Не было праздника, но утром торжественно запели колокола и люди этому не удивились. Не спрашивая, по какому поводу призывный звон, верующие, молча, доставали праздничные одежды, облачались в них, и покидали дома. Нельзя было сказать, что все устремились в одном направлении, нет - уличная толпа так же пестро бурлила, но в ней наметился поток, упорно пробирающихся к храмам.
Те, кого не интересовали вопросы веры, не почувствовали перемен - все было как всегда, и они недовольно задирали головы, гадая по какому поводу перезвон. Объяснить это, не смогли бы и сами звонари, которых с раннего утра что-то подняло из теплых постелей и привело на, продуваемые ветрами, вершины своих башен. Истинно верующие, из их числа, вообще ни чему не удивились, а тем, кто занимался этим ремеслом как работой музыканта, показалось потом, что они перепутали, по рассеянности, дату и время. Но призыв подали и они.
Соборы заполнялись. Огромные, подавляющие своими размерами, когда-то они строились с расчетом - вместить под своды всех жителей прихода. Теперь случаи, когда была занята хотя бы половина мест, стали исключением, если только, в угоду модернизации веры, в каком-нибудь из них не проводился концерт рок звезд. Сегодня они оказались малы. Чтобы принять всех желающих, из многих храмов, дружными усилиями собравшихся, вынесли скамьи, и тогда стало возможным всем пришедшим войти внутрь и стать плотной, возбужденной ожиданием, толпой.
Чудо свершилось везде и в одно время. Замерло дыхание ждущих, и они молча устремили взоры под своды. Там медленно нарастало сияние, и зарождались торжественные звуки, по сравнению с которыми голос органа - скрип несмазанной двери. Потом зазвучал Голос. Все поняли - это Он.
Глас Его доходил до каждого, ложился четкими фразами в память. Он был ненавязчив, но громок и звучал не под сводами, а в душах. Журналисты, которых пригнала в храмы жажда сенсаций, ничего не смогли услышать и записать, а их репортажи, осмеянные режиссерами, так и не попали в эфир.
Весть разнеслась. Ни кого нельзя было удивить, все знали ее, не умея объяснить, как это произошло. И народ потянулся к храмам, больше к тем, где были изваяния грядущего Будды - Майдари. Шли к совсем маленьким святилищам, где хранились и почитались небольшие его статуэтки и к тем, где изваяния грядущего Будды были колоссальными, ростом в десять человеческих. Считалось, что Майдари скоро явится на землю и, наказав грешников и наградив за религиозные заслуги достойных, установит справедливую жизнь. Зов души, ведущий к храмам, ненароком связывали именно с этим ожиданием.
Паломники, оставив мирские заботы, потянулись по горным тропкам и степным, переметаемым ветром, караванным путям туда, где белоснежные, сияющие позолоченными крышами, как миражи среди степей и неприветливых гор царили сказочные лотосы храмов. Словно разноцветным пунктиром размечались пути их по перевалам и перекресткам дорог развевающимися подарочными шарфами-хадаками, привязанными к веткам деревьев и прижатыми дорожными камнями к пирамидам, камней ранее положенных многочисленными предшествующими поколениями паломников.
За много километров разносился призывной рев огромных труб дацанских оркестров. Пышные, медленно плывущие вокруг монастырей массовые процессии лам, подхватывали уставших путников и придав им силы зрелищем бешеного темпа танца жутких масок храмовой пантомимы "цам", заносили с собой в таинственный полумрак храмов. Там, чуть различимые в красных и желтых одеяниях, монахи нараспев читали молитвенные тексты, нанесенные, на узкие листы бумаги. Всюду крутились молитвенные мельницы с бесконечным славословием к Будде.
Собравшиеся, в один и тот же миг застыли в предчувствии наступления таинственного, того, чего не происходило ни когда раньше. Замер даже самый тонкий шепот, затаилось дыхание, и только напряженный стук множества сердец гулко раздавался в сумраке храмов. Глаза всех прикованы к, отрешенному от земной суеты, лицу Будды. И великое знамение сбылось. Каждому показалось - только на него устремлен взгляд ожившего изваяния, а внутренний его взор пронизывает, как стекло, душу. И по восточному - молча излился монолог божества в сердца верующих: всем общее и каждому свое, не создав при этом ни каких противоречий.
Не было предварительной договоренности и оповещений, но братья и сестры во Христе всех оттенков баптизма и других протестантских течений спокойно и молча собирались на молитвенные собрания, так словно дата и время были давно и многократно оговорены. Без спешки, занимали они привычные места на скамьях, но не раскрывали, как обычно, заранее приготовленные, псалмы, а молча и терпеливо ждали.
Не обходилось и без эксцессов. Что скрывать, иные отцы братств основали свои общины не без корыстных побуждений. Человек многогранен и там, где есть истинно верующие, всегда найдется примазавшийся к ним, но именно такой и стремится подняться выше и подгрести под себя больше. И они, не услышав призывного зова, удивленные и раздраженные старались не пускать паству, явившуюся незвано в неурочное время, в молельные залы, таких толпа просто выдавливала прочь. Хуже, когда братья, старшие по рангу, были застигнуты в общинных молельнях за просмотром эксклюзивного стриптиза вкупе со смакованием марочных коньяков.
Собравшиеся спокойно ждали, уверенные, что пришли не напрасно. Для них, непривычных к пышностям храмовых декоров и величавости служебного регламента, откровение пришло просто и обыденно. Спокойный Голос Его четко и размеренно зазвучал в их душах, не пресыщая истину внешними эффектами.
Свершилось. В этот день во всех храмах, всех течений и направлений религий, в огромных и роскошных, совсем маленьких и захудалых, в молельных домах, на молитвенных собраниях, даже в капищах шаманов, на всех языках мира, все, пришедшие, услышали Слово.
И не один их тех, кто не сумел прийти, но истинно верил в Него, не был оставлен. Слишком сложна современная жизнь, в силу ее особенностей даже истинные поборники ислама делают послабление тем, кто, по определенным условиям, не смог сделать обязательного пятикратного намаза. Поэтому, не сумевшие оторваться от неотложных дел, но тоскующие от невозможности попасть в храм, тоже услышали тихий ненавязчивый Голос в своих душах.
- Рад вам, истинные чада мои. Вам, как и всем детям, свойственно ошибаться и заблуждаться. Кто-то почитает меня, живя по идеалам установленным мной, кто-то отвергает их. За время, пока существует мир, вы отошли от меня, при этом, все время, стараясь держаться в русле учения моего, и стали, по вере, совсем разными. Вы враждуете меж собой, заходите все дальше в заблуждениях, прикрываясь именем моим. Не наказанием хочу я поправить дела и мысли ваши. Пастух, побивающий стадо за непослушание - неразумен. Хочу помочь вам. Даровав свободу воли, редко вмешивался я в ваши поступки, а теперь хочу дать вам еще один шанс поправить дела и мысли. Являю чудо: исчезнут с этого мига противоречия во всех священных текстах, почитаемых вами! Больше не сможете вы борются друг с другом прикрываясь именем моим. И поможет это вам в жизни вашей и в жизни будущих потомков. Ибо, враждуя, и не уважая друг друга, вы можете искоренить себя и память о себе в мире...
И дальше звучало Слово Его в душах услышавших. Для каждого находилось свое, созвучное только его мыслям. Каждый успел в краткие минуты получить ответ на сокровенное и сам ответил ответом Ему. Кто-то укрепился в вере и многое понял, кто-то так и не нашел то, что хотел найти и отодвинулся от Него, были и такие, люди ведь такие разные. А кому было все равно, так те и не пришли.
Когда почтенный хаджи Джамаль, не спеша, подходил ранним утром к воротам своей мечети, он увидел, что метельщик Ахмет, старательнее которого было не сыскать, чуть водит в задумчивости своей щеткой по каменным плиткам крыльца. Похоже мысли его были очень далеко. Такого с ним раньше не случалось.
- Салам алейкум Ахмет.
- Алейкум асса лам хаджи.
- Что-то, я не вижу сегодня твоего обычного рвения. Разве так раньше были выметены дорожки у мечети?
- Стар я стал, хаджи...
- Это ты-то? Да в твоем возрасте еще привередничают при выборе невест. Не в этом вижу причину твоей задумчивости, а отсюда и отсутствие обычного старания. Сегодня пятница, скоро начнут собираться правоверные, неужели им придется вдыхать пыль, поднятую ногами, в столь достойном месте?
- А так ли уж много придут на пятничную молитву?
- Да, Ахмет, что-то не так сложилось после великого Чуда... - Джамаль и сам непроизвольно в задумчивости опустил голову. - Не так все пошло. В мечети раньше было не протолкнуться, а сейчас похоже, велика она стала для верующих. Все больше и больше незаполненных мест...
- Наверное, и я вас скоро покину, хаджи.
- Как это? Ты мой самый скромный и примерный столп веры, ведь и тебе, как одному из самых правоверных, было видение с предзнаменованием Чуда. Что гнетет тебя? Открой душу.
- С того дня точит меня что-то изнутри. Я не гонялся за жемчужинами мудрости, это для таких больших людей, как вы хаджи. Жил я всегда просто, как жили мои достойные предки, привержен истинам веры и всегда готов был огнем и мечом укреплять их. А ведь я не всегда был таким старым. Очень много лет отдал я джихаду, не щадя себя и врагов своих. А как теперь примирить мне себя с тем, что вдруг напрасно пролито столько крови? Лучше бы я воспринял увиденное не как воплощение Чуда, а как работу тех новых устройств, которые все больше окружают нас. Ведь давно кричит на нашем минарете не муэдзин, как раньше, а громогласная электрическая труба. Но внутренний голос мне говорит, что в произошедшем Чуде нельзя усомниться.
- И к чему же ведут тебя сомнения?
- Мой молодой племянник всегда смеялся над моим религиозным рвением. Он говорил, что они, молодые, ведут такой же джихад, но только без всяких святых символов. Все проще, но еще беспощаднее и страшнее. Для меня это было слишком непонятно и сложно. Я теперь уже старик, мне трудно будет угнаться за молодыми, но пожалуй я буду служить им как смогу. Пусть даже это будет уборка пыли и мусора в том клубе, где они собираются.
В монастырских стенах не было следа былого запустения и хаоса, порожденного предыдущими "хозяевами" обители. Кто теперь, бросив взгляд на белоснежные, идеально выровненные стены храмов, расписанные свежими фресками, мог подумать, что совсем недавно под этими закоптелыми и полуобвалившимися сводами ремонтировали трактора, и пылала жаром литейка. В трапезной и кельях не придет в голову, что вместо спокойных и трудолюбивых, как муравьи, братьев, здесь бурлила трудноуправляемая свора малолетних преступников, сексуально озабоченных и в большинстве своем уже не раз успевших посидеть на игле. Колония перекочевала в более приемлемое место, а полуразрушенный остов обители вернулся, наконец, к тем, кто веками здесь утверждался. И все снова возродилось.
Отец Афанасий неторопливо шел в туманной утренней дымке, тянувшейся с озера, по посыпанной битым кирпичом дорожке. Но сегодня не охватывала радость при виде итога трудов своих. На сердце была тревога. С боковой тропки, скрытой в постриженных кустах, шагнула и поклонилась для благословения молчаливая фигура.
- Мир тебе брат Евгений. - Афанасий машинально поприветствовал монаха и хотел продолжить путь.
- Отец мой, извините, что прерываю думы ваши, но я давно жду вас здесь. - Придержал настоятеля Евгений.
- Что-то гнетет тебя, вижу по твоему лицу. - Афанасий поднял взор на монаха. - Видно и в твоей души прорастают семена Откровений, посеянных там вчера.
- Да отче, прошу меня извинить, но я должен покинуть обитель.
- До вчерашнего дня я был бы удивлен такими словами, но сегодня не знаю сам, что сказать тебе... Присядем, может быть, разговор будет долгим. - Афанасий направился к свежевыкрашенной скамье, обсаженной кустами роз. - Слушаю тебя.
- Может, я не до конца был откровенен, когда формулировал цели, приведшие меня сюда.
- Мы и не обязываем ни кого к полному откровению. Ты вступил в иную жизнь, зачем тебе прошлое?
- Кроме мелких, с вашей точки зрения, проблем меня всегда угнетало ощущение безысходности состояния всего нашего мира. Я занимался проблемами экологии и волею случая оказался там, где сходилось слишком много данных и цифр о состоянии всего, что нас окружает, дает жизнь. Я понял - нам не нужен Армагеддон, мы уничтожим себя сами. Без оглядки, махом, мы сжигаем топливо, копившееся миллионы лет, выгребаем, без остатка, руды и не хотим думать, что будем потом делать. Мы замусориваем сушу, губим леса, отравляем моря, делаем все возможное, чтобы скоро стало нечем дышать. Одно - два поколения и - тупик... Мне стало страшно заводить семью, страшно за всех нас. Все равно не до кого не достучаться. Отчасти, поэтому я и пришел сюда. И я, сказать откровенно, даже перестал болеть душой за то смертельно больное общество, которое вполне может, жуя жвачку, смотреть по телевизору Шекспира или Толстого вперемешку с рекламой пива и прокладок. Может быть, я слишком драматизирую или уж очень люблю искать идеалы, но я решил оставить все и послужить Ему, послужить вечности.
- Так в чем проблемы твои? Ты выполняешь то, что решил.
- Так было до дня вчерашнего. Все переоценилось, Он все переменил. Если Он обратился к нам, значит не все потеряно, еще есть пути для решения наших проблем. Если это не так, тогда зачем нужны Откровения в предчувствии конца всего?
- Ты, возможно, прав, сын мой...
- В Его обращении было не только общее послание ко всем, каждый, при желании, мог уловить толчок к утолению своих печалей. Мне кажется, я буду там, в миру, нужнее. Он не забыл про нас, и мы сделаем все, чтобы мир наш был вечен и стал лучше. И еще, простите мне дерзость, я, кажется, уловил в его Послании, что Он выше тех идей, которым мы служим в этом месте.
- Поясни, может мысли твои созвучны моим сомнениям.
- Он слишком велик, и думаю, не находит наслаждения в том, что мы замкнувшись в монастырском мирке славим Его и посвящаем жизни Ему. Не для того Он создал мир и нас, чтобы, выражаясь просторечным языком, мы занимались мелким подхалимажем. Мы должны служить Ему и миру, порожденному им, делами.
- Мне кажется в твоих словах, сын мой, звучит истина. Я сам не нахожу покоя после Откровения. Кажется мне, если и не опустеет эта обитель, то только потому, что мы найдем меру между служением Ему и мирскими делами. Но конечно некоторые, которые молоды, энергичны и крепки покинут нас, как это делаешь ты. Иди с Богом и служи Ему, как понимаешь, сам, благословляю тебя. - Из выцветших глаз Афанасия выкатилась слезинка, он медленно, с усилием, встал со скамьи.
- Спасибо отец мой. - Евгений преклонил колени и поцеловал руку настоятеля.
- А что делать мне? Не зря ли я потратил жизнь? Ведь мне уже поздно начинать все с начала, я не молод... - прошептал ему в след Афанасий.
Свет в папской библиотеке давно погашен, только одно яркое пятно упорно борется со сгущающимся мраком. За заваленным книгами и старинными рукописями столом склонился отец Витторио. Из сумрака бесшумно выплыла темная фигура отца Симона.
- Что ты пытаешься найти в этих бумагах? - тихо спросил он, наклонившись через плечо Витторио к столу. - Там ничего нет... Того, что произошло, никогда не было. Иначе об этом, разумеется, знали все.
- А если было и не раз? Может быть, люди постарались приложить все силы, чтобы забыть...
- Что же, в твоих словах что-то есть. - Симон придвинул стул от пустого соседнего стола к столу Витторио. - О таком варианте я не подумал. Могло быть и так. Мир продолжает жить, как ни в чем не бывало, но ведь ясно - каждый думает только об этом. И все же, мне кажется, такого раньше не было.
- Ты не знаешь, Папа не обратится к народу по этому поводу? Не издаст энциклику?
- К чему? Кажется и так все предельно ясно.
- Знаешь, чем больше я думаю над произошедшем, тем более странные мысли приходят в мою голову. А в архивах действительно ничего нет...
- И какие думы тебя одолевают? Не бойся сформулировать. На то и наша работа, чтобы приводить в согласие с верой противоречия, порожденные наукой и прогрессом. Нашим ли умам приходить в смущение от новых проблем и идей, пусть даже безумных.
- Не знаю, прав ли я, но мне кажется, Он это сделал, как бы обращаясь к нам за помощью... - Витторио отодвинул в сторону бумаги и повернулся лицом к Симону. - Раньше сам бы сказал, что греховна подобная мысль, но кажется, теперь перевернулись все понятия и может стать истиной греховный постулат?
- Поясни брат мой. В мою душу тоже запали зерна сомнения, может быть они породят, схожие с твоими, ростки предположений? Что ты имеешь в виду?
- Сколько живем мы и человечество до нас, наш жизненный опыт только иллюстрация того, как все изменчиво, нет ничего застывшего. Человек меняется сам, преобразуется мир вокруг него, а те глобальные идеи, с которыми мы примирились, преподносят нам факт, что даже вся Вселенная, в целом, не застыла в идеале, а меняется, эволюционирует.
- Я кажется, понимаю тебя... Ты хочешь сказать, не изменяется ли Он?
- Да.
- Да простятся нам подобные мысли.
- Он создал мир, создал нас. Но Он слишком велик для того, чтобы сделать только игру для себя. Пусть даже, для упрощения, все это можно представить игрой, но игра, где все ходы заранее предсказаны, быстро становится неинтересной. Он дал нам свободу выбора, свободу воли. Мир сначала был небольшим и молодым и он старался направить его в русло лучшего, что только могло быть реализовано в нем. Поначалу он активно вмешивался, когда его младенец-мир как и все младенцы отступал от дороги к идеалу.
- Ты хочешь сказать, в библейских притчах как раз и отражены его шлепки по розовой попке неразумного младенца-мира?
- Примерно так.
- Даже нас, далеко не простых служителей, поднаторевших в решении проблем экзегетики, от таких мыслей берет оторопь. А представь простого монаха или священника, который дошел умом до того же, что и мы...
- А что делать? Реальности меняются... Джордано Бруно когда-то сожгли на костре за одно то, что он предположил множественность таких миров как Земля, множественность вариантов жизней. Он еще не реабилитирован, поскольку мы пока не убедились воочию в его правоте, но мы сами уже, не смущаясь, играем как мячиками множеством Вселенных. Мы спокойно воспринимаем теорию, где наша Вселенная только пузырек кипящей пены бесконечного множества бесконечно больших Вселенных. И мне кажется, другие Вселенные уже не Его. Греховны мысли мои, но, я думаю, Он или создал нашу Вселенную или родился вместе с ней, а другие Вселенные, поскольку они не связаны друг с другом в нашем понимании этого, имеют своих Властителей и Творцов.
- Мы договоримся с тобой Витто до такого...
- Что делать. Не останавливаться же на половине мысли? Хотя, если вспомнить, долгое время нас так и учили поступать. Так вот, мне кажется, с тех пор как был создан наш мир, менялся и Он. Не только наши критерии добра и зла претерпевали изменения, но и его тоже. Он тоже самосовершенствовался. В чем-то и мы вносили в это вклад.
- Как тебя понимать?
- При игре в шахматы нельзя делать все, что заблагорассудится. Кроме правил, на которые соглашаешься заранее, есть еще и сложившаяся ситуация на доске. Порой не игрок влияет на ее, а она давит на игрока. Возможно таким же образом, постепенно, складывалось и у нас. Конечно, всегда есть в запасе и такой "ход" - смахнуть с доски все фигуры и начать новую партию. Этим конечно может кончиться и эта игра. Но мне кажется, начать с нуля, не доиграв - "потеря лица" перед другими игроками.
- Ты хочешь сказать, наши грехи и заблуждения создали на мировой доске такой тупик, где нужно разбираться только вместе.
- Получается, что так... Возможно, Он раньше разрешил бы сложившуюся ситуацию самым крутым образом - одним своим желанием. Но, то к чему привела его внутренняя эволюция, уже мешает ему избрать такой путь.
- Интересны мысли твои... Но тогда это накладывает на нас еще большее бремя, чем мы несли до сих пор...
- О чем ты брат Симон?
- Мир затаился. Все молчат и размышляют. Затем мне кажется, произойдет много интересного. Возможно многие покинут лоно церкви, но таких не жалко, это те кому выгодно было прикрываться нашими идеалами для своих целей: личной жизни, политики или чего другого. Они обойдутся и без нашей помощи, для их шкурных целей подойдет любая ересь, даже любое атеистическое течение. А те, кто истинно верил должны сплотиться в помощь Ему. Труднее нам будет, но мы теперь будем служить Ему, не сомневаясь в том, что усилия наши не пусты и безответны, а вместе с Ним мы станем многократ сильнее и изменим позицию на той доске, про которую ты говоришь. И мы, и Он станем совершеннее и сумеем преодолеть заблуждения остальных и привести их к Истине.