Аннотация: История третья. КАЖДАЯ ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ. ПОСЛЕДНЯЯ КАЖДАЯ? Часть 2
Часть II
Теперь Рамуне не спешила уходить домой после занятий, она ожидала в учительской окончания тренировок и спускалась к любимому в подсобку. Им казалось, что они отлично маскируются, хотя на самом деле весь педсостав с замиранием сердца следил за развитием их бурного романа. Молодые люди не сводили друг с друга глаз на заседаниях совета; вместе приходили рано утром и уходили вечером, забыв о существовании расписания; Андрис не выпускал руку девушки из своей, когда заговаривал с ней на перемене или шел рядом по коридору. Студенты прощали им паузы на лекциях и случайные ошибки, преподаватели не вмешивались в ход выполнения утвержденной программы - все терпеливо ждали финала: "Такие отношения не могут длиться вечно − либо перегорят, либо быть свадьбе".
В октябре они решили сменить место свиданий и стали запираться в спортивном зале. Андрис купил на рынке огромный китайский плед с белыми розами на бежевом фоне и накрывал им сложенные стопкой маты. Получалось нечто, похожее на ложе для новобрачных. Она знала, что он не в состоянии предложить ей ничего другого и не требовала большего: на гостиницу не было денег, а в квартире, где он проживал с родителями, ютилась еще и двоюродная сестра с годовалым ребенком, лишившаяся жилья после развода с мужем и не помышлявшая о возвращении на родину.
Их устраивало то, что они имели, зал стал для них домом. Сумерки придавали ему таинственности, свет уличных фонарей не проникал сквозь листву растущих вдоль фасада деревьев, а лишь оставлял блики на стеклах узких окон под потолком. Огромные размеры помещения, гладкие панели и отсутствие мебели создавали эффект резонанса, превращали отдельные звуки в музыкальные предложения. Конец каждой фразы смягчался многоголосным эхом. Страстность признаний усиливалась отраженной от стен кодой, вызывавшей в сознании таинственную вибрацию.
В канун Рождества Рамуне торжественно сообщила суженому: "Я беременна". Андрис отреагировал не сразу, − он никак не мог въехать в смысл произнесенных ею слов. Что бы это могло значить: "беременна"?... Она чувствует себя больной? Или устала? Девушка догадалась, какие метаморфозы происходили в этот момент в его голове, и уточнила:
― Нас теперь трое. Скоро он появится на свет, и ты станешь отцом.
Моментально возникшая в сознании параллель с племянником заставила улыбнуться. Тот всегда начинал угу-кать и пускать слюни, стоило дяде склониться над детской кроваткой. Юноша протягивал малышу указательный палец, и тот моментально сжимал его в кулачке и тянул в рот. Поняв, что его обманули и вместо соски предложили очередную игрушку, ребенок заходился в крике, горько всхлипывая и морща выпуклый лобик. Андрис брал его на руки и баюкал, нашептывая в крошечное ушко ласковые слова.
Наконец сообразив, что, быть может, всего через несколько месяцев его собственное дитя - кровь от крови, плоть от плоти − будет щипать его за щеки и кусать за подбородок, он подхватил Рамуне на руки и завопил:
― У нас будет ребенок!
Сделав несколько оборотов вокруг своей оси, он поставил ее на пол:
― Та-а-ак... Это значит, что нам нужно искать квартиру. Мы не можем ждать его здесь...
― Почему, милый? Со мной все в порядке, ты заметишь перемены только через полгода.
― Не понимаю, о чем ты говоришь. Хочешь сказать, что будешь и дальше каждый вечер уходить от меня домой, спать в своей кровати одна, а по утрам, как ни в чем не бывало, здороваться со мной в учительской?
Рамуне задумалась. Вроде бы, ничего необычного, о чем следовало бы так волноваться, но с другой стороны... Была в его словах какая-то правда, и ей, действительно, было бы намного легче, ощущая его поддержку все двадцать четыре часа в сутки.
― Я хочу засыпать, зная, что Он рядом. Хочу гладить перед сном твой живот и желать Ему: "Спокойной ночи!". Хочу заботиться о тебе, оберегать... "Лютик", давай распишемся - сможем, хотя бы это время, пожить у тебя.
― Ладно... Если нет другого выхода.
Откуда-то из глубин подсознания опыт предков и всех предыдущих перерождений тихонько взывал: "Э-э-эй, ребята, минуточку... Где торжественная обстановка? Помолвка? Благословение?". Но им было не до условностей и голоса разума, они уже серьезно думали о предстоящих хлопотах, как приятных, так и не очень. О вполне предсказуемой реакции родителей, о связанных с грядущим событием расходах и, потому, необходимости дополнительного заработка, о, вероятно, потребующемся вскоре особом режиме, а значит, и не предвещающем ничего хорошего разговоре с дирекцией.
― Как раз здесь, я уверена, проблемы не будет, наоборот, все складывается очень удачно: в декрет я уйду в конце мая, значит, год отработаю полностью. А до сентября найдут кого-нибудь на замену, того же молодого специалиста... Все-таки, боги меня любят.
― Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
― Да ну тебя!
Они обнялись и заспешили в ЗАГС. Без похода к руководителю не обошлось - дежурная администратор не хотела вникать в "интересное положение" невесты. Рамуне слышала через тонкую стену приемной, как Андрис возбужденно доказывал:
― Мы не нуждаемся в дополнительном времени на обдумывание своего решения, наша семья уже состоялась! Что же тут непонятного?! Моральный аспект нашей профессии не допускает подобных ситуаций, поэтому требуется документ, подтверждающий законность наших отношений.
― А что же вы, молодые люди, "до того" не подумали о моральном аспекте вашей профессии? Мы-то чем виноваты?
― Да я не собираюсь никого ни в чем винить! Мне кажется, в ваших талмудах предусмотрены исключения для таких случаев. В каком это законе написано, что вы не имеете права расписать нас раньше, чем пройдет три месяца с даты волеизъявления нами намерения пожениться?
Губы женщины в строгом костюме растянулись в улыбке, и глаза превратились в узкие щелочки. Она откинулась на спинку кресла и протрубила хорошо поставленным голосом: "Ха-ха-ха! И где же вы научились так выражаться-то, а? Какими умными все стали! Решили напугать меня юридическими терминами? Эх, сынок, мне бы ваши проблемы... Ладно, давайте заявление, подпишу. Какой день выбрали?".
Больше всех сюрпризам обрадовалась мама Рамуне. Не столько новости о скорой свадьбе, сколько беременности дочери. Она прижимала к ее щекам заплаканное лицо и повторяла:
― Счастье-то какое... Слава тебе, Господи...
Казалось, все остальное вообще не имело для нее значения.
Папа не выказал удивления. Лишь промямлил что-то невнятное по поводу того, что придется освободить для молодоженов комнату.
― Пап, Андрис разбирается в технике, он сообразит, как сделать так, чтобы антенна ловила волны и в спальне. Ты сможешь смотреть телевизор там. Мы заберем стол, а вместо него поставим твое любимое кресло...
Мама шепнула на ухо: "Оставь его" и увела смущенную невесту в кухню. И снова принялась плакать, не веря в реальность происходящего. "Рожай, детка, ни о чем не думай. Я вынянчу - и этого, и следующего. Наконец-то будет, кому заполнить пустоту - сил ведь больше нету! А он не посмеет перечить", - она неопределенно махнула рукой в сторону буфета, − "Не то я ему покажу!", − затрясла сухоньким кулачком.
Рамуне не знала, что именно мать собиралась показать отцу, и как бы это выглядело, но ясно понимала, что ее семейная жизнь не будет спокойной. Хватит ли у нее сил противостоять отцовскому эгоизму? Не разрушит ли он ее счастье?
Дзинтаре не могла решить, как реагировать на новости: просто поздравить подругу или начинать справлять поминки по их дружбе?
― Ну, вот, теперь тебе будет не до меня. Муж, любовь... Хотя бы познакомила, что ли? А то исчезла на три месяца, занимается кровосмешением не известно с кем... И ни разу не поделилась впечатлениями!
― Скажешь тоже! Сама все скоро узнаешь! Кстати, никого не соблазнила за это время?
― Конечно, соблазнила, чай, тоже "не лыком шиты". До постели дело не дошло, но прелюдия мне нравится.
― Вот видишь! Значит, тебе тоже есть, чем поделиться.
Расстались только поздно вечером, когда уже не осталось ни одной невыясненной подробности. Обе чувствовали себя вдвое счастливее, чем до встречи.
Свадьбу праздновали, что называется, в узком кругу. Были родители с обеих сторон, Дзинтаре с другом, ставшие свидетелями на церемонии бракосочетания, сестра Андриса и бабушка Рут. Пили мало, не шумели и, сославшись на положение молодой супруги, быстро разошлись по домам. Папа с бабушкой обладали уникальной способностью веселиться отдельно, не покидая при этом общую компанию; они искренне радовались светлому поводу, позволившему им повидаться и побыть хоть немного вдвоем. За весь вечер − впрочем, как и за многие годы - бабуля не перемолвилась с очаровательной невестой и дюжиной слов, но та все равно не сомневалась, что старушка переживает за свою "Ягодку", и довольна, что присутствует на столь значимом для нее празднике. И там, в деревне, в своей "избушке на курьих ножках", она продолжает терпеливо отваживать зло от внучки и не устает молить ангелов о милости к ней. Может, потому Рамуне и жилось так вольно на свете, что она знала о надежном "обереге" своего благополучия.
Шесть месяцев промчались незаметно. Молодые догадывались о копившейся неприязни в сердце отца, - который вместе с комнатой лишился заодно и права на свой собственный, не подчиняющийся общим правилам, мир, − но старались не обращать внимания на досадные мелочи, то и дело грозившиеся разрастись в серьезный конфликт.
Прежде, чем уснуть, Андрис замерял портновским сантиметром увеличивающийся живот жены, целовал его; затаив дыхание, прислушивался к тому, что происходило внутри, и приговаривал: "Спи, мышонок, расти, мы тебя любим и ждем". Рамуне, не пряча сияющих глаз, делилась своими маленькими секретами со всеми, не переставая восхищаться супругом.
"Ничего удивительного! Прибалты - лучшие в мире отцы и мужья, − ты не знала? Установленный факт! Да-да...", − Дзинтаре многозначительно кивала головой, пытаясь вспомнить, где она это читала. Рамуне хохотала безудержно, как маленькая, хватаясь за поясницу и морщась от колик в правом боку.
― К лешему социологические исследования, я и так знаю, что мой Андрис - самый-пресамый во всем мире! Я с ним ничего не боюсь, и мне "море по колено"!
Дзинтаре на подобные заявления возражала, чисто автоматически: "Что значит "самый-самый"? А мне, по-твоему, достанется хуже? Я не согласна...". Рамуне переводила все в шутку и продолжала наслаждаться счастьем.
Последние месяцы "ходила" тяжело. Наскоро закрыв ученикам аттестаты в начале мая, она легла в больницу "на сохранение". Ей трудно было стоять: ноги отекали, вены вздулись и ныли, воспалились суставы.
― Все, дорогая моя: никакой соли, сахару, специй; углеводов - минимум, хлеб - только ржаной. Не поможет диета - будем оперировать.
Она строго придерживалась рекомендаций, пила бабушкины отвары, старалась соблюдать постельный режим - но отеки не уменьшались. Добавились тянущие, неприятные ощущения в спине и в брюшной полости. За две недели до назначенного срока, после экстренного консилиума, лечащий врач объявила:
― Больше тянуть нельзя. Готовься рожать, девонька.
И добавила, повернувшись к медсестре: "Начинайте стимулировать. Чтоб к утру была готова".
Рамуне настолько устала от мук, что обрадовалась возможности быстро освободиться от бремени. "Жаль только, что не успела сообщить мужу. Завтра придет, а я уже в родовой".
― Тужься! Тужься, тебе говорят! Хочешь, чтобы он задохнулся? Достанем щипцы - и никакой гарантии, что он вырастет полноценным гражданином. Из щипцовых половина - уроды, так и знай.
Рамуне ужасно хотелось плакать. Соленые струи уже били фонтаном где-то внутри, просто не находили нужного отверстия, чтобы вылиться наружу. Слова не достигали рассудка. Они отскакивали от черепа, как теннисный мячик - от сетки, при каждом столкновении грозясь сорвать полотно с креплений или пробить в нем дыру. Единственное, что она чувствовала, − это чудовищная, невыносимая боль. Сколько боли! Во всем ее истерзанном теле. Казалось, что не только кости таза, но и голова, раскололись на две половины, как скорлупа грецкого ореха. Она старалась и не могла остановить мелькавшие в памяти отрывки детских воспоминаний - как вдвоем с мамой они набивали такие вот "лодочки" пластилином, вставляли в серединку спичку, на которую крепили фантик из-под шоколадной конфеты, припрятанный на такой случай в Новый Год, и пускали их в плаванье в тазу, наполненном доверху водой. "Мишка на севере", "Красный мак", "Белочка"... Какие еще? ...
― Поздравляю, мамаша, мальчик. Да-а-а, доставила ты нам хлопот...
Рамуне провалилась в полузабытье.
... Луч солнца слепил глаза. Она поднесла кисть ко лбу и оглядела палату. Андрис, уловив ее движение, подошел к окну и задернул штору: "Привет", ― прошептал, улыбаясь. Она уронила руку. Сглотнув, еле заметно кивнула в знак того, что тоже рада его видеть.
― Ну-ну, что ты, глупенькая моя! Все в порядке, мальчик здоров. Его еще несколько дней подержат в кювезике - понаблюдают, на всякий случай, а потом принесут на кормление, и ты сможешь его разглядеть. Он такой славный...
Муж наклонился, чтобы поцеловать ее. Она уперлась пальцем ему в лоб:
― От меня воняет: и пот, и молоко... Ты не мог бы меня помыть?
― Наверно, пока нельзя - тебя еще возят на процедуры. Ладно, я что-нибудь придумаю.
Она удивилась: "Я что, спала? Я ничего не помню...".
― Говорят, так бывает, "послеродовой шок" называется. Это не опасно, нужно только немножечко потерпеть, и все пройдет.
Он раздобыл где-то таз, аккуратно стянул с жены сорочку и обтер все тело мокрым полотенцем, смачивая его в воде с веселыми пузырьками пены. Потом переодел в чистое, причесал, как мог, и сел рядом.
― Я соскучился... Выздоравливай скорее, пожалуйста... И поедем домой. Я уже все купил: и коляску, и ванночку, и синее одеяльце. Теща нагладила огромную кучу пеленок. Мы вас так ждем...
Рамуне приготовилась еще раз всплакнуть. На этот раз от радости. Какое счастье, что она не одна! Ну, конечно же, все устроится, если рядом и мама, и Андрис...
― А папа?
По тому, как он нахмурился и отвел взгляд, она поняла, что мужчины не ладят.
― Достает тебя? Ты не злись - он хороший, просто надо научиться не заступать "за черту" − он воспринимает это как агрессию. Если не забывать об этом, с ним можно дружить.
― Я пытаюсь...
Рамуне уже открыла рот, чтобы признаться мужу, как сильно любит его и счастлива оттого, что он рядом, но губы снова предательски задрожали, и она натянула на нос одеяло.
― Дзинтаре тоже каждый день спрашивает, когда вас отпустят. Она серьезно готовится в крестные, ты не против? Уже разузнала, как это делается, и что для этого нужно.
― Смешная...
Новость возымела действие. Мученица поняла, что возвращается к жизни.
Первые месяцы юные родители не замечали напряжения, усилившегося после появления в доме еще одного члена семьи. Но со временем обстановка стала невыносимой: дед, привыкший к порядку и тишине, не желал мириться с детским криком и возней за стеной по ночам, с несметным количеством лишних вещей в прихожей и непрекращающейся суетой в ванной и на кухне. Андрис "халтурил" по ночам, и Рамуне приходилось одной справляться с бесконечными хлопотами. Сумасшедшая любовь к младенцу не позволяла ей оставлять его надолго с матерью, с подругой или кем-то еще.
― Рамуш, это не нормально. Нельзя так трястись над своим чадом, ты скоро выдохнешься и допустишь оплошность - тьфу-тьфу-тьфу, типун мне на язык. Давай, я посижу с ним, а ты отдохни. Просто приляг и поспи спокойно, не вздрагивая при малейшем шорохе и не подскакивая с кровати каждые десять минут. Надо будет - я разбужу, не волнуйся.
― Нет-нет, спасибо, я не устала. Можешь подержать его, пока я сцежу молоко, а дальше я сама.
Привязанность к ребенку, постоянное беспокойство за настроение отца истощили нервную систему молодой женщины. Она совсем перестала спать, а это сулило нехорошие последствия, как для кормящей мамы, так и для маленького.
Искренне переживая за подругу, Дзинтаре подкараулила Андриса у подъезда и пригласила к себе на срочный разговор. Она распекала его за невнимательность к жене, за непростительное равнодушие к ее самочувствию и здоровью. Он сгорбился, округлив плечи и стыдясь оторвать взгляд от пола.
― Я не успеваю. Ты же знаешь, что мы не выживем, если я буду сидеть дома. И вообще... Трудно мне там. И к моим нельзя... Ума не приложу, что делать. Снять комнату? Не потянем.
Она уловила в его голосе эхо сдерживаемых слез и присела перед ним на корточки, гладя рукой по выбеленной на коленях ткани джинсов.
― Ты только не расстраивайся, мы вместе что-нибудь придумаем. Я поспрашиваю у родственников, у знакомых... Хором легче найти выход. Главное, не отдаляться, не отгораживаться от людей. Ты бы поговорил с Рамуне, объяснил ей, что и я, и наши мамы, и друзья - мы все не враги, ни ей, ни ребенку. Она может доверять нам и рассчитывать на нашу помощь. Обещаешь?
Юноша поднял на нее влажные глаза и моргнул в знак согласия. Она улыбнулась, встала, прижала его голову к своему животу и провела ладонью по давно не стриженным волосам.
― Милый, хороший... Ты устал. Все устали, всем нужен отдых...
Ее тихий нежный голос действовал на него умиротворяюще. Он забыл о невзгодах и не заметил, как руки плотнее сжали ее бедра. Порывисто встал, наклонился и прильнул губами к ее пухлому рту. Дзинтаре впилась в его спину ногтями, разжала зубы, и их языки встретились. Внезапно он сжал ее плечи и отстранился.
― Нет... Что мы делаем?
Она чуть не упала, не справившись с головокружением. Он помог ей сесть и отошел к двери.
― Обещаю, что поговорю с ней... Спасибо за помощь...
И вышел из квартиры. Девушка уткнулась лбом в сложенные на столе локти и зарыдала. Теперь она знала наверняка, что он - мужчина всей ее жизни.