Аннотация: История третья. КАЖДАЯ ЖИЗНЬ ПЕРВАЯ. ПОСЛЕДНЯЯ КАЖДАЯ? Часть 4
Часть IY
Янису, действительно, понравилось учиться. Особенно − рисовать. Учительница посоветовала обратить на это внимание и всячески способствовать развитию в нем таланта. Разыскав художника, который согласился давать вундеркинду уроки, не дожидаясь разрешения родственников, она отвела его в художественную школу.
Рисунки не по возрасту задумчивого мальчика сильно отличались от остальных работ - не только способом накладывания мазков и насыщенностью красок, но и сюжетами. Там не было фигурок родителей или домашних зверей, замков, космолетов, фантастических персонажей. Сквозь хитросплетения линий и многослойные разводы холодных цветов проступали контуры необычных фигур. Единственное, что повторялось из картины в картину - это яркий луч света. "Где он мог это видеть?", − спрашивала себя его мать, следя за кистью через узенькое плечо.
― Удивительный ребенок... Не согласитесь поделиться со стариком семейными тайнами? Он явно перенес нервный стресс, и мне интересно, что могло спровоцировать эдакий чудотворный всплеск эмоций. Думаю, я нашел бы средство зарубцевать эту рану.
Опытный мастер исследовал женщину цепким взглядом, ища лазейку в сокровищницу ее души.
― Спасибо, не теперь. Мы пока сами справляемся.
"Ну, как знаете", − прочная стена надежно защищала ее от нежелательных проникновений. "Хотя это не тот случай, когда "время лечит".
Рамуне посмотрела на него искоса, пытаясь разгадать недосказанное. Но не захотела вступать в разговор и ответила коротко:
― Мы здоровы. Остальное - просто жизненный опыт, а он, как известно, у каждого свой. В любом случае, спасибо за предложение, если понадобиться помощь - обещаю обратиться без промедления.
― Что же, надеюсь, вы не забудете эти слова.
Казалось, имена "Андрис" и "Дзинтаре" навсегда стерлись из памяти. Горе сблизило мать и дитя. Они держались друг за дружку, словно беглые каторжники в скованных цепью колодках. Стоило одному двинуться с места, и другой автоматически плелся следом.
Она уже обдумывала планы на лето, когда зазвонил телефон, и голос из почти забытого ею прошлого произнес:
― Здравствуй, Рамуне. Пришло время выяснить отношения. И решить, как мы будем жить дальше.
Она отреагировала мгновенно:
― Я для себя все решила. Твоя жизнь меня больше не интересует.
― А Янис?
Сердце остановилось. Она закашлялась, от удушья на лбу выступил пот. Присела на угол тумбочки: "Ты не посмеешь...".
Он отозвался не сразу:
― Ты не оставляешь мне выбора. Он ведь и мой сын, и он мне нужен.
Какое-то время оба молчали. Супругам, много лет прожившим вместе, не нужны разговоры. Они способны общаться на другом уровне и на расстоянии чувствовать мысли и намерения друг друга. Ясно, что ни один из них не желал сыну зла, однако каждый представлял его будущее по-своему. Как знать, кто окажется проницательнее, и сумеет предотвратить беду.
― Я согласна с тобой встретиться. Надеюсь, тебе хватит выдержки вести себя достойно и рассуждать здраво.
― Договорились.
Он окликнул ее после занятий, и они зашли выпить кофе в кондитерскую. Муж, смущаясь и глотая слова, поведал бывшей супруге о досадной "закавыке", мешающей ему обрести настоящее счастье с новой избранницей: Создатель посмеялся над ним, лишив Дзинтаре возможности забеременеть и испытать когда-нибудь радость от материнства. Рамуне сумела объяснить Андрису главное: жизнь лишена смысла, если не отдана детям. А у него есть ребенок, которому он готов посвятить каждый свой вздох. Осталось просить его мать - принести себя в жертву: сыну всегда лучше с отцом, а крестная не обделит его лаской.
"Ты с-считаешь, что м-м-им-меешь п-право...?", − Рамуне начала заикаться.
― Ты − здорова! Ты еще выйдешь замуж, и у вас будут дети. А у меня Янис - единственный! Ты это не понимаешь?
Рассудок отказывался воспринимать его доводы: "Я с таким же успехом могу предложить тебе выбрать другую жену. Почему бы нет? В мире достаточно одиноких женщин!".
Он сложил руки на столе и опустил на них голову. Потом издал нечеловеческий рык − так стонет раненный зверь, чувствуя бессилие перед опасностью и приближение гибели. Потом продолжил охрипшим голосом:
― Это еще не все... Мы решили уехать. Там лучшие специалисты − может быть, появится надежда...
Рамуне не стала слушать и выбежала из кафе. Он догнал ее у перекрестка и силой развернул к себе:
― Я подаю на развод и заявляю о правах на ребенка.
Она вырвалась и, что было духу, помчалась домой. "Нет! Никогда! Не позволю!" ― слова вторили стуку каблучков по асфальту и отзывались эхом в воспаленном мозгу.
Мать деревянной колотушкой протирала через дуршлаг бланшированные томаты. Она мельком взглянула на дочь и выронила посуду из рук:
― Что на этот раз?
Лицо Рамуне не выражало беспокойства, только губы подрагивали, и глаза, не мигая, уставились на темную щербинку на стенке кастрюли.
― Он отнимет у меня Яниса. Через суд.
Женщина сняла фартук, обтерла им табурет и обессилено опустилась на сиденье.
― Ишь, стервец, что затеял... От судов, этих, одно только горе! Как же так, доченька?
Та молчала. Слышно было, как она с усилием втягивает ноздрями воздух. Взялась пальцами за столешницу и, словно найдя, наконец, точку опоры, стала медленно раскачиваться из стороны в сторону.
* * *
Суд назначили на второе июля. За неделю до слушания Рамуне испекла пирог, накрыла в гостиной и позвала сына к столу. Заметив, как у нее дрожат руки, он догадался, что чаепитие - только повод, предстояло узнать что-то важное. Она начала издалека, то и дело, останавливаясь, чтобы подобрать нужные слова:
― Янис, папа надумал жениться. Опять... Она... Это твоя крестная. В следующий четверг будет суд. Они решили, что ты... Что тебе... Папа хочет...
― Я тебе больше не нужен?
Она оцепенела от неожиданности, а потом в ужасе замахала на него руками:
― Не смей так говорить! Да я же умру без тебя! Сыночек мой, я не знаю...
Мальчик прервал ее на полуслове и встал. Отодвинул чашку от края и тихо сказал: "Я для себя все решил, я останусь с тобой", − и вышел из комнаты. Она слышала, как он шаркнул стулом и выдвинул ящик стола. "Рисует...", − во внутреннем уголке правого глаза - там, где верхнее веко сходится с нижним - блеснула слеза. Став настолько огромной, что в ней поместился "второй" зрачок, она перекатилась за веко и стекла по ресницам на щеку, потом на мгновенье исчезла и появилась уже на подбородке. Рамуне интуитивно закрыла ладонью лицо и зарыдала, − что же они наделали?! "Солнышко" наше... Мы украли у него детство! Он, словно, мальчик из сказки, с обледеневшим сердцем. Юный старичок...". Она вспомнила, как читала Янису книжку о Кае, а он плакал, жалея его, и просил: "Здесь не надо, читай конец, где про Герду"...
Суд закончился быстрее, чем ожидали. Судья изначально склонялась к тому, чтобы передать отцу права на воспитание сына - закон был целиком на его стороне: он успел создать, пусть пока неофициально, но все-таки семью, да к тому же в жены выбрал крестную мальчика, присматривавшую за ним почти всю его жизнь. Выслушав сбивчивую речь матери, она отчеканила:
― Итак, вы предлагаете спросить у ребенка, с кем из родителей он предпочитает остаться - я вас правильно поняла?
Рамуне не смогла выдавить из себя ни слова и только кивнула.
― Предупреждаю, что в таких случаях, решение принимается окончательно, и пересмотру не подлежит.
Обескураженная, сбитая с толку, она старалась собраться и что-то еще сказать, быть может, возразить, но, обернувшись на короткое: "Здравствуй, Янис", − замерла, не в силах воспроизвести ни звука, ни жеста.
Малыш не был готов к встрече с отцом. Весь год ему снилось, как он кинется папе на шею, извиняясь за то, что докучал ему просьбами, и капризничал, и не слушался - ведь тот никогда бы не бросил его, будь он хорошим и послушным. Дзинтаре сидела рядом с Андрисом и плакала. Когда она протянула к Янису руки, он не выдержал и припал к ее груди:
― Мама Зита! Папочка!
Рамуне лишилась чувств.
* * *
Они пришли втроем перед отъездом.
― Мы еще объявимся. Мы будем о вас помнить...
Андрис осекся. Рамуне откликнулась: "Через сто лет?". Мысли путались, губы не слушались. Сквозь рев мотора, уже набиравшего обороты в ее воображении, она слышала, как родители о чем-то просили и Андриса, и внука, бабушка плакала и тискала мальчика, понимая, что больше никогда не увидит его. Папа вторил ей, что-то мыча, и все время сморкался. Муж напоследок крепко обнял ее, взял сына за руку и повел к двери. Она упала на колени и стала молить малыша о прощении:
― Не вини меня, прошу тебя, родненький мой, только не вини! Я же хотела, как лучше!
Янис захныкал. Андрис сгреб его в охапку и вынес из квартиры. Рамуне сползла по стене на пол и потеряла сознание.
Очнувшись, она удивилась, что больше не чувствует тела. Может, какой-то обезумевший террорист взорвал бомбу прямо у нее внутри? И там, где вчера было брюхо, зияла воронка. Рваные края раны, куски обожженных внутренностей, комья запекшейся крови... О, Боже, кто же это сделал с ней?!
До слуха матери донесся сдавленный стон, и ее ресницы дрогнули. Просидев больше суток в папином кресле и окончательно выбившись из сил, она под утро свернулась "калачиком" на краешке кровати.
― Проснулась? Поспи еще.
И затараторила, четко выговаривая слова:
― Ты нас напугала. Мы вызвали скорую. Врач сделал тебе укол. Сказал, что еще навестит. Теперь только отдых... И время.
Пересела ближе и стала гладить дочь по голове:
― Ты у меня сильная... Умница... Справимся... Завтра вымоем тебе волосы - как в детстве, помнишь? Заварю травки, сделаю ванну. С розовыми лепестками. Все пройдет... Все забудется...
Убаюканная размеренным речитативом, Рамуне снова забылась тревожным сном.
Следующий день тоже провела в постели. И еще один. И еще... Голова болела, стала, словно, чугунной - огромной, тяжелой... Казалось, стоит лишь оторвать ее от подушки, и она, как якорь, перевернет ее раскуроченный остов вверх тормашками...
Рамуне с трудом разняла слипшиеся веки и обрадовалась улыбке матери, бессменно дежурившей у ее ложа, как часовой - у Вечного Огня.
― Пить? На, милая, попей.
Горечь отвара обожгла гортань, больная отпрянула и, скривившись, отвернулась к стене.
― Ну-ну, вчера же пила! Стало быть, возвращаешься. Согреть бульончику? Или сначала чаю - как ты любишь, крепкого, с сахаром?
Рамуне не хотелось есть, но ради того, чтобы заставить заболтавшуюся сиделку замолчать, она согласилась на чай.
Дверь в комнату отворилась, и в проеме замаячил отец. Он подошел и встал рядом с матерью. Та крепко сжала его руку и выдохнула с облегчением: "Поправляется".
* * *
― Тебе нельзя без мужчины. Может, объявления в газете почитать? А вдруг, повезет? Ты посмотри, вся высохла.
Дочь нервным движением прижала руки к животу. "Что-то болит?", − мать оперлась рукой об угол буфета.
― Ничего... Я здорова. И у меня все болит! Хочу быть любимой. Чувствовать на себе вес мужского тела, его запах... Ни о чем не могу думать. Я схожу с ума?
Вспомнился случай, как, гуляя по городу, они с Дзинтаре пробрались на территорию психиатрического диспансера и нечаянно наткнулись на свихнувшуюся от одиночества ненормальную, разгуливавшую нагишом по палисаднику. По спине, как тогда, пробежали мурашки.
― Господь с тобой! Сумасшедших в семье отродясь не было.
― Буду первой...
Мать посмотрела в пустые глаза дочери, бесцельно блуждающие по кухне в поисках хоть чего-нибудь необычного, за что можно было бы зацепиться взглядом, и содрогнулась.
― Тьфу-тьфу-тьфу, сплюнь! Поезжай-ка ты куда-нибудь.
― К бабушке?
Бедняжка чуть, было, не обрадовалась, но нахлынувшие воспоминания задели "за живое". В верхней точке подвздошной области заработала дрель, и тело начало постепенно разваливаться от вибрации.
― Да нет же, куда-нибудь к морю!
Рамуне замерла. Лицо осветила едва заметная полуулыбка. "Как раньше?", − мелькнуло в голове пожилой женщины, − "Нет, другая... − странная".
― Отдохнешь, посмотришь на людей. Счастье ведь само не приходит - поискать придется. Жить трудно, но надо бороться. Ты сдюжишь, я знаю. Веришь мне?
― Тебе - верю.
Очередной спазм уже нацелился на подреберье, но она приказала себе: "Забудь!!! Начну сначала, а прошлое ... − не пущу его в новую жизнь!".
― Думаешь, я могу кому-то понравиться, такая?
― Да какая, такая-то? Ты же красивая, теплая, настоящая... Молодая! У тебя еще многое впереди.
― Вот только Я больше не смогу полюбить. Знаю, что не смогу... Может, и нет ее вовсе, любви этой? Ведь получается, ОН с самого начала врал. При-тво-рял-ся! Если бы любил, не сделал бы со мной такое!
― Не надо так, дочка. Люди слабы. Не все могут подчинить свои прихоти рассудку. И ты не жди от них подвигов, живи, как душе уютно. Чтоб не терзалась и не маялась, и не ела поедом самое себя. Глядишь, и сладится...
Она достала из кармана гребень и стала расчесывать спутанные волосы дочери.
С погодой повезло. Паланга встретила Рамуне шумной толпой отдыхающих, пылающим разноцветьем вывесок и звонкими выкриками снующих повсюду зазывал. После душного автобуса не терпелось расправить плечи и выветрить остатки дорожной пыли из легких. Она не стала разбирать вещи и поспешила на пляж. Дюны заигрывали с ней яркими панамами, переливами детского смеха, оседающими башнями несуществующих замков у самой кромки воды. Прохладный воздух, пахнущий свежестью, пьянил и провоцировал на легкомысленные поступки. Она смежила веки и подставила бледное лицо солнцу. Кто-то, проходя мимо, случайно толкнул ее плечом: "Извините". Хриплые нотки выдали раздражение. Девушка сошла с бетонных плит и побрела вдоль ажурных ивовых заграждений. Песок пискляво повизгивал при каждом ее шаге, ветви шиповника и облепихи больно стегали по рукам. Она поранила пятку колючкой, ойкнула и плюхнулась наземь, не успев подхватить подол платья. Он вздулся парашютом и осел вокруг бедер. Перед ней серебристой гладью раскинулось море. Спустя несколько минут глаза перестали различать линию горизонта. Мимо шумной стайкой промчались подростки, улюлюкая и сбрасывая на ходу одежду. Они с разгона влетели в воду, расколов холодное зеркало на миллионы заостренных пик, вонзившихся в спины таких же отчаянных, как они, купальщиков. Те недовольно зашикали на ребят. Рамуне рассмеялась - громко, не стесняясь, как когда-то в детстве в лесу.
Гостиничный номер понравился - небольшой, но чистенький и уютный, с двуспальной кроватью, креслом и низким столиком. Широкий балкон выходил на задний двор, утопавший в зелени лип и осин. Рамуне потянулась и вдохнула целительную смесь кислорода и мельчайших частичек соленой влаги. Приторный и навязчивый запах алиссума вероломно вторгся в ноздри.
Ночью налетел ветер. Он терзал кроны деревьев, стучал форточками, срывал полотенца с шезлонгов, веревок и перекладин, приспособленных расторопными туристами под импровизированные сушилки. Шторм смешал непрогретые воды Балтики с теплыми потоками Гольфстрима, и море потеплело.
Утром выглянуло солнце и засверкало стразами на листьях и перилах, запрыгало зайчиками по мокрому асфальту. Тут и там суетились официанты − поднимали жалюзи на окнах, сметали лужи с пластмассовых столов, расправляли слипшиеся зонтики. Улица постепенно заполнилась людьми, объединившимися в едином порыве - поскорее нырнуть в волны.
Рамуне, обуреваемая тем же азартом, прибежала на набережную, сняла босоножки и, на секунду замешкавшись, чтобы приготовиться к неприятному прикосновению холода, провалилась обеими ступнями в мокрый песок. Вскоре земля, высушенная тысячами пар босых ног, позволила отдыхающим расстелить одеяла и вмиг покрылась ровными рядами разукрашенных кусков хлопка.
Полежав немного на солнце, Рамуне подошла к краю пляжа. Море оказалось теплым, как парное молоко. Она присоединилась к радостно прыгающей на волнах толпе и тоже завизжала, переполняемая восторгом. Охрипнув и выбившись из сил, вышла на берег и, обессиленная, упала на подстилку. Сердце учащенно билось, зато в душе воцарился покой и необъяснимая легкость. Из обожженного безжизненного перлита ее подсознания несмело пробивался тоненький колосок надежды.
Она перевернулась на спину и стала наблюдать за проплывающими в синеве табунами скакунов, стаями райских птиц и невиданных зверей... Вот показался профиль русалки, очертаниями очень похожий на ее собственный - на длинной шее, с летящими по ветру волосами. "Забавно...". И улыбнулась неожиданным чересчур откровенным мыслям.
Вечером, окрыленная и нарядная, она заняла столик в шумном ресторанчике. Дух заразительного веселья и наивных шуточных конкурсов быстро захватил ее целиком, она топала ногами и хлопала в ладоши, угадывала героев популярных сериалов, решала головоломки и состязалась в остроумии. В половине второго ночи массовики-затейники отправились на покой, а на помост поднялась группа музыкантов, заигравших довольно известные всем танцевальные мелодии. Чувственные латиноамериканские ритмы потревожили успевшую поджить "ссадину". Рамуне, словно очнувшись, внимательно посмотрела вокруг: на слившиеся в румбе силуэты влюбленных, на беззаботно беседующих за столиками супругов и "не по-детски" отрывающуюся на отдыхе компанию приятелей, и поняла, что поторопилась, что еще не готова участвовать в этом празднике жизни. Рассчитавшись по счету, она переступила за ограждение и отправилась бродить по смежным улочкам. В горле стоял комок и мешал свободно дышать. Прерывистый вздох отозвался робкими всхлипываниями в застывшей тишине ночи.
Она проснулась только к обеду. Наскоро перекусив, собрала сумку и помчалась наверстывать упущенное. Море штормило, и детвора не осмеливалась заходить на глубину. Отчаянная молодежь выстроилась в шеренгу на границе столкновения стихии с сушей. Их загорелые плечи маячили рыжими пятнами вдоль линии прибоя. Замирая на мгновение в ожидании несущегося к берегу потока, они исчезали в разверзнутом чреве пучины и выползали на мели, карябая о гальку колени и голые животы.
Рамуне аккуратно сложила халатик и, не задумываясь, бросилась догонять ораву. Едва успев набрать в легкие воздуху, она нырнула в темную толщу воды. Выбравшись на поверхность, почувствовала себя заново рожденной. То же самое, наверно, испытывает младенец, вынутый из чрева матери и осмелившийся издать, наконец, свой первый крик. Девушка не успела встать на ноги, когда следующая волна накрыла ее с головой и, протащив по песку, начала затягивать вглубь. Рамуне, стараясь не паниковать, расслабилась, дождалась, когда стопы коснулись опоры, и силой мышц вытолкнула себя на поверхность. Зачерпнув ртом как можно больше воздуха, она сделала несколько размашистых гребков в сторону берега. Ей не хватило времени даже на то, чтобы понять, что стихия отнесла ее уже далеко от кучки смельчаков, когда новый прилив в очередной раз прижал ее тело ко дну. Рамуне чувствовала, что теряет силы, но продолжала бороться.
На мгновение ей показалось, что душа ее вознеслась над миром и пристально взирает на всех с высоты. И жизнь ее - вот это-вот самое море, властное, своенравное и капризное... Оно несло лодку ее судьбы по волнам мироздания, оно направляло ее в лабиринте предначертаний рока... Рамуне была покорной и терпеливой... Так следует ли сейчас противостоять своей карме? Во имя чего ей следовало бы восстать против жребия? Что ждет ее в будущем?
Рамуне перестала сопротивляться и доверилась Богу. Луч солнца сопровождал ее в темноте до момента, когда ее внутренности заполнились водой, и кровь перестала пульсировать в венах. Сердце остановилось, взгляд замер, навсегда сохранив в остекленевших зрачках отблеск слабого света Вечного Источника Жизни.
Я не нарочно - просто совпало...
Я разгадала знак "бесконечность"...*
*автор слов Земфира Рамазанова
* * *
Родители узнали о смерти дочери из местных новостей.
Мама за несколько минут превратилась в старуху. Сгорбилась и почернела. Опознание производили в присутствии одного отца - она впала в прострацию на пороге морга, и ее оставили снаружи. Хоронили Рамуне втроем: мама, папа и бабушка Рут.
Мужчина за несколько месяцев высох до костей; глаза, долгие годы не орошаемые влагой слез, выцвели от рыданий. Зимой его разбил паралич. Он лежал на кровати, уставившись ничего не видящим взглядом в потолок и продолжая стискивать пальцами пульт от умолкнувшего навеки телевизора.
Для жены эта беда, как ни абсурдно, стала спасением: она, словно механическая кукла, крутилась весь день по заранее написанной кем-то схеме, пока не заканчивался завод. Потом садилась перед тарелкой с остывающим супом и, раскачиваясь, бормотала под нос не связанные смыслом слова. Ручьи изменили рельеф впалых щек, добавив морщин и складок у губ.
Жизнь покинула дом. Надолго...
Быть может, где-то − в этом, или другом, городе − уже появился тот, кто в скором времени впустит в него свет, очистит стены от пыли и плесени, наполнит его смехом и радостью. Но все это потом... Когда иссякнет боль, когда время сотрет из памяти очевидцев след ужасной трагедии... Чудовищной насмешки судьбы. И жизнь возродится в истощенной, но еще плодородной, почве и даст молодую сильную поросль. И кто-то другой будет заново постигать мудрость бытия ценой собственных утрат и ошибок... Будет ли он счастливее? И что есть счастье? Была ли жизнь Рамуне несчастной или лишенной смысла?.. Каждый решит этот вопрос для себя сам.