы, скамьи, полки с посудой. - Больше не явятся сюда слуги сатаны, - устало опускаясь на лавку, вымолвил Джордано. Ноги еле держали его. Ожидая трапезу, Бруно ничуть не удивлялся словам дядюшки Жермена об избавлении от унизительной необходимости заказывать грошовый завтрак. Бесплатно накормить странствующего доминиканского монаха считалось большой честью, подарком судьбы, ниспосланной Богом удачей. Счастливый хозяин торопливо ушёл и скоро вернулся с ярко-жёлтой скатертью, крашеной шафраном. Прибежали упомянутые выше два дюжих молодца, судя по росту, внешности и силе - дети дядюшки Жермена. Братья выставили на покрытый нарядной тканью стол глиняную чашку куриного бульона с потрошками, приправленного невероятно редким в те времена и потому очень дорогим чёрным перцем, что доказывало исключительное уважение к желанному гостю. Положили перед монахом серебрянную ложку и пухлую пшеничную лепёшку. Пока Джордано, обжигаясь, прихлёбывал бульон, перед ним появилась огромная сковорода, исходящая дымком и аппетитным запахом жареной телятины. На фарфоровом блюде, являвшемся предметом гордости хозяина, подали утку, запечённую в яблоках, обложенную укропом и петрушкой. Парни-великаны с подчёркнуто вежливой осторожностью ставили перед Бруно тарелки с разными кушаньями, кружки со сливками и напитками. Были здесь творог со сметаной, салат, оладьи с абрикосовым джемом, сладкий отвар шиповника, жареные на вертелах перепела и рыба, холодные сливки в кувшине, вишнёвая наливка, сыр, копчёная колбаса, печенье, ваза с виноградом, мандаринами, яблоками. Внимание, учтивость, разнообразие угощения - всё говорило о гостеприимстве и любезном расположении дядюшки Жермена и его сыновей к доминиканскому монаху, светочу знаний, озарившему мрак средневековой таверны. Глава 21 На лосиной тропе Огромен земной шар. Бескрайние океаны, пустыни, степи, горы и леса покрывают его, а поди ж ты: не нашлось на нём места, где бы смогли разойтись два человека. Две судьбы, две жизни непредвиденным образом сошлись в одной географической точке. Столкнулись они на лесной тропе в заповеднике "Кедровый". Закончилась эта встреча... Нет... Стоп! Сначала расскажем об этих людях, вышедших однажды из дому и отправившихся в долгий путь, называемый ёмким словом "Жизнь". Как в известной школьной задачке... Один пешеход вышел из пункта А, а другой двинулся ему навстречу из пункта Б. Спрашивается, где и через сколько лет встретятся они? Излишне напрягать читателя сложными вопросами, коли на первый из них мы уже ответили, упомянув о заповеднике "Кедровый". Легко ответить и на второй, если не отложить чтение дальнейшего повествования. Итак, кто они, эти двое, столкнувшиеся в "Кедровом" на лосиной тропе? Не о них ли сказано в детском стишке: "В этой речке утром рано утонули два барана"? Нет... Не о них.... Прежде всего, там нет речки, а есть заснеженный кедровый бор с чуть наметившимися проталинами... И потом, один из двоих твёрдо стоял за сохранение бора. Другой, напирая нагло и самоуверенно, надеясь на власть и деньги, вознамерился извести под корень этот самый бор, и больше напоминал не барана, а скорее, упрямого козла, выставившего рога паровозу. Ну, вот, мы почти набросали короткие, но выразительные штрихи к портретам упомянутых в задачке "пешеходов". Правда, если быть точными, второй участник жизненного марафона пешком ходил очень редко. Разве что от спальни до туалета или до кухни. В основном, он предпочитал передвигаться на автомобилях разных марок, меняя их в соответствии с уровнем технического прогресса. Тот, который вышел из пункта А, был Феодор Долгушин, участник войны в Афганистане, бывший десантник сапёрной роты, минёр-подрывник, кавалер ордена Красной Звезды, афганского ордена "За храбрость", медалей "За отвагу" и "За боевые заслуги", "Воину-интернационалисту". Как известно, сапёр ошибается один раз. Не повезло смелому сержанту и отличному парню Феодору Долгушину: ошибся, извлекая заподлянскую гранату из-под убитого советского солдата, установленную коварными душманами. С ним в ту злополучную минуту было ещё три молодых бойца, которым опытный сапёр показывал, как обезвредить смертельную ловушку. Объясняя, осторожно снял одну проволочку, а другую увидел, когда за неё запнулся молодой солдат. На размышление оставалось две секунды. Долгушин бросился на гранату, выкатившуюся из кучки сухих листьев с отброшенным держателем запала, закрыл её свои телом. В то же мгновение грянул взрыв. Разворотило статному, красивому парню живот, искромсало ноги, избороздило лицо. Бойцы сочли его мёртвым, отправили туда, откуда в родные края воины возвращаются печальным "грузом-200". Отцы-командиры-политработники написали матери Долгушина трогательное письмо, все подвиги его там перечислили, какой сын её был храбрый, отважный воин, надёжный товарищ, преданный партии и родине солдат, с честью исполнивший свой интернациональный долг. Обещали выслать награды. В сибирской деревушке Калиновке получила несчастная женщина то письмо. Неделю криком кричала, стеная слегла и затихла навек. На похороны в тесную избу покойницы набились отзывчивые, плачущие калиновцы. Жалели Феодора и мать его. Никого у женщины в живых не осталось. Муж, отец Феодора, участник штурма Берлина, трагически погиб на пожаре, спасая из огня колхозных лошадей. Маленькая дочурка по осени выбежала с ребятишками на тонкий лёд, треснувший под ней, окунулась в ледяную купель, простыла и умерла. Теперь, вот, сын Феодор... Но не было на роду написано Феодору умереть от взрыва гранаты. Чуть было не запаяли его в цинковый ящик, да кто-то заметил, что дышит солдат. Всполошились, забегали, в госпиталь срочно на вертолёте отправили. Полгода провалялся солдат в госпитале. И не просто отдыхал от службы на больничной койке. Много сложнейших операций и мучительных послеоперационных дней и ночей перенёс он, недвижимый, лёжа забинтованной куклой с загипсованными ногами. Всё стерпел: острые боли, ужасные, но необходимые постыдные процедуры, перевязки, отчаяние от рухнувшей мечты навсегда связать свою жизнь с армией. Когда пришёл в сознание, первое, что сказал: "Не сообщайте матери... Пока... не поправлюсь..." Он не знал, что её уже нет на свете. Военные врачи сделали всё возможное, что было в их силах. Они долго и упорно боролись за жизнь героя. Да, именно героем назвал его генерал, пришедший в палату навестить раненых воинов-афганцев. Генерал при всех вручил Долгушину орден в коробочке и удостоверение к нему, пожал слабую руку отважного солдата. Наконец, Феодору разрешили встать с койки. На костылях, с помощью медсестры он сделал несколько неуверенных шагов к умывальнику и вдруг увидел себя в зеркале. Он отшатнулся, вскрикнул и, конечно, упал бы, если бы его не поддержала медсестра. Долгушин проковылял к осточертевшей койке, завалился в неё и отвернулся к стене. Лицо, которое он увидел в зеркале, было совсем чужое, обезображенное красными рубцами, не просто ужасное, страшное, но отвратительное. Срезанные осколками края губ, кончик носа, левая ушная раковина, глубокие шрамы на лбу и щеках придавали лицу пиратский, дикий облик звероподобного существа, в сравнении с которым урод Квазимодо просто красавчик. Кое-как сросшиеся кости ног, собранные терпеливыми хирургами буквально по кусочкам, обрекали на вечную хромоту. - Всё же лучше ходить с костыльком, чем быть прикованным к инвалидной коляске, - сказал ему в утешение седой полковник медицинской службы, повидавший всякое. - Ты жив, а это - главное... Поковник мял в руках тетрадный листок, не решаясь сообщить Феодору, что на его сообщение о выздоровлении сержанта Долгушина из далёкой сибирской Калиновки пришло безрадостное известие от сельчан о смерти матери Феодора. Но герою-"афганцу" ещё раз пришлось пройти испытание на стойкость и мужество. Он молча, сжав зубы, слушал полковника, пока тот читал письмо и, казалось, уродливое лицо его было хладнокровным и спокойным, как в те напряжённые минуты, а порой, и часы, когда на коленях стоял перед миной, выкручивая из неё хитроумно устроенный взрыватель. Но вот полковник ушёл, и выздоравливающие бойцы ушли из палаты смотреть телевизор. Феодор уткнулся в подушку, и белая наволочка, пропахшая лекарствами, стала мокрой от слёз. Он плакал тихо, без громких рыданий, всхлипывая и вздрагивая плечами. - Мама... Милая мама... Если бы ты знала... Я жив... Но лучше бы меня убило... Зачем врачи сохранили мне жизнь? Кому теперь я нужен такой? - шептали его обезображенные губы... - Какая девчонка захочет поцеловать меня? Кому нужен хромоногий урод? Вдобавок ко всему, ещё и с повреждённым нутром... Эх... Кабы не хромота... Вернулся бы в армию... Там ребята с пониманием... Никого не удивишь страшными ранами... Всяких нагляделись... Никто бы не содрогнулся, посмотрев, на него... Армия... Родная, дружная семья... Он бы снова пошёл разминировать мины или ставить их... Теперь не страшно... Всё позади... Бессонными ночами вспоминал мать, Калиновку, школьных друзей, любимые уроки по военной подготовке. Любимый учитель военрук Михаил Ильич... Фронтовик, стрелок-радист бомбардировщика... С него брал пример подросток Феодор Долгушин... Михаил Ильич провожал на призывном пункте, давал наставление: - Ты там, гляди, Феодор... Не подведи нашу школу... В отпуск приезжай... Девки штабелями будут ложииься, как увидят тебя... Договорились? - Договорились, Михаил Ильич... Не подведу... Перед призывом в армию вступил в комсомол. Кто-то из членов комиссии тогда спросил его: - Как ты, Феодор, понимаешь для себя долг и обязанность комсомольца? - Мой долг - защищать Родину, не жалея для неё ни сил, ни жизни... Моя обязанность - первым подняться в атаку. - Ещё будут вопросы? Нет? Принят единогласно! Поздравляю! - пожимая руку счастливому парню, сказал секретарь райкома комсомола. В отпуск приезжал ... На десять суток по поощрению за отличную службу. С Машей Черниковой гуляли вечером после кино в сельском клубе. Была зима, много не нагуляешь... Сидели у Маши на кухне возле жарко натопленной печки, жали друг други руки. Он так и не насмелился поцеловать её. Писал письма, получал ответные от неё, полные любви и обещаний ждать... И вот уже больше, чем полгода не пишет ей. Зачем? Приехать и напугать её своим страшным лицом.... Ничего в нём, ни даже, чуть-чуть, не осталось от прежнего Феодора, по которому сохли калиновские девчонки... Зачем Маше инвалид? Да ещё такой страшный... Пусть устраивает свою жизнь с нормальным парнем... Домой, в Калиновку, после выписки из госпиталя Феодор не поехал. Не достало у солдата сил показаться на глаза сельчанам и Маше. Решил: "Уеду на Дальний Восток..." В поезде "Москва-Хабаровск" Феодор случайно разговорился с приятным, доброжелательным попутчиком, обратившим внимание на орден и медали, поблескивающие на парадном кителе сержанта. - Да-а, солдат... Дорогой ценой достались тебе награды, - сочувственно сказал мужчина, оказавшийся работником охотуправления. - Не за награды воевал... Я выполнял свой долг воина-интернационалиста, - ответил Феодор. - Что мне от этих наград? Здоровье дороже... Кому я нужен такой? Да и неудобно появляться на людях... Отращу волосы подлиннее, бороду поокладистее, усы, чтобы прикрыть лицо... В тайгу уйду... Пенсию по инвалидности дадут... На хлеб хватит... В Приморье еду... В уссурийские дебри... - А что? И в самом деле! Это идея! - воскликнул охотовед. - Только зачем так далеко? Нам вот как такие боевые парни нужны! Воевать с браконьерами тоже смелость и решительность нужны... В заказник "Кедровый" определим тебя... Самый ответственный участок... И в лесу будешь, и при службе... Форму выдадим... Мотоцикл "Урал"... Карабин... Зимовье построим, баню... С продуктами поможем... А, солдат? Пойдёшь егерем? Зарплата небольшая, но егеря подсобным хозяйством восполняют домашний бюджет... Пасеку заведёшь... Опять же, грибы, ягоды, орехи, лекарственные травы... Давай, а? Я бы и сам в лесу стал жить, но, сам понимаешь, жена, дети... Они привыкли к удобствам... - А что? И пойду... Где ваша контора? - оживился Феодор, сидевший у вагонного окна с хмурым, сумрачным видом. Первый раз за долгие месяцы после ранения губы его изобразили нечто, похожее на улыбку, а в глазах зажёгся огонёк надежды. - Так сейчас и выходим... Бери, солдат, шинель и пошли. - Козлодоевск! - объявила проводница. ...С того памятного дня прошло тридцать лет... Вот вам ответ и на второй вопрос: "Через сколько лет состоялась встреча двух "пешеходов", вышедших одновременно из пункта А и Б навстречу друг другу?" Родились они в один год, в один месяц, в один день и даже в один час: во вторник 23 февраля 1960 года в девятнадцать ноль-ноль по московскому времени. Только ни родители их, ни они сами, о таком совпадении не знали, как не могут ничего знать друг о друге тысячи других людей, родившихся одновременно в разных уголках земли. И всё же как-то так устроено в этом огромном мире, что два человека непременно должны встретиться и круто повлиять один на другого. Несомненно: на всё воля Господня! И пока в сибирской деревне Калиновке мальчик Феодор, названный так в честь деда, учился в школе, ловил в речке рыбу и тропил зайцев, пропуская уроки и получая двойки, другой такой же мальчик по имени Родион жил в Козлодоевске, тоже ходил в школу, был примерным учеником и активным пионером. Феодор Долгушин рос без отца, в школу ходил по грязи, по снегу в райцентр за семь километров, потому что в Калиновке школы не было. Подросток косил сено для коровы, заготовлял в зиму дрова, таскал на коромысле воду из речки, поливал грядки, кормил кур и свинью, окучивал картошку на огороде, бегал в сельмаг за хлебом, солью, мукой и пшеном. Старался не смотреть на прилавки с разными банками, на ящики с конфетами и пряниками. Не было у матери денег на сладости. И много другой работы делал Феодор, помогая по хозяйству матери, пилорамщице леспромхоза. А закончив десятилетку, успел перед призывом на военную службу поработать помощникам вальщика на лесосеке. На свою первую зарплату купил матери меховые сапоги и кулёк конфет "Ласточка", а себе клетчатую рубашку. Над кроватью Феодора висела фотография отца в рамке. С неё смотрело мужественное, доброе лицо солдата в танковом шлеме. Этой фотографией юноша очень дорожил, и когда пришла повестка явиться в военкомат с чашкой, ложкой и кружкой, перво-наперво положил её в чемодан. Феодор мог бы не служить в армии. Начальник призывного отделения ему так и сказал: - Один ты сын у матери.... Призыву по закону не подлежишь... Если она не будет против, тогда мы призовём тебя... - Я родился в День советской армии и военно-морского флота... Мой отец был танкистом... Как же не служить мне? Мать знала, как сын мечтает об армии, как хочет быть похожим на отца и водить танк. Обняла Феодора, отвернулась, смахивая слезу, и сглотнув подступивший к горлу комок, с трудом произнесла: - Иди, сынок... Я уж тут как-нибудь управлюсь без тебя... Много ли мне одной надо... Служи... Долг Родине... Она не договорила. Прикрыла глаза платком. - Спасибо, мам... Знаешь, я офицером буду.... Отслужу срочную и в вонное училище буду поступать... В танковое... Школа другого "пешехода" - Родиона Голопузова, была рядом с их многоэтажным домом, заселенным партсоветскими бонзами и госслужащими. Семья Голопузовых из трёх человек занимала четырёхкомнатную полногабаритную квартиру со всеми удобствами и раздельными туалетами, где уборку делала домработница, обед готовила приходящая кухарка, а бельё забирала в стирку прачка. Итальянская мебель, турецкие ковры, огромные шторы из иранского шёлка, чешский хрусталь, китайский фарфор, японский цветной телевизор, немецкая бытовая техника, модная одежда и золотые ювелирные изделия, разнообразные сувениры и безделушки из многих стран, - всё имелось в роскошной квартире Голопузовых. Живые цветы на столе, уставленном вазами с фруктами и конфетами, дополняли богатый интерьер. Отец Родиона, член бюро горкома партии, возглавлял торговый трест, а мать заведовала учебной частью в той самой школе, где он учился. У мальчика было всё, что необходимо для полноценного развития ребёнка: физического и духовного. Отдельная просторная комната со спортивным тренажёром. Дефицитный в то время японский магнитофон, транзисторный радиоприёмник, аккордеон и электрогитара, кинокамера "Красногорск" и фотоаппарат "Зенит-С", хоккейные доспехи, футбольный мяч, шахматы из слоновой кости, гоночный велосипед, маска, ласты и гарпун для подводной охоты, пневматическое ружьё-"воздушка", боксёрские перчатки и полный набор туристских принадлежностей, включая спиннинг, польскую палатку, 12-кратный бинокль и немецкий фонарик. Швейцарские ручные часы "Raymond weil" Родиону подарили в день рождения ещё в пятом классе, а к семнадцати годам у него был чехословацкий мотоцикл "Ява". На выходные семья выезжала за город на дачу, и папа позволял сыну сесть за руль их личной "Волги". Над кроватью Родиона, над письменным столом, на стенах его комнаты висели вырезанные из журналов портреты американских киногероев и полуобнажённых актрис. В семидесятые, восьмидесятые годы все простые люди собирали макулатуру в обмен на талоны для покупки книг любимых писателей. Директор торгового треста Голопузов, его интеллигентная жена и сын-пионер не слонялись по мусорным свалкам, собирая рваные журналы, старые газеты, тряпьё. Зачем? Не царское это дело! Им приносили на дом всё самое лучшее. Надо ли удивляться, что у Родиона в комнате полки книжного шкафа ломились от собраний сочинений самых дорогих изданий вперемежку с энциклопедиями и словарями. За толстыми фолиантами Родион прятал японские эротические календари, зарубежные порнографические журналы и открытки. Развивайся, ребёнок! И Родя развивался... Он с увлечением, даже взахлёб, читал книги, повествующие о роскошной жизни монархов: королей, фараонов, царей, шахов, императоров и прочих тиранов, властителей-самодержцев, восторгался их необузданной властью, богатством и могуществом. Родя не мечтал, как большинство его сверстников, стать космонавтом, командиром авиалайнера или подводного атомохода, быть капитаном теплохода, машинистом электровоза, офицером-десантником, следователем, разведчиком или киноартистом. Нет, романтические профессии мальчика не привлекали. Не хотелось ему что-нибудь изобрести, проявить себя в музыке, в спорте, в искусстве. Кем же тогда быть, если не суждено родиться принцем? На худой конец, Родя был согласен стать банкиром или, как отец, директором торга. В принципе, без разницы кем, лишь бы грести деньги лопатой. Деньги... У Роди было всё, кроме наличных денег... Однажды, вырезая из американского журнала цветное фото очередной порнозвезды для своей тайной коллекции, Родя обратил внимание на подпись под снимком: "Джоанна Смит - любовница Форста - короля куриных окорочков". - Пап... А король куриных окорочков - это кто такой? - А ты откуда узнал про такого... э... короля? - Из американского журнала... - Ну, это промышленный магнат, у которого нет конкурентов в производстве и продаже мяса кур. - Он богатый? - Сказать, что богатый - ничего не сказать! Он фантастически богат... Миллиардер! - А яхту Форст может купить? - Яхту? Скажешь тоже... Он остров гавайский может купить, а не то, что какую-то там яхту всего лишь за несколько миллионов долларов... - И дворец построить? - У него этих дворцов не счесть... В Майаме, на Кипре, на Канарах, в Таиланде, в Австралии, в Швейцарии... - Живут же люди! Хорошо бы стать королём куриных окорочков! - В нашей стране это пока невозможно... Частная торговля в особо крупных размерах запрещена и преследуется по закону... - Но ведь торгуют на рынке из-под полы пластинками, кассетами, шмутками, даже долларами... - Спекулянты... Фарцовщики... Валютчики... Опасное это занятие... Торгуют... До поры, до времени... Родя уже сбыл любителям "тяжёлого" рока несколько магнитофонных кассет. "Если по-умному продавать, никто не прикопается", - подумал Родя и вслух сказал: - Торгуют... Хорошие башли зашибают... - Ты вот, что, парень... Выбрось дурные мысли из головы... У тебя и так всё есть... Ещё не хватало с уркаганами связаться... Себе жизнь испортишь, и нам с матерью репутацию подмочишь... Не забывай, чей сын... Мы в Козлодоевске известные люди... - Да это я так... Про куриного короля спросил, - вздохнув, - сказал Родя, лениво отдвигаю от себя тарелку с недоеденным супом-харчо. Домработница поставила перед ним тарелку с обжаренным в духовке рябчиком. Отламывая от тушки румяную ножку с хрустящей корочкой, Родя подумал: "Утюгов предлагает сбагрить на толкучке джинсы, что мать недавно по блату достала... Загоню штанцы, а ей скажу, что украли в раздевалке на физкультуре... Двести рублей дают за джинсы...". ...Родион Алексеевич Голопузов, генеральный директор строительной компании "Вектор", с высоты двенадцатого этажа задумчиво смотрел на город через стеклянную стену кабинета, служащую окном в офисе. Побарабанил пальцами по чисто вымытому стеклу. Многоэтажные элитные здания, построенные им, Голопузовым, эффектно высились по всему Козлодоевску, сверкая зеркальными плитами. Дорогие в них квадратные метры жилья... Не для простого труженика предназначены... Приезжают богачи из других регионов, покупают... Купленную за награбленные деньги недвижимость прячут подальше от земляков, от их пристальных, осуждающих глаз. Голопузов прошёл по блестящему паркету, уселся в кресло, инкрустированное ценными породами дерева, забросил ноги на стол. Закурил сигару. Постучал клавишами на пульте компьютера. На экране монитора высветился календарь. 23 февраля красными праздничными цифрами напомнило о близком дне рождения. "Так... Всё... Чисто сработано... Припаяют Потапенкову срок за взятку... Хороший подарок к дню рождения... Теперь покончить с Лешим. Прямо сейчас... Документы на заказник Потапенков сделал... Чего тянуть? Утюгова тоже убрать... Свалить меня хочет старый приятель по бизнесу... И газетчиков поставить на место... Совсем оборзели шелкопёры... Страх потеряли... В фельетоне пропечатали... Стряпайте бредни про недоносовых, протасовых, дубовых, вшивкиных, потапенковых, розенбергов, но только не про меня, смотрящего... Слинял Агафонов, счастье его... Укреплял бы сейчас своими мослами фундамент высотки вместе с теми любовниками... Ишь, что выдумал! Ресторан "Виола"! Нет в городе такого! А, стало быть, не было меня там... Не говорил, что убил жену и любовника её... А если трепанул что по пьянке - докажите! Голопузов позвонил по мобильнику. - Утюгов! Едем в "Кедровый". Да... Уроем Лешего, чтобы не помешал строительству отелей в заказнике. Голопузов открыл сейф, достал парабеллум, сунул пистолет в карман и вышел на улицу. У подъезда здания компании "Вектор" его ждал новенький "Land rover". Он сел в машину, кинул подбежавшим громилам-охранникам: - Я сам поведу машину... Не отставайте... Охранники и Утюгов попрыгали в два "Лэнд-крузера", и кавалькада понеслась по городу. Скоро три чёрных иномарки вылетели на трассу. Через час скоростной езды они свернули на лесную дорогу. Проехав километров десять, машины потащились по глубоким колеям и рытвинам просеки, ведущей в заказник "Кедровый". Голопузов гнал машину по ухабистой колее, не беспокоясь о том, как ухабы и кочки влияют на техническое состояние ходовой части автомобиля. Для него, олигарха, дорогая иномарка не дороже коробки спичек. "А было время, когда я мечтал о "Жигулях", - подумал Голопузов, накручивая руль, не обращая внимания на бездорожье просеки с рытвинами, оставленными колёсами большегрузных вездеходов. Ему не терпелось поскорее расквитаться с неподкупным егерем Феодором Долгушиным, прозванным за свой пугающий вид Лешим. У егеря растрёпанные длинные волосы, всклокоченная бородища, густые, лохматые брови, исковерканный нос... Малого приятного в корявом лице... Если не сказать: вообще ничего нет в нём приятного... Голопузов торопился начать стройку в "Кедровом". Леший встал на его пути к новому обогащению. Он ехал на встречу с лесовиком, уготованную судьбой... Или самим собой... Кто знает? Один Господь Бог... Всё ведому лишь Ему... Строительный магнат, олигарх Голопузов, бизнесмен и фактический хозяин Козлодоевска, сидя за рулём престижного авто, думал о том, как всё начиналось у него... Как пошёл, а точнее, как поехал в первый класс... Отец привёз его к школе на личной бежево-кремовой "Победе"... Такая у них тогда была машина... ...Сорок шесть годков минуло.... "Удобно сегодня Утюгова прикончить... Хороший отмаз... Поехали на шашлыки... Дерево на него упало... Несчастный случай... Метит Утюгов в директора "Вектора"... Суёт везде свой длинный нос... Сколько денег в компании... Сколько Голопузов себе отстегнул с последней застройки микрорайона "Изумрудный"... Генеральным хочет стать... Вижу... Чувствую... Убрать меня намерен... Ладно... Порешаю с Лешим, а потом и с тобой, козлячья морда, разберусь..." Прыгает по ухабам "Land rover"... Гудит на полном газу мотор, готовый пойти в разнос... Скачут, перескакивая с одного на другое, расстроенные мысли Голопузова, бросаются то в прошлое, то в настоящее, всё чаще возвращаясь к предстоящей встрече с Лешим. Не успеть нам за ними, не проследить в них кривой путь Родиона к богатству. Лучше вернёмся в начало главы к неторопливому повествованию о человеке, наделённом силой и властью денег и расскажем обо всём по порядку... От и до... Где мы прервались, отвлечённые намерением Голопузова немедленно отправиться в заказник на расправу с неподчинившимся ему егерем? На строке: "Двести рублей дают за джинсы..." Итак, продолжаем... Хоккейные клюшки, лыжи, боксёрские перчатки и другие спортивные прибамбасы мало интересовали Родю Голопузова. Честно говоря, вообще не интересовали. Не утруждал он себя и чтением книг из своей многотомной библиотеки. Придя из школы, обложившись мягкими подушками, Родя подолгу млел на диване с наушниками на голове, слушал зарубежную рок-музыку, напоминавшую монотонное, однообразное скакание ковбоя по нескончаемой прерии. Тын-тыт-дын, тын-тыт-дын, Тын-тыт-дын, тын-тыт-дын, - гремело в ушах Роди, мотавшего головой в такт грохочущим барабанам. Его рот и щёки, перемазанные шоколадом, обёртки от конфет, апельсиновые, мандариновые корки, огрызки яблок, валявшиеся на ковре у дивана, разбросанные по полу магнитофонные кассеты сказали бы всякому мальчику из рабочей семьи, что жизнь отпрыску директора торга выдалась обеспеченная и беззаботная. Не напрягался Родя в ученье, не отличался в нём прилежанием и наклонностями к каким-либо предметам школьной программы. Его примитивные знания повергали учителей в шок, приводили в изумление, близкое к тому, как если бы Родя вдруг прошёл сквозь стену или начал парить в воздухе, витая в классе над партами. Во время уроков Родя, сидевший на "камчатке", вальяжно развалившись, был занят делами, далёкими от темы. Смотрел, зевая, в окно. Рисовал чёртиков в тетради. Стрелял из резинки туго свёрнутыми из бумаги пульками. Ловил зеркальцем солнечных зайчиков, направляя их на задницу учительницы, пишущей мелом на доске, чем вызывал всеобщий смех. О чём и для кого распинался у доски учитель, объясняя новый материал, Родиона Голопузова совершенно не интересовало. Преподаватели, поначалу задавали нерадивому ученику вопросы, но получив на них умопомрачающие ответы, невольно раскрывали рты, хлопали глазами, с трудом сдерживая смех. - Это ж надо! - входя в учительскую и швыряя на стол классный журнал, роготал преподаватель истории, седой педагог. - Емельян Пугачёв, оказывается, штурмовал Берлин со своими казаками! Говорю ему: "Ну, замолол, ты, братец! Ты бы ещё сюда Степана Разина приплёл". Голопузов аргумент мне приводит: "Так песня такая есть... Едут, едут по Берлину наши казаки!" - В его сочинении в капитанскую дочку влюбился Дубровский... - хваталась за голову учительница русского языка и литературы. - Подумать только: при этом в каждом слове по две-три ошибки... И никаких знаков препинания! - Я чуть со стула не упала, когда Голопузов решил задачу... с помощью шнурка от ботинка... - со смехом рассказывает учитель математики... - Даю задание: определить длину окружности цветочного горшка, что стоит на столе... Радиус равен десяти сантиметрам... И что он делает? Вы только подумайте! Выдёргивает шнурок из ботинка, встаёт, подходит к горшку, опоясывает его шнурком, прикладывает к нему линейку, замеряет, уверенно говорит: "Шестьдесят семь сантиметров... Так намного проще, чем по формуле..." И заметьте: убеждён в правильности ответа... А на прошлом уроке выяснилось, что этот вундеркинд не знает как провести две параллельные прямые... Ну, не дебелизм ли? - Тише, Галина Петровна... Ненароком завуч услышит, - понижая голос, вмешивается в разговор физик. - Меня он тоже недавно сразил оригинальным примером силы трения. - Я, говорит, когда толстого Ваньку Филимонова за ноги по полу тащил, тот спиной упирался, на пиджаке дырку протёр от трения... - Столица Англии у него Париж, а в Швеции живут швейцарцы, - хохотнула географ. - Наш недоросль, пожалуй Митрофанушку Фонвизина за пояс заткнёт... И если у того дверь - существительное, потому что она в чулане существует, то для нашего олуха - вода - это то, что бежит из крана и льётся с неба. Молекулы водорода и кислорода для Голопузова пустой звук, - возмущается сухопарая, пожилая учительница химии по прозвищу Вобла. - Прихожу к завучу, спрашиваю: "Что ставить вашему сыну за четверть? Двойку? Простейшей формулы воды не знает!" Как набросится на меня Татьяна Васильевна: "Вы не умеете заинтересовать ученика своим предметом... Вы два года на пенсии... Не пора ли вам на заслуженный отдых?" А как я заинтересую его? Занятия пропускает, на уроки опаздывает, домашние задания не выполняет... Ну, поставила ему четвёрку... А куда деваться? Сын директора торга и нашего завуча... Этим всё сказано... К Новому году, помните, в нашу школу привозили мандарины, шоколадные конфеты, красную икру, консервы из лосося и сайры, кофе растворимый, молоко сгущёное, колбасу... В магазинах-то шаром покати... А мы все отоварились благодаря директору торга... И кабы сынок его не учился здесь, разве мы получали бы талоны на дефицитные вещи? Смех, разговоры, дебаты о лентяе смолкают, как только в учительскую входит завуч Татьяна Васильевна Голопузова, мама избалованного выкормыша. Хитро улыбаясь, многозначительно переглядываясь, учителя деловито разбирали журналы и расходились по классам, кабинетам, лабораториям. Все, не сговариваясь, в конце каждой четверти выставляли Родиону хорошие и отличные отметки, равнодушно махнув на лодыря рукой и не тратя на него понапрасну педагогических усилий и нервов. Чтобы не срамить именитого сынка перед одноклассниками и не давать им повод для резонных вопросов типа: "А почему Голопузов ни бэ, ни мэ, ни кукареку, а у него пятёрка по литре за четверть?", учителя не вызывали Родиона к доске, не обращались к нему с наводящими вопросами, закрепляя пройденный материал. Плевать против ветра - всё равно, что на себя. Кому хочется? В торжественные и праздничные дни стоял Родя в белой рубашке и с красным галстуком в первой шеренге пионеров-отличников, воодушевлённо пел: Вместе весело шагать по просторам, по просторам И конечно, напевать лучше хором, лучше хором... И успешно переходил из класса в класс... В девятом классе Родион Голопузов вступил в комсомол... А как иначе? Папа - коммунист, член бюро горкома КПСС, ответственный работник советской торговли... Мама - заведующая учебной частью школы, Заслуженный учитель РСФСР, Почётный работник просвещения... Нет, никак нельзя, чтобы сын не занимал активную жизненную позицию. Комсомол - ступенька в компартию, а членство в ней - лучшее подспорье для карьеры, для достижения личных благ. Кому доверия больше? Коммунисту! А значит, в перспективной должности утвердят, квартиру дадут, персональную дачу, служебную машину, в командировку за границу пошлют, орденом наградят... Опять же, у коммуниста - руководителя блат, связи, кругом всё схвачено... Рука руку моет... Однажды, когда семья Голопузовых возвращаласЬ домой с воскресного отдыха за городом, в салоне "Волги" по радио зазвучала песня Оскара Фельцмана на стихи Игоря Шаферана: Жизнью честной и праведной славим время своё, Есть традиция добрая в комсомольской семье: Раньше думай о Родине, а потом о себе. Родители, оживлённо обсуждая предстоящую поездку в солнечную Италию, с раздражением выключили радио. - Наверно, было бы у нас всё, если бы я в первую очередь думал о Родине, а уж потом о себе, - ухмыльнулся Голопузов-старший. - На дураков рассчитано... О турпутёвках в Италию можно было бы и не думать... Капстрана... Алексей Николаевич отечески похлопал Родиона по плечу: - Думай, Родя, всегда о себе и добьёшься желаемого... О Родине пусть дураки думают... Им, простофилям, больше ничего не остаётся. Мать задумчиво смотрела в окно на унылый пейзаж козлодоевских окраин, сделала вид, что не слышит слов мужа. В мыслях завуч школы и её идейный вдохновитель видела себя в вечернем платье в театре Ла-Скала, гуляющей у стен Колизея, в храме святого Петра, загорающей в купальнике на берегу Тирренского моря, а главное, примеривающей норковую шубу в магазине меховой одежды. Слова холёного папаши крепко запали в голову бездарного сына, пресыщенного угощениями и подарками. Поглядывая в окно на мелькавшие мимо кусты и деревья, Родион думал о незавидной участи отца и матери. "Радуются новой хрустальной люстре, паркетному полу, моющимся обоям, немецкому спальному гарнитуру... Разве это жизнь? Вот у королей была житуха! Захотел кому башку отрубить - показал пальцем, и вот уже наткнули её на копьё... Италия... Рим... Всего на десять дней турпутёвка... А вот если бы там всю жизнь быть... Кататься на собственной яхте... С какой стати и в самом деле раньше думать о Родине, а потом о себе, если собственной яхты у нас в стране нельзя иметь?" Мысли Родиона прервал отец: - Ты подумал, сынок, куда после школы поступить намерен? В какой институт? Родион ответил не сразу: никак не мог выбрать между институтом международных отношений и военным институтом иностранных языков. Работа за границей прельщала его новизной впечатлений, экзотикой, романтикой, как ему казалось, роскошной жизни дипломатов. Отец был более рационален. - Дипломаты... Да они все голодранцы, шпионы, по лезвию ножа ходят, по канату над пропастью... Один неверный шаг... и полетел вниз... Тебе это надо? А военные переводчики? Зашлют куда-нибудь в Аравийскую пустыню пыль глотать... В Африку к негритосам... Мало они там съели белокожих врачей, военных представителей? Хочешь, чтобы и тебя запекли на угольях? - Ну, а куда ещё? Не в медицинский же идти, рваные кишки с дерьмом зашивать... Или в геологическом по тайге, по болотам, по тундре шляться? Может, в строители, в железнодорожники податься? В хлебопеки посоветуешь? - Вот! Последнее - уже теплее... Куда прёшь, идиот?! - резко затормозил отец... - Знака не видишь, осёл шлепошарый, баран безмозглый... Ну, так я и говорю... В торговый тебе надо... И сыт, и пьян, и нос в табаке... - Чтобы как ты всю жизнь в директорах торга прозябать? Или двинуть в "пед"? Стать завучем... Вот перспективка! Нечего сказать! Отец промолчал, изобразил повышенное внимание к дороге. Мать обиженно губу закусила. Родители, уязвленные нелестным мнением сына о их прибыльно-авторитетной работе, подавленно сопели. "Всё для него... Старались... А он..." - молчаливо кричало в них оскорблённое самолюбие. Родион сдался. В общем-то, ему было всё равно. "Да и чёрт с ним, с торговым... Бабло и там можно наворотить при желании... В торге такие дела умные люди делают..." - Ладно... Уговорили... Иду в торговый... Только как поступлю? В аттестате одни четвёрки да пятёрки... А как экзамены сдавать? Вдруг завалю... Голопузов-старший бросил взгляд на жену, лукаво подмигнул, довольно произнёс: - Не твоя печаль... Считай, что ты уже поступленный... Помнишь, ты как-то спросил про короля куриных окорочков? Когда-нибудь станешь миллиардером.... Заживёшь... Рано или поздно и у нас в стране будет бизнес как во всём мире... Всё к тому идёт... У родителей Родиона отлегло от сердца. Сын принял верное решение. Идти ему по стопам отца, делать деньги, приумножать достояние семьи. И Голопузов-старший самодовольно запел: Дорога, дорога нас в дальние дали зовёт, До счастья осталось совсем уж немного, Всего лишь один поворот... У читателя могло сложиться мнение, что Родион Голопузов тупица, умственно отсталый бездельник и полный профан. Не совсем так. С детства Родя был сообразительным и предприимчивым во всём, что касалось денег. Ему не составляло труда втянуть школьных товарищей в игру на деньги: в карты, в спички, в "зоску", в "морской бой"... Старшее поколение должно помнить свинцовую пломбу, расплющенную и приклёпанную к вырезанному из кожи округлому клочку меха. Смысл игры - подкидывая зоску внутренней стороной голени, набить большее число ударов по ней. Ещё играли в "чику" - ударяли битой - монетой об стенку, стараясь, чтобы она отскочила и накрыла монету другого игрока или упала как можно ближе к ней. Родион умел бессовестным образом надуть приятелей, за что нередко получал по шее, поскольку тем было без разницы, чей он сын. Обманутые дружки, не задумываясь, лупцевали Родю за плутовство в игре, и поклонник фарфоровой свиньи-копилки частенько являлся домой с расквашенным носом. Копилка тяжелела не только от фартовых денег, но и от сдачи, которую Родя не имел привычки возвращать матери после посещения магазина, школьной столовой, кинотеатра. Ещё Родя "подрабатывал" в школе и на улице распродажей магнитофонных кассет с модными записями рок-групп, старинных открыток и почтовых марок, значков, выменянных на отцовы импортные зажигалки. Промышлял он и тем, что давал друзьям деньги взаймы под проценты. Кому-то мог втюрить новую марку, как очень старую, предварительно измяв её и припечатав к ней намазанный тушью край пятака. Кому-то вгонял значок с глобусом и надписью "Peace", выдавая его за привезённый отцом из Англии. Кому-то потихоньку от родителей сбывал редкие книги из домашней библиотеки... Кому-то... Всё больше денег становилось в свинье-копилке. Родион собирал деньги самозабвенно, с трепетной радостью опуская в ненасытное свиное жерло фарфоровой хрюшки очередную монету. Иногда родители дарили ему деньги на мороженое, на лимонад, на пирожные. Он сбрасывал их в копилку. Зачем тратить на сладости? Их и так полно в доме... Для чего Родион копил деньги? Он и сам не знал. Просто испытывал влечение к деньгам, неодолимую тягу к ним. Ему было жаль потратить их. И на что тратить? Ведь у него всё есть! - Ого... Тяжёлая чушка... Разбей её... Купи себе что-нибудь, - как-то сказала мать, с трудом приподняв увесистую копилку. - Нет! - бледнея, крикнул Родя, отнимая у матери своё фарфоровое сокровище и жадно обнимая его. - Ты как собака на сене... Сама не гам, и другому не дам... Нет... Скорее, как скупой рыцарь... - Это... п-почему? - Не читал драму Пушкина? Ну, так слушай... Она небольшая... Сейчас прочту... Мать взяла томик Пушкина, нашла нужную страницу и с выражением, как на уроке литературы, стала читать. Если бы она видела, как заблестели у сына глаза, когда она дошла до строф: Когда я ключ в замок влагаю, то же Я чувствую, что чувствовать должны Они, вонзая в жертву нож: приятно И страшно вместе. (Отпирает сундук) Вот моё блаженство! (Всыпает деньги) Ступайте, полно вам по свету рыскать, Служа страстям и нуждам человека. Усните здесь сном силы и покоя, Как боги спят в глубоких небесах... Хочу себе сегодня пир устроить: Зажгу свечу пред каждым сундуком, И все их отопру, и стану сам Средь них глядеть на блещущие груды. (Зажигает свечи и отпирает сундуки) Я царствую! Какой волшебный блеск! "Какой кайф! Перебирать золотые монеты, пересыпать их в руках... Слышать услаждающий звон... Счастливый рыцарь... Повезло чуваку... Сундуки золота и серебра! Вот бы мне столько!" - Теперь, надеюсь, ты понял, кто такой "скупой рыцарь"? - спросила мать, захлопывая книгу и втискивая её на место между другими томами. - Да, мама... Он был очень богатым... Бабла у него было немеряно... Я тоже хотел бы столько иметь... Он разделся, нырнул в постель и накрылся с головой атласным одеялом, расшитым золотистыми узорами. Ему не терпелось заснуть и увидеть во сне сундук, полный золотых и серебряных монет. - Ах, вот как... - разочарованно протянула мать... - Ну, спи, спи, сынок... Сам Родя удосужился прочесть лишь несколько книг из множества томов, красовавшихся золочёными переплётами на полках в его комнате. Тем не менее, хотел бы недоросль слушать или нет, но на уроках литературы учительница и учащиеся читали вслух и пересказывали произведения великих классиков. В уши скучающего за партой владельца фарфоровой свиньи с деньгами влетали слова о гоголевских героях "Мёртвых душ" и "Ревизора". Чичиков и Хлестаков стали для Родиона Голопузова примером изворотливости, ловкачества, мошенничества, жульничества - непременных факторов, сопутствующих предпринимательству, бизнесу. Родион не скрывал к проходимцам симпатии. - Классно развели чуваков! - с завистью восклицал Голопузов. - Нафига учиться, когда можно заиметь бабки без всякой напряги?! Проехал лопухам по ушам и мани-мани в кармане! Тогда ещё не было в ходу жаргонного словечка "лох". А было бы, без сомнения, Родион назвал бы простаков, одураченных Чичиковым и Хлестаковым, "конченными лохами". Как и обещал отец, Родиона приняли в институт советской торговли без всяких помех. Один звонок от директора торга - и Родион Голопузов - студент факультета товароведения промышленных и продовольственных товаров. В студенческие годы Родион "хипповал": ходил в продранных на коленях джинсах, носил на голове причёску "петушиный гребень", был увешан цепями, серьгой в ухе и украшен выколотой на груди татуировкой: орёл, несущий к когтях девушку. На левом плече пестрело цветное изображение американского флага, на правом синела витиеватая надпись "Montana". ...Прошли годы... Родион Алексеевич Голопузов, член КПСС, директор универмага, с дипломом о высшем образовании, отец малолетних дочерей-близняшек, получил трёхкомнатную квартиру в центре Козлодоевска на седьмом этаже в новом доме, купил "Жигули", построил дачный дом и гараж, свозил семью по турпутёвке в Болгарию, в Варну. Жена Родиона - Светлана, выпускница консерватории, преподаватель по классу фортепиано в музыкальной школе. Полный "джентльменский" набор собственника! Живи, обыватель, и радуйся! В стране грянула горбачёвская "перестройка". Началась приватизация предприятий. Кто чем руководил, управлял, тот то и "прихватизировал". Родион Голопузов не упустил шанс: прибрал к рукам доставшийся ему буквально задаром огромный универмаг. Потом "лихие девяностые годы", беспредел, устроенный откровенно предательской политикой президента Ельцина. Во время интервью корреспонденту центрального телевидения, Ельцина спросили: - Как же это вы, Борис Николаевич, сами были первым секретарём Свердловского обкома КПСС, а партию коммунистов разогнали? Выходит, обманывали народ в своих выступлениях с высокой трибуны? - Когда я был секретарём обкома, я только и делал, что вредил партии, - цинично заявил партсоветский оборотень, имевший к тому же репутацию беспробудного пьяницы. Бывшие партийные крысы из областных, городских и районных комитетов КПСС, приказавших долго жить, разбежались кто куда. В основном, в загодя присмотренные тёплые и прибыльные местечки. Партсоветские бонзы и высокопоставленные госслужащие выбросили на мусорку партбилеты, завладели ресторанами, заводами, фабриками, шахтами, рудниками, речным, морским и воздушным транспортом, нефтяными и газовыми месторождениями. Стали бизнесменами. Взяли в личное пользование общее достояние - недра страны, то, что десятилетиями создавалось всем народом. Леса, поля, береговые зоны, озёра вдруг стали частной собственностью. Родион Голопузов попал в струю вольной спекуляции, именуемой теперь коммерцией. По примеру партийных руководителей он тоже выбросил партбилет коммуниста. "Кто смел , тот два съел", - рассудил Родион Голопузов, подминая менее удачливых лавочников, торгашей-рыночников. Захватив в личное пользование торговую сеть в Козлодоевске, пошёл дальше: переключился на строительство. Возвёл в городе ледовый дворец, стадион, десятки жилых элитных зданий, построил торговый центр, несколько магазинов-супермаркетов, в которых взвинтил цены, доводя до слёз пенсионеров и малоимущих граждан. То здесь, то там в разных частях города гремели взрывы и выстрелы. Киллеры бизнесмена Родиона Голопузова устраняли конкурентов - акул бизнеса. Да... Вот ещё что... Отец и мать Родиона умерли на острове Бали в Индонезии, куда сбежал от суда подозреваемый в хищениях двух миллиардов рублей Голопузов - старший. Супруги не перенесли тамошней тропической жары, а может, сгинули от переживаний в ожидании ареста бизнесмена и экстрадикции его в Россию. В период "перестройки" Алексей Николаевич "прихватизировал" несколько магазинов и провёл ряд мошеннических операций. Против махинатора было возбуждено уголовное дело. Алексей Николаевич не стал дожидаться, когда ему наденут наручники и отправят "на парашу". Собрал вещички и вместе с госпожой Голопузовой махнул за кордон, где у него хранились отмытые в офшорных банках награбленные деньги. Рассказывают, что незадолго до бегства к Алексею Николаевичу привязалась странная болезнь: у него беспрестанно и нудно бекало в ушах. Алексей Николаевич ходил к врачу, ему промывали уши, что-то закапывали в них, но ему то и дело слышалось противное козлячье беканье. С женой Светланой Родион развёлся. Женился на молодой фото-модели Анжелике. Красавица наставила ему "рога" с охранником. Как поговаривают в Козлодоевске, Родион приказал обоих любовников закатать в бетон фундамента под строящимся высотным домом. Подёргалась полиция, раскрывая исчезновение парня и девушки, но то ли пригрозили следователям, то ли прикупили их, дали хорошо "на лапу", но дело по розыску пропавших любовников, словно костёр, в который плеснули ведро воды, пошипело, разбрасывая искры, вскинулось дымом, затлело и затухло совсем. Да и кто станет сносить "свечку" в двадцать этажей, чтобы раздолбить под ней фундамент в поисках останков тел? Правильно... Никто. А нет вещественных доказательств возможного убийства, нет и виновных в совершении преступления. И это факт. И мало ли что там говорят в кулуарах, на кухнях, на лавочках скверов, в приватных местах! Правда, совсем свежа в памяти история о том, как Голопузов в пьяном угаре хлестался в ресторане "Виола" о расправе над изменницей и предавшим хозяина охранником. О том невероятном поведении местного воротилы бизнеса написано в фельетоне "В гостях у сатаны", напечатанном в газете "Бизнес-Козл". Но нет в городе такого ресторана! Выдумка сгинувшего куда-то редактора Агафонова. Слово к делу не пришьёшь! Дочери Родиона Алексеевича вышли замуж за богатых американцев, живут в Лас-Вегасе. Светлана ушла в монастырь. Остался Родион один... Он миллиардер. Олигарх. Выстроил собственный микрорайон "Изумрудный". Теперь его зовут не иначе, как Волшебник Изумрудного города. Да... Он всё может. Председатель горсовета Бадейкин, почти все его депутаты давно стали "ручными, карманными". Неугодного мэра Потапенкова отправил за решётку. Мог бы "автодорожку" ему устроить или "нечаянное" падение с балкона, но тогда все бы заговорили, что "единоросс" Голопузов убрал мэра-коммуниста. Это так... Родион Алексеевич Голопузов - член партии "Единая Россия". Он не потерпит больше, чтобы в кресле мэра сидел не "единоросс". Богат Родион Голопузов... Дворец на Кипре... Собственный остров в Камбодже с отелями, с яхтами... Счёт на миллионы долларов в разных банках мира... Одно слово: олигарх! Ему вспомнилась детская фантазия о сундуке с золотыми монетами... Усмехнулся: "Глупости... Каждый доллар - солдат. Должен быть постоянно в бою, сражаться... Приносить прибыль, а не лежать в сундуке..." Остался совсем один... О чём бы ни думал, а всё сводится к одному простому житейскому вопросу: "Для чего накопил миллионы?" И опять, как назойливая муха: "Остался совсем один... Нет наследника... У дочерей - дочери... Внучки выросли без него... Не знают деда... От денежек, конечно, когда вырастут, не откажутся... Но добрым словом не помянут... Кому на старости лет передать бизнес и власть над Козлодоевском?" Голопузов со злом крутнул руль, объезжая канаву, прибавил газу. Мощный "Land Rover" заревел, взбираясь на гору. "Пора кончать с Утюговым, - скрипнув зубами, подумал Голопузов. - Сегодня самый удобный момент... Пришью Лешего и этого ушлого напарника за компанию... Норовит козёл свалить меня... Другом прикидывается... А сам втихушку яму мне роет..." Голопузов нажал кнопку на дверце, и тонированное стекло опустилось. Выставил в окно дулю: - А вот это видел, козёл? Разберусь сейчас с этим лесным придурком и с тобой заодно... Чтоб меня чёрт побрал... Надо было ещё раньше убрать этого хитромудрого компаньона..." В ухе захихикало, заблеяло, захрюкало: - Хи-хи-хи... Бе-е... Бе-е... Хрю-хрю... Бе-е... Сначала в левом, потом в правом, потом в обоих сразу: - Бе-е... Хрю-хрю... Бе-е... Хи-хи-хи... - Что за чёрт! -накручивая руль то одной, то другой рукой, и ковыряясь пальцами в ушах, ругался Голопузов. - Что за чёрт?! Вот напасть еще! Чтоб меня черти побрали! Привязалась какая-то чертовщина... Так у отца было перед отлётом на Бали... Тоже бекало у старика в ушах... Да что такое?! Вот чёрт! Провалиться мне! Чтоб меня черти взяли! Целое стадо коз и свиней в башке... - Бе-е... Бе-е... Бе-е... Хрю... Хрю, - беспрерывно блеяло и хрюкало в ушах. Родион Алексеевич выскочил из машины, попрыгал на одной ноге, как прыгают, когда хотят вылить из ушей воду после купания. Блеянье не проходило, и тогда он побежал бегом напрямки через лес по лосиной тропе, в отчаянной попытке убежать от блеянья. В распадке между невысокими холмами, поросшими молодым кедрачом, у родникового ключа темнела изба егеря Феодора Долгушина. Тридцать лет назад сажал он крохотные саженцы, привезённые из томской тайги. Деревья вымахали, вознесли к небу кудрявые кроны, заплодоносили орехами. Зацокали здесь белки, засуетились проказницы сойки, застучали кедровки крепкими клювами, раздалбливая шишки. По зиме обозначились на снегу ниточки соболиных следов. - Всё это будет моё! Выпластаю кедрач, понастрою отелей... Место чудное... Швейцария отдыхает! Понаедут туристы, отдыхающие... Деньги лопатой буду грести... Чёрт меня возьми! Как стрекочет в ушах! Деньги! Зачем они мне? Проклятый Феодор! Я сверну тебе шею, упрямый баран! Назло тебе, старый пень, вырублю кедрач... Оставлю перед каждым отелем несколько деревьев для красоты... Сейчас... Ещё немного осталось до зимовья... Охранники закатают его в бочку с цементом и забросят в болото... Сегодня они в бронежилетах... Номер егеря с сонными пулями не пройдёт... Чтоб мне в преисподнюю провалиться, если сегодня не покончу с Лешим и Утюговым! - Бе-е... Бе-е... Хрю-хрю-хрю... - не прекращалось в ушах Родиона блеянье и хрюканье. Голопузов бежал по лосиной тропе, петляя между кустами, перепрыгивая через упавшие деревья, продираясь сквозь колючие заросли шиповника. Охранники, сбитые с толку непонятной им выходкой шефа, бежавшего сломя голову, еле поспевали за ним. Сзади всех, запыхавшись, перескакивая через пни, коряжины и валёжник, тяжело бежал Утюгов, компаньон Голопузова по бизнесу, заместитель генерального директора компании "Вектор". Впереди, в просвете между кедрами возникла фигура человека, махавшего руками. - Стойте! Стойте! Не бегите по лосиной тропе! - кричал он, продолжая предупредительно махать руками. - Я не успел завалить... Там браконьеры... На лося выкопали яму... Слов бородатого, заросшего длинными волосами лесовика, бежавшие не разобрали. Грузный человек, бежавший первым, в приличном костюме, торжествующе закричал: - А, Леший! Попался! Не желаешь встречаться... Я говорил, что приду... Не послушал... Не убрался с моей территории... И вот я здесь... Теперь пеняй на себя, - убыстряя бег, в безудержном стремлении убежать от противного, не прекращающегося блеянья, задыхаясь от быстрого бега, прохрипел Голопузов. И навязчивая мысль: "Деньги... Зачем они мне? Совсем один... Чёрт меня возьми! Когда прекратится, наконец, это чёртово блеянье?" На бегу Голопузов заткнул уши пальцами. Топот охранников, треск сучьев под их ногами стал тише, но как только Голопузов отнимал руки, блеянье возобновлялось с ещё большей силой. - Провалиться мне в тар-тарары! Вот напасть! Откуда вдруг в ушах появилось это чёртово свинячье хрюканье и козлиное блеянье?! В густом осиннике тропа сузилась. Вдвоём не разойтись на ней. Вот сейчас встретятся они, два непримиримых врага: праведник и нечестивец. Голопузов перешёл на шаг, переводя дыхание и вглядываясь в спешащего навстречу егеря. Сжал в кармане пистолет, но вдруг тонкие ветки под Родионом легко прогнулись. Он рухнул в яму и за мгновение ничего не успел сообразить, как всем телом налетел на заострённый кол, тычком торчавший из земли и пронзивший его. - Бе-е... Бе-е... Хрю-хрю-хрю... Бе-е... Бе-ежал от меня... Да разве от чёрта убе-ежишь? Всё звал чёрта, просил забрать тебя... Вставай, приятель... Врата ада ждут тебя... Душа Родиона Голопузова отделилась от распластанного на колу тела, истекающего кровью, обсыпанного прелыми листьями, снегом, сучьями, воспарила над краем браконьерской ямы. Родион увидел рядом с собой стоящего на задних ногах седобородого козла и худую щетинистую свинью с вороной на спине. - Карр... Каррр... Пр-росил забр-рать, - встрепенулась ворона. Подбежали охранники. Надрывно хекая, приплёлся Утюгов. Подошёл егерь Долгушин по прозвищу Леший. Все, обступив края глубокой западни, с немой тупостью смотрели в неё. Разумеется, никто из них не видел душу Голопузова и незримо присутствующих чертей. - Я кричал вам всем: "Стойте! На лосиной тропе яма!" Я не успел завалить её... И вот... - глухо проговорил Долгушин. И добавил, сверкнув из-под густых бровей острыми глазами: - Я знаю этого человека... Он грозился вырубить кедрач... Кара за злое намерение постигла его... Так будет с каждым, кто посягнёт на "Кедровый"... Бог шельму метит... Долгушин перекрестился и, повернувшись, заковылял к зимовью. Охранник выхватил из-под полы пистолет, но Утюгов остановил его окриком: - Отставить, Косой! Теперь это ни к чему... - И громко крикнул: - Ладно, Леший... Никто больше не сунется в "Кедровый"... Обещаю, - властно проговорил Утюгов и строго посмотрел на охранников. - Вы меня поняли, дебилы? Чтоб никто сюда ни ногой... - Да, Ульян Борисович... А как тело? Доставать? - Нас здесь не было... Какие черти его сюда занесли, откуда нам знать? Зачем нам лишние заморочки? Утюгов повернулся и зашагал к брошенным на лесной дороге машинам. Походка его странным образом изменилась. Он шагал важно и неторопливо. Ещё бы! Он теперь генеральный директор компании "Вектор". Охранники услужливо протаптывали ему дорожку в снегу, поддерживали под локотки, убирали перед ним ветки, очищали тропу. "Чёрт меня возьми... Теперь я хозяин в Козлодоевске... - потирая руки, с трудом сдерживал распиравшую его радость Ульян Утюгов. - Как с куста миллионы привалили, чёрт меня подери!" - Бе-е... Бе-е, - заблеяло у него в ухе. Утюгов на правах нового хозяина компании "Вектор" сел в передний автомобиль. Машины развернулись, и неслышно гудя моторами, скрылись из виду за поворотом лесной дороги. - Ну, всё, приятель... Посмотрел на белый свет в последний раз и будет... Утюгов, компаньон твой, ты сам слыхал, генеральным стал... Не успел ты убить его. Капиталы твои приберёт... А ты, бедолага, всё переживал, расстраивался, кому в случае смерти передать компанию... Интересно, Родион Алексеевич знать, стал ли бы ты копить свои миллиарды, если бы знал, что примешь смерть на колу в яме? Хи-хи-хи... Можешь не отвечать: знаю, не стал бы... Не огорчайся... Не долго Утюгову вершить нечестивые дела... Скоро встретитесь в серной пещере... Часто Утюгов поминает чёрта... Просит забрать... Чёрные косматые тени взметнулись над мятущейся в страхе душой олигарха, подхватили, понесли, улюлюкая, в царство мрака, пропитанное сероводородом, вонявшим тухлыми яйцами. "Деньги... Зачем они мне здесь?" - успела подумать душа Голопузова, и вечная мгла поглотила её. Часть третья Глава 22 "И сам король мне друг!" Насытившись дармовой едой и питьём, доминиканский монах Джордано Бруно, выйдя из харчевни дядюшки Жермена, подобрал полы длинной сутаны, и приклонив прикрытую капюшоном голову, прошагал к ожидавшей его повозке. Он дал вознице монету и коротко бросил: - В колонию... - Слушаюсь, святой отец... Благодарствую... Да ниспошлёт вам Господь долгих лет жизни! Но! Пошёл! - хлестнул возница тощего, понуро стоящего мула, и деревянные колёса двуколки, скрипя и тарахтя, медленно завертелись, оставляя глубокий след в песочной пыли. - А знаешь ли ты, брат во Христе, усадьбу сеньора Галеацо Карачьоло, маркиза де Вико? - тронул возницу за плечо монах. Погонщик мула испуганно перекрестился. - Храни меня Бог! Как не знать, святой отец? Маркиз де Вико - племянник самого папы Павла Четвёртого. Его дом с большим садом, с фонтанами и прудом во дворе - самый богатый в колонии. - Веди меня к нему. - Как скажете, святой отец... Воля ваша... Ко дворцу маркиза подъезжают золочёные кареты с запряжёнными в них шестёрками белых лошадей... На запятках экипажей стоят лакеи в дорогих ливреях. Удобно ли приблизиться к воротам знатного сеньора на разбитой колымаге? - Не беспокойся, брат... Насколько я наслышан, кальвинисты-колонисты проповедуют заповедь Христа: возлюбить ближнего своего кем бы он ни был, важным господином, бедным крестьянином или нищим. - Так-то оно так, святой отец... Совсем недалеко до усадьбы сеньора де Вико... Вон краснеет черепичная крыша его дома... Не сочтите за трудность прогуляться до ворот маркиза пешочком... Спокойнее будет и мне, и вам... Прощайте, святой отец... Храни вас Бог... Джордано слез с повозки, и возница поспешно повернул мула в обратную сторону со словами: "Что бы там ни говорил этот благообразный доминиканский священник, не стоит испытывать судьбу, подъезжая ко дворцу маркиза на облезлом муле". - Святая простота, - вымолвил Бруно вслед торопливо уходящему вознице. - Кого тебе бояться, бедный простолюдин, кроме Господа? Доминиканец двинулся по узкой улочке из небольших, но аккуратных кирпичных домиков, выбеленных известью или выкрашенных розово-красной глиной. Высокие черепичные крыши с дымовыми трубами каминов были такими, как в итальянских деревнях, что указывало на происхождение жителей тихого, утопающего в зелени посёлка. То была колония христиан-протестантов, последователей учения реформаторов церкви - Мартина Лютера и Жана Кальвина. Ещё в стенах монастыря святого Варфоломея Джордано Бруно тайно изучил некоторые сочинения немецкого философа Лютера, нашедшими живой отклик в душе молодого доминиканского монаха, созвучными его мыслям реформирования религиозных догм и осуждающим взглядам на пресыщенную жизнь католического духовенства. Мартин Лютер начал протестантскую реформу по принципу: убрать из церкви всё, что противоречит Библии. После прочтения богословских трудов великого протестанта Бруно вынес из своей кельи иконы, за что подвергся преследованию инквизиции. Французский теолог Жан Кальвин, последователь Лютера, пошёл дальше: призывал убрать из церкви всё, что в Библии не требуется. Любое место священного Писания Жан Кальвин и его единомышленники толковали не с позиций человеческого авторитета, будь то папа Римский, король, пастор или титулованный вельможа, а с помощью авторитета Божьего, как поступал Иисус Христос. "Бог везде, во всём и во всех", - гласил главный постулат кальвинистов, совпадающий с воззрением Бруно, утверждавшим, что Бог есть Природа. Кальвинисты в своих проповедях высмеивали монашество, отшельничество, аскетическую жизнь священников. По их мнению, Бог для того и создал мужчину и женщину, чтобы они заводили семью, детей, пользовались благами жизни, не отказывая себе в удовольствиях. Они напрочь отрицали помощь духовенства в избавлении от болезней, в спасении человеческих душ от грехов, считая молитвы священников за исцеление, за хороший урожай, за успех в делах, за отпущение грехов пустым занятием, обманом, никчемностью, заведомой ложью. Эти "реформаторы" выступали за ликвидацию церковной обрядности. Во время богослужения не полагалось звучать протяжному духовному пению и торжественно-печальной органной музыке. В церкви, проповедовали они, не следует возжигать свечи, рисовать на стенах лики святых и развешивать иконы. К тому времени, когда весенним солнечным днём Джордано Бруно направлялся ко дворцу маркиза де Вико, прошло пятнадцать лет после смерти Кальвина, но строгий религиозный дух этого ломщика общепризнанных устоев христианского вероучения продолжал господствовать в сфере его последователей-итальянцев, основавших в Женеве колонию поселенцев. Бруно, как человек, радеющий за развитие духовной мысли, проявил живейший интерес к учению кальвинистов. И вот теперь он спешил к воротам именитого колониста, где надеялся быть в сфере людей, разделявших его мировоззрение, чувствовать себя в полной безопасности от инквизиторов. Галеацо Карачьоло, маркиз де Вико и, как верно заметил погонщик мулов - племянник папы Павла Четвёртого, в Италии оставил семью и уехал в Швейцарию, чтобы здесь, на лоне живописной природы, в окружении прелестных девиц и множества слуг, насаждать кальвинизм, без помех отдаться новому течению в религиозной жизни: наслаждаться роскошью, не утруждая себя молитвами Богу и жертвоприношениями церкви. Ведь проще отказаться от росписи храмов, чем оказать помощь священнослужителям в изыскании кистей, красок и средств на оплату творческой работы художников. И если бы идеи Кальвина, его предшественников и последователей о скудности храмов нашли поддержку во всём христианском мире, человечество никогда не знало бы шедевров Рафаэля, Микельанджело, Рубенса, Леонардо да Винчи, Рублёва и других великих художников, создавших непревзойденные произведения на стенах соборов. "Всё теперь дозволено", - можно было заключить из развесёлых оргий, раздававшихся в саду маркиза. "К чему бить поклоны в храме, служить молебны, слушать заунывное пение церковного хора и скребущие душу звуки органа, тратиться на подношения бедным, на убранство в соборах, когда Библия не требует того?", - восторженно заявляли кальвинисты, упиваясь вином и женщинами. Всего через два месяца Джордано Бруно назовёт кальвинистов вероотступниками, слугами дьявола, а колонию их - сборищем растлителей человеческих душ, любвеобильных вакханалистов, предавших Христа. Всего через два месяца... А пока он, преисполненный светлых надежд и творческих планов, бодро шагал ко дворцу Галеацо Карачьоло, маркиза де Вико. Если бы доминиканец обернулся, он бы увидел плетущегося на почтительном расстоянии измождённого трудностями перехода через Альпы усталого оборванца Савелия Петровича Редькина., корреспондента отдела криминальной хроники козлодоевской городской газеты "Бизнес-Козл". Горная Швейцария с её чистым хвойным воздухом, с прозрачным голубым озером, с живописными видами и благодатным климатом в данную минуту мало впечатляла журналиста. Точнее говоря - никак не впечатляла. Сопоставляя этот райский уголок с милым сердцу Козлодоевском, Савелий с неприязнью поглядывал на дома колонистов-кальвинистов, приверженцов извращённого понимания Библии, возмутителей христианского согласия. - Хорошо здесь жить и здравствовать... Беззаботно предаваться земледелию, садоводству и виноградарству, пасти овец на горных склонах под весёлую трель пастушеской свирели, радоваться спокойному и мирному течению однообразного бытия, - рассуждал вполголоса Редькин, не теряя из виду доминиканского священника. - Но в любом, даже в самом благопристойном и благополучном обществе всегда найдутся баламуты, нарушители людского счастья, которые, называя себя "реформаторами", разрушают старое, устоявшееся, создают что-то несуразное, не приемлемое большинству людей, но "своё, новое", насильно, через "пень-колоду", насаждаемое... Откуда только берутся все эти иеговисты, иудаисты, гугеноты, иезуиты, лютеране, кальвинисты, анархисты, национал-социалисты, коммунисты, конституционные демократы, монархисты, народовольцы, либералы, социалисты-революционеры, христианские демократы, республиканцы, буддисты, синтоисты, магометане, сионисты, "яблочники", "единороссы" и ещё многие религиозные и политические хищники, алчущие власти, богатства и славы? Спекулируя именем Бога и Отечества, сталкивают народы в кровопролитных войнах, убивают, казнят себе неугодных... Вот куда идёт сейчас Бруно? К кальвинистам! К этим выродкам, от которых побежит скоро, как от огня... Уж я-то знаю это ещё из учебника истории средних веков... Чёрт! - выругался Савелий. - Ничего нельзя изменить! Провалились бы они ко всем чертям! Сзади раздались шаги и дряблое карканье. - Карр... Карр... Чёррт... Прро-валились бы к черртям... - Бе-е... Бе-е... Правильно... Нельзя изменить... В противном случае, Савелий Петрович, вы не сможете вернуться в двадцать первый век... Вас не будет там... Кстати... Вы звали чёрта? Я к вашим услугам... Граф Сивопупов-Крымский и несравненная Виола к вашим услугам... Чем обязаны? Савелий брезгливо поморщился при виде грязных бродяг, неслышно оказавшихся за спиной. - Вы, граф, самым бессовестным образом подставили меня в харчевне дядюшки Жермена... Вы позорно смылись, а я чуть было не отведал его тумаков... Вы подлец, граф... - Бе-е! Вот, и делай добро людям! - с притворным огорчением воскликнул бродяга. - Вместо того, чтобы сказать "спасибо" за ветчину и вино, человек называет меня подлецом... Правду говорят: "Не делай добро - не получишь зло". - Карр... Прра-вду гово-ррят... Карр... Тем временем Джордано Бруно свернул на аллею, ведущую к воротам дворца маркиза де Вико. Савелий, подверженный странному чувству преследования, ускорил шаги, не задумываясь, зачем нужно бежать за Бруно. - Не бе-е... Не бе-егите, Савелий Петрович... Бруно ожидает у ворот, пока слуга доложит маркизу о его приходе... Ступайте в типографию издателя Кавальканти и займитесь там печатанием сочинений кальвинистов... Дело для газетчика знакомое: намазывать краской матрицу и придавливать её винтовым деревянным прессом к пергаменту. Старуха равнодушно смотрела слезящимися глазами куда-то вдаль, что-то бессвязно бормоча шамкающим беззубым ртом. Ветерок трепал спутанные волосы ведьмы, взъерошивал растрёпанные перья вороны, сидящей на её скособоченном плече. ...Савелий вздрогнул от грубого толчка в спину, открыл глаза, с недоумением глядя на необычную обстановку печатного цеха. Приятно пахло масляной краской, льняным маслом, олифой, лаком. Кипы пергаментных листов желтели на широкой скамье перед ним. - Что, приятель, задремал? - сердито спросил его горбоносый, бородатый грек-печатник, с подвязанными бечёвкой длинными волосами, в кожаном, заляпанном красками фартуке, надетом на обнажённое до пояса мускулистое тело. Вытирая тряпкой могучие руки, грек поднёс к лицу Савелия внушительной величины волосатый кулак. - Видал? Ещё раз заснёшь у печатного станка, пеняй на себя... К утру все листы должны быть отпечатаны. Когда краска высохнет, сменишь матрицу. На странице восемьдесят четвёртой отпечатаешь текст, а на восьмидесятой иллюстрацию "Дары волхвов"... Мастер-печатник опять сунул кулачище Савелию. - Ты меня понял, чужестранец? Завтра в цех явится хозяин, сеньор Антонио Кавальканти, издатель... С ним будет новый корректор, всем известный доктор богословия Джордано Бруно... Если что не так - смотри у меня, - ещё раз пригрозил мастер-грек. Савелий потерял счёт часам, дням, неделям... Вряд ли он мог помнить, когда ел, пил, спал... Словно в немом оцепенении клал лист пергамента на гладкую плиту, красил матрицу охрой и придавливал толстым деревянным винтом, вращая за рукоятки. Отвинчивал, снимал лист, вывешивал для просушки, и всё повторялось с монотонно-однообразной последовательностью. Росли стопы готовых оттисков, сменялись матрицы новых текстов. Одежда, волосы, казалось, всё тело пропиталось охрой, киноварью, олифой. На ладонях горели мозоли от рукояток пресса, и не было конца "сизифову труду", но однажды Савелий обнаружил ошибку в слове и указал на неверную букву корректору. Джордано Бруно, вычитывавший гранки набранной страницы, благодарно посмотрел на хмурого печатника. - Спасибо, брат во Христе... Моя вина... Я просмотрел, не исправил... В матрице заменили букву, и Бруно поинтересовался: - Ты, я вижу, человек образованный... Где учился искусству читать и писать грамотно? - В университете, - нехотя ответил Савелий, которому было скучно от того, что он знал наперёд будущее Бруно. Его тяготило столь долгое, как ему казалось, блуждание Бруно по жизни. "Уж скорее бы его сожгли, что ли... Надоело ждать..." - подумалось ему. - Вот как! И в каком? В Сорбонне? В Париже? В Тулузе? В Сарагосе? Я угадал один из них? - Нет, святой отец... - А, впрочем, это не важно... Я поговорю с издателем сеньором Антонио, чтобы тебя освободили от работы в печатном цехе... Мне нужен добросовестный переписчик моего сочинения, в котором я выступаю против кальвиниста Делафе... Надеюсь, ты не против служить мне? "Ну, и балда... Живётся тебе здесь комфортно... Нафига лезешь на рожон? Турнут тебя отсюда под зад... Побежишь, только пятки засверкают... Ещё и в каталажку упрячут... Всё это мне давно известно", - раскладывая отпечатанные листы по страницам, подумал Савелий и безразличным тоном человека, знающего наперёд, что будет, ответил: - Да мне-то... Нам, татарам, без разницы... На казнь пленников подтаскивать или казнённых оттаскивать... Джордано кинул на необщительного печатника осуждающий взгляд и вышел из цеха. На другой день, с трудом отмыв руки от краски и переодевшись в ливрею, принесённую слугой, в новых туфлях, в белых чулках и в парике с мелкими завитками, он вошёл в просторную комнату, богато обставленную дорогой мебелью. На стенах, задрапированных зелёным штофом, висели картины художников-пейзажистов, сабли и шпаги. Полки шкафов были завалены книгами в кожаных обложках с золочёными застёжками, при виде которых у Савелия замерло от зависти сердце: "Какие раритеты! Мечта любого музея мира!" С потолка, расписанного изображениями диковинных райских птиц, свешивалась хрустальная люстра с дорогими спермацетовыми свечами - предметом особой роскоши того времени. Письменный стол, резные стулья из красного дерева. На паркетном полу огромный ковёр. - Располагайся у окна... Это мой рабочий кабинет, любезно предоставленный сеньором Галеацо Карачьоло... Чернила из Парижа... Гусиные перья из Германии, хорошо заточенные... Китайская бумага... Вот моя рукопись... Её требуется переписать чётко и грамотно, подготовить к печати... Сеньор Кавальканти обещает издать моё сочинение отдельной книгой... - И каков будет тираж, святой отец? - спросил Савелий, берясь за перо. Ему тотчас вспомнилось, что издатель Кукин отказался напечатать его собственный роман "Восставший из пепла", и эта мысль неприятно кольнула его. - Думаю, тысячу... Или, даже, две... - Ого! - расправляя перед собой чистый лист бумаги, не сдержал завистливого восклицания Савелий. - Однако, за эту книгу... У него чуть было не сорвалось с языка: "Сядешь ты, братец, за эту книгу в тюрьму", но в ухе предупредительно тихонько засвистело, зашуршало, захрюкало, заблеяло: - Хр... Хр... Хр... Бе... Бе.... Хр... Хр... Бе... - Ты хотел сказать, что за книгу я получу неплохой гонорар? - продолжил Бруно недосказанную Савелием фразу. - Что деньги?! Подумать только! Мерзавцы-кальвинисты, как я узнал недавно, сожгли на костре врача Мигеля Сервета, открывшего кровообращение в человеке и в животных-млекопитающих! Для их же человеческой пользы учёный старался! Ну, не свиньи ли?! Хотя нет... Не свиньи... С этой безобидной скотиной их сравнить нельзя... Они - слуги сатаны! Считают себя Христовыми учениками... Но в заповеди Христа сказано: "Не убий". А они подвергли человека мученической смерти! Сожгли живьём... Изуверы! Изверги! Савелий поковырялся пальцем в ухе. Хрипы, хрюканье, блеянье, угасая, стихли совсем. Он обмакнул перо в чернила и красивым каллиграфическим почерком вывел первую строку. На итальянском языке... Роскошные аппартаменты, спальня, обильные кушанья, прислуга - всё говорило об исключительном гостеприимстве и расположении хозяина дворца - маркиза де Вико к опальному доминиканцу. Кальвинист Галеацо Карачьоло радушно принял Бруно, в котором видел сторонника своих взглядов на реформирование католицизма. - Оставь свой монашеский наряд, Джордано, переоденься в светское платье, - дружески приобняв доминиканца, посоветовал ему маркиз. - Срывай цветы удовольствий. Рви их смелее... Камзол из кармазина с золотой ниткой, в обтяжку, бархатная накидка, белые шёлковые чулки лучше сутаны. В одежде, свойственной дамским угодникам, ты поймёшь, что значит полнота жизни... Парик вместо капюшона с миллионом кудряшек, высокий каблук, шпага с выгнутым эфесом, шляпа с пером, благовоние из настоя розовых лепестков, несколько стихов - и твой успех у прелестниц обеспечен. Бруно продал свою сутану и на вырученные деньги купил камзол, чулки и сапоги. Голубой атласный плащ, бархатную накидку, парик, шляпу с пышным пером страуса и шпагу ему подарил маркиз. В таком одеянии красавец Джордано предстал на светском балу перед знатными людьми Женевы, главными из которых для Бруно, конечно же, были представительницы прекрасного пола. Своим блистательным внешним видом, красивым лицом, обрамлённым завитками парика и каштановой бородкой, проницательным, тонким умом, начитанностью, весёлым нравом, изысканными манерами Бруно вызвал восхищение у распрекрасных дам, произвёл приятное впечатление на богатых сеньоров. Его остроумные шутки, стихи собственного сочинения, захватывающие беседы о космосе, не оставляли равнодушными никого из гостей Галеацо Карачьоло. Маркизу откровенно выражали признательность за счастливую возможность познакомиться с известным мыслителем и поэтом Джордано Бруно, которого наперебой приглашали к себе знатные горожане и колонисты-кальвинисты. Вечерами, гуляя по берегу озера, Джордано ловил на себе взгляды влюблённых поклонниц, посылавших ему воздушные поцелуи и любовные многообещающие записки. Гром грянул неожиданно, словно прогрохотавший из внезапно налетевшей чёрной тучи, закрывшей ясное небо. Вышла из печати книга Бруно с резкой критикой кальвинизма. Взбешённые колонисты посадили автора сочинения и его издателя в тюрьму. Вскоре обоих выпустили на свободу, однако, издатель Антонио Кавальканти заплатил большой штраф. Кальвинисты мало изменились с тех пор, как сожгли на костре испанского мыслителя и врача Мигеля Сервета, на деле оставаясь всё теми же ярыми приверженцами тупого католического мракобесия. Раздосадованный поступком Бруно, разгневанный маркиз указал ему на дверь. - Подумаешь... Обиделись... Вы ещё не так запоёте, когда прочтёте моё новое сочинение, - расхохотался Бруно. - Деформаторы! Извращенцы! Едем, Савелий в Париж! Оставаться в Женеве стало опасно. Возмущённый как учением, так и образом действий представителей так называемой "реформированной" церкви, Бруно покинул центр кальвинизма. Он и Савелий Редькин вскоре прибыли в Лион. Не найдя здесь занятий, Бруно перебрался в Тулузу. Этот французский город славился университетом, который посещали десять тысяч студентов. В Тулузе широко раскрылся талант Бруно-философа, попавшего в общество образованных и свободомыслящих людей. Почти не выпуская из руки перо, бессонными ночами он пишет сочинения, стихи, днём даёт частные уроки астрономии, сдаёт экзамен на звание доктора философии и занимает в университете кафедру этой науки. Прекрасное то было время! В течение двух лет Джордано Бруно читал студентам лекции о душе, о трудах Аристотеля, о природе, о космосе и на другие философские темы. В назидание нынешним студентам хотелось бы напомнить, что занятия в университете начинались в пять часов утра. Студенты в аудиториях сидели с тетрадями и свечами в руках, жадно выслушивая и записывая скрипучими перьями каждое слово профессора Бруно. Такова была тяга французской молодёжи к новому, к знаниям. Савелий Редькин, переписчик рукописей Бруно и его слуга, неотступно следуя за героем своего будущего романа "Восставший из пепла", недовольно бурчал: - Вот неугомонный! Не сидится ему в Тулузе! Хорошо здесь! Так нет... Переругался в университете со всеми учёными мужами... Опять придётся собирать чемоданы... Потеряв интерес к сочинениям Бруно, Савелий в сердцах отшвырнул гусиное перо: - Ой, да знаю я, чем всё кончится! В ухе у него тотчас застрекотало, захрюкало, заблеяло, и Савелий замолчал. Блеянье затихло, но Бруно, торопливо что-то пишущий, обернулся к нему. - Что имеешь в виду, милейший? "На костёр пойдёшь из-за своих убеждений и несносного характера... Вот что... Тебе это надо? Придёт время, всё устаканится, выяснится, обоснуется... Люди и без тебя догадаются, что Земля крутится вокруг Солнца, а Вселенная бесконечна... На фига спорить с дебилами, наживать себе врагов? Себе дороже... Всё равно не поймут", - подумал Савелий, прочищая ухо, и сказал: - Я к тому, что недолго нам оставаться в Тулузе... И верно... В своих лекциях Бруно опровергал Аристотеля и Птолемея, астрономическое учение которых считалось в то время неотделимым от христианской веры. Противоречить их непоколебимому авторитету - идти против церкви. С пылкостью человека, горячо убеждённого в своей правоте, Бруно выступал с нападками на профессоров университета, едко высмеивал их косность, близорукость, равнодушие к познанию истины мироздания. Кому такое понравится?! Сотни лет учёные педанты привычно твердили одно и тоже, и вдруг - на тебе! Явился, не запылился! Молодой доминиканец, сменивший монашескую рясу на светский камзол, учит уму-разуму, подвергает резкой критике профессоров, для которых преподавание философии стало способом добывания средств к жалкому существованию. Невежды, высокомерно возомнившие себя учёными, враждебно отнеслись к Бруно, нарушившему их безмятежный покой. Так обитатели мутного болота шарахаются от чистого родникового ручья. Не вступая в полемику с Бруно, не утруждая себя новым толкованием о природе мироздания, философы Тулузы попросту бойкотировали его лекции, потому что не хотели лишать себя куска хлеба отказом от привычной для них системы. - Не шевелил бы клубок этих отвратительных змей, они и не шипели бы, - говорил Савелий, когда он и Джордано принимались за вечернюю трапезу. Задетый за живое, Джордано вскакивал из-за стола с ломтем хлеба в руке, и возмущённо размахивая им, принимался ходить по комнате, произнося неодобрительные слова в адрес тех самых "отвратительных змей". - Вот за этот кусок хлеба они говорят на своих лекциях незаурядную чушь! Истина и справедливость покинули мир с тех пор, как мнения сект и школ сделались средством к существованию... Самые жалкие из людей - это те, кто из-за куска хлеба занимаются философией... Враждебное отношение профессоров университета к популярному у молодёжи доктору философии Джордано Бруно вынудило его покинуть Тулузу и переехать в Париж. Савелий Редькин за два года проживания в Тулузе выучился говорить, читать и писать по-французски. О переезде в столицу Франции в его записной книжке появилась короткая запись на французском языке: "25 мая 1580 года... Приехали в Париж... Бьют фонтаны... Цветут розы и камелии". Во Франции королевский престол занимал Генрих Третий, любитель наслаждений, искусств и науки. В детстве маленький Генрих рос жизнерадостным, дружелюбным и смышлёным ребёнком, горячо любимым своей матерью королевой Екатериной Медичи. Его образованием занимался епископ Жак Амио, прививший своему воспитаннику любовь к литературе, искусствам, риторике. Генрих прекрасно танцевал и фехтовал, играл на клавесине и, как все дворяне, занимался физическими упражнениями. В дальнейшем он стойко и мужественно переносил тяготы и лишения военных походов, показывал хорошую выучку и сноровку в ратном деле, проявлял смелость и отвагу. Генрих Третий охотно вёл беседы на разные темы, очаровывая слушателей обаянием, элегантностью, изысканными манерами, начитанностью. Броской, выразительной личностью и вольным поведением эксцентричный Генрих, следивший за модой, эффектно выделялся не только во французском дворе, но и в польском, где король своим светским обхождением буквально шокировал местную шляхту. Изысканный вид Генриха третьего: напудренное, напомаженное лицо, роскошные одежды с обилием кружев, почти дамская деликатность, двойные серьги в ушах с драгоценными камнями и жеманство наводили очевидцев на мысли о гомосексуализме неординарного короля. По слухам, передававшимся из уст в уста, в юности он имел любовную связь со своей сестрой Маргаритой, вышедшей позже замуж за герцога Наваррского, будущего короля Франции Генриха Четвёртого, известной в истории под именем "королевы Марго". Сплетни о гомосексуализме Генриха Третьего распространялись его политическими противниками и вряд ли могут быть достоверными, поскольку король имел многочисленных любовниц. Вот с таким экстравагантным, выдающимся во всех отношениях человеком судьба свела Джордано Бруно. В то время во Франции не стихали гражданские войны между приверженцами католической веры и протестантами-гугенотами, унёсшие тысячи жизней враждующих между собой христиан. - Бедный Генрих... Не сдобровать ему, - заикнулся было Савелий, хорошо знавший из истории о коварном убийстве Генриха Третьего монахом-доминиканцем Жаном Клеманом, выхватившим из-под балахона кинжал и всадившим его королю в живот. В ушах Савелия предупредительно заблеяло, и на вопрошающий взляд Джордано, Редькин предпочёл не вдаваться в подробности трагической гибели их покровителя. - Его величество будет сражён наповал... вашим талантом, сеньор Бруно, - нашёлся Савелий. - особенно, если в предисловии к новой книге упомянуть о нём... - Прекрасная мысль! - воскликнул Бруно. - Я сделаю в ней посвящение королю! Прослышав о знаменитом итальянце, король пригласил Джордано Бруно ко двору. Весьма заинтересованный модным в то время течением - искусством развития памяти, монарх подолгу и непринуждённо беседуя с ним, допытывался: на чём основывается феноменальная память Бруно? На естесственном источнике или на магическом искусстве? Бруно убедил короля, что добился успехов в запоминании сведений, почерпнутых из множества книг, своими собственными методами мнемоники - неоднократным пересказыванием прочитанного материала. В сочинении "Тени идей", посвящённом королю Генриху Третьему, во введении к "Тайнам Великого Искусства" Раймунда Луллия Бруно разоблачает автора, мистическими идеями которого и сам увлекался в молодости. По преданию, испанский рыцарь тринадцатого века, гуляка и развратник Раймунд Луллий долго волочился за очень красивой дамой, добиваясь её любви. Когда несчастная женщина, страдающая ужасной болезнью, обнажила перед назойливым ухажёром изъеденную проказой грудь, Раймунд решил, что это было ему наказание Господне за разгульную жизнь. Он стал отшельником-аскетом, ищущим неопровержимых доказательств существования святой Троицы: Бога, Его Сына Иисуса Христа и Сятого Духа, которые стали бы убедительным средством обращения неверующих в христианство. С этой целью он изобрёл особую логико-метафизическую счётную "машину памяти", напоминавшую рулетку в нынешнем казино. При вращении механизма с разной скоростью на циферблате, размеченном кругами и буквами, означавшими основные понятия, образовывались разнообразные сочетания различных комбинаций, которые, якобы, помогали запоминанию слов, терминов и библейских текстов. Занятия Великим Искусством, несомненно, принесли Бруно немалую пользу для красноречия во время проповедей и лекций. Он имел незаурядную способность непрерывно связывать воедино самые отдалённые внешне предметы и образы, проявляя ораторский талант с обилием красочных метафор, поговорок, цитат из Библии и множества других источников. Слушатели сравнивали его с Цицероном и Цезарем, с Фемистоклом и Фомой Аквинским. Однако, достигнув мастерства в ораторстве путём усиленных тренировок памяти, неустанным чтением, Бруно развенчал в книге "Тени идей" повальное увлечение молодёжи Раймундом Луллием, которого назвал "галлюцинирующим ослом". Подготавливая к изданию объёмистую рукопись этой книги, Савелий Редькин не мог скрыть иронии от бахвальства Бруно, самолюбующегося своим творением. - Нет, вы только послушайте, что он пишет в предисловии к книге, посвящая её королю... Голимый подхалимаж! Нет, этот самовлюблённый нарцисс от скромности точно не умрёт... Хотя это было бы для него избавлением от ожидавших его мук и страданий, - говорил сам себе Савелий, переписывая строки посвящения. "Ваше августейшее величество... Лучшие дары назначены лучшим людям; более ценные более достойным, а самые ценные - достойнейшим... Этот труд, который по справедливости причисляется к величайшим как по достоинству сюжета, так и по оригинальности, обращается к Вам, прекрасный светоч народов, блистающий доблестями души и высокими талантами..." Генрих Третий буквально расцвёл от такого признания Бруно и в благодарность назначил его экстраординаторным профессором. Воодушевлённый благосклонностью короля, Бруно издал в Париже комедию "Светильник", написанную им ещё в годы пребывания в монастыре святого Доминика. Успех этого произведения был ошеломляющим, ведь Бруно осмелился в нём бичевать современное ему общество, приходящее в упадок, высмеял тогдашние пороки: суеверие, веру в алхимию и колдовство, учёный педантизм. - Ваш "Светильник" по силе таланта и остроумию действующих в нём лиц не уступит никаким другим комедиям грядущих веков... "Светильник" будет светить вечно, - сказал Савелий после прочтения книги. - Тебе откуда знать, милейший? - рассмеялся Джордано, вполне довольный похвалой переписчика. Савелий разинул было рот, чтобы показать свою эрудицию знанием Мольера, заимствовавшего у Бруно много сцен для своих комедий, но в ухе предостерегающе заблеяло, захрюкало, и он ограничился восторженным отзывом: - Сильно... Актуально... В духе времени... "Светильник" переживёт, как я уже сказал, не одно столетие... Будет смешить многие поколения зрителей... Я так думаю... Джордано, близко к сердцу принявший похвалу слуги, извлёк из кошелька, подвязанного к поясу, франк. - Вот, возьми... Сегодня ты свободен... Сходи в таверну "Красотка Мирей"... Выпей вина... Кстати, там играет отличный скрипач... Хорошо жилось в Париже бывшему доминиканскому монаху, сбросившему опостылевшую ему сутану и нарядившемуся в светское платье. Полиглот, свободно владеющий французским, испанским, английским, немецким, польским, греческим языками и своим родныи итальянским, говорящий по-латыни, прекрасный знаток светской этики, он был принят с особым расположением в самых избранных кругах парижского общества. Он жил во дворце, пользуясь покровительством Генриха Третьего. Возвращаясь в роскошную спальню с очередного бала в сильном подпитии, Бруно говорил Савелию, помогавшему ему снять шпагу, камзол и стащить сапоги: - И сам король мне друг! Но человеческая зависть оказалась сильнее дружбы Бруно с королём. Она, подобно ржавчине, исподволь, тихо, незаметно, но ощутимо сжирала мыслителя. Расположенность к философу короля, независимость положения, замечательная память, балагурство и весёлость, артистичное мастерство рассказчика смешных анекдотов делали его приятным собеседником и желанным гостем во всяком обществе. Блистательный успех Джордано у парижских дам вызывал особенно злобную ненависть к нему со стороны придворных вельмож. Профессора университета под предлогом защиты Аристотеля и католицизма не давали спокойно жить, плели вокруг него интриги, нападали открыто и мстили тайно. - Я вынужден Вас покинуть, мой король... Вы, по праву заслуживающий признания учёных мужей великодушием и мудростью, примите мою искреннюю благодарность и признательность за Ваше королевское радушие, - сказал, прощаясь, Бруно. Растроганный Генрих Третий вручил Бруно рекомендательное письмо к своему другу, французскому посланнику в Лондоне Мишелю де Кастельно де Мовисьер, одному из лучших людей шестнадцатого века. - Желаю успеха! Даст Бог, ещё свидимся... Да, вот... Примите от всего сердца, - сказал король, протягивая Бруно кошелёк с золотыми франками. "21 октября 1583 года... Мы в Лондоне... Погода отвратительная... Идёт дождь...", - сделал Савелий Редькин пометку в записной книжке. По-английски... Глава 23 У ног Елизаветы События в Лондоне, куда перебрались Джордано Бруно и его слуга-переписчик Савелий Редькин, развивались так быстро и бурно, что нет никакой возможности оставить их и заглянуть в покинутый нами Козлодоевск. Что происходило там в отсутствие корреспондента "Бизнес-Козл" можно только догадываться, если учесть последние события: ералаш в городском совете депутатов, арест мэра Потапенкова и гибель при странных обстоятельствах олигарха Голопузова. Известно, однако, что в Козлодоевске состоялся митинг секс-меньшинств, требующих узаконить однополые браки. Сборище "голубых" педерастов и "розовых" лезбиянок закончилось грандиозным гей-парадом и шествием нудистов. Несмотря на февральский сырой, пронизывающий ветер бесстыдники прошли по проспекту Народовольцев "в чём мать родила", выставляя напоказ свои голые тела, весьма далёкие от совершенства, а иные и вовсе отвратительные. На колокольне храма Пресвятой Богородицы тревожно били колокола, возвещая о напасти на город нечистой силы и созывая всех граждан на крестный ход, дабы молитвами, ладаном, окроплением улиц святой водой, церковным песнопением, иконами и хоругвями изгнать бесово отродье. Лицезреть гомиков и нудистов, и тем более, расписывать в красках непристойное шествие презренных людей, у нас нет ни малейшего желания. К тому же, крестный ход праведных прихожан храма ещё не начался, а Джордано Бруно и Савелий Редькин, благополучно переправившись через пролив Ла-Манш на торговой шхуне, уже направлялись в резиденцию посланника Франции. Цокот копыт раздавался на гранитной набережной Темзы, по которой следовала их карета. Поспешим же за ними... ...Лил дождь, и сильный ветер срывал пожелтевшие листья с вековых дубов, вознёсшихся над белокаменным дворцом-отелем графа Мишеля де Кастельно де Мовисьер. Придерживая шляпу правой рукой и положа левую на эфес шпаги, воинственно приподнимавшей край плаща, Бруно легко взбежал по мраморным ступеням, обуреваемый восторженным чувством первооткрывателя новых просторов для своей неутомимой деятельности. Граф де Кастельно де Мовисьер сам вышел встретить известного поэта и философа. Бруно сделал антраша, взмахнув шляпой в низком поклоне, и вручил графу письмо короля. - Шторм изрядно потрепал вас в проливе, но, слава Всевышнему, вы живы и здоровы... Милости прошу, - радушно приветствовал граф именитого гостя. - Как поживает мой дорогой Генрих? - ознакомившись с содержанием протекции, спросил граф с любезной улыбкой. - Проклятые междуусобные войны не дают ему покоя... Католиков и гугенотов старается примирить наш добрый король, не прибегая к силе оружия, но пока ему не удаётся найти согласие сторон... - Полагаю, что он совершенно прав: с протестантизмом нужно бороться не оружием, а доходчивой до сердца проповедью, ласковым словом, силою собственного примера веротерпимости и деятельною любовью к тем и другим, дабы примирить враждующие стороны, - сказал Кастельно, верный католичеству. - Франсуа! - позвал граф дворецкого, - покажи слуге господина Бруно их комнаты. - И с вежливым поклоном проговорил: - Прошу, сеньор Бруно, проследовать к камину... Бокал бургундского согреет вас... Уютно расположившись в мягких креслах напротив огня, обдающего благостным теплом, они вели неторопливую беседу. Бруно, набросив на плечи меховую накидку из пятнистой шкуры леопарда, пригублял вино, задумчиво смотрел на огонь, дающий людям жизнь и отнимающий её у них. - Моя дипломатическая миссия здесь заключается в защите Марии Стюарт, но нет шансов спасти её от казни на плахе. После отказа нашего короля сочетаться законным браком с королевой Елизаветой нечего и думать, чтобы спасти приговорённую к смерти преступницу. Граф поворошил угли в камине, огорчённо добавил: - Конечно, Елизавета не так хороша собой, как его избранница, но дела государства превыше симпатий супругов. - Генрих променял перезрелую невесту-королеву на простую девушку, не принадлежащую к высшему дворянскому сословию, - поделился последней парижской новостью Джордано. - Он признался матери, что влюбился в девушку из провинции и готов жениться на ней... - Она красива? - Сказать "красива" - ничего не сказать... Девушка, ответившая на любовь Генриха, по его словам, чрезвычайно прекрасна собой... Чиста сердцем, свежа щёчками, обладает стройной фигурой, милой улыбкой и чарующей красотой, божественно очаровательна. - Думаю, что мать Екатерина Медичи не в восторге от выбора сына, - улыбнулся граф. - Да она просто в ужасе... Подумать только: отвергнуть английскую королеву! Звонкая пощёчина всему британскому королевству! - Надо понимать, что мой друг Генрих отказался от Елизаветы не только из-за любви к деревенской простушке... Ведь, женившись на английской королеве он был обязан покинуть горячо любимую им солнечную Францию и переселиться на острова туманного Альбиона... Но оставим в покое сильных мира сего и вспомним, как говорится в древней притче, о наших баранах. Что вы намерены делать в Лондоне, господин Бруно? - Хотел бы читать лекции в Оксфордском университете. - Это сделает честь вице-канцлеру Оксфорда графу Лейчестеру и профессорам университета. - Не уверен, что спящим в невежестве кичливым демагогам в профессорских мантиях, отупелым в догматической преданности католицизму, придётся по душе новое мировоззрение, - как всегда, искренне, рассмеялся Бруно. - Но если бы не было веры, не было бы и невежд. - Они убеждены, что знают всё, что нужно для понимания истины, и даже больше, - иронично усмехнулся граф. - Обыкновенно те, у кого не хватает понимания, думают, что знают больше, а те, которые вовсе лишены ума, думают, что знают всё. - Располагайтесь в моём отеле с комфортом, будьте как у себя дома, - доброжелательно сказал Мишель де Кастельно, быть гостеприимным которого обязывало рекомендательное письмо короля Франции. - Сожалею, ваша светлость, но быть как у себя дома не могу, поскольку чувство это неведомо мне из-за отсутствия дома... Вся моя жизнь - скитания по миру. - Надо обладать волей, чтобы находить в себе силы для занятий наукой, не располагая нормальными условиями для жизни. Должно быть это очень трудно, каждодневно напрягать ум, писать философские трактаты, астрономические сочинения и лирические сонеты? - Если любить своё дело, то самый тяжёлый труд становится не только лёгким, но даже приятным. Наука есть наилучший путь для того, чтобы сделать человеческий дух героическим. Граф понимающе кивнул и позвонил колокольчиком. - Франсуа... Проводите господина Бруно в его покои и побеспокойтесь, чтобы он ни в чём не нуждался. - Слушаюсь, ваша светлость, - ответил дворецкий. Де Кастельно слегка приклонил голову и с достоинством его высокого положения, промолвил: - Ввиду вашей чрезвычайной занятости, господин Бруно, вы можете не посещать мессу, которую ежедневно служат в моём отеле... Надеюсь, вы найдёте здесь все необходимые удобства для проживания, научного и поэтического творчества, тепло камина и внимание верной мне прислуги. - Покорнейше благодарю, ваша светлость. Граф откланялся и удалился в свои аппартаменты. Бруно, следуя за дворецким, прошёл в отведённый ему для творческой работы кабинет и, предчувствуя успех, в радостном возбуждении сбросил камзол, потёр одна о другую ладони, не знавшие мозолей. - Савелий! - крикнул он, нетерпеливо расхаживая по ковру кабинета. - Бери бумагу, перо, чернила... Записывай! И Джордано принялся диктовать новую книгу о Луллиевом искусстве под названием "Объяснение тридцати печатей", которую скоро издали при содействии де Кастельно. Бруно отправил по экземпляру профессорам университета, вице-канцлеру Оксфорда графу Лейчестеру и королевскому посланнику графу Мишелю де Кастельно де Мовисьер. Цель книги - произвести впечатление на чопорных англичан была достигнута: он, как и прежде в Тулузе, вновь заведует кафедрой философии. Савелий, смешавшись с толпой студентов и преподавателей, только диву давался, наблюдая со стороны, как с раскрытыми ртами толпы слушателей, заполнявших до отказа большие аудитории, ловили каждое слово гениального итальянца. Благочестивым оксфордцам никогда не приходилось слышать столь странных суждений и до резкости смелых высказываний, от которых пухли, краснея, уши, и могли рухнуть стены богословской аудитории. Взволнованно жестикулируя, Бруно увлечённо толковал о бессмертии души. Его звонкий голос дрожал в торжественной тишине аудитории. Ни единого вздоха, звука скрипучей скамьи, ни привычного покашливания, нетерпеливого шёпота или возни - всё смолкало, когда начинал речь профессор Бруно. - Как разлагается и видоизменяется тело, так душа, покинув плоть, кристаллизует вокруг себя, долгим процессом, атом за атомом, образуя новые тела, - рассуждал Бруно. - Природа души одинакова у всех организованных существ, и разница её проявлений определяется большим или меньшим совершенством тех орудий, которыми она располагает в каждом случае. Представьте себе, что головка змеи преобразилась в человеческую голову, - говорил Бруно, и слушатели боязливо замирали. - Так вот... - Он делал паузу, чтобы произвести эффект... - Так вот... Сообразно змеиной головке, ставшей человеческой, у гадюки изменился бюст, язык сделался толще, и развились плечи, по бокам выросли руки, а из хвоста расчленились ноги... Видоизменённая змея стала бы дышать, мыслить, говорить и действовать... Она стала бы человеком... По залу прокатывался ропот, но Бруно, нисколько не смущаясь, приводил новый довод: - Обратная метаморфоза привела бы к противоположным результатам... Представьте себе, что человек стал змеёй... На что он будет способен? На что сгодится? Очень возможно, что многие животные: кошки, собаки, дельфины и другие обладают более светлым умом и понятливостью, чем человек, но они стоят ниже его, потому что не имеют рук. Подумайте, в самом деле, что было бы с человеком, будь у него вдвое больше ума, если бы его руки превратились в пару ног! Не только изменилась бы мера безопасности, но сам строй семьи, общества, государства, немыслимы были бы науки, искусства и всё то, что, свидетельствуя о величии человека, делает его безусловным властелином над всеми живущими, - и всё это не столько в силу какого-то интеллектуального преимущества, сколько потому, что одни мы владеем руками - этим органом из всех органов... Бруно неожиданно, как начинал, обрывал лекцию. Аудитория некоторое время молчала, надеясь, что профессор продолжит выступление, но тот уже сходил с кафедры, и зал взрывался оглушительными рукоплесканиями. Такие умопомрачающие лекции приводили в неописуемый восторг молодых слушателей и повергали в шок старых фанатов устоявшейся Аристотеле-Птолемеевой системы миросозерцания. Слава Бруно росла, всё умножая симпатии студентов. В то же время "лучшие умы" университета, не выдерживая аргументированной критики итальянского гения, сдавали позиции, теряя авторитет. Однажды Джордано вернулся из университета взбудораженный, в приподнятом настроении. И хотя чувство уныния ему было неведомо, на этот раз он был особенно весел и разговорчив. - Приведи в порядок мой балдахин и профессорскую шапку, - приказал он Савелию. - Наконец-то я окончательно разобью в пух-прах этих надменных тупиц! В ответ на недоумевающий взгляд слуги он пояснил: - Завтра состоится научный турнир, устроенный Лейчестером в честь польского воеводы Альберта Лаского, посетившего Оксфорд. Удачный случай скрестить копья в этой битве умов! На турнире-диспуте, проводимом как праздничное торжество, при большом собрании зрителей, Бруно с присущим ему красноречием поразил своих оппонентов, в том числе главного противника - доктора теологии Нундиниуса. При этом Бруно, без стеснения обозвал их "созвездием педантов, которые своим невежеством, самонадеянностью и грубостью вывели бы из терпения самого Иова". "Лучшие умы" Оксфорда не простили Бруно своего поражения на турнире и запретили ему читать лекции в университете, что, по сути, являлось изгнанием из Оксфорда. За изгнание из Оксфорда Бруно в долгу не остался. Издал книгу "Обед в среду на первой неделе великого поста". Столь необычное название это сочинение получило по поводу беседы за обедом, на котором присутствовали выдающиеся учёные и лучшие представители английского общества, пожелавшие послушать, как знаменитый итальянец будет говорить о движении Земли и других планет. Савелий Редькин, обслуживающий за столом своего господина, оставался безучастным к эмоциональной речи Бруно, вызывавшей возгласы восхищения и удивления. - Спорят... Сомневаются... Смешно слушать их наивные мнения о том, что у нас каждый первоклассник знает, - пробурчал Савелий. В парике из светлого, шелковистого льна, в ливрее, в белых перчатках, он стоял за спиной Бруно с полотенцем на локте, следя за тем, чтобы его бокал не был пуст. А Бруно, нисколько не заботясь о впечатлении, производимом на представительных слушателей, был всецело погружён в мысленное созерцание истинного устройства Вселенной и её бесконечных миров. - Ведь как вы представляете себе устройство Вселенной? - вопрошал Бруно, обращаясь к именитым гостям, поедающим за постным обедом сладкие мятные лепёшки. И сам отвечал: - Начитавшись Аристотеля и Птолемея, вы уверовали в их учение, что Земля помещена в центр небесного свода, вокруг которого вращаются Солнце, Луна, планеты, звёзды. Небесный свод воображаете вы этаким огромным шаром, окружённым прозрачными сферами, за пределами которых находится эмпирей - вечное царство золотого эфира, откуда на Вселенную струится озаряющий её Божественный свет. "В том небесном царстве праведники созерцают Вседержителя, - проповедуют католические священники. - Там незыблемо покоится престол апостола Петра и его святых преемников - римских пап". Бруно жадно выпил бокал клюквенного морса, тотчас вновь наполненный Савелием, и взял со стола яблоко, выбрав покрупнее, и виноградину. Великий итальянец, не обращая внимание на возгласы удивления, горячась, уже вошёл в раж, и трудно было бы его остановить, но слушатели, забыв о сладких лепёшках, как заворожённые слушали знаменитого еретика, даже не пытаясь прервать его. - А что мы имеем в действительности? - снова задавал вопрос Бруно. - Вот Солнце, - протягивал он руку с яблоком. - А вот наша Земля, - показывал он виноградину, поворачивая её вокруг яблока. - И вот так, вращаясь вокруг своей оси, движется Земля вокруг Солнца. А Луна, крутясь, вертится вокруг Земли. И другие планеты таким же образом вращаются вокруг Солнца. Луна, спутник наш вечный, настолько же принадлежит нашему небу, насколько Земля тому небу, которое видимо с Луны. Как мы взираем на звёзды, так и обитатели звёзд смотрят на нас. Если бы мы могли постепенно удаляться от Земли, то было бы видно, как она принимает форму звезды. Вероятно, с высоты звёзд из всей нашей Солнечной системы видимо одно лишь Солнце - в форме светящейся точки. Все тела имеют своё собственное движение, также и Солнце врашается вокруг своей оси, - продолжал Бруно, увлечённый своей теорией мироздания. - Неизмеримое пространство, бесчисленные солнца, окружённые планетами - такова Вселенная, где нет Вседержителя, ибо сама Природа есть Бог. И нет во Вселенной престола ни для апостола Петра, ни для его святых преемников - римских пап! - сделал Бруно смелое умозаключение. - И все мы блуждаем в пространстве, где нет ни центра, ни начала, ни конца. Гости, приглашённые на постный обед, охваченные тайным ужасом, испытывали страх, слушая мыслителя, выступившего наперекор общепризнанному учению Аристотеля и католической церкви. Подумать только! Отрицать существование на небе Господа Бога и папского престола! - Я первым проник на небо и постиг истинное устройство Вселенной, - с гордостью от сознания собственной заслуги в открытии бесчисленных миров произнёс Бруно. - И если так превозносят Колумба за то, что он открыл новую часть света, то какая слава подобает тому, кто возвестил миру постигнутую им истину вопреки мнению толпы?! В годы средневекового мракобесия не было более тяжкого преступления, чем открыто и громогласно сомневаться в существовании папского престола в небесном царстве. Выступать против учения Аристотеля-Птолемея, приспособленного католической церковью для возвеличевания папы римского и придания ему статуса наместника Бога на Земле - в шестнадцатом веке было всё равно, что рубить сук под самим собой над страшной пропастью. Отчаянно-смелые, без преувеличения - самоубийственные высказывания итальянского философа почти шёпотом передавались из уст в уста. Противоречить католической вере, критиковать зажратых, самодовольных, отупелых в сытости монахов и самого папу, обвиняя его в смертных грехах: в коррупции, взяточничестве, в излишестве и роскоши, в подлоге, подкупе нужных ему людей и устранении неугодных, отвергать общепризнанную систему мироздания мог либо сумасшедший, либо мужественный человек, беспредельно уверенный в своей правоте, готовый на самопожертвование во имя великой цели - вывести человечество из дремучего заблуждения, в котором оно пребывало из века в век. Именно таким - бесстрашным, волевым, глубоко убеждённым в своём понимании устройства Вселенной, был величайший итальянский мыслитель Джордано Бруно, опередивший научными открытиями целое столетие. Да, он гордился собой и вправе был считать себя значительнее мореплавателя Христофора Колумба, переплывшего Атлантический океан и наивно принявшего новый материк за Индию. Что Америка?! Бруно раньше всех, без мощных телескопов и радиосигналов проник в отдалённые уголки Вселенной, с потрясающей точностью, изумляющей нынешних столпов астрономии, обосновал, что: Земля имеет форму шара, сплющенную у полюсов. Солнце вращается вокруг своей оси, оболочка которого светящаяся, но само оно тёмное. По причине притяжения и отталкивания небесных тел, постепенно меняющих взаимное положение, центр тяжести Земли сместится, и она изменит своё положени к полюсу. Кажущиеся неподвижными звёзды - это также солнца. Вокруг звёзд, как и вокруг нашего Солнца, вращаются по эллипсным орбитам бесчисленные планеты. Кометы - особый род планет. Миры и даже системы их находятся в постоянном изменении, вечной в них остаётся лишь энергия - присущая каждому атому внутренняя сила. Известность Бруно и его еретических речей в Лондоне была темой разговора и оживлённых споров в портовых тавернах и кабачках, в купеческих лавках, на ярмарках, в семейных кругах и в домах знати. Слава Бруно кипящей морской волной прокатилась по улицам британской столицы, хлынула на туманный Альбион, разлилась по Ирландии, затопила залы Букингемского дворца и шумно вплеснулась в покои королевы Елизаветы. Справедливости ради надо сказать, почему Бруно чувствовал себя в Англии в полной безопасности, произнося слова, за которые в католической Испании или на своей родине - в Италии давно бы лишился жизни по приговору безжалостного суда инквизиции. Дело в том, что после смерти королевы Марии, супруги Филиппа Второго Испанского, ярой католички, жестоко преследовавшей протестантов и потому известной в истории под именем Марии Кровавой, на престол взошла её сестра, протестантка Елизавета, младшая дочь Генриха Восьмого от его брака с Анной Болейн, позже казнённой. Англия в это время, как и вся Европа, была расколота на два непримиримых лагеря - католиков и протестантов. Стремясь избежать гражданской войны, новая королева издала акт о веротерпимости, не изгнала из страны и не подвергла преследованиям приверженцев покойной сестры. Католикам было разрешено служить мессу. Владычица морей Англия, давний морской соперник католической Испании, всячески противилась католицизму, не желая быть послушницей папы Римского. Заражённая бациллой протестантизма, в пику заклятому врагу - Испании, она благосклонно отнеслась к учёному-богослову, подрывающему своим учением основы католицизма. Джордано Бруно со своими критическими выпадами в адрес римских пап и отупелых католических монахов пришёлся, как говорится, ко двору - в буквальном смысле. - О, святая глупость, святое невежество! - восклицал Бруно в сатире "Ноев ковчег", высмеивая папу Пия Пятого. - Ослу предоставлено лучшее место на корме библейского судна! О, достопочтенная тупость и благочестивая набожность! Вы делаете души людей столь добродетельными, что перед вами ничто ум и всякое знание. Фрейлины королевы Елизаветы все уши ей прожужжали, нахваливая чужестранца. И хорош собой итальянец, и остроумен, весел, одет по парижской моде, прекрасно танцует, читает сочинённые им же сонеты о любви, пленяет галантностью, изысканностью светских манер. Савелий Редькин, прогуливаясь вечерами по лондонскому парку или сидя за кружкой пива в матросской таверне, слушал восторженные, не смолкающие слова в адрес Бруно. Итальянский философ стал настоящим героем в глазах тысяч людей, почувствовавших дуновение свежего ветра, всколыхнувшего затхлую, застойную атмосферу тогдашнего общества. - Пожалуй, лишь один Юрий Гагарин может сравниться с ним в популярности, - сделал вывод Савелий, наблюдая за толпами людей, обступающих мыслителя. - Да, так оно и есть... Джордано Бруно - это Гагарин своего времени... Гениальный итальянец первым открыл космос во всей его бесконечности для потомков... Гагарин первым проложил в нём дорогу для космонавтов грядущих поколений... Оба они погибли, озарив Вселенную ярким светом звёзд, прочертивших, падая, немеркнущие в ней следы. - Хочу видеть этого храброго рыцаря науки, - повелела Елизавета к вящей радости придворных дам. Китайские вееры, затрепетавшие в холёных белых руках, выдавали горячее волнение, с которым фрейлины восприняли желание королевы пригласить Бруно во дворец. Ещё бы! Какая из них не воздыхала о нём, мечтая хоть одним глазком взглянуть на отважного героя! Пасмурным утром хмурой британской весны к отелю-резиденции французского посланника в Лондоне графа Мишеля де Кастельно де Мовисьер шестёрка белых лошадей подкатила золочёную карету с пурпурными занавесями на окнах. Слуги соскочили с запяток, распахнули дверцу, украшенную гербом королевы Елизаветы, опустили лесенку. Из кареты вышел гвардейский офицер в чёрной барашковой папахе, в алом мундире, в ботфортах выше колен. Придерживая рукой саблю в ножнах, бренча шпорами, начальник королевской стражи торжественно нёс перед собой пакет, перевязанный голубой лентой. - Письмо господину Бруно от её величества королевы! - объявил офицер, церемониально вручая пакет секретарю французского посланника. Бруно, сдерживая охватишее его волнение, сорвал печати, вскрыл пакет, нетерпеливо пробежал глазами по тексту письма, написанному красивыми готическими буквами. - Сама Елизавета приглашает меня явиться сегодня после полудня ко двору! - в радостном возбуждении сообщил он Савелию, бросая на стол письмо королевы. - Что сказать мне в оправдание отказа Генриха жениться на женщине, которая старше его на восемнадцать лет?! Что, если ненароком напомнит об этом? Как расположить к себе Добрую королеву-деву Бесс? - растерянно ходил Бруно по кабинету. Савелий, занятый переписыванием рукописи "Изгнание торжествующего животного", обмакнул гусиное перо в чернила и прилежно вывел на чистом листе заглавие: "Spaccio de la bestia trionfante". - Мне ли учить вас искусству обольщения самых очаровательных дам? - усмехнулся Савелий, любуясь изящно написанными каллиграфическими буквами. - Отпустите неувядающей старой деве массу комплиментов... Это вы здорово умеете... Похвалите за создание сильного флота - главную мощь и опору морской державы... Кстати, сделайте победный прогноз на предстоящее Гравелинское сражение с испанской Великой Армадой, которое состоится лет, эдак, через пять... Савелий заткнул уши, ожидая блеянья, но в них предупреждающе не зашуршало, не захрюкало, не заблеяло: предсказание Савелия соответствовало будущим событиям в истории, повлиять на них он не мог и спокойно продолжал: - В морской битве при Кале англичане одержат блестящую победу, разгромят испанский флот и обеспечат себе безраздельное владение Атлантикой... Во время морской битвы внезапно налетит буря, разметёт и потопит множество испанских кораблей. В ужасном шторме все увидят изъявление воли Божьей. - Вы предсказываете то, чего никто знать не может... И даже предопределяете место сражения... Почему шторм пощадит английские корабли? Он, что, будет разбирать, где свои, где чужие? - съязвил Бруно. - Всё гораздо проще... Направление ветра окажется удачным для парусов английских кораблей... - Приятно слышать, Савелий, твоё смелое заявление о поражении ненавистных Елизавете католиков, хотя ничем не обоснованное... Откуда у тебя такая уверенность? - удивлённо спросил Джордано. - От верблюда... Сорока на хвосте новость принесла, - уклончиво ответил Савелий, опасливо прислушиваясь к почти незаметному шуму в ушах. - В истории такое уже случалось. Вспомните, как ураган разнёс в щепки флот монгольского правителя Китая хана Хубилая, который попытался захватить Японию. Тогда десять тысяч судов с воинами и лошадьми ушли на дно. Спасший Японию ураган жители этой островной страны назвали "Камикадзе" - Божественный ветер. Всесильные боги, в которых страстно верят японцы, оказались на их стороне. - Знаю я об этом случае. Стечение обстоятельств... Непредвиденный каприз природы... Как обычно, разыгралась стихия, только и всего, - возразил Джордано... Не вижу связи с твоим прогнозом погоды через пять лет. Лучше помоги надеть парик. То же мне, предсказатель... - рассмеялся Бруно, прихорашиваясь перед зеркалом. - Вы спросили - я ответил... Моё дело прокукарекать, а там хоть не рассветай... Во всяком случае, посоветуйте королеве усердно молиться за победу на море, - расчёсывая на Бруно парик, сказал Савелий. И сменил тему разговора: - С интересом прочёл вашу рукопись... Книга восхищает глубиною мысли и оригинальным литературным приёмом... Под видом аллегории вы заставляете Юпитера, отца богов и людей, сожалеть, что небо заселено всякого рода существами, изображающими знаки созвездий: козерогами, львами, раками, овцами, рыбами, скорпионами и прочими тварями. Вы находите, что для богов было бы достойнее изгнать отвратительных животных и заменить их добродетелями. Аллегорические звери, под которыми вы подразумеваете пороки, должны уступить своё господствующее положение силам нравственного порядка... - Очень рад, что вы правильно поняли сюжет книги: на собрании богов, созванном по жалобам Момуса, представляющего совесть человечества, обсуждаются все ныне существующие религии, ни одну из которых нельзя назвать разумной. Законы, культы, жертвы и церемонии, которые через вестника своего Меркурия допустил, учредил и упорядочил Юпитер, нарушены или вовсе уничтожены... Они заменены вредным и недостойным религии обманом, и так успешно, что иные люди, выдавая себя за наместников богов на небе, стали хуже зверей, что произошло из-за попустительства самих богов. - Под торжествующими животными, которых по сюжету книги предлагается изгнать с неба, нетрудно угадать пап, кардиналов, всякого рода правителей: королей, царей, императоров и знатных вельмож. - Совершенно верно... Именно они - те самые звери, которые, прикрываясь религией, творят зло. Бруно кинул на стул новый камзол, который намеревался надеть, готовясь отправиться в Букингемский дворец, и схватил рукопись со стола, которая для него была дороже всяких визитов. Полистал, быстро нашёл нужную страницу, процитировал: - Вот, слушай, что говорит Юпитер... "Благодаря нашим заблуждениям мы наложили на себя цепи, но да поможет нам рука справедливости освободиться от этих оков! Из печального положения, в какое ввергло нас наше легкомыслие, мы можем выйти лишь путём строгости к себе самим. Нам необходимо возвратиться к справедливости, ибо в мере, в какой мы удалились от неё, мы перестали быть похожи на себя, мы перестали быть богами. Итак, обратимся к ней, если мы хотим возвратить себе прежнее положение. Устроимся сперва на небе, находящемся внутри нас самих, а потом уже и на небе, которое доступно чувственному пониманию и открыто для наших взоров! Если мы хотим преобразовать общество, мы должны сначала изменить нас самих. Очистим сперва наше внутреннее небо, а затем, после такого просветления и преобразования, будет уже легко перейти к обновлению и усовершенствованию внешнего мира". Савелий похлопал в ладоши. - Замечательно, сеньор Бруно! В самую точку! Вошёл камердинер. - Карета её величества королевы подана для господина Джордано Бруно, - объявил камердинер. - Готов преклонить колено перед её величеством, - бодро ответил Бруно, оглядывая себя перед зеркалом. Савелий сдул с него последние пылинки, и дерзкий философ, уверенный в своей неотразимости, подмигнул ему: - Бог не выдаст - свинья не съест! - Жизнь - айсберг, сеньор Бруно... Может подтаять снизу и неожиданно перевернуться вверх тормашками... - А ты - философ, Савелий, - беспечно заметил Бруно и поспешил за камердинером. Золочёная королевская карета с гербами Елизаветы ждала его внизу у мраморных ступеней крыльца. - Бедный, несчастный Бруно... Знал бы ты свою трагическую судьбу и мученическую смерть, - негромко проговорил Савелий вслед теперь уже бывшему доминиканскому монаху, но в ухе начало тихонько шуршать, и он смолк. Величественный двор Букингемского дворца распахнулся перед самым популярным человеком Европы во всём своём блеске и великолепии. В почётном сопровождении расфуфыренных фрейлин, затянутых в корсеты и утонувших в необыкновенно широких юбках-колоколах, герой шестнадцатого века, дамский угодник-сердцеед проследовал к трону королевы Елизаветы, покровительницы флота, драматического искусства, наук и обездоленных людей, создательницы могущественной морской державы. Пятидесятилетняя королева восседала в грандиозном наряде из тончайших кружев, в длинных, до локтя, белых перчатках. Неимоверно широкая юбка, распёртая обручами из дорогого китового уса, покрывала трон, ниспадая голубыми волнами китайского шёлка на несколько шагов вокруг. Высоченная причёска, удерживаемая на неподвижно-величавой голове множеством драгоценных заколок, шпилек, гребней, перевитая золотыми нитями с нанизанными на них алмазами, уподобляла обыкновенную женщину в несравненное ни с чем и ни с кем божество не от мира сего. Толстый слой пудры придавал моложавость лицу неувядающей королевы, окружённой придворными дамами, разодетыми, по примеру королевы, в роскошные юбки-колокола, но не столь пышно. Яркий букет из платьев обрамлял алый цвет гвардейских мундиров королевской стражи. Вдоль стен огромного зала в молчаливо-почтительном ожидании толклись приближённые королевы, министры, послы, священники, учёные, поэты, художники и другие представительные люди, допущенные монаршей милостью ко двору. Под любопытными взглядами всех присутствующих Бруно приблизился к трону, припал на колено, низко опустив голову. Королева протянула руку для поцелуя, что было знаком особой благосклонности, проявляемой далеко не каждому. По рядам надменной знати прокатился гул зависти. Бруно подобострастно приложился к руке королевы. - Восхищён вашей божественной красотой, ваше величество... - произнёс, волнуясь, Бруно. - Вы самая красивая, самая обаятельная, мудрая, добрая, великодушная... - Ну, будет, будет, - прервала его с улыбкой Елизавета. - Знаю я вас, пройдох-мужчин, прелестными словами сводящих с ума бедных женщин... Оставьте ваши дифирамбы для сонетов, которые я надеюсь услышать из уст самого автора. - Да, но это действительно так... В Париже только и говорят о красоте вашего величества, называют вас Дианой между нимфами севера, - ответил Бруно, несколько обескураженный замечанием королевы, но чутьём опытного соблазнителя быстро нашедший тонкую струну в характере самолюбивой женщины. - Вы не так давно из Парижа... Как там одеваются нынче дамы? - спросила Елизавета, весьма польщённая комплиментами Бруно. Несмотря на величавое положение, она оставалась в душе простой женщиной, ищущей внимания, и как всякая из них, за чистую монету принимала похвалу. - В Париже дамы следуют моде вашего величества, - ответил Бруно, по знаку Елизаветы присаживаясь у её ног. Фрейлины, восхищённые его признанием красоты королевы, а стало быть, и своей собственной, одобрительно загудели и разом смолкли после первого слова, произнесённого Елизаветой. А та, ещё терзаемая унизительным отказом Генриха жениться на ней, как бы между прочим, спросила: - А что, французский король... Неужто и в самом деле готов жениться на девушке из низшего сословия? Она, что, так хороша собой, как говорят, что Генрих совсем потерял из-за неё голову? Ведь вы знакомы с ним, не правда ли? - Совершенно так, ваше величество... Но слухи о красоте девицы слишком преувеличены... Ей никогда не сравниться с вами, ваше величество, хотя она и совсем ещё молода... Генрих неоднократно и от всей души восхвалял вашу красоту, сожалея, что не может воссоединиться с вами в законном браке и в обоюдной любви... "Мне пришлось бы тогда переехать из солнечной Франции на жительство в Ангию с её вечно дождливым климатом... Я так быстро простываю в скверную погоду", - сказал он мне при последней встрече. - Жениться на простушке из провинции Генрих совсем не намерен... Да и мать его Екатерина Медичи не допустит такого постыдного брака, - ко всеобщему удовольствию рассеял итальянец сомнения Елизаветы. - Я так и знала, - горделиво возвысив голову, громко, чтобы все слышали, сказала Елизавета. - Дела королевства превыше личных амбиций. Всё могут короли... Лишь по любви жениться не может король. Бедный Генрих... Итак, дорогой Джордано, не соизволите ли прочесть сонет? - С превеликим удовольствием, ваше величество... Почту за высочайшую честь посвятить вам, добродетельнейшие и изящнейшие дамы, несколько скромных строк. Бруно поднялся, принял подобающую поэту позу, с какой не раз прочитывал свои сонеты тотчас после их сочинения, и начал выразительно декламировать, бросая пылкие, полные любовной страсти взгляды, на королеву и её обворожительных фрейлин. О, нимфы Англии, прелестные созданья - Хулить иль презирать мой ум не смеет вас, Равно запретен мне стиль выспренных прикрас, А звать вас женщинами - есть ли основанья? Оспаривать, твердить - напрасные страданья! Что вы божественны, я познавал не раз: В вас пошлости земной не примечает глаз, И на земле вы - то, что в небе - звёзд сиянье. У вашей красоты, о Дамы, нет изъяна, Не сыщет для хулы в ней поводов зоил, - Её сверхъестеству дивимся неустанно. Яд злобной клеветы лишается всех сил, Когда мы видим лик единственной Дианы, Что блещет среди вас, как солнце меж светил. Пусть моего ума, речей, чернил Усилия (хоть в них немало скуки) Ведут на службу нам искусства и науки. Королеве явно понравилось, что Бруно назвал её единственной Дианой, блещущей среди прочих дам, "как солнце меж светил". Польщённая его сравнением, она сдержанно похлопала в ладоши, и зал огласился дружными рукоплесканиями. Ободрённый поддержкой королевы, Бруно, уже более уверенно, продекламировал: Сквозь два луча, ничтожный ком земли, Немало слёз привык струить я в море; И из груди, где сердце давит горе, Немало вздохов ветры унесли. Пыланья сердца, ширясь на просторе, На небесах огни свои зажгли - Так приношу средь вздохов и рыданий Огню, воде и воздуху я дани. Ко мне огонь, и воздух, и вода Благоволят; лишь у моей богини Ко мне нет милосердия доныне. Она не обернётся никогда На мой призыв, мольбы моей не слышит И на меня лишь равнодушьем дышит. Новый всплеск оваций и похвала королевы: - Великолепно! Приходите радовать нас своим поэтическим искусством, когда вам угодно... Но, желательно, чаще! Общительный, галантный кавалер произвёл на Елизавету хорошее впечатление не только стихами, приятной наружностью и утончённостью светских манер, но, прежде всего, - громадной эрудицией в науках и искусствах, в литературе и богословии, покорил широтой взлядов на политику и религию. Елизавета, отличавшаяся природными способностями мыслить аналитически, ценила ум в людях. Она свободно владела греческим, итальянским, французским языками, читала на латинском сочинения римских историков, покровительствовала театру, сама участвовала в любительских спектаклях. Её правление современники называли "золотым веком Англии". Особенно по душе пришлось королеве предвидение Бруно на отношения стран, соперничавших за приоритет на море. - Англии не избежать открытой войны с Испанией, - следуя совету прозорливого слуги, уверенно заявил Бруно. - Испанцы пойдут на вас огромным флотом, но англичане одержат блистательную победу над ним... Господь Бог будет на вашей стороне, ваше величество... Ураган необычайной силы разметёт корабли испанцев... Вознесите же молитвы к Иисусу Христу, и Он не оставит вас... - Когда это случится? -невозмутимо спросила Елизавета, но в голосе её чувствовались тревожные нотки. - Всё усиливающаяся борьба двух стран за господство на море, за освоение земель в Новом Свете, думаю, обернётся войной лет... эдак... через пять... - Значит, у нас ещё есть время подготовиться к баталии... Я немедленно издам указ о строительстве новых верфей и закладке фрегатов... Обласканный королевой, пользующийся её безграничным доверием, философ получил разрешение на беспрепятственный вход в Букингемский дворец. Бруно мог явиться к королеве без приглашения и позволить себе вольности в обхождении с пажами и прислугой, на что Савелий однажды не без основания заметил: - Если бы гвардейцы из королевской стражи услужливо не распахивали перед ним все двери, он, вероятно, открывал бы их пинком ноги. Похоже, этот неисправимый ловелас в лице королевы покорил всю Англию! Он имеет на это право! Дамы Букингемского дворца с нежной благосклонностью вплетали душистые розы в поэтический венок Бруно, воспевшего их в своих лирических сонетах. Возвращаясь с очередного по-королевски пышного бала и в сильном подпитии, любимец женщин пьяно бормотал, пока Савелий терпеливо раздевал его: - Меня любят обворожительные нимфы... Но я люблю одну лишь Марию де Кастельно... Меня томит её печаль... Как она прекрасна! Сомневаюсь, что она родилась на Земле... Скорее всего, она спустилась к нам с неба... Как считаешь? А, Савелий? Я тебя спрашиваю... Я, мальчишка из Нолы... Сын капитана неаполитанских мушкетёров... Сижу у ног королевы Англии! Кто бы мог подумать?! Нет... Я не простой ноланец... Я гражданин открытой мною Вселенной... Я сын бога-солнца и матери-земли... Слышишь, Савелий? Эх, ты, святая простота... Где тебе понять законы мироздания! Мой отец... Моя мать... Живы ли они? О, Господи! Я так давно не был на родине... - Спи, гениальный ноланец, баловень могучего таланта, величайший из людей, - заботливо укрывая нахрапывающего философа одеялом, задумчиво говорил Савелий. - Айсберг твоей искромётной, животрепещущей жизни уже начал подтаивать снизу... Через какой-нибудь десяток лет - ничтожный миг - ледяная гора опрокинется, но ты не растворишься вместе с ним в океане многих миллионов неприметных и ничем не примечательных, даже никчемных, жизней. Первопроходец Вселенной! Ты будешь жить вечно в памяти человечества. Твой бесценный пепел останется на земле, а благородная душа воспарит к солнцу, воспетому тобой. Рассуждая так, слуга-переписчик Савелий Редькин одну за другой гасил свечи в серебряных канделябрах... Ему оставалось потушить последнюю свечу, когда в спальню в полупрозрачном ночном одеянии, неслышно ступая босыми ногами, вошла Мария, дочь французского посланника графа Мишеля де Кастельно де Мовисьер. - Тсс, - приложила она палец к губам, на цыпочках приближаясь к спящему Бруно. Присела на ложе с краю, провела ладонью по курчавым волосам Джордано, приглаживая их, прикоснулась к ним губами. Нежно обняв любимого, она шептала ему слова признания в вечной любви, перемежая их с молитвами к Пресвятой Деве Марии, испрашивая у Неё прощения за своё неблагочестивое поведение. - Спокойной ночи, госпожа, - удаляясь в свою комнату, тихо промолвил Савелий. - Не забудьте, уходя, задуть свечу и притворить дверь... "Какое, должно быть, счастье быть любимым такой прекрасной нимфой", - подумалось ему. Глава 24 Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем - Знаем... Читали повести Гоголя, - скажете вы, но не торопитесь делать поспешные выводы. Просто героев этой главы зовут также, как и героев Николая Васильевича. Совпадение... Чистая случайность... Ничего общего история миргородских помещиков с описываемыми в этой главе событиями не имеет, поскольку гоголевская случилась ещё в позапрошлом веке, а та, о которой мы рассказываем, совсем недавно горячо обсуждалась обывателями Козлодоевска. В этом провинциальном городе, как помните, тревожно зазвонили колокола, извещая граждан о нашествии нечистой силы - слуг сатаны в человеческом обличье. - Они страшнее чумы, оспы и холеры, - объяснял прихожанам настоятель храма протоиерей Захарий - От болезни излечить можно, а слуг сатаны отогнать от себя можно лишь молитвами, внутренним очишением от всякой скверны во время Великого поста, крестом Христа. - Где они? Как распознать их? -испуганно вопрошали прихожане храма. - Они среди нас... Трудно отличить их от праведных людей по одному лишь внешнему виду. Слуги сатаны выдают себя за добропорядочных людей... Приличные, на первый взгляд... Ходят в дорогих костюмах, в мундирах с погонами, ездят в роскошных автомобилях... Важно сидят в кожаных креслах... Чиновники, бизнесмены, работники силовых ведомств - взяточники, жулики, мошенники, убийцы... Выступают по радио и телевидению всякие проходимцы, выдающие себя за магов, целителей, предсказателей, пророков... Слуги сатаны разгуливают по улицам, заходят в метро, в автобусы - наркоманы, воры, грабители... Эти и подобные им нечестивцы, продавшие душу дьяволу, дышат одним с нами воздухом, пожирают хлеб, взращённый мозолистыми руками тружеников... - Много ли платит дьявол за душу грешника? - По-разному... Иногда не скупится на горы золотых слитков и алмазов... Но чаще готов взять её за тридцать сребреников... Обратимся же, братие и сестры, к Господу Богу с молитвами об избавлении города от слуг сатаны. Странные происшествия в Козлодоевске следовали одно за другим. Жуткие слухи о слугах сатаны, искушающих жителей, распространялись незаметно, но с невероятной быстротой, чёрными гадюками с шипением вползали в каждый дом, наводя ужас на обезумевших обывателей. Все насторожённо, испытующе приглядывались друг к другу, и если замечали в облике незнакомца что-либо необычное, шарахались от него, крестясь, с криками: - Чур меня! Чур меня! В городе не утихали разговоры о таинственном исчезновении редактора Агафонова, о трагической гибели олигарха Голопузова, найденного егерем в лосиной яме, проткнутого осиновым колом, о глупой смерти издателя Кукина, захлебнувшегося коньяком, о сошедших с ума служителях Фемиды, об умершем в камере СИЗО архитекторе, о сбитом автомобилем следователе, о марше нудистов и геев, о беспрецедентной сессии городского совета депутатов, наконец, о фельетоне, наделавшем столько шума. Ещё ни в одном из этих дел не была поставлена точка об окончании расследования, как Козлодоевск потрясло новое известие: исчез начальник полиции Иван Иванович Протасов. Но человек, а тем более, полковник полиции, просто так, вдруг, куда-то исчезнуть, не может. Не тот уровень, извините. Не какой-нибудь, там, задрипанный мужичонка - забулдыжка, а на-астоящий па-алковник полиции! А вот, поди ж ты... Взял да и пропал... после игры в бильярд со своим приятелем Загибайловым Иваном Никифоровичем, начальником Государственной инспекции по безопасности допрожного движения (ГИБДД) и тоже полковником. Ставкой в "игре века" был - не поверите - миллион долларов! Во времена советской власти шары из настоящей слоновой кости катали работяги в заводском Доме культуры. Но всё течёт, всё меняется. Сейчас ударяют киями по шарам из фенолоальдегидной смолы модные парни из офисов, но чаще - степенные, выхоленные чиновники-"дерьмократы", не бритые, с брюшком и одышкой, лысые, красномордые, нагловатые. Спесь прёт из них, как перебродившее кислое тесто из бабушкиной квашни. ...Два хамоватых джентльмена с отъетыми ряшками, два члена... партии "Справедливая Россия", обмотанные махровыми полотенцами, напарившись в сауне с девицами, оттягивались армянским коньячком в предбаннике, увешанном берёзовыми и дубовыми вениками. И сказал Иван Иванович, отстраняя массажистку, усердно растиравшую ему жирную, в складках, шею: - А что, Иван Никифорович... покатаем шары? - В "Московскую пирамиду" или в "Невскую?" А может, в "Десятку" срежемся? -- вопросом на вопрос ответил Иван Никифорович Загибайлов, тоже на-астоящий па-алковник. - Не-е, - замотал головой Иван Иванович... Только не в "Десятку"... Очки набирать, шары по порядку брать, одним цветным битком играть... Скушно и долго... Нудная тягомотина... Башку ломать над номерами шаров... Мозги напрягать несколько часов кряду... Предлагаю наш обыкновенный русский бильярд в три партии... Кто выиграет две из них, тот и победитель... - Согласен... На что играем? Ставлю на кон станцию техобслуживания... - На кой чёрт она мне сдалась? Я ещё с мазутом не возился... Боксы в ней старые... - Кафе "Дюймовочка"... Годится? - Фи-и... "Дюймовочка"! Ей цена - лимон деревянных... - Ставлю яхт-клуб... Надоели мне спортсмены... Все норовят ходить под парусами бесплатно... - Хочешь избавиться от геморроя и подсунуть его мне, приятель? Не выйдет... Да и не намного больше "Дюймовочки" потянут твои допотопные яхты... Лимона на два, три... - За базаром следи, дружище... Что предлагаешь? - А по лимону "зелёных" с каждой стороны! Как? Слабо? - Обижаешь, дружище... Не слабо... Если выиграешь ты - пусть мой лимон поможет дальнейшему развитию твоего успешного бизнеса... - А если проиграю я - пусть мой лимон будет моим подарком старому другу... - Замётано! Это будет игра века! По рукам?! - По рукам! Протасов и Загибайлов оделись в яонские кимоно и вышли в бильярдную, где их ждали рефери и охранники. На Иване Ивановиче кимоно было синее с розовыми пионами. Иван Никифорович, напротив, был одет в розовое с синими ирисами. Негласно соревнуясь друг с другом в оригинальности, оба приятеля были неравнодушны ко всему вычурному, броскому, экстравагантному. К примеру, (давно это было), лежал у Ивана Ивановича на хрустальном столике самурайский меч. Иван Иванович возьми да и сделай ювелиру заказ: украсить рукоять катаны рубинами. Увидел тот меч Иван Никифорович, поцокал языком, сдержанно похвалил вещицу, огорчённо вздохнул втайне. Вскоре Иван Иванович навестил старого друга. В глаза ему тотчас бросилась турецкая сабля, висевшая над камином. Эфес клинка был инкрустирован изумрудами. Если у Ивана Ивановича на прошлой охоте было немецкое ружьё фирмы "Зауэр" с серебряной отделкой и гравировкой, то Иван Никифорович явится на следующий вылет в тайгу на вертолёте с американским винчестером, изготовленным штучно в позапрошлом веке с прикладом из сандалового дерева, с золотой спусковой скобой и ружейным ремнём из крокодиловой кожи. Если Иван Иванович провёл отпуск на Канарах, то Иван Никифорович непременно улетит дальше - в Новую Зеландию или в Аргентину. Если у Ивана Ивановича была в любовницах танцовщица-китаянка, то менеджер Ивана Никифоровича раздобыл где-то для своего шефа грациозную африканку. Если Ивана Ивановича на неофициальных встречах и банкетах оберегал личный телохранитель - чемпион Козлодоевска по боксу в тяжёлом весе, то у Ивана Никифоровича в услужении был чемпион Японии по джиу-джитсу. Так и жили закадычные товарищи, душа в душу, ни в чём не уступая друг другу. Их часто видели вместе за карточным столом, на банкетах, на городских празднествах. И все дивились их крепкой мужской дружбе. Брат с братом и то не всегда так спаяны, как были сплочены эти двое высокопоставленных полицейских. Где один, там и другой: ревностно следит товарищ - а вдруг, Иван Иванович хапнул кусок пирога потолще да послаще! А вдруг, у Ивана Никифоровича появилось что-то такое, чего нет у Ивана Ивановича: механический завод где-нибудь на Урале, прииск на Алдане или нефтяная вышка на Ямале! Уж так дружили, так дружили! Мамы в Козлодоевске детям в пример их приводили. "Дружите так, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем... С малолетства они вместе, а поди ж ты... "Начхать" друг другу не сказали... И многого достигли. На-астоящими па-алковниками стали! Да, вот..." - говорили мамы и мужей за дружбу с гаражными собутыльниками за волосы таскали. Хороший был человек Иван Иванович! Мы говорим: "Был", потому что, как вы помните, пропал он, но не бесследно, ибо, согласно закону Михайлы Ломоносова о постоянстве состава, ничто в природе никуда не девается... Всё на матушке-земле остаётся... Иван Никифорович тоже хороший человек. Так, во всяком случае, до сей поры все козлодоевцы считали. Первый из друзей-приятелей, бывало, к Новому году посылал ребятишкам-сиротам в детский дом рубашонки, штанишки, курточки, сандалики из магазина "Second hand". А что? Не выбрасывать же уценённые, поношенные, но вполне ещё пригодные вещи, на свалку? Иван Никифорович тоже "добрый" меценат. Заасфальтировал дорогу от своей "кормушки" - так он называл контору ГИБДД - до своего загородного дома. Свёрток с главной дороги до коттеджа Ивана Никифоровича всего-то пятнадцать километров. А остальная часть трассы - целых десять вёрст - в распоряжении автовладельцев! Пожалуйста, пользуйтесь добротой! Дорога на загляденье! Гладкая, как яичко. Где-нибудь в Штатах, или, скажем, в Англии, с вас за езду по такому "зеркалу" деньжишки бы сдёрнули, и не малые... А тут, спасибо Ивану Никифоровичу, катайся задаром! Ещё помнят козлодоевцы, как в день общегородского митинга в поддержку партии "Единая Россия" Иван Иванович самолично внёс в каждый автобус, отправлявшийся с людьми на площадь Революции, по два ящика водки "Путинка", по мешку ржаного хлеба и по две палки варёной колбасы. Иван Никифорович в тот день одарил всех митингующих синими флажками с эмблемой "единороссов" - белым медведем. Об этой благотворительной акции даже статья была в газете "Бизнес-Козл" "Замечательный человек был Иван Иванович... Прекрасный человек Иван Никифорович!" - говорили о них простодушные горожане. Заболеет, допустим, Иван Иванович, и если, не приведи Бог, в больницу сляжет, Иван Никифорович тотчас менеджеру своему наказ даёт: срочно справиться о бизнесе приятеля, каким образом, в случае летального исхода болезни, приграбастать что-нибудь из многомиллионного состояния друга. Сам скорее звонит лечащему врачу, с беспокойством в голосе справляется о здоровье приятеля. - Что?! Простуда? Ничего опасного? Скоро поправится? Не спешите выписывать его... Со здоровьем не шутят... Подержите в палате подольше, полечите, как следует... Анализы поделайте... Может, какая болезнь ещё выявится... И пальцами по столу Иван Никифорович тук-тук-тук: "Надо же! Обычная простуда! Никакой чёрт его не берёт... Сколько денег отвалил поварихе, чтобы подливала ему в жратву, в вино настой белены, и никаких результатов! Наверно деньги брала, а беленой не поила... Здоров как бык! Ломом его не перешибёшь... Кстати... Подходящая мысль о ломе... Правда, сама по себе эта грубоватая форма воздействия на организм несколько устарела в сравнении со снайперской винтовкой, но вблизи очень даже эффективна и более надёжна, не даёт ни осечек, ни промахов... Одно плохо: и то, и другое оставляет следы... Как, впрочем, и настой белены... Нет... Тут нужно всё натуральное, естественное, не вызывающее никаких подозрений... Например, смерть от стресса, от аффекта, от испуга... "Не выдержало сердце" - напишет в заключении эксперт-паталогоанатом... Ишь ты, взяточник! Здорово тебя Агафонов поддел в фельетоне..." Заботливый Иван Иванович, справляясь о здоровье друга, не забывал мысленно пожелать ему "провалиться ко всем чертям, всяческих аварий и других бед и несчастий" - Сколько верёвочке не виться, а тебя, взяточника прожжёного, всё одно повяжут, на парашу посадят... Будешь ты, приятель, хлебать тюремную баланду и очень долго... Это я, Протасов, тебе обещаю... Компромата на тебя я уже достаточно наскрёб... Прихлопнут тебя, как навозную муху... Не надо тянуть с передачей материалов в управление безопасности полиции... Там умеют развязывать языки... Снимут с тебя погоны и пойдёшь ты мести тюремный двор... В стране борьба с коррупцией объявлена... В аккурат под раздачу попадёшь... И этот чёртов Агафонов! Попадись он мне! Ни строчки не написал в фельетоне про Загибайлова... Ни словом не обмолвился о нём... Меня идиотом выставил! Итак, друзья-приятели, негромко обсуждая перипетии в городе всвязи с опубликованием фельетона "В гостях у сатаны", вышли из сауны. У Ивана Ивановича после парилки и коньяка нос под стать кимоно - лилово-синий. У Ивана Никифоровича, наоборот, розово-красный. Иван Иванович предупредительно придержал Ивана Никифоровича под локоток: - Паркетик ещё влажный после уборки... Не поскользнись, дружище... Очень прошу... И ведь что я говорю: каков же всё-таки подлец этот Агафонов! Изобразил нас дьявольским отродьем! - Благодарю, Иван Иванович! Не поскользнусь... Извини, дорогой... Не нас изобразил бесами Агафонов, а вас... Меня там не было... Премного благодарен тебе... Отменная банька! А какие у тебя массажистки! Они превосходны! В субботу жду у себя... Ничего... Мои ребята дежурят на трассе... У них комар не пролетит незамеченным, мышь не пробежит через дорогу, не то, что Агафонов... Выцепим... Оштрафуем... Водительских прав лишим... Наркоту в багажник подбросим и при свидетелях изымем... Загремит на кичу... - Премного благодарен за приглашение. Почту за честь... А паскуду из "Бизнес-Козл", редактора Агафонова, если задержишь, мне отдай... Я сам из него кишки вырву... Иван Иванович и Иван Никифорович, как уже было сказано выше, дружат со школьных лет. Вместе подкладывали кнопки под задницы молоденьким учителкам. Вместе смолоду гуливанили по девкам. Вместе оттопыриваются в сауне с девицами лёгкого поведения. Вместе рыбачат, охотятся-браконьерят в тайге. Вместе афёры в Козлодоевске проворачивают, бизнес то есть. На-астоящий па-алковник Протасов заправляет в городе сетью ресторанов и кафе, хлебопекарней, кондитерской фабрикой и цехом по производству сибирских пельменей. Каким-то боком к пищеблоку прилепились швейные ателье, парикмахерские, обувные мастерские, магазин уценённых товаров и косметический салон "Прекрасная маркиза". На берегу водохранилища уютно расположилась база отдыха "Лазурный берег" с яхт-клубом и баней-сауной, где в данный момент, словно рыцари с копьями, вооружившись киями, важно расхаживали вокруг бильярдного стола два полковника полиции, два закадычных друга. Живёт Иван Иванович в трёхэтажном особняке, башенками и зубчатыми стенами напоминающем средневековый замок феодала. Высоким забором из кованых кузнецом витиеватых решёток окружено строение начальника полиции. За одно лишь ажурное звено в узорном заборе простому рабочему потребуется год работать, а таких звеньев в заборе не счесть. На углах забора видеокамеры. Внутри двора бродят охранники с овчарками. По утрам из глухих ворот под писк сигнализации выезжает хозяин дворца на чёрном бронированном лимузине с тонированными стёклами. Вечером блюститель порядка Протасов возвращается. Уставший от наведения общественного порядка в городе Иван Иванович нажимает кнопку на пульте, ворота разъезжаются перед ним, впускают лимузин и вновь съезжаются, сокрывая от глаз людских личную жизнь "слуги народа": помимо служебных обязанностей Иван Иванович тащит на себе тяжёлое ярмо депутата городского совета. На общественное бремя, взваленное на него после упорной предвыборной борьбы за депутатское кресло, Иван Иванович потратил десять миллионов рублей. Со стороны поглядеть - живёт припеваючи богатый человек. Однако, это далеко не так. Только несведущий в бизнесе бедняк, считающий копейки, может так думать! На самом деле, ничего у Ивана Ивановича нет... - Как это нет? - спросите вы. А так... Не лыком шит начальник полиции, не пальцем деланный... Хитёр жук в погонах! Его за жабры не возьмёшь... В нарушении указа, заперещающего сотрудникам полиции заниматься бизнесом, его официально не упрекнёшь, не прищучишь... Всё имущество: движимое, недвижимое - оформлено на сына, на дочь, на каких-то далёких родственников: то ли на дядю, то ли на тётю... Гол Иван Иванович, как сокол! Некоторые думают, что сокол в этой поговорке - птица. "Почему голый? Он же в перьях!" Объясняем: "сокол" - бревно, очищенное от коры, служащее для пробивания бреши в крепостных стенах во время осады или штурма. Но мы отвлеклись... Деньги, вернее, толстые пачки долларов, на-астоящий па-алковник хранит тоже... неизвестно где. Может, в заграничных банках, а может, в тайнике зарыты. Его взрослый сын и замужняя дочь живут в Майами, загорают там на тропическом солнышке на берегу Атлантического океана. И тоже не понять: граждане России они или Соединённых Штатов Америки... Приятель Ивана Ивановича Протасова - Иван Никифорович Загибайлов, как и полагается подчинённому, низшему по должности, живёт, судя по декларации, совсем уж бедно. Ничего своего у главного козлодоевского "гаишника" тоже нет. Станции технического обслуживания автомобилей, автостоянки, маршрутные такси, магазины автозапчастей, бензоколонки в Козлодоевске всецело принадлежат его зятю - итальянцу, жителю Неаполя. Богатенький Буратино руками тестя "рулит" автосервисом в Козлодоевске, прибыль с которой перетекает в его зарубежный карман. А "бедный" отец ютится в двухуровневой квартире в микрорайоне "Изумрудный" на "птичьих" правах. Не его эта квартира с садом и бассейном на крыше, а всё того же зятя, владельца казино в Риме. Перебивается Иван Никифорович не то, чтобы с хлеба на квас... Не лаптем, конечно, щи хлебает. "Кое-что" имеет от щедрой мзды своих сотрудников, обдирающих водителей на дорогах и делящихся "выручкой" с шефом. В конце напряжённого служебного дня Иван Никифорович, как бы ненароком, оставлял дверь в свой кабинет начальника ГИБДД открытой. Мило улыбнувшись в приёмной молоденькой помощнице в лейтенантских погонах, он уведомлял её: - Пойду в буфет... Выпью чашечку кофе... Съем бутерброд... А то недолго и ноги протянуть на такой работе... Не спешит Иван Никифорович возвращаться в кабинет. Ещё не все вымогатели дорожно-патрульной службы вернулись с трассы, не все "отстегнули" ему от "навара". "Это, как на рыбалке, - дымя сигаретой, размышлял Иван Никифорович. - Ждёшь, не сматываешь удочки... Вдруг, клюнет напослед крупная рыба". Всё у Ивана Никифоровича "под колпаком", под его неусыпным контролем. Повсюду камеры слежения за хищниками в погонах, зорко высматривающими очередную жертву, чтобы ястребом упасть на неё с высоты положения работника ГИБДД. Ничего не утаят от него серьёзные, хмурые полицейские в бронежилетах, с полосатыми жезлами и с автоматами. Знает начальник ГИБДД, кто, где, сколько "сдоил" денег с "дальнобойщиков" - водителей большегрузных фур, с нарушителей правил дорожного движения, кто и сколько поимел за "помощь" в сдаче экзаменов на водительские права, за выдачу "красивых" номерных знаков, за техосмотр транспортных средств и много ещё за что может "прикопаться гаишник" к водителю. Лучше не связываться с оборотнем в погонах, не доказывать ему свою правоту. Сунул в "лапу зелёненькую" и кати себе дальше. Уважают подчинённые Ивана Никифоровича за прямоту характера. Ведь другой начальник как: угрожает, указывает на недостатки в работе, грозит увольнением, делает намёки, вместо того, чтобы сказать откровенно: "Гони монету, Сидоров... Надо делиться награбленным..." Иван Никифорович, не стесняясь, так и говорит, рубит правду-матку в глаза: - Выкладывай, Сидоров, половину навара, что ты давеча хапнул... Не жмись, дружище... Знаю ваши уловки, чтобы замылить башли от начальника... Я тоже таким был, когда в лейтенантах ходил... Справедливый мужик! Сам живёт и подчинённым даёт! А то-о... У каждого "гаишника" в Козлодоевске шикарная иномарка на любой вкус: японская, американская, шведская, немецкая, французская, итальянская, корейская... Иван Иванович, до того, как пропасть, "крышевал" бизнес Николая Никифоровича. А как иначе? Друзья всё-таки... Не разлей-вода... Где один, там и другой... Иван Иванович предупреждал приятеля о ревизорских проверках налоговиков, пожарных, врачей санэпидстанции, защищал от залётных бандитов. Свои-то, прикормленные, припугнутые, на владения оборотней в погонах не покушались. Иван Иванович живо переломал бы им хребты. - Вам, что, некого грабить? Мало вам рыночных торговцев, лавочников? - "воспитывал" Иван Иванович Куцепала, козлодоевского пахана, когда заезжий гастролёр бомбанул "Дюймовочку", где обчистил кассу кафе. - Простите, гражданин начальник... Промашка вышла... Не углядели... Не наш это фраер... - Смотри, Куцепал! Башку оторву тебе в первую очередь, если подобное повторится... Так и передай шпане! Пока мы отвлеклись не надолго от бильярдного зала, рассказывая то немногое, что нам известно о скромном житье-бытье двух приятелей, на-астоящих па-алковников, там раздавались звучные удары по шарам, сопровождаемые выкриками немногих болельщиков, приближённых к рыцарям бильярда. Игра шла не на жизнь, а на смерть. Первую партию с перевесом в три забитых шара выиграл вспотевший Иван Иванович. Выиграть вторую с преимуществом в пять шаров удалось Ивану Никифоровичу. При ничейном счёте после двух сыгранных партий приятели подошли к фуршетному столику, выпили по бокалу сока манго, выкурили по сигарете "Парламент", не проронив ни слова о проведённых двух партиях. Говорили о текущих делах, о происшествиях в городе. И спросил Иван Иванович: - Что это с твоими орлами приключается в последнее время? Как мне доложили, их прохватил повальный понос. Отравились недоброкачественной пищей? Дизентерия? - Нет... Все прошли обследование в поликлинике... Кишечной палочки не обнаружено... - Почему тогда обделываются они прямо в штаны, начинают поносить, не успевая добежать до туалета или до ближайших кустов? - Врачи поставили сотрудникам ДПС редчайший в медпрактике диагноз: "Медвежья болезнь"... - От страха что-ли? - Ну, да... Ты же охотник, знаешь: если косолопого неожиданно напугать, он обкакается с перепугу... - Чего так боятся парни из ГИБДД? Умом, надо признать, не блещут, но силушкой да богатырским ростом их природа не обидела... - Говорят, понос их прохватывает как только возле автоинспектора останавливается серебристый "Бентли", за рулём которого... Не поверишь... бультерьер в морской фуравжке и с дымящейся трубкой в зубах... - Бредни какие-то... - Я тоже так думаю, но все сотрудники ДПС в один голос уверяют, что действительно видели бультерьера за рулём "Бентли"... Он подкатывал к ним, и они сразу напускали в штаны, даже не успевая снять их... - Мистика какая-то... Не поверю я в эту чушь, пока сам не увижу собственными глазами... - В таком случае советую прихватить запасные исподники... Непременно сгодятся, - рассмеялся Загибайлов. Охранники-болельщики, нетерпеливо ожидающие конца беседы полковников и продолжения их бильярдного поединка, понимали: соперники не торопятся, берегут нервы, стараются оставаться спокойными, чтобы не дрожала рука, нацеливая кий на шар. Схватка гигантов - главных силовиков города и воротил бизнеса, не простая. Рисковать нельзя. Промахнуться, проиграть - недопустимо. На кону небывалая ставка - миллион долларов! - Прошу, господа, к бильярдному столу! - объявил домоуправитель, выполнявший роль рефери. Треугольную выкладку - пирамиду из пятнадцати белых шаров эффектно жёлтым шаром-"битком" разбил Иван Иванович. Биток отскочил от общей кучи, рассыпавшейся по зелёному сукну стола, ударился о борт, завертелся волчком, ударился об один борт, рикошетом отскочил от него, стукнулся о другой, откатился до третьего. - "Винт - рокамболь", - негромко прокоментировал кто-то из болельщиков. Иван Иванович несколько раз обошёл стол, выбирая прицельный шар. Найдя подходящую позицию, решил сыграть способом "абриколь" - ударить битком в борт, отскочив от которого, биток стукнет прицельный шар. Он взял мел, неторопливо натёр кожаную наклейку на торце кия, чтобы предотвратить "кикс" - проскальзывание наконечника по поверхности битка. Пробил... Неудачно... Биток, как и намечалось, отскочил от борта, стукнул прицельный шар, но тот прокатился немного и... замер в створе угловой лузы. - Эх... Чуть-чуть посильнее надо было ударить, - с огорчением проговорил Иван Иванович, отходя от стола. Да! Жёлтый шар в створе лузы! Болельщики затаили дыхание. Заманчивая "подстава"! Самый малоопытный игрок забьёт такой лёгкий шар. Иван Никифорович по-рыцарски счёл недостойным для себя воспользоваться чужой удачей и пробить по такому шару. Не обращая внимания на нечаянно сделанный ему подарок, он задумчиво обходил стол, примериваясь, подыскивая цель. Нашёл для себя подходящим ударить от борта и, наклонясь, из неудобного положения, почти полулёжа, пробил "карамболь": биток, коснувшись одного шара, ударился о другой и чётко влетел в дальнюю угловую лузу. - Красиво! -завистливо похвалил Иван Иванович и со злостью подумал: "В гробу видел бы я тебя, дружище". Тем временем, Иван Никифорович, не гоняясь за лёгкой добычей, забил ещё один трудный шар, пробил "дуплетом": прицельный шар ударился о борт, а затем попал в среднюю лузу напротив. Следующий его удар был классическим и просто великолепным. Он ударил "с оттяжкой" - ниже центра битка и "вразряд" - одновременно по двум близко стоящим друг к другу шарам, и каждый из них, раскатившись в разные стороны, попали в средние лузы. На следующем ударе получился "перескок" - биток перескочил через прицельный шар. Иван Никифорович, закусив губу, отошёл от стола, предоставляя возможность Ивану Ивановичу показать своё мастерство. Иван Иванович лёгким ударом добил свой шар, всё ещё обречённо стоявший в угловом створе. Биток после упавшего в лузу жёлтого шара встал "на выходе" - превратился в прицельный шар, который можно легко сыграть. Конечно же, Иван Иванович воспользовался столь удачной позицией и загнал его в лузу без всяких проблем. Обошёл стол кругом, выбрал для удара по прицельному шару дальний биток. Оперся пальцами левой руки о сукно, правой легонько двигал по ним кием вперёд-назад. Турник - утолщённая задняя часть кия - незаметно для постороних глаз подрагивал в его правой руке. Резкий удар, и шар в лузе! Ещё удар, и опять шар влетает в среднюю лузу, но биток после соударения с прицельным шаром остался на месте: "клапштос"! Игра в бильярд требует крепких нервов, выдержки, спокойствия, расслабленности, хладнокровия. Здесь нельзя торопиться, суетиться, давать волю чувствам. Но как сдержать неровное дыхание, когда на кону миллион долларов? Четыре шара, упавшие в сетки, нарушили равновесие между спокойной сдержанностью Ивана Ивановича и откровенной его радостью. Бурные эмоции, закипевшие внутри на-астоящего па-алковника, выплеснулись наружу громким сопением, напоминавшим приглушённое стенанье. Нервная дрожь от предчуствия победы пробежала по его грузному телу, передалась рукам, и мелко-мелко потрясла кий. Иван Иванович поторопился, ударил правым "боковиком" - в точку на битке, лежащую по левую сторону от центральной вертикальной линии стола и... промахнулся. На полках обоих игроков лежало по четыре забитых шара. Кто первым закатит в лузы ещё четыре? Теперь Иван Никифорович, коршуном выглядывая добычу, ходил вокруг бильярдного стола, выискивая удобный для пробития прицельный шар. Удар "от шара" оказался результативным: биток упал в лузу, коснувшись другого шара, стоявшего в позиции "клапштос". Ещё удар! Шар в лузе! Удар! Промах... С кием Иван Иванович. Медленно натирает мелом наклейку, пристально смотрит на поверхность бильярдного стола. На зелёном сукне шесть белых шаров. Он решается на "контртуш" - обратный удар по битку, отражённого от борта или от других шаров после соударения с прицельным шаром. Удар! Шар в лузе! Ещё удар с "триплетом" - прицельный шар, отразившись от двух бортов, закатился в ближнюю угловую лузу. - Чёрт бы меня побрал в преисподнюю вместе с потрохами! Рука дрожит, - чуть слышно проговорил Иван Иванович. Ударил битком по шару, стоящему в невыгодной позиции и, понятно, промазал... В ушах Протасова засвербило, захрипело, захрюкало, заблеяло. Он поковырялся пальцами в ушах, прочищая их. Блеянья стали тише, но совсем не прекратились, и Протасов запрыгал на одной ноге, затряс головой: - Что за чертовщина привязалась, чёрт бы меня взял! В ушах захрюкало и заблеяло пуще прежнего. Протасов, охваченный страхом, заткнул уши ватой, испуганно уставился на окружавших его людей. В его немом взгляде застыл вопрос: "Слышат ли они сейчас это дикое блеянье?" Лица присутствующих в бильярдном зале охранников и полковника Загибайлова выражали недоумение неожиданным поведением начальника полиции. Все истолковали это, как боязнь проиграть миллион долларов. Количество забитых шаров на полках игроков уравнялось. Теперь они начали игру как бы заново, с ничьей. Подолгу ходили вокруг стола, присматривались, приглядывались, прикидывали и так, и сяк... Рисковать нельзя. Слишком высока ставка. На столе осталось всего три шара. Кто первым закатит в лузы два из них? Кто пробьёт победный партийный шар? Удар Ивана Никифоровича был неудачным: шар вошёл в створ лузы и остался в нём. Подстава! Досадуя, полковник чуть губу до крови не прокусил. На зелёном сукне всего три шара! Но один из них готов упасть в сетку, другой - напротив лузы - в позиции "выход" и очень близко. Иван Иванович с радостью в душе не преминул воспользоваться этой практически беспроигрышной ситуацией. Мог бы ударить третьим шаром, стоящим в центре стола, но зачем испытывать судьбу, когда от одного удара по "битку" в позиции "выход" зависит целое состояние? Тут не до рыцарских поступков благородия. Протасов особенно тщательно тёр наклейку мелом, несколько раз примеривался для удара. Со стороны могло показаться, что он тянет время, смакует удачное положение шаров, прежде чем забить их. На самом же деле, Иван Иванович старался унять внезапно охватившую его дрожь от реальной возможности выиграть сейчас миллион одним правильным ударом. Он приложился, прицелился, спокойно ударил. Оба шара упали в лузу. - Однако, партия, Иван Никифорович! - бросив кий на стол так быстро, как отбрасывают от себя раскалённую кочергу, торжествуя, вскричал Иван Иванович, враз пришедший в себя после потрясения, близкого к стрессу. - Гони лимон, дружище! На карманные расходы мне сгодится! Чёрт меня возьми! Я выиграл! Миллион долларов мой! - утирая рукавом кимоно вспотевший лоб, самодовольно подвёл итог игре Протасов. В ушах у него монотонно заблеяло: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... Бе-е... Бе-е... - Чёрт меня подери! Да что за напасть привязалась?! - дёргая себя за уши, выругался Иван Иванович. - Пойдём, дружище, в баню! Обмоем шампанским мою победу! А здорово я тебя сделал! Не правда ли? - Да пошёл ты... в баню! - сердито ответил Иван Никифорович и, не прощаясь, уехал. По дороге домой Загибайлов негодовал: - Я не стал бить его "подставу", а он не побрезговал, пробил... А мог бы из уважения ударить дальним шаром... Ну, погоди, приятель! Ишь, на карманные расходы ему мой миллион... Фик ты его получишь... Как раскатал губу, так и закатаешь... Чтоб тебя черти взяли! А ещё друг... ...Расстроенный проигрышем Загибайлов, одетый в штатское, сидел в ресторане за отдельным столиком, когда к нему подсел интеллигентный старик во фраке, со старинным орденом на лацкане. Курчавые рыжеватые волосы, закрученные над узким лбом в виде пары рожек, клинообразная жидкая бородка, блеклые глаза с белесыми ресницами под круглыми стёклами очков придавали его лицу сходство с козлиной мордой. За спиной старика стояла красивая девушка, модно одетая и с вороной на плече. Старик положил себе на колени трость с золотым набалдашником, извинился, как он выразился, "за бесцеремонное вторжение в запретную область потаенных дум". - Иван Никифорович Загибайлов, если не ошибаюсь? Моё вам почтение, господин полковник... Иван Никифорович, уже опорожнивший графинчик водки "Ментовская", удивлённо уставился на незнакомца, дерзнувшего вот так запросто сесть с ним за один стол. Он взглянул на телохранителей с намерением дать им знак выпроводить непрошенного гостя вон, но старик опередил его елейно-блеющим голосом: - Бе-е... Бе-ез охранников обойдёмся, Иван Никифорович... Бе-е... Бе-езрассудно ставить на кон миллион долларов... Сожалеете сейчас... Понимаю... Бе-е... Миллион долларов - это не автобусный билет, который можно выбросить, не задумываясь... Но долг можно и не отдавать... - Как это? - подался вперёд Иван Никифорович, отодвигая стоящее перед ним блюдо с тушкой рябчика, запечённого с ананасом. - Как это - можно не отдавать? А уговор? У Протасова свидетели есть... - А некому будет отдавать... Ваш приятель неоднократно просил чёрта забрать его в преисподнюю с потрохами... Ко всему прочему, он пожелал видеть вас, находясь в гробу... - Что за чушь собачью вы несёте? Вы, собственно, кто? - Имею честь представиться: граф Сивопупов-Крымский... Профессор научно-исследовательского психо-неврологического института... Моя ассистентка госпожа Виола Обнорская со своей неразлучной Каролиной... Прошу любить и жаловать... Загибайлов пьяно расхохотался. - Граф?! Смешно! Нет у нас никаких графов! Забавно... Ну, допустим... Что предлагает ваша светлость? Так, кажется, надо к вам обращаться? Официант! Прибор... Нет, два прибора! Графу и даме! Загибайлов сделал жест рукой, приглашая даму сесть. - Шампанское, фрукты, конфеты, омары, а ля мот и всё самое лучшее, что есть в меню! Что предпочитает ваша светлость? Коньяк? Виски? Мадеру? - Водку, будьте любезны... Официант принёс бокалы, рюмки, разложил столовые приборы. Тотчас на столе перед графом и дамой были выставлены разнообразные кушанья. Загибайлов сам, стрельнув пробкой, открыл шипучее шампанское, услужливо наполнил бокал дамы, налил водку в рюмку графа. - Прошу, граф... Прошу, уважаемая госпожа Виола... Выпьем за знакомство... Признаюсь... Никогда в жизни не приходилось пить с графом и такой прелестной дамой... Не пойму, как охрана пропустила вас в ресторан с вороной... - Они не обратили на нас никакого внимания, - подмигнув Виоле, с усмешкой ответил Сивопупов-Крымский. - Карр... Охр-рана... Пр-ропустила... В р-рестор-ран... - Оригинально, граф... Говорящая ворона! Загибайлову нравилось произносить слово "граф". Говоря так, он, как бы, видел себя равным "его светлости". - Откуда, граф, знаете про мой долг в миллион? - Земля слухом полнится... Бе-е... Бе-ездарно проиграли... Но не бе-езнадёжно... Настойку бе-е... бе-елены, которой вы пытались отравить вашего приятеля, как вы и предполагали, повариха вылила в унитаз... Деньги от вас взяла, а подливать ядовитое снадобье Протасову побоялась... - Карр... Повар-риха... Пр-ротасову... Бездар-рно... При упоминании о белене красное лицо Загибайлова побелело. Он завертел головой, испуганно глядя на гостей ресторана, на официантов и охранников: не слышал ли кто из них этих обличительных слов. Загибайлов хотел сказать что-нибудь в оправдание, возмутиться за клевету, но граф невозмутимо добавил: - Не бейте себя в грудь, стараясь доказать, что это неправда... Я не следователь, и вы ещё не подсудимый.... Всему своё время, Иван Никифорович... Есть более надёжное средство удалить приятеля-конкурента, и тем самым, избавиться от уплаты долга... - Как-кое с-средство? Официант! Ещё водки! - Имеется в виду естественный уход Протасова из жизни... Бе-е... Бе-ез оставления следов... "Как это вдруг, по какой причине, ни с того, ни с сего, скончается здоровый бугай Протасов, которого оглоблей не перешибёшь?" - подумал Загибайлов и спросил: - Он, что? Сам умрёт? - Именно так... Бе-е... Бе-ез оглобли... Скоропостижно по причине остановки сердца... Положите его живым в гроб и закопайте... Он не будет знать, что похоронили его на некоторое время и бе-е... бе-ез применения силы умрёт со страху... Всё естесственно... Ведь вы желали этого? - положив руку на звезду, в ехидной ухмылке обнажил жёлтые источенные зубы Сивопупов-Крымский. - Да... - рассеянно ответил Загибайлов, подозрительно глядя на подошедшего сзади официанта с графином водки на подносе. - "Но где взять килеров, согласных на такую работу?" - хотел спросить Загибайлов. Он обернулся, но ни графа, ни его красивой спутницы за столом уже не было. Опрокинув стул, Загибайлов кинулся следом, но его подхватили крепкие руки охранников. - Где граф? Мужик во фраке, с орденом и тростью... Молодая, красивая баба с ним... У неё ворона на плече... - Не было здесь таких, товарищ полковник... Не видели мы... Да вот хоть у кого спросите, - виновато оправдываясь, пожимали плечами охранники-телохранители, понимающе, со смешками переглядывались: "Перебрал шеф... Глюки у него... Дуру гонит... Баба с вороной на плече! Ну, замолол!" - Да я вас всех урою... Дармоеды! Уволю! Был мужик! На козла похожий! И баба с ним! Ассистентка... с вороной... Со мной за одним столом сидели... А вы не видели?! Идиоты! На другой день после игры в бильярд в кафе "Дюймовочка" за утренним кофе встретились два человека в штатском, в которых нетрудно было узнать полковника полиции Загибайлова и частного охранника, бывшего майора-десантника, уволенного с военной службы за хищение парашютов. О чём беседовали эти двое станет известно из статьи, опубликованной в газете "Бизнес-Козл", а пока вкратце изложим события, предшествовавшие следствию и суду. ...Иван Иванович перебирал в служебном кабинете заявления граждан, когда вошёл дежурный по отделу. - Товарищ полковник! За вами прислана машина из управления полиции. Вас срочно вызывает генерал, - доложил капитан полиции. - Хорошо, капитан, иду... Вы свободны... Вызов к начальству не предвещал ничего хорошего. Криминальная обстановка в городе крайне напряжённая, раскрываемость преступлений низкая. В управлении давно знают о бизнесе Протасова, что непозволительно работнику полиции. - Нет у меня никакого бизнеса... Пусть докажут... Ха-ха... Полковник застегнул китель на все пуговицы, надел фуражку, осмотрел себя в зеркале. Всё в порядке... У подъезда стояла чёрная "Волга". За рулём сидел угрюмый водитель в лейтенантских погонах.. Заднее сиденье занимали двое крепкого сложения мужчин в форме капитана и майора полиции. Лица их показались Протасову знакомыми. "Видимо, сопровождающие... Настоящие одесские амбалы... Наверно, видел их в управлении", - подумал Иван Иванович, садясь на переднее место рядом с шофёром. "Волга" отъехала от отдела полиции, с включенной "мигалкой" пересекла Козлодоевск по Народному проспекту и покатила по трассе. Водитель вдруг крутнул руль вправо, и машино свернула на просёлочную дорогу. - Что это значит? Зачем вы сюда поехали? - недовольно спросил Протасов, и в тот же миг тонкий шёлковый шнур, наброшенный сзади, вдавился в шею, перехватил дыхание. Иван Иванович захрипел, судорожно хватаясь за горло и тщетно пытаясь освободиться от врезавшейся в шею удавки. Ему заломили руки назад, сцепили их наручниками. Проехав таким образом ещё несколько километров, "Волга" подкатила к ветхому забору кладбища на окраине деревни Сосновка. Ивана Ивановича вытолкнули из машины и подвели к свежевырытой яме среди перекошенных деревянных крестов и ржавых памятников. При виде кучи жёлтой глины тело Протасова обмякло, ноги перестали слушаться его, и он бы упал, если бы не мускулистые руки бандитов в форме полицейских. Но страшнее всего был большой дощатый гроб, небрежно обитый красной материей. Рядом лежала широкая крышка. - Скажи, где заныкал лимон, который получил от Загибайлова, и мы не зароем тебя в эту могилу... Живьём... - кулаком ткнул Протасова в живот "майор". "Вспомнил... Этих громил я видел в своём дворе... среди недавно принятых охранников", лихорадочно подумал Протасов и то, что это были люди из его собственной охраны, начисто лишало его надежды остаться в живых. Стуча от страха зубами, он ответил: - Загибайлов не вернул долг... Поверьте, я бы отдал вам миллион, но нет у меня таких денег... - Ах, нет... За лохов нас держишь? Видишь эту яму? Положим тебя в гроб и живым закопаем... Пока не задохнешья, у тебя будет время вспомнить, где лежит миллион... Но и после такой страшной угрозы Протасов отнекивался, дрожащим голосом утверждал, что миллиона наличных долларов у него нет... Он бы, конечно, дал, но все деньги у сына в Майами. - Ну, и подыхай живьём, ментовская морда, если не хочешь отдать лимон зелёных... По-хорошему тебя просили, - со злом проговорил "лейтенант", водитель "Волги". - И не ори, ворон распугаешь... До деревни далеко, никто не услышит, хоть заорись... Давай, ребята! Орущего, брыкающегося Ивана Ивановича уложили в гроб, накрыли крышкой, заколотили гвоздями, опустили в яму. Для устрашения бандиты бросили на крышку несколько комьев глины, где-то там, внутри гроба, в могильной темноте, ужасно прогрохотавших над несчастным полковником. Что испытал в эти минуты Иван Иванович трудно представить без содрогания. Он слышал, как стучат камни по крышке, бился об неё головой, истошно кричал, но мучители не обращали внимания на его отчаянные вопли. Стояли рядом с могилой, курили, и "лейтенант" сказал, бросив окурок в яму и сплюнув туда: - Поди, хватит... Созрел, наверно... А то, в натуре, задохнется, и плакали наши денежки... - Подождём ещё, а то подумает, что на понт берём, не закопаем по-настоящему, - рассудил "капитан". Постояли, подождали ещё минут десять... Глухие крики и стуки в гробу уже не были слышны. "Пора... Окочурился Протасов..." - подумал "майор". Бандиты вытащили гроб из могилы, монтировкой оторвали крышку. "Капитан" и "лейтенант" присвистнули: полковник не подавал признаков жизни. - А, что я говорил! Надо было раньше поднимать! - возмущался шофёр-"лейтенант" - Дуба дал мент... Боты завернул... Кони кинул... Сандалеты отбросил... Где теперь шмонать его деньги? - А нигде не шмонать... Лимон "зелёных баксов" заказчик реально жмуру не давал, - снимая швейцарские часы с руки умершего полковника, сказал "майор". Сдёрнул с пальца трупа золотое обручальное кольцо, вытащил из кармана покойного кошелёк с деньгами. Часы оставил себе, кольцо отдал "капитану". В кошельке деловито, как свои, пересчитал долларовые купюры, две или три забрал, остальные сунул "лейтенанту" со словами: - Навар по честняку я разделил, братаны... - Как это "не давал?" А какого рыжего мы тут торчим? - недовольно спросил "капитан", примеривая тесное кольцо на своём толстом пальце. - Всё пучком, братан... Загибайлов заказал замочить другана... Дал установку: трясти с него лимон и уморить в гробу... За то и башли получим... Вам по тридцатке "зелени" на рыло... Мне - сороковник... А сразу я не сказал, чтобы реально картину гнали... Такой вот расклад... И без базара! - авторитетно объяснил "ситуацию" "майор", главарь банды. Рядом с гробом топтался тощий козёл. Поддевая рылом подтаявшую глину, хрюкала щетинистая свинья с вороной на горбатой спине. Бандиты не видели их, как незрим был и дух Ивана Ивановича, отделившийся от тела. Лёгкой тенью поднявшийся из гроба Протасов с недоумением взирал на самого себя, лежащего в гробу в наручниках. Фуражка валялась на глине, и такое небрежное отношение к головному убору было ему неприятно. "Надо надеть фуражку мне на голову, - подумал он. - Хотя, ведь, хоронят с непокрытой головой... Но бросать фуражку на глину... Разве можно?" - Бе-е... Бе-езобразие... По фуражке на-астоящего па-алковника ногами топтаться, - проблеял козёл. - Видели в гробу Ивана Никифоровича? Нет? Не огорчайтесь... Увидите... Вы хотели, Иван Иванович, чтобы мы побрали вас вместе с потрохами в преисподнюю... Как пожелали: любой каприз за ваши деньги! А накопили вы много богатства... Пожалуйте в преисподнюю... - Карр... Карр... Капр-риз, - повторила ворона. Из могилы выплыли мохнатые, расплывчатые чёрные тени длинноухих, рогатых чудищ, подхватили Ивана Ивановича и увлекли в тёмное зево ямы. Бандиты озадаченно смотрели на умершего от разрыва сердца полковника полиции. - Линять надо, братва... Следы заметать... Здесь нельзя его зарывать... Деревенские принесут в эту могилу своего жмура, глядь, а тут уже кого-то закопали... Всполошатся... Кипиш подымут, - боязливо поглядывая в сторону деревни, сказал "капитан". - В натуре... Куда девать дохляка? Загибайлов не сказал, что делать, когда мент загнётся в гробу, - озадаченно почесал голову "майор". - Позвони, спроси, - посоветовал "капитан". - Ты, чё, фуфел, в натуре, тупой или прикид у тебя такой? Все мобильники на прослушке! Загибайлова подставим и себя тоже, - досадливо швырнул окурок главарь. - Увезём подальше и с моста в реку скинем... - Всплывёт... Но если и так, то пока будем шарахаться со жмуром-полковником в гробу, засветимся... - Едем ко мне в гараж... В бочку закатаем, бетоном зальём и на свалку выбросим, - предложил "лейтенант". - А что? Это идея, - согласился "майор". - Ну, Колян... Светлая у тебя голова... Подними фуражку... Не оставлять же её здесь... Улика... Брось в багажник... Гроб сожгли в лесу, а труп полковника полиции привезли в гараж, затолкали в железную бочку, залили раствором песка и цемента, вывезли за окраину города и скатили в глубокий овраг, завалили мусором. Наутро дежурному по отделу полиции позвонил с телефона-автомата человек, назвавшийся "благожелателем". Блеющим голосом он сообщил: - Бе-е... Частные охранники Протасова, нанятые Загибайловым, уморили своего хозяина в гробу, потом закатали в бочку с бетоном и выбросили за городом... Фуражка Протасова, измазанная в глине на кладбище в Сосновке, валяется в багажнике чёрной "Волги", стоящей в гараже номер пять гаражно-строительного кооператива "Рассвет". Бе-е... Глава 25 Диспут в Сорбонне - вершина века!

Два года, проведённые в Лондоне, были лучшим временем и самым плодотворным в жизни Джордано Бруно. Проживая в отеле - резиденции французского посланника графа де Кастельно, с которым сдружился, не испытывая никакой нужды, ему не приходилось тратить быстро бегущие дни на заработки денег для существования. Свободный от всех дел, кроме творческих, он создал в доме своего покровителя самые значительные произведения. Среди них вышеупомянутое "Изгнание торжествующего животного", "О причине, начале всего и едином", "О бесконечном, Вселенной и небесных телах", "О героическом энтузиазме", "Тайное учение Пегасского коня с присоединением такого же учения Силенского осла". В последнем из перечисленных сочинений Бруно снова высмеивает ненавистного ему папу римского в ещё более злой, едкой форме. В этом произведении, посвящённом вымышленному епископу, иронично восхваляется ослиная глупость, Бруно откровенно издевается над невежеством католических священнослужителей. - Боже мой! Какой сарказм! Какое остроумие в насмешливом изображении образов! - восхищённо восклицал Савелий, переписывая черновик рукописи в чистую тетрадь. - Фельетоны наших журналистов просто отдыхают, выглядят заурядными писульками в сравнении с сатирой Бруно. Кто из великих сатириков встанет в один ряд с этим гением? Вольтер? Гоголь? Салтыков-Щедрин? Эти классики критиковали недостатки общественного строя, но не конкретных всесильных правителей. Им не грозила смертная казнь за свои высказывания. Не за утверждение о вращении Земли и планет вокруг Солнца, не за открытие бесконечности миров во Вселенной возведут инквизиторы Бруно на костёр... Они не простят ему оскорбления папства! Только за одно лишь сомнение в непогрешимости пап - смерть! А тут прямое обвинение в невежестве, чванливости, коррупции, вымогательстве и в прочих позорных грехах... Да ещё сравнивает епископа с тупомозглым ослом! Отчаянный малый этот Бруно! Только очень смелый или безрассудный человек, беспечно уверившийся в безнаказанность, решится на такое! Я бы не смог, признаюсь сам себе к своему стыду... Никогда не праздновал труса, называл себя экстремалом, но проявить такой сарказм в печати, которому позавидовал бы сам Эзоп, я бы побоялся, чего уж скрывать... Правда, он ещё не знает, что его ожидает костёр на площади Цветов в Риме... А если бы знал?! С тем же воодушевлением кропил бы сейчас бумагу, с горячей поспешностью гоня строку за строкой, каждая из которых - метко пущенная стрела в змеиную голову католицизма? Стал ли бы он насмехаться над папой римским, по канонам католичества признанным наместником Бога на земле? Вот вопрос, чисто гамлетовский: "Быть или не быть?" Может, спросить его? В ухе предостерегающе зашуршало, чуть слышно заблеяло, и Савелий пробурчал: - Всё... Молчу... Уж и слова не скажи... - Ты чего там бормочешь себе под нос? Опять огорчён перьями? Или расплываются чернила? Мой почерк не можешь разобрать? - прервал монолог Савелия поднявшийся из-за письменного стола Бруно. Разминая тело, затекшее от утомительной, долгой работы над книгой, философ был доволен законченным вступлением к поэтическому сочинению "О героическом энтузиазме". - Лучше бы вы сочиняли любовные послания женщинам, - отозвался Савелий. - Мне бы меньше пришлось переписывать ваших заумных диалогов... - Ах, Савелий, Савелий... Примитивный ты человек, как и большинство людей, занятых в эту самую минуту обыденными делами... Кто из них сейчас пишет книгу? - Я! - вырвалось у Савелия... Он хотел сказать: "Пишу роман "Восставший из пепла" о еретике Бруно, но в ушах угрожающе заскрипело, заблеяло, и Савелий поперхнулся. - Я уже который день пишу книгу, корпею над вашим Пегасским конём и Силенским ослом... - Ты переписываешь готовое... Глотаешь, даже не пережёвывая, как следует, не пытаясь вникнуть в суть написанного мною... Не понять тебе муки творчества... Сочинение любовных посланий - занятие придворных дамских угодников, удел бездарных поэтов... Я же в своих сонетах боготворю женщину, олицетворяющую собой красоту природы... Надеюсь, по яркости красок и силе выражения мысли и чувств мои сонеты не уступают сонетам Петрарки... Хотя бы потому, что я нахожу недостойным человека томиться любовью к женщине, как Петрарка, приносить ей в жертву всю энергию, все силы великой души, которые могут быть посвящены стремлению к божественному, к познанию тайн природы. - Простите, сеньор, но раньше вы могли поспорить с кем угодно по части пренебрежения к женщинам... Пользовались их благосклонностью, но не восхваляли в своих поэтических произведениях... - Наверно потому, друг мой, что не встречал до сих пор такой, как Мария де Мовисьер... - Да, она очаровательна... Божественна красива... - Дорогой Савелий... На свете много красивых женщин... Что из того? Мудрость, которая есть вместе с тем истина и красота, - вот идеал, перед которым преклоняется истинный герой... Любите женщину, если желаете, но помните, что вы также поклонники бесконечного. Истина есть пища каждой истинно героической души. Стремление к истине - единственное занятие, достойное героя. Любовь к женщине подвигает на подвиги, но прелести её, улыбки, вздохи, встречи под луной, печаль, томленье, отдаляют цель, к которой стремится герой. В апреле влюбился Петрарка, в апреле ослы обращаются к созерцанию - вот мелкие идеалы последователей Петрарки, которые мне противны... Переписывай скорее, Савелий... К сожалению, нашего благодетеля графа Мишеля де Кастельно де Мовисьер отзывают с поста французского посланника... А мне надо успеть издать здесь диалоги "О бесконечном, Вселенной и небесных телах". - Опять на тему космологии? - со скучающим видом нехотя обмакнул Савелий перо в чернила. "Как мне надоело переписывать то, что в наши дни известно любому учащемуся средней школы, - усмехнулся Савелий. - Недавно американцы с помощью телескопа, установленного на астрономическом спутнике "Кеплер", обнаружили во Вселенной планету, схожую с Землёй. До этой планеты пятьсот тысяч световых лет... Никого сейчас это открытие не волнует... Человечество восприняло новость столь же буднично, как если бы в мерзлоте Якутии откопали скелет мамонта..." - Да. В этом сочинении я делаю вывод о бесконечности всего мира... Бесконечной причине должно соответствовать и бесконечное следствие... - Не совсем понятно, сеньор... - Всюду во Вселенной жизнь, отличная от нашей лишь по бесконечно различным формам и ступеням развития, везде единая, творящая себя изнутри природа. Только невежды думают, что небесные тела ничего из себя не представляют, кроме света, посылаемого на Землю... Я глубоко убеждён, что эти безгранично далёкие от нас миры населены существами такими же или более высокоразвитыми, чем живущие на Земле... Каждое небесное тело, взятое в целом, есть живое существо... Так же и Вселенная представляет живой организм... Созерцание наполненной жизнью Вселенной делает меня счастливым, в ней нахожу я примирение со злом и несовершенством нашего существования. - Спасибо, сеньор, просветили, - слукавил Савелий. - Я тоже люблю смотреть на какую-нибудь яркую звёздочку и любуюсь ею... Уж так она сверкает, так переливается, вспыхивает в ночном небе... - Ты смотришь на отдельный цветок и не видишь красоты всего сада... Так случается с каждым, кто останавливает взгляд на мельчайших подробностях в строении собора и не замечает красоты его в общем великолепии. Не терять из виду красоту целого - вот та философия, что облагораживает чувство, удовлетворяет дух, просветляет разум и приносит ту долю счастья, которая доступна человеку. Она освобождает его равно и от грызущей заботы о наслаждениях, и от слепого чувства страдания. Через посредство прекрасного постигаем мы области истины и добра! - Вы говорите о бесконечности миров... Но как же Бог, создатель всего? - Как причина немыслима без следствия, так не может и Бог быть без мира. Вселенная есть отражение божества. Хотя творческая сила природы, душа мира есть только божественный атрибут, её нельзя отделять от самого Бога. Во всём следы божественной силы. И как бы ни было велико число индивидов и вещей, всё-таки в результате они образуют единство. Познание этого единства составляет цель и границы всей философии и всего естествознания. Величайшее добро, величайшая цель желаний, наибольшее совершенство и счастье заключаются в единстве, которое всё в себе обнимает... Вот так, друг мой! - воскликнул Бруно. Неделя не прошла после высказывания этих одухотворённых фраз, в которых каждое произнесённое им слово - проявление высочайшего ума, как Савелий сделал запись: "...Октябрь 1585 года... Вернулись в Париж... Здесь ещё вовсю цветут розы... А у нас в Козлодоевске в это время холодно, слякотно, уныло... Бруно занялся изучением математических сочинений Фабриция Морденса..." Мишель де Кастельно де Мовисьер предложил Бруно примириться с римской курией. Джордано был не против примирения. Ему так хотелось уехать на родину, в Нолу, увидеть отца, мать. "Живы ли они?" - часто думал он, и слёзы наворачивались ему на глаза. С помощью верного Мишеля де Кастельно Бруно вступил в переговоры с папским послом - нунцием с просьбой о помиловании и разрешении вернуться на родину. - Отрекись от ереси, сын мой заблудший, испроси прощения у папы за оскорбление его святейшества в своих антиклерикальных пасквилях, повинись перед кардиналами, публично заяви, что ошибался, отрицая учение Аристотеля, признай существование папского престола на небе, отрекись от ереси, - потребовал папский нунций, перебирая чётки и насмешливо глядя на Бруно. "Что, прижало? Домой захотелось? Или совесть заговорила?" - читалось в заплывших жиром глазах папского посланника. - Ваши условия не приемлемы... Вы настаиваете не невозможном! - с горячей поспешностью ответил Бруно. - Аристотель, воспитатель Александра Македонского, бесспорно, выдающийся ум, но несправедливо считать его авторитет непогрешимым. Единственным авторитетом должен быть разум и под его руководством проводимое исследование. В Троицын день, ваше преосвященство, в аудитории Сорбонны состоится публичный диспут, на котором выступит мой ученик Жан Геннекен с манифестом свободного научного духа против тирании католицизма и предрассудков большинства. Диспут в Сорбонне - вершина века! - Вот видите, - оставив без внимания слова Бруно о диспуте, спокойно перебирая чётки, заметил нунций. - Идти против большинства всё равно как на Пасху пробиваться сквозь толпу бедняков, неудержимо прущую по узкой улице за праздничным подаянием. - Недостаточно мыслить заодно с большинством только потому, что оно большинство. - Толпа растопчет вас... Кусок хлеба, полученный по милости Божьей из рук священника, будет нищему дороже ваших пустых бредней о далёких мирах. - Следовать в своих убеждениях мнению толпы - значит действовать в ущерб достоинству человеческой свободы. Будет моей чёрной неблагодарностью Богу, озарившему меня светом высшего понимания, если я откажусь от борьбы против тьмы и невежества. - Вы свернёте себе шею, Бруно, в этой схватке... - Хотите запугать меня? Страх смерти хуже, чем сама смерть. Я уже много раз испытал на себе ненависть, брань, клевету и нападение разъярённой толпы, одурманенной католическими монахами, подстрекаемой невеждами с учёными степенями... Я не боюсь смерти... Выпады толпы, опасные для жизни, я преодолеваю с помощью истины и божественного света лучшего понимания... - Одумайтесь, Бруно... Ещё есть время для покаяния перед толпой, мнение которой господствует во всём свете... - Предпочитаю славу в глазах Бога бесславному господству во мнении толпы... Профессора Парижского университета склонят голову перед величием истины. Публика из мыслящей молодёжи и студентов воздаст должное не огню красноречия Жана Геннена, а убедительности доводов, признает решающее значение за освободительною силою системы мира Коперника... - Этой, как вы сказали, системе, всего несколько десятков лет... А учение Аристотеля существует тысячелетие... - Как организм может привыкнуть к действию яда, так и человеческая мысль привыкает к устарелым верованиям... Мы с вами, ваше преосвященство, по разные стороны оборонительного укрепления. На одной - вы, Аристотель и Птолемей с их учением о неподвижности Земли и конечности Вселенной, а стало быть, и с папским престолом в центре неба... На другой - я и Коперник с утверждением о движении Земли и множестве миров, а значит, об отсутствии там папского престола. Посмотрим, чья сторона возьмёт... - Вряд ли вы узнаете об этом! - Будущие поколения нас рассудят, но бесследно исчезнет в истории ваше имя. Потомки грядущих столетий будут помнить Бруно! Там обо мне будут верно судить, где научное исследование не есть безумие, где не в жадном захвате - честь, не в обжорстве - роскошь, не в богатстве - величие, не в диковинке - истина, не в злобе - благоразумие, не в предательстве - любезность, не в обмане - осторожность, не в притворстве - умение жить, не в тирании - справедливость, не в насилии - суд. - Вы самонадеянный человек, Джордано... - Я бессмертен, как Иисус Христос, провозгласивший истину... Прощайте, ваше преосвященство... Дни вашего пребывания на Земле ничтожны, ибо что есть остаток вашей жизни с вечностью бесконечной Вселенной? Миг?! Мгновение?! - с достоинством ответил Бруно, окончательно убедившись в своём разрыве с католической церковью. На третий день после диспута в Сорбонне, на котором парижские профессора присутствовали при открытом нападении на их схоластическую философию, Джордано Бруно и Савелий Редькин покинули Париж. "Июль, 1586... Германия. Виттенберг", - такая запись появилась в блокноте Савелия. На немецком языке... Савелий не упомянул об их недолгом пребывании в Марбурге, куда они прибыли первоначально. Бруно представлял Германию страной пьяниц и был не особенно высокого мнения о немцах. Он посетил Майнц и Висбаден, не нашёл там для себя занятий и отправился в Марбург с целью приступить к университетской деятельноти на философском факультете, где ему было отказано "по уважительным причинам". Не трудно догадаться, по каким именно. Бруно грубо обругал ректора университета, заявив, что тот нарушил право и обычаи всех германских университетов, поступил против интересов науки. После скандального разговора ничего не оставалалось, как перебраться в Виттенберг, где Бруно встретил самый радушный приём. - Я питомец муз, друг человечества и философ, - сказал о себе Бруно при знакомстве с будущими коллегами университета, в списки которого был тотчас включён и без всяких препятствий получил право на чтение лекций. Бруно читал здесь лекции по математике, метафизике, Луллиевом искусстве и об Органоне Аристотеля. Виттенберг был пристанищем свободной мысли, где Бруно не скрывал своих философских убеждений о бесконечности Вселенной и множестве миров. Никого здесь не интересовало его отношение к католицизму и кальвинизму. - Всему приходит конец... И нашей вольготной жизни в Виттенберге тоже, - огорчённо произнёс Савелий, совершенно разбитый после многочасового переписывания ста двадцати тезисов знаменитого диспута в Париже. - Кроме Бога и Вселенной... Они вечны... - Я о земном... Имею в виду наше существование в Виттенберге... Пока лютеране преобладали в университете, ваша звезда, сеньор, блистала над городом. Но к власти пришёл ярый кальвинист Христиан... Он запретил всякую полемику против кальвинистов. Упорный приверженец Аристотеля объявил, что учение Коперника опасно для католической веры. Не пора ли, сеньор Бруно, не дожидаясь, когда нас взашей выставят отсюда, свмим убраться восвояси? - Ты, как всегда, прав, мой добрый Савелий... Сожалею, что я не родился в Московии... Много наслышан о вашей православной вере, самой праведной, избранной для своего народа мудрым князем Владимиром из многих религий. Ведь мог он стать католиком, буддистом или мусульманином... Он отверг католичество - эту клоаку вражды, раздуваемой между народами, одобряемой кардиналами папы и при его покровительстве. Именно натравленные кликой папы и под его католическими знамёнами с крестами на щитах шли крестоносцы убивать и грабить иноверцев Востока. Кто им дал такое варварское право? Кто вдохновил и воодушевил на кровавые крестовые походы? Папа римский! Не он ли в таком случае главный убийца? А немецкие псы-рыцари, напавшие на святую Русь и разгромленные в ледовом побоище на Чудском озере новгородским князем Александром Невским? Разве тогда не шли они с католическими крестами на белых плащах? А битва при Грюнвальде, где рыцари Тевтонского ордена с католическими крестами были разгромлены смоленским полком православных христиан? Беспрерывные войны, покорение мирных аборигенов в колониях, захват их национальных достояний - вот что несёт с собой католицизм! Ложь, лицемерие, корысть, жадность, невежество и прочие пороки, прикрытые монашеской рясой - истинное лицо католичества! "Эх, бедный мой Джордано... Если бы ты знал, что через три с половиной века после твоей гибели на танках Гитлера, на фюзеляжах его бомбардировщиков тоже были католические кресты, - в раздумье покачал головой Савелий. - С именем Бога шли фашисты убивать наших мирных граждан. Какое кощунство, какое извращение спекулировать именем Бога в гнусных деяниях! Но мы, православные, победили... И всегда будем побеждать слуг сатаны, под личиной верноподданных Христа посягающих на Россию... Правда и слава - сила нашей веры" - Однако, едем в Прагу... Ко двору императора Рудольфа Второго, - с решимостью сказал Бруно. - Говорят, он большой знаток в лошадях... - Это верно... Но не только в конюшнях проводит время император... Его интересуют знания звёзд и природы... В искусстве минувших веков находит он великое наслаждение... Его привлекают мастерские шарлатанов, обещающих превращать свинец в золото... Всякого рода обманщики, уверяющие, что могут предсказать будущее, отираются при дворе Рудольфа, прозванного чудаком за то, что благородные наклонности и безрассудства невероятно перемешались в его доброй душе... Итак, в путь... Перед отъездом Бруно торжественно поблагодарил граждан Виттенберга и профессоров университета за услуги и дружеское отношение, восхвалил Германию и Лютера, в котором видел борца против римского папства, защитника свободы исследования во всех областях науки. - Протестантизм всегда будет главным убежищем свободы научных исследований! Без Лютера немыслимо было бы развитие философской мысли! - под бурные аплодисменты закончил свою речь Бруно. "10 марта 1588 года... Прага... Резиденция германского императора Рудольфа Второго", - на чешком языке сделал запись Савелий. Рассчитывая на меценатство в Праге, Бруно посвятил Рудольфу Второму сочинение "О ста шестидесяти положениях против математиков и философов". "Фурии, принявшие лицемерный образ небесных посланниц мира для увеличения вражды между людьми, разъединяют человечество. Люди находятся между собой в большей вражде, чем с остальными созданьями. Бог одинаково светит солнцем добрым и злым, орошает поля праведников и нечестивцев. Он учит любви ко всему человечеству и даже к врагам, дабы мы не были похожими на диких зверей и варваров. Однако, этот закон Бога о любви остаётся в полном пренебрежении... Такова религия, которую я исповедую..." - написал Бруно в этом сочинении, дышащем высоким самосознанием философа и великого гуманиста. Император Рудольф Второй, польщённый адресованным ему сочинением, не остался в долгу: подарил автору триста талеров, но Бруно не пожелал далее оставаться в Пражском университете, где среди профессоров преобладали доминиканцы, отказывавшие ему в свободе преподавания, открыто выражавшие ему свою неприязнь. Он уехал на север Германии, в герцогство Брауншвейгское и был сердечно принят его правителем Юлием. Добродушный герцог тотчас пригласил Бруно на охоту, что было проявлением особого внимания к известному гостю. Бруно купил себе и Савелию охотничьи сапоги, куртки, штаны, шляпы и фитильный мушкет, немного пуль и рог с порохом. Герцог сам подвёл осёдланных коней для Бруно и его слуги. В окружении многочисленной свиты они двинулись в лес, где Юлий метким выстрелом убил кабана. Туша вепря жарилась на вертеле, и Юлий принимал живейшее участие в приготовлении ужина. Подкладывал дрова в костёр, пробовал мясо на вкус, был прост в обхождении со слугами и охотниками, ничем не выделялся среди них. Герцог охотничьим ножом отхватил от туши кусок прожаренной грудинки, пахнущей дымком, посыпал солью, поперчил и подал Бруно. - Благодарю, ваше высочество, - с поклоном принял угощение Бруно. - Вы так добры... Так великодушны... Не зря народ дал вам прозвище Благочестивый... - Двери моего дома и полог шатра всегда открыты для гостей и подданных, - без бахвальства сказал Юлий. - Каждый житель во всякое время может обратиться ко мне с просьбой или жалобой, и если прав, то получит удовлетворение. Мир должен быть в каждом доме. Люди устали от кровавых войн. Прилагаю все усилия, чтобы примирить католиков и протестантов, стараюсь быть справедливым ко всем религиозным партиям. Сохранение мира - моя главная забота, но для этого, к сожалению, необходимо вооружаться на случай войны. Я не доверяю наёмным войскам. Народ сам должен уметь постоять за себя, за страну. Чтобы обучить людей владеть оружием, я провожу праздники стрельбы, на которых старые воины обучают молодых военному искусству. Кстати, Джордано... В Гельмштадте я основал университет, который служит исключительно интересам науки... В нём пять тысяч студентов и пятьдесят профессоров... Предлагаю вам украсить своим гением эту Alma mater. - Для меня это большая честь, ваше высочество... Спустя несколько месяцев после приезда Бруно в Гельмштадт герцог Юлий умер. Бруно выступил на похоронах этого замечательного человека с пламенной речью, превзошедшей по красоте и долговечности все бронзовые памятники и мраморные мавзолеи. - Лишь малые границы герцогства не дозволяли Юлию Брауншвейгскому стать рядом с Цезарем во всемирной истории, - сказал Бруно. Сын Юлия, наследник престола Генрих Брауншвейгский, в благодарность за похвальное слово в память его отца, подарил Бруно восемьдесят талеров. Римская церковь никогда не упускала из виду своего кровного врага Джордано Бруно. В Гельмштадте инквизиторы не могли его достать, но Генрих не смог оградить опального философа от интриг местных пасторов. Пришлось перебраться во Франфуркт-на-Майне, центр европейской книжной торговли. В этом оживлённом городе ежегодно проводились книжные ярмарки. Бруно поселился в кармелитском монастыре, где проводил все дни в усиленных трудах. То писал, то размышлял над новыми темами сочинений, всецело занимаясь печатанием своих философских произведений, в которых часто встречаются места, проникнутые любовью к родной Италии, к Ноле, к Неаполю. Переписывая строки одного из латинских сочинений, полные тоски по солнцу юга, по монастырю святого Доминика, где прошли юношеские годы Бруно, Савелий тихо заметил: - Любовь Бруно к родине одержит верх над благоразумием и осторожностью... Всякому хочется после многих лет скитаний по чужбине вернуться в те края, где родился и вырос. Он вернётся в Италию на свою погибель. Широко открытые пасти и когтистые лапы зверей в монашеских одеяниях ждут его там, чтобы сожрать и не подавиться... - Ты чего там опять бормочешь, Савелий? - оторвался от письма Джордано. В ушах Савелия тихо заблеяло: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... - Да... Вот... Восхищён вашим стихотворением, сеньор, о неисчерпаемом сокровище поэтических картин природы... - А-а... Ты пиши, не отвлекайся... Нам ещё в издательстве сегодня предстоит работа с корректурой... Фирма "Иоганн Вехель и Пётр Фишер" на время издания моих книг обещает содержать автора на собственный счёт. Издатель мог бы устроить нас в своём доме, да презренный бургомистр не разрешает моё пребывание в городе... Собирай вещи, Савелий. Нас ждёт Венеция! Глава 26 Подлый Мочениго "Февраль 1592 года... Мы снова в Венеции... Как мало осталось жить гениальному Бруно и как много дней и ночей до моего возвращения в Козлодоевск!" - подавленный приближением трагического конца, ознаменовавшего великое начало свободомыслия и торжества науки, отметил в записной книжке. Савелий Редькин. Неотвратимость бесчеловечного суда инквизиции и жестокого приговора пламенному борцу за просветлённый разум человечества лишало Савелия сил и терпения ждать страшной развязки надвигающихся мрачных событий. Странным образом Редькин не ощущал себя причастным к окружающей его действительности. Ежедневно, с гусиным пером, заткнутым за ухо, он вчитывался в неровные строчки Бруно, размашисто набросанные на бумаге, перечёркнутые, исправленные, дополненные новыми словами и фразами. Всё происходящее, как и себя самого, Савелий видел как бы со стороны. Не ощущая тела, парил над письменным столом, витал в пространстве по комнатом какого-то большого дома, слышал потусторонний разговор Бруно с человеком в парике, в суконном камзоле с белыми рюшами на груди и с кружевными манжетами, которого Бруно называл Савелием. Обложенный грудами исписанных листов, словно очнувшись от тяжёлого беспробудного сна, Редькин вдруг находил себя самим собою, переписывающим глубокомысленное сочинение философа, чувствовал чрезмерную усталость и внутреннее сопротивление происходящему, подобное кошмару, переживаемому спящим человеком, не в состоянии противостоять ему. Виртуальная жизнь Савелия в шестнадцатом веке казалась ему реальной, настоящей, какой представляется она человеку, испытывающему радость, любовь, страдания и другие впечатления глубокого сна. Как неизбежное воспринял Редькин трудное поручение Бруно подготовить к изданию трилогию "De minimo", "De monade", и "De immenso" - "О монаде, числе и фигуре", "О неисчислимом, бесконечном и неизобразимом", "О сочетании образов, символов и представлений". - Опасаясь преследования римской церкви пятнадцать лет скитаюсь я вдали от родины", - просматривая готовые к печати листы рукописи, с грустью в опечаленных глазах сказал Джордано. - Как хочется вернуться в Нолу, пробежаться босиком по склонам, красным от цветущих тюльпанов, пройтись по улицам Неаполя и Рима... - Опасно, сеньор... Следствие по делу еретика Бруно ещё не окончено... Возвращаясь в Италию, вы подвергаете себя риску быть арестованным, - не отрываясь от письма, рассудительно заметил Савелий.. - Республиканские власти Венеции обеспечат мне свободу и безопасность. - Напрасно вы так считаете, сеньор... В ушах Савелия привычно захрюкало, заблеяло: - Хрю-хрю... Бе-е... Бе-е... "Проклятые черти... Достали уже... Ничего не скажи", - подумал Савелий, затыкая уши. - Дело ваше, сеньор... Вам виднее... - как можно равнодушнее согласился Савелий, и в ушах тотчас стихло. - Я покинул родимый кров... Переходил горы, переплывал моря, испытывал лишения: голод, холод, бессонные ночи... Для чего? Искал мудрости... А теперь мечтаю о примирении с папой, о покое для философских занятий... - Папа Сикст Пятый отказал вам, требуя за возвращение громогласного отречения от ереси, - осторожно, прислушиваясь к шуму в ушах, напомнил Савелий. - Задуманное мною сочинение "О семи искусствах" я посвящу новому папе Клименту Восьмому... Надеюсь таким образом приобрести его расположение. - А если надежда на папу не оправдается? Нечего рассчитывать на прощение и милость понтифика без публичного отречения от своего космологическкого учения, без извинений и покаяния за насмешки над католичеством. - В таком случае, дорогой Савелий, умру непокорённым и с убеждением, что воздвиг новый храм научной мысли, неприступные стены которого устоят от натиска невежд в борьбе грядущих столетий. Поджав одну ногу и стоя на другой - странная привычка Джордана ещё с детства, прислонясь спиной к горячему камину, он без ложного пафоса произнёс: - Пока бьётся сердце, пока не сделан последний вздох, не будем унывать, мой друг! Хорошее настроение - лучшее средство для утешения в неудачах и подъёма над злом и несовершенством существования. Терпеливость и мудрость - щит и меч истинного героя! Человек с таким оружием не должен считать себя беззащитным, чтобы поражать низость бездельников, обуздывать наглость и предупреждать удары судьбы... Куда это ты собрался? - спросил Джордано, увидев, что Савелий набросил на себя плащ. - Схожу в книжный магазин, куплю перьев и чернил... - Заодно глянь, какие новинки предлагает книготорговец Чьотто... - Хорошо, сеньор... В книжном магазине Савелий обратил внимание на грузного доминиканского монаха, негромко говорящего с молодым патрицием, настойчиво убеждая его не делать ни одного шага, не испросив на то предварительного совета или указаний духовного отца. Лицо монаха, прикрытое капюшоном, на миг выглянуло из-под складок сутаны, и Савелий сразу признал в нём бывшего нунция, папского посланника в Париже. В разговоре этот влиятельный кардинал, прятавший рыхлое лицо под капюшоном, дважды упомянул имя Бруно. Савелий, заподозрив недоброе, уткнувшись в какую-то книгу, незаметно приблизился к господину в бархатном камзоле, в шляпе со страусовым пером и при шпаге. - Да, ваше преосвященство... Непременно, ваше преосвященство... Как скажете, ваше преосвященство, - угодливо повторял молодой патриций. - Заманю его к себе в дом... Этого еретика давно ждёт костёр... Много себе позволяет... "Вот подлец! Он хочет предать Бруно в руки инквизиции! Надо немедленно предупредить Джордано!" - ужаснувшись, догадался Савелий. Он бросился вон из магазина, забыв о перьях и чернилах. В дверях чуть ли не нос к носу столкнулся с пожилым человеком в одежде ремесленника-простолюдина. Завитки рыжеватых курчавых волос, торчащих рожками, длинноватые уши и редкая клинообразная бородка, придававшие старику сходство с мордой козла, вызывали к нему неприязнь. От козлоподобного старца дурно пахло. За его спиной бормотала заклинанья согбенная старуха с неряшливой вороной на плече. Савелий содрогнулся от отвращения при виде замызганных отребьев нищенки, распустившей грязные седые волосы. Крючковатый нос, слезящиеся красные глаза, дряблые щёки, суковатая палка и холщовая сумка в костлявых пальцах дополняли безобразный портрет опустившейся женщины. - Куда бе-е.. бе-ежим, Савелий Петрович? - проблеял старик, тростью преграждая Редькину путь. - Бе-е... Бе-езумством губите себя... Даже моя сатанинская сила не спасёт вас... Я предупреждал... Вы исчезнете... Никогда не родитесь... Всё переменится в мире, если Бруно останется жив... Вас не будет там, откуда явились вы... Бруно обречён... Не препятствуйте ему взойти на костёр... Не лишайте человечество важного для истории события. - Карр... Бр-руно! Обр-речён! Не пр-репятствуйте! - А, опять вы... Слуги сатаны! Без вас и шагу не ступить. - Бе-е... Бе-з нас, как бе-е... бе-з помойного ведра, не обойтись, - ощерился чёрт в кривой улыбке. - Почему Бруно нельзя остаться гением в веках, не испытам ужасных мук на костре? Многие великие мыслители умерли естественной смертью и по сей день их имена купаются в лучах славы... - Не вам менять ход истории. Предупреждённый о готовящемся аресте философ ихбегнет казни за ересь и канет в Лету. Его труды забудут будущие поколения, среди которых не будет ни вас, ни ваших современников, ни романа "Восставший из пепла", очень нужного атеистам и прочим врагам Бога - помощникам сатаны. А теперь ступайте за перьями и чернилами! Вы за ними пришли, не так ли? - Карр! Пр-ришли... За пер-рьями... Чер-рнилами... Карр, - взъерошила перья ворона. - Да... Но... - промямлил Савелий, хотел что-то спросить, подался вперёд, но граф, а это был, понятно, он, уже повернул под рабочей блузой звезду на груди, и Савелий уткнулся рукой в пустоту. Хромой старик, горбатая старуха и ворона мгновенно растворились в тёмном проёме двери, куда не падал радужнй луч солнца, пробившийся сквозь цветное стекло зарешёченного окна. "Уж не приснилась ли мне эта неразлучная парочка?" - с недоумением оглядывал Савелий просторное помещение магазина. У прилавка, заваленного книгами, всё так же тихо, косясь на Савелия, беседовали богатый венецианец и кардинал в монашеском одеянии. Но теперь в разговор с ними вступил книготорговец Чьотто. Савелий слышал, как последний услужливо подал тонкую книжку венецианцу со словами: - Вот сочинение Бруно "О Луллиевом искусстве", о котором вы спрашивали... - Передайте автору, что я желаю взять у него уроки магического искусства изо всего делать золото, - обратился к Чьотто патриций под одобрительным кивком кардинала. - О, прекрасная идея, сеньор! Охотно передам вашу просьбу господину Бруно. Богатый венецианец сунул книготорговцу монету. - Надеюсь, как можно скорее видеть Бруно. - Благодарю, сеньор... Я приложу все усилия. Злорадная улыбка исказила рыхлое лицо кардинала. Доминиканец перекинулся ещё несколькими словами с патрицием, завернулся плотнее в сутану и вышел. Патриций последовал за ним. Савелий, как бы, между прочим, поинтересовался: - Кто этот богатый венецианец, мило беседовавший с инквизитором? - О... Это Джованни Мочениго из древнего рода знаменитой фамилии! Один из богатейших людей Венеции. Он унаследовал имя и фамилию от деда, венецианского дожа, избранного на эту должность благодаря поддержке влиятельных родственников, особенно старшего брата, тоже дожа, его предшесвенника. Предок неудачно воевал против турок, заключил невыгодный для республики мир с Османской империей, которой Венеция уступила несколько крепостей и заплатила большую дань. В его правление разразилась страшная чума, и сгорел дворец дожей. Наверно, за эти "заслуги" умершему от чумы дожу Мочениго возведён в церкви Санти-Джованни Э Паоло памятник из дорогого каррарского мрамора... - Ах, вот как... Внук, судя по его дружбе с инквизицией, угнаследовал не только имя и богатство деда, но и подлые привычки. - Тише, сеньор... Прошу вас, - понизил голос Чьотто. - У инквизиции большие уши и длинные руки... Уже на другой день Бруно получил приглашение от Мочениго, переданное ему книготорговцем Чьотто, посетить дом патриция. Мочениго предложил философу обеспеченное проживание в его роскошном доме и хорошую плату за обучение Луллиевому искусству: запоминанию прочитанных книг. Бруно согласился и поселился в доме коварного Мочениго. Он и предположить не мог, что льстиво улыбающийся ученик давно обдумал план, как изловить Бруно и передать его в кровавые руки инквизиции, за что ему было обещано крупное вознаграждение и особое расположение папы Климента Восьмого. Бруно почувствовал неладное в елейно-приторном поведении Мочениго, проявлявшем плохо скрываемую недоброжелательность к учителю. Бруно упаковал рукописи и отправил их во Франкфурт. - Завтра уезжаем в Германию... Не нравится мне притворство Мочениго, - объявил он Савелию, но тот, вспомнив о предупреждении чёрта, лишь горестно ухмыльнулся. - Ты чем-то опечален, мой друг? - осведомился Джордано, собирая дорожные вещи. - Не хочешь покидать Венецию, этот божественный уголок для творцов искусства? Или скучаешь по Московии? Я не держу тебя... Ты волен уехать, когда захочешь... Я дам тебе денег на дорогу... - Да... Нам скоро придётся расстаться... Навсегда... - горестно произнёс Савелий. В ту же минуту в комнату ворвались капитан инквизиции и несколько стражников. - Прощайте, сеньор! Человечество не забудет вас! - крикнул Савелий побледневшему Бруно. - Прощай, мой славный московский друг! - спокойно и с улыбкой, редко покидавшей его приятное лицо, ответил философ. - Не переживай... Самое большее, к чему меня могут присудить, это опять надеть сутану доминиканца. Его увели в тюрьму, крытую свинцовыми листами, которые летом накалялись на солнце, и в тесной камере с толстыми каменными стенами Бруно задыхался от духоты. Видимые издали земляные валы, поросшие иссушенной на солнце травой, мрачные башни венецианской тюрьмы, обнесённой глубоким рвом с водой, угрюмо возвышались над хижинами ремесленников, рыбаков, гондольеров, торговцев фруктами и овощами, прочего бедного люда. Узкими бойницами, подземными ходами и темницами обитель для заключённых в неё еретиков, "ведьм" и колдунов походила на укреплённый замок, охраняемый молчаливой стражей. Гранитные ступени крутых лестниц, освещаемых зажжёнными смоляными факелами, хранили следы босых ног, оставляемые несчастными узниками. Сколько жертв поглотили железные двери камер, скрипевшие на ржавых петлях? Кто знает? Никому не ведомы зловещие тайны жутких деяний палачей, творимых за серыми стенами, от ужаса которых волосы вставали дыбом и глаза вылезали из орбит. Тех, немногих "везуньчиков", кому удалось выжить и выйти на свободу, счастливчиками не назовёшь. Больные, искалеченные, с обрезанными ушами и вырванными языками, с перебитыми пальцами, кровоточащими после сорванных ногтей, со следами ожогов раскалёнными щипцами и других пыток, среди которых удары палками по пяткам, битиё плетьми и подвешивание на дыбе считались самыми "мягкими", эти люди до конца дней своих вздрагивали во сне и кричали, пугая детей и жён. Лишь самые смелые из них отваживались шепнуть кому-нибудь из верных и надёжных товарищей: - За теми стенами тюрьмы даже камень, не выдержав того, что видит и слышит, может заговорить... Чего ждать от слабых духом и телом людей, признающих себя виновными в том, чего они не совершали? И сильный сдаётся, видя, как палач готовится влить ему в глотку расплавленный свинец, как опускают в кипящее масло отрицавшего свою вину ни в чём не повинного человека, как сдирают кожу с другого "непокорного" и с хрустом ломают ему кости, зажатые в тиски, как запускают гадюку в разжатый рот еретика. Под пыткой признав свою "вину", подозреваемый становится обвиняемым, за что уготованы ему плаха, виселица или костёр... Инквизиция... - шёпотом добавлял "счастливчик", прилагая палец к губам, исковерканным щипцами палача. В дни празднеств и гуляний народу преподносилось бесплатное представление: казнь осужденных еретиков, накапливаемых для "торжеств" большими группами, чтобы подольше толпа могла насладиться чужими страданиями. Обильно, к вящему удовольствию праздной, разряженной толпы, лилась кровь, брызгая на палачей, утиравшихся от неё, как от дождевых капель. Дёргались на верёвках тела, корчились, извиваясь на кострах, истошно визжащие женщины-знахарки. Безумно, словно быки на бойне, ревели под хохот толпы крепкие мужчины, которым, медленно сгибая, ломали руки и ноги. Шестнадцатый век! Эпоха Возрождения! Время католического мракобесия, выхваченного вдруг из тьмы невежества ярким лучом свободной мысли и научного просветления! Пакостными крысами, гадкими тараканами, внезапно попавшими под изобличающий луч, в испуге разбегались ярые приверженцы старой, закосневелой католической веры. - Еретик! Хватайте его! Убейте! - истерично, в припадке бешенства, кричали они, указывая распятием на светоча знаний. И тотчас на призывный крик "ослов, ряженых в сутаны", слуг сатаны в пурпурных мантиях, являлись стражи католической веры - инквизиторы, окровавленными руками хватали и убивали. Где-то там, в удушливом застенке венецианской тюрьмы, томился один из величайших людей всех времён и народов, гениальный мыслитель Джордано Бруно, и по признанию своих мучителей-инквизиторов, - "человек замечательной начитанности и огромных знаний". 29 мая 1592 года, через неделю после заточения в темницу, великий просветитель увидел солнечный свет, слепящий глаза. В этот знойный день, скованного цепями по рукам и ногам, его вывели во двор тюрьмы, и Бруно, щурясь, всмотрелся в квадратное голубое небо, очерченное высокими стенами. Позванивая цепями, подталкиваемый стражниками, недолго созерцал он божественные небеса, которым посвятил жизнь. Философа впихнули в железную клетку, установленную на параконной повозке, и под усиленной охраной всадников привезли в резиденцию отца-инквизитора Джованни Габриелли. В просторном зале когрегации - инквизиторском судилище, уставленном скамьями, проводились утренние мессы, но в день начавшегося следствия по делу Бруно лишь тошнотворный, ещё не выветрившийся запах пота от разгорячённых тел прихожан напоминал о прошедшей здесь церковной службе. Сквозь мозаичные стёкла решётчатых окон слабо пробивался лучезарный свет. Трепетные огоньки свечей бросали косые тени на подиум судилища, на важно восседавших судей, преисполненных непогрешимостью вынесения смертных приговоров. Красные мантии, красные шапочки-камауро, пришлёпнутые на бритые затылки, красные зонтики, красная скатерть, покрывавшая стол, алые бархатные занавеси - всё напоминало о карающем огне святой инквизиции, в котором должны гореть еретики. Следствие велось на основании доносов тайного агента инквизиции Джованни Мочениго. "Я, Джованни Мочениго, доношу по долгу совести и по приказанию духовника, что много раз слышал от Джордано Бруно, когда беседовал с ним в своём доме, что мир вечен и существуют бесконечные миры; что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворённые природой, переходят из одного живого существа в другое. Он рассказывал о своём намерении стать основателем новой секты под названием "новая философия". Он говорил, что Дева Мария не могла родить; монахи позорят мир; что все они - ослы; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед Богом" Продажный ученик Бруно, сподобившись Иуде, предал своего учителя за горсть серебряных монет. Отрабатывая подачку, патриций строчил в инквизицию донос за доносом, по которым были учинены допросы книготорговца Чьотто и настоятеля кармелитского монастыря. Свидетелей допрашивали епископ Лоренцо Приули, отец-инквизитор Джованни Габриелли, папский нунций в Венеции Людовико Таберна, ассистенты от патрициев ("народные заседатели") Алоиз Фоскари, Томас Морозини и Себастьян Барбарико. Свидетели показали, что Бруно в их присутствии не произносил выражений, за которые его можно было бы принять недостойным христианином. В своих доносах ретивый Мочениго переусердствовал: обвинил Бруно не только в ереси, но и в заговоре. "Вместе с Генрихом Наваррским он хотел сделать революцию, возглавить её и овладеть имуществом богатых французов" - написал клеветник, вызвав этой кляузой усмешку инквизиторов. Однако, другое низменное измышление негодяя-доносчика, присягнувшего в подтверждение правдивости показаний, вызвало негодование в злобных душах распорядителей человеческими жизнями. Поглаживая перстень с крупным рубином - отличительным знаком кардинала, отец-инквизитор вскипел ненавистью, прочтя следующие строки письма Мочениго: "Бруно высказывал удивление, как может правительство Венецианской республики предоставлять служителям церкви пользоваться их неправедно нажитыми богатствами, вместо того, чтобы отнять их у священников. Ноланец говорил, что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир... Все они - тупомозглые ослы в сутанах" - Это уж слишком! - возмущённо зашумели кардиналы, забыв о приличиях высокого сана. - Мало того, что своими еретическими измышлениями сбивает боговерующих с пути истинного, так ещё и ослами обзывает священнослужителей! В корысти обвиняет, в незаконности нажитого нами богатства... Бруно отрицал все выдвинутые ему обвинения, ссылаясь в своё оправдание на двойную точку зрения на истину: вера и наука, теология и философия могут существовать, не противодействуя одна другой. - Высказывались вы с осуждением католических монахов, порицая за то, что имеют нетрудовые доходы? - строго спросил епископ Лоренцо Приули. - Ваше преосвященство! Я не только никоим образом не осуждал церковников за то, что они имеют доходы, но, напротив, осуждал за то, что монахи вынуждены нищенствовать, когда не имеют доходов. Я был крайне удивлён, наблюдая, как во Франции некоторые священники выходят на улицу с раскрытым требником и просят милостыни. - Ведя распутный образ жизни в еретических странах, вы изливали свою любовь неисправимой еретичке королеве английской, восхваляя её красоту и добродетели. - Та похвала была - простая поэтическая риторика в античном вкусе. Похвала женщине, а не королеве-еретичке... - Веруете ли в Троицу - Отца, Сына и Святого Духа, единую в существе, но различную по ипостасям, согласно тому, чему учит и во что верует католическая церковь? - задал следующий вопрос отец-инквизитор. - Да, верую... Но я действительно сомневался в том, во что должен веровать каждый истинный католик... В моих книгах можно найти много враждебного католической вере... Я сам сомневался, но прямо других не учил, - с поникшим взглядом ответил Бруно. - Вы настаиваете на своём учении о бесконечности миров, отождествляя Бога и Вселенную? - испуганно осеняя себя крестом, спросил кардинал Людовико Таберна. - Во Вселенной я предполагаю универсальное провидение, в силу которого всё существующее живёт, развивается, движется и достигает своего совершенства, - взвешивая каждое слово, начал объяснять Бруно. - Я толкую это провидение двумя способами. Первый - сравнение с душой в теле, которая есть во всём и вся в каждой любой части. Это есть природа, тело и след божества. Второй - непостижимый образ, посредством которого Бог, по сущности Своей, присутствию и могуществу, существует во всём и над всем не как часть, не как душа, но необъяснимым образом. - Не морочьте нам голову! Считаете нас полными кретинами? - рявкнул взбешённый словами философа отец-инквизитор. - Толкуя провидение "необъяснимым образом", которое считаете непостижимым, вы остаётесь во мнении, что Бог есть сама природа! Это ересь! Атеизм! - Что думаете о воплощении Слова и о рождении его? - обратился к Бруно епископ Лоренцо Приули. - Слово зачато было от Духа Святого и родилось от Пресвятой Девы Марии, - заученно ответил Бруно совсем как верный католик. - Что необходимо для спасения? - Вера в святую Троицу - в Отца, Господа нашего, Сына и Святого Духа... Надежда на Господа... Любовь к Иисусу Христу и ближнему своему, - как на уроках катехизиса давал ответы Бруно на все вопросы инквизиции: о таинствах покаяния и причащения, о постах и молитвах. Но вырваться из когтистых лап хищников-инквизиторов, упивающихся муками невинных жертв, не было шансов. Не приняв во внимание оправдание обвиняемого, Джованни Габриелли в грозных выражениях напомнил ему, что если Бруно станет упорно отказываться от своих заблуждений, инквизиция прибегнет к законным средствам, предоставленным ей церковью применять ко всем, кто не хочет познать милосердие Божие и христианскую любовь святого учреждения, и которое предназначено к тому, чтобы находящихся во тьме обращать к свету, а сбившихся с истинного пути - на стезю вечной жизни. "Пытать будут... Этот суд - чистый фарс, - понял Бруно. - Признаться виновным в предъявленных обвинениях - приговорить себя к смерти. Не признаться - вынудить судей прибегнуть к "законным средствам" - жесточайшим пыткам, которые не выносит ни один человек и в отчаяньи сознаётся в любых, не совершаемых им никогда тяжких грехах, за что также будет отправлен на эшафот" Выбора не оставалось. Не сама смерть страшила, не уход из жизни, а страх быть заживо сожжённым. Сознание непереносимых страданий от пыток и обжигающих тело языков пламени подавили волю Бруно, заставили отречься от своих убеждений. - Все ереси в отношении церкви отбрасываю и обещаю впредь гнушаться их. Раскаиваюсь, если что подумал, сказал или сделал противное учению церкви... Умоляю святое учреждение, снисходя к моей слабости, дать возможность вернуться в лоно церкви и на себе испытать милость Божию. Признание означало смертную казнь, но ещё теплилась надежда: а вдруг, простят его? Великий страдалец упал на колени перед самодовольными судьями со слезами: - Я смиренно умоляю Господа Бога и вас простить мне все заблуждения, в какие только я впадал... С готовностью приму и исполню всё, что вы постановите и признаете полезным для спасения моей души. Если Господь и вы проявите ко мне милосердие и даруете мне жизнь, я обещаю исправиться и загладить всё дурное, содеянное мною раньше. Инквизиторы долго молчали, потупив глаза в бумаги, делая вид, что заняты чтением их. Они добились отречения Бруно, но не решались вынести приговор. Гениального итальянца знала вся Европа. Общественное влияние обвиняемого, как и огромное число ересей, в которых он подозревался, были так велики, (сто тридцать пунктов обвинения!) что венецианская конгрегация не отважилась вынести приговор. Помиловать, учитывая раскаяние? Или сжечь на костре за еретические преступления, в которых признался обвиняемый? На эти вопросы инквизиторы не могли ответить с полной уверенностью, что не испортят отношения с другими странами, и в первую очередь, со столицей папского государства - с Римом. Не приняв никакого решения относительно обвинений, предъявленных известному всей просвещённой Европе астроному и философу, венецианские инквизиторы отправили отрекшегося от своих религиозных убеждений еретика обратно тюрьму. Железная дверь темницы со свинцовым потолком, той самой, где Бруно томился до следствия, с лязгом и скрежетом захлопнулась за ним. И время остановилось для него. На семь лет! Глава 27 Понтифик сердится На белый песок покатого берега, усеянного галькой и ракушками, с тихим плеском лениво накатывались мелкие волны. Утренний лёгкий бриз доносил в сад солоноватый запах моря, освежал пробудившуюся природу. В пышных виноградниках, утяжелённых спелыми гроздьями, звонко щебетали птахи, гудели пчёлы, привлечённые медовым ароматом, пели полногрудые молодые сборщицы, наполняя корзины янтарными плодами. Ровными рядами убегали вверх по склонам плантации персиков, оливков, яблонь, слив, черешни, абрикосов и других садовых насаждений. Величественная ширь фруктового царства где-то там, за горизонтом, ограничивалась вековыми дубами, кедрами, соснами, елями, кипарисами, тисами, буками. Не объять глазом владения могущественного властителя папского государства Климента Восьмого! Ночью прошёл небольшой дождь, прибил пыль. Ветерок разогнал тучки, и вот уже солнце поднялось из-за гор, посеребрило поверхность Тирренского моря, манящего неведомой далью. Под яркими лучами капельки росы алмазами сверкали на влажных листьях, на травах, на лепестках роз, благоговейно срезаемых ножницами садовника. Всё благоухало, дышало воистину чистым воздухом, ещё не отравленным ядами грядущей цивилизации. Новый день обещал быть чудесным. В это великолепное утро 12 сентября 1592 года понтифик - римский папа Климент Восьмой, не гнушаясь простого труда, по обыкновению, соизволил быть садовником. Совершая каждодневный моцион для бодрости духа и тела, понтифик непременно уделял внимание своим любимым розам. Как заботливый отец, любящий своих чад, он знал каждый куст, ревностно следил за его состоянием. Не болеет ли роза, сколько бутонов распустилось на ней, а скольким ещё предстоит раскрыться. Неторопливо, боясь уколоться, обрезал стебли, удалял сухие листья и ветви, обнюхивал цветок, источающий благовоние, и прежде, чем срезать, разговаривал с ним, как с ребёнком. - Ах, ты мой красавчик... Мой ненаглядный... Тю-тю-тю... Иди сюда, мой хороший, - умиротворённо щёлкал ножницами понтифик, подбирая букет. Всякий раз он варьировал сортами. То набирал одних красных, то белых, то чёрных, то жёлтых, то составлял композицию из всех видов. Для работы в саду понтифик надевал белый скапулярий из тонкого полотна, наброшенный на обрюзгшее тело, Два мавра, обращённых в католическую веру, сопровождали понтифика в утренних прогулках по розовому саду. Африканцы прикрывали понтифика от солнца зонтиком, обмахивали опахалом, отгоняя надоедливых мух, не разбиравших высокого сана и докучавших его святейшеству. Два садовника в доминиканских белых сутанах несли за ним инструменты, ведро с перегноем и лейку. Два кардинала в пурпурных мантиях, подвязанных красными поясами, степенно шествуя за папой с чётками и требниками в пухлых, изнеженных руках, читали молитвы благодарения Господу. Два монаха в чёрных сутанах, в наброшенных на головы капюшонах, шли следом с подносами, несли напитки и родниковую воду - вдруг его святейшеству захочется испить прохладной водицы. Два церковнослужителя с полотенцами, перекинутыми через плечо, тащили кувшин с водой для омовения рук понтифика, запачканных во время работы. Два молчаливых гвардейца в чёрных камзолах и шляпах, в белых чулках, придерживая шпаги на перевязях, замыкали процессию, ежеминутно делающую остановку у розовых кустов. Четыре рослых, мускулистых негра, вращая белками блестящих глаз, послушно несли пустой паланкин - вдруг понтифик, перетрудившись, изъявит желание не дойти, а доехать на плечах эфиопов до бассейна, у которого заканчивалась прогулка по саду. У каждого негра болталось на шее маленькое деревянное распятие. Остановившись у розы, его святейшество, умилившись нежно-розовому созданию природы, восторженно восклицал, воздев руки к небу: - Какое чудо сотворил, ты, Господи! Какие лепестки! А какое благовоние источают они! Этот сорт мне привезли из Голландии... Брат Эцио... Подкорми куст чернозёмом... А ты, брат Марио, полей его водицей... День жарким будет... И дайте ножницы... Я сам срежу этот прекрасный бутон! Шли дальше. Но вот и бассейн. Дно его, выложенное синими изразцами, придавало воде голубой цвет. Понтифик сбрасывал с себя скапулярий и нагишом плюхался в прохладную воду, ещё не нагретую солнцем, сплошь усыпанную разноцветными лепестками роз. Он окунался, выныривая с прилипшими к телу лепестками, поднимался по золочёной лесенке на мраморный барьер и, отдуваясь, опускался в кресло. Тотчас перед ним появлялся маленький столик с причудливо изогнутыми ножками, уставленный золотыми вазочками, полными сладостей. Раболепствующие слуги растирали его дряблые мышцы, набрасывали на понтифика расшитый золотом халат, и мавры всё также прилежно обмахивали его опахалом и оберегали зонтиком от загара. Чувствуя прилив сил, понтифик любовался морем, фонтаном, бившим струями из пасти мраморного льва и наслаждался розами, выставленными в китайских вазах. Блаженно жмурясь, папа созерцал волшебную, неземную красоту, окружавшую его, и с сожалением думал о том, что годы неумолимо бегут, приближая к закату роскошную жизнь, которой скоро настанет конец. А так хотелось бы понежиться подольше, не умирать. В душе папа сильно сомневался о Царстве Небесном, где должен пребывать в Раю. Может ли там быть лучше, чем здесь, во дворце? Всё, что окружает его: золото, драгоценности, благоухающий сад, клумбы с розами, бассейн, вольеры с диковинными птицами, мягкие пуховики, обильные яства, фрукты, напитки, слуги, упреждающие каждое движение, целебные ванны, морской воздух, благодатный средиземноморской климат - разве это не есть настоящий Рай? В хрустальном бокале с персиковым соком плавал кусочек прозрачного льда. На фарфоровом блюде краснела бархатистая мякоть арбуза. Иссиня-лиловая гроздь винограда, несколько румяных яблок, ломти медовой дыни и дольки ананаса представляли великолепный натюрморт. Папа немного испил из бокала, положил в рот виноградину, смахнув с неё пчелу, и откинувшись на спинку кресла, закрыл подслеповатые глаза. В такие минуты ничем и никем не нарушаемого покоя папа любил предаваться философским размышлениям. Весьма ограниченные познания в теологии принуждали понтифика соглашаться в душе с еретическими высказываниями Бруно и его последователей. "В самом деле... Неужто во всей Вселенной только одна Земля населена живыми существами? - думал понтифик, на всякий случай (вдруг Богу станут известны его еретические мысли!) лениво осеняя себя крестом. - Утверждалось, что Земля стоит на трёх китах... Кто же сейчас верит в такую чепуху? Если допустить, что в центре Вселенной папский престол, то почему один? Для умерших за несколько веков римских пап там должны быть десятки престолов! И на всех сидят папы?! А кто же главный из них? Или там тоже конклав избирает самого святейшего? При каких должностях тогда там пребывают остальные папы? Что-то не вяжется система Аристотеля с логическим пониманием реальности мироздания... Получается, прав этот мерзавец Бруно со своим учением о бесконечности миров, до сути которого, признаться, нет мне дела... Но оно подрывает корни католицизма, направлено на то, чтобы лишить наших священников сытой, беззаботной жизни. Много сейчас развелось таких умников, особенно, среди молодёжи... Надо гасить любое проявление прогрессивной мысли и развитие свободной, не подчинённой теологии, науки... Дай им волю, так они на шею папе сядут и ножки свесят! Прощай тогда райская жизнь! Большой вред католичеству от проклятых еретиков... И самый ненавистный из них Джордано Бруно! Доминиканский священник! Доктор богословия! Кто бы мог подумать, что, преступив все грани дозволенного, осмелится называть он католиков невеждами и ослами, высмеивать папу, изобличать в коррупции, во взяточничестве и прочих земных грехах?! Венецианцы трусливо поджали хвосты, побоялись сжечь этого ноланского болтуна, распустившего язык... Доставить его сюда! Немедленно! Пусть сгниёт в римской тюрьме! Пусть повинится и отречётся здесь, в Риме! Что удумал, окаянный! Обвинять папу и в лице его всё католическое духовенство в нарушении заповедей Христа! Распространял бы свои бредни о бесконечности миров... Кого они трогают? Тех крестьян и городской бедный люд, кому и подумать страшно о нарушении католической веры?! Так нет! Сатирой католичество изводит" - с негодованием подумал понтифик, что наглядно доказывали его побагровевшие щёки, лоснящиеся от жира. Его святейшество не позволял себе выказывать проявление гнева, несдержанной вспыльчивости. Притворно-добрым голосом понтифик проговорил: - Брат Сан-Северино! Вели подать мне чашечку горячего кофе с сахаром. Кардинал, имя которого произнёс понтифик, и в самом деле приходился ему двоюродным братом. До своего недавнего избрания на папский престол Климент Восьмой (в миру Ипполито Альдобрандини) сурово осуждал непотизм - кумовство, фаворитизм, родственные связи в правлении папским государством. Дорвавшись до власти, понтифик изменил своим, как оказалось, бесчестным принципам, и сразу назначил кардиналами четверых близких родственников. Один из них, племянник Пьетро Альдобрандини, получил пурпур в двадцать три года и замещал папу во всех важнейших делах. Климент Восьмой и его непот-родня осуществляли соуправление как в политических, так и в религиозных делах. - Кофе его святейшеству! - хлопнул в ладоши кардинал Сан-Северино. Чернокожий слуга на золотом подносе подал кофейный сервиз из тончайшего японского фарфора, наполнил миниатюрную чашечку напитком из кофейника. Его святейшество не счёл за трудность самому всыпать сахар, помешал кофе золотой ложечкой и поднёс чашечку к сморщенным губам. - Чудесный напиток привезли в Рим купцы из Османской империи, - осторожно сделал маленький глоток папа. - Наши братья по вере советуют объявить кофе "нечистым", - пользуясь правом родственника, заметил кардинал Пьетро Альдобрандини, племянник папы. - Напротив, брат Пьетро... Я благославлю его на утренней мессе, чем в определённой мере поспособствую распространению кофе в Европе... Это ещё больше сблизит нашу апостольскую столицу с Испанией и Францией... - Вы, как всегда, мудры, ваше преосвященство... Шаги, предпринятые вами позволили значительно расширить территорию папского государства, - угодливо сказал Пьетро. - К сожалению, не удаётся разрешить извечный спор между иезуитами и доминиканцами, готовых перегрызть друг другу глотки, доказывая свою правоту... Никак не могут договориться о границах влияния милости божьей на волю человека грешного и спасённого... Разве это так уж принципиально, брат Пьетро? - Совершенно с вами согласен, ваше святейшество... Делать им нечего, как только толочь воду в ступе... После бесконечных прений и столкновений разных точек зрения, вопрос до сих пор остаётся открытым... - Мы не будем оглашать окончательного решения... Для этого пришлось бы признать правоту одной из сторон и нажить себе лишних врагов в другой, которых нам и без того хватает... Кстати... Брат Сан-Северино! - Я весь внимание, ваше святейшество! - кряхтя, наклонился к папе тучный кардинал с чётками, бормотавший вполголоса молитву. - Не медля ни дня, напишите инквизиционному суду в Венеции, что Бруно не есть обыкновенный еретик, а вождь еретиков! Им написано немало сочинений, в которых восхваляется королева Елизавета, неисправимая протестантка, и другие государи-еретики... Бруно позволял себе в оскорбительной форме отзываться о католичестве, называл ослами священников, осмеял папу Сикста Пятого... Напишите им, брат Сан-Северино, что Бруно - доминиканец... Несмотря на то, много лет жил во Франции, в Англии, в Германии, где вёл распутную жизнь еретика... Напомните им, что инквизиция Неаполя и Рима не раз уже требовала его на свой суд и что, сообразуясь со всеми этими обвинениями, заключённый должен быть препровождён в Рим... - Я сегодня же распоряжусь отправить требование вашего святейшества в Венецию! - всем своим видом выказывая полнейшую готовность исполнить волю папы, ответил кардинал - А какое решение примет его святейшество по делу о преступном деянии графа Мандолини? - В чём его обвиняют? - В убийстве, ваше святейшество... Граф приказал забить землёй глотку своему управляющему, угрожавшему разоблачить его в неблаговидных делах... - Мазолини нарушил первую заповедь Христа... Столь тяжкое преступление подлежит суровому наказанию... - Кардинал Пьетро предлагает замять дело об убийстве, ваше святейшество, - шепнул Сан-Северино на ухо папе. - Каким образом? - Мандолини уступит святой церкви часть своих владений в Кампанье... Ваш племянник Пьетро послал архитектора, чтобы выстроить палаццо среди виноградников графа. Чуть заметным шевелением пальца папа приблизил молодого кардинала к себе. - Это так, Пьетро? - Да, ваше святейшество... - Любезный племянник! Преклонив колени, молись усердно апостолу Петру и всем святым, чтоб ради них я даровал жизнь Мандолини, нарушившего первую заповедь Христову: "Не убий"... Чтоб мог он и далее копить богатства и творить поступки, служащие нам чудесным казначеем... - Спасибо, дядя! - припал губами к руке папы ушлый племянник. - До конца дней моих буду молить Бога за вас... - Помни, Пьетро... Розы не бывают без шипов... Уступая тебе виноградник, граф покупает за него безнаказанность, в которой скрывается великая опасность... Уладить преступление, совершённое им - это значит обогатить наш святой род, дать возможность гибнущей душе графа раскаяться и жить, избегнув ада... - Да, ваше святейшество... Но... - Что ещё, Пьетро? - Граф Мандолини совершил новое, еще более тяжкое деяние... Лишил невинности свою собственную несовершеннолетнюю дочь... Старый развратник долго домогался её, и потеряв всякое терпение, взял силой... - Негодяй! За это преступление не откупиться ему одним виноградником! Честь высокого престола не может допустить, чтобы торг за содеянное стал вещью обыденной, дешёвой, прикрывающей чудовищные грехи, которые трудно скрыть от возмущённых взоров глаз людских... Дорого обойдётся ему моё прощенье! Послать легата к нему, пусть допросит и пригрозит казнью... - Невозможно, ваше святейшество! - Как?! Почему?! - дёрнулся понтифик, крайне удивлённый, что его приказ не может быть выполнен. - Графа убили... Задушили спящим в постели. - Как смели? Святая церковь лишилась богатств, которые могла бы иметь за отпущение графу греха! Кто эти презренные убийцы? - вскочил папа, опрокинув на столике кофейник с дорогим кофе, что ещё больше рассердило его. - Эта самая оскорблённая дочь и её брат... - Они сознались в отцеубийстве? - Да... После мучительных пыток... Они приговорены к смерти на плахе и взывают к вам с просьбой о помиловании. Пьетро подал папе прошение осужденных. - Много ли наследства за ними? - Незадолго до смерти граф отказал в наследстве детям за непокорность и непослушание... Нахмурив брови, понтифик с раздражением порвал прошение, швырнул клочки бумаги и сердито промолвил: - Не может быть снисхождения к убийцам отца, задушенного во сне! Только смертью искупят они вину за столь мерзкий поступок. И довольно разговору о заурядных преступниках... Джордано Бруно! Вот кто заслуживает большего наказания по всей суровой строгости закона! Понтифик сердился на самого себя, что выказал недопустимую для его священного сана горячность. Он опустился в кресло, сложил руки на груди. Пронзительным взглядом и с невозмутимым спокойствием всматрелся в бескрайнюю морскую даль, не шелохнувшись, закостенев каменным изваянием, глухим к чужой боли, кроме собственной. Понтифик страдал несварением желудка и чувствовал дискомфорт. Что ему чьи-то муки, когда рези в своём животе? Мавры обмахивали его, отгоняя опахалом назойливых мух, прикрывали от палящих лучей вставшего над Римом солнца. Лёгкое дуновение ветерка с моря приятно освежало грузное тело папы Климента Восьмого, вообразившего себя сводом законов, церковным уставом, распорядителем человеческих жизней, святым наместником Бога на земле. В глубине души папа сознавал себя орудием лютой казни, терзающей кого угодно, но только не себя. Разморённый негой и ленью, понтифик закрыл глаза, отрешившись от мира сего. На лице его святейшества, ещё несколько минут назад бывшего хмурым и сердитым, появилось подобие улыбки. - Господи... Хорошо-то как! - прошептал он, засыпая... Благодарю Тебя... Незримой дланью исполнил Ты желание моё быть наместником Твоим... Ему снилось местечко Фано около Флоренции в герцогстве Урбино, где в феврале 1536 года родился мальчик Ипполито, будущий глава римско-католической церкви папа Климент Восьмой. А может, и не спал он вовсе, а слушал пение канарейки, порхающей в золотой клетке, подвешенной к потолку просторной веранды, и вспоминал годы юности, когда учился на юриста, но благодаря родственным связям был назначен кардиналом - папским легатом в Польшу. Быть может, вспомнив о годах, проведённых в католической Польше, папа очень огорчился, что, несмотря на все его усилия, не удалось привести к обращению в католичество непокорную, гордую Русь. Кто знает, что снилось папе, или о чём думал он в этот утренний час безмятежного отдыха? Глава 28 Наказание "без пролития крови" В октябре 1592 года венецианский посланник в Риме уведомил папу Климента Восьмого, что Верховный совет республики отказывается выдать заключенного Джордано Бруно римским властям. - Подобная выдача не соответствует достоинству и независимости Венецианской республики, - заявил посланник. Понтифик ни словом, ни взглядом, ни жестом не проявил недовольства. Высокая шапка-митра, украшенная бриллиантами, казавшаяся продолжением желчного лица, не качнулась вместе с его неподвижной головой. Живая статуя, восседавшая на золотом троне, чуть шевельнулась лишь когда посланник с поклоном и, пятясь, удалился. Шевеление человека, обличённого неограниченной властью, тотчас подвигло к нему кардиналов Сан-Северино и Пьетро Альдобрандини. Приникнув ушами к понтифику с обеих сторон, они разом проговорили: - Его святейшество изволит сказать? - Что они там себе позволяют... эти гондольеры? Купцы, ряженые в аристократов и вообразившие себя независимыми республиканцами... Да я их в бараний рог согну! - Так и передать? - опередил вопросом пожилого, склеротичного Сан-Северино молодой и туповатый Пьетро. - Дорогой племянник... Твоё рвение годится для приобретения новых вилл в графских поместьях, но совершенно не приемлемо, чтобы стать папой римским... Пора бы тебе и поумнеть... Впрочем, если в двадцать три года ума нет, то и не будет... Сан-Северино! В самых вежливых выражениях передай совету республики, что Рим настаивает на выдаче опасного преступника Джордано Бруно, поскольку ещё семнадцать лет назад у нас начато следствие по этому еретику. Бруно доминиканский монах и подлежит юрисдикции папы. - Слушаюсь, ваше святейшество! 7 января 1593 года Верховный совет Венецианской республики уступил желанию папы Климента Восьмого. Консультант совета, прокуратор Контарини дал заключение в желательном для папы смысле: "Бруно долго жил в еретических странах и в течение всего этого времени вёл распутный, совершенно дьявольский образ жизни. Он в высшей степени виновен в ереси... Тем не менее, это один из выдающихся умов, какой только можно себе представить". 27 февраля 1593 года, под покровом ночи, закованного в цепи и охраняемого отрядом конных гвардейцев, с наброшенной на голову попоной, великого узника перевезли из венецианской тюрьмы в римскую. Темнота и попона были излишними в тайной перемене места заключения: никто не признал бы в измождённом оборванце великодушного, весёлого кавалера, модно и со вкусом одетого, любимца дам, блиставшего остроумием, светскими манерами в королевских дворцах Европы. Инквизиция Рима потребовала от него безоговорочного отречения от научных убеждений о величии бесконечной Вселенной. Она хотела изменить чувства мыслителя, желая обратить его богатые умственные силы к услугам церкви, спекулировать его популярным именем. Такое отречение означало предательство своих идей, самого себя. - Это невозможно! - вскакивая с каменного пола сырой камеры, восклицал Бруно. И падал на жалкую подстилку из соломенной трухи, повторяя: - Это невозможно!... Нет! Значит, смерть... Ужасная, жестокая, мучительная... В огне костра! И он стал готовить себя к ней, чтобы ни вскриком, ни стоном не выдать слабости, которую толпа примет за позднее раскаяние, за попытку вызвать жалость к себе. Он сожалел о недостойном малодушии, проявленном на венецианском судилище. Теперь, осознанно бросив себя в жертву научным убеждениям, Бруно достиг нравственного спокойствия и величия. Восторженная любовь к истине одержала победу над инстинктом самосохранения. Зимой крыша промерзала, и камера становилась ледником, в котором полураздетый узник ютился, скорчившись, на клочке трухлявой соломы. Блистая глазами, стуча от холода зубами, он обхватил руками немощное тело, и в темноте камеры раздались прерывистые слова: - Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злой рок вместе с природою подавляли мои стремления... Я вижу, что победа есть дело судьбы. Было во мне всё-таки то, что могло быть при этих условиях и в чём не откажут мне будущие века, а именно: "Страх смерти был чужд ему, - скажут потомки, - силою характера он обладал более, чем кто-либо, и ставил выше всех наслаждений в жизни борьбу за истину". Силы мои были направлены на то, чтобы заслужить признание будущего. Святой Лаврентий был заживо сожжён на медленном огне. Что делало философов древности героями среди ужаса смертельных страданий? Есть люди, у которых любовь к божественной воле так велика, что их не могут поколебать никакие угрозы или запугивания. Тот, кто заботится о своей плоти, не может чувствовать себя в общении с Богом... Лишь тот, кто мудр и доброжелателен, может быть вполне счастлив, ибо он более не чувствует страданий. Пытка голодом, жаждой и холодом длилась почти... восемь (!) мучительных лет. Потеряв счёт дням, неделям, месяцам и годам, он коротал время заточения в темнице, куда не проникал солнечный свет, в размышлениях о сущности бытия. Прикованный за ногу цепью к стене, Бруно мечтал о смерти, как об избавлении от нечеловеческих мук и страданий. Каторга в каменоломнях под открытым небом или гребля на галере под кнутом надсмотрщика, но в пахнущем свежестью море, показались бы ему Раем Господним в сравнении с пребыванием в камере, схожей с могильным склепом. Длинные волосы и борода мягко стелились на грудь. Ногти непомерной длины обламывались на пальцах, кровоточили дёсны, шатались и невыносимо болели зубы. Рёбра выпирали под изъеденной язвами кожей, обтягивающей скелет - всё, что осталось от крепкого, здорового тела, в котором билось горячее сердце великого итальянца, сильного духом. В беспросветной темноте Бруно не мог видеть своего отражения на каменных стенах, а увидел бы - испугался бы самого себя. Одни лишь умные глаза, горящие во мраке, ещё выдавали в нём человека. - Всё изменчиво... Всё призрачно в этом мире, - шептали его потрескавшиеся губы. - Был на пиру у королей, сидел рука об руку с владыками... Сейчас дрожу от холода в темнице и жду смерти... Как низко, как мерзко, как подло существование в нашем несовершенном мире... Вселенная! Вот где смысл всего! Как ничтожны мы перед её величием! Богатство... Власть... Деньги... Что есть они? Пена в мутном водовороте жизни, смываемая бурным потоком грядущих столетий... Стремление к истине - единственное занятие, достойное героя... В камеру со свечами в руках приходили кардиналы, католические священники, доминиканские монахи, капелланы и другие "сострадальцы" его ужасного положения. Никто из них не принёс ломоть хлеба, не подал ковш чистой воды. "Сострадая" несчастному узнику, они уговаривали Бруно отречься от своего учения устройства Вселенной, повиниться перед папой, публично признать ошибочность взглядов на католицизм, выступить на собрании кардиналов с осуждением собственных обличительных сочинений. - И это вы предлагаете мне, сыну Неба, Солнца и матери-Земли, самим Богом наделённому разумом и светом высшего понимания истины? Предать Господа, озарившего мне путь к звёздам, давшего мне возможность проникнуть в неведомые миры, открывшего мне глаза на творимые католиками беззакония, порушившими заповеди Христовы? Вы, папские прислужники, носители зла и есть пособники лукавого сатаны, верные слуги его! Иисус пожертвовал собой ради спасения душ человеческих... Я добровольно приношу себя в жертву свободе научной мысли... Лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф. Всё... Оставьте меня... Бруно понимал: инквизиторы - сатанисты в балахонах, по настоянию папы Климента Восьмого, пыткой жестокого тюремного заключения надеются сломить его волю, заставить отречься от научных тезисов, с горячей убеждённостью доказываемых им на лекциях в аудиториях университетов, на уличных диспутах, в студенческих собраниях. Он вскакивал с пола, потрясал кулаком воображаемым врагам, спорил с ними, доказывал, убеждал, проявляя незаурядное ораторское искусство, которое некому было оценить в тёмноте камеры-одиночки. - Отречься от истины? Назвать белое - чёрным, и, наоборот, чёрное - белым?! Представиться сумасшедшим, выжившим из ума демагогом? Сказать тем пытливым молодым людям, жадно ловившим каждое моё слово, что всё, что говорил прежде - ложь, ересь, чушь несусветная? Нет... Это невозможно... Значит, остаётся принять смерть... Достойно и мужественно стерпеть муки адовы... Всё же лучше выстрадать несколько страшных минут, чем переносить жестокие мучения долгие годы, теряясь в догадках: день за стенами тюрьмы или ночь... От дикой боли я быстро потеряю сознание и уже не почувствую, как ненасытный огонь всё яростнее примется пожирать свою жертву. Душа отделится от тела и вознесётся к моим любимым небесам... Ну, а тело... Оно ничто... Оболочка души... Прах, пепел и ничего более... Пусть я умру... В памяти потомков останутся мои философские сочинения, мои сатиры и сонеты... Проклятые человеконенавистники, увешанные золотыми распятиями! Негодуете, что я ещё жив! Вы с особым пристрастием давно придушили бы меня здесь, но вам нужно добиться моего отречения... Не быть тому! Когда поймёте, что я умру в тюрьме, не дожидаясь вашего подлого суда, вы, не теряя времени, объявите мне смертный приговор... Вы не помилуете меня, ибо знаете, что на свободе я напишу новые сочинения, изобличающие католицизм - врага человечества... Бессердечные, безжалостные мучители в рясах с притворно-благообразными лицами! И после всего содеянного вами вы осознаёте себя праведниками? Нечестивцы! Христопродавцы! Как смеете вы называть себя слугами Бога? Лукавством, чревоугодием, ханжеством, лицемерием, обманом, невежеством, жадностью и другими пороками вы имеете больше оснований считать себя слугами сатаны. Кто дал вам право убивать иноверцев и свободомыслящих людей, казнить их, сжигать живьём? Идолопоклонники бросали христиан в кипящую смолу, распинали на крестах, отдавали на растерзание голодным львам, рубили им головы. Чем вы лучше этих варваров, отправляя на костёр целителей и лекарей, обвиняя их в колдовстве? Ну, не идиотизм ли?! Присуждаете к сожжению в огне инакомыслящих... Да кто вы такие, боящиеся утратить власть над людьми, кормящими вас, дармоедов? Трутни? Нет, хуже... Убийцы! Этот диалог с самим собою во мраке холодной камеры был страшен. Страшен был и сам оратор: гремящее железной цепью скелетоподобное существо в лохмотьях, пропахших сыростью и гнилостью соломы, с гордо поднятой головой, заросшей длинными, как у первобытного неадертальца, спутанными волосами. Но ещё страшнее были горящие ненавистью глаза, метавшие искры, готовые испепелить мучителей, появись они в камере. За муки и страдания... За восемь лет заточения, проведённых столь расточительно! Ведь сколько можно было написать сочинений, необходимых науке, а, значит, людям! Изнемогший от яростной речи Бруно, в котором ещё теплились признаки жизни, падал на подстилку и затихал. Ни единого стона, ни вздоха сожаления за отступление от католических догм никогда не вырвалось из его простуженной груди. О, Господи! Какой стойкостью наделил Ты этого несгибаемого человека! Какую величайшую силу духа вдохнул в него! Какой решимостью и убеждённостью в правоте идей одарил его! Сколько смелости, отваги, терпения дал ему, мужественно ожидавшему казни! А где-то в бессильной злобе сжимал кулаки Савелий. - Подлый Мочениго! Ты сподобился Иуде, продал благороднейшего из людей за горсть монет. Будь же ты проклят во веки веков! - с ненавистью говорил Редькин. Расставшись с Джордано, Редькин словно провалился в бездонную пропасть. С чувством виноватости и стыда в том, что зная о заговоре Мочениго, не предупредил Бруно о грозившей ему смертельной опасности, Савелий погрузился в глубокий сон. Если бы кто вдруг разбудил его, вряд ли он смог бы сказать, где был и чем занимался все эти семь с лишним лет, на которые заточили Джордано Бруно... ...20 января 1600 года римская конгрегация провела заключительное заседание по делу Бруно. Великий инквизитор кардинал Мадруги задал вопрос: - Желает спрошенный отречься от своих заблуждений? - Могу ли я с высот открывшегося мне нового воззрения на мир обратиться опять к узким горизонтам невежественной системы Аристотеля? Я окончательно освободился от сомнения, испытываемое всяким, кто идёт против мутного течения, по которому плывёт, пребывая в католической лжи, нынешнее общество... Я не могу и не хочу отречься от истины, - твёрдо заявил Бруно. - Вы лишены священнического сана и отлучены от церкви. За преступление против католической церкви вы будете подвергнуты самому милосердному наказанию и без пролития крови... Такой лицемерный приговор означал требование сжечь живым. Выслушав жестокие слова инквизитора, Бруно с гордо поднятой головой ответил судьям: - Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю... Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесётся в Рай. ...В Римскую Кампанью пришла ранняя итальянская весна. Склоны гор покраснели от цветущих тюльпанов и маков, миртовые рощи огласились пением соловьёв. Папа Климент Восьмой, по обычаю своему, отдыхал в кресле за чашечкой так полюбившегося ему кофе, любовался морем и розами, дремал под заливистую трель канарейки. Сквозь приоткрытые веки он разглядел подошедшего к нему кардинала Мадруги, великого инквизитора. - Говори, брат мой, - чуть заметным шевелением руки позволил понтифик. - Ваше святейшество... Злостный еретик Джордано Бруно не отрекся от заблуждений, в которых пребывает... Конгрегация лишила его священнического сана и отлучила от церкви... Бруно передан светским властям, поручив им подвергнуть его самому милосердному наказанию... - Надеюсь, без пролития крови? - размешивая сахар в чашечке с горячим кофе, ледяным голосом спросил папа. - Да, ваше святейшество... - Решение конгрегации одобряю... Всё ли готово к празднованию нового века и моего шестилетнего папского правления? - Множество хоругвей и звон колоколов возвещают большое торжество... Пятьдесят кардиналов прибыли чествовать папу Климента Восьмого и отмечать начало семнадцатого века. Тысячи богомольцев-пилигримов, все римляне ожидают предание Бруно огню.. Высшие сановники, собравшиеся около главы католичества, представители религии из католических стран, проповедующие любовь к Богу и ближнему своему, с огромным нетерпением предвкушали незабываемое зрелище предсмертных мук томящегося в темнице философа, отданного во власть тюремщиков и покинутого целым миром. Ещё не улеглись праздничные страсти юбилейного 1600 года и шестилетия папства Климента Восьмого, как через четыре дня для жителей Вечного города началось ещё более грандиозное представление - аутодафе, казнь еретика на костре, сожжение живым в огне. В этот день 17 февраля 1600 года, ставший на все времена историческим, на площади Цветов в Риме - campo dei Fiori - и прилегающих к ней улицам толпились тысячи праздно одетых людей, ведь для подавляющего большинства из них - казнь еретика - это праздник! Вечный город кипел пилигримами, шутами, католическими священниками в чёрных рясах, доминиканскими монахами в белых скапуляриях, мушкетёрами, купцами, горожанами из простого люда. Как на всех праздничных гуляньях царило оживленье, бойко шла торговля сладостями, выпечкой, напитками. Слышались разгульные песни выпивох, по случаю праздника опустошивших карманы в кабачках, весёлый смех взрослых и визг детей, завывание скрипок, ржанье лошадей, крик попугаев, лай собак и прочие звуки, присущие массовому гулянью в большом городе. Среди толпы, теснящейся ближе к месту казни, с трудом пробирался Савелий Редькин. Он вплотную приблизился к помосту, сооружённому из штабеля дров с высоким столбом, обложенному со всех сторон вязанками хвороста и окружённому тремя плотными рядами стражников с мушкетами и алебардами. - Бе-е... Наше вам с кисточкой! Как поживаете, Савелий Петрович? - обдав смрадом тухлятины, ехидно хохотнул кто-то за его спиной. Савелий обернулся и, вздрогнув, увидел позади себя шута в красном колпаке с бубенчиками, рядом с которым, постукивая палкой о мостовую, тряслась бродяжка-старуха. Завитые в рожки рыжеватые волосы, торчащие из-под шутовского колпака, морщинистый лоб, клинообразная жидкая бородёнка, козлоподобное лицо, ужимки, ухмылки напомнили Савелию давних знакомых. Ворона с жёлтыми глазами на плече безобразной старухи, восьмиугольная звезда на шутовской одежде, трость с набалдашником в копытообразной руке - приметы слуг сатаны, в которых нетрудно было признать графа Сивопупова-Крымского и его бессменную спутницу Виолу Обнорскую. - Нормально поживаю, - крутя головой из стороны в сторону, ответил Савелий. - Бе-е... Боитесь пропустить момент, когда героя вашего романа "Восставший из пепла" возведут на костёр? Не бе-е... Не бойтесь... Ещё далеко притворное пение католических монахов. Продавшись сатане, они прячут грешную душу под рясой и нестройными, заунывными голосами поют священные гимны и молитвы, не веруя в них. - Вы так считаете, граф? У кардиналов, занявших самые почётные места вокруг помоста, наблюдающих за приготовлениями к казни, такие печальные лица, полные глубокой скорби... Неужто они так кощунственно притворяются? - Уж поверь, друг мой, что мне известны самые сокровенные тайны в подлых душах этих пройдох с крестами на мантиях... Нет в них ничего святого, иначе не нарушали бы они заповеди Христа столь низменным образхом... Сейчас эти богоотступники тешат сатану... - То есть, как это - тешат? - Грешники, нечестивцы в пурпурных мантиях, в чёрных и белых монашеских рясах ведут на казнь истинно верующего, преданного Богу человека! Они не могут ему простить написание комедии "Светильник" и сатиры "Ноев ковчег"... Вы, конечно, прочли эти талантливые и остроумные произвения, из которых позднее заимствовал сцены французский комедиограф Жан-Батист Мольер? - Да... Бруно изобразил в них упадок общества, высмеял тупость служителей католической церкви... К примеру, в смехотворном споре животных о праве преимущественно быть принятым в Ноев ковчег, лучшее место в задней части библейского корабля предоставлено ослу. - Вы прекрасно осведомлены... От себя добавлю, что в ироническом смысле сатира "Ноев ковчег" посвящена папе Пию Пятому... Где же после такой насмешки инквизиторы простят Бруно? Разве не радостно сатане видеть, как те, кто по зову сердца должны вести к Богу тёмных людей, просветлять их разум верой в Него, сами являют собой пример безнравственности, безверия и тем отторгают их от Господа! Посмотри, как беснуется народ, возбужденный папой Климентом Восьмым и кликой его кардиналов, погрязших в корыстных делах! Браво, папа Климент Восьмой! Этим грандиозным шоу - спектаклем ты во сто крат увеличил число слуг сатаны! - Граф! Ваша светлость! Сделайте же что-нибудь! В ваших чёртовых силах спасти Бруно! - с мольбою в глазах, в отчаяньи выкрикнул Савелий. - Опять вы за своё, Савелий Петрович! Бе-е... Не хочу я это делать! Сатане нужен ваш правдивый роман "Восставший из пепла", который ещё больше разуверит народ и отдалит от Бога. И, признаться, не могу: распятия, висящие на нечестивцах в мантиях и сутанах, не позволяют мне приблизиться к ним и сыграть с ними злую шутку... Бывает, я веселюсь над ними, когда снимают они с себя кресты... Лукавством внушаю им сделать подлость, подбиваю на грех... Недолог тот час, когда врата ада распахнутся пред ними... То-то будет потеха бесенятам, тыкающим грешников раскалёнными кочергами! - Католики утверждают, что на Небесах папе римскому уготован престол... Вознесётся ли на него душа Климента Восьмого после кончины понтифика? - Ах, Савелий Петрович! Мне, право, стыдно за вас! Вы такую кипу сочинений Бруно переписали, что должны были уяснить из них, что нет там престола для папы! Много чести ему! Небеса есть Рай Господень, где пребывают Бог и праведные души... Этого прожжёного взяточника, карьериста, коррупционера, безжалостного душегуба, по велению которого загублены многие безвинные жизни и сегодня возведут на костёр героя вашего романа, ждёт геенна огненная! Вечно гореть ему в пламени преисподней! Посмотрите вокруг, Савелий Петрович! Где в этой огромной толпе беснующихся, ликующих людей, страждущих чужих страданий, видите вы хоть одного сердобольного человека? Все они - католики! Поборники католичества видят в Бруно ярого противника своим невежественным принципам, разоблачителя их корыстных интересов. К радости сатаны, одурманенные своей кровожадной религией, они готовы напасть на любой народ, терзать, грабить, насиловать, убивать младенцев и женщин, упиваться кровью несчастных жертв. - Не сомневаюсь, граф, что католицизм - человеконенавистническая религия со своей прогнившей моралью убивать инакомыслящих, подчинять себе непокорные страны, владычествовать миром, колонизировать и превращать в рабов другие народы, как, например, Англия долгое время порабощала Индию и островитян... А другие религии? Синтоизм? Буддизм? Ислам? Они лучше? - Дорогой Савелий Петрович! Вы опять удивляете меня! Профессиональный журналист задаёт такой наивный вопрос! Вам ли не знать о злодеяниях синтоистов-японцев в Китае, в Таиланде, на Филиппинах? О нашествии на святую Русь полчищ буддистов Чингис-хана? О кровавых злодеяниях исламистов-турок в Болгарии? Эти и другие религии, призывающие убивать "неверных", противны Богу, но приятны сатане... - Какую религию исповедовать, считать угодной Богу? - Однажды на этот вопрос вам уже отвечал Бруно, сославшись на князя Владимира, принявшего православие и обратившего в эту веру всю Русь. Не припомню случая за тысячелетие принятия христианства на Руси, чтобы православные священники призывали своих прихожан убивать иноверцев... Оттого в России и сегодня с уважением относятся к религиозным чувствам татар, бурят, евреев, корейцев, эвенков и других национальностей, чего не скажешь о католических странах... - Согласен... - кивнул Савелий. - Большинство мировых войн и сражений спровоцированы и начаты под эгидой католичества. И в наши дни америкосы-католики бомбили Ирак, Ливию, разодрали в клочья Югославию, устраивают мировой пожар во многих регионах планеты... С именем Бога, но с грязными, окровавленными руками жгли, убивали вьетнамцев, афганцев, сирийцев и многих других людей... - В романе "Восставший из пепла", Савелий Петрович, не забудьте красочно отобразить тех, кто сегодня, распустив слюни в предвкушении казни, подобно голодным волкам при виде раненого оленя, ведут свою жертву на муки. В чёрных рясах и сутанах, в пурпурных мантиях и белых скапуляриях ищут они личной выгоды от служения церкви. Подобно скоморохам и бродячим артистам наряжаются католические оборотни в религиозные одежды, чувствуют себя хитрыми чиновниками, обыкновенными работниками, добывающими не только на пропитание, но и на роскошную жизнь... Утренние мессы, праздничные службы в храмах, молебны, проводимые католическими священниками, не более, как шоу-спектакли, театрализованные представления... Наблюдайте, Савелий Петрович... Сатана позволил вам увидеть жизнь шестнадцатого века собственными глазами... Ваша книга станет бестселлером! Поведав многочисленным читателям о бесчинствах папы и его кардиналов, о корыстных деяниях католических священнослужителей, вы приумножить число нечестивых слуг сатаны, поможете лукавому разрушить веру в Бога. Это вам зачтётся... - Очень интересно... Каким же образом? - Попасть в Рай, откровенно говоря, у вас, Савелий Петрович, мало шансов... Порядочно вы нагрешили... Напомню, что однажды вы обманули девушку, соблазнили её, пообещав жениться на ней, и подло бросили, чем навсегда отравили ей жизнь... Вы разбили несколько семей, прелюбодействуя с чужими жёнами... Ради спортивного интереса убивали на охоте животных... Сотворяли себе кумиров... Не соблюдали постов... Не утруждали себя молитвами... Насмехались над пожилыми людьми, идущими в храм, называли их "старперами, выжившими из ума"... На военной службе вы украли меховую куртку и променяли её на канистру спирта... Возвращаясь из плавания в родной порт Владивосток вы вели разгульную, неугодную Богу, жизнь, занимались пьянством, чревоугодием, в чём до сих пор не раскаялись... Есть и другие грехи, о которых вы знаете не хуже меня. Во время работы в газете вы лгали читателям... - Достаточно, - прервал чёрта Савелий. - На Рай я не претендую... Зато в преисподнюю меня примут вне конкурса... Вы это имели в виду, ваша светлость, намекая о "поощрении" сатаны за роман? - В преисподней вам гарантирована должность старшего надсмотрщика... - Надсмотрщика?! Над кем? - Над прижигателями пяток грешникам... За ними нужен глаз да глаз... Всё норовят улизнуть к котлам с кипящей смолой, в которых варятся самые отпетые мошенники... - Фу-у... Какая мерзость! Такая работа не для меня... - Напрасно брезгуете... Приглядывать за бесенятами, понукая их быть более расторопными, намного лучше, чем самому вечно прыгать на раскалённой сковороде... - Скажите, граф... Почему казнь, приводимая в исполнение с бесчеловечной жестокостью, превращена католиками в праздничное представление? Сродни гладиаторским боям на арене Колизея? - Соединяя смешное с ужасным, увеселяя глаз оригинальностью процессии, инквизиция ослабляет чувство сострадания в толпе... В насмешке и презрении она топит её сочуствие к осужденному... Бе-е... Бе-есовское поведение толпы радует сатану, веселит его слуг... Бе-е... Римляне со свёртками съестного в руках ломились на площадь Цветов - campo dei Fiori, заполняли соседние улицы и проулки, чтобы, если уж не подобраться к месту казни, то, хотя бы, увидеть процессию и осужденного. - Идёмте, Савелий Петрович, - увлекая Редькина за ворот рубахи, сказал Сивопупов-Крымский и взмахнул тростью. Толпа расступилась, и Савелий увидел того, о ком сейчас знал больше, чем о ком-либо другом. Худой, бледный, седой, заросший волосами, состарившийся от долгого заключения, со звенящими на руках и ногах цепями, Бруно шёл, поддерживаемый стражниками, как закоренелый убийца, как кровожадный разбойник, как изменник и предатель, погубивший армию. Свой ужасный путь он совершал с улыбкой, смешанной с жалостью к тёмным людям и презрением к своим убийцам. Он не осуждал толпу невежд, освиставших, оплевавших его. К осужденному приблизился одряхлевший кардинал, бывший папский нунций во Франции. Савелий расслышал, как он насмешливо сказал: - А я тебя предупреждал, Джордано, что пойдёшь против толпы, и она растопчет тебя... Бруно смолчал. Палачи порвали ему язык, чтобы не мог в последнем слове обратиться к людям, сказать, что никакой он не еретик, а обычный, здравомыслящий человек. - Вот, видишь... Нечего тебе возразить, - не унимался папский холуй. - Кому в этой толпе нужно твоё учение о бесконечности миров?! Савелий видел, как осужденного с особой торжественностью вели на место казни. Красное, как кровь, знамя несли впереди него. Звенели колокола. Впереди шли священники в полном облачении и пели гимны. За ними следовал Бруно, одетый в жёлтый балахон, на котором чёрной краской были намалёваны черти. Глядя на одеяние Бруно, Сивопупов-Крымский недовольно проблеял: - Бе-е... Бе-есподобно чертей нарисовали... Бе-е... Разве мы такие? Самих себя лучше бы намалевали... Ведь эти священники и есть самые что ни на есть настоящие черти... На голову Бруно водрузили бумажный колпак с фигуркой человека, охваченного языками пламени и окружённого отвратительными демонами. Обращённым в противоположную сторону от осужденного несли деревянное Распятие. Отныне спасения уже не существовало для него: смертное тело принадлежало огню, а бессмертная душа - пламени ада. За еретиком следовали представители духовенства в праздничном одеянии, правительственные лица Рима и богатые аристократы. Кардиналы-инквизиторы, осудившие Бруно, заканчивали ужасное шествие. У Савелия мелькнула мысль, что перед ним покойник, которого сопровождают на похоронах в могилу, а, между тем, это был живой человек, муками которого должен так жестоко развлечься народ. У помоста процессия остановилась. Цель шествия достигнута. Палачи подхватили Бруно и поволокли по лестнице, ведущей на помост. Ему заткнули рот мокрой тряпкой, цепями притянули чуть живое тело к столбу. Взгляд Бруно в эти трагические минуты был устремлён к небу. Он верил: его душа сейчас воспарит над землёй, вознесётся к дорогим его сердцу звёздам, устремится всё выше, в бесконечносить миров, в Вечность. Какая-то бабуся пробилась к горам хвороста со своей вязанкой, загодя собранной в лесу. - Святая простота, - произнёс Сивопупов-Крымский... - Верит старая хрычовка, что внесла свою частичку священного огня в сожжение злого колдуна. - Кого?! Колдуна?! - возмущённо переспросил Савелий. - Да... Именно так старухе объяснили в толпе. "Кого сжигают?" - спросила она, и ей ответили: "Злого колдуна... Он хотел напустить чуму на город". Ну, вот, Савелий Петрович... Теперь вы увидели всё. Желаю творческих успехов! - взявшись за орден на груди, сказал граф. Повернул звезду, и бесследно исчез вместе с ведьмой и её вороной. Поджигатели, стоящие с горящими факелами вокруг кострища, по команде главного палача одновременно поднесли ярко пылавшие головни к кучам хвороста. Они вспыхнули, затрещали дрова. Огненные языки поднялись выше, мигом уничтожили позорное одеяние на несчастном Бруно. Жёлто-красный столб огня и сизого дыма взметнулся над огромным костром, поглотил осужденного к наказанию "без пролития крови". Безумный, торжествующий рёв толпы, дикий вой, вырвавшийся из тысяч глоток, оглушил площадь Цветов. И в этом радостном, безудержном гаме потонули отчаянные крики Савелия Редькина: - Сволочи! Гады! Фашисты! Изверги! Что вы делаете?! Убийцы! Католическая свора волков, гиен, шакалов, грызущих и угнетающих неповинных людей и целые народы! Сонм хитрых лицедеев! Болтаете своими грязными языками одно, а делаете совсем другое, противное Богу! Ненавижу вас! Палачи! Ваши мантии оттого красные, что обагрены кровью несчастных жертв, таких, как Джордано Бруно! Удушливый дым от костра не давал дышать. - Еретик! Хватайте его! На костёр его! - раздался над ухом Савелия грозный окрик. Инквизитор и два стражника подскочили к нему, заломили руки, потащили к пылающему костру.. - Мама! - закричал Савелий... Глава 29 Восставший из пепла - Мама! - в страхе выкрикнул Савелий, безумным, непонимающим взглядом обводя кабинет стоматологии. - Успокойтесь, больной... Всё уже позади... Отошли от наркоза... Вот и хорошо... Ваши зубки теперь в полном порядке... Кушайте ими на здоровье... Я поставила вам самые лучшие пломбы... С гарантией... Черноволосая, смуглая женщина средних лет и приятной наружности, с марлевой повязкой на лице, по-доброму смотрела на него красивыми, чуть раскосыми глазами. - Как себя чувствуете? - прищурилась в улыбке врач, складывая в ванночку инструменты. - Маму вспомнили... Приснилась наверно? Или испугались чего во сне? - Бруно сожгли, окаянные... Ну, это им даром не пройдёт! Я им такое устрою! - выпалил Савелий, ещё плохо соображая, где он и что с ним. - А где доктор? - приподнялся он в кресле. - Где граф Сивопупов-Крымский, профессор стоматологии? Ассистентка Виола с вороной? - Он ещё бредит... Не совсем очнулся, - не отрываясь от записи в больничной карте, проговорила медсестра. - Да... Пусть полежит ещё несколько минут... - Где врач? Доктор медицинских наук... Профессор стоматологии, - бормотал Савелий, ища глазами графа-чёрта. - Не знаю такого, - опустив повязку ниже подбородка, ответила врач. - Я и есть ваш врач, доктор Хабибулина. - Как долго я спал, - приходя в себя, сказал Савелий, вставая с зубопротезного кресла. - Целых полчаса, - усмехнулась врач, придерживая Савелия за плечо. - Погодите вставать... Сделайте прикус... Так... Ничто не мешает? Хорошо... Можете идти... Стоимость услуги тысяча девятьсот шестьдесят пять рублей... Оплатите, пожалуйста, в кассе поликлиники... Савелий сняс с кроссовок полиэтиленовые чехлы-бахилы, с недоумением смотрел на них, как на что-то необыкновенное. Ещё минуту назад на его ногах были туфли с загнутыми вверх носами, белые чулки с подвязками. Он растерянно взялся за дверную ручку и, глядя на врача и медсестру, как на инопланетянок, машинально проговорил: - Arrivederci... - Что вы сказали? - не поняла врач. - Au revoir... - Вы в порядке? Присядьте в коридоре на диванчик, - посоветовала медсестра. - Good bye... Auf weiderzehen... До свидания... - А... Теперь понятно... Всего доброго... Пошатываясь, Савелий вышел из кабинета, присел на диван. Взгляд упал на табличку на двери кабинета. - Врач Хабибулина Фатима Рахимовна, доктор медицинских наук. Медицинская сестра Кудряшова Анастасия Павловна, - вслух прочитал он, сдавливая виски мокрыми от пота ладонями. Всё вокруг знакомо до мелочей... Коридор... Стены, увешанные рекламными плакатами о пользе жевательной резинки "Орбит" и зубной пасты "Colgate"... Регистратура... За стёклами витрины подрёмывает седая дама в больших круглых очках, в белом чепчике и в белом халате... Электронные часы на стене горят зелёными цифрами, показывают семнадцать ноль-ноль... Cавелий покопался в карманах... Достал из них кошелёк, нательный крестик с цепочкой, зажигалку, сотовый телефон, записную книжку, шариковую ручку, носовой платок, деньги, сберкнижку... Чиркнул зажигалкой. Искры вылетали, но фитилёк не вспыхивал огоньком. В зажигалке не было бензина. Лишь чуть заметный запах его ещё не выветрился до конца из неё. Сотовый телефон оказался разряженным. Паста засохла в шариковой ручке. Носовой платок был испачкан чернилами. Сам не свой, он машинально рассовал вещи опять по карманам, полистал записную книжку: последние страницы были исписаны чернилами. "Гусиным пером написано", - подумал Савелий, вглядываясь в каракули, сделанные латинскими буквами. Те, что были сделаны по-английски, он перевёл сразу, о смысле других догадался по числам и отдельным словам. - Даты... Названия городов, - пробормотал он, ощупывая себя: уж не пребывает ли, по-прежнему, в удивительном, почти реальном сне? "Нет... Это не сон... На мне те же джинсы, продранные на коленях, клетчатый пиджак, сиреневая рубашка и пуловер с дырками на локтях, истрёпанные, разбитые вдрободан кроссовки... Всё, что осталось после приключений в шестнадцатом веке? Или я в таком виде пришёл на приём к врачу? Куртка, как новая, висит в гардеробе... Её не было на мне в шестнадцатом веке... Потому, наверно, хорошо сохранилась... Нужно заплатить за лечение!" - вспомнил Савелий. Он пересчитал деньги: от двадцати тысяч, полученных накануне в сбербанке, осталось семь тысяч. Прикинул в уме: "Долг вернул квартирной хозяйке, потратился на цветы, конфеты. Купил сорочку, свитер, туфли... Кое-что по мелочам брал... "Ладу-Приору" выиграл... На деньги машину поменял... На счёте должно быть ещё триста двадцать пять тысяч!" Савелий лихорадочно полистал сберкнижку. На остатке числилось триста двадцать пять рублей... Савелий не верил глазам. Странно... Ведь было же на счёте триста двадцать пять тысяч... Да! Именно - тысяч! А не рублей! Он подносил книжку ближе к свету, до рези в глазах всматривался в сумму, означенную в графе "Остаток". 325 рублей! - Нет! Не может быть! Тут какая-то нелепая ошибка! Надо скорее бежать в сбербанк, указать оператору на опечатку, пусть немедленно исправит... Пропущено слово "тысяч"! Одно слово! А как много значит оно! Савелий, торопясь, заплатил за лечение зубов, набросил на себя куртку и, как сумасшедший, понёсся в сбербанк. - Вот, посмотрите! - с трясущимися губами проговорил он, подавая оператору сберегательную книжку. - Здесь опечатка... Должно быть триста двадцать пять тысяч! Слово "тысяч" не напечатано... Девушка в униформе "Сбербанка" взяла книжку, нашла номер рассчётного счёта в компьютере, пожала плечами. - Ошибки нет... Я действительно выдала вам сегодня двадцать тысяч рублей из имеющихся еа вашем счёте... Остаток составил триста двадцать пять рублей... - Я отдал вам лотерейный билет, по которому выиграл "Ладу-Приору за триста сорок пять тысяч! Я снял только двадцать тысяч! Верните мне остальные деньги! - истерично закричал Савелий. - Прекратите! Это неслыханное нахальство! Я сейчас вызову полицию! - пригрозила оператор. - В чём дело, гражданин? - подступил к Савелию охранник внушительного телосложения. - Обкурился марихуаны? Анаши нанюхался? Так я вас мигом к наркологам отправлю! - Не надо к наркологам... Это я так... Запамятовал... Извините... - бросаясь к стеклянным дверям, на бегу оправдывался Савелий. Выскочил на улицу и помчался домой. Его встретила Софья Ароновна со шваброй в руках. - Какой у вас растерянный вид, Савелий Петрович. Неприятности на работе? - сочувственным тоном произнесла квартирная хозяйка. - Как сказал бы мой покойный Изя... Савелий не дослушал тираду Софьи Ароновны и прямиком, не разуваясь, влетел в свою комнату. Из прихожей доносились рассерженные крики Софьи Ароновны, возмущённой следами грязных кроссовок, но Савелий, не обращая внимания на сердитые слова хозяйки, уже копался в ящике стола, ворошил бумаги, отыскивая паспорт. Нашёл, раскрыл и обомлел: за обложкой сиротливо лежал... билет денежно-вещевой лотереи выпуска... 1980 года! Когда-то обнаружил его в одной из библиотечных книг, вложенной в неё вместо закладки, взял как нумизматический раритет. И вот... Почему-то запало в голову, что купил его в киоске, что выиграл по нему автомобиль... Приснилось? Да нет... Всё было как наяву... Проклятый Сивопупов-Крымский со своей ведьмой! Это их чёртовы проделки... В ушах злорадно заблеяло, захрюкало: - Бе-е... Бе-е... Бе-е... Хрю-хрю-хрю... - Да отвяжитесь вы! Пристали хуже репейников! Подлые обманщики! Сатанинское отродье! Тьфу на вас! Згинь, нечистая сила! - усердно крестясь, выпалил Редькин. В ушах отлегло. Лишь тонкий, зудящий звук комариным писком напоминал о незримо-мерзком присутствии чёрта и его спутницы-ведьмы. Отгоняя от себя мысли о нечистой силе, Савелий отвлёкся чтением своей записной книжки. Записи на иностранных языках, из которых более-менее понятен был английский, повергли Савелия в состояние, близкое к помешательству. - Так это правда? Я написал в шестнадцатом веке? Уму непостижимо! Фантастика! Бред больного воображения! Савелий упал на кровать, заложил руки за голову, уставился немигающим взглядом в потолок. Было над чем задуматься: граф Сивопупов-Крымский, доктор медицинских наук... Врач Фатима Хабибулина... Кто из них настоящий? В памяти отчётливо всплыли эпизоды восхождения на Монблан, работы печатником и переписчиком, штормовой качки на плохо управляемой парусной шхуне во время плавания через Ла-Манш, великосветской охоты в поместьях герцога Брауншвейгского... Перед глазами возникли средневековые Париж, Лондон, Венеция... Со всеми ужасающими подробностями предстала картина казни Бруно... Вспомнилось требование чёрта написать роман, угодный сатане. - Проклятый чёрт!- вскочил Савелий с дивана, словно подброшенный невидимой пружиной. - Ишь, чего захотел! Чтобы я написал роман угодный сатане. Паскудник! А вот это вы видели, ваша светлость? - показал Савелий кукиш воображаемому графу. Рукопись, возвращённая издателем Кукиным, готовая к переделке, лежала на столе. Савелий схватил пачку листов и, не задумываясь, не сожалея о бессонных ночах, просиженных над романом, не давая себе отчёта в том, чтоделает, начал рвать листы, комкать и швырять клочки бумаги в корзину. Скоро рукопись превратилась в гору мусора, переполнившего корзину. Савелий тупо смотрел на неё, ещё недавно составлявшую предмет его писательской гордости. В душе он испытывал совестливое раскаяние перед издателем Кукиным, не напечатавшим его произведение, так разительно отличавшееся содержанием от реальной жизни Джордано Бруно. Ещё ему было стыдно перед памятью философа, которого страстно желал воссоздать в литературном образе. Отказываясь от работы над романом, он как бы опять предавал его. "Написать правду, как того хочет сатана, опошлить католичество и в лице этой религии всех священников? - размышлял Савелий. - Но ведь не все они подлецы, не все сроднились с лукавым... Да и новый папа Франциск Первый пользуется сейчас во всё мире авторитетом... Аргентинец... Ездит на велосипеде... Ведёт скромный образ жизни, не тяготеет к излишествам и роскоши... И потом... Не объять простым умом философских трудов гениального итальянца, известного всему прогрессивному человечеству. Бруно так велик, что самыми яркими красками не изобразить его во всём величии и великолепии, каким был он в действительности... Уж я-то знаю... К чему мои слабые потуги в воссоздании образа этого гения? Я не могу взять на себя ответственность писать о Бруно... Он сам воздвиг себе памятник в необъятной Вселенной, куда, как он и предвидел, вознеслась его бессмертная душа вместе с дымом от костра инквизиции. Найдётся ли в мире хоть один астроном, хоть один философ или поэт, не склонивший голову перед талантом человека, дарованного ему самим Господом Богом?! - "Кому в Козлодоевске интересен образ страдальца, добровольно шагнувшего в костёр? - подумал Савелий. - Бруно мечтал о справедливом, гуманном, развитом во всех отношениях обществе... А в нашем зачуханном городишке, как и во всём мире, спустя четыреста лет после его гибели, процветают пьянство, наркомания, преступность..." Эта ужасная мысль повергла его в отчаяние.. Савелий порвал рукопись, но вспомнил, что в компьютере всё сохранено. Достаточно зайти в "печать", и принтер выдаст "на гора" новую пачку листов, и всё можно будет восстановить, исправить, дополнить впечатлениями удивительного сна. Он решительно выключил компьютер, коснулся курсором ярлычка на экране монитора с надписью "Восставший из пепла", щёлкнул по нему кнопкой "мыши", открыл окно "удалить" и щёлкнул по нему. "Вы действительно хотите удалить "Восставший из пепла в корзину?", - молчаливо "спросил" компьютер, давая возможность подумать, не торопиться с принятием поспешного решения. И Савелий подумал о годах, проведённых с Бруно, о самоотверженной деятельности человека железной воли, грандиозного ума и огромной эрудиции, виртуальным свидетелем которых стал по прихоти Сивопупова-Крымского. Ничтожно-мелким, невыразительным, надуманным показался ему герой, изображённый в своём романе. Савелий представил безобразную, козлячью физиономию ухмыляющегося чёрта и уверенно щёлкнул кнопкой "мыши" на слове "да". - Что, съел, чертяка? Всё... Нетути... Был роман и сплыл... Улетел в козину, как в прямом, так и в переносном смысле... Ах, да... Ещё флэшка... Редькин достал из стола флэшку, положил на пол и резко наступил на неё каблуком. Флэшка хрустнула, и Савелий выбросил её жалкие обломки. - Вот так, ваша сатанинская светлость... Не быть моему роману орудием вражды в перепончатых лапах сатаны! - Бе-е... Бе-е, - послышалось блеянье в ушах. - А, козлячья морда! Опять напоминаешь о себе! Ну, погоди же! Где крестик? В кармане? Почему? Ах, да... Я снял, потому что не пришёлся он тебе по нутру! Савелий быстро достал крошечное распятие, помахал им по комнате и, трижды перекрестившись, надел цепочку с крестиком на шею. Блеянья прекратились, но Савелий не был уверен, что черти покинули его. Он сбегал в церковную лавку и вернулся с иконами Пресвятой Богородицы, Иисуса Христа, святого угодника Николая Чудотворца, несколькими восковыми свечами и кусочком ладана. Выставил образа на столе, зажёг свечи и раскурил ладан. Софья Ароновна, по привычке бесцеремонно войдя к нему, была крайне удивлена: квартирант стоял перед иконами и молился! Набожная женщина тихо удалилась. - Что делается! - всплеснула она руками. - Ещё вчера он не признавал никаких молитв... Как сказал бы мой Изя: "От безбожья до Бога рукой подать!" Последний день февраля, начатый утром сумбурно и волнительно, заканчивался ровно и спокойно. За окном быстро темнело. Савелий поставил мобильник на подзарядку, разделся, принял душ, выпил чаю, завёл будильник на семь ноль-ноль и лёг спать. Сон его был глубоким, продолжительным и без кошмаров. И когда прозвенел будильник, он подумал: "Кажется, только лёг, а уже надо вставать". Бодро поднялся, привычно сделал короткую физзарядку, почистил зубы, побрился, умылся, переоделся в новую сорочку и в новый свитер, позавтракал глазуньей, поджаренной с помидорами и ветчиной, выпил кофе с булкой, намазанной маслом. Обулся в новые туфли, сбрызнул себя туалетной водой, глянул на себя в зеркало. Довольный своим безукоризненным внешним видом, он отправился в редакцию. - Привет, старик! За вчерашний день, пока ты прохлаждался в поликлинике, у нас куча криминальных новостей, - встретил его у порога Аристарх Фон-Гумилевич. - Олигарха Голопузова нашли в лосиной яме-западне... На кол осиновый напоролся... Издатель Кукин коньяком захлебнулся... Начальника полиции Протасова бандиты в гробу уморили, в бочку с цементом закатали... Прокурор Недоносов, адвокат Розенберг и следователь Замаракин наполеонами себя вообразили, а судья Вшивкина Жозефину из себя корчит... Чокнулись они... Того... Умом тронулись... В психушке сейчас... Про архитектора Разуваева знаешь... В следственном изоляторе умер... А до этого следователя Надыбайлова машина сбила насмерть... А что вчера в горсовете было! Умора! Депутаты вытворяли такое! Люди говорят, нечистая сила в городе завелась... Я в это не верю, хотя... Тут Аристарх прикусил губу, вспомнив встречу с гипнотизёрами-фокусниками в этом самом кабинете, а позже виденных им на подиуме горсовета. - Наш редактор Агафонов так и не объявился... И куда делся? - переменил Аристарх тему о нечистой силе. - Может, меня назначат... Как считаешь? - Вполне подходящая кандидатура, - равнодушно ответил Савелий, усаживаясь за свой рабочий стол и включая компьютер. Искать имформацию о Джордано Бруно пришлось не долго. "Википедия" выдала несколько справок о гениальном итальянце. Одна из них, написанная неведомым автором, сообщала следующее: "9 июня 1869 года в Риме, на campo dei Fiori, на том самом месте, где он был сожжён, воздвигнут ему памятник работы Этторе Феррари, лучшего из скульпторов современной Италии. Эта замечательная даже в художественном отношении бронзовая статуя Бруно стоит невдалеке от древней via Triumphalis, Победной улицы древнего Рима, видевшей все триумфальные шествия носителей гражданской доблести античного мира, вблизи от развалин Пантеона, храма религиозной свободы древности. Но раньше, чем этот памятник мог появиться на площади Вечного города, пришлось отвоёвывать клочок земли, необходимый для его постановки. Великолепное произведение Этторе Феррари, безвозмездно выполненное им под влиянием благороднеого воодушевления памятью великого человека, было вынуждено целых десять лет простоять в мастерской, прежде чем его увидел свет. Так долго противилось открытию памятника клерикальное большинство муниципального совета; оно не хотело и слышать об искупительной миссии последующих поколений, которая требовала постановки памятника Бруно на месте его истлевшего праха, дабы памятник этот свидетельствовал об оправдании его веры в торжество справедливости, примиряющей все противоречия в истории и жизни. Это сопротивление большинства муниципального совета напоминало последнюю слабую оппозицию тому будущему, наступления которого так опасались судьи Бруно и которое последний так ясно провидел, когда обратился к ним со словами: "Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю". Наконец клерикалы, работавшие в этом деле незримым оружием маленьких интриг, возбудили против себя всеобщее негодование целой Италии. В Римском университете пришлось на продолжительное время прекратить лекции, так как учащаяся молодёжь стала на каждом шагу всячески выражать своё негодование тем из профессоров, которые как члены муниципального совета подавали голос против открытия памятника Бруно. 17 февраля 1889 года, в день казни великого мыслителя, в Cоllegium Romanum было устроено такое чествование его памяти, какое редко выпадало на долю кого-либо из философов. В торжестве принимали участие министр народного просвещения и итальянский премьер. Последовавшие затем новые выборы в муниципальный совет, при деятельном участии всех римских избирателей, дали свободомыслящее большинство, и для статуи Бруно, наконец, было отведено место на campo dei Fiori. Международный комитет по постановке памятника великому итальянцу обратился к умственной аристократии всех образованных стран с приглашением принять участие в торжестве его открытия, которое было назначено на 9 июня. Ввиду важности этого исторического события следующие слова воззвания, составленного профессором Бовио, по нашему мнению, вовсе не звучат риторикой: "Кто бы ни направился в Рим на чествование воздвигаемого памятника, он будет чувствовать, что различия наций и языков остались позади и он вступил в отечество, где нет этих перегородок. Присутствующие на открытии памятника, устанавливаемого с согласия и на денежные средства всех народов, будут свидетельствовать тем самым, что Бруно поднял голос за свободу мысли для всех народов и своею смертью во всемирном городе освятил эту свободу". Никогда ещё ни одному из мыслителей не открывался памятник при более торжественной и импонирующей обстановке, чем это было в Троицын день, 9 июня 1889 года, когда перед статуей Бруно преклонили свои знамёна шесть тысяч депутаций и союзов не только из Италии, но из всего образованного мира. Тут были представители Германии, Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Швеции и Норвегии, Дании, Венгрии, Греции, Соединённых Штатов и Мексики. Все улицы и площади Вечного города имели ликующий вид. На campo dei Fiori толпилось в праздничных одеяниях несметное множество народа. У памятника Бруно разместились сто музыкальных хоров и около тысячи знамё и штандартов разных университетов и обществ. Частные дома и общественные здания были разукрашены коврами и гирляндами из цветов объединённой Италии. Лишь несколько домов, окутанных в траур, да католические церкви, закрытые в этот день, напоминали об иной общественной силе, некогда торжествовавшей в этом же городе свою победу над идеями и личностью Бруно, а теперь отошедшей в область истории. Памятник Этторе Феррари изображает Бруно во весь рост. Внизу на постаменте надпись: IX июня MDCCCLXXXIX Джордано Бруно от столетия, которое он провидел, на том месте, где был зажжён костёр. Постамент по сторонам украшен барельефами, представляющими главнейшие моменты из жизни Бруно: диспут в Оксфорде, произнесение смертного приговора и сожжение на костре. Кроме того, на каждой из сторон пьедестала помещено по два портрета мыслителей - предшественников и последователей Бруно, которых постигла одинаковая с ним судьба, - портреты Сервета, Петра Рамуса, Томаззо Кампанеллы, Джона Виклифа, Яна Гуса, Антонио Палеарио, Паоло Сарти и Джулио Чезаре Ванини". Савелий несколько раз прочёл сообщение, мысленно поблагодарив автора безымянной статьи, воскликнул: - Бруно восстал из пепла! В бронзе сияет на постаменте! Редькин обхватил голову руками, не зная, что делать, на что решиться после встреч со слугами сатаны, после пережитого им в виртуальном сне. "Попасть в Рай у вас мало шансов", - пришли ему на ум слова чёрта. Одно было ясно: прозябать в "Бизнес-Козл", описывая "жареные" факты криминальных происшествий, развлекать козлодоевцев "сенсационными" материалами о мошенниках, взяточниках, ворах, убийцах и прочем отребье общества он больше не намерен. Всем сердцем он чувствовал, что должен приблизиться к церкви, проникнуться её святым духом, отринуться от бытовых дрязг, избавиться от проклятого чёрта и его мерзо-пакостной спутницы-ведьмы. С улицы доносился колокольный звон храма Пресвятой Богородицы. Савелий выглянул в окно. По проспекту Народовольцев широким потоком, заняв всю проезжую часть, двигалась длинная колонна людей. Впереди с песнопением, с молитвами Господу, с кадилами, курящимися ладаном, шли священники. Прихожане несли иконы и хоругви. "Крестный ход", - понял Редькин. Он торопливо вышел из редакции и влился в святое шествие, набожно крестясь. Этот день был по-весеннему тёплым и солнечным. У храма крестный ход завершился. Отстояв до конца церковную службу по изгнанию бесов из города, Савелий купил краткий молитвослов, восковую свечу, зажёг её и установил на поминальный стол - канун рядом с другими. - Мир душе вашей, сеньор Бруно... Воистину вы восставший из пепла! Вы всегда стояли за чистоту христианской веры, за истинную любовь к Богу, за благо человечества... Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Джордано Бруно... Прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное, - промолвил Савелий. В редакцию Савелий Петрович не вернулся. С благоволения настоятеля храма, протоиерея отца Захария, он остался в соборе дворником. Коллеги и знакомые горожане видели его там в последний раз на Троицын день. Говорят, Савелий Петрович Редькин ушёл в монастырь. Что стало с Аристархом Фон-Гумилевичем, с бизнесменом Утюговым, с бывшим начальником ГИБДД Загибайловым, с председателем горсовета Бадейкиным и другими нарушителями заповедей Христовых, упомянутых нами, читатель узнает, если отважится вместе с ними шагнуть в жуткую пропасть преисподней, увидеть страдающих от невыносимых мук грешников. Быть может, ужасы Ада заставят вас пересмотреть своё отношение к греховной жизни. Однако, ещё есть время опомниться и покаяться перед Господом, отойти от нечестивцев, вымолить за недостойные деяния прощение у Бога, начать новую, светлую жизнь, угодную Ему, заботясь о спасении души своей. Со временем, быстротечным в земной жизни, распахнутся пред большинством людских душ мрачные врата подземного царства сатаны. Не нужно тешить себя надеждами, что удастся избегнуть Ада, откупиться показушными жертвоприношениями церкви и лживыми покаяниями. Без истинной веры в Бога, в Спасителя душ человеческих, без чистосердечного признания Ему, без выполнения заповедей Христа - о лучезарном Рае не стоит и думать.

"Слуги сатаны" - своеобразный "роман в романе". В необычном в своём роде литературно-художественном произведении тонкой нитью авторского замысла тесно переплетены два сюжета: приключения коррупционеров-взяточников в безвестном Козлодоевске - типичном провинциальном городе, погрязшем в криминале, и жизнь философа-астронома эпохи Возрождения великого Джордано Бруно. Как связаны истории козлодоевских чиновников, депутатов, бизнесменов, работников силовых ведомств, журналистов, отдавших свою совесть на откуп сатане, с деятельностью гениального мыслителя, читателю станет ясно после прочтения этой удивительной во всех отношениях книги, которую без преувеличения можно поставить в один ряд с лучшими бестселлерами современной беллетристики.

Содержание

Часть первая

Инопланетяне или нечистая сила? -------------------------------------- 6

Ужин при свечах ------------------------------------------------------------- 11

"Чего ему не хватало?" ---------------------------------------------------- 27

Граф Сивопупов-Крымский собственной персоной -------------- 36

"Литраб" Савелий Редькин ---------------------------------------------- 54

"Этикетки! Этикетки"! ------------------------------------------------------ 71

"В гостях у сатаны" ---------------------------------------------------------- 75

С мечтой о заводике --------------------------------------------------------- 88

"Ищут пожарные, ищет милиция..." --------------------------------- 98

В издательском доме "БукЪвица" ------------------------------------ 109

Издатель Кукин ------------------------------------------------------------- 121

Счастливый билет ----------------------------------------------------------- 130

Часть вторая

"Сыну солдата не быть монахом!" ------------------------------------ 146 "Три Наполеона и одна Жозефина" --------------------------------- 162 Скромная трапеза ---------------------------------------------------------- 172 "Мечты, мечты! Где ваша сладость?" ------------------------------ 190 Скиталец ----------------------------------------------------------------------- 202 День чёрных ангелов ------------------------------------------------------ 211 Арестант ----------------------------------------------------------------------- 234 У дядюшки Жермена ------------------------------------------------------ 244 На лосиной тропе----------------------------------------------------------- 252 Часть третья "И сам король мне друг!" --------------------------------------------- 281 У ног Елизаветы ---------------------------------------------------------- 298 Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем -319 Диспут в Сорбонне - вершина века! ----------------------------- 343 Подлый Мочениго ----------------------------------------------------- 357 Понтифик сердится ----------------------------------------------------- 372 Наказание "без пролития крови" --------------------------------- 382 Восставший из пепла -------------------------------------------------- 400

бб

- Кому из твоих современников интересен образ страдальца, шагнувшего добровольно в костёр? В твоём Козлодоевске пьянство, наркомания, преступность...

264

Оставить комментарий © Copyright Гусаченко Геннадий Григорьевич (hackzona-mail@mail.ru) Размещен: 12/05/2016, изменен: 12/05/2016. 784k. Статистика. Роман: Мистика Романы		Ваша оценка:
Аннотация: "Слуги сатаны" - своеобразный "роман в романе". В этом необычном в своём роде литературно-художественном произведении тонкой нитью авторского замысла тесно переплетены два сюжета: приключения коррупционеров-взяточников в безвестном Козлодоевске - типичном провинциальном городе, погрязшем в криминале, и жизнь философа-астронома эпохи Возрождения великого Джордано Бруно. Как связаны в романе истории козлодоевских чиновников, депутатов, бизнесменов, работников силовых ведомств, журналистов, отдавших свою совесть на откуп сатане, и жизнь гениального мыслителя, читателю станет ясно после прочтения этой удивительной во всех отношениях книги, которую без преувеличения можно поставить в один ряд с лучшими бестселлерами современной беллетристики.

Гусаченко Геннадий Григорьевич : другие произведения.

Слуги Сатаны