Гусева Юлия Вячеславовна : другие произведения.

Новеллы о Макиавелли

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст представляет собой серию хронологически выстроенных новелл о жизни знаменитого итальянского писателя и дипломата эпохи возрождения Никколо Макиавелли. При написании использованы достоверные биографические данные, но поскольку они не всеобъемлющи, то осталось немало места и для фантазии автора. Имя Макиавелли давно стало нарицательным. Им обозначают циников, любыми средствами добивающихся своих целей. Однако немногие знают, что это определение имеет мало отношения к реальному Никколо Макиавелли. Он жил в эпоху, изобилующую жестокими правителями, двуличными священнослужителями и великими гениями искусства, сам оставаясь все время в тени. Макиавелли прошел непростой жизненный путь, полный путешествий, тайных миссий, любовных историй и военных кампаний. В середине этого пути его поджидали тюрьма и изгнание, сделавшие из малоизвестного политика великого писателя, внимание к которому не ослабевает уже более 500 лет.

Новеллы о Макиавелли.

   История первая, политическая.
   1499 г.
  

"Ах, эти умные люди, эти умные люди!

Не знаю, что у них в голове! Кажется мне,

что им всё видится шиворот-навыворот".

куртизанка Ричча.

  
  
   Молодой придворный в нерешительности замер перед дверью в личные покои госпожи. Обычно Козимо Казале, любимец миланских аристократок, не страдал от отсутствия уверенности в себе. Но за последние несколько месяцев многое в его жизни изменилось.
   Козимо еще раз придирчиво осмотрел свой костюм, ища следы небрежности, однако, все было идеально. Сквозь каждую прорезь голубого камзола была аккуратно продета драгоценная шелковая рубашка. Модные полосатые кальце обтягивали стройные ноги. Козимо законно гордился гармоничностью строения своего тела и не стеснялся это подчеркнуть.
   Сегодня стояла удивительная для начала лета жара и он с удовольствием не одел хотя бы парчовый камзол. Тяжелая верхняя одежда была обязательной частью придворного туалета. Не одеть ее на важное мероприятие было совершенно непозволительно.
   Первый раз госпожа попросила его присутствовать на приеме посла. И не просто посла, а представителя главного конкурента Милана - Флоренции.
   К Козимо все это имело непосредственное отношение. Молодой придворный был послан представлять интересы миланского герцога при дворе госпожи Пьомбино.
   Но это была только официальная часть его статуса. Так случилось, что он уже несколько месяцев был любовником сиятельной госпожи Пьомбино, Катарины Сфорца. Это была невероятная удача и большая честь для миланского дворянина. Кроме того, это открывало перед ним интересные перспективы. Ах, если бы только она его действительно полюбила...
   Раньше женщины не казались ему сложными существами. Но так было только до встречи с Мадонной Катариной. Козимо никак не мог понять чего можно от нее ожидать.
   Истории об этой незаконной дочери герцога Галеаццо Сфорца ходили по всей Италии и он их наслушался еще до встречи с ней. Но они только еще больше запутывали молодого придворного.
   Вплоть до 26 лет Катарина славилась только редкой красотой. Её первый муж, Джироламо Риарио, сын папы римского, затмевал своими эскападами всех и вся. Но когда опора благополучия этого семейства - папа Сикст IV- отошел в мир иной, Катарина взялась за оружие.
   Опасаясь нового главы римской курии, она захватила замок Святого Ангела и навела его пушки на Ватикан. Сделала она это исключительно ради того, чтобы выборы прошли "должным образом".
   Всей римской курии удалось справиться с разъяренной женщиной только с помощью её мужа. Джироламо, несмотря на свою вопиющую неверность, имел на супругу немалое влияние.
   Не удивительно, что Козимо трепетал как неопытный мальчишка, обнимая и целуя это существо, природу которого постичь было не в его силах.
   Глубоко вздохнув, он, наконец, толкнул дверь, которая для него, единственного из живущих мужчин, была открыта. За ней скрывалась опочивальня сиятельной Мадонны Катарины.
   В разное время многим мужчинам доводилось пересекать ее порог, но все они к настоящему моменту уже покинули этот мир. Казале сей факт не смущал, и он шагнул внутрь.
   Катарина была не одна. Она завершала свой утренний туалет с помощью двух служанок. Одна из них драпировала складки тяжелой парчовой юбки госпожи, а другая укладывала ее непослушные волосы. Единственным украшением на сложном наряде был золотой пояс. Его тонкие звенья соединяла круглая пряжка покрытая необычным чужеземным орнаментом.
   Мадонна, не поворачиваясь, милостиво кивнула Козимо. Со своего места она увидела его отражение в серебряном зеркале, в которое смотрелась.
   Он знал, что этой женщине уже около сорока лет и что у нее от разных мужей было шестеро детей, старший из которых почти его ровесник. Но, глядя на ее отражение в зеркале, миланец с трудом мог в это поверить.
   Слишком свежей казалась смуглая кожа госпожи. Она не следовала повсеместной моде высветления волос и не белила лицо. От этого ее естественная красота только выигрывала.
   Козимо легко подхватил лежащую на видном месте лютню и, приклонив колено, заиграл. Он не упускал случая развлечь свою сиятельную любовницу музыкой и песней. Голос у него был действительно хорош, и Катарина иногда сама просила миланца спеть.
   Сейчас он взялся за инструмент сам. Это помогало Козимо справиться с нервозностью. Его смущало не столько предстоящее публичное появление рядом с госпожой, сколько повод этого появления. Послы Флоренции с недавних пор вызывали у него особые подозрения.
   Дело в том, что предыдущий флорентийский посол, Джованни Медичи, стал последним законным мужем Катарины и отцом ее шестого ребенка. Прошло уже более полугода с его преждевременной смерти. От скорби по ушедшему супругу и старался излечить госпожу Казале. А теперь Флоренция направила к мадонне нового посла...
   Все оставшееся до аудиенции время, Козимо пытался унять свое разошедшееся воображение. Мешала ему в этом сама Катарина. Весь день она была на себя не похожа. Вместо привычного образа скорой на расправу, суровой властительницы, она являла собой образчик олимпийского спокойствия. Видно она тоже погрузилась в воспоминания о незабвенном Джованни.
   Покои, которые Катарина на этот раз выбрала для аудиенции, были невелики: продолговатая, затянутая желтым шелком комната. Козимо было указано место возле госпожи, по правую руку, но велено в ход беседы не вмешиваться. Сам факт его присутствия говорил о полном доверии со стороны Мадонны Катарины, и он покорился.
   Сквозь закрытую дверь донесся звук шагов. Несколько пар ног прошли по плитам внутреннего двора, и управляющий, в подобающей манере, доложил о приходе посла.
   Дверь покоя отворилась, пропуская того, кого здесь с некоторым трепетом ждали. Казале облегченно вздохнул. Этот человек не мог стать конкурентом в борьбе за сердце Катарины.
   - Досточтимая Мадонна Катарина, владетельные синьоры Флоренции послали меня к вам, чтобы решить множество вопросов и укрепить наш союз, - начал свою речь флорентиец.
   Казале слегка нахмурился, выражая этим свое недоверие с легким оттенком презрения. Однако, голос у посланника республики был весьма приятный. Не слишком высокий, не слишком низкий, с богатым палитрой оттенков. И язык у него был подвешен хорошо. Но на этом, на взгляд Казале, достоинства флорентийца заканчивались.
   На современный идеал красоты - светловолосого, белокожего атлета - посланник не походил ни чем. Худой, смуглый, скромно одетый в платье предписанных для чиновничьего сословия Флоренции цветов - черного и фиолетового - он не мог заинтересовать Катарину. Опытным взглядом миланский придворный заметил, что одна из завязок на левом рукаве флорентийца не подходящего к костюму цвета, и исполнился к нему глубочайшим презрением.
   Все эти наблюдения не помешали Казале уловить неприятные для Катарины новости, которые пытался смягчить в своей речи посланник.
   Миланский посол усмехнулся про себя. И на что надеялись флорентийские синьоры, отправляя к Катарине человека с такими поручениями?!
   Во-первых, республика не хотела повышать плату своему нынешнему кондотьеру, Оттавио Риарио, старшему сыну Катарины. Более того, она собиралась ее понизить! Как можно было при этом не поссориться с хозяйкой Пьомбино!
   Во-вторых, Флоренция хотела закупить у Мадонны порох, селитру и пушечные ядра. Катарина с интересом относилась к научным достижениям, особенно в области военного дела. Да и сама не чуждалась экспериментаторства. Правда лично занималась только средствами для поддержания красоты лица и тела.
   В специально отведенной для этой цели части подземелий крепости находились производства пороха и селитры, литейный цех. Местонахождение личной лаборатории, в которой Катарина занималась созданием притираний, было известно не многим избранным. Козимо входил в их число. Но даже он не мог ничего точно сказать по поводу слухов о созданных там смертельных ядах.
   Кроме всего этого, Флоренция хотела заключить с Пьомбино союз. В существующей обстановке это было понятно.
   Король Франции стремился подчинить себе Милан и ему готов был помочь папа Александр VI Борджиа. Помощь церкви заключалась в войске под командованием одного из сыновей понтифика - Чезаре.
   Миланским герцогством владел дядя Катрины, Лодовико Сфорца, по прозвищу Моро, которому и служил Казале. А в роду Сфорца не было принято сдаваться без борьбы.
   В такой обстановке маленьким государствам, вроде Пьомбино, приходилось не легко. Как выбрать нужную сторону и не потерять самостоятельность?
   Катарина внимательно выслушала речь флорентийца, но ничем не выразила своего к ней отношения. Пообещав обдумать все предложения, Мадонна отпустила посла.
   Но стоило двери закрыться за ним, как с Катарины слетело ее олимпийское спокойствие.
   - Быстро, Джакомо, ко мне! - бросила Мадонна своему юному любовнику и вскочила с кресла так, как будто оно неожиданно раскалилось.
   Козимо не стал раздражать госпожу вопросами и отправился на поиски ее секретаря. Этот седеющий, но по-прежнему юркий придворный, похоже, давно привык к темпераменту своей повелительницы. Джакомо бросил на взволнованного Козимо скептический взгляд, но последовал за ним довольно резво.
   - Видел флорентийца? - быстро спросила его Катарина вместо приветствия.
   - Да, Мадонна, я его запомнил.
   - Завтра подстереги его где-нибудь и сообщи по секрету, что Милан предложил Оттавио лучшие условия кондотты. И я никак не могу отказать родственнику при таких условиях. Но если Флоренция согласиться..., - тут Мадонна приостановилась, задорно блеснув глазами, - ...компенсировать мои предыдущие заслуги перед городом, то я могу и передумать.
   - Слушаюсь, госпожа, - хмыкнул Джакомо. - Вы, как всегда, разумны.
   - А что забавного в этом находишь ты? - обратилась Катарина к улыбающемуся миланцу.
   - Я восхищаюсь тобой, моя сиятельная Мадонна. Мне можно многому поучиться у тебя.
   - Ты прав, - едва заметная улыбка тронула ее губы. - Только учиться тебе придется на собственных ошибках. Ведь если все произойдет, так как я хочу, то Оттавио отправится во Флоренцию. Я получу их деньги, их дружбу, а дядя Лодовико будет разбираться со своими врагами сам.
  
   ***
  
   По одной из центральных улиц Форли в сторону рыночной площади шел человек, в котором сразу можно было определить чужестранца. Он с интересом осматривал фасады новых каменных зданий и прохожих попадавшихся на пути.
   Флорентийский посланник, а это был именно он, никуда не спешил. Вчера он имел весьма содержательную беседу с секретарем хозяйки Пьомбино, а сегодня отправил в Синьорию не менее содержательное письмо по этому поводу. Нарочный увозил на запад послание флорентийца, в котором излагалась ситуация и просьба определить линию его дальнейшего поведения. До прихода ответа он был, в общем-то, свободен. По крайней мере, от визитов к Катарине.
   Это было первое серьезное дипломатическое поручение посланника. Считалось, что для подобных дел он еще довольно молод - несколько месяцев назад лорентиец разменял третий десяток. Для человека такого, как у него происхождения, должность была завидная. Родословную посланнику подпортил предок, предпочетший изгнанию из родного города лишение всех сословных привилегий. Но в его роду до сих пор передавали историю о происхождении родового имени и даже герб, которым, однако, официально не пользовались.
   Так что молодой флорентийский посланник вынужден был зарабатывать себе на жизнь собственными силами.
   Служба приносила весьма скромный доход, и на рыночную площадь флорентиец забрел скорее из любопытства, чем из желания что-то купить. Сведения о местных ценах могли пригодиться в его нынешнем деле.
   И, как обычно бывает, когда человек хочет ничего не упустить, он не видит того, что у него под самым носом. Флорентиец не заметил маленькой лавочки и больно ударился о ее угол плечом.
   - Осторожнее, господин! Вы не ушиблись?! - защебетал торговка.
   - Не стоит волноваться, - потирая плечо, ответил посланник и только теперь взглянул на хозяйку и ее товар.
   Прилавком служила откидная створка одного из окон небольшого купеческого дома. Девушка за прилавком продавала самые разные пуговицы и разноцветные шнурки для одежды. Она явно не была хозяйкой дома. Просто служанка, которую на время оставили следить за лавочкой и товаром. Молодая и довольно милая.
   - Судьба не зря привела меня сюда, - тут же постарался наладить беседу флорентиец. - Я уже несколько дней назад потерял шнурок от левого рукава. И все время забываю его купить...
   - У меня тут их множество! Какого цвета вам угодно? - оживилась девушка. - У нас здесь делают и разноцветные плетеные. Вы ведь не местный?
   - Ты на редкость догадлива, - не преминул польстить посланник. - Мое имя Никколо и я прибыл из Флоренции ко двору сиятельной Мадонны Катарины.
   Глаза девушки расширились, и в них блеснул неподдельный интерес. Посол выбрал верный ход.
   - О, так вы важный господин! А я служанка в доме купца Франкотти и зовут меня Бриджитта... Вот этот бордовый вам подойдет. Возьмите сразу несколько, если снова потеряете.
   С этим словами Бриджитта приложила яркий шнурок к камзолу флорентийца и наклонила голову как бы любуясь. Почувствовав, что находится на верном пути, Никколо продолжил игру:
   - Мне больше нравятся вот те, лиловые.
   Он осторожно подцепил пальцем завязки, которыми ее рукав был привязан к корсажу. Бриджитта вздернула светлые бровки, но не отстранилась.
   - Такие есть только у меня, - покачала она головой.
   Никколо чуть наклонился, делая вид, что рассматривает переливы цвета на шнурке, и шепнул торговке несколько слов.
   Та лишь смерила его оценивающим взглядом и едва заметно кивнула. Никколо выдержал этот взгляд спокойно.
   Купив пару подходящих завязок, он расплатился подозрительно крупной монетой. Но теперь флорентиец не сомневался, что она навестит его в постоялом дворе.
  
   ***
  
   Несколько дней прошло с первого достопамятного визита флорентийца. И теперь Козимо уже не усмехался, слыша что-нибудь об этом человеке. Соперник в дипломатии был для него страшнее соперника в любви. В этой области у него было гораздо больше шансов потерпеть поражение.
   Как и надеялся миланец, флорентийская республика решительно не желала платить Мадонне лишних денег. Зато, устами своего посланника, заверяла ее в дружбе и взаимном расположении. Флорентийцу Макиавелли, имя которого наконец запомнил Козимо, почти не оставили козырных карт.
   Удивительнее всего было то, что Катарина при всем этом продолжала, чуть ли не ежедневные, бесперспективные беседы с посланником Синьории. Козимо терялся в догадках, что бы все это значило.
   Подозрительный миланец постарался обеспечить себе присутствие на большинстве этих встреч. И то, что он увидел и услышал, ему не понравилось.
   Катарина продолжала свидания с флорентийцем потому, что получала от них удовольствие. Для Мадонны это была словесная дуэль с ловким противником, который почти не терялся от ее напора.
   Казале знал о своей именитой любовнице не мало впечатляющих историй. Если бы во многом он не убедился собственными глазами, то не поверил бы. Она имела личный доспех, хорошо обращалась с оружием, которое запросто пускала в ход, держа в ежовых рукавицах собственных солдат. Катарина могла быть и нежной, и страстной - в этом он тоже имел возможность лично убедиться. Непредсказуемость этого сочетания пугала. Его самого, как и большинство окружающих, темперамент этой женщины приводил в трепет.
   А на флорентийского посланника она действовала несколько иначе. Он старался сохранить внешнюю невозмутимость, но увлекался словесным состязанием не меньше Катарины.
   В этот день, как всегда старательно одевшись, Козимо направился к Катарине. Та уж слишком задержалась в своей "лаборатории".
   Вход туда находился за поворотом никогда не освещаемого подвального коридора. Толстый флорентийский ковер завешивал проход, чтобы не пропускать свет. Непосвещенный ничего бы не заметил. Вместо двери был широкий сводчатый проход. Так что каждый, попавший сюда, сразу был виден всем находящимся внутри. Незаметно было не подобраться.
   Как только Козимо откинул край ковра, на него нахлынули звуки и запахи этого места. Дрожащее пламя факелов давало не больше света, чем дыма. Пахло в "лаборатории" какими-то цветами и чем-то еще кислым и противным.
   Мадонна Катарина громко спорила с Лючией. Эта ее престарелая служанка всегда помогала в создании новых рецептов притираний. Она хорошо разбиралась в свойствах трав и слыла за колдунью. И даже то, что Лючия носила большой серебряный крест и никогда не пропускала мессу, ей не помогало.
   Обе женщины мельком взглянули на Козимо и, поприветствовав его легкими кивками, продолжили прерванный спор.
   - Помяни мое слово, ты поступаешь опрометчиво, дитя мое! - говорила Лючия в том раздраженном тоне, который Катарина позволяла ей одной. - Уж больно ненадежный способ! А если они узнают, то используют эту затею против тебя. Ты сама даешь в руки папе хороший повод на тебя напасть.
   - А я не вижу ничего, что я могла бы потерять, - решительно возразила Катарина. - Повод будет найден, даже если я ничего не предприму.
   - Может и так, но ты сама нарываешься на неприятности!
   - Ты что же, отказываешься мне помогать?
   - Я всегда тебе помогала, и так будет впредь, - высокопарно ответила старуха. - Вот то, как ты действуешь с этими двумя послами, - небрежный взмах пухлой ладони в сторону Казале, - мне очень даже нравится. Тут ты совершенно права.
   Тут обе женщины повернулись к миланцу, как бы приглашая к беседе.
   У Козимо мелькнула забавная мысль, что Катарина и Лючия в хлопковых передниках стоящие возле очага, очень похожи на обычных хозяек, готовящих обед для семьи.
   - Надеюсь, я не прервал твоих дел, Мадонна. Не видеть тебя дольше было выше моих сил.
   - С делами мы покончили давно. Просто Лючия, как в юности, решила поучить меня уму-разуму.
   Катарина с облегчением сняла с головы стягивающую их сетку. Тяжелая волна темных кудрей упал ей на спину.
   - Прощай, моя упрямая госпожа, - поклонилась Лючия и, не забыв снять передник, двинулась к выходу.
   Казале пришлось посторониться, пропуская дородную старуху.
   - Доброго дня, - усмехнулась Катарина.
   Как только шаги Лючии затихли в коридоре, поверенный миланского герцога преступил к действию. Одним скользящим движением он оказался за спиной расслабившейся госпожи. Обхватив Катарину за бедра, он прижал ее к себе. Та тихо рассмеялась и, резко развернувшись в его объятиях, оказалась лицом к лицу с любовником.
   - Нет, нет, Козимо! - ее глаза смеялись. - Сейчас у меня должно состояться свидание с твоим флорентийским соперником, мне не до тебя.
   Миланец растерялся лишь на мгновенье, но тут же решил что она его дразнит - ждет решительных действий. Козимо обхватил Катарину покрепче и попытался поймать ее губы. Она уклонилась, и им овладело раздражение. В конце концов, он был сильнее и умел не плохо бороться. Ей должен понравиться его напор.
   Он схватил госпожу за волосы и, не позволяя пошевелиться, поцеловал. Катарина не ответила, но в следующий момент ему стало не до того. Резкая боль в паху заставила миланца сложиться пополам. Когда цветные пятна перестали застилать глаза, Козимо различил перед собой силуэт Катарины. Она даже не думала убегать или звать на помощь охрану. Правда, на всякий случай прихватила кочергу.
   - Сегодня я не в том настроении, дорогой, - сказала она холодно. - Если я говорю что мне не до тебя, то так оно и есть.
   Мадонна поворошила угли в очаге, выразительно поглядывая в сторону скрючившегося на полу миланца. Тот еще не чувствовал себя способным что-либо сказать твердым голосом.
   - Любовь с тобой приятна, но дела важней. Запомни это и больше не поступай так...опрометчиво.
   Не дожидаясь ответа, Мадонна Катарина направилась к выходу.
  
   ***
  
   Никколо торопливо завязывал колет. Получалось не очень аккуратно и, наконец, он не выдержал:
   - Чертовы веревочки!
   - Будешь спешить и злиться будет только хуже, - ответила на это Бриджитта не проявляя ни малейшего желания помочь. - У тебя еще есть время.
   Они занимали узкую постель в комнате, которую флорентиец оплачивал в постоялом дворе. Бриджитта устроилась под тонким одеялом, а Никколо сидел рядом. Постоялый двор ютился у самой городской стены, но все же с внутренней ее стороны. Это заметно повышало плату, и всякие проходимцы здесь не селились.
   Бриджитта расценила такую расточительность в свою пользу: с флорентийца был стребован кусок дорогой шелковой ткани для рубашки. Никколо все обещал, и на этом было достигнуто полное согласие обоих сторон.
   Бриджитта оказалась девушкой весьма опытной в любовных делах, и Никколо окончательно убедился, что не прогадал. Из чистого любопытства он даже поинтересовался, кто был ее учителем в этом деле.
   - О, так это все Августино, мой приятель! Осенью мы должны пожениться. Так решил наш синьор, но мы, в общем, не против.
   Она пожала плечами, выражая этим свое равнодушие к предмету разговора.
   Никколо спешно собирался. Ему предстояла очередная встреча с Мадонной Катариной, и она обещала стать судьбоносной. Времени у него было даже больше чем нужно, но беспокойство не давало ему расслабиться и в должной мере насладиться обществом Брджитты. А ее, судя по выраженью лица, посетила какая-то неожиданная мысль.
   - Вот скажи мне, мой Никколо, - насмешливо пропела она противным высоким голоском, - Я ведь могла зачать от тебя сегодня?
   Посланник фыркнул и, не отрываясь от шнурования колета, произнес только:
   - Ну.
   - Что же мне делать, чтобы этого не произошло?
   - Надо было просто ничего не делать, - ухмыльнулся Никколо.
   - Нет, я серьезно! - возмутилась Бриджитта и даже привстала на постели, обнажив ненароком свою грудь. - Я ведь знаю, много разных способов. Но мне нужен надежный. А кто мне посоветует, кто расскажет? Матушка давно преставилась, упокой Господи ее душу! Антонио в женских делах не смыслит. Другие служанки у Франкотти все, как на подбор, старухи. Ну не к хозяйке же мне идти с таким вопросом?!
   - И с чего ты взяла, что я смыслю в женских делах? - наконец соизволил повернуться к ней Никколо.
   Бриджитта лукаво сощурилась:
   - Трудно было не заметить, что ты не первый раз с женщиной.
   - Ну, уж в этом я не лучше твоего Антонио!
   - Может и не лучше. Но ты ведь знаешь, о чем я говорю! - она даже обиделась. - Я видела, как ты сегодня битый час болтал с Наваррико. А тут все знают, что он умеет варить всякие зелья и для мужчин и для женщин. Не о погоде же вы говорили! Ответь толком - знаешь способ или нет.
   - И не один. Тебе который проще или надежнее? - Никколо смотрел на нее с некоторым сомнением. Кажется, он был не уверен, в том, что она ничего не напутает.
   - Лучше самый простой и самый надежный, - тут же забыла о своей обиде Бриджитта.
   Никколо только хмыкнул:
  -- Про донской можжевельник слышала?
  -- Травка такая есть. У хозяйки в саду растет, я видела.
  -- Ну, значит тебе не трудно будет ее добыть, - многозначительно усмехнулся
   флорентиец. - Главное, запомни рецепт ...
   - Ты рассказывай, рассказывай! - засуетилась Бриджитта. - А я пока тебя одену. А то и правда опоздаешь на встречу с Мадонной. Она хоть красивая?
   - Ей уже сорок, - уклончиво ответил Никколо.
   - Фу, старуха!
  
   ***
   Посланник миланского герцога нервно расхаживал по своей опочивальне. Он был заметно обескуражен. Светлые, выгоревшие на солнце, волосы были в полном беспорядке, так как Козимо их постоянно ерошил.
   Причиной такого поведения молодого человека была, разумеется, сиятельная Мадонна Катарина. Она не позволила ему присутствовать на следующей - Козимо уже потерял им счет за эти две недели - встрече с проклятым Макиавелли. Этого он уже не мог вынести. Его карьерные амбиции и мужская гордость итак сильно пострадали. Он мучительно искал способ узнать, что же задумала Мадонна. После недолгих размышлений он пришел к выводу, что вернее всего будет самому все подсмотреть. Но для этого нужно было подкупить кого-то из слуг.
   Затея была опасной. Слуга мог, и деньги взять и донести. Казале оставалось только постараться выбрать наиболее подходящего прислужника и рассказать ему заранее подготовленную историю. Поизводив себя еще немного страшными картинами провала, он так и поступил.
   Перед старым Ладзаро он разыграл ревнивого влюбленного, который всего лишь хочет убедиться своими глазами, что его не водят за нос. Ладзаро похмыкал, покачал головой и, ощутив свое превосходство над глупым миланцем, согласился. Разумеется, Козимо не ограничился только словесными благодарностями.
   Старый слуга спрятал молодого человека в покоях госпожи до ее прихода. Ладзаро указал ему место за драпировкой одной из боковых стен, как раз напротив окна. Козимо было немного тесновато в скрытой за тканью нише, но дело того стоило.
   Катарина появилась неожиданно - раньше, чем ее ждали. Миланец испуганно замер в неудобной позе, так как еще не успел толком устроиться. Мадонна прогнала прочь Ладзаро и опустилась в деревянное кресло с низкой спинкой.
   Катарина подготовилась к приходу флорентийского посла: на деревянном столике перед ней лежала стопка бумаг, несколько перьев и чернильница в виде хищной пасти. Это значило только одно - она собирается что-то подписать. Козимо стиснул зубы. Если он и не сможет этому помешать, то хотя бы обо всем узнает.
   А коварная женщина, тем временем поприветствовала вошедшего Макиавелли. Миланцу пришлось подвинуться вправо в своем укрытии, чтобы его увидеть. Положение у него было не самое удобное - смотреть приходилось против света, но уж слышал то Козимо отменно.
   Флорентиец открыл было рот, но Мадонна жестом остановила его и заговорила сама:
   - Я долго размышляла над тем, что предлагает мне Синьория, и, наконец, пришла к решению. Тянуть дальше я не вижу смысла. Позабыв всякий стыд, я готова бросится в объятия флорентийской республики. Что ты скажешь на это, посол?
   Флорентиец не смог скрыть, что такой поворот событий, а так же двусмысленная их формулировка для него неожиданность. Но выражение его лица изменилось только на мгновенье. Макиавелли поклонился и ответил Мадонне в том же духе:
   - Объятия республики всегда будут широко открыты для вас, сиятельная Мадонна. Синьоры по достоинству оценят, то, что из многих предлагавших вам дружбу, предпочли именно их. Раз вы пришли к такому важному решению, то нам стоит обсудить подробности подписания договора. Ведь мы все заинтересованы в том, что бы оно состоялось как можно быстрее.
   У Казале помутилось в глазах, как только он услышал слова своей госпожи. Все его планы летели в преисподнюю и тянули за собой его самого. Больше он не мог живописать в донесениях герцогу Моро свои победы на дипломатическом поприще. А это, скорее всего, означало конец карьеры при миланском дворе. Лодовико не любил чужих промахов. Внутреннее чутье говорило Козимо о том, что его положение при Катарине пошатнулось. Ох, не зря он опасался флорентийцев! Правда эта проницательность ему мало что дала...
   - Ты все верно говоришь, посланник, - Катарина легко встала со своего кресла и неторопливо направилась к замершему в почтительной позе Макиавелли. Руки госпожи легли на вычурную застежку драгоценного пояса и принялись изучать ее поверхность.
   Теперь Козимо пришлось напрячь и слух. Мадонна заговорила тише, повернувшись к окну, и слова заглушал шорох тяжелой парчовой юбки стелящейся по ковру:
   - Для начала я хочу, чтобы Синьория наделила тебя неограниченными полномочиями для составления и подписания этого договора. А так же я желаю получить от вас гарантии защиты. Вы должны будите прийти на помощь, если она мне понадобиться. Ну и еще кое-какие мелочи...
   Катарина в задумчивости остановилась напротив посланника, будто перебирая что-то в уме. Миланец в бессильной ярости сжал кулаки. Ему хотелось кого-нибудь ударить, и лучше всего, если бы это был Макиавелли. Госпожа остановилась слишком близко к нему. Это было совершенно непозволительно на официальной встрече.
   Еще совсем недавно Катарина похожим способом завлекала его самого. Казале почти не сомневался в том, что произойдет дальше.
   Но Макиавелли, похоже, чувствовал себя неуютно. Он опустил глаза и даже слегка отстранился. Черный бархат короткого плаща флорентийца чуть колыхнулся и очень удачно скрыл от Казале краешек солнца мешавший видеть всю сцену. Первое что заметил миланец была почему-то пресловутая завязочка на рукаве посланника, которую тот, наконец, заменил.
   - Сиятельная госпожа слишком добра ко мне, - по прежнему не поднимая глаз, тихо заговорил Макиавелли. - Вы можете потребовать присутствия более достойного представителя Республики. У нас есть много людей подобающей знатности и веса, и Синьория охотно пришлет их для подписания договора.
   - Мне хватает людей подобающей знатности, - не слишком весело улыбнулась Катарина. Теперь она медленно обходила вокруг неподвижного посланника, не спуская с него внимательного взгляда. Макиавелли по-прежнему не показывал, что происходит что-то необычное. Глаза на всякий случай не поднимал. И это было разумно - внимательный сверкающий взгляд Катарины был слишком близко.
   - Что ж, в таком случае я сделаю все, чтобы вы были довольны мной, Мадонна. Позвольте мне удалиться, чтобы написать моим синьорам письмо с вашими требованиями?
   - Нет, посланник. Я хочу, чтобы ты написал и отправил письмо в моем присутствии. Для тебя все готово, - Катарина указала на свой стол и стоящий возле него второй стул.
   Флорентийцу ничего не оставалось, как повиноваться. Когда он двинулся вперед, его движения были излишне нервны. Казале в своей нише испытал даже легкую тень сочувствия к сопернику.
   - Пиши письмо, как знаешь, а потом я внесу свои изменения, - приказала госпожа.
   Посланник замешкался на несколько мгновений, собираясь с мыслями. Повертел в пальцах новенькое гусиное перо, закатал правый рукав и, быстро взглянув на Мадонну, приступил к письму. Казале испытал неприятный укол завести: писал Макиавелли быстро, ловко и, миланец был почти уверен в этом, красиво.
   Катарина следила за быстрыми движениями смуглой руки посланника, и Козимо чувствовал, что ее глаза при этом улыбаются. Позволив, таким образом, флорентийцу в относительном спокойствии написать большую часть письма, сиятельная Мадонна подвинула свой стул и села рядом. Поставив локти на край стола, она заглянула в написанное.
   Макиавелли снова едва заметно отстранился. Катарина задумчиво на него посмотрела и неожиданно заговорила совсем не о том:
   - У меня есть одна способность, посланник. Я всегда с первого взгляда могу определить, что несет мне человек. Есть ли в нем для меня опасность, или наоборот он сможет пригодиться. Большинство же людей ничего мне не несут, и я к этому привыкла. А когда я взглянула на тебя, то поняла, что ты можешь принести мне пользу, но с тем же успехом и навредить. Давно я не встречала таких людей. У тебя слишком быстрый ум и острый язык.
   Завершив свою неожиданную речь, Катарина склонилась над письмом, коснувшись флорентийца локтем. До этого он хоть и слушал внимательно, но взгляда от написанного не отрывал. Теперь, подняв темные глаза на госпожу, Макиавелли ответил:
   - Сейчас и мой ум и мой язык полностью находятся в вашей власти, Сиятельная Мадонна, и вы можете пользоваться и тем и другим как вам заблагорассудиться.
   С оставленного без внимания пера на бумагу упала капля чернил, и окончательно погубило недописанное послание. Казале даже зажмурился - его тело вспомнило недавний безжалостный удар. Катарина отдернула руки, стремясь спасти драгоценный светлый шелк платья от расползающегося чернильного пятна. Ворох бумаг лежащих на краю стола посыпался на ковер.
   Макиавелли быстрым движением насыпал на чернила песок, специально заготовленный для этих целей, и скрылся под столом, чтобы подобрать упавшее. Катаина беззаботно рассмеялась. Козимо смотрел на госпожу и не верил собственным глазам. Он был убежден, что флорентиец заслужил своим поведением наказание. Сам Макиавелли, похоже, тоже не был уверен в реакции Мадонны и не спешил подниматься.
   - Вставай, посланник! - отсмеявшись, потребовала Катарина. - Тебе я, пожалуй, позволю подобную шутку, но только на первый раз...
   Подняв со стола недописанное письмо, она углубилась в чтение. Солнечные лучи снова били Козимо в глаза и мешали видеть выражение ее лица. Тем временем Макиавелли справился со стопкой разлетевшихся бумаг и выжидательно посмотрел на Катарину. Та отложила письмо и вновь неожиданно спросила:
   - Скажи, посланник, у тебя есть дети?
   - Нет, госпожа, - несколько озадаченно ответил флорентиец и добавил после небольшой паузы. - Насколько я знаю - нет.
   - Вот в этом и заключается вся разница между мужчиной и женщиной, - усмехнулась Катарина. - Мужчина может позволить себе не знать о существовании собственных детей. Но оставим это. Лучше скажи свое мнение, есть ли у меня шанс договориться с папой Александром? Остаться хозяйкой в собственном государстве и не вступать в войну?
   - Если бы у вас было что ему предложить, госпожа..., - быстро произнес флорентиец и осекся. - Я имею в виду не ценности, а чью-нибудь благосклонность или невмешательство. Я конечно далеко не так много знаю о ваших делах, как вы сами, но не похоже, что у вас есть такие возможности.
   Катарина глубоко вздохнула, явно думая о чем-то своем. Ее руки снова перебирали звенья драгоценного пояса.
   - Говорят, он все еще не равнодушен к красивым женщинам, - заметила Мадонна так, как произносят старую, уже всем приевшуюся шутку, и даже не рассчитывают на ответную реакцию.
   - Я слышал такое. Но, еще говорят, он предпочитает светлокожих блондинок.
   - Ну, в этом для меня нет никакой сложности, - снова рассмеялась Катарина. - Сейчас половина моих служанок уже научилась осветлять волосы! Я когда-то тоже этим занималась в угоду первому мужу. У меня даже есть лучший рецепт отбеливания кожи, после его применения не нужна никакая пудра.
   - И сколько дней держится эффект?
   Настала очередь Катрины удивленно поднимать брови. Она заметно заинтересовалась:
   - Не больше пяти. Ты разбираешься в притираниях?
   - Не особенно. Я разбираюсь в средствах снимающих боль. В зависимости оттого, что ее вызвало нужно применять разные рецепты. А отбеливающее средство я знаю только одно - его состав мне открыла одна женщина. Оно слишком сложно для обычного человека, но вам, Мадонна, может и подойти...
   - Кто-нибудь пользовался им на твоих глазах? Оно работает?
   - Нет, госпожа. Я видел только, как готовят снадобье. Меня уверяли что эффект держится до двух недель.
   - Ты помнишь рецепт наизусть? Расскажи, - глаза Катарины сверкали азартом кладоискателя, неожиданно наткнувшегося на сундук с сокровищами. Задумчивое перебирание звеньев пояса было забыто. Если бы Макиавелли вздумал сейчас запираться, то легко мог бы угодить в пыточную.
   Козимо пришлось выслушать длинный список самых странных вещей, которые надлежало смешать с водой и мазать этим всем лицо и тело. Среди вполне невинных молотых персиковых косточек, фасолевой муки и луковиц белой лилии попадались, и свежие внутренности двух белых голубей, и даже несколько унций любимой алхимиками ртути.
   Похоже, Катарина полностью забыла о том, зачем призвала сегодня флорентийского посла. Она углубилась в вопросы, не имеющие никакого отношения к подписанию договора с республикой. Миланец уже с трудом понимал о чем говорят мужчина и женщина, сидящие друг напротив друга за небольшим столиком. Он ощущал опустошенность и беспомощность перед лицом событий, изменить которые не знал способа.
   Что было толку в том, что он все еще оставался частым гостем в постели Катарины? Это было очень ненадежное место. Он знал, что прекрасно может развлечь госпожу, но все больше сомневался, что способен увлечь.
   Никакие лекарства или снадобья Козимо никогда не интересовали. Ему они были без надобности - от природы красивый и здоровый молодой человек пока еще не в чем не нуждался. А Катарину напротив очень интересовали новые и старые рецепты полезных и вредоносных снадобий. Флорентийский посланник, оказывается, знал несколько рецептов популярных у него на родине и совершенно не знакомых госпоже Пьомбино. Ему просто непростительно везло! Миланец и раньше знал, что Фортуна женщина с очень странным вкусом и понять по какому принципу она выбирает себе любимцев совершенно не возможно. Но мириться с этим он не собирался.
   Козимо готов был лопнуть от переполнявшего его негодования. Оно требовало выхода.
  
   ***
   Никколо улыбался, и это было понятно - все его дела складывались наилучшим образом. Даже изматывающая уже несколько недель все окрестности жара не портила ему настроения. Сегодня он был свободен от визитов в крепость, так как ждал ответа из Флоренции на письмо, которое только что отправил.
   До полудня он собирался пройтись - осмотреть укрепления города. Оставив в постоялом дворе колет и плащ, Никколо отправился налегке.
   Разогретая солнцем каменная мостовая центральных улиц сменилась пыльными улочками окраин. Ныряя между развешанным прачками хозяйским бельем, перепрыгивая через зловонные сточные канавы, флорентиец приближался к городской стене.
   Благостное настроение помешало ему вовремя обратить внимание на неторопливо следовавшего за ним всадника. Пегая лошадь рвалась вперед, но твердая молодая рука крепко держала поводья.
   У самых ворот всадник неожиданно преградил пешеходу путь и соскочил на землю. Никколо попятился, не понимая, что происходит.
   - Шпионишь, посланник? - с вызовом в голосе поинтересовался всадник.
   - Так же как и ты, посланник, - Никколо, наконец, узнал Козимо. Мрачный взгляд и серьезный вид миланца его сильно насмешил, и он не смог отказать себе в широкой радостной улыбке.
   Такая реакция только еще больше разозлила молодого придворного.
   - Ты думаешь, что республика выиграла у герцога? Это слишком самонадеянно с твоей стороны. Мадонне Катарине нельзя доверять. Те люди, которые считали, что подчинили ее, всегда ошибались.
   - Я не льщу себя надеждой, что могу кого-то подчинить, - отмахнулся Никколо.
   - Тогда послушай, что я тебе расскажу о госпоже, - Казале принял драматическую позу, чем снова заставил флорентийца улыбаться. - Когда заговорщики Форли убили графа Джироламо, мужа госпожи, им не удалось захватить только крепость. Кастелян отказывался ее сдать. Тогда они вынудили Мадонну пообещать сдать крепость, если они пропустят ее туда, а в качестве заложников она оставила собственных детей. В обмен на этот залог заговорщики согласились пропустить ее, но, едва взойдя на стену, она обвинила их в убийстве мужа и стала угрожать страшным мщением. А чтобы уверить их, что ее не заботит судьба детей, она продемонстрировала мятежникам свои детородные органы, говоря, что ей есть чем народить других.
   - Да, против этого действительно нечего возразить, - покачал головой флорентийский посланник. - Мне понравилась твоя история. Но все это не будет иметь значения, когда Мадонна подпишет договор.
   - Это не просто история, а правда, - с нажимом произнес Козимо. - А то, что она что-то подпишет, ничего не изменит. Она останется прежней. Она тогда убила всех заговорщиков, до единого. И родственников не пощадила.
   Сказав все, что собирался миланский посланник, вскочил в седло и, хлестнув пегую, направился назад в город. Солнце на прощанье блеснуло на серебряной вышивке его бархатной шапочки, и чья-то сохнущая рубаха скрыла всадника от Никколо.
   - Чертовски замечательная женщина эта госпожа Форли! - запоздало прокомментировал историю флорентиец.
  
   ***
  
   Козимо не мог припомнить, когда ему последний раз было так мерзко на душе. С этим отвратительным чувством унижения он пришел сегодня к Катарине. Она снова требовала его присутствия, а именно сейчас он с радостью бы отказался от этой сомнительной чести.
   Видеть, как рушатся все его надежды, совершенно не хотелось. Тем не менее, в полдень он покорно пришел в знакомый покой, чтобы присутствовать при подписании договора с республикой Флоренцией. Синьория наделила своего посланника всеми необходимыми для этого полномочиями. Козимо еще не решился написать об этом герцогу Лодовико.
   И знакомый маленький стол, и затянутые шелком стены, еще больше его угнетали. Он безмолвно опустился на указанный Катариной стул и уставился в окно. Не то чтобы его особенно интересовало чистое небо и раскаленные крыши домов... Но госпожу он старался игнорировать. Она одела сегодня так идущее ей изумрудное платье с длинными французскими рукавами и покрыла волосы сеточкой, украшенной жемчугом. Любимы пояс по-прежнему сверкал на ее бедрах. И кого она собиралась поразить своей красотой было совершенно неважно, потому что это точно был не Козимо Казале, миланский посланник.
   На вошедшего флорентийца он все же мельком взглянул и снова демонстративно отвернулся. Тот выглядел как обычно, ну может чуть более тщательно оделся. Макиавелли поприветствовал госпожу с подобающим почтением и опустил на стол перед ней принесенные с собой бумаги.
   Катарина следила за ним с непроницаемым видом, только в темных глазах плясали задорные искорки. Они бы очень заинтересовали Козимо, но тот по-прежнему смотрел в окно, за которым не происходило ничего интересного.
   Но тут его ушей достиг обманчиво мягкий голос Катарины:
   - Всю сегодняшнюю ночь я думала над столь поспешно принятым решением и поняла, что оно было опрометчивым. Ничего подписывать я не буду. Так и передай своим синьорам, посланник.
   В наступившей затем на несколько мгновений тишине Макиавелли и Казале осмысливали услышанное. Оба они уставились на Катарину с неподражаемыми выражениями на лицах, которые она обозревала с явным удовольствием.
   Миланец, наконец, позволил себе выразить обуревавшие его противоречивые чувства в коротком одобрительном возгласе и непродолжительных аплодисментах.
   Флорентийский же посланник вовсе вышел за рамки дозволенного.
   - Прах побери! Госпожа! - Макиавелли в сердцах ударил себя по бедрам и сделал несколько шагов в сторону сидящих за столом. - Если бы договор был шуткой, я бы даже посмеялся вместе с вами! Вы все заранее спланировали?!
   - Запомни, посланник, все важные события происходят совершенно неожиданно, либо для тебя, либо для всех остальных, - назидательно сообщила Катарина и добавила мягче. - Не буду скрывать - то, как ты действовал, мне понравилось. И хоть договора я с республикой не подпишу, мое расположение ты ей можешь обещать уверенно.
   На этом Катарина решительно распрощалась с флорентийцем.
  
   ***
  
   Вечером этого же дня, когда на город опустилась прохлада, Казале играл на лютне для Мадонны и улыбался своим мыслям. Они оба занимали просторную кровать с балдахином в опочивальне госпожи. Шелковые занавеси колыхались от ночного ветра и заставляли шевелиться причудливые тени.
   Мысли Козимо были заняты недавно произошедшим, и оно его забавляло. Миланец вынужден был признать, что оба конкурирующих посланника проявили себя не самым лучшим образом - видели только то, что позволяла им многоликая Катарина.
   Результат ее действий, правда, был весьма неоднозначным. Пьомбино и Флоренция ничего друг другу не пообещали, но и не поссорились. Даже наоборот, Макиавелли удалось так заболтать Катарину, что она осталась вполне довольна этим совершенно бесполезно проведенным временем. Казале тоже не получил никаких гарантий, зато необычным способом убедился в верности госпожи Пьомбино.
   Окрыленный своей маленькой удачей Казале, не замечал с каким рассеянно-скучающим видом слушает его Катарина. Она открывала и закрывала застежку на пряжке своего драгоценного пояса и думала о чем-то совершенно не связанном с мужчиной, сидящим рядом.
   Флорентийский посол тем временем прощался с городом Форли и его обитателями в лице миловидной торговки Бриджитты. Он вяло улыбался, наблюдая за тем, как она, дурачась, примеряет на себя его черный колет, который совершенно не шел к ее белесым волосам.
   Дома во Флоренции его ждали похвалы начальства и неудобная слава лучшего посла к сложным и опасным правителям других государств. На взгляд Синьории его миссия закончилась максимально возможной в этих обстоятельствах удачей. Но рассеянный вид Никколо объяснялся не его беспокойством за собственную карьеру. Он, как и сиятельная госпожа Пьомбино, думал в этот момент совсем о другом. Их мысли были всецело заняты политикой.
  
   История вторая, фаталистическая.
   1503 г.
  

"Следует заранее примириться с тем,

что всякое решение сомнительно, ибо это

в порядке вещей, что избегнув одной

неприятности, попадаешь в другую."

Никколо Макиавелли.

  
   Поздняя осень не самое лучшее время года, даже если она застает вас в вечном городе. А этой осенью все складывалось как-то особенно неудачно.
   Только что избранный, вместо умершего Александра VI, новый папа Пий III прожил на новом посту только 20 дней. И Флорентийская синьория вместо торжественной делегации для поздравлений, отправила в Рим проницательного представителя, который бы держал их в курсе дел во время нового конклава. Этот представитель был очень не доволен - он страстно желал только отдыха от бесконечных поездок. Но протесты Никколо Макиавелли, второго секретаря совета десяти, не имели особого значения для Синьории.
   С того достопамятного визита к Катарине Сфорца Макиавелли только упрочил мнение Синьоров о себе как о незаменимом после, если ситуация сложная и неоднозначная. Побывав при дворе французского короля Людовика XII и итальянского герцога Борджиа, он оказался вне конкуренции. Если требовались не только пышные казенные речи и подпись под документом известного имени, Макиавелли было не отвертеться от путешествия.
   У него было много причин не желать этой поездки. Молодая жена должна была вскоре разрешиться от бремени их первенцем. Кто знает, как пройдут роды?
   Погода не благоприятствовала путешествию. Уже месяц лили дожди, и дороги представляли собой сплошное грязное месиво.
   Уже оказавшись в Риме, Никколо обнаружил еще одну неприятность, с которой ему предстояло иметь дело ежедневно. Из-за дождей Тибр вышел из берегов, и многие центральные кварталы были подтоплены.
   Поселился второй секретарь флорентийской республики недалеко от замка Святого Ангела и Ватикана (чтобы максимально сократить свое "плаванье" по римским улицам). А ходить по ним ему приходилось ежедневно.
   Сегодняшняя ночь была не слишком пасмурной - моросил мелкий дождик, а ветра не было. Укутавшись в плотный плащ, флорентиец выбрался на улицу. Когда вывеска гостиницы "Медведь", из уюта и тепла которой выбрался Никколо, скрылась в туманной мгле, ему стало совсем неуютно.
   Рим всегда был опасен ночью, но сейчас, в период когда власти фактически не было, после захода солнца люди предпочитали ходить группами. Флорентийский секретарь тоже старался придерживаться этого правила, но сегодня ему не повезло. Все, кто собирался в Ватикан, по разным причинам отказались, и Никколо пошел один.
   Конклав это время нешуточной политической борьбы, имеющей к религии мало отношения. Партии пытаются провести на папский престол своего кандидата, а сами кандидаты любыми возможными способами покупают себе голоса. Угрозы, шантаж, уличные стычки сторонников разных партий, ставки на наиболее успешных кандидатов - все это составляло повседневную жизнь Рима, ждущего нового папу.
   Хлюпая по дороге и уже не стараясь миновать самые глубокие лужи, он ругал себя за самонадеянность. Пару раз флорентиец замечал движение в темных подворотнях и ускорял шаг. Под плащом о левое бедро билась непривычная тяжесть. Хозяин гостиницы, видя сборы своего постояльца, одолжил собственный широкий и короткий меч. Никколо взял его с благодарностью, но теперь начал понимать, что это было неразумно. Если ему суждено попасть в переделку, то меч просто-напросто отнимут, и он будет должен хозяину гостиницы его стоимость.
   Узкие, рассчитанные на одного всадника, центральные улицы Рима и в самые солнечные дни лежали в тени, так что сейчас разглядеть что-либо можно было только вблизи. Для одинокого путника это было спасением. Поэтому, увидев, как за углом забрезжил неровный свет факелов, Никколо, не рассуждая, метнулся в тень ближайшей арки.
   Мимо него, разбрызгивая воду и грязь, прошествовала толпа человек в тридцать. Они несли фонари и шипящие от воды факелы. Когда люди были уже совсем близко, флорентиец с удивлением узнал некоторых знатных молодых людей из вечно враждующих кланов Орсини и Колонна. Их сопровождали многочисленные слуги.
   Все в Риме знали, что единственное ради чего они смогли объединиться - это убийство Чезаре Борджиа, герцога Валентино. Они даже подожгли ворота Ватикана, где тот скрывался. Это вынудило герцога бежать в замок Святого Ангела и укрыться на верхнем этаже башни. Он был болен и, как больное животное, прятался от всех.
   Компания молодых людей неожиданно свернула прочь от замка, но Никколо все еще продолжал скрываться в темноте. То, как выглядело это ночное шествие Орсини и Колонна, флорентийцу совсем не понравилось...
   Дело в том, что уже несколько недель по ночам он посещал башню, в которой прибывал герцог. Даже больной, Чезаре не изменял ночному режиму существования, к которому привык еще несколько лет назад. Макиавелли был знаком с герцогом уже несколько лет и еще совсем недавно надеялся, что именно он сможет обьединить раздробленную Италию в единое государство. Он был на это способен, но судьба сложилась не в его пользу.
   Стряхнув несвоевременную задумчивость, флорентиец продолжил свой путь. Продвигаясь все ближе к цели своего ночного путешествия, Никколо бессознательно ускорял шаг. Но миновать без приключений набережную Тибра, за которой высилась громада замка Святого Ангела, ему не удалось.
   Стоило одинокому путнику показаться на освещенном звездами пространстве, как откуда-то слева выскользнули три темные фигуры и двинулись к нему, беря в полукольцо. Они не произносили не звука, но их повадки не оставляли ни малейших сомнений. У флорентийского секретаря оставался один шанс - успеть, пока грабители еще далеко, добраться до стен замка. Для этого нужно было раньше их добраться до моста - единственного во всем Риме свободного от застройки.
   Как ни странно, Никколо практически не чувствовал страха. Вернее, в первый момент, когда он еще сомневался в намерениях этих людей, его успел пробить холодный пот. Но потом наступило какое-то деревянное спокойствие. Флорентиец ускорил шаг, двигаясь по самому короткому пути к воротам замка.
   Тело слушалось даже слишком легко, но при этом казалось не своим, как бывает во сне. На преследователей Никколо больше не обращал внимания - единственное, что сейчас видели его глаза, были сторожевые огни замка Святого Ангела. Шум крови в ушах (или это был дождь?) мешал понять, догоняют ли его грабители или нет.
   Флорентийский секретарь перешел на бег. Отяжелевший от воды плащ мешал движениям и Никколо находу попытался распутать завязку. Но мокрый шнурок не поддавался его лихорадочным усилиям.
   Ворота замка были по-прежнему закрыты - там, похоже, не подозревали о происходящем на улице. Никколо набегу нащупал под плащом скользкую от воды металлическую рукоять чужого меча. Вынимать его он не спешил. Была еще надежда просто откупиться.
   К тому же таким оружием пользоваться флорентийцу не приходилось. В юности он принимал участие в нескольких потасовках, но у него был всего лишь кинжал. Узкий и длинный баселад с широкой крестовиной, повсеместно считавшийся оружием простолюдинов.
   Когда Никколо уже решил что пора поворачиваться к своим врагам лицом, одна из створок ворот замка приоткрылась. В мечущемся под струями дождя пламени факела он увидел несколько красно-желтых (цвета герба герцога) фигур в испанских кирасах с обнаженными мечами в руках. Стража замка Святого Ангела двинулась навстречу флорентийскому секретарю.
   Возглавлял долгожданную помощь дон Мигель де Корелла, доверенный адъютант герцога Валентино. Высокий сухощавый испанец с орлиным носом и пронзительным тяжелым взглядом. В Италии этот незаконный сын графа де Кореллы получил прозвище Мигелотто и мрачную славу придворного душегуба.
   Флорентийский секретарь услышал за спиной короткие резкие крики. Это его преследователи давали друг другу сигнал отступления.
   - Как вам сегодня ночной Рим, сеньор секретарь? - поприветствовал испанец еще не пришедшего в себя Никколо.
   - Мне... он показался... чересчур... многолюдным..., дон Мигель, - делая перерывы между словами, чтобы отдышаться, ответил Никколо. - А уж стольких Орсини и Колонна, спокойно идущих по улицам вместе, Рим не видел со времен основания! Не успел я порадоваться, что удачно их миновал, как наткнулся на тех троих, которых вы спугнули... Вы появилась очень вовремя.
   Продолжая беседовать, они вошли в замок, и стража с лязгом закрыла за их спинами тяжелые ворота.
   - Герцог послал меня встретить вас, когда стало ясно, что вы опаздываете, - Мигелотто бесстрастно пожал плечами. - Он вас ждет.
   Начался подъем по уже знакомой винтовой лестнице в башню. Если бы был день и у Никколо оставалось свободное время, то он пожалуй взглянул бы на закрывавшие стены шпалеры, со сценами из римской истории. Лестница была длинной, и на флорентийца начала наваливаться запоздавшая усталость. Он снял тяжелый промокший до нитки плащ и понес его в руках. Внимательный испанец, провожавший Никколо в обиталище герцога, заметил меч, которым секретарь так и не воспользовался.
   - Позвольте дать вам совет, сеньор секретарь. Поверьте, он продиктован самыми добрыми намерениями, - испанец выжидательно посмотрел на Никколо и, поскольку тот не возразил (открывать рот лишний раз не хотелось), продолжил. - Такое оружие не удобно для человека, непривычного к войне. Чтобы хорошо им воспользоваться, нужна немалая сноровка. Гораздо лучше иметь при себе дагу или баселад. Они длинные и этим дают преимущество. А дага обычно трехгранная и раны от нее тяжело лечатся.
   - Я запомню ваш совет, - Никколо слабо улыбнулся дону Мигелю. - Этот меч не мой, он принадлежит хозяину гостиницы, в которой я живу. Мой собственный кинжал подходит только для резки сыра. Боюсь, что он не выдержит столкновения с могучей грудью римского грабителя.
   На это дон Мигель хмыкнул и заметил, что бить грабителя в грудь дольно глупо. Лучше всего метить в лицо, шею или пах. Никколо задумчиво кивал - мало ли что пригодиться в жизни...
  
   ***
  
   На верхнем этаже башни замка Святого Ангела последнее время по ночам горел свет. Весь Рим знал, что там скрывается опальный, но все еще опасный, герцог Валентино.
   Его отец, папа Александр VI Борджиа, покинул мир в очень неподходящий момент. Он умудрился одновременно с сыном заразиться свирепствовавшей в пригородах лихорадкой. Молодой и сильный организм Чезаре медленно, но верно справлялся с болезнью. А его семидесятилетний отец боролся недолго.
   Все еще больной герцог был формально свободен, но уйти не смел. От избрания нового папы зависела его дальнейшая судьба, и он, как мог, должен был на это повлиять.
   Кроме ближайшей свиты герцога, всюду следовавшей за ним, в башне поселились четверо кардиналов. Их навязала Чезаре курия. Их главной задачей было неусыпно следить за происходящим и докладывать о планах герцога. Сейчас он мог видеть, как они, следя за работой слуг, снуют туда-сюда по коридору, устраивая себе пиршество в соседней комнате.
   Слезящимися глазами Валентино с ненавистью следил за возней своих надзирателей. Его била дрож, по бледному лбу стекали капли холодного пота.
   Именно эти четверо сидели у смертного одра его отца и, по рассказам верных Чезаре слуг, играли в шахматы, когда Александр испускал дух. Герцог сам тогда стоял одной ногой в могиле и ничего не мог поделать.
   Чезаре раздраженно одернул ворот теплой накидки, которая частично скрывала, до какого истощения довела его болезнь. От внешности красавца-соблазнителя мало что осталось. Под глазами залегли глубокие тени, кожа шелушилась, рыжеватые волосы потускнели. Единственное, что не пострадало - это его глубокий чувственный голос.
   Герцог уже привычным жестом отер со лба капли пота и сбросил накидку. Его мучил жар.
   - Где моя ванна?! - раздраженно крикнул он в сторону коридора.
   - Все готово ваша светлость! Прошу, прошу! - тут же засуетился выскочивший из-за двери слуга.
   Валентино медленно поднялся и осторожно, как неуверенный в своих силах человек, последовал за слугой. За ширмой покрытой античным орнаментом, стояла большая деревянная кадка. Она была доверху наполнена холодной водой, поднятой наверх башни усилиями нескольких человек. Окунаясь в эту воду, Чезаре получал некоторое облегчение.
   Отослав слугу, помогавшему ему разоблачиться, герцог позволил себе расслабиться. Тяжело облокотившись на край кадки, он прикрыл глаза. Ему приходилось собираться с силами даже для самых простых действий. А сейчас надо было самостоятельно перелезть через борт...
   Масштабы своей слабости он тщательно ото всех скрывал, а это еще больше изматывало. Но рядом с собой он не видел людей, которых мог бы не опасаться. Теперь, после смерти отца, доверял он только сестре Лукреции, с недавних пор носившей фамилию д`Эсте. Но она была далеко...
   Сам Чезаре никогда не забывал любимую сестру в тяжелые минуты ее жизни (причиной которых иногда был он сам). Но и она делала что могла. Из Феррары, где она сейчас была герцогиней, ему на помощь приходили войска наемников оплаченные Лукрецией.
   В холодной воде Валентино просидел, пока не начал замерзать. Призвав слуг, он выбрался из кадки, предчувствуя, что скоро снова станет хуже.
   Обостренный слух герцога уловил шаги и голоса на лестнице. Сейчас его мало кто посещал и Чезаре и без доклада слуги знал, кто пожаловал к нему в столь поздний час.
   Флорентийский посол чуть приостановился на пороге, щурясь на яркое пламя камина, возле которого устроился герцог. У них у обоих были мокрые волосы: у одного от дождя, у другого после охлаждающей ванны. Это вызвало у герцога неожиданно ясное воспоминание о том, что случилось два года назад в Чезене.
   Тогда тоже лил дождь, но герцог был здоров как бык, изображенный на их родовом гербе. Он только что одним махом справился с целой группой заговорщиков и во главе вооруженного отряда мчался по улицам города, в котором предстояло навести порядок. Странно, что тогда в серой дождевой дымке он вообще заметил флорентийского посланника. Тот прижался к стене дома, пропуская всадников. Мокрый, усталый и, судя по всему, больной Макиавелли поднял глаза на Чезаре. Валентино прокричал ему что-то торжествующее и умчался прочь.
   Тогда он мимолетно отметил про себя, что эта случайная встреча была ему приятна. Макиавелли должен по достоинству оценить его смелую и безжалостную стратегию. Странно было только одно: какое, в сущности, дело герцогу Валентино до оценки безвестного флорентийского чиновника?
   Как все переменилось с тех пор! Теперь уже герцог поднял болезненно слезящиеся глаз на подошедшего секретаря.
   - Я думал, что ты побоялся придти сегодня, секретарь, - чуть насмешливо, но, в общем, доброжелательно начал он разговор.
   - Я побоялся, но пришел, - Никколо поклонился, соблюдая положенную формальность.
   - Садись и расскажи, что ответили тебе сиятельные синьоры. Ведь ты получил сегодня от них письмо, - не упустил случая продемонстрировать свою осведомленность Чезаре.
   - Во Флоренции только что произошли перевыборы Совета Десяти. Новые его члены не решились сразу высказать определенное мнение по поводу предложений вашей светлости. Они собираются посоветоваться с лучшими людьми города и пришлют свой ответ через несколько дней.
   Герцог ограничился тем, что презрительно фыркнул. Свое отношение к республиканской системе правления он уже высказывал секретарю и сейчас видел только очередное подтверждение своей правоты. Республика всегда слишком долго думает своим коллективным разумом и, чтобы угодить большинству, принимает половинчатые решения.
   Чезаре всегда действовал с точностью до наоборот. Он был непредсказуем, ловок, умен и обладал природным обаянием, которое, правда, несколько потускнело из-за затяжной болезни. При этом он понимал, что такой способ поведения вряд ли позволит ему прожить долгую жизнь. Когда-то герцог сам определил себе предел в 28 лет. Сейчас ему было 27, и его положение еще никогда не было столь зыбким.
   Несмотря на это, ближайшее окружение герцога Валентино не спешило покидать хозяина, оказавшегося на краю гибели. Как ни странно, но он умел привязывать к себе людей. Не всех. Тех, кого выбирал сам. Кроме адъютанта дона Мигеля готового служить, и мечем, и гарротой, с герцогом остался секретарь Агапито да Амалия, хранивший все документы семьи, его старый наставник отец Хуан Вера и казначей, готовящий операцию по вывозу ценностей Борджиа за пределы Рима.
   В такой сложной ситуации Чезаре старался заручиться поддержкой Флоренции. И он ясно видел, что если бы Макиавелли был не секретарем, а полновластным правителем, то герцог получил бы эту поддержку.
   Флорентиец рассказывал ему о последних новостях из Романьи, о слухах бродящих по Риму и Ватикану. Чезаре узнавал это и из других источников, но ему нравилось слушать, как четко и ловко секретарь расставляет все по своим местам.
   Чезаре сейчас был молчалив - сил хватало только на короткие всплески красноречия. Он оставался внимательным слушателем даже когда Никколо переходил от серьезных новостей к разной ерунде.
   - Говорят в монастыре в Перуджи объявилась некая монахиня, говорящая пророчества, которые сбываются. Но она кажется столь безобразной на вид, что священнослужители засомневались в божественном происхождении этих пророчеств. В университете будут вести диспут на эту тему, и многие отцы церкви изъявили желание поучаствовать...
   - И что она такого напророчила, что уже сбылось? - вяло поинтересовался герцог.
   - Говорят, что она предвидела смерть вашего отца, - осторожно заметил флорентиец.
   - Но известно об этом стало только после того, как он умер, - усмехнулся Чезаре.
   Его темные, глубоко запавшие глаза на мгновенье отразили блики огня, и губы дрогнули.
   - Если бы я знал...! Клянусь тебе, секретарь, я готовился к уходу отца, и я предусмотрел все! - Валентино внезапно подался вперед и судорожно обхватил себя руками. - Только одного я не мог знать. Что сам буду в момент его гибели не слишком отличаться от трупа. Тем не менее, мне многое удалось. Приходя в себя, я всегда узнавал от верных людей, что произошло, и отдавал распоряжения. И мои приказы выполняли! Я сумел спасти все ценности, принадлежащие отцу. И не пустил врагов в Ватикан. Я устроил избрание любившего меня Пия папой. Я почти победил! Но вот увидишь, я верну себе власть, и вам, флорентийцам, лучше быть на моей стороне!
   Длинная речь истощила силы герцога и он, откинувшись на спинку кресла, отвернулся к огню. Его снова начинал трясти озноб. Но Чезаре еще не собирался отпускать своего собеседника.
  
   ***
  
   Звуки в башне постепенно затихали. Было уже глубоко за полночь, и Никколо с трудом боролся с зевотой. Даже внезапные приступы откровенности герцога его уже не будоражили. Настораживало другое. Тишина в замке.
   Секретарь Агапито попрощался и ушел с час назад, и это было как всегда. Но то, что в соседней комнате, занимаемой компанией кардиналов, наступила мертвая тишина, было очень необычно. Слуги тоже растворились в сгустившемся полумраке. В камине догорали угли, и никто не спешил подбросить еще.
   Чезаре похоже становилось хуже. Он кутался в мантию, и Никколо изумленно отметил, что у него дрожат руки.
   Тут было чему удивиться. Добрая половина Рима несколько лет назад воочию убедилась в беспощадной силе этих рук. Тогда были торжества по случаю бракосочетания Лукреции Борджиа и Альфонсо Арагонского. На арене был устроен бой быков. Чезаре, на половину испанец, не преминул поучаствовать, тем более что ему было чем похвастаться. Толпа восторженно встретила его победу. Мало кто способен с одного удара перерубить шею быку.
   Да что там! Никколо довелось на себе почувствовать эту силу. Пару лет назад в Имоле герцог шокировал бедного секретаря полным нарушением посольского этикета. Стоило ему появиться на пороге, как Чезаре заключил его в объятия и заговорил как со старым другом: "Я хочу доверить тебе то, о чем еще не говорил никому...". Из дальнейшего монолога герцога понять, что-либо было невозможно, но эти объятия Никколо запомнил надолго. На какое-то мгновенье ему показалось, что кости не выдержат...
   Из вялой задумчивости, вызванной поздним временем, флорентийца вывел неожиданный шум. Герцог тоже приподнял голову, вслушиваясь в ночь.
   Никколо, не дожидаясь позволения, бросился к двери и выглянул на лестницу. Комната кардиналов была наглухо закрыта, и в ней по-прежнему было тихо, как в могиле. Лязг и крики доносились снизу, с лестницы. Секретарь перегнулся через перила и увидел то, что уже ожидал. На ступенях шла драка.
   Мигелотто во главе нескольких воинов из числа стражи замка оборонялся от двух десятков человек. В сутолоке боя Никколо не сразу распознал в нападавших молодых аристократов, виденных им сегодня по пути в замок. Сопоставить известные факты не заняло у него больше мгновенья. Что произошло, было очевидно.
   Враждебные Борджиа кланы вступили в сговор с кардиналами и смогли проникнуть за стены замка. Если бы не бдительность дона Мигеля, то Чезаре был бы уже исколот кинжалами и сброшен в Тибр. Но численный перевес был на стороне нападавших, и Мигелотто постепенно отступал все выше и выше.
   Флорентийский секретарь оказался в сложном положении. Принять участие в драке на чьей-либо стороне он не имел права. Но если победа достанется Орсини и Колонна, то они не станут разбираться в том, кто он и откуда. Вернее они его сначала зарежут, а потом начнут разбираться. Пока он лихорадочно раздумывал, что теперь делать, произошло неожиданное.
   Мимо остолбеневшего Никколо, без накидки, в одной льняной рубашке прошествовал вооруженный мечом Чезаре. Его появление вызвало целую бурю эмоций у обеих сражающихся сторон. Стражники приветствовали его радостными криками, а нападавшие бранью и обещаниями неизбежной и мучительной смерти.
   Герцог, не обращая внимания ни на то, ни на другое, удивительно легко и уверенно спускался по лестнице. Его меч плавно покачивался в правой руке и казалось, что прежняя сила ни на минуту не оставляла Валентино. Этот спокойный спуск навстречу врагам вызвал замешательство среди нападавших. Они уже не рвались вперед как раньше. А вдруг герцог не так уж и слаб? И одним ударом перерубит чью-то шею...
   Никколо смотрел на происходящее с каким-то восхищенным недоверием. Он был уверен, что герцог поступает опрометчиво, пытаясь вступить в бой.
   Когда ловкий молодой человек в красном колете ринулся на Чезаре с поднятым мечем, флорентиец стиснул зубы, как будто это ему предстояло отразить удар.
   Валентино, двигавшийся до этого медленно и плавно, неожиданно резко шагнул влево и уверенно отвел меч противника в сторону и вниз. Юноша, не ожидавший отпора, даже отступил на шаг. Никколо облегченно перевел дух. От успеха герцога сейчас во многом зависела и его собственная судьба.
   Мигелотто тут же оказался рядом со своим покровителем, а вдвоем они были поистине непобедимыми воинами по сравнению с аристократической молодежью Рима.
   Стоило герцогу и адъютанту нанести несколько тяжелых ран, а нападавшим увидеть скрюченные тела своих друзей на ступенях, как штурм неожиданно прекратился. Оставшиеся невредимыми молодые люди бросились бежать, не заботясь о дальнейшей судьбе своих сообщников.
   Мигелотто коротким приказом отправил часть своих солдат вслед за отступающим врагом, а сам вытер меч плащом одного из поверженных и повернулся к герцогу. Тот с явным удовольствием обозревал поле боя. В запавших глазах Чезаре догорало возбуждение боя, а по губам бродила шальная улыбка.
   Флорентийский секретарь, не в силах справиться с собственным волнением, нервно прошелся по площадке.
   Радость герцога была вполне понятна - теперь у него в руках был великолепный козырь. Раненые юноши. Они станут заложниками в игре герцога. Их жизни станут гарантом его жизни. И как бы не жаждали главы кланов смерти единственного теперь опасного Борджиа, им придется отложить месть.
   Чезаре внимательно осматривал раненых. Его движения по прежнему оставались быстрыми и четкими. Двоих из пятерых он узнал и назвал по именам. Оба молодых человека оказались из рода Колонна. Герцог приказал дону Мигелю найти для них врача и крепко запереть всех раненных в одной комнате. Еще двое были без сознания и, Мигелотто высказал мнение, что не больше чем через час Господь встретит их души в чистилище. Еще один молодой человек только выл и стонал, обхватив левой рукой искромсанную правую, и добиться от него, кто он такой, было совершенно невозможно.
   Чезаре проследил за тем, как выполняют его распоряжения по поводу раненых. Слабо сопротивлявшихся людей подняли на руки солдаты герцога и потащили вниз, в темницу. Мигелотто спускался следом, помогая раненому в плече молодому стражнику.
   Никколо снова остался наедине с герцогом Валентино. Сейчас секретарь совершенно ясно видел что опасность, на время вернувшая Чезаре силы, исчерпала их полностью. Тот все еще стоял, облокотившись на перила, и не мог заставить себя выпрямиться.
   Взгляды мужчин встретились, и Никколо увидел темную ярость герцога, безуспешно пытавшегося скрыть свою слабость. Флорентиец поспешил скрыться от этого испепеляющего взгляда за дверью, ведущей в покои Валентино.
   Сегодня второму секретарю Совета Десяти точно не следовало покидать уютные стены гостиницы "Медведь"! Вдруг ему в голову пришло, что герцог может вообще не выпустить его отсюда. Он видел слишком много из того, что Чезаре предпочел бы скрыть. И не успел Никколо толком обдумать эту догадку, как с лестницы снова раздался шум. Там с глухим стуком упало тело.
   Флорентиец подскочил на месте и замер. Чертова дипломатия! Что ему теперь делать, чтобы не испортить отношения с герцогом окончательно? Никколо прислушался. Оставалась еще надежда, что Валентино поможет кто-то из слуг или ближайшей свиты. Но замок Святого Ангела спал или, скорее, старательно делал вид, что ничего не слышит. Ждать помощи от предателей-кардиналов было глупо. Мигелотто все еще занят внизу, Агапито и Хуан Вера ночуют за пределами башни. Слуги где-то затаились, ожидая, когда хозяева разберутся друг с другом.
   Никколо положил руку на рукоять меча и, глубоко вздохнув, толкнул дверь.
   На лестнице по-прежнему было пусто. Подсыхающие лужи крови напоминали о недавней драке. Чуть выше их, на середине пролета уцепившись за перила, полусидел Чезаре Борджиа. Он опустил голову на судорожно сжатый кулак, а его глаза были прикрыты. Рыжеватые волосы намокли от пота и потемнели. Герцог прерывисто дышал, облизывая пересохшие губы.
   Флорентийский секретарь еще раз быстро осмотрелся и, наконец, решился.
   В несколько прыжков он оказался рядом с Чезаре. Без всяких церемоний флорентиец задрал ему голову, заглядывая в потускневшие глаза. Герцог не сопротивлялся и, похоже, вообще слабо понимал что происходит. Никколо подхватил его подмышки и попытался приподнять. Чезаре был выше и заметно крупнее, но флорентиец призвал на помощь всю свою смекалку и упорство. Оставлять герцога здесь было просто-напросто опасно. Благочестивые кардиналы могли легко довершить то, что не удалось убийцам.
   Секретарь стащил с плеч черную шерстяную претину и, пропустив ее подмышками Чезаре, перекинул концы себе через плечо. Теперь основная тяжесть тела герцога приходилась Никколо на спину, а не на руки.
   Поминутно останавливаясь и ругаясь сквозь зубы, флорентиец поднял таки бесчувственное тело по лестнице. Дальше было проще. Утративший всякую почтительность Никколо тащил его сиятельство волоком. Даже истощенный болезнью, герцог был не в меру тяжел.
   В комнате было темно и холодно - огонь в забытом камине окончательно погас. Дождавшись, когда глаза привыкнут к полумраку, Никколо оттащил бесчувственного Чезаре на кушетку и накрыл лежавшим на ней парчовым покрывалом.
   В слабом свете звезд, проникавшем через узкие окна башни, флорентиец заметил на заваленном бумагами столе холодный блеск стекла. Это очевидно были какие-то склянки, в которых содержались лечебные снадобья.
   Поскольку никто из слуг так и не показался, Никколо решил разобраться во всем сам. Сдвинув в сторону часть мешавших ему бумаг, он нахмурился. На столе тускло мерцал золотом какой-то кругляшок. На мгновенье флорентийцу показалось, что где-то он его уже видел, но раздумывать над такими пустяками времени не было.
   Одна половина склянок, обнаруженных на столе, оказались пуста, а другая, судя по запаху, уже не подлежала использованию по прямому назначению. Секретарю пришлось ограничиться обычными холодными компрессами на лоб и шею больного. Благо недостатка в холодной воде не было.
   Сейчас ничто не мешало флорентийскому секретарю просто уйти. Глухая ночь за окном постепенно сменялась серым маревом утра. Последние грабители и разбойники заканчивали свою работу на улицах Рима и разбредались по трущобам, в которых проводили дни. Самое время исчезнуть. Но уход сейчас был бы слишком похож на бегство.
   Никколо решил подождать, пока вернется дон Мигель или Агапито. Секретарь уселся в кресло, на всякий случай развернув его к двери, и, опустив голову на руки, принялся ждать.
   Иногда он поглядывал на неподвижного Чезаре. Призрачный рассвет придавал его коже какой-то сероватый оттенок. Но дышал больной ровно и глубоко.
   Никколо хмуро отвернулся. Сейчас он почему-то видел герцога Валентино совсем иначе. Молодой человек, с детства привыкший повелевать, амбициозный и очень способный. Но по возрасту и опыту он мог быть Никколо младшим братом...
   Усмехнувшись тому, какие глупые мысли лезут в голову под утро бессонной ночи, Никколо сосредоточился на звуках просыпающегося замка Святого Ангела.
   Конечно, он и не ожидал от Борджиа высказывания благодарности, тем более что тот вряд ли четко помнил, что же произошло. Да и в Синьории обо всем этом лучше было никому не знать. Но вскоре пришедший в себя Чезаре, своей реакцией, удивил даже Никколо.
   - Какого черта ты все еще здесь, секретарь?! - ядовито поинтересовался герцог, угрюмо глядя на своего гостя с кушетки.
   Никколо не сразу смог сообразить, в чем собственно его обвиняют, и ничего не ответил, тогда герцог просто взорвался.
   - Мне уже до колик надоели любопытствующие послы, жаждущие первыми увидеть мой труп! Ради того, что бы сделать им гадость, я, пожалуй, выживу и приду на их похороны! Твои Синьоры - вот мои истинные враги! Какого дьявола они тянут время?! Если хотят моей дружбы, пусть принимают решение! Уходи, Никколо. И не появляйся, пока тебе не дадут определенный ответ.
   Флорентиец прикусил язык. Осмелься он сейчас противоречить герцогу, это могло бы плохо кончиться для Флоренции. Он заставил себя молчать и, схватив все еще влажный плащ, скрылся от гнева герцога. Дверь глухо бухнула за его спиной, и эхо этого звука закружилось по башне.
   Флорентийский секретарь не верил в призраков, которые якобы разгуливают по этому нехорошему месту. (Уже несколько веков хозяева Ватикана имели обыкновение запирать и мучить здесь своих врагов). Однако стены замка и на него действовали удручающе. Может это людская вражда создавала здесь такое напряжение или само предназначение этого места, бывшего когда-то гробницей римского императора? Так или иначе, он был рад наконец выбраться отсюда.
   Никколо было решил поначалу, что Чезаре не помнит об оказанной им помощи, и потому разозлился. Но потом до него дошло, что герцог впервые за эти годы назвал его по имени, а не по должности. Это означало что теперь Чезаре Борджиа будет иногда разговаривать не с флорентийским секретарем Совета Десяти, а с неким Никколо Макиавелли, скромным тосканским гражданином.
   Уже у дверей замка к секретарю подошел Мигелотто в сопровождении пары красно-желтых солдат Борджиа. Перед мысленным взором Никколо тут же пронеслись весьма неприятные картины его будущего. Но когда дон Мигель заговорил, интонация его голоса казалась чуть менее холодной чем обычно.
   - Сеньор секретарь, это Паоло и Гвидо. Они проводят вас до гостиницы. Сегодня ваши слова о Колонна и Орсини заставили меня насторожиться. А мои предосторожности, в свою очередь, помогли моему господину выжить.
   Никколо хотел было ответить, но испанец жестом остановил его.
   - Я бы оставил вам этих сопровождающих на все время прибивания в Риме, но это может вам повредить. Многие не жалуют герцога и здесь, и у вас, во Флоренции. Но кое-что я могу сделать без опаски.
   Мигелотто протянул флорентийскому секретарю длинный и узкий кинжал в простых кожаных ножнах. На нем не было никаких особых украшений или драгоценностей. Но, судя по истертому кожаному ремешку, обматывавшему металлическую рукоять, пользовались им часто.
   - В арсенале любого человека владеющего острым пером должно быть еще что-нибудь острое, - испанец чуть дернул углом губ, что, видимо, обозначало улыбку. - Вам на удачу!
   Никколо почтительно принял подарок. Выражая благодарность, он не преминул пригласить испанца в свой дом, в котором теперь, с появлением хозяйки, было даже почти уютно.
  
   ***
  
   Герцог Чезаре Борджиа смотрел через окно башни во двор. Только что дон Мигель закрыл ворота за спиной флорентийского секретаря и двух солдат.
   Герцогу необходимо было поспать, но он упорно ждал появления Агапито. Нужно было отправить его с поручением к главе клана Колонна. А пока его личный секретарь не появился, Валентино бездумно смотрел в наполняющийся людьми двор.
   Но когда ворота открылись снова, чтобы выпустить кавалькаду из нескольких повозок и одного десятка всадников, Чезаре очнулся. Поскольку спросить было не у кого, то он принялся внимательно всматриваться в лица уезжавших. Герцог узнал некоторых слуг, рассмотрел нескольких детей и женщин.
   Наконец, хмурый взгляд Чезаре наткнулся на хорошо одетого всадника из-под бархатного плаща, которого выглядывал яркий изумрудный сюртук. Всадник, кажется, почувствовал взгляд и поднял голову в сторону башни.
   Герцог невольно отпрянул, хоть и не думал, что его можно заметить. В мужской одежде, в мужском седле, со спрятанными под шапочкой волосами, это без всяких сомнений была Катарина Сфорца.
   Бывшая пленница герцога Валентино покидала место заточения, а он оставался здесь почти что пленником.
   Он отпустил ее сам. Зачем? Почему именно сейчас? Пожалуй, он бы не смог вразумительно ответить на эти вопросы. А еще три года назад все было совсем иначе...
   ...В январе 1500 года в окрестностях Форли снега было немного. Да и тот, что выпал, вытоптали кони и люди армии Чезаре Борджиа. Французские, гасконские, швейцарские и итальянские наемники хозяйничали в сдавшемся без борьбы городе. Только в цитадели заперлась с гарнизоном госпожа Катарина и готовилась выдержать длительную осаду.
   Прозябать в одном городе, когда его ждала остальная непокоренная часть Романьи, было совершенно не в интересах Чезаре. Он предложил Катарине переговоры.
   В сопровождении герольда он выехал к поднятому мосту. Герольд объехал вокруг цитадели, не переставая трубить.
   Герцог ждал ответа. Он был в своем обычном одеянии - черный табарро и бархатная шапочка с белым пером. Теплый плащ на меху спасал его от ветра. Несмотря на настояние Мигелотто, тяжелую броню он тогда не одел.
   Постоянно носить черное он стал несколько лет назад, после визита ко французскому двору. Это, в сущности, был единственный способ выделится из пестревшей всеми цветами радуги придворной толпы.
   Наконец на башне появился человек несший знамя с гербом Сфорца - зеленой змеей в короне проглатывающей ребенка, и прокричал, что Мадонна Катарина согласна переговорить с герцогом с глазу на глаз на середине подъемного моста. Валентино велел ответить согласием.
   Он нетерпеливо наблюдал за тем, как медленно опускается тяжелый подвесной мост из цельных древесных стволов. Несколько человек его свиты, возглавляемой доном Мигелем, положили руки на рукояти мечей. Никто здесь не доверял словам Катарины Сфорца.
   Конь Чезаре нетерпеливо рванулся вперед, но всадник твердо удержал его на месте. Бросив поводья адъютанту, герцог спешился. Покрытый ледяной коркой снег, не тронутый тут, перед самыми воротами вражеской крепости, хрустнул под кожаными подошвами сапог Чезаре.
   Отстегнув серебряную застежку плаща, он скинул его. Мигелотто удивленно покосился на своего патрона, но ничего не сказал. Оружие Чезаре себе оставил, а остальное адъютанта волновало мало.
   Крупный отряд сил герцога, остановившихся в отдалении, наблюдал за происходящим с пристальным вниманием. За стенами цитадели напряжение было чуть ли не большим.
   Герцог размеренным шагом подошел ко рву и ступил на мост. За приоткрытой решеткой ворот цитадели он никого не увидел. Хозяйка Форли не спешила на встречу с полководцем вражеской армии. Чезаре усмехнулся и сделал еще шаг.
   В этот момент мост под ним дрогнул и начал довольно быстро подниматься. Со всех сторон раздались громогласные крики. Кричали и солдаты Чезаре и защитники цитадели. Герцог же не издал не звука.
   Молниеносным движением он развернулся и, оттолкнувшись от края моста, совершил головокружительный прыжок назад. Черной молнией Чезаре пронесся над обрывом и удачно приземлился в неглубокий снег.
   Рев сотен глоток вокруг стал просто оглушительным. Сердце бешено колотилось в груди, ему хотелось сейчас же кинуться на штурм. Его пыталась обмануть и почти обманула женщина! Но Чезаре точно знал, что сейчас с ним мало людей. Нужно было подождать и действовать наверняка.
   Герцог поднялся, отряхиваясь, и только теперь заметил, что во время прыжка потерял свою бархатную шапочку. Она черной кляксой упала на тонкий лед во рву. Подняв глаза он уперся взглядом в человека в золоченых доспехах, стоящего у бойницы левой башенки.
   То сосредоточенное выражение, с которым на него смотрел человек с другой стороны рва, заставило Чезаре прищуриться. Что-то в этом воине его насторожило. А когда тот подался назад, чтобы скрыться в тени, Валентино все понял. Он бы ни за что не смог объяснить это словами, но что-то в этом движении было немужское.
   Герцог усмехнулся и тряхнул спутавшимися волосами. Его знакомство со знаменитой Катариной Сфорца все-таки состоялось.
   На следующий день в Форли каждый мальчишка знал, что герцог Валентино объявил огромную награду в двадцать тысяч золотых дукатов за плененную Катарину и вполовину меньшую за ее труп...
   ...Чезаре не заметил, как задремал.
   Ему снилось, что он застрял между спиц какого-то странного гигантского колеса. А оно куда-то катится и герцог постоянно оказывается то вниз, то вверх головой. От этого ему было плохо, но не смотря на все попытки выбраться из колеса не получалось.
   Агапито нашел его спящим в кресле у окна и, оповещенный Мигелотто о ночных событиях, не стал будить господина. Замок Святого Ангела уже полностью проснулся, но шум и выкрики не тревожили сон больного. В соседней комнате открылась дверь, забегали слуги с подносами, а кардиналы расставляли по местам шахматные фигуры...
  
   ***
  
   Вернувшись в гостиницу, Никколо почти сразу провалился в тревожный сон. Снилось ему что-то не очень приятное, но внезапное пробуждение не дало возможности запомнить, что именно. Секретарь подскочил на постели и уставился на дверь, содрогавшуюся под могучими ударами.
   - Сеньор, секретарь! - несся из-за двери густой бас. - Тут прибыл посыльный из Флоренции. У него для вас письмо.
   - Не выламывай дверь! - наконец крикнул пришедший в себя Никколо чересчур усердному слуге. - Сейчас я выйду!
   Наскоро одевшись, он спустился на первый этаж. У приоткрытых дубовых дверей стоял молодой лопоухий парнишка в запачканном грязью дорожном плаще неопределенного цвета. Он неловко держал в руках видавшую виды кожаную сумку. В ней-то он и вез письма. Явно не только для секретаря Совета Десяти, но и для прочих граждан флорентийской республики, имеющих определенный вес и волею судеб оказавшихся в вечном городе.
   - Сеньору подать завтрак как обычно? - поинтересовалась пробегавшая мимо юркая девчонка.
   Никколо рассеянно кивнул и направился к посыльному. Тот, запинаясь из-за мучавшего его кашля, испуганно спросил:
   - Вы сеньор Макиавелли, секретарь высокочтимой Синьории?
   - Я, я, - нетерпеливо ответил флорентиец, протягивая руку.
   Писем оказалось два. Никколо по старой привычке внимательно осмотрел их со всех сторон. Не разрезана ли бумага, не сломана ли печать. И только потом отдал посыльному причитающуюся ему монету. Пока молодой человек старательно запихивал полученный гонорар в тощий кошелек, секретарь уселся за стол, на который девчонка уже поставила скромный завтрак. Сыр, хлеб и немного разбавленного вина.
   Никколо вскрыл плотную бумагу обоих конвертов ножом, предназначенным для нарезки сыра.
   В первом письме с лилией на печати был долгожданный ответ от Синьоров.
   Никколо пробежал глазами красивые ровные строчки чужого подчерка и безнадежно вздохнул. Они ответили отрицательно. Никакой поддержки герцогу Валентино со стороны флорентийской республики не будет. Чезаре Борджиа было отказано даже в предоставлении охранной грамоты.
   Это значило не только, что советы Никколо проигнорировали, посчитав неразумными, но и что озвучивать отказ Синьории перед герцогом придется бедному секретарю. Эта перспектива заранее вызвала у флорентийца болезненную гримасу. Темпераментный Чезаре точно не будет стеснятся в выражениях, а Никколо положено отвечать предельно вежливо и сдержанно.
   Что ж, это было закономерное продолжение скверно начавшегося дня. Следующее письмо секретарь взял в руки уже с некоторой опаской. Завтрак был окончательно забыт, когда он обнаружил что это послание от Бьяджо Буонаккорси, его коллеги и приятеля по канцелярии.
   Старина Бьяджо писал о домашних делах, но напоследок оставил кое-что неприятное.
   "Когда вы нам пишете, что этот человек все еще весьма бодр духом, здесь все потешаются над вами... Некоторые думают, что вы надеетесь получить кое-какую мзду; но это вряд ли удастся, потому что здесь надобно говорить не о том, как "ободрить" герцога, а о том, что могло бы его погубить".
   Никколо отложил письмо и с мрачным видом отрезал себе изрядный кусок сыра. Все оказывалось еще хуже. Им недовольны. Его считают пристрастным. Продолжать и дальше агитировать Синьорию за герцога значило собственными руками рыть себе яму. Им оттуда, из Флоренции, все кажется и так ясным и очевидным. Зачем он вообще тут нужен, если все прекрасно разбираются в обстановке невыходя из дома? Ах, да! Чтобы выведенному из себя герцогу было на кого вылить всю свою ярость и яд.
   Флорентийский секретарь резко встал из-за стола. Ему пришла в голову спасительная мысль. Можно попытаться затащить на аудиенцию к герцогу флорентийского кардинала Франческо Содерини. Тогда Чезаре распылит свою агрессию между ними двоими.
   Наспех собравшись и засунув за пазуху оба письма, Никколо выбрался из гостиницы. В такую погоду Рим днем был не многим лучше, чем ночью. Дождя, правда, не было, но под ногами было по-прежнему слишком много воды.
   Хмурый и недовольный Никколо поежился: так много предстоит сделать и все неприятное. Но не успел он пройти вдоль улицы дальше квартала, как его остановили крики. Все тот же шумный слуга и маячивший за его широкой спиной юноша-посыльный догоняли флорентийского секретаря.
   - Постойте, сеньор! Он тут забыл! Еще одно письмо! Этот олух не заметил!
   Слуга не переставал кричать даже когда догнал остановившегося Николо, и можно было не напрягать голос.
   Секретарь сложил руки на груди и исподлобья смотрел на незадачливого посыльного. Ничего хорошего от принесенной им корреспонденции он уже не ждал. Молодой человек, сотрясаясь от кашля, пытался что-то ему объяснить. Никколо некоторое время бесстрастно наблюдал за его мучениями, а потом милостиво забрал письмо и отпустил на все четыре стороны.
   Когда он перевернул конверт и взглянул на маленькую кривобокую печать с изображением креста, сердце болезненно екнуло. Это был оттиск полумифического герба семьи Макиавелли - голубой крест на серебряном фоне прибитый четырьмя гвоздями от которых и произошла эта фамилия. Макиавелли - значило что-то вроде "вредный гвоздь" и намекало толи на фамильный характер, толи на телосложение.
   Письмо было от брата Филиппо. Что-то случилось дома. Нести письмо нераспечатанным до дома, в котором остановился Содерини, было совершенно невозможно. Нужно было выяснить все сейчас же.
   Никколо присел на край церковной ограды, мимо которой как раз проходил. Прохожие с интересом озирались на него. Помедлив мгновенье, флорентиец достал из ножен совсем недавно подаренный доном Мигелем кинжал и вскрыл письмо.
   Его взгляд побежал по строчкам, перепрыгивая через слова и целые фразы, он искал главное. И оно нашлось где-то на середине страницы: "...Вчера ночью Мариетта благополучно родила тебе красивого и толстого мальчика. Она утверждает, что он похож на тебя, но по мне так больше на вороненка, так он черен".
   Никколо опустил напряженные плечи и глубоко вздохнул. На какое-то время его престали беспокоить сырость, холодный камень ограды, на которой он расположиться, и предстоящий разговор с герцогом. Однако он еще не знал, что успел подхватить от посыльного простуду, и у него теперь есть лишний повод просить Синьорию отозвать его домой.
  
   История третья, дипломатическая.
   1504 г.
  

"Санта Мария, меня предали!

Как безжалостно поступил

со мной сеньор Ганзальве!"

Чезаре Борджиа.

   За окнами шел снег. Это завораживающее зрелище можно было наблюдать, не опасаясь замерзнуть, только в некоторых помещениях Ватикана. Застеклить все окна в огромном здании было слишком дорого даже для папы. Но на приемный покой он не поскупился - это было выгодным вложением средств. Здесь постоянно собиралось множество народа, которому необходимо было пустить пыль в глаза.
   Так было и сегодня. Кроме самого недавно избранного понтифика Юлия II в приемной находилось несколько кардиналов из числа его сторонников, а так же посланцы Венеции и Флоренции.
   Двое флорентийцев стояли бок о бок слева от папского трона. Один из них, крупный мужчина с широким лицом, которое он постоянно утирал платком, носил красное кардинальское одеяние и фамилию Содерини. Его соотечественник, худощавый и смуглый, был почти полностью в черном.
   Оба они молчали и внимательно вслушивались и всматривались в происходящее. Приближенные папы рассказывали ему о последних событиях и высказывали свои мнения по самым различным поводам.
   Сам Юлий при этом вовсе не сидел на троне, возле которого почтительно замерли послы. Его святейшество, человек по натуре деятельный и живой, постоянно расхаживал по приемному покою. То принимался кормить попугая, чья клетка стояла возле камина, то выглядывал в окна.
   Юлию было за 60 и он все еще пользовался славой человека с бешенным темпераментом, но при этом проницательного и ясно мыслящего.
   Взойти на папский престол ему удалось, только заключив сделку с Чезаре Борджиа. Тот отдал ему голоса своих испанских кардиналов, а Юлий обещал со своей стороны сохранить за Чезаре все его владения и должности.
   Сделка эта всех очень удивила. Ведь Юлий долгое время был врагом отца Чезаре. Когда-то Александр VI, став папой, обошел своего главного конкурента - Юлия.
   Но поначалу, после интронизации папы, все шло гладко. Юлий обсуждал с герцогом планы на будущее, военную компанию против Венеции. Чезаре даже отправился в Остию собирать войска.
   Тут-то папа и начал тянуть время. Не давая герцогу никакой помощи, он начал потихоньку устранять оставшихся в Риме сторонников Борджиа. А Чезаре, всегда славившийся своей решительностью, ничего не предпринимал, как будто не замечая происходящего.
   - Ваше Святейшество, гонец из Остии! - доложил слуга.
   Юлий задумчиво почесал бороду и велел всем оставаться, а слуге звать гонца для доклада.
   Послы переглянулись - их ожидали какие-то интересные новости.
   - Ваше Святейшество, - после необходимого церемониала поклонов начал гонец. - Его преосвященство, кардинал Сиенский, как вы и повелели, потребовал у герцога Валентино назвать пароли, отпирающие ворота его крепостей в Романье. Услышав это требование, герцог пришел в бешенство и выгнал кардинала. Следуя вашим инструкциям, тот приказал арестовать Валентино. Под арестом он по-прежнему отказывается открыть пароли.
   - Когда он будет в Риме? - деловито поинтересовался Юлий.
   - Завтра вечером или послезавтра утром конвой доставит его в Ватикан.
   - Сразу же ведите его ко мне. Я попробую его убедить, что эта сдача лишь формальность, - повелел папа, продолжая подкармливать сонного попугая.
   Вокруг зашумели.
   - Невероятно!
   - Вам удалось то, что еще недавно казалось невозможным!
   - Борджиа под арестом!
   - Он последнее время вел себя очень глупо. Сидел в Остии и ждал неизвестно чего!
   - Вся его решительность испарилась после смерти отца. Он без него ничто!
   - Малыш растерялся без папочки, - с противными сюсюкающими интонациями произнес один из кардиналов.
   Все рассмеялись.
   Затем наступила очередь венецианцев восхвалять папу и хулить герцога. Пока те рассыпались в любезностях, кардинал Содерини толкнул в бок секретаря и прошептал:
   - Говорить будешь ты. Меня уже неделю мучает простуда. Между прочим, это ты меня ей наградил!
   Никколо лишь пожал плечами. Он прекрасно знал, что Франческо Содерини просто боится говорить с Юлием, так как тот бывает очень резок. Секретарь решил воспользоваться своим любимым приемом - говорить правду, но подать ее под нужным ему углом. Это всегда производило впечатление на собеседников.
   Когда пришла его очередь, он сделал шаг вперед.
   - Меня привело в искреннее восхищение мастерство Вашего Святейшества. Мастерство, с которым вы так ловко запутали бедного герцога, что он сам стал причиной собственных неприятностей. Все здесь говорили, что раньше герцог казался заметно решительнее, но он не изменился!
   Содерини засопел за спиной у Никколо, выражая этим звуком все свое возмущение. Юлий прекратил на мгновенье кормить попугая.
   - Просто раньше, благодаря отцу, он знал истинный смысл происходящего. А теперь... Вы убедили герцога, что поддерживаете его. Официально все время выказывали ему уважение и всех призывали делать то же. И он поверил в это! Хотя ему, слывшему мастером обмана, такая наивность непростительна. С другой стороны, ваши действия были так тонко просчитаны, что у герцога не было шансов.
   Юлий повернулся и внимательно посмотрел на оратора, а Содерини смертельно побледнел, ожидая реакции папы.
   - Изначально, я рассчитывал использовать Чезаре в войне с венецианцами, - Юлий жизнерадостно улыбнулся послам соответствующей республики. - Он действительно хороший кондотьер. Но раз уж мне удалось с венецианцами договориться, он стал не нужен. И даже более того - опасен! Ты прав, флорентиец, я очень старался, чтобы герцог не заметил подвоха. Он ведь никогда не был добрым христианином, да...Но сегодня я надеюсь узнать все о его темных делах. Дело в том, что в подземелье замка Святого Ангела сегодня появился новый гость - Мигелотто.
   По залу пронесся удивленный ропот, а Никколо опустил глаза, чтобы Юлий не заметил там какого-нибудь неподобающего чувства.
   - Это меня очень радует, - Юлий снова принялся расхаживать по приемной. - Я собираюсь подвергнуть его пытке, чтобы выяснить все жестокости, хищения, убийства, святотатства и другие преступления, совершенные против Бога и людей за последние десять лет в Риме.
  
   ***
   - В карцер его! В карцер!
   От мощного голоса Юлия II содрогались стены Ватикана.
   Чезаре шел сам. Его собственные ноги несли его вниз, в подземелья замка Святого Ангела. Можно было представить, что солдаты папы просто сопровождают его, а он идет куда вздумается. Просто сейчас герцогу вздумалось осмотреть застенки Ватикана и даже немного в них погостить...
   Гнев Юлия вызвал разумеется Чезаре - строптивый герцог по-прежнему отказывался называть пароли. Но само по себе это не привело бы папу в такую ярость. Чезаре такая реакция удивила. Откуда ему было знать, что Мигель де Корелла, не смотря на все усилия палачей, сохраняет молчание. Папа так и не узнал от него ничего о тайных преступлениях Борджиа или самого Мигеля.
   К тому же города Романьи не спешили на призыв папы отречься от своего молодого герцога. Чезаре успел там многим понравиться.
   В результате всего этого герцог оказался в вонючем карцере замка Святого Ангела без единого окна и с плащом вместо постели.
   В двери было маленькое зарешеченное окошечко, которое тюремщик забыл запереть уходя. И теперь у Чезаре был прекрасный вид на серую стену напротив, покрытую зеленоватой плесенью. В каменном подземелье было промозгло и из коридора тянуло сыростью.
   Через некоторое время, которое здесь тянулось бесконечно, факел в коридоре потух, и настал полный мрак. Чезаре напряг слух, ожидая услышать копошение крыс, но вместо этого обнаружил, что кто-то запел.
   Слышно было плохо. Певец находился не за одной стеной от герцога, но тот узнал мотив и слова. Эту песню он особенно часто просил спеть своих придворных музыкантов во время ночных пиров.
  
   - Любимая, против воли моей
   Уехать велят далеко от тебя,
   Но сколько бы ни было в мире путей,
   Вспоминать о тебе я буду, любя.
  
   Чезаре подошел в плотную к окошку в запертой двери и, прикоснувшись лбом к прутьям, смотрел в непроглядную темноту.
   Кто это пел интересно знать? Кто-то, так же как он, посаженный папой? Или кто-то оказавшийся здесь по его собственной воле? Можно было крикнуть и спросить, но почему-то совсем не хотелось...
   Двери камеры отворились только на следующее утро, когда герцогу принесли завтрак. Еда была неприлично изысканной для такого места, и Чезаре уставился на нее с подозрением. И в то время, как дверь его камеры была еще открыта, мимо провели заключенного. В последствии он пришел к выводу, что это было неслучайно. Юлий специально демонстрировал герцогу, что его друзья уже не могут ничем помочь.
   Заключенный остановился как вкопанный напротив камеры Чезаре, и его эскорт тоже нерешительно замер.
   Герцогу не сразу удалось узнать в скверном факельном освещении своего бывшего адъютанта. Одежда на Мигеле пришла в плачевно состояние, а в остальном он мало изменился. На один безумный миг Чезаре даже подумал, что это он пел ночью, но потом вспомнил, что Мигель петь не умеет.
   Они стояли и молча смотрели друг на друга, пока один из конвоиров Мигеля не попытался сдвинуть его с места, ткнув острием алебарды. Испанец не повел и бровью, но тихо зашипел:
   - Ну, давай, проткни меня и мгновенно сам угодишь на мое место.
   Тюремщик отшатнулся от Мигелотто, как будто тот мог быть ему чем-то опасен и забормотал, обращаясь к соседу:
   - Я же говорю - он ничего не чувствует. Как иначе он мог бы все это терпеть? Он не человек, а дьявол! Не даром сам папа обещал за него взяться.
   - Прощайте господин герцог, - обратился тем временем Мигель к Чезаре на испанском. - Что-то мне подсказывает, что мы больше не увидимся в этом мире.
   Мигель улыбнулся, что он делал чрезвычайно редко, и герцог по опыту знал, что для него это означает крайнюю степень возбуждения. Многим эта улыбка казалась зловещей, и сейчас даже Чезаре почувствовал, что холодок пробежал у него по спине.
   - Наверное, ты прав, - ответил он то же по-испански (это явно раздражало солдат) и невпопад спросил: - Скажи, сколько тебе лет, Мигель?
   Тот немного задумался и потом неуверенно ответил:
   - Кажется сорок три, но года на три-четыре я могу ошибаться.
   - Как думаешь, если я доживу до твоего возраста, смогу ли я так же как ты..., - Чезаре запнулся и недоговорил, понимая, что перешел тот барьер, который отделяет слугу от господина.
   Но сейчас это не имело никакого значения, ведь они больше не увидятся.
   - Если доживете, то сможете гораздо лучше, - ответил на незаданный вопрос Мигель.
   Слегка поклонившись, он пошел дальше по полутемному коридору, сопровождаемый своими конвоирами. Дверь перед Чезаре захлопнули, и только тут он заметил, что его трясет. Сначала он было решил, что разволновался из-за встречи с Мигелотто, но скоро понял, что это возвращается лихорадка. Сырость и холод сделали свое дело.
  
   ***
  
   То, что день солнечный, Чезаре понял, как только его вывели из подвальных этажей замка. Окна под потолком казались нестерпимо яркими, и он зажмурился и опустил глаза.
   Прошло не больше пары недель с начала его заключения, но за это время он успел отвыкнуть от яркого света солнца и к нему вернулись все радости легкой лихорадки. Выпустили герцога только по настоянию испанских кардиналов.
   Его под стражей проводили из замка Святого Ангела в Ватикан, вели знакомыми галереями и коридорами. А когда солдаты остановились перед одной из дверей третьего этажа, Чезаре шумно вздохнул.
   Он помнил эту комнату и оценил по достоинству шутку Юлия II.
   Дверь за герцогом заперли и оставили его здесь одного.
   В комнате почти ничего не изменилось: венецианские ковры, в которых утопает нога, несколько дорогих кресел красного дерева, драгоценные канделябры, шпалеры, закрывающие каменные стены, а потолок покрыт изысканной росписью на античный сюжет.
   Центр занимала огромная кровать. С неё зачем-то сняли балдахин, и деревянные опоры для него выглядели нелепыми украшениями.
   Чезаре остановился у постели и передернул плечами. Юлий поместил его сюда не случайно. Он издевался над пленником и пытался запугать.
   Чезаре усмехнулся. Его конечно можно было запугать, но только не этим.
   Он с размаху упал на кровать, и та ответила ему жалобным стоном.
   - И тебе привет, Альфонсо, - пробормотал герцог и улыбнулся.
   Перевернувшись на спину, он посмотрел на потолок. Пасторальная сцена, изображенная на нем, была последним, что видел в своей жизни муж его сестры Альфонсо Арагонский.
   Чезаре не убивал его и даже не видел его смерти, но точно знал, как все происходило.
   Альфонсо был вторым мужем Лукреции. Хотя брак был по расчету, молодые супруги остались вполне довольны друг другом. Это было неплохо, пока интересы Арагонского дома, к которому принадлежал Альфонсо, не разошлись с интересами Борджиа.
   Так что герцог не стал препятствовать, когда клан Орсини начал готовить покушение на Альфонсо. Однако, к великой досаде Чезаре, покушение не вполне удалось. Альфонсо выжил и, благодаря заботе Лукреции, стал медленно поправляться. Чезаре выжидал месяц, надеясь, что какой-нибудь рецидив сведет его в могилу, а потом взялся за дело сам.
   Он хорошо помнил, что потом случилось...
   ...Дверь в покои герцога Валентино открылась без стука. Такое мог позволить себе только один человек - его отец Александр VI.
   - Прекрасно, Чезарино! - захлопывая за собой дверь, произнес Александр. - Вижу, у тебя здесь тихо, никакого переполоха. Значит, у тебя и стоит узнать, что происходит.
   Папа прошел через комнату к самому большому креслу. Александр обладал могучим телосложением и к старости стал грузен. Но это, каким-то непостижимым образом, предавало ему величественности.
   - Уже ничего не происходит, отец, - ответил Чезаре, лениво потягиваясь. Он сидел на широком подоконнике и делал вид, что читает книгу. - Просто Альфонсо скончался.
   - Ну, не так уж и просто он скончался! - хмыкнул старший Борджиа. - Твоя сестра замучила меня. Она так переживает, как будто умер кто-то близкий! - Александр раздраженно поморщился.
   - Ничего удивительно, что она привязалась к Альфонсо. После ее первого мужа..., - Чезаре пожал плечами. - Ей стоит отправиться куда-нибудь отдохнуть, развеяться.
   - Я тоже ей это посоветовал, - кивнул Александр. - Может расскажешь мне подробности?
   - Я их и сам пока не знаю. Жду доклада Мигеля.
   - Ну, так зови его!
   Чезаре спрыгнул с подоконника и скрылся за дверью. Мигелотто, видимо, был неподалеку и только ждал, когда его позовут. Присутствие Александра его не смутило и даже, кажется, не удивило.
   - Что там произошло Мигелотто? - Его Святейшество прищурился и положил подбородок на пухлые руки, унизанные перстнями.
   - Когда я вошел в комнату Альфонсо вместе с солдатами охраны, там были ваша дочь Лукреция, невестка Санча и дядя Альфонсо - Рафаэль. Его то и взяли мои солдаты. Они связали ему руки за спиной и повели прочь. Женщины вскочили и накинулись на меня с упреками и требованиями отпустить не в чем не повинного человека. Я ответил, что всего лишь выполняю приказ, и если они действительно хотят помочь сеньору Рафаэлю, то им стоит обратиться к Вам за помощью. Когда возмущенные дамы ушли, я подошел к постели Альфонсо. Он уже мог сидеть на подушках, но, кажется, не сразу понял что происходит. Только в последний момент он дернулся в сторону, но было уже поздно. Я накинул на его шею гарроту, затянул и ждал, пока не досчитал до трехсот. Я распорядился, когда женщины вернутся, не пускать их внутрь, чтобы не расстраивать еще больше.
   Александр кивнул Мигелю и в задумчивости прикоснулся пальцем к кончику своего породистого носа.
   - Пожалуй, это было слишком откровенно, сын мой. Я бы посоветовал тебе быть аккуратней. Ну, так ты меня все равно не послушаешь.
   - Как бы там ни было, своей цели я достиг, - ответил герцог, выпрямляясь на своем подоконнике.
   - Несомненно, - кивнул Александр. - Но как ты думаешь оправдывать свои действия перед людьми?
   - Это была самозащита. Есть свидетели того, что Альфонсо первым пытался меня убить, подсылал арбалетчиков.
   - Свидетели? - улыбнулся понтифик. - Иногда я забываю, что мне стоит тобой гордиться, а на Мигеля всегда можно положиться.
   Александр неспешно подошел к двери, но прежде чем покинуть покои сына, спросил:
   - Это правда, то, что я слышал? Будто ты сказал на ухо Альфонсо, когда посещал его после покушения, "Что не поспело к завтраку, будет подано на ужин"?
   - Что-то в этом духе, - улыбнулся Чезаре.
   Александр покачал головой и тихо, так чтобы не услышал сын, ласково произнес:
   - Мальчишка...
   ...Теперь Чезаре лежал на постели Альфонсо, и сон к нему не шел. Он почти слышал скрип и скрежет какого-то чудовищного механизма, колеса судьбы, начинающего обратный ход. Несколько лет назад он отдал приказ отнести Альфонсо в эту комнату, сегодня его самого сюда поместили против воли.
   Герцог думал о том, что теперь ему делать. Назад в карцер совсем не хотелось. Главное, каким угодно образом оказаться на свободе. Открыть пароли, сдать крепости, но освободиться. Там у него всегда будет шанс начать все сначала. Теперь он уже точно знал лицо своего главного врага и не сомневался в том, как нужно с ним поступать. Главное добиться освобождения, а там посмотрим, чей клинок сильней отравлен...
  
   ***
  
   - Очень неплохо, - одобрил кардинал Содерини внешний вид своего коллеги.
   Никколо воспользовался недавно принятым в республике кодексом, согласно которому в одежде чиновников теперь допускалось три цвета: к черному и фиолетовому добавился пурпурный. Так что в прорезях старого черного колета секретаря флорентийской республики теперь виднелась яркая красная рубашка.
   - Ты случайно не сам выдвинул эту поправку к кодексу? - усмехнулся кардинал.
   - Ничего подобного! - возмутился Никколо. - Совет сам решил, что в одежде чиновников должен присутствовать хотя бы один цвет герба Флоренции.
   На этом разговор посланников прервался, так как они подошли к дверям приемной папы Юлия II. Слуга распахнул их, и флорентийцы оказались в переполненной зале.
   - Что тут сегодня намечается? - поинтересовался Никколо, осматриваясь в поисках знакомых.
   - Сегодня папа назначил многим аудиенцию почти на одно и тоже время, - ответил кардинал, доставая большой кружевной платок. - Не думаю что это случайность или недосмотр секретарей. Он что-то наметил для нас всех...
   Вокруг галдело многоязыкое собрание - священники, кардиналы и послы разных государств. Обрывки их разговоров лезли в уши флорентийцам, пока они пересекали залу.
   - Точно тебе говорю! У них теперь привилегии на вывоз квасцов...
   - Романью никак не удается взять под контроль. Посланца Юлия в одном из городов повесили на воротах...
   - Это ненадолго. Валентино сдал свои крепости. Говорят, папа обещал ему свободу, если он вернет награбленное и отдаст Романью Святому Престолу...
   - Тираны возвращаются в Романью!
   - Ну не все... Сфорца уже не вернутся...
   В приемной людей только прибавлялось, а двери в покои понтифика по-прежнему оставались закрытыми. Некоторое оживление среди ожидающих вызвало появление неизвестного Никколо вельможи.
   Он пришел с небольшой свитой изысканно одетых молодых людей и в нерешительности остановился посреди приемной залы. Это был худощавый мужчина средних лет с вытянутым лицом и бородкой на испанский манер.
   - Кто это? - спросил Никколо, наклонившись к уху кардинала.
   - Герцог Урбинский, Гвидобальдо Монтефельтро. Папа вернул ему не только герцогство, отобранное Чезаре, но и увезенные им сокровища.
   - Как непостоянна судьба! А еще пару лет назад этот человек бежал от войск Чезаре в одной рубашке, не успев даже толком одеться...
   Тем временем многие присутствующие старались засвидетельствовать свое почтение влиятельной особе. Флорентийцы, гонимые общим потоком, тоже подвинулись ближе.
   И тут что-то произошло. Никколо не сразу понял, почему людская масса подалась в сторону, и растерянно оглянулся.
   Двери папских покоев были открыты и из них, в сопровождении нескольких вооруженных солдат, выходил Чезаре Борджиа. Герцог казался не вполне здоровым и излишне взволнованным, а его черное одеяние теперь выглядело как траур. Единственным светлым пятном на его одежде было круглое золотое украшение на берете.
   Увидев Чезаре, Никколо в то же мгновенье понял, зачем папа собрал их здесь сегодня. Он организовал эту публичную встречу победителя и побежденного не только на потеху себе. От поведения Чезаре сейчас зависела его дальнейшая судьба, а Гвидобальдо отводилась роль красной тряпки.
   Папа устроил для себя небольшую корриду, и в роли быка был естественно Чезаре. Но Валентино повел себя как-то странно.
   Увидев герцога Урбинского, он ринулся к нему через толпу, с таким выражением лица, как будто неожиданно встретил близкого родственника. Солдаты сопровождения едва поспевали за стремительным герцогом.
   Отвесив Гвидобальдо глубокий поклон, он взял его за руку и принялся что-то тихо говорить своим завораживающим голосом, глядя прямо в глаза. Герцог Урбинский от изумления даже не поприветствовал Валентино. Он, как и все остальные, был наслышан о гордости Чезаре Борджиа.
   Валентино снова поклонился, а подобравшийся ближе Никколо, наконец, услышал, о чем он говорит.
   Чезаре каялся.
   С искренним сожалением в голосе он говорил об ошибках своей молодости, о том, что он все вернет и все исправит. Себя он оправдывал дурным влиянием отца, чьи преступления, якобы, и являлись основной причиной его испорченности.
   В приемной стало тихо, как в жаркий день на центральной площади города. Люди потрясенно молчали. Но когда герцог Урбинский протянул руки чтобы обнять Чезаре и принялся уверять его, что никогда о нем дурного не думал, вокруг раздался ропот.
   - Что происходит? - возмущенно шептал в ухо секретарю кардинал. - Как Борджиа сумел его убедить!? Гвидобальдо ведь неглупый человек! Или он притворяется? Кто из них, черт подери, ломает комедию?!
   - Ставлю свою новую рубашку против твоего нового пояса, что оба, - прошептал в ответ секретарь.
   - Не пойдет! На меня твоя рубашка не налезет.
   - Это неважно. Я все равно выиграю.
   Обмениваясь этими репликами с кардиналом, Никколо не спускал глаз с обоих герцогов.
   Чезаре оказался в объятиях Гвидобальдо и благодаря этому, флорентиец наконец увидел его лицо. Хоть его выражение и оставалось по-прежнему скорбно-просительным, глаза выдавали лихорадочное возбуждение.
   Даже сейчас Чезаре Борджиа ощущал свое превосходство над окружающими. В самый неподходящий момент он праздновал свой триумф.
   Никколо готов был поклясться, что понимает, что творится в душе у Валентино. Правда, наученный последними письмами из Флоренции, говорить об этом вслух он вовсе не спешил... В конце-концов, с чего это он решил, что понимает больше чем все остальные, далеко неглупые люди? Может ему только кажется, что он понимает.
   Никколо снова взглянул на герцога. Нет. Так и есть.
   Чезаре кажется, что он преодолел в себе самое главное препятствие, мешавшее обрести силу - собственную гордость. Он всегда хотел быть хозяином положения и слишком привык верить собственному мнению и собственной удаче. Это привело его к фатальной ошибке - избранию Юлия. Чезаре хорошо осознавал, что сам виноват в своем крахе.
   Совершая это фарсовое публичное покаяние, он убивал в себе самоуверенного повелителя. И ему казалось, что победа одержана.
   Никколо отвел взгляд от мирящихся герцогов.
   Чезаре ошибался, это флорентиец видел так же ясно, как и все остальное. В самоуничижении Валентино находил новую пищу для самовозвеличивания.
   Когда герцоги расстались, один направился к папе, а другой назад в заточение.
   Охрана, внезапно вспомнившая о своих обязанностях, повела Чезаре к выходу. Он прошел совсем рядом с флорентийцами, но не заметил их или не узнал.
   Весь оставшийся день Никколо старательно уклонялся от разговоров с Содерини. Ему вовсе не хотелось говорить, что он об этом думает.
  
   ***
  
   Утром Никколо спустился в общий зал гостиницы, в которой остановился. Здесь его уже ждали.
   Сначала он решил было, что это кто-то из его информаторов, всегда готовых поделиться новыми слухами заполнявшими Рим. Но стоило подойти ближе и он узнал гостя. Только короткая седая борода и кончик носа виднелись из-под капюшона монашеского одеяния Хуана Веры. Флорентийский секретарь несколько раз встречал этого старого наставника герцога Борджиа.
   - Чем обязан? - насторожился Никколо, на всякий случай не называя гостя по имени.
   - Мой господин сегодня покидает Рим и он пожелал увидеться с вами перед отъездом.
   Никколо не мог видеть глаз собеседника и это его раздражало. Ему даже захотелось отказаться от этой сомнительной встречи. В нынешнем своем положении герцог ничего не мог ему сделать. Но все же победило всесильное любопытство. Флорентийский секретарь, по примеру Хуана Веры, накинул капюшон и последовал за монахом.
   Они миновали стороной центральные улицы Рима, квартал Орсини и оказались в стороне от многолюдья и толчеи. Очередной раз повернув за угол Никколо чуть не наткнулся на пики красно-желтой гвардии Чезаре. Несколько десятков солдат окружали небольшой скромный дом, возле которого стоял богатый паланкин с расшитыми золотой нитью занавесями.
   - Сейчас герцог отдыхает в этом гостеприимном доме. Его светлости нынче нездоровится. Подождите его в паланкине, синьор секретарь, - вежливо улыбаясь предложил Хуан Вера.
   Недовольный таким промедлением, Никколо тем не менее откинул полог носилок и... замер в недоумении.
   - Не стой тут столбом! - услышал он сзади недовольное шипение Веры, а затем ощутил толчок в спину.
   Оказавшись внутри, Никколо постарался для начала устроиться на подушках и только потом поднял глаза на полулежащего напротив Чезаре.
   Герцог был необычайно бледен. Видимо лихорадка действительно еще не выпустила его из своих когтей. Однако одет он был по-дорожному: как обычно во всем черном, при плаще и берете.
   - Не удивляйся, - заговорил герцог с медленной улыбкой. - Сейчас я предпочитаю находиться там где меня не ожидают увидеть.
   Тут флорентиец ощутил толчок и затем мягкое покачивание - паланкин двинулся в путь.
   - Хотя, то что я собираюсь тебе рассказать удивит тебя гораздо больше, - герцог чуть подался вперед и сказал совсем другим, мягким голосом: - Это не касается дел государственных и потому этот визит должен остаться в тайне.
   - Разумеется, ваша светлость! - не раздумывая ответил секретарь.
   Двое мужчин в черных одеяниях испытующе посмотрели друг другу в глаза.
   - Хорошо, - герцог снова откинулся на подушки. - Правду ли говорят, что Катарина Сфорца нашла приют у родственников своего последнего мужа - Медичи и живет в окрестностях Флоренции?
   - Это правда. Она поселилась на вилле в Фъезоле и ведет спокойную жизнь которую от нее никто не ожидал.
   - Так случилось, что несколько лет назад она передала мне одну вещь, - Чезаре задумчиво прикоснулся к бородке. - Тогда, после неудачной попытки бегства из Ватикана, отец ужесточил условия ее содержания. Катарину перевели в замок святого Ангела и разлучили с младшими детьми. Тогда-то она и попыталась всучить мне эту вещь.
   Тут герцог быстрым движением сдернул с головы берет и легко оторвал от него круглую золотую бляшку.
   - Я признаться решил, что она смазана каким-нибудь мудреным ядом. Ведь пыталась же она отравит отца с помощью письма! Подарок я не взял и велел отдать в руки ее младшего сына. Катарина только посмеялась надомной. С ее ребенком ничего дурного не случилось и я посетил ее в заточении, чтобы выяснить что ей нужно. Она рассказала мне про эту вещицу забавную историю.
   Герцог повертел в пальцах золотое украшение, демонстрируя его Никколо. В сложном узоре можно было различить силуэты трех собак, бегущих по кругу и кусающих друг друга за хвосты и лапы.
   - Ее нельзя ни продавать, ни обменивать, а непременно нужно подарить и подарить тому, кому посоветует твой внутренний голос, - Чезаре говорил чуть насмешливо и было непонятно верит ли он во все это или нет.
   - А если владелец не последует совету внутреннего голоса или просто его не услышит? - тем же полушутливым тоном спросил флорентиец и приподнял брови.
   - Катарина уверяла, что не услышать его невозможно. И теперь я склонен ей верить, - сощурился в ответ Чезаре и протянул бляшку собеседнику. - Я собираюсь передать ее тебе.
   На мгновенье Никколо почувствовал иррациональный укол страха, но тут же прогнал его прочь и протянул руку.
   - Это не итальянская работа. Откуда оно? Из Нового Света?
   - Тут, конечно, варварская работа, но ты угадал лишь это. Как утверждает Вера, сделавшие ее варвары били галлами. Мадонна Катарина верит, что эта штучка как парус - ловит ветер удачи и ускоряет бег корабля жизни ее владельца.
   - Зачем же она отдала такую вещь, если действительно верила в ее свойства? - усомнился Никколо, проводя пальцем по замысловатому узору. - Или, как обычно в таких историях, к ее хорошим свойствам прилагаются и дурные?
   Чезаре улыбнулся и кивнул.
   - Если не последовать велению высших сил и не отдать ее следующему владельцу, тебя ждет дурная смерть и забвение твоих деяний. Они, якобы, сотрутся и потускнеют в людской памяти, засыпанные пылью времени, - тут герцог явно повторял чужие напыщенные слова. - Я решил не рисковать. Я очень дорожу своей славой, а эта галльская безделушка мне не нужна.
   Чезаре замолчал и откинулся на подушки.
   - Вы ничем не рискуете оставив ее у себя. Если бы она действительно обладала такими свойствами, то вы бы никогда не пленили Катарину, да и сами сейчас не покидали Рим, - криво улыбнулся Никколо.
   - Не все так просто. У Катарины и на это был ответ. Она утверждала, что это украшение как парус - ловит ветер удачи. Если твоя удача-ветер заканчивается, этому амулету-парусу нечего ловить. Он становится бесполезен и приходит время отдавать его следующему.
   - И это все, зачем вы меня звали, ваша светлость? - Никколо не смог скрыть разочарования.
   Чезаре рассмеялся. Флорентиец все не мог понять издеваются над ним или нет.
   - Я не мог отдать эту штуку кому угодно. Мне нужен был именно ты.
   - Позвольте узнать, ведь мне тоже продеться ее кому-то отдать... Как вы меня выбрали?
   Глаза герцога озорно сверкнули.
   - Я не выбирал, а следовал, гм... знамению. Катарина утверждала, что у каждого это бывает по-своему...
   Никколо непонимающе нахмурился.
   - О, поверь мне! Я кое-что смыслю в знамениях и чудесах! Будучи кардиналом, я не раз вынужден был разбираться в истинный или ложный экстаз впала монахиня, а так же изучать покрытых стигмами монахов.
   Флорентиец удивленно воззрился на герцога - тот по-прежнему двусмысленно улыбался.
   - Прощай Никколо! В интересах твоей репутации, чтобы никто не узнал о нашей сегодняшней встрече, а в интересах флорентийской республики, чтобы мы больше никогда не увиделись.
   - Всех благ, ваша светлость! Вам, в ваших интересах, остается надеется на то, что наша встреча состоится очень скоро!
   Выскользнув из паланкина, Никколо поспешил убраться с глаз герцога. Он отправился пешком, через пол города в свою гостиницу. Флорентиец не оглядывался на паланкин герцога покидавший Римские окраины. В его руке удобно лежала странная галльская безделушка.
  
   ***
   Итальянское побережье было удивительно пусто на закате. Моряки покинули стоящие у причала галеры, и те сонно покачивались на волнах. Даже вечно галдящих чаек не было видно. Только двое людей, размахивая руками, что-то доказывали друг другу.
   - Господин герцог, я не могу! Пока не пришло распоряжение из Рима, я просто не имею права!
   Кардинал де Санта-Кроче, не зная, какие еще аргументы может привести, невольно начинал повышать голос.
   - Святая Мария! Какое еще распоряжение вам нужно?! - изображал праведное возмущение Чезаре. - Папа обещал мне, вам, всему свету, что как только я верну все, что отобрал, он отдаст мне мою свободу. Вы что не верите слову Юлия?
   Санта-Кроче яростно замотал головой, но Чезаре не дал ему опомниться.
   - Я торчу в этом порту уже почти месяц. Я отдал жаждущим поживиться за мой счет все что имел. А два дня назад из Испании пришли галеры за мной во главе с Великим Капитаном! Там все ждут моего прибытия! Сам Ганзальве Кордовский вынужден прозябать в этой дыре только из-за того, что какой-то гонец сбился с пути или попал в лапы разбойников! Завтра сам капитан придет говорить с вами, сеньор кардинал. А он, говорят, человек крутого нрава...
   Чезаре остановился, внезапно исчерпав свое красноречие. Стало необычайно тихо. Кардинал де Санта-Кроче думал, но герцог уже не сомневался, к какому решению он придет...
   Заходящие солнце красиво подсвечивало испанские галеры, на которых Чезаре Борджиа предстояло отправиться в путь. Его ждала Валенсия, родина его отца, благодаря которой он получил свое прозвище - Валентино.
  
   ***
  
   - Хорошо. Я проиграл. Но может быть, я лучше отдам долг деньгами?
   - Нет уж. Уговор есть уговор.
   - Никколо! Этот пояс расшивали арабские мастерицы из гарема султана!
   - И ты этому веришь? Ай- яй -яй! - секретарь жалостливо покачал головой.
   - Нет. Я надеялся, что ты поверишь, - хмуро ответил кардинал.
   - Не выйдет. Отдавай долг.
   - Ты меня здесь бросаешь и еще требуешь его отдать! Ты безжалостный человек.
   - Что я могу поделать, если твой брат не может без меня обойтись? Одного Макиавелли никак не хватает на двух Содерини.
   - В конце концов! Я передумаю и не стану крестным твоего сына!
   - Мне еще придется постараться, чтобы у тебя появилась такая возможность. Моего сына окрестили месяц назад, а будет ли еще один, я гарантировать не могу.
   - Прекратите придираться к словам, сеньор секретарь!
   - Ну, вот. Я уже "сеньор секретарь"! А куда же делся "дражайший Никколо"?
   Тут Франческо Содерини на мгновенье утратил свою кардинальскую степенность и вскочил со стула, но, взглянув на усмехающегося секретаря, только глубоко вздохнул.
   - Мне просто жаль с тобой расставаться, - продолжил он совсем другим тоном. - Одному мне здесь будет совсем невесело. Как в логове змей...
   - Я знаю, ваше преосвященство, знаю..., - кивнул Никколо без особого сочувствия. Он смотрел через плечо кардинала в открытое окно, выходившее на север. Завтра ему предстояло отправиться как раз в этом направлении. Назад во Флоренцию.
  
  
   История четвертая, бытовая.
   1506 г.
  

"С тех пор как я вошел в

Совет Десяти, я ни разу

не дал ни одного поручения

этому негодяю!"

Аламанно Сальвиати (бывший гонфалоньер

республики Флоренция) о Никколо Макиавелли

   Среди большого количества людей и повозок, проходивших сегодня через южные ворота Флоренции, затерялся одинокий бедно одетый путник. У гарнизона ворот в ярмарочный день было много забот, и они пропустили его без всякого интереса. Однако мальчишки, вечно слоняющиеся без дела в таких местах, тут же его приметили.
   Личность и правда была необычная, и невыразительный наряд бедняка скрывал это лишь отчасти. Внимательного наблюдателя смутила бы уверенная осанка и пронзительный быстрый взгляд.
   Группа мальчишек сначала преследовала его на расстоянии, а потом, осмелев, они подобрались ближе. Сорванцы без особого труда опознали в продолговатом, завернутом в тряпки предмете, торчащем из мешка незнакомца, меч.
   - Эй, бродяга! Тебе ведь тяжело тащить эту штуку. Лучше отдай ее нам! - крикнул самый наглый из ватаги. Соломенные волосы этого мальчишки говорили о том, что в его родне явно не обошлось без заезжего немецкого ландскнехта.
   Мужчина остановился, как будто в растерянности, и медленно обернулся. Мальчишек такая реакция приободрила, и они подвинулись ближе. Некоторые уже тянули руки, чтобы первыми ухватить что-нибудь из его одежды.
   Бродяга по-прежнему не делал попыток от них скрыться. Он смотрел в пространство перед собой каким-то странным неподвижным взглядом. И когда уже мальчишки решили, что к ним в руки попала легкая добыча, незнакомец сделал молниеносное движение и крепко схватил их предводителя за яркую шевелюру.
   Попытавшиеся спасти приятеля сорванцы получили, кто пинок коленом, кто удар кулаком и быстро разбежались.
   - Отпусти! Не трогай! - истошно орал парнишка, попавший в железные тиски рук незнакомца.
   Он извивался не оставляя попыток вырваться, и это заставило мужчину действовать решительней. Он с силой бросил мальчишку на землю и поставил ему ногу на горло. По понятной причине нахал тут же перестал орать и замер на месте.
   - Не дергайся, щенок, - усталым голосом предостерег незнакомец. - Ты покажешь мне дорогу к одному человеку, и я тебя отпущу. Обманывать не советую - придушу. Понял?
   Мальчишка ошалело моргнул, выражая этим полное согласие на все.
   - Вот и хорошо, - бродяга выпрямился. - Мне нужен дом секретаря флорентийской республики. Его зовут Макиавелли.
  
   ***
  
   На рыночной площади было многолюдно и шумно. Наступил сезон сбора ранних сортов яблок, и в город их привезли невиданное количество. Флоренция - "город цветов", благоухала сейчас яблочным ароматом. Он, кажется, настраивал людей благожелательно и даже празднично. Только не на всех запах яблок действовал так облагораживающе... Женщина средних лет в светлом хлопковом платье внимательно и недружелюбно следила за молодой хозяйкой. Та выбирала яблоки и постоянно поправляла выбивающие из прически каштановые пряди.
   Старшая была богаче одета и занималась покупками в сопровождении служанки. Она повысила голос, обращаясь к младшей женщине:
   - Мариетта Корсини! Постой! Я к тебе обращаюсь!
   Та только очередной раз поправила прядь волос, но даже не повернула головы.
   - Ах да! Ты же у нас теперь Мариетта Макиавелли! - фальшиво спохватилась старшая.
   - Ах, это ты Франческа! - в том же тоне ответила Мариетта.
   Франческу Сальвиати она знала давно, но предпочла бы не знать вовсе. Эта склочная женщина была женой Аламанно Сальвиати, бывшего гонфалоньера республики, а ныне одного из вдохновителей аппозиционных Содерини сил. Мариетта не любила обоих супругов, хотя Никколо имел неосторожность восхищаться деятельностью Аламанно на посту гонфалоньера. Это совершенно не мешало последнему иметь зуб на скромного секретаря.
   - Странно, тебе уже четыре с лишним года не удается запомнить, что я вышла замуж! - сочувственно покачала головой Мариетта. - Что же с тобой будет, когда ты состаришься...
   - Ничего в этом нет странного! - возмутилась Франческа, подвигаясь ближе. - Твоего мужа никогда нет рядом. Я постоянно забываю о его существовании. На твоем месте я бы устроила ему хороший разнос!
   - Просто он лучше многих может выполнять поручения Синьории, - раздраженно дернула плечом Мариетта. Таким упреком ее трудно было удивить. Она его слышала постоянно.
   - Не буду с тобой спорить, - скептически хмыкнула Франческа. - Пол беды если ему по душе его дело. Но ты очень наивная женщина, если думаешь, что во всех своих поездках он сохраняет супружескую верность!
   На это Мариетта не замедлила ответить, зло прищурившись:
   - Твоему муженьку совершенно не требуется никуда уезжать, чтобы тебе изменять! Все знают, что он частый гость в доме веселой Риччи!
   - Ах ты...! - Франческа побагровела от едва сдерживаемой ярости.
   Мариетта победно улыбнулась ей, но Франческа быстро оправилась и ответила единственным, что пришло ей в голову.
   - Грехи моего мужа Господь ему простит. Он честный христианин! А твоему безбожнику уготована Гиена огненная! Ему прощения не будет! На мессу он не ходит, над священниками насмехается, да еще и зелья всякие варит!
   На это Мариетта уже ничего не ответила. Все это было правдой. Но над священниками не насмехались только ленивые, стараясь, правда, делать это не прилюдно. На мессу ходили, чтобы поспать или попялиться на празднично одетых хорошеньких женщин. А на счет зелий... В глубине души Мариетта соглашалась с мужем, не доверявшим врачам. Никколо предпочитал сам готовить лекарства себе и близким. Мариетта, уже попробовавшая на себе некоторые из них, совершенно точно знала, что никакого колдовства в процессе их приготовления Никколо не использовал. Но объяснять это Франческе было бессмысленно.
   Мариетта решила, что вполне обойдется сегодня без яблок, и поспешила с рыночной площади. Дома ее ждали дела и дети. Старший, трехлетний Бернардо, находился на попечении девятилетнего кузена, а младший - Виго - на руках у кормилицы.
   Сейчас было редкое время, когда Никколо находился во Флоренции. Хоть он и раньше не был домоседом, последний год стало еще хуже. Его поглотило воплощение новой идеи. Идеи одобренной нынешним гонфалоньером республики и покровителем Никколо - Пьетро Содерини.
   Идея заключалась в создании нового типа войска. Не из иностранных наемников, которые всегда равнодушны к исходу военных действий, а из местных жителей, которым Синьория согласилась платить за службу.
   Последние месяцы секретарь Совета Десяти неустанно колесил по окрестностям Флоренции и занимался вербовкой. При этом он действовал с таким энтузиазмом, как будто набирал солдат в свою собственную армию. А когда Мариетта начала уже всерьез опасаться, что больше не увидит мужа, он, наконец, вернулся.
   Жизнь в постоянных разъездах сказалась на нем не лучшим образом, но молодая жена надеялась это быстро исправить.
   Мариетта уже подходила к своему скромному жилищу, когда заметила сидящего у стены напротив оборванного мужчину. Его вид заставил ее насторожиться. Совершенно точно, что она никогда не видела этого человека раньше. Что-то пугающее было в его внимательном и холодном взгляде.
   Из окон соседних домов на него уже подозрительно поглядывали. Мариетта решила, что завтра не стоит выпускать детей на улицу без присмотра.
   Неожиданно мужчина поднялся и направился прямо к ней. Молодая женщина подавила в себе инстинктивное желание попятиться.
   Незнакомец двигался медленно и ничего угрожающего не делал, но Мариетта внутренне напряглась.
   - Монна Мариетта? - полуутвердительно начал незнакомец и остановился.
   Та лишь нерешительно кивнула.
   - Меня зовут Мигель де Корелла. Твой муж обещал, что приютит меня в своем доме на небольшой срок, если у меня возникнет в том нужда.
   Пока Мариетта думала, как ответить, соседи, наблюдавшие за происходящим, подняли дружный крик. Кто-то узнал имя, овеянное дурной славой, кто-то просто не желал иметь под боком подозрительного соседа.
   - Гони его отсюда! Только его нам не хватало! Убийца! Убирайся!
   Мигель не обращал на крики ни малейшего внимания. Он ждал, что скажет Мариетта.
   Она хотела было отправить его в постоялый двор, но вовремя сообразила, что денег у испанца нет, и от нее он их не примет. Скользнув взглядом по худощавой фигуре, молодая женщина заметила под рваным рукавом темные следы на запястье. А потом разглядела и прочие бледнеющие следы недавних побоев.
   Стараясь, так же, как и Мигель, не обращать внимания на крики соседей, Мариетта произнесла:
   - Если мой муж обещал такое, то я пущу тебя, будь ты хоть сам дьявол.
   На это Мигель поклонился и, уверив хозяйку, что никакого отношения к нечистому не имеет, последовал за ней в дом, сопровождаемый возмущенными воплями.
  
   ***
  
   Этот день выдался очень хлопотным, и Мариетте удалось вернуться домой, только когда солнце уже садилось. Она навещала малыша Виго, оставшегося на ночь у кормилицы.
   Дома было тихо. Этот необычный факт объяснялся просто. И Бернардо, и кузен Луиджи сидели у ног Мигеля и завороженно следили за тем, как он методично чистит узкий испанский клинок. Время от времени Бернардо делал попытки потрогать блестящую игрушку, но Луиджи ловил и усаживал его снова.
   Хозяин дома тоже находился в общей комнате. Он молча сидел на табурете, и по пепельной бледности Мариетта сразу поняла, что его настиг приступ обычной болезни.
   Молодая женщина тут же отправила детей спать, хоть их было и не просто оторвать от Мигеля и его красивого оружия.
   Осторожно прикоснувшись к плечу мужа, она спросила:
   - На этот раз твое чудодейственное снадобье не помогло?
   - Нет, просто оно закончилось еще до того, как я вернулся домой, - ответил Никколо и вымученно улыбнулся. - Пойдем в кабинет. Ты поможешь мне приготовить новую порцию, иначе мне сегодня не уснуть.
   Мариетта удивленно подняла брови. Первый раз муж попросил ее помощи в таком сложном и не терпящем чужого внимания деле, как приготовление пилюль. Это значило, что ему действительно плохо, и он не надеется, что сможет сделать все правильно. Мариетта тут же согласилась помочь. Стараясь ничем не выдать своего беспокойства, она молча надела фартук.
   Вслед за мужем она поднялась на второй этаж и вошла в небольшой кабинет. Они разожгли камин и повесили на огонь котелок с водой. Затем, слушаясь указаний Никколо, она вынимала из сундука многочисленные холщовые мешочки с сушеными травами, кореньями и цветами. Она знала не все названия, и некоторые ингредиенты Никколо приходилось искать самому. Они разложила на письменном столе алоэ, шафран, мирру, синеголовник, армянскую глину и еще что-то.
   Уже окончательно позеленевший от мучавших его спазмов, Никколо скорчился в кресле, и Мариетта самостоятельно принялась отмерять нужное количество веществ на маленьких латунных весах.
   Проклиная вздрагивающие от волнения и спешки руки, она то и дело косилась на мужа. Нужно было как-то его отвлечь от творящегося со внутренностями безобразия, и она спросила с преувеличенным спокойствием:
   - Что такое случилось с этим Мигелем? Я видела у него на теле синяки и свежие шрамы.
   - И когда ты успела его так хорошо рассмотреть? - даже в таком состоянии Никколо не мог удержаться от насмешки.
   - У меня была масса времени сегодня днем, пока ты шлялся неизвестно где, - чуть улыбнулась Мариетта.
   - Очень даже известно где! Я весь день проторчал у Содерини, и обед, которым накормили меня в его доме, не пошел мне на пользу, как видишь.
   - Вижу, - лаконично ответила Мариетта, понимая, что они снова вернулись к теме, от которой хотели уйти. - Так ты расскажешь про Мигеля?
   - А что тут рассказывать? Он ведь был приближенным Валентино! Новый папа Юлий обхитрил его покровителя: сначала он согласился поддержать герцога и оставить его полководцем церкви, а потом нашел повод арестовать и отправил в заточение. Мигелотто был в это время в Романье. Некоторое время он сопротивлялся войскам папы, но без поддержки, денег и Чезаре это быстро закончилось. Романья капитулировала, а Мигелотто попал в плен к папе. Все имущество у него отобрали, а владений у него никогда и не было. Папа отпустил его в конце концов, но, похоже, успел свести с ним счеты...
   Получившееся из всех ингредиентов густое варево можно было пить и жидким. Но для большей сохранности Никколо предпочитал делать из него пилюли. Однако сейчас ему было не до сложностей.
   Выпив лекарство, Николо, не раздеваясь, устроился на широкой кровати и мгновенно уснул. Мариетта улеглась рядом только после того, как убрала назад в кованый сундук все мешочки с ингредиентами.
   Сон не спешил к ней. Мысли были заняты лежавшим рядом человеком.
   Она была младше мужа на 13 лет, но не так уж часто чувствовала эту разницу. Сейчас, когда полумрак скрадывал все признаки возраста, лицо Никколо казалось ей вовсе юношеским. Таким, каким она его не помнила.
   Но стоило ему чуть повернуться во сне, и обманчивый закатный свет поставил все на свои места. Она по-прежнему была девчонкой по сравнению с ним, зрелым мужчиной, с так нравящейся ей складкой в уголках губ.
   Она знала Никколо с детства. Загородные поместья их родителей граничили друг с другом. Из-за разницы в возрасте никакой дружбы между ним быть не могло. Так что она удивилась не меньше всех остальных, когда Никколо Макиавелли, известный своим легкомысленным поведением, посватался к ней.
   Услышав от отца эту новость, Мариетта Корсини всерьез задумалась. Она знала, что у нее не так много шансов удачно выйти замуж. Приданное у нее было весьма скромное, яркой красотой природа ее не наделила. Нужно было рассматривать все варианты.
   Если говорить о внешности, то будущий муж ей вполне нравился. Смуглый, стройный, подвижный. Характер, насколько она могла судить, у Макиавелли был легкий. Но с другой стороны, он был не богат, и деньги зарабатывать не умел. В отношениях с женщинами особой разборчивостью не отличался.
   Мариетте требовалось хорошенько разобраться, прежде чем принять решение. Она задумалась, стараясь выудить из детских воспоминаний все, что касалось этого человека. И один случай ее память сохранила...
   ...Она, как и все младшие дети, часто следила за делами старших. И вот в один из солнечных осенних дней случилась неприятность - взбесился мул из их маленького стада. Брат Мариетты и еще несколько крепких парней схватили его и стреножили. Посмотреть на это сбежались многие и тут же принялись обсуждать, что делать с взбесившимся животным.
   Одни предлагали, не мешкая, прирезать, так как он опасен для других, а вылечить его не удастся. Другие советовали подержать стреноженным в запертом хлеву, отдельно от других животных и подождать, не оправится ли он сам. Так обычно все и поступали в подобной ситуации.
   Поэтому маленькая Мариетта хорошо запомнила молодого человека, который предложил совсем другой способ. Он сидел на перекладине загона и взирал на происходящее немного сверху.
   - Почему бы вам не выпустить его побегать в роще?
   Собравшиеся дружно рассмеялись.
   - И зачем, позволь спросить, выпускать сбесившегося мула? - насмешливо поинтересовался брат Мариетты.
   - Он сам лучше знает, что ему поможет. В лесу он свободно найдет лечебную для него траву. А вреда ему причинить не удастся - слишком мал.
   Мариетта помнила, что брат тогда долго возмущался чужой глупости, но ей самой мысль соседа не показалась такой уж глупой...
   Вспомнив это, Мариетта отправилась к отцу. Она попросила его позвать жениха в гости, чтобы присмотреться к нему и решить. Решение она приняла очень быстро, и никогда всерьез об этом не сожалела.
  
   ***
  
   Мариетта не сразу распознала сквозь сонное марево стук во входную дверь. В комнате было уже совсем темно, так как солнце давно село. Стук был резкий и настойчивый. Так не стучат припозднившиеся друзья и родственники. Мариетта тут же насторожилась.
   Набросив на рубашку верхнее платье, она направилась к двери. Никколо только поморщился во сне, и его жена решила, что сама разберется с непрошенными гостями. По пути вниз она заглянула к детям. Бернардо, как и его отец, ничего не замечал, а Луиджи испуганно таращил глаза из темноты. Мариетта велела ему сидеть тихо и прикрыла дверь.
   На пороге ее дома стояла внушительная делегация во главе с Аламанно Сальвиати. Где-то за спинами этой группы понуро стоял Бьяджо. Его виноватый вид говорил, что он рад был бы предостеречь друга, но не сумел.
   - Вечер добрый, монна Мариетта, - вежливо поприветствовал ее сухощавый и уже полностью седой Аламанно. - Мы не будем нарушать покой твоего дома спором, поэтому позови к нам своего мужа.
   - И тебе добрый вечер сеньор Аламанно. Мой муж болен и сейчас спит. Приходи завтра, когда он будет в силах тебе ответить.
   - Я уже пришел сегодня и без разговора не уйду, - тихо, но настойчиво ответил Сальвиати. - Я давно знаю твоего мужа, дольше, чем ты. Этот плут притворяется. Он боится встретиться со мной один на один, без его покровителей - Содерини.
   - Один на один? - подняла брови Мариетта, выразительно поглядывая на внушительную свиту, состоящую в основном из молодых палески.
   С тех пор как Никколо под покровительством обоих братьев Содерини (один из которых был кардиналом, а другой гонфалоньером) взялся за организацию ополчения, названного милицией, палески стали вести себя весьма неприятно.
   Пока все ограничивалось руганью за глаза, без открытых ссор. Все из-за того, что в аристократических семьях были уверены в том, что простолюдины, которым в руки дали оружие, гораздо опаснее наемников. Ведь они могут устроить бунт или еще что-нибудь в этом роде.
   Никто из них не сомневался, что крамольная идея принадлежит не лишенному фантазии Пьетро Содерини, а его правой руке - Макиавелли. Мариетта собственными ушами слышала разговоры о том, что неплохо было бы эту руку отрубить, а то при отсутствии головы, она становится опасна.
   - Сегодня я вас не пущу в свой дом, - решительно заявила Мариетта. - Приходи завтра, время сейчас неурочное.
   Аламанно медленно багровел, а его сопровождающие чувствовали себя неудобно. Один высокий смуглый молодой человек из свиты Сальвиати даже порывался уйти вместе с Бьяджо.
   - Женщина, кто ты такая чтобы не пускать меня в этот дом? - перешел на повышенный тон бывший гонфалоньер.
   - Я его хозяйка, - ответила Мариетта и попыталась захлопнуть дверь.
   Но Аламанно решил идти до конца. Отодвинув плечом, и дверь, и Мариетту, он проник в большую общую комнату. В доме было темно, так как камин давно погас. Аламанно решительно направился к лестнице, зная, что хозяева обычно ночуют на втором этаже.
   Мариетта на мгновенье растерялась и не захлопнула дверь. Но свита Аламанно за ним не последовала. Их остановили Буонаккорси и тот самый молодой человек, которого Бяджо называл Веттори.
   Тем временем Аламанно поднимался по лестнице, нарочно громко топая и зовя Никколо. Бросив благодарный взгляд на Бьяджо, Мариетта последовала за Сальвиати.
   Тот принялся открывать подряд все двери и напугал детей. Сначала громко вскрикнул от неожиданности Луиджи и разбудил Бернардо. А тот уже принялся орать по-настоящему.
   Мариетта пришла в ярость. Ей хотелось схватить Аламанно за его седые лохмы и выволочь на улицу. Испытывая острое сожаление из-за того, что на это ей не хватит сил, она тихо прошипела:
   - А ну убирайся, старая крыса!
   На это Аламанно только неприятно оскалился и дернул на себя следующую дверь.
   И тут Мариетта заметила, что к ней идет помощь. Эта помощь бесшумно поднималась по ступеням за спиной у Сальвиати.
   Дон Мигель де Корелла двигался как большая черная кошка, подбирающаяся к старой белой мыши. И если бы его глаза сверкнули в темноте зеленым огнем, Мариетта даже не удивилась бы.
   - Монна Мариетта просила тебя покинуть ее дом по-хорошему? - бесстрастно осведомился испанец.
   - Что?!! - резко оборачиваясь, переспросил Аламанно. Он озадаченно уставился на Мигеля и, похоже, только сейчас понял, что спутники не последовали за ним.
   - Я с удовольствием помогу тебе найти выход, - продолжал свою линию Мигель. - И очень постараюсь, чтобы ты забыл, что это еще и вход.
   Неуловимым для глаз движением Мигелотто подхватил Аламанно под локти и повел его вниз. Удивительнее всего, что бывший гонфалоньер последовал за ним без малейшего сопротивления. Мариетта только отметила, что Сальвиати покрылся при этом красными пятнами и как-то неестественно выгнулся вперед.
   Понадеявшись, что Мигель человек разумный и не переборщит, усмиряя зарвавшегося экс-гонфалоньера, Мариетта поспешила к детям, которых требовалось успокоить.
   Никколо, привыкший к хоровому детскому крику, головы от подушки так и не поднял.
  
   ***
  
   Первые солнечные лучи проникли через цветную ткань, затягивавшую оконные проемы вместо дорогого стекла. Мариетта попыталась спрятаться от света и перевернулась на другой бок. Но тут ее ждала неожиданная неприятность - за ночь муж вытеснил ее на самый край широкой кровати, и она чуть было не упала.
   Возмутившись такой несправедливостью, она попыталась выпихнуть его обратно на другую половину. Проснувшийся от этого секретарь недовольно пробурчал, что ему мешают спать на собственной кровати, но подвинулся.
   Стоило довольной Мариетте устроиться на освободившейся половине, как Никколо тут же перекатился обратно, и она оказалась прижатой к постели его телом.
   - Вижу, тебе стало лучше, - насмешливо сказала на это молодая жена.
   - Это все благодаря твоим стараниям, - продолжил разговор в том же духе Никколо. - Даже и не знаю, за что ты меня так любишь!?
   На это Мариетта ответила лукаво прищурившись:
   - Потому что ты красивый.
   Никколо недоверчиво поднял брови и фыркнул.
   - Ну, хорошо, был когда-то красивым.
   Муж только покачал головой и улыбнулся. Мариетта вздохнула, сдаваясь:
   - Не знаю! Для меня ты хорош всегда.
   - Вот это другое дело! А то выгоняешь из собственной постели...
   Договаривать Никколо не стал, он предпочел целовать улыбающиеся губы Мариетты.
  
   ***
  
   Дон Мигель де Корелла неохотно поднялся с выделенного ему хозяйкой соломенного матраса. Сегодня он впервые за последние полтора года спал по-человечески, а не как бездомная собака. Испанец провалялся бы еще пол дня, если бы не стук в дверь.
   Прислушавшись к звукам дома, Мигелотто уловил едва различимую отсюда возню в верхней спальне и понял, что открыть дверь сейчас больше некому.
   Натянув вчера постиранную рубаху и чулки, он по старой привычке бесшумно, вышел в общую комнату. Слух говорил испанцу, что в дверь попеременно стучат двое: мужчина и женщина.
   Пребывая в некотором недоумении, Мигель отодвинул засов. На пороге стояла полнотелая кормилица с сонным младенцем на руках и посыльный с какой-то бумагой.
   Они оба недоуменно уставились на помятого испанца, а потом одновременно заговорили:
   - А где монна Мариетта?
   - Мне нужен хозяин дома. Ему письмо.
   Дон Мигель возвел глаза к потолку, в надежде, что там все-таки услышали голоса. И действительно, через несколько минут по лестнице уже торопливо спускались хозяева.
   Испанец тут же отошел в сторону, стараясь не привлекать к своей персоне лишнего внимания. Он подозревал, что его присутствие в этом доме может принести хозяину определенные неприятности, а это было совершенно не в интересах Мигеля.
   Шум разбудил и детей - из-за двери на втором этаже показались две взъерошенных мальчишеских головы. Мариетта и Никколо уже спустились и направились прямо к гостям. Мигель собрался было вернуться к своему матрасу, но происходящее его невольно заинтересовало.
   Мариетта, лишь мельком взглянув на сына, направилась прямиком к посыльному. Отобрав у слегка ошалевшего нарочного письмо, она углубилась в чтение. На ее лице отразилось явное облегчение - видно мужа никуда не посылали.
   Секретарь, вместо того чтобы заняться важными государственными делами, прежде всего, направился к кормилице, держащей на руках его сына. Нянька тут же начала жаловаться, что непоседливый Виго утром уже успел сильно поранить ручку. Что она, конечно же, промыла ранку, но лучше ее еще чем-нибудь смазать.
   Никколо тут же отобрал у нее ребенка и, с заметной сноровкой держа его подмышкой, направился к ближайшему табурету. Там он, развернув покрывало, и принялся изучать царапину. Сонный Виго не сопротивлялся.
   Никколо окрикнул Луиджи и велел ему принести "маленькую черную коробочку, которая стоит на полке в кабинете слева от входа". Луиджи нахмурился, кивнул и надолго скрылся за дверью кабинета.
   - Ну что там? - наконец поинтересовался секретарь у жены.
   - Капитан Джакомини все-таки подал в отставку. Ему надоели постоянные упреки со всех сторон.
   - Я же его просил! - подскочил секретарь. - Подождал бы хоть пол года!
   Его интонации напугали Виго, и он разревелся. Никколо тут же отдал его жене.
   - Кто же теперь возглавит милицию?! Чего-чего, а предводительствовать солдатами я не умею! И как назло, все хорошие военачальники у нас палески. Не нанимать же нам капитана из швейцарцев!
   - Может кто-нибудь все-таки согласится на эту роль? - осторожно, так, как разговаривают с больными или буйно помешанными, спросила Мариетта.
   - Ну, кто? Кто?! - безнадежно развел руками секретарь.
   Мигель потерял интерес к происходящему, когда Никколо углубился в рассуждения о достоинствах и недостатках возможных кандидатов в капитаны. Испанец сделал движение, как ему казалось незаметное, в сторону черного входа и почувствовал на себе взгляд. На него с нескрываемым ужасом смотрела кормилица Виго. Похоже, ей успели рассказать о нем что-то нелицеприятное.
   Мигелотто передумал уходить. Он решил испробовать на пухлой кормилице старый испытанный способ, которым он всегда втирался в доверие к женщинам.
   Еще в юности испанец столкнулся с тем, что его мрачная физиономия не вызывает у людей доверия и симпатии. Но однажды, совершенно случайно, юный бастард графа де Кореллы узнал, как легко можно очаровать женщину.
   Братья - законные дети графа, жаждали от него избавиться. Если не удастся убить, то лишить всего и изгнать с глаз долой. У него оставалось только два выхода: либо убить их всех до последнего, либо уйти первым и никогда не возвращаться. Он предпочел второе.
   На своем долгом пути из Испании в Италию Мигель успел научиться многому. В том числе готовить себе довольно сносную еду.
   Однажды, в плохую погоду, он попросился на ночлег в дом, хозяйкой которого была молодая вдова. Испанец ее пугал, и она его старательно избегала. Поняв, что ужина ему не подадут, Мигель принялся за дело сам.
   Из имевшихся у него и найденных в доме припасов он смастерил какое-то рагу и испек ржаные лепешки для себя и хозяйки. Женщина наблюдала за этим с таким восхищением, что это его даже немного тронуло. А ночью она позвала его разделить с ней ложе.
   Мигель сделал выводы и теперь, когда ему нужна была женская благосклонность, он брался за сковородку и поварешку. И если не постель, то симпатия и внимание ему были обеспечены.
   И сейчас, пока хозяева дома обсуждали дальнейшую судьбу ополчения, Мигель решил позаботиться о завтраке. Тем более, что за ним следил испуганный взгляд полногрудой няньки Виго.
  
   ***
  
   Луиджи давно нашел коробочку, Мариетта помазала ранку сына, а Никколо все еще продолжал сетовать на несвоевременный уход Джакомини.
   Неожиданно он замолчал, глядя куда-то через плече жены. А когда на губах секретаря заиграла веселая улыбка, Мариетта не выдержала и обернулась.
   Картина и правда была забавная. Старшие дети чинно сидели за столом вместе с кормилицей и внимательно следили за тем, как Мигелотто ловко сбрасывает со сковороды очередную поджаренную лепешку.
   Тут кормилица не удержалась и, еще робея и пряча глаза, спросила, чем он предпочитает сдабривать лепешки. Мигель был сама невозмутимость. Он, не задумываясь ответил, что нет ничего лучше меда, а из его сортов лучше всех то, что привозят с севера Италии.
   Тут уж Никколо принялся тихо смеяться. Только он мог заметить, что говорит Мигель с теми же интонациями, как и тогда на башне, когда объяснял куда лучше бить грабителя.
   Неожиданно флорентийского секретаря посетила совершенно новая мысль. Он даже замер на мгновенье, боясь ее спугнуть. Она была хороша, изящна и удобна. Дело было за главным...
   - Прости, что отрываю тебя, дон Мигель, - обратился он к испанцу. - Не согласишься ли ты осесть на некоторое время во Флоренции, если Синьория предложит тебе здесь работу?
   Бывший адъютант Чезаре Борджиа резко повернулся. Это было молниеносное движение всего тела, и если бы в его руках была не сковорода, а кинжал, оно могло бы напугать.
   - Согласишься ли ты стать капитаном флорентийской милиции? - уточнил Никколо.
   - Вопрос в том, согласится ли на это Синьория, - дернул углом губ Мигель.
   - Бьюсь об заклад, что смогу убедить их, что лучше тебя им никого не найти, - прищурился секретарь республики.
   В его глазах появился задорный блеск. Братьям Содерини предстояло вынести нешуточный натиск собственного советника одержимого новой идеей.
  
   ***
  
   Все складывалось как нельзя удачно. День обещал быть погожим, и ничто не могло помешать шествию пехотинцев контадо по улицам Флоренции. Это зрелище призвано было покорить сердца тех, кто все еще опасался этой безумной затеи.
   Для большинства горожан это была затея Пьетро Содерини, но Мариетта лучше многих членов Совета Десяти знала правду.
   Ради сегодняшнего мероприятия гонфалоньер приказал очистить от мусора и нечистот центральные улицы и украсить их. После шествия должен был состояться карнавал, а к таким мероприятиям горожане всегда относились с большим энтузиазмом. Вот и сегодня на торчащих из стен домов шестах, предназначенных для просушки тканей, красовались гирлянды цветов и самые яркие восточные ковры.
   Мариетта с детьми и кормилицей не стали удаляться далеко от дома. Они ждали появления пехотинцев на ближайшей к их жилищу улице и не планировали сильно задерживаться.
   Когда по радостным крикам и аплодисментам стало ясно, что процессия приближается, какой-то белобрысый оборвыш, повисший на водосточной трубе, первым заорал:
   - Идут! Идут!
   Мариетта только успела поднять на руки Бернардо, когда в поле зрения показались предводительствовавшие пешим строем всадники. Это были капитан Флоренции Мигель де Корелла и ответственный по делам милиции Никколо Макиавелли. Следом, держа строй, шествовали пехотинцы.
   Мариетта заулыбалась, замечая, что людям вокруг зрелище нравится. И правда - было красиво.
   Мигель не зря потратил несколько месяцев на обучение добровольцев. Они не только держали строй, но и правильно несли аркебузы. Трудно было поверить, что многие из них толком и стрелять не умеют.
   А Никколо был совершенно прав, настаивая на специальных парадных костюмах для "своих солдат".
   Все они, во главе с доном Мигелем, одетые в белое, со сверкающими на солнце вышивками в виде лилии - герба Флоренции - выглядели просто замечательно.
   Мигель и Никколо, оба смуглые и черноволосые, создавали особый ансамбль. Испанец в белом восседал на вороной кобыле, сверкал начищенным оружием и посеребренной кирасой.
   Никколо, как и положено чиновнику, оделся в черный шелк и бархат, а лошадь себе выбрал белую. Единственное украшение которое он себе позволил, была круглая золотая фибула со странным узором. Сегодня секретарь флорентийской республики получал свою законную, хоть и меньшую чем у Мигеля, долю внимания. Теперь, со вступлением в новую должность, всем положено было называть его мессиром.
   Мариетта хлопала в ладоши и радовалась вместе со всеми. Бернардо буквально подпрыгивал у нее на руках, узнав, наконец, отца и "дядю" Мигеля. Кормилица Виго тоже не сводила с последнего глаз.
   В этой сутолоке и жизнерадостной кутерьме никто не обращал внимания на тех, кто вел себя тихо и незаметно. Всем было не до того чтобы интересоваться, что не дает веселиться почтенной чете Сальвиати и их молодым спутникам. Они весьма серьезно беседовали о чем-то друг с другом и лишь изредка бросали быстрые взгляды на шествие.
   Тем временем, пехотинцы и два всадника следовали по намеченному маршруту к площади у Палаццо Векьио, где их должен был встретить гонфалоньер Содерини.
  
   ***
  
   Мигель де Корелла чувствовал себя как-то странно. Впервые за долгие годы своей жизни он оказался в числе респектабельных и уважаемых граждан. Находясь в свите герцога Валентино, он ощущал себя совсем иначе.
   Размах, конечно, здесь был не тот - ни тех богатств, ни тех целей. Но зато нет и той дурной славы, что сопровождала и его, и Чезаре на протяжении их бурной совместной деятельности.
   Мигель сейчас, задним числом, удивлялся тому интуитивному порыву, под воздействием которого он подарил Макиавелли кинжал и получил ответное приглашение в гости. Он с трудом представлял, куда бы занесла его жизнь, не будь этого приглашения.
   Здесь, во Флоренции, испанцу начинало нравиться. Особенно сегодня, когда ему самому и его солдатам воздавали, хоть и не заслуженные пока, но приятные почести.
   Новый неожиданный покровитель Мигеля ехал рядом и выглядел более скромно и мирно. Про себя Мигелотто позволял себе называть его прозвищем, которое постоянно использовали друзья Никколо. Они звали его Макья.
   Секретарь Совета Десяти как и обещал, убедил Синьорию, что де Корелла подходит на должность капитана лучше других. Мигель не вполне понимал, зачем это ему нужно, и испытывал удивлявшее его самого чувство, подозрительно похожее на благодарность.
   Получив назначение и деньги, Мигель перебрался из дома покровителя в гостиницу. А потом и вовсе снял комнаты в доме пожилой флорентийской четы.
   Он старательно скрывал это, но ему было неловко в чужом семейном кругу. Это было так непохоже на его собственную полузабытую семью... В отличие от той, семья Макья ему нравилась, а это было опасно. Опасно было привязываться.
   Опасности привязаться к семейству Борджиа Мигель никогда не испытывал. Хотя там, сплоченности было может и больше.
   Он хорошо помнил, что в критический момент, когда Валентино пришлось бежать из Рима, тот захватил с собой не только двух собственных незаконных детей, но и сына Лукреции от первого брака, и годовалого ребенка Александра VI с кормилицей. Весь этот поезд сильно тормозил передвижения герцога, но оставить детей в Риме он не решился. Затем Чезаре переправил всех младших Борджиа в Феррару, к сестре, где она взяла заботу о них на себя.
   Цепкий взгляд Мигеля легко нашел в толпе молодую жену Никколо и машущего им руками Бернардо. Рядом предсказуемо улыбалась кормилица малыша Виго.
   Мигель скользнул взглядом дальше - сейчас она его не интересовала.
   Солнце сверкнуло, отражаясь от блестящей поверхности фибулы Макиавелли, той самой которую еще недавно носил герцог Валентино, и на мгновенье ослепило испанца. Он невольно отвернулся и тут же увидел Аламано Сольвиати.
   Напряженный взгляд седого аристократа, устремленный куда-то по ходу движения колонны, заставил Мигеля подобраться. Он всегда доверял своему чувству опасности, а сейчас у него по позвоночнику пробежал неприятный холодок.
   Испанец мгновенно проникся уверенностью, что где-то на пути следования колонны к площади их ждет нешуточная неприятность. У какого-нибудь украшенного цветами окна запросто может сидеть человек с взведенным арбалетом и ждать их появления. Мигель не понаслышке знал, как это обычно делается.
   За Пьетро Содерини Мигель не опасался. Он должен был появиться только на площади, а там все здания располагались достаточно далеко. Даже мощный арбалет не пробил бы с такого расстояния парадные доспехи гонфалоньера.
   Другое дело узкие, примыкающие к площади улочки. Здесь кираса не спасет его от арбалетной стрелы. Про Никколо и говорить нечего.
   Мигель окинул тяжелым взглядом запруженную людьми улицу, и почти мгновенно принял решение. Дело было за малым - быстро привести его в исполнение.
   Испанец чуть придержал вороную кобылу и поравнялся с капралом. Он наклонился к нему с лошади и отдал какое-то распоряжение. Эта быстрая манипуляция ускользнула от большинства взглядов. Однако, Никколо, ехавший рядом, ничего не упустил. Он бросил на Мигелотто вопросительный взгляд.
   Испанец тронул поводья, но близко к секретарю не подъехал. Он только указал взглядом в сторону ближайшей боковой улочки. Макья нахмурился и оглянулся на пехотинцев. Капрал уже распространял распоряжение капитана среди своих подопечных.
   Хмурый взгляд Никколо обшарил толпу и вернулся к Мигелю. Флорентиец коротко кивнул и больше не уделял капитану особого внимания.
   Мигелотто облегченно вздохнул, радуясь понятливости Макья. Он хорошо знал, как мало людей не впадает в панику в таких ситуациях.
   Мигель опустил голову, стараясь незаметно проследить за реакцией Сальвиати, когда колонна свернула с намеченного маршрута. Его ожидания не были обмануты.
   Аламано вытаращил белесые глаза и растерянно озирался в поисках своих соратников. Мигель удовлетворенно хмыкнул и отвернулся. Это стоило рассказать Макья. Что бы там не задумал Сальвиати, Мигелю де Корелле было приятно сорвать его планы.
   Ему вдруг пришло в голову, что раньше он был тенью Чезаре Борджиа, а теперь стал тенью Никколо Макиавелли. Для него самого это было скорее падение, но падение на мягкие подушки. Плавными кругами он спускался вниз, как будто по спирали, но оставалась надежда, что по этим же кольцам он снова поднимется вверх.
   Пока удача сопутствовала секретарю флорентийской республики. Но испанец слишком хорошо помнил на примере герцога Валентино, как эта дама не постоянна. Теперь он уже не будет так уверен в Фортуне как бывал раньше. Мигелотто твердо знал, что предсказать все повороты судьбы невозможно...
  
  
   ***
  
   Ближе к вечеру, когда карнавальное веселье только разгоралось, Никколо был уже дома, в кругу семьи. Мариетта не спеша убирала со стола опустевшую посуду и помалкивала. Дети возились у камина. В эту идиллическую картину не вписывался только дон Мигель, занимавший место за столом рядом с хозяином дома.
   - И все-таки, Мигелотто, где ты нашел эту банду? - поинтересовался секретарь. - Они с таким воодушевлением взялись за дело, будто Аламано их личный враг!
   - Скорее это они меня нашли, - без особого интереса или симпатии ответил испанец. - Если ими заняться, то они далеко пойдут.
   - Хорошо, что ты в них уверен, - Макья глубоко вздохнул. - Пусть Сальвиати считает, что мы знали о его намереньях заранее, а не случайно догадались в последний момент.
   Мигель ограничился кивком, а Никколо продолжил:
   - Я совершенно не ожидал от Аламано такого поступка! Мы с ним открыто спорили и мне, по глупости, казалось, что этим все и ограничится.
   - Ты же сам говорил, что Аламано волевой, жесткий человек, - съехидничала Мариетта не отрываясь от мытья посуды. - Вот он и проявил те качества, которые тебе так нравились!
   Никколо снова вздохнул и опять обратился к Мигелю:
   - А ты уверен, что он замышлял что-то серьезное?
   Испанец чуть заметно поморщился.
   - Аламано не стал бы затеваться из-за мелкой пакости, а что-то на уме у него было. Я уверен.
   Никколо хмуро кивнул
   - Нет, все-таки никогда нельзя быть уверенным в том, на что способен человек, когда что-то угрожает его притязаниям. А это плохо, когда нельзя быть уверенным в том, что произойдет.
   - Если бы мы всегда предвидели что произойдет, жить бы было невероятно скучно, - неожиданно сказала Мариетта.
   Мужчины чересчур внимательно посмотрели на то, как она вытирает тарелки и промолчали.
  
   ***
  
   Немолодой седой мужчина в окружении семьи и друзей возвращался домой. Он покинул карнавал сразу после захода солнца. Оставляя позади шум и огни, они направлялись в тихий квартал, где уже царствовал сон.
   Компания, несмотря на праздничные одеяния, вовсе не выглядела веселой. Мужчины молчали, а единственная женщина средних лет что-то увлеченно доказывала своему мужу. Тот хмуро молчал, не считая нужным вступать в спор. Их спутники старались делать вид, что ничего не происходит.
   Обычно с наступлением темноты город вымирал, но сегодня его жители проводили время вне четырех стен. Правда это оживление было почти незаметно вне центральных районов. Поэтому, когда в конце улицы появилась группа подростков с разряженным ослом на уздечке, вся компания дружно оглянулась.
   Мальчишки громко болтали, смеялись и неспешно приближались к малочисленной группе взрослых. Вскоре те уже смогли различать болтовню мальчишек и еще больше заволновались. Ватага со вкусом обсуждала дорогую праздничную одежду и украшения седого мужчины и его свиты.
   Группка взрослых сплотила ряды и готовилась обнажить оружие. Некоторое время они так и шли все вместе, напряженно переглядываясь.
   Вдруг, с диким ревом, прямо на готовую к обороне свиту седого, ринулся совершенно обезумевший осел. Похоже, ему под хвост воткнули что-то острое.
   Не желая связываться с бешенным животным и портить одежду, все бросились врассыпную. Началась такая кутерьма и беготня, что мальчишкам не сразу удалось преступить к следующему этапу нападения.
   Они, как по команде, достали яблоки, в основном обгрызенные или надкусанные, и принялись со смехом и прибаутками кидаться в своих разбегающихся жертв. Один из мальчишек, взобравшись на плечи своих приятелей, прокричал что-то странное.
   Он просил их не расстраиваться, хоть им сегодня и не удалось попасть в яблочко. Они с друзьями готовы просто закидать их яблоками, на которых можно тренироваться дальше, чтобы в следующий раз не промахнуться.
   Это все очень разозлило седого, и он быстро заставил свою свиту начать контратаку на мальчишек. Те бросились врассыпную, а всерьез преследовать их никто не стал.
   А тот высокий молодой человек, который еще недавно помогал Бьяджо на пороге дома Макиавелли, и вовсе остановился, оказавшись вне поля зрения своего патрона.
   - Что, испугался, верзила! - подзадоривал его белобрысый парень, за которым он гнался.
   Молодой человек по имени Веттори прищурился, внимательно рассматривая блондина и вдруг сказа:
   - А ты ничего. Если согласишься погостить у меня до завтрашнего утра, получишь полновесный серебряный флорин.
   Мальчишка только расхохотался и крикнул:
   - Когда ты помрешь, милашка, то святой Петр, вместо того чтобы открыть перед тобой ворота, хорошенько тебя отымеет!
   Прежде чем скрыться, белобрысый достал из-за пазухи последнее яблоко и кинул его в своего неудачливого растлителя. Тот ловко поймал этот снаряд и, внимательно осмотрев, откусил изрядный кусок.
   Молодого человека неудача совершенно не смутила. Он только пожал плечами, не спеша пошел обратно.
  
  
   История пятая, героическая.
   1507г.
  

"Герцог - человек с добрым сердцем,

однако терпеть не может оскорблений..."

Папа Александр VI о своем сыне Чезаре.

   На дороге к Медине-дель-Кампо в этот ранний час не было почти никого. Только один путник остановился у самого поворота к городу, который едва виднелся сквозь густой молочный туман. Его усталая и немолодая лошадь искала на обочине последнюю осеннюю зелень, а сам юный путешественник занимался странным делом.
   Он любовался на свое отражение в большой луже, образовавшейся после ночного дождя.
   Хуан Гарсия мог почитать себя счастливчиком. Так роскошно одет он был впервые за все пятнадцать лет своей жизни. Пурпурный шелк для рубашки, желтый бархат для колета и даже алая парча на короткий плащ. Сегодняшнее хмурое утро не могло погасить эти краски.
   Старший сын бедного каталонского дворянина, Хуан, стараниями родни получил неожиданное место. Кто-нибудь другой мог бы и побрезговать, но семейство Гарсия было вполне счастливо. А уж когда Хуанито одели в сшитый по мерке костюм пажа, мать просто прослезилась.
   Сам Хуан был доволен, оживлен, но и об осторожности не забывал. Теперь ему предстояло служить пажом не у кого-нибудь, а у нового заключенного крепости Ла-Мотт - герцога Валентино.
   Знаменитый итальянский герцог был пленен полтора года назад. Его арестовал тот, кому Чезаре доверял и к кому пришел попрощаться перед отъездом. Капитан испанской армии Ганзальве Кордовский не был в восторге от того, что вынужден был сделать, но приказ своего сюзерена не нарушил.
   Испанский король договорился с папой Юлием, что герцога Валентино нужно заключить в тюрьму и желательно подальше от Италии, где еще много его сторонников.
   Несколько недель назад Чезаре Борджиа перевели в эту крепость из Чинчиллы. Из глуши, где нет никакого общества, в самое сердце Кастилии - Медину-дель-Кампо - но в одинокую угрюмую цитадель. Паж предполагал, что от этого герцог не может быть в восторге.
   А настроение герцога с сегодняшнего дня волновало его даже больше чем собственное. Дело в том, что Хуан кое-что успел услышать о герцоге... Говорили, что когда-то Валентино заколол разозлившего его человека прямо в присутствии папы римского и забрызгал туфли его преосвященства кровью. Понтифик был очень недоволен.
   Хуан поплотнее запахнулся в плащ от утренней сырости, оседлал лошадь и поспешил в крепость.
   Ла-Мотт слыла одной из самых непреступных крепостей Испании. Говорят, Валентино пытался выбраться, еще из прошлой своей тюрьмы в Чинчилле, поэтому-то его и перевели в более надежное место.
   Хуанито с любопытством задирал голову, осматривая громоздкие серые валуны первой из трех стен Ла-Мотт. Он так засмотрелся, что чуть было не уронил в грязь красную бархатную шапочку.
   Широкий ров с затхлой водой тоже впечатлял. Эта тюрьма должна была привести герцога в отчаянье. Побег отсюда представлялся делом чрезвычайно сложным. Юный каталонец сочувственно покачал головой проезжая единственные ворота в третьей стене - бронзовые, с фигурами святых, выстроившихся в ряд.
   Хуан продемонстрировал страже вверительные грамоты, и сонный хромой охранник повел его в цитадель.
   Герцог Валентино был занят.
   Охранник молча скрылся за дверью, а каталонец остался в цитадели с двумя мужчинами. Хуанито даже не сразу понял кто из присутствующих его новый господин.
   Один был тучный, бородатый, роскошно одетый вельможа. Он показался Хуану староватым для герцога. Второй больше подходил на эту роль. Прекрасно сложенный молодой мужчина с бледным лицом, обрамленным короткой бородкой и сверкающими темными глазами.
   Герцог молча указал новоприбывшему на низкий табурет у каминной решетки и продолжил разговор с гостем. Из беседы Хуан мало что понял, не зная сути событий о которых шла речь, однако стало ясно, что тучный господин - это комендант Ла-Мотт Габриэль Гузман.
   - Ну что вы, господин герцог! - бубнил комендант низким голосом. - Я не могу вас выпустить за стены замка! Поохотиться вы сможете только с вершины башни с соколом. Я держу нескольких замечательных птиц, а с башни видно многие окрестные поля.
   - И высокая ли у вас тут башня? - в задумчивости прикоснувшись к бородке, спросил Чезаре. Голос у него был удивительно глубокий и приятный.
   - Выше колокольни собора города, - заверил его комендант.
   - Проводите меня туда, - повелительно сказал герцог, вставая со стула.
   Комендант поднялся с глубоким вздохом, но противоречить Валентино не решился. Хуанито, повинуясь взгляду Чезаре, последовал за ними.
   Подъем по крутой лестнице был не очень приятен Гузману, да и Хуан тоже не спешил, предпочитая осматриваться.
   - Я всегда любил башни! - оживленно говорил Чезаре. Он быстро опередил своих спутников и теперь останавливался и, перевешиваясь через перила, оборачивался назад. - Правда не всегда я бывал в них гостем или хозяином, - Чезаре махнул рукой в сторону коменданта и улыбнулся. - Но даже пленником на башне значительно лучше, чем в подземелье. Поверьте моему опыту.
   С этим словами герцог перепрыгнул через очередную ступеньку.
   Хуан никак не мог связать тот мрачный образ герцога, который сложился в его воображении, с этим беззаботным человеком, который вприпрыжку несся по лестнице башни Ла-Мотт. Каталонец недоумевал, чему он так радуется.
   На открытой верхней площадке башни гулял холодный северный ветер. Чезаре, продолжая болтать о всякой ерунде, подвинулся ближе к Гузману. Ветер путал его длинные рыжеватые волосы, и он постоянно откидывал их с лица.
   Комендант принялся, вытягивая пухлые руки, что-то показывать своему знаменитому заключенному, хотя в тумане окутывавшем окрестности ничего было не разобрать. Хуан остался в стороне, ожидая возможных приказаний. Но их не последовало.
   Неожиданно герцог схватил своего собеседника за меховой воротник плаща и удивительно легко поволок к краю площадки. Комендант, похоже, даже не сразу понял что происходит, и сопротивляться стал только у самого края. Он принялся громко орать и звать на помощь своих солдат, оставшихся внизу, у подножья башни.
   Руками Габриэль Гузман уперся в грудь Чезаре и старался повалить его, подмять своим массивным телом. Герцог не поддавался, но и сам не мог сдвинуть увесистого противника. Некоторое время они так и стояли у зубчатого края башни, пока Чезаре сам не оставил попытки скинуть Гузмана с башни. Он услышал топот ног охраны, поднимающейся по лестнице на помощь коменданту.
   Герцог и комендант стояли друг напротив друга тяжело дыша, растрепанные и взмокшие. Наконец Гузман смог выговорить только одно слово:
   - Зачем...?!
   - Я проверял, - Чезаре с трудом перевел дух. - Проверял, вернулась ли ко мне былая сила.
   - Ну, и..., - прохрипел комендант, вытирая рукавом пот.
   Герцог отвернулся от недавнего противника и ответил, глядя куда-то на горизонт:
   - Еще не вполне. Я ведь не смог справиться с тобой.
   На площадку башни наконец-то выбрались солдаты охраны, взмыленные, как загнанные лошади. Гузман оставил их при себе, опасаясь новых выходок герцога.
   Отдышавшись и почувствовав себя защищенным, комендант принялся возмущаться. Он пообещал герцогу, что никаких соколиных охот и прочих развлечений ему здесь не видать. И что он ограничит его перемещения по Ла-Мотт пределами этой башни, запирая на ночь в верхних ее комнатах.
   Герцог лишь пожал плечами, с хозяйским видом прохаживаясь вдоль зубчатого края.
   Наконец, Хуанито не выдержал и, единственный из всех, приблизился к Валентино. Он поправил на своем новом господине съехавшую во время борьбы претину и молча встал рядом.
   Чезаре наклонил голову, впервые внимательно посмотрев на своего нового пажа.
   - Это ты Хуан Гарсия из Каталонии? - герцог окинул мальчишку пронизывающим взглядом.
   Я, мой господин, - Хуанито неумело поклонился и уронил таки при этом бархатную шапочку.
   Валентино коротко рассмеялся и, приобняв пажа за плечи, повел вниз с башни.
   - Я видел из окна, как ты сегодня прибыл, - говорил он оробевшему каталонцу. - Твою лошадь давно пора отдать слугам. Пойдем, выберем тебе скакуна помоложе.
   - Да, мой господин, - снова ответил каталонец. Он все никак не мог поверить, что этот человек и есть Чезаре Борджиа.
  
   ***
  
  
   В ночь на 25 октября на улицах Медины-дель-Кампо было темно как в преисподней. Это помогло Хуанито и его спутнику, не привлекая лишнего внимания, добраться до стен Ла-Мотт.
   Но даже в такой темноте это было непросто. Двое всадников, ведущие двух оседланных лошадей к цитадели, наводили на невольные размышления. Впереди ехал бывалый человек по имени дон Хайме. Его помощь в предстоящем деле была оценена в весьма крупную сумму. Оплатил эти расходы некий граф Бенавенте.
   Еще месяц назад, поступая на службу к герцогу Валентино, Хуан ничего не знал об этом кастильском графе. Это уже потом, из долгих бесед господина и его духовника - отца Гильермо - паж по крупицам воссоздал картину происходящего.
   Бенавенте был главным сторонником Филиппа Красивого, мужа соседки Чезаре по заключению - Хуаны Безумной. Филипп претендовал на трон Кастильи, оспаривая его у нынешнего регента - Фердинанда Арагонского. Но месяц назад 28 летний Филипп неожиданно скончался, и графу Бенавенте стало некого противопоставить регенту. Вдобавок теперь Фердинанд стал обладателем весьма ценного пленника, заточенного в Ла-Мотт. Его громкое имя и зловещая слава позволяла воздействовать на папу Юлия II, опасавшегося младшего Борджиа.
   Тут-то граф Бенавенте и решил сделать все от него зависящее, чтобы испортить Фердинанду триумф.
   Недавно он навестил обоих узников, и сумасшедшую женщину, и не вполне вменяемого (по утверждению коменданта) мужчину. Чезаре было разрешено принимать гостей и вести переписку. Правда письма все равно прочитывались комендантом, но граф и герцог нашли способ общения - через своих духовников. Святые отцы пользовались свободой передвижения и вели друг с другом активные переговоры от лица своих духовных детей.
   Хуанито и второго слугу Чезаре - Пабло, в происходящее посвятили только вчера. Каталонец подозревал, что и вчера это сделали только по тому, что без них было не обойтись. Пабло должен был пронести в башню веревку, а Хуан привести лошадей.
   Сегодня вечером отец Гильермо под каким-то предлогом покинул крепость и не вернулся. До этого он успел напоить медленно действующим сонным напитком стражу внешних ворот.
   Хуанито был отослан в город, якобы для того, чтобы отправить письма господина. После захода солнца он встретился в условленном месте с посланцем графа. Дон Хайме привел с собой четырех прекрасных испанских скакунов, тоже стоивших Бенавенте немалую сумму.
   Хорошо, конечно, что в кромешной темноте этой ночи беглецов было трудно различить, но и им самим было непросто. Факел дон Хайме зажечь не разрешил. По мостовой перед воротами они прошествовали бесшумно. Копыта лошадей были обмотаны тряпками.
   Дон Хайме хладнокровно толкнул ворота, и они без скрипа отворились. Стражи, как и обещал святой отец, не было. Паж вслед за Хайме завел внутрь всех лошадей, чтобы не привлекать внимания. Теперь им оставалось только ждать.
   Хуанито привязал лошадей и уселся на корточки возле самых ворот. Здесь ему было спокойней - прямо за спиной выход. Каталонец принуждал себя сидеть тихо, хотя сердце бешено колотилось. Скорее бы уже!
   В верхних окнах башни мерцал свет. Господин, наверное, подбросил побольше дров в камин, чтобы и после того как он покинет место заточения, некоторое время казалось, что он еще там.
   Вскоре у Хуанито заболела шея. Башня поднималась на головокружительную высоту. Пажа подташнивало от одной мысли, как должен выглядеть внутренний двор из окна комнаты Чезаре. Так как на башне все равно ничего не происходило, Хуан опустил голову.
   Но расслабиться ему не дали. Хайме немилосердно толкнул каталонца в плече и громко прошептал:
   - Лезут!
   Паж тут же вскочил на ноги и, прежде всего, огляделся по сторонам. Но вокруг было по-прежнему темно и тихо.
   Из освещенного окна башни неспешно спускался черный человеческий силуэт. Хуан проследил взглядом вниз, вдоль толстой колышущейся веревки, похожей на гигантскую змею, и сердце его тоскливо замерло.
   Веревка не доставала до земли почти на два десятка локтей. Дон Хайме заметил просчет почти одновременно с пажом и шепотом выругался.
   Хуан напряженно вглядывался в ползущую вниз фигуру. После недолгих колебаний он пришел к выводу, что это не герцог. Беглец был ниже ростом и массивней - Пабло. Слуга Валентино еще не сделал того страшного открытия, которое привело в трепет Хуанито и дона Хайме.
   Последний не переставал тихо, но прочувствованно богохульствовать, поминая всех бездарных организаторов побега. Эмоции, однако, совершенно не помешали ему действовать.
   Схватив растерявшегося пажа, он поволок его вслед за собой к подножью башни. Вплотную подойти они не могли из-за широкого рва, который Хуан изучил еще при первом въезде в Ла-Мотт. Воду из него спустили несколько дней назад, чтобы почистить. На дне была только жидкая вонючая грязь.
   Дон Хайме приостановился у края рва и поискал глазами первого беглеца. Хуан слегка поотстал и потому не сразу понял, чем вызван новый приступ ругани Хайме.
   Дело в том, что за время их беготни в темноте, когда все внимание было направлено на то, чтобы не упасть, картина изменилась.
   Теперь на пеньковой веревке болталось уже двое беглецов. Чезаре не стал дожидаться, когда его слуга спуститься, и его гибкая фигура четко выделялась на фоне освещенной части стены.
   Пабло тем временем добрался до конца веревки и болтал ногами в пустоте, пытаясь понять в темноте далеко ли до земли.
   Вдобавок ко всему, в освещенном окне башни заметались тени. Значит, Чезаре не зря поспешил выбраться наружу. Кто-то в крепости заподозрил неладное и поднял тревогу.
   Шум и крики наверху услышал и Пабло. Это придало ему решимости для единственного возможного в его положении шага. Слуга тяжело рухнул на землю и к ужасу Хуанито больше не шевелился. Похоже, падение оглушило беднягу, или он потерял сознание от боли в сломанных конечностях.
   Теперь дон Хайме и Хуан не отрывали глаз от быстро спускавшегося герцога и двигались вдоль рва к месту падения Пабло.
   Каталонец постоянно спотыкался, ничего не различая в темноте, и слабо удивлялся тому, как уверенно двигается Хайме. Слуга по-прежнему лежал неподвижной грудой на краю рва, а герцог уже почти достиг конца веревки.
   В этот момент свет в окне померк. Несколько фигур заслонили его. Они что-то кричали друг другу и один из них, высунувшись из окна, взмахнул рукой. Хуан успел заметить, как блеснул холодный металл и герцог, вместе с обрубленной веревкой, полетел вниз. Кто-то торжествующе закричал.
   Дон Хайме ринулся в ров, на сей раз в полном молчании. Хуан следовал за ним как на поводке. Оба они, смуглые и одетые в черное, были незаметны с башни.
   С трудом выбираясь из тягучей грязи, соучастники побега двигались вперед. Скатившись в ров, паж уже не мог видеть, что сталось с упавшим герцогом. Поэтому, выбираясь наверх, он первым делом стал искать взглядом его распростертое тело. Но на земле по-прежнему лежал только один несчастный Пабло.
   Хуан осторожно поднял глаза выше.
   Герцог оказался чуть в стороне. Он стоял, привалившись спиной к стене и подогнув правую, толи вывихнутую, толи сломанную, ногу. С его плеч мягкими кольцами спускалась толстая пеньковая веревка. Лицо Чезаре казалось белым в темноте, а широко открытые глаза смотрели в пустоту. Падение и для него не прошло бесследно. Но больше всего Хуана напугало не лицо, а руки герцога. Он держал их перед собой как чужеродные предметы. Они были искалечены и окровавлены. Густая красная жидкость стекала герцогу на сапоги, но он ничего не замечал.
   Тени в окне перестали беспорядочно метаться, и голоса затихли. Значит все направились вниз - подобрать упавших.
   Дон Хайме и Хуан ускорили темп. Они подхватили герцога под плечи и потащили через ров. Чезаре старался помогать здоровой ногой, но невпопад. В полном молчании они дотащились до лошадей.
   Пока Хайме их отвязывал и открывал ворота, Хуан разрывал в клочья свой плащ и неумело перевязывал руки своему господину. Чезаре терпел это молча, но бледность его стала уже пугающей. Вдвоем с Хайме паж поднял герцога в седло, и как раз вовремя.
   Со скрипом, больше похожим на стон, внутренние ворота цитадели начали открываться. Во двор выбиралась стража во главе с комендантом. Они несли множество факелов и сразу же бросились к подножью башни - искать упавших. Но кто-то все же обратил внимание на приоткрытые внешние ворота...
   - Седлать лошадей! Быстрее! Быстрее!
   Голос Габриэля Гузмана тонул в шуме, поднятом солдатами. Погоню удалось организовать не так уж быстро.
   А в это время трое всадников спешили прочь из города по направлению к Виллалону - владениям графа Бенавенте. Там беглецов ждали приют и гарантия безопасности. Разумеется, если им удастся туда добраться. Состояние Чезаре делало эту задачу весьма непростой.
   Герцог не мог сам держаться в седле. Хуан и Хайме вынуждены были постоянно ехать по бокам и поочередно поддерживать его. Хорошо, что оплаченный графом Бенавенте синьор Хайме прекрасно знал местные дороги и выбрал для их путешествия самую короткую и незаметную.
  
   ***
  
   Трактир в приморском городе, это место всегда неспокойное. Тут никто не удивляется появлению наряда солдат даже во главе с капитаном, но коррехидор был все же редкостью. Город Сантатндер начальство вообще своими визитами не жаловало, так что это было целое событие.
   Несмотря на то, что погода была по-ноябрьски неприятной, и представители власти сильно вымокли под мокрым снегом, их приход произвел должное впечатление.
   На это и рассчитывал коррехидор графства Бискайя, Кристобаль Васкес д`Акунья. Он захватил с собой двух солдат только для того, чтобы они придали ему нужный вес.
   д`Акунья был уже немолод, носил густую черную бороду и успел отрастить заметное брюшко.
   Вчера Кристобаль Васкес получил важное письмо. У стареющего коррехидора неожиданно появился шанс отличиться и продвинуться по службе.
   Дело было вот в чем. Почти месяц назад из замка Ла-Мотт бежал опасный и весьма ценный заключенный - герцог Чезаре Борджиа. Побег чуть было не пресекли, и герцог был сильно ранен. Почти месяц он залечивал свои раны и нигде не показывался. А несколько дней назад соглядатаи, стерегущие границы владений графа Бенавенте, заметили, что их покинули трое подозрительных путников. И теперь похожих путников заметили в "его" графстве. Если ему удастся их найти... Если это вообще они...
   - Кто здесь лодочник Педро? - возгласил коррехидор.
   Все вокруг дружно указали на угловатого угрюмого мужика, резавшегося в кости и даже не повернувшего головы на звук собственного имени.
   - Эй, ты! Пойдешь с нами. Нужно поговорить.
   Спутники д`Акуньи быстро очистили столик в углу, куда и проводили мрачного лодочника.
   - Так это ты сдаешь в наем бот? - начал Кристобаль Васкес.
   - Если люди мне по душе и платят полновесными монетами, - с вызовом ответил тот.
   - Значит те трое, что давали за бот 50 дукатов, чем-то тебе не приглянулись? - хмыкнул коррехидор. - Расскажи мне о них.
   - Три дня уже тому..., - протянул Педро, облизывая губы и многозначительно косясь в сторону бутылки с вином, стоящей на соседнем столике.
   д`Акунья кивнул своим солдатам, те позвали служанку, и разговор за угловым столиком пошел быстрее.
   - Они говорили, что торгуют зерном и бот им нужен, чтобы добраться до Бернико. Там их вроде ждет лодка с зерном из Франции. Но денег давали слишком много, и рожи мне их не понравились.
   - Ну и что же в них было такого неприятного? - чувствуя, что находиться на верном пути спросил коррехидор.
   - У одного морда разбойничья. Ну, думаю, может для охраны взяли головореза. Другой безусый мальчишка. Ну, может, конечно, обучают делу мальца. А третий вовсе лицом уродлив.
   Довольно кивавший до этого коррехидор удивленно вскинулся:
   - В каком смысле уродлив?! Опиши его.
   - Ну, здоровый такой..., - лодочник почесал бороду, с трудом подбирая слова, чтобы передать свое впечатление.
   - Ну, ну, - подбодрил его д`Акунья.
   - С большим носом, - брякнул Педро и замолчал.
   Коррехидор тяжело вздохнул.
   Как он не старался, больше ничего полезного из лодочника вытянуть не удалось. Хоть Педро и не сдал этим троим свой бот и даже донес на них властям, так что их допрашивал местный капрал, но неладное он чувствовал инстинктом, а не понимал разумом.
   д`Акунья направил свою энергию на хозяина трактира, от которого надеялся добиться большего. Тот добавил, что путники в итоге сговорились с хозяином лодки Франсиско Гансалесом за 26 дукатов. И описал их трактирщик немного иначе.
   - Говорил в основном старший по возрасту. Остальные звали его дон Хайме. Вид у него решительный, и я заметил, что на левой щеке, из-под бороды, виден конец старого шрама. Младший еще совсем мальчишка. Судя по акценту из Каталонии.
   Тут д`Акунья не удержался и удовлетворенно хмыкнул.
   - А третий говорил мало и кутался в плащ. На вид еще молод, в плечах широк. Глаза большие и ноздри крупные.
   Коррехидор усмехнулся - трактирщик имел привычку показывать жестами то, о чем говорил.
   - А чего-нибудь особенного ты в этом третьем не заметил? - спросил он на всякий случай.
   - Да, с руками у него что-то случилось. Они были замотаны в кусок белой материи.
   д`Акунья шумно втянул воздух. Это они! Не было никаких сомнений. Осталось только организовать погоню...И тогда...
   Откуда коррехидору было знать, что сегодня разыгрался самый сильный за сезон шторм, и выйти в море еще несколько дней не будет никакой возможности...
  
   ***
  
   Валентино стремительно вошел в свою палатку, запустив вместе с собой сладкий майский воздух предгорий. Хуанито уже приготовил для господина кувшин с водой для умывания и расстелил постель. Ночь сейчас наступала уже не так быстро как зимой, но за сегодняшний день герцог должен был изрядно устать. Чезаре снова был в походе и вел за собой небольшую армию, правда, на этот раз не свою.
   Хуан до сих пор с содроганием вспоминал их бегство через всю Кастилию к морю в самом начале зимы. Они продвигались самыми нехожеными и дикими дорогами в обход, чтобы сбить с толку преследователей. Настоящей целью их путешествия была Наварра.
   Это маленькое горное королевство на самой северной границе Испании было для них единственным возможным приютом. Там правил Жан д`Альбре, брат жены Чезаре, Шарлоты д`Альбре. Брак этот был заключен еще в то время, когда Борджиа были в полной силе, и символизировал собой союз с Францией. С молодой женой герцог провел только четыре месяца, а рожденную Шарлоттой дочь не видел никогда.
   На границе Наварры их покинул дон Хайме. Его работа была выполнена, и до столицы Наварры - Памплоны - они добирались вдвоем.
   Жан Наваррский всегда хорошо относился к Чезаре и на этот раз не обманул его надежд. Он предоставил им убежище в обмен на помощь герцога во внутренней войне, которую ему приходилось вести.
   Чезаре тут же был назначен капитаном армии Наварры, и через несколько недель отправился в поход против бунтовщика - графа де Бомона.
   Юному каталонцу совсем не хотелось покидать гостеприимный двор наваррской столицы. Он еще не успел вполне насладиться благосклонностью одной из придворных дам. Что уж говорить о Чезаре, который всегда пользовался успехом у женщин. В Наварре он был овеян славой героя и вызывал у всех, не только дам, неподдельный интерес. Герцог принимал это внимание с восхищавшим Хуанито благосклонным равнодушием. Паж незаметно для себя самого начал копировать эту манеру поведения.
   Военачальники Жана и его солдаты приняли главенство герцога Валентино даже с облегчением. Под началом человека, за несколько лет покорившего почти всю Италию, они надеялись быстро добиться успеха. И герцог действительно весьма успешно начал эту военную компанию.
   Сейчас они осаждали одну из крепостей де Бомона - Виану. Сам бунтовщик расположился лагерем чуть в стороне и совершал против герцога беспокоящие вылазки. За сегодняшний день Чезаре и его пажу довелось принять участие в двух стычках, и завтрашний день не обещал быть легким.
   Хуанито тут же оказался рядом с господином, помогая ему снять тяжелые доспехи. В этот момент полог палатки отодвинулся, и внутрь просунулась голова одного из адъютантов герцога.
   - Простите, Ваша Светлость, - чересчур громко начал он. - Из столицы переслали несколько писем, пришедших туда для вас.
   Он поклонился и протянул несколько запечатанных конвертов. Хуанито тут же забрал их и успел заметить, как заинтересованно блеснули глаза герцога. Когда адъютант скрылся, Чезаре спросил у пажа от кого почта.
   - От короля Наваррского, от графа Бенавенте и от Мадонны Лукреции.
   С наслаждением умывавшийся Чезаре повернул к пажу мокрое лицо и весело сказал:
   - Прекрасно. Мне написали все люди, которые мне сейчас интересны в этом мире. Ступай, ты свободен на сегодня.
   Хуан оставил герцога одного, у него самого было еще много дел...
   ...Жан писал герцогу о снабжении армии и о планах на будущее. Бенавенте о том, что отправил ему на помощь отряд кастильцев, которые скоро будут в Наварре. Лукреция писала обо всем, что происходило в Италии и в ее маленьком государстве. Она просила брата отвечать как можно быстрее и заверяла его в своей любви.
   Чезаре подумал, что они теперь как два маленьких осколка некогда могущественной фамилии, которые еще удерживаются на вершине.
   Что бы там не выдумывали римские памфлетисты, а Чезаре был искренне привязан к своей младшей сестре. Может быть даже больше, чем к кому-либо в этом мире. Он сам бы не смог объяснить, как так получилось, но она сейчас была единственным человеком, с которым бы ему хотелось разделить свой возможный успех.
   Он отложил письмо в сторону и прошелся по своей богато убранной палатке, доставшейся в подарок от Жана. Его рассеянный взгляд остановился на тазике для умывания. В нем все еще стояла остывшая вода, обагренная смытой с рук герцога кровью. И это снова, странным образом, вернуло его мысли к Лукреции...
   ...Роды у его сестры всегда проходили тяжело, а точное число выкидышей он даже не помнил. Но долг Лукреции, как жены наследника Феррарского престола был в продолжение его рода.
   Осенью 1502 года очередная плохая новость настигла Чезаре в Милане, где он ждал встречи с французским королем: Лукреция родила мертвую семимесячную девочку, и у нее началась родильная горячка. Это был страшный диагноз, в большинстве случаев говоривший о скорой смерти.
   Чезаре помнил как удивленно посмотрел на него Жан д`Альбре, когда он заявил что едет к сестре. Момент, конечно, был неподходящий. Можно было опоздать на встречу с королем, но Валентино это не смущало. Жан вызвался его сопровождать.
   Инкогнито, переодевшись рыцарями-иоаннитами, они отправились в путь в сопровождении небольшого отряда охраны. Им повезло - погода в начале сентября стояла прекрасная. Солнце сопровождало маленький отряд, но красоты окружающего пейзажа меньше всего интересовали мнимых иоаннитов.
   Чезаре не жалел лошадей, и свите ничего не оставалось, как следовать его примеру. К вечеру, через два дня после несчастья, Чезаре был в Фррарском герцогстве.
   На территорию герцогского дворца его пускать никто не спешил. Мало ли рыцарей с крестом ордена иоаннитов на одежде шатается по стране? И даже когда он назвался, поверили далеко не сразу. Чезаре не привык ждать. Он отшвырнул слуг и вместе со следовавшей за ним свитой и Жаном направился прямо к покоям сестры. Он уже бывал здесь и знал расположение помещений дворца.
   Он даже не задумался о том, что стоило бы снять свою неподобающую пыльную монашескую одежду. Никто не посмел остановить его на пороге спальни Лукреции, но он сам задержался и спросил у сидевшей у двери старой служанки:
   - Что говорила сегодня синьора? Она чего-нибудь просила?
   - Ничего, - покачала головой старуха. - Утром она пощупала себе пульс и радостно сказала: "Как хорошо, я умерла!". Бедное дитя...
   Герцог вошел к ней осторожно, опасаясь напугать больную. Она лежала под несколькими одеялами, бледная как смерть. Ее лоб был покрыт бисеринками пота, бесцветные губы полуоткрыты, а давно не осветленные волосы потемнели у корней.
   Лукреция не сразу заметила брата, а когда заметила, то не узнала. Врач Франческо Кастелло, не слышавший у себя за спиной шагов герцога, резко обернулся и чуть не упал.
   - Господи, сеньор Чезаре! Откуда вы здесь?
   Герцог увидел у него в руке нож.
   - Что вы собираетесь делать? - спросил своим вкрадчивым голосом Чезаре, и тут, по голосу, сестра узнала его.
   - Чезаре! Это ты! - ее громкий шепот заставил Валентино болезненно поморщиться. - Франческо собирался начать кровопускание. Он говорит, что больше уже ничего сделать нельзя...
   - Это может помочь ей? - голос герцога стал чуть менее опасным.
   - Может быть. Сейчас все в руках Божьих, - врач выдержал тяжелый взгляд герцога и отвернулся, чтобы заняться делом.
   - Прекрасно! Тогда я остаюсь, чтобы поддержать тебя, сестра, - тут же перешел на совсем другой тон Чезаре.
   Кастелло, непривычный к таким резким сменам настроения, удивленно поднял брови. Герцог сделал шаг к постели сестры, но Франческо остановил его:
   - Ваша Светлость, тогда вам стоит снять дорожную одежду и хорошенько умыться. Я начну, как только вы вернетесь.
   Чезаре чуть нахмурился, но возражать не стал.
   Все было готово через несколько минут. Увидев брата без монашеской одежды, Лукреция даже попыталась улыбнуться. Чезаре опустился на колени в ногах ее постели, так как места у изголовья заняли врач и служанка.
   - Ужас! - неожиданно начал Чезаре, отвлекая внимание сестры от Кастелло, подставлявшего тазик для крови, и служанки, наматывающей на руку белые тряпки для перевязок. - Какие у тебя ледяные ноги! Я случайно задел рукой. Давай я тебя согрею.
   Он взял одну ее ступню в ладони и принялся рассказывать что-то о своем путешествии в Милан и о тамошних модах. Серые глаза Лукреции, поначалу неподвижные и почти пустые, начали оживать. Она ничего не отвечала, но Чезаре этого и не требовалось. Он не останавливался не на секунду вспоминая все дурацкие и забавные случаи последних месяцев.
   Лукреция никак не реагировала, но смотрела только на брата. Ее кровь медленно стекала в посеребренный таз для умываний. Чезаре старался туда не смотреть, но взгляд сам обращался к этому медленному потоку.
   - Ты не поверишь, - он взял в ладони другую ступню, - Но, говорят, что Изабелла публично признала, что твой наряд на последнем празднике был самым изысканным, и даже она сама тебе проигрывала.
   В глазах Лукреции мелькнуло слабое удивление.
   - Правда твоя прическа почему-то напомнила ей корзину с фруктами...Что ты там такое надела, хотел бы я это видеть...
   И тут совершенно неожиданно для всех Лукреция рассмеялась. Тихим сдавленным смехом, быстро перешедшим в стон. Чезаре запоздало испугался, что смех может причинить ей боль. Но Франческо Кастелло уже закончил процедуру кровопускания и перевязывал Лукреции руку.
   Чезаре все еще стоял на коленях у кровати, когда больная, наконец, провалилась в беспокойный сон. Вскоре ей стало хуже, и ее причастили.
   Герцог, как и все, ждал утра. Но утром жар у Лукреции спал, и она пришла в себя. Кастелло пообещал, что если так пойдет и дальше, то она выздоровеет. Получив надежду на лучшее, герцог вместе со своей свитой, умчался так же быстро, как и появился.
   На встречу с королем Франции он не опоздал...
   ...Сильный ветер раскачивал стены палатки, наполняя ее запахом приближающейся грозы. Сегодня ночью разразиться буря.
   Чезаре легко поднялся и вышел, чтобы дать распоряжения на счет лошадей и припасов, но голова его была занята совсем другими мыслями.
   Завоевание Италии было его любимым детищем, и он потерпел сокрушительное поражение. В этот раз. Он принял эту неудачу как факт далеко не сразу. И это было очень непросто, наверное, так же не просто как для Лукреции пережить ее выкидыш на позднем сроке. Теперь он приблизительно мог представить, что для нее значили эти неудачи. Он даже уже пережил свою "родильную горячку". Те несколько месяцев в башне замка Святого Ангела на грани жизни и смерти. Теперь пришло время начать все с начала.
   Гигантский механизм колеса судьбы снова скрежетал, поворачиваясь. Чезаре чувствовал, как это движение снова поднимает его вверх, от земли и праха в котором он успел изрядно вываляться. Теперь главное - не сорваться на подъеме...
   Рано или поздно ему должно повезти, так, как повезло Лукреции, а опасности его никогда не пугали.
  
   ***
  
   Хуанито чуть было не свалился с низкого топчана, на котором провел эту ночь. Его разбудил пронзительный звук - это был сигнал тревоги.
   Рядом уже стоял выскочивший из постели герцог.
   Им не пришлось долго прибывать в недоумении. Пока Чезаре наспех одевался, а паж готовил доспехи в палатке появился помятый и заспанный адъютант. Он принялся сбивчиво докладывать о происшедшем.
   - Ваша Светлость! Ночная гроза разогнала всех часовых, которых мы выставили. Воспользовавшись этим, люди графа д`Бомона пронесли в крепость Вианы запас провизии. Судя по всему, люди бунтовщика уже возвращались к себе в лагерь, когда их заметили подходившие с юга кастильцы Бенавенте.
   - Дьявол вас задери! - выругался герцог и добавил еще что-то по-итальянски. - Буря закончилась уже несколько часов назад!
   Он смотрел на адъютанта своими сверкающими глазами, и в них не было ничего кроме ярости. Люди всегда пасовали перед этим взглядом, и наваррец не был исключением. Он опустил голову и отступил на шаг, бормоча оправдания:
   - Там непроглядный туман, Ваша Светлость. Даже если бы часовые остались на постах они бы ничего не увидели. Кастильцы их рассмотрели только с холма...
   - Великолепно! - в это слово Чезаре вложил все свое презрение. - Подумай и поймешь, что если бы часовые остались на месте, Бомон просто не решился бы на вылазку. Он побоялся бы, что его могут заметить. Похоже, чтобы добиться от вас толку мне придется вообще престать спать!
   Теперь адъютант уже не делал попыток возражать. Он уныло смотрел на то, как паж облачает господина в доспехи, закрепляет налокотники.
   - Нам нужно успеть нагнать их арьергард и, если получиться, уничтожить, - перешел на деловой тон герцог.
   - Люди еще не проснулись...
   - Так поднимай их! - ледяным тоном отрезал Чезаре. - Немедленно.
   Наваррец бросился прочь, как будто его преследовали все демоны ада, и чуть было не сбил с ног конюшего, выводившего уже оседланного вороного герцога. Даже не взглянув на то, как выполняется его приказ, Валентино вскочил в седло и помчался к ближайшему холму осматривать окрестности.
   Хуанито, не успевший как следует вооружиться, в одном красно-желтом колете, пытался успеть за господином.
   Долина Вианы действительно тонула в тумане, который густел в оврагах и понемногу расползался по равнине. Хуанито заметил металлический блеск кирасы герцога. Тот был уже на вершине холма.
   Видимо оттуда Чезаре удалось кого-то заметить, потому что он, издав боевой клич и подняв тяжелое копье, ринулся вниз.
   Хуан повернул своего коня вслед за мелькающим в тумане смутным силуэтом герцога. Вскоре он совсем потерял его из виду, но упорно продолжал следовать вперед. Вдруг, чуть левее, чем он ожидал, раздались крики и лязг оружия. Ориентируясь на звук, паж снова повернул.
   Где-то впереди происходила схватка, и герцог был один против нескольких.
   Кто-то яростно вскрикнул, и крик резко оборвался.
   Навстречу Хуану из тумана вылетела ошалевшая каурая кобыла без седока, и испуганный паж еще раз пришпорил свою лошадь.
   Пелена начала постепенно редеть, и перед ним проступили смутные силуэты, распростертые на сырой после ночного дождя земле. Трое. Один вместе с лошадью.
   Рядом гарцевал невредимый Чезаре. Копье он, похоже, сломал, но остались еще меч и пара кинжалов. Герцог задержался тут неслучайно - поджидал своего пажа.
   - Не отставай, Хуанито! - задорно крикнул он ему по-каталонски и пришпорил вороного.
   - Постойте! - отозвался паж и тоже невольно улыбнулся, но получилось это у него как-то совсем невесело.
   Лошади Хуана было не угнаться за вороным герцога, и он снова быстро отстал. Туман стал непрогляднее, а паж, после нескольких смен направления, уже совсем не понимал, где находится. Он даже приостановился, прислушиваясь. И услышал.
   Отдаленные, едва различимые крики значительно левее, чем прошлый раз. Хуан послушно последовал за этой единственной ниточкой, ведущей его через туман.
   Голоса и лошадиное ржание слышались уже совсем рядом, но по-прежнему было ничего не видно. Хуан так старательно вертел головой, что чуть было не свалился вместе с лошадью с обрыва. Из под ее копыт с шумом сорвались мелкие камешки, и он резко остановился.
   Теперь все стало ясно - схватка происходила в овраге. Паж вынул меч и вонзил шпоры во взмыленные бока лошади. В его голове все еще звучал веселый голос:
   - Не отставай, Хуанито!
   Бедная лошадь чудом не сломала ноги, галопом спускаясь в овраг. Но Хуан этого даже не осознал. Его взгляд был сейчас прикован к одинокому всаднику, загнанному к осыпающейся каменистой стене оврага.
   Врагов Чезаре было около двадцати. Пресловутый арьергард. Правда, пятеро уже не могли причинить герцогу вреда, а еще двое больше занимались своими ранами, чем сражением. Но Хуан с первого взгляда понял, что от неминуемой гибели герцога отделяет лишь время. И его оставалось мало.
   Помощь Хуана не могла ничего изменить, но пажа это не волновало. Не сбавляя скорости, он понесся прямо в гущу наваррцев.
   Герцог отбил очередной удар мечом и отвел удар копья гардой кинжала. Воспользовавшись последовавшей за этим мгновенной передышкой, он что-то крикнул Хуану. Но тот ничего не разобрал, кажется, слова на время утратили для него смысл.
   Несколько всадников д`Бомона развернулись, чтобы встретить Хуана, и в этот момент время утратило для него свое значение, так же, как недавно слова.
   Он ясно видел тот удар, который Чезаре было не отбить. Сам герцог слишком поздно заметил острие копья, направленное в подмышечную впадину занесенной для удара руки.
   Мощный толчок неминуемо пробил тонкую кольчугу, и герцог вылетел из седла.
   Тут Хуан, наконец, оказался вплотную с арьергардом и опустил свой давно занесенный меч на чью-то броню. Ему удалось ранить одного из всадников, прежде чем вражеское копье вонзилось в бок его лошади.
   Удар был несмертельный, и лошадь жалобно заржала и конвульсивно содрогнулась. Падая, паж потерял меч, который отлетел под ноги одному из наваррцев.
   Своим отчаянным натиском каталонец отвлек внимание от поверженного герцога, и тот успел подняться.
   Кровь обагрила весь его правый бок, а рука не действовала, но Чезаре успел перехватить меч левой.
   Люди графа д`Бомона не спешили его добивать. Они видели, что и теперь Чезаре сможет забрать на тот свет первого, осмелившегося напасть.
   Хуан осторожно выбирался из-под недобитой лошади. На мгновенье он встретил блуждающий взгляд Чезаре, но сейчас паж для него не существовал. Глаза герцога смотрели мимо людей. Он готовился к последнему удару.
   Сам не понимая зачем, безоружный Хуан рванулся вперед. Одновременно с ним Чезаре сделал стремительный выпад и по рукоять вогнал меч в живот ближайшего всадника. Сразу несколько ударов копьями настигло его, довершая начатое. Хуана оглушил удар меча, пришедшийся плашмя на его бархатную шапочку.
   Однако сознание паж полностью не утратил, и через какую-то мутную пелену наблюдал, как солдаты арьергарда подбирают своих убитых и раненных. А потом, как они снимают дорогие позолоченные доспехи и шелковую одежду герцога и делят все это между собой.
   Привалив его полуобнаженное тело большим камнем, они погнали лошадей прочь.
   Еще не вполне пришедший в себя Хуан пытался несколько раз отвалить камень, чтобы отнести тело Чезаре назад в лагерь, но сил у него не хватало. Его несчастная лошадь никак не умирала, и каталонцу самому пришлось перерезать ей горло.
   Туман вокруг только сгущался. С тех пор как вдали стих стук копыт арьергарда д`Бомона стало совсем тихо, если не считать нескольких птиц. Но паж все еще слышал веселый голос повторявший: "Не отставай, Хуанито!"
   Его нашли только к полудню, когда туман рассеялся. Хуан Гарсия сидел возле тела своего господина и беззвучно плакал.
  
   ***
  
   В Италию новость о гибели Чезаре Борджиа пришла только через месяц. И раньше всех об этом узнали в герцогстве феррарском. Туда примчался юноша с характерной испанской внешностью и каталонским акцентом. Тут он в сотый раз повторил рассказ о событиях, участником которых был, но уже и сам в это не очень верил.
   Мадонна Лукреция не плакала. По крайней мере на людях, она вела себя вполне достойно ее положения. Не заламывала руки, не рвала на себе волосы и сдержанно принимала соболезнования придворных. Правда говорила очень мало. Гибель Чезаре, так же как и смерть отца, она перенесла очень достойно. Лукреция всегда умела хорошо держаться. Затем Мадонна Лукреция заперлась в своих покоях и любопытные служанки слышали, как она неоднократно горестно повторяла имя брата.
   Писем Мадонна не писала еще два месяца. А первое из них отправилось во Францию, Шарлоте д`Альбре, вдове ее брата, которой всю оставшуюся жизнь предстояло носить траур.
   Но все же тех, кто радовался гибели Чезаре было гораздо больше, чем тех, кто горевал. Папа Юлий облегченно вздохнул, услышав эту новость. И в дальнейшем он поддерживал все самые мрачные слухи о Борджиа, чтобы ни у кого из оставшихся представителей рода не было возможности вернуться на вершину власти.
   Николо Макиавелли узнал о смерти своего старого знакомого еще позже. Против своего обыкновения он не высказал никакого мнения по этому поводу, и вообще казалось, не придал случившемуся никакого особого значения.
   Так ли это было? Просто в голову секретарю Синьории лезли мысли, которые лучше было не высказывать. Он, с видом скучающего человека, слушал злорадные высказывания окружающих по поводу бесславного заката семейства Борджиа. Иногда ему казалось, что эту манеру он перенял у Мигелотто, который пользовался ей постоянно и потому никто толком не знал что и о чем он думает.
   В этот же год, разминувшись с герцогом на несколько месяцев, в пригороде Флоренции скончалась Катарина Сфорца. Узнав об этом флорентийский секретарь впервые в серьез задумался о той безделушке, которую получил от Чезаре. Этот странный подарок герцога его сильно удивил когда-то, но и польстил самолюбию. Чудесным свойствам украшения он значения не предал и приспособил кругляшок в качестве фибулы.
   Теперь он задумался принесло ли украшение своим бывшим хозяевам удачу и "хорошую смерть"? Похоже было на то, что только второе. Чезаре погиб как герой в схватке с превосходящим силами противника. О такой смерти военачальник может только мечтать. Катарина тихо и мирно угасла в кругу родственников и детей, оставив им по себе добрую память.
   Никколо хмуро поглядывал на доставшееся ему украшение, невольно припоминая все, что случилось с ним за то время как оно у него появилось. Ничего особенного..., но червь сомнения поселился в его мыслях.
   История шестая, эпикурейская.
   1507-1508 гг.

"Когда я отдаюсь мыслям, они

часто нагоняют на меня меланхолию,

а этого я терпеть не могу. Поневоле

приходится думать о вещах приятных,

а что может доставить большее

удовольствие, когда думаешь об этом или

делаешь это, чем занятие любовью."

Франческо Веттори.

  
   День, в общем-то, начинался неплохо. Но Густав, хозяин одной приличной и двух захудалых гостиниц в городе Констанц-На-Рейне, все равно был недоволен. Последние дни в город прибыло так много народа, что ему некуда было поселить желающих. Это выводило Густава из себя.
   А все из-за того, что император Священной Римской Империи Максимилиан разместился в городе со всем своим двором. Нет, поначалу весть об этом привела Густава в восторг. Столько обеспеченных, приличных постояльцев! И двор императора действительно разместился в Констанце-На-Рейне без особых проблем. Но потом началось настоящее нашествие.
   Торговцы всем чем угодно, шарлатаны-лекари, нищие и убогие, просто мошенники без особой специализации стекались в город в надежде сорвать куш побольше.
   Конечно, иногда прибывали и приличные люди: какие-нибудь иностранные дипломаты, например. Последний такой постоялец поселился у Густава уже месяц назад.
   Это был молодой итальянский посол, покоривший хозяина учтивым обращением и невероятной чистоплотностью. Раз в неделю он требовал себе нагретую ванну и, что немаловажно, согласен был за это платить. Ежедневно этот постоялец омывал не только лицо и руки, как все добрые христиане, но и ноги.
   По-немецки молодой итальянец говорил плохо, но пытался научиться. Даже нанял для этого мальчика-послушника из соседнего монастыря Святого Франциска. Но видимо способностей к изучению языков у итальянского посла не было. Несмотря на то, что он занимался с мальчиком чуть ли не каждый день, говорил по-прежнему неважно.
   Густав относился к нему доброжелательно, но за значительного человека не держал. Может именно поэтому, он забыл предупредить постояльца о прибытии к нему гостя. Дел было невпроворот, и это как-то вылетело из головы...
  
   ***
  
   Франческо Веттори легким шагом довольного собой человека поднимался в принадлежащие ему комнаты гостиницы "Серый мул". Рядом с ним, чуть касаясь рукавом, шел молодой послушник-францисканец по имени Клаус. Этот юноша был самым лучшим, что удалось найти послу в этом немецком городе.
   Конечно, обучение языку было только прикрытием. Клаус, во многом благодаря монастырскому "образованию", легко нашел общий язык с Франческо, и это был вовсе не немецкий...
   Веттори слегка подтолкнул своего юного спутника к двери. Тот ответил, хоть и шутливым, но чувствительным тычком под ребра. Франческо только усмехнулся.
   Захлопнув за собой дверь, он перестал изображать невинную игру и попытался снять со своего спутника пояс, чтобы забраться под просторную монашескую мантию. Клаус, сначала игриво сопротивлявшийся, вдруг замер и испуганно уставился куда-то в сторону. Озадаченный Франческо тоже повернул голову.
   Как и положено зимой, ставни были плотно закрыты, и в комнате было темно. Камин лишь слабо тлел - в отсутствие постояльцев дров никто не подбрасывал. Поэтому Франческо не сразу заметил, что в комнате есть кто-то еще. Тем более, что этот "кто-то" был одет в темную одежду, смугл и черноволос.
   В первое мгновенье флорентийский посол испытал острый приступ ярости. Кто посмел подстерегать его таким образом в собственной комнате! Но по мере того как его глаза привыкали к полумраку, ярость уступала место страху.
   Дело в том, что он узнал этого человека.
   В кругу сторонников Аламано Сальвиати его называли не иначе как Манерино - "марионетка" Содерини. Именно этого человека он меньше всего хотел иметь свидетелем своих похождений. Все складывалось очень неудачно.
   Синьория отправила Франческо Веттори в его первую дипломатическую миссию к германскому императору вопреки воле гонфалоньера Содерини. Тот хотел послать сюда именно Манерино, мнению которого полностью доверял. Но Аламано Сальвиати удалось настоять на своем кандидате, который "тоже хорошо пишет". Этим кандидатом и был Франческо. Однако Содерини послал таки своего протеже следить за Веттори.
   Франческо глубоко вздохнул, собираясь с духом, и взглянул в глаза своему конкуренту.
   Глаза у этого человека были черные и отражали только мерцание углей в камине. Губы его насмешливо улыбались, и это заставило Франческо перейти к следующей стадии ощущений - ему стало неловко.
   Он представил сколько издевательств свалится на его бедную голову по возвращении во Флоренцию! Манерино слыл главным насмешником в канцелярии Синьории.
   - Вижу хозяин не сказал вам о моем визите, синьор Франческо, - поднимаясь со стула начал Манерино. - Мне нужно представляться?
   - Нет, я знаю вас, мессир Никколо, - нервно ответил Франческо. - Вы привезли для меня какое-то послание?
   - Да, но письмо мне пришлось уничтожить. На границе меня хотели подвергнуть обыску. К счастью, я был ознакомлен с содержанием посланий и могу передать вам их устно. Надеюсь, вы не сомневаетесь в моих словах?
   - Нет, конечно, как я могу?
   Клаус успел за это время подбросить в камин дрова и пытался расшевелить угли, ворочая в них кочергой. Стало немного светлее, и Франческо разглядел необычное золотое украшение, служившее застежкой на плаще Манерино. Тот внимательно смотрел на возившегося у огня Клауса и с любопытством спросил:
   - Этот служитель церкви обучает вас немецкому языку?
   - Да. Он хорошо говорит по латыни, - Франческо старался отвечать бесстрастно и не сбиваться на оправдания.
   Никколо кивнул и подошел чуть ближе к собеседнику.
   - Синьор Франческо, мне придется просить вас об услуге, хоть мне этого и не очень хочется. В Канстанце-На-Рейне сейчас совершенно невозможно снять комнату, а у вас их целых две. Вам придется уступить мне одну из них.
   Франческо набрал в грудь побольше воздуха, но открыто ссориться с этим человеком после всего, что тот видел, он не решился.
   - Хорошо, выбирайте, какая вам больше нравится.
   - Ну что вы! Выбор я предоставляю вам. Только позвольте заметить, - это было сказано так, что Франческо сразу же насторожился, - Ваши занятия немецким языком, это конечно хорошо и даже похвально, но, боюсь, они будут мне мешать. Особенно если будут проходить по ночам. Шум мешает мне спать...
   Франческо с отвращением чувствовал что краснеет, а Клаус чуть не уронил кочергу.
   - Но у меня есть встречное предложение, - продолжил Манерино.
   Посол и послушник хмуро на него уставились.
   - Если вы подыщите мне симпатичную девицу, готовую помочь в постижении азов языка за умеренную плату, все уладится. Создаваемый вами шум не будет меня беспокоить, так как я сам буду производить подобный.
   Франческо мельком взглянул на Клауса и тут же согласился на предложение Манерино.
   - Располагайтесь в соседней комнате, а я пока потолкую с Клаусом о вашем деле, - стараясь выдержать небрежный тон, ответил Франческо.
   Наблюдая за тем, как секретарь уносит вещи в свою новую комнату, молодой флорентиец лихорадочно искал в его предложении подвох.
   - Никогда бы не подумал, что буду подыскивать куртизанку для Манерино! - пробормотал Франческо.
   - Не утруждайся, - неожиданно заговорил Клаус. - Я знаю одну вполне подходящую девицу.
   Франческо удивленно к нему обернулся:
   - Откуда? Неужели тебе доводилось посещать подобных женщин незаметно для отца настоятеля?
   - Нет, что ты, Франческо. Просто когда отцу настоятелю надоедает общество монахов, он приглашает к себе таких женщин, вроде как для исповеди..., - тут Клаус замолчал, понимая, что сказал то, чего не следовало. - Ну, в общем, там есть одна довольно милая...
   - И почему ты никогда мне об этом не говорил? - со смехом спросил Франческо.
   - Боялся, что предпочтешь их мне, - отворачиваясь к разгоревшемуся камину буркнул Клаус.
   - Как отец настоятель? - безошибочно угадал Франческо. - О, нет, Клаус! Если есть выбор между девицей и юношей, я всегда предпочту юношу.
   Послушник недоверчиво на него покосился, но не удержался от лукавой улыбки.
  
   ***
  
   - Нам туда, - Франческо указал на мерцающее огнями здание резиденции Максимилиана и передернул плечами.
   Местные праздники, которые ему уже довелось увидеть, производили не самое приятное впечатление. Правда, на празднитстве, устраиваемом императором, ему бывать еще не приходилось.
   - В странное время здесь отмечают начало нового года, - пробормотал Никколо. Он недовольно щурился на сверкающий снег, прикрывший за ночь всю грязь и мусор городских улиц.
   - Странно начинать отсчет года среди зимы, - согласился Франческо. - Гораздо разумнее делать это весной, когда просыпается природа, как принято у нас.
   Флорентийцы шли по узкой городской улице запруженной людьми, спешащими на праздник. На площади перед императорской резиденцией были выставлены столы с простым, но обильным угощением, а на деревянном помосте расположились музыканты и жонглеры.
   Веселье еще только начиналось, но флорентийцы уже с трудом пробирались к громоздкому зданию резиденции, где жали придворных и послов.
   Франческо брезгливо подбирал полы своего длинного, отороченного мехом таборро и заметно нервничал, когда кто-то слишком сильно задевал его богато расшитые золотой нитью рукава.
   - Раде чего интересно, вы, синьор Франческо, надели все лучшее, что с собой привезли? - ехидно поинтересовался Никколо. - Ваш монашек все равно этого не увидит - у него сегодня служба вместе с отцом настоятелем.
   - Я должен выглядеть достойно республики, которую представляю. Вы, мессир, что-то не особенно постарались ради своей подружки...
   - Сегодня ей не до меня. Она найдет в толпе кого-нибудь побогаче и вытрясет из него все что сможет.
   - Значит, мы оба покинуты, - усмехнулся Веттори.
   Сегодня Франческо был рад, что не один идет на этот праздник. Кто бы знал, как ему было одиноко тут! Из-за сложностей с языком он мог полноценно общаться только с немногим особами, в основном духовного звания, знавшими латынь. А они были не самыми приятными собеседниками.
   Еще бывало ужасно неуютно, когда местные жители пялились на него, приоткрыв рот и толкая в бок соседей. Его одежда не слишком отличалась от принятой в Германии, так что Франческо подозревал, что дело тут было в оттенке кожи. Теперь, глядя на своего спутника, он мог оценить, как сильно отличается этот оливковый оттенок от светлой кожи местных жителей.
   А вот Никколо на откровенное разглядывание отвечал тем же - с любопытством осматривал горожан, разодетых в платья самых ярких цветов.
   Когда Франческо окончательно проникся уверенностью, что невредимым он до резиденции не доберется, толпа неожиданно расступилась.
   Вблизи, здание оказалось тяжеловесным и мощным, ничуть не больше дома Медичи во Флоренции из похожего серого гранита. У дверей их встретили бодрые ландскнехты во главе с церемонемейстером, строго следившим, чтобы внутрь не пробрались самозванцы. Веттори ему был хорошо знаком и его спутник не вызвал лишних вопросов.
   Как только двери захлопнулись за спинами флорентийцев, Никколо недовольно поморщился.
   - Синьор Франческо, - Манерино наклонился к уху своего молодого спутника. - У императора всегда пахнет как возле самой большой сардинской помойки?
   Посол попытался скрыть улыбку:
   - Иногда мне кажется, что они вообще не омывают тело. Хотя может дело в том, что тут холоднее, чем у нас, и они реже меняют одежду...
   - Возможно. Во Франции, сколько я помню, было то же самое.
   Пройдя через небольшую галерею, они оказались в хорошо освященном зале. Здесь были установлены два гигантских стола, на которых кроме еды размещались еще и впечатляющие модели. Одна изображала собор, и внутри нее находились музыканты. Другая представляла каравеллу с жонглерами вместо матросов. Пока не все гости еще собрались, пиршество не начиналось. Франческо и Никколо осматривали богато убранный зал и ломали голову над сценками, разыгрываемыми местными актерами. Они в лицах изображали немецкие пословицы, которые флорентийцы естественно не знали.
   - Синьор Веттори! Как замечательно, что мы встретились! - к Франческо с распростертыми объятиями шел могучий бородатый мужчина, которого тот хорошо знал. Это был Томазо, представитель гильдии флорентийских красильщиков. Веттори учтиво его поприветствовал.
   - Праздник не подходящее время для обсуждения дел, так что я поговорю с вами до того как мы сядем за стол, - быстро заговорил Томазо, не давая Франческо возможности его перебить. - Десятерых моих людей, путешествовавших с товаром на ярмарку в Майнц, по дороге подло подстерегли, ограбили и избили. Мы уверены, и у нас есть для этого основания, что это сделали местные красильщики, чтобы избавиться от конкурентов. Мы просим вас, как посланника Флоренции, вступиться за нас перед его императорским величеством и призвать виновных к ответу.
   Веттори на мгновенье замялся, подыскивая вежливый, но уклончивый ответ. Говорить с Максимилианом на такую тему ему ужасно не хотелось:
   - Я замолвлю за вас слово перед императором, как только представится такая возможность. Но думаю, что раньше, чем закончатся праздники вам лучше не на что не рассчитывать.
   Купец открыл было рот, чтобы продолжить разговор, но тут церемноемейстер объявил о том что император прибыл. Разговоры тут же прекратились, и гости расселись по местам, определенным протоколом.
   Максимилиан - высокий худощавый мужчина с резкими чертами лица и светлыми волосами до плеч - занял центральное место за столом на возвышении и начал пир.
   Франческо погрузился в еще пока плохо знакомый ему мир немецких кулинарных чудес. Никколо же посматривал на все это изобилие подозрительно, пробовал осторожно и помалу.
   На недоуменный вопрос Франческо он ответил, что еще во время своей первой поездки во Францию усвоил, что чужеземную пищу нужно пробовать с большой осторожностью.
   - Когда у нас будет ближайшая аудиенция? - поинтересовался он затем.
   - Эта неделя праздничная, а затем Максимилиан со всем двором намерен переехать в Тренто. Несколько дней на дорогу, потом несколько дней на обустройство двора в новом месте...
   - Ага, значит, дела откладываются на две недели, - задумчиво произнес Никколо. - Интересно, чем вы занимались здесь все это время?
   - Умирал от скуки в основном, - неожиданно признался Франческо. - Нет, я конечно пытался понять, чего нам нужно ожидать от Максимилиана, но не мог. А ведь от этого зависит, будет ли Синьория обещать ему деньги флорентийских купцов...
   - Синьор Франческо, то, что вы ничего не понимаете в происходящем - это нормально. Так всегда бывает, когда хочешь добиться ясности. Если Максимилиан не сильно отличается от Людовика, нам с вами будет непросто.
   - Я хотел бы попросить вас об услуге, мессир Никколо, - Франческо понимал что делает глупость, но остановиться уже не мог, - Могли бы вы писать отчеты Синьории вместе со мной?
   Макиавелли с любопытством покосился на Веттори.
   - Так будет лучше для всех, - быстро продолжил тот. - Сальвиати будет знать, какого я мнения, но Содерини не будет сомневаться что вы его тоже знаете. Если они не верят нам по отдельности, то, может, поверят вместе?
   - Что ж, нам ничто не мешает попробовать, - ответил Николо, не глядя на собеседника.
   Не успел Франческо отведать и половины местных блюд, когда музыканты выбрались из модели собора и грянули что-то неожиданно громкое. Это означало, что пришло время танцев.
   Флорентийцы в этом участия не принимали, так как танцы были какие-то незнакомые. Франческо смотрел на это с интересом, а Никколо откровенно скучал. Но скоро чинные фигуры под мелодичную музыку сменились прыжками и топотом под разудалые ритмы.
   - Может быть, подойдем ближе? - вдруг обратился секретарь к Франческо.
   - Почему вы так неожиданно заинтересовались?
   - Разве этот танец не напоминает один весьма любимый в Италии?
   Франческо оглянулся на танцоров. Действительно, мужчины кружили и подбрасывали вверх своих женщин так же, как это делали у них на родине.
   - Кажется, побеждает тот кто выше и дольше всех будет подбрасывать свою сеньору?
   -Точно. Но главное удовольствие получают зрители.
   Франческо недоуменно посмотрел на Никколо.
   - Вы что, никогда не бывали на народных праздниках?
   - Ну, особенно близко к простолюдинам я стараюсь не подходить..., - Веттори вдруг почувствовал себя полным дураком, неженкой, да еще и трусом.
   Они, наконец, приблизились к танцующим, и молодой флорентиец сразу понял, о чем говорил Манерино.
   Широкие многослойные юбки подброшенных вверх женщин разлетались, демонстрируя их обнаженные ноги, а при особо удачном стечении обстоятельств и ягодицы.
   - Франческо, вам не кажется, что женщинам стоило бы носить не юбки, а мужские чулки?
   Веттори обнаружил, что Никколо смотрит на него, а не на танцующих и едва заметно улыбается. Насмешка, скрывающаяся в его глазах, действовала на молодого флорентийца как-то странно.
   Стараясь исправить впечатление о своей пугливости перед народными увеселениями, он отправился танцевать. Его познаний в немецком вполне хватило на то, чтобы пригласить приглянувшуюся девицу. Проделав с ней несколько кругов по залу, Франческо, довольный собой, огляделся в поисках Манерино. Но того нигде не было. Радостное возбуждение Веттори тут же испарилось - он снова был один.
   Безуспешно поискав своего соотечественника среди танцующих и среди сидящих за столами, Веттори принялся бесцельно бродить по залу. Везде его преследовала незнакомая речь, смех и музыка. Из дальних галерей в комнаты первого этажа, открытые для посетителей, вели несколько дверей. Франческо направился туда, решив было изучить внутренне убранство императорской резиденции. Однако там было скудное освещение. Впрочем, даже если бы его было достаточно, удивить Франческо скупые немецкие интерьеры не смогли бы.
   Возвращаться в зал тем же путем ему не хотелось, и молодой человек открыл дверь в соседнюю галерею. Там было так же сумрачно, но его глаза уже привыкли к полумраку, и он сразу увидел, что там происходит.
   На высоком резном сундуке в пол оборота к нему сидела светловолосая женщина. Франческо она не заметила только по тому, что глаза ее были закрыты. Юбки девицы были бесстыдно подняты, а корсаж развязан.
   Перед девицей, спиной к Франческо, стоял мужчина. Одна его рука скользила по женской груди, а другая скрывалась под ее юбками.
   Франческо, решивший было, что легко проскользнет мимо них незаметно, вдруг замер в нерешительности. Он даже не сразу понял, что именно привлекло его внимание.
   Взгляд молодого флорентийца сосредоточился на том, как рука мужчины ласкает белую грудь светловолосой женщины. Этот контраст! Контраст между молочной кожей женщины и смуглой ладонью мужчины. Это мог быть только ...
   Мужчина, кажется, почувствовав пристальный взгляд, обернулся. Франческо уже знал, кого увидит. Манерино.
   Растрепанный и полураздетый, выглядел он так же, как и большинство людей в подобной ситуации. Неловко улыбнувшись в ответ на его шальной взгляд, Франческо сделал какой-то неопределенный жест и выскочил вон.
   Он быстрым шагом пронесся через галереи резиденции и без сожалений покинул здание. На улице, подставив лицо под падающий снег, он перевел дух.
   - Ужасно, - бормотал он, тряся головой, на которую забыл надеть свой роскошный берет.
   Франческо точно знал, о чем говорил. И то, что он, пусть и случайно, поставил Манерино в ту же ситуацию, в которой побывал сам, его не утешало.
   Волна захлестнувшего Веттори жара еще не полностью схлынула. Молодой флорентиец не мог не с чем спутать эту пульсацию крови в висках и слабость в коленях. И виновата в этом была вовсе не женщина, которую Франческо даже не запомнил. Перед своим внутренним взором он все еще видел неровно дышащего, распаленного Николо, и это не давало ему успокоиться.
   - Санта-Мария, что мне теперь делать? - задал он риторический вопрос, обращаясь к веселящейся на улице толпе.
  
   ***
  
   По заснеженной дороге на Тренто ехала небольшая группа всадников. Все они кутались в теплые табарро, а некоторые даже накинули капюшоны поверх беретов.
   Посланцы Франции и Флоренции вместе со своими слугами переезжали вслед за двором императора. Они находились в пути второй день. Вчера был просто сильный ветер, а сегодня стало еще и заметно холоднее.
   Вчерашний ветер с колючим снегом привел кожу Франческо в плачевное состояние - она начала шелушиться. Сегодня утром Никколо посмотрел на расстроенного Веттори без всякого сочувствия и посоветовал впредь закрывать лицо платком.
   После происшествия в резиденции молодой человек старался избегать Никколо, в надежде, что это поможет справиться с наваждением. Он старался не думать о том, о чем думать было бессмысленно и даже опасно. Но чем больше Франческо старался себя обуздать, тем больше разыгрывалось его воображение.
   Стоило худощавой фигуре флорентийского секретаря мелькнуть где-то на границе его зрения, и Франческо упускал нить разговора, терял мысль и натыкался на предметы. Выведенный из себя постоянством этих удручающих симптомов, он решил действовать с точностью до наоборот...
   - Мессир Никколо, вам интересна судьба вашей души?
   - Чья судьба? - удивленно моргнул Манерино.
   Франческо поздравил себя - неожиданный вопрос вывел Никколо из задумчивости.
   - Спасение. Спасение души.
   - Ох, нет. Спасением душ я не занимаюсь.
   - А я иногда задумываюсь, - Франческо поднял на своего спутника глаза. - Страх посмертных мук у меня не слишком силен. Он не мешает мне грешить, и мне грозят как минимум сотни лет в чистилище.
   - Если вас это утешит, то большую часть этого времени мы проведем там вместе.
   - Опять шутите! Мне действительно интересно знать ваше мнение. Неужели вы никогда не задумывались над этим противоречием: желанием грешить и запретом на грех?
   Никколо с сожалением посмотрел на Франческо:
   - Может быть, вам стоит сходить на исповедь?
   Франческо побагровел и выпалил:
   - Все что вы скажете, останется между нами. Я не собираюсь никому доносить наш разговор.
   - Ну, хорошо. Мне религия наших предков нравится значительно больше нынешней.
   - Вы - язычник? - понизив голос до шепота, ужаснулся Франческо.
   - Вряд ли,- Манерино пожал плечами. - Но с точки зрения пользы для некоторых государственных задач...
   - Религия с точки зрения пользы?
   Тут неожиданный переполох прервал наладившийся было разговор. Один из французов продемонстрировал своему спутнику, как стреляет аркебуза, и у того понесла испугавшаяся лошадь. Когда все успокоились, Франческо снова оказался возле Никколо.
   - Я знаю, чего от меня хочет Сальвиати. Он ждет, что я подтвержу готовность императора в любой момент высадиться с войсками возле Рима. Но это не так. Он только говорит, но не предпринимает никаких действий. И мне приходится подтверждать точку зрения Содерини, который это и предполагал.
   - Предполагал, предполагал, - со странным смешком кивнул Никколо.
   Франческо тут же ясно понял, что Содерини просто принял точку зрения своего ближайшего советника как свою. Нет, Манерино - это неправильное прозвище. Еще не известно, кто тут марионетка! Веттори завистливо подумал о тех возможностях, которые давало такое влияние на первое лицо республики.
   И почему этому человеку так повезло? У него не было ни богатства, ни значимой должности, ни славного имени, а гонфалоньер Содерини охотно слушался его советов. Удивительная удача для такого человека как Макиавелли.
   - Способность решительно действовать и побеждать удел немногих, - неожиданно продолжил Никколо. - И даже это дается не на всю жизнь. Свою удачу можно потерять.
   - Люди этого заслуживают. Такие, как герцог Борджиа. Он всегда был излишне жесток. Один пример с обманом в Сенигалии чего стоит! Я читал ваш отчет...
   - Вы выбрали неудачный пример, - усмехнулся Никколо. - Знаете, кто были те люди, которых уничтожил герцог? Не буду живописать Вителли, а то вы решите, что я пристрастен.
   Франческо нахмурился, соображая, о чем речь. Кажется, Менрино был среди тех, кто выступал за казнь брата Вителли, служившего одно время Синьории.
   - Но вот убийство Оливеретто де Фермо точно нельзя поставить Валентино в вину. Он был не старше вас, Франческо, когда получил власть над городом, отравив своего дядю и его семью.
   - Кажется, я слышал об этом, - хмуро ответил Франческо. Он наконец-то смог отвлечься от неподобающих мыслей, так как сильно замерз.
   Когда стало смеркаться, выяснилось, что они ехали слишком медленно и не доберутся до города раньше ночи. Тем ни менее все решили продолжить путь, а не искать приют в ближайшей деревне.
   Все кроме Франческо. Его дорожная одежда оказалась недостаточно теплой для сегодняшнего дня. Заметив огни в окнах домов слева от дороги, он решил свернуть.
   Стараясь поменьше стучать зубами, молодой флорентиец сообщил о своем решении Манерино, и, позвав одного из слуг, пришпорил лошадь.
  
   ***
  
   Очнулся Франческо в полной темноте. Вокруг сильно пахло копченой колбасой. Он пошевелился - руки и ноги были свободны, но ребра немилосердно болели. Одежде тоже досталось. Рубашка была порвана в нескольких местах, а она была не какой-нибудь льняной или хлопковой, а шелковой, выкрашенной в особо любимый им темно-синий цвет.
   Думать о том, что произошло, не хотелось. Главным образом потому, что он сам был во всем виноват.
   Ему не стоило приходить в комнату к дочери хозяина этого дома. Не стоило поддаваться обещанию ее ласковых глаз. Не стоило забывать о двух ее здоровенных братьях. И уж если он все это сделал, то просто непростительно было так откровенно заигрывать с девушкой на глазах у бдительных родственников.
   Теперь невредимым его отсюда не выпустят, а может и вовсе не выпустят... И хуже всего, что никто не знает где он, и что с ним. А для того, чтобы избежать этого унижения, нужно было всего лишь одеть что-нибудь менее изящное, но удобное и теплое.
   Манерино о нем еще нескоро начнет волноваться. Если вообще начнет. Вот кто во всем виноват! Франческо ни за что бы не повел себя так опрометчиво с этой девушкой, не мучай его совсем другие страсти...
   Веттори осторожно поднялся и тут же ударился обо что-то головой. Ощупав предмет, он пришел к выводу, что это окорок. Рядом висели толстые колбасы. Решив, что уже настало время завтрака, Франческо оторвал себе одну и вцепился в нее зубами. Но не успел он толком наестся, как над его головой раздались тяжелые шаги.
   Свет из открывшейся двери погреба лишил Франческо возможности рассмотреть тех, кто за ним пришел. Но, судя по тяжелым шагам, густому запаху пота и грубой хватке, это были все те же разгневанные братья.
   Веттори резко подхватили под руки и буквально потащили наверх. Молодой флорентиец в панике пытался вспомнить хоть какие-то немецкие слова, чтобы пообещать за себя богатый выкуп. Только бы его поняли! Его брат пришлет любую сумму...
   Глаза постепенно привыкли к свету, и он обнаружил, что внимательно рассматривает устланный соломой пол первого этажа. По бокам от него стояли братья этой проклятой девицы. Оба одетые по местной моде в короткие разноцветные штаны невероятной ширины. У "левого" брата они были желто-зеленые, а у "правого" красно-синие.
   Занятый своими попытками подобрать слова, Франческо все же слегка удивился тому, что они так разоделись, чтобы его бить.
   И тут он, наконец, поднял глаза. Сердце его подскочило к горлу и тут же провалилось куда-то туда, где ему быть совершенно не полагалось. Перед ним за тщательно выскобленным столом сидел хозяин дома и... Манерино.
   Обрадованный Франческо хотел было что-то сказать, но натолкнулся на взгляд Николо, и волосы у него на затылке встали дыбом. Манерино смотрел на него не просто холодно, но кажется даже с презрением. Франческо тут же осознал, что все еще держит в руках недоеденную колбасу.
   Тут заговорил хозяин, и Веттори заметил тех, на кого еще не успел обратить внимание. За спиной Манерино стояли несколько вооруженных ландскнехтов и юноша, как тут же выяснилось - переводчик.
   Юноша говорил тихо и Франческо, как не напрягался, не понял его слов. Но он и так знал, в чем его обвиняет хозяин. Но когда рот открыл Манерино, Франческо потерял последние остатки мужества. Этот негодяй (ох, прав был Сальвиати!) обвинил Веттори, якобы его слугу, в краже вещей, денег и одежды, принадлежащих ему. Манерино убедительно пообещал хозяину дома, что в суде обязательно учтут и его обвинения против Франческо.
   Молодой флорентиец с ужасом подумал, что секретарь решил воспользоваться удобным случаем, чтобы от него избавиться. В чужой стране, не зная языка, Франческо не сможет даже толком объяснить, что же произошло на само деле.
   Братья передали Веттори ландскнехтам. Но напоследок тот из них, что был в красно-синем, дал ему хорошего пинка. Ландскнехты повели пленника к выходу. Манерино на него даже не оглянулся.
  
   ***
  
   - Вы уверены, что мы вам больше не нужны? - юный переводчик озадаченно смотрел на Макиавелли.
   - Уверен. Спасибо за помощь, - флорнентийский секретарь протянул ему несколько монет - плату за работу, - Не волнуйтесь за меня, он ведь связан. Мои слуги не будут спускать с него глаз.
   Франческо сидел на полу в комнате неизвестной ему гостиницы в Тренто, и руки у него действительно были связаны. Когда дверь за переводчиком закрылась, он даже не поднял головы. За несколько часов дороги сюда он уже пережил столько душевных мук, переходя от надежды к полному отчаянью, что теперь, кажется, вообще утратил способность чувствовать. Он напряженно смотрел в пространство перед собой, пытаясь усилием воли справиться с подергиванием левой щеки.
   Прямо перед его глазами остановились ноги в черных кальце. Франческо не отреагировал - он с облегчением осознал, что нечего не чувствует, одержимость прошла как сон. Хоть что-то хорошее принесла вся эта история.
   Смуглая рука промелькнула перед его носом, чтобы через мгновенье снова вернуться в поле зрения с зажатым в ней длинным узким кинжалом.
   Апатию Франческо как рукой сняло. Он резко дернулся, впечатавшись затылком в стену.
   - Вытяни руки, - произнес усталый голос Никколо, и Веттори наконец поднял на него глаза.
   Это был все тот же Никколо, которого он знал уже около месяца, а не тот которого он видел последние несколько часов. Франческо медленно поднялся, все еще опираясь на стену. Острый кинжал легко разрезал веревку, стягивавшую руки пленника, и она мягко упала на пол между ними.
   - Как ты узнал, что случилось? - наконец сдавленным голосом спросил Франческо. Он даже не заметил, что они перешли на ты.
   - Твой слуга примчался как сумасшедший посреди ночи, - все так же устало ответил секретарь. - Кстати, всем этим людям я платил из твоих денег. Думаю, ты не против.
   - Что ты им наплел?
   - Что ты - вор и мошенник, которого нужно поймать. Покарать преступника люди жаждут всегда гораздо больше, чем спасти невиновного.
   - Просто не представляешь, как ты меня напугал! - Франческо попытался улыбнуться. - Я должен тебя поблагодарить. Если бы не ты...
   - Еще успеешь, - прервал его Никколо. - Сейчас нужно удостовериться, что ты не сильно пострадал.
   В следующее мгновенье Франческо задохнулся и побледнел как смерть. Он даже перестал дышать на некоторое время.
   - Странно! - Никколо чуть нахмурился. - Неужели так больно? Кости вроде бы не сломаны...
   Франческо промолчал. Он все еще ощущал руки Николо, осторожно ощупывающие его ребра.
   - У меня есть утоляющее боль притирание, сейчас принесу. И тебе стоит промыть это, - Манерино небрежно взмахнул рукой.
   В ужасе Франческо схватился за левую половину лица и тут же зашипел от боли.
   - Что там!? - он бросился к тазу для умываний и еще долго ждал, пока вода успокоится и можно будет рассмотреть себя в отражении. Его левую скулу рассекала длинная ссадина.
   - Не бойся. Если рана не загноится, то шрама не останется.
   Франческо снова слышал в голосе своего спутника плохо скрываемую насмешку. Он осторожно плеснул водой на рану. Крошечные иголки боли пронзили всю левую половину лица. А ведь еще недавно ему казалось, что он утратил способность чувствовать...Но теперь Франческо собирался во чтобы то не стало вернуться в это состояние.
  
   ***
  
   Франческо следил за тем, как секретарь складывает на столе ровную стопку желтоватой, в свете свечей, бумаги.
   - Ну, что там? - молодой флорентиец смел со стола крошки красного воска от сломанной печати.
   - Как обычно, - Никколо бросил письмо на стол, и это всколыхнуло пламя свечей. - Единственное что они сделали - назначили "парадных" послов.
   Франческо безнадежно вздохнул. Зима уже уступила место ранней весне, а они с Никколо все еще оставались волей Синьории прикованными к нерешительному императору. Они следовали за его двором повсюду, но от этого не было почти никакого толку. Ни у Франческо, ни у Никколо не было достаточно полномочий для решения многих вопросов.
   - Кто же эти послы?
   - Сальвиати и Гвиччардини.
   - Старший Гвиччардини? Я знаком с его сыном - он мой ровесник. Ужасно заносчивый тип.
   - Какая разница, - Никколо тоскливо смотрел в окно, за которым ночной ливень отмывал стену соседнего здания. - Неизвестно даже, когда они отправятся из Флоренции сюда.
   Это означало, что им предстоит провести здесь еще неопределенно долгий срок.
   - Я просил их отозвать меня, - Никколо испытующе посмотрел в глаза Веттори. - Ты и без меня прекрасно справишься. К тому же, последнее время, я неважно себя чувствую. Мне вообще здесь не нравится, но что я могу сделать! Приходится есть местную еду, спать с местными женщинами...
   - Поверь, местные мальчики ничем не лучше!
   Франческо положил подбородок на руки и зачарованно наблюдал за движениями своего собеседника. Тот хмурился и вертел в руках застежку своего плаща. Его явно одолевали какие-то мысли. И по быстрым взглядам, бросаемым Никколо в его сторону, Франческо заключил, что мысли эти он озвучить не решается.
   Может быть в этом была виновата наступившая весна, но сегодня разум молодого флорентийца явно не поспевал за чувствами...
   - Ну что, нам снова пора писать отчет, хоть писать и не о чем. Или может лучше рассказать тебе одну странную историю... Франческо!? Ты меня слушаешь?
   - Мы здесь как на затерянном острове, Никколо, - тихо заговорил Веттори. - А вокруг безжалостный человеческий океан.
   - Я вижу, ты не настроен на то, чтобы заняться делами, - чуть озадаченно произнес Макиавелли.
   - Только подумай! Мы здесь одни и никому нет до нас дела. Но мы могли бы не совсем бесцельно провести это время. Мы могли бы..., - Франческо наклонился вперед и неожиданно сильно сжал руку Никколо. - Могли бы доставить друг другу удовольствие. Ты понимаешь, о чем я...
   Темные глаза Манерино, следившие за Веттори с ироничным любопытством на мгновение утратили всякое выражение. Затем секретарь покачал головой, будто не веря своим ушам. Золотая безделушка выскользнула из его пальцев и со стуком упала на стол.
   - Я был так глуп, думая, что меня уже сложно удивить! - тихо сказал он и добавил, глядя в глаза Франческо: - Ты же знаешь, что это не для меня. Вот писать совместный отчет или перемывать косточки королям и папам - это подходящее занятие. Это то, что мы можем делать с тобой вместе.
  
   ***
  
   Бессчетное количество раз успел Франческо пожалеть о своем признании.
   Вначале он был разочарован, лишившись надежды на саму возможность получить то, что хочет. Но к этому примешивалось нечто похожее на облегчение, когда он задумывался о том, как бы все могло обернуться, ответь Манерино на его предложение иначе. Теперь можно было без особого сожаления оставить все это позади, но у Франческо не получалось.
   Вместо того, чтобы освободиться, он еще больше увязал. Тем более что им обоим было совершенно некуда друг от друга деться. Франческо начал злиться на себя за неуместное постоянство, на Сальвиати и Содерини заперших их здесь наедине, на Никколо в конце концов!
   Он пытался обуздывать сове раздражение и от этого раздражался еще больше. Никколо же усиливал его недовольство, стараясь держаться с ним отстраненно.
   Франческо ясно ощущал, что нарастающее напряжение должно как-то выплеснуться. Но он и предположить не мог, что начало событиям положит неожиданный визит Томазо.
   Веттори уже успел выхлопотать для гильдии красильщиков обещание императора о выплате компенсации. И теперь Томазо явился просить у него совета.
   - Его императорское величество обязал майнцкую гильдию красильщиков выплатить нам компенсацию. И вот они, наконец, назначили нам встречу. Хотят обсудить условия и сумму. Но нас попросили не приводить никаких официальных лиц от императора или от Синьории. Это показалось мне странным. Как вы думаете, синьор Веттори, стоит ли нам идти на такие условия?
   - Что вас смущает? - Франческо не мог скрыть своего недовольства. - Если вам не понравятся условия - будете настаивать на других.
   - На мой взгляд, Томазо прав, - вмешался Никколо. - Зная этих людей, я бы вообще не пошел на такую сомнительную встречу и требовал бы присутствия представителя Максимилиана.
   - И чего же ты боишься? - усмехнулся Веттори.
   - Это не страх, а осторожность.
   - Ну, хорошо, - Франческо хищно улыбнулся. - Ты пойдешь вместе с Томазо. Будешь присутствовать на встрече в качестве представителя флорентийской республики. И потом доложишь мне, какова обстановка.
   Никколо поднял брови:
   - Ты находишь это разумным? Что ж у тебя есть право мне приказывать. Посмотрим, что из этого выйдет.
   Макиавелли покинул комнату вместе с озадаченным Томазо, оставив все еще криво улыбающегося Франческо наедине со своими мыслями.
  
   ***
  
   Веттори ужинал в одиночестве. Кажется, он ел что-то мясное - он не замечал.
   Никколо не вернулся ни к обеду, ни к ужину, и Франческо постепенно овладевало чувство, что случилось что-то нехорошее.
   На улице уже смеркалось. В этой проклятой стране даже весной темнеет так рано!
   Франческо заставил себя спокойно закончить ужин и только потом приступил к расспросам. Призвав на помощь какого-то ужинавшего в гостинице монаха, он выяснил у хозяина, что представители двух гильдий встретились на площади возле ратуши, и дело кончилось дракой.
   Услышав это, Франческо вздрогнул. Он отчетливо ощутил, как лопнула в нем та струна, которая натягивалась в течении всех последних месяцев. И как не странно, он испытал облегчение. Теперь он мог действовать, не думая о том, как выглядит со стороны.
   Первым делом Франческо влетел в свою комнату и, выпотрошив половину содержимого дорожного сундука, извлек на свет свой меч. Никто ведь не знает, что молодой флорентиец владеет им не слишком блестяще. Он и слуг хотел с собой захватить, но те как назло куда-то запропастились. Не в силах ждать ни минуты, Франческо выскочил на сумрачные улицы вечернего Мерано.
   До ратуши было не далеко, да и Франческо припустил почти бегом. В этот час площадь была безлюдна. Несколько пустых деревянных прилавков и мусор, ровным слоем разбросанный по окружающему пространству. Никаких следов драки.
   Франческо быстро огляделся. В темноте он не сразу заметил сморщенного старика, сидящего прямо на земле возле одного из прилавков.
   - Отец, ты видел драку? - подскочил к старику Веттори, немного удивляясь, как легко немецкие слова сложились во фразу.
   - Да разве это драка была! - прошамкал дед. - Так, покричали, помахали руками, ну порезали кого-то... Ерунда.
   - Тут был мой друг. Где... Куда они пошли?
   - Твои соотечественники?
   Франческо на самом деле не знал этого слова, но догадался, о чем говорит старик, и закивал.
   - Пошли в гостиницу Кривого Петера. Они все там остановились.
   Получив надежду Франческо, чуть было не забыв поблагодарить старика, снова пустился в путь. Улицы уже совершенно опустели - все порядочные граждане тушили свечи и укладывались спать.
   Перед гостиницей Петера Франческо остановился, чтобы выровнить дыхание. Внутри было шумно и, судя по всему, весело.
   Первым, напряженный силуэт Веттори, замершего у входа, разглядел Томазо. Он замахал ему руками и что-то закричал, но Франческо искал Макиавелли и ответил что-то невнятное.
   Никколо обнаружился здесь же. Он сидел за столом вместе с другими членами гильдии и, кажется, прекрасно себя чувствовал.
   Еще не очень понимая зачем, Франческо направился к нему, пробираясь среди тесно сидящих людей.
   - Франческо? Откуда ты здесь взялся? - Никколо посмотрел на своего соотечественника с преувеличенным удивлением, и до Веттори внезапно дошло, что он пьян. Франческо поджал губы:
   - Что у вас там произошло? Кто-нибудь пострадал?
   - Все обошлось легким царапинами, но мой кинжал мне пригодился, да.
   - Ты кого-нибудь ранил? - холодея спросил Внттори.
   - Нет, но напугал, - Никколо жизнерадостно улыбнулся.
   Франческо нахмурился - его переживания здесь совершенно не оценили.
   - Уже поздно, Никколо, - нервно продолжил он. - Нам нужно возвращаться, а то хозяин не откроет двери.
   К удивлению Франческо, секретарь легко согласился и не очень уверенно выбрался из-за стола.
   Холодный ночной воздух заставил обоих флорентийцев поежиться и немного прийти в себя. Франческо шел чуть сзади и напряженно смотрел на своего спутника, которого еще никогда не видел в таком состоянии. Веттори не заметил, как закусил нижнюю губу погрузившись в водоворот непристойных мыслей.
   Когда Никколо споткнулся о какую-то выбоину на дороге, Франческо подхватил его под руку. Секретарь не стал вырываться и они мирно пошли дальше.
   Но для Франческо это было слишком - находиться так близко и ничего не предпринять. Его рука, не повинуясь никаким запретам своего хозяина, сама скользнула в прорезь колета Никколо.
   Тот остановился и поднял на Веттори изумленный взгляд.
   - Ты что, пытаешься меня совратить?
   Отсутствие какого-либо сопротивления со стороны Манерино подстегнуло Франческо еще больше. Он подвинулся ближе и слегка коснулся губ своего спутника.
   Веттори ни за что не смог бы сказать, как долго это длилось. Слишком он был разгорячен и самим прикосновением и тем, что Никколо по-прежнему не сопротивлялся. Возможно, все это длилось лишь мгновенье, но в это мгновенье Франческо успел поверить в свою удачу.
   Но потом Веттори почувствовал, что Манерино, которого он все еще обнимал одной рукой, начал трястись от ... от смеха. Франческо отпустил Николо, и тот еще долго и от души хохотал, сгибаясь от смеха чуть ли не пополам.
   - Что смешного? - Франческо услышал нотку детской обиды в собственном голосе.
   - Неужели я похож на твоих мальчиков, Франческо? Разве ты ослеп? То, что я пьян, ничего не меняет! Но раз ты не понял, когда я объяснял тебе это словами, то сейчас я тебе продемонстрирую, что мужчины меня не волнуют...
   Франческо с ужасом наблюдал, как Никколо потянулся к веревочкам своего гульфика, собираясь убедить его в своем равнодушии. Несколько мгновений он просто смотрел на него, не зная, что делать, а потом закрыл лицо руками и прошептал:
   - Не надо... издеваться!
   Но Манерино уже снова загибался от смеха. Франческо не выдержал и бросился прочь, оставив своего спутника на середине дороги к гостинице.
  
   ***
  
   Солнечным утром следующего дня Франческо не спешил выбираться из комнаты. Он совершенно не представлял, как будет смотреть в глаза Макиавелли после всего, что случилось вчера. Оставалась только слабая надежда на то, что тот смутно помнит происходившее.
   Однако в полдень в дверь постучали, и Франческо неохотно ответил.
   В комнату вошел Никколо и совершенно спокойно его поприветствовал.
   - Думаю, мне нужно тебе кое-что объяснить.
   - Не нужно. Я уже все понял, - молодой флорентиец чувствовал, что покрывается красными пятнами.
   Никколо не обратил на его слова внимания и устроился на стуле напротив.
   - Мне кажется, я оскорбил тебя, но ты зря принял мой смех только на свой счет.
   Франческо молчал и смотрел в сторону.
   - Я просто представил в тот момент, - Никколо сделал неопределенный жест рукой, описывая момент. - Что бы случилось, если бы нас увидели Сальвиати и Содерини.
   Франческо продолжал молчать.
   - Ну, Пьетро Содерини, наверное, просто упал бы в обморок...
   Веттори осторожно покосился на Никколо - тот улыбался. Похоже, мысль об обмороке Содерини его забавляла.
   - А твой патрон стал бы громко кричать, что старый извращенец Макиавелли соблазнил его юного сторонника в корыстных целях.
   - Они все были бы далеки от истины, - слабо улыбнулся Франческо. - На самом деле целью всей этой интриги было незаметно стащить эту твою необычную фибулу.
   Никколо едва заметно вздрогнул и побледнел:
   - Ах, вот оно что!
   - Ага, я же вор и мошенник, - Франческо почувствовал неожиданно возвращающуюся в разговор легкость.
   - Ты ловко провернул эту интригу. Я так и не понял ее сути, - голос Макиавелли прозвучал как-то напряженно, но его собеседник ничего не заметил.
   - Я сам ничего не понял, - с легкой грустью ответил он.
   Франческо чувствовал, что что-то сделал и продолжает делать не так, но ничего уже невозможно было изменить. Теперь, когда Синьория удовлетворит просьбу Макиавелли и отзовет его назад, они врядли когда-нибудь смогут без опаски поговорить наедине. Они и так находились в противоборствующих партиях, а Франческо все еще больше запутал...
   История седьмая, культурологическая.
   1508-09 г.
  
  

"Я - не грошовый художник!"

Леонардо да Винчи

(в ответ на присланный ему Пьетро Содерини

гонорар, в мешке, полном мелких монет)

   Поднимая тучи пыли, к каменному колодцу в центре небольшой деревушки подъехал всадник. Кажется, даже деревенские собаки были удивлены такой неуместной поспешностью. Они лениво подняли головы и пару раз беззлобно тявкнули на нарушителя спокойствия.
   Всадник завертел головой, осматривая пустынную площадь, отчего мелкие колечки его кудрей разметались в разные стороны. Никто не спешил ему на встречу и он, видимо, решил не спешиваться.
   - Эй, кто-нибудь! - крикнул он неуверенно. - Верно ли говорят, что у вас расквартированы флорентийские войска, осаждающие Пизу? Что-то никого не видно...
   - Никого тут и нет, - проскрежетал старческий голос. - Еще вчера они все снялись с постоя, слава Деве Марии!
   Всадник обернулся на голос и увидел нескольких престарелых жителей деревни, скрывавшихся от палящего солнца в тени одного из домов.
   Молодой путешественник с видимой досадой хлопнул себя по бедрам и снова спросил:
   - Куда же они двинулись? Мне нужно доставить в лагерь послание.
   - Вдоль по теченью Арно, - все тот же старик махнул рукой, указывая направление. Не более полудня пути и ты увидишь их палатки.
   Всадник задержался здесь только лишь чтобы напоить лошадь и отправился в указанном направлении.
  
   ***
  
   Военный лагерь на берегу реки Арно только еще организовывался, и потому везде царила невероятная суета. Небрежно одетые, покрытые пылью флорентийские пехотинцы под руководством капралов устанавливали палатки в определенном порядке. На ближайших холмах уже были выставлены дозоры.
   Под неистовым солнцем середины лета им было не слишком уютно, но на команды капралов никто не роптал. За несколько месяцев осады недавние крестьяне флорентийского контадо почти привыкли к особенностям солдатской службы.
   На выгоревшей траве одного из ближайших холмов, под несколькими абрикосовыми деревьям паслись две лошади. Их владельцы стояли чуть в стороне, наблюдая за лагерем и возвышающимися на горизонте стенами Пизы.
   - Ну и что же было в этом приказе? - спросил один из них, одетый как воин: в кирасе и при мече.
   - Меня хотели удалить отсюда, - спокойно ответил второй и мрачно усмехнулся. - Заметь, именно теперь! Когда до успеха осталось так немного! Это все равно, что не дать архитектору достроить начатое им здание.
   - И как же вы с этим справились, мессир Никколо? - теперь спутник к нему заинтересованно повернулся, оставив изучение копошащихся внизу солдат.
   - Воспользовался личным влиянием, дон Мигель, - вздохнул Макья. - Инициатором моего отстранения был наш старый друг Сальвиати. Ему было мало того, что его назначили ответственным за военную компанию. Он решил отправить меня в штаб. Приказ об этом я и получил от Синьории. Я написал два ответных письма: одно Синьории, одно Содерини, умоляя оставить меня там, где от меня больше пользы. Он не смог мне отказать. Ведь никто кроме меня толком не знает всех сложностей хозяйственного устройства этого военного лагеря. Синьория даже забывает платить солдатам! И если я не буду им постоянно напоминать о нашем существовании, они с радостью о нем забудут. Уж Сальвиати, в отличие от меня, не поедет во Флоренцию вытрясать из синьоров очередную партию пропитания для солдат!
   - А когда вы отправляетесь?
   - Завтра с утра.
   Никколо раздраженно отбросил за плечи темный плащ, постоянно сдуваемый ветром.
   - Хорошо, а то через неделю у нас может начаться голод, а за ним дезертирство и бог знает что еще.
   - Не беспокойся, я заставлю их раскошелиться, - ответил Никколо и его глаза опасно сузились. - Я сам завербовал многих из этих людей, не могу же я их сейчас бросить!
   - Во Флоренции слишком много слабых, жадных и недальновидных правителей, - произнес Мигелотто, глядя в сторону моря.
   Макья поймал этот задумчивый взгляд и осторожно спросил:
   - Ты хочешь оставить службу Флоренции?
   - Я останусь до конца пизанской компании. Я и так здесь слишком задержался. Уже год прошел с тех пор, как здесь стало известно о смерти герцога. В Италии меня теперь ничего не держит.
   - Хочешь вернуться в Испанию? - поинтересовался флорентиец.
   - Нет, - Мигелотто даже едва заметно улыбнулся такому предположению. - Там для меня тоже ничего нет. Я подумываю об испанском завоевании - Новом Свете.
   Никколо удивленно поднял брови:
   - Туда добирается далеко не каждый корабль, покинувший порт, а оттуда и подавно...
   - Это уж как повезет, - уклончиво ответил Мигель и снова повернулся к лагерю. Восточный ветер трепал темные волосы испанца и быстро гнал из-за реки такие же темные грозовые тучи.
   - Я хочу попросить тебя кое о чем, - снова заговорил Никколо. После слов Мигеля он заметно помрачнел. - Только Сальвиати это не одобрит.
   - Интересно, - Мигелотто поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо, и заметил прямо над головой ветку со спелыми абрикосами.
   - Отправь нескольких людей следить за верховьями Арно. Если венецианцы, как грозятся, отправят на помощь Пизе галеры, нашей осаде конец. Флота у нас нет. Сальвиати в это не верит, но лучше подстраховаться...
   - Разумные просьбы я всегда выполняю с удовольствием, - ответил испанец и протянул секретарю несколько только что сорванных им абрикосов. - А вы там хорошенько распишите Синьорам, в каком настроении буду я и мои солдаты, если они перестанут нас кормить.
   Макья рассмеялся:
   - Кем же я буду пугать их, когда ты оставишь нас, дон Мигель?
   Испанец не ответил и снова посмотрел на темнеющее небо.
   - Похоже, нам пора поискать укрытие, - согласился с этим молчаливым взглядом Никколо, снова откидывая замучивший его плащ.
   Испанец и флорентиец оседлали своих лошадей и рысью спустились с холма. Они направились в ближайший трактир, где от ливня их могла спасти настоящая деревянная крыша, а не полотнище палатки.
  
   ***
  
   Дверь резко открылась, и в полутемное помещение трактира из грохочущего урагана за его пределами вошел очередной путник, застигнутый стихией в дороге. Он тряхнул непокрытой головой, сбрасывая с вьющихся волос тучи брызг и переведя дух, внимательно осмотрел посетителей. Буря собрала здесь весьма разношерстную компанию, от местных крестьян до заезжих купцов.
   Мигель де Корелла отметил про себя этот внимательный взгляд новоприбывшего. Этот парень был здесь явно неспроста. И он тут же подтвердил предположение испанца, направившись к хозяину трактира и принявшись у него что-то выспрашивать. А когда хозяин, вместе с его новым гостем, направился к их с Макья столику, Мигель покосился на своего спутника.
   Секретарь тоже заметил приближение незнакомца.
   - Непохоже, что это посланец Синьории, - обратился он к Мигелотто, пока их еще не могли слышать.
   - Слишком дорого одет и хорошо выглядит, - согласился испанец.
   - Мессир Макиавелли, этот юноша говорит, что привез вам письмо из Флоренции, - обратился к секретарю хозяин. - Но не говорит от кого.
   - Это только для вас, мессир, - тут же вставил посланец.
   - Где же письмо? - поинтересовался Никколо.
   Юноша дождался, когда хозяин отойдет, расстегнул колет и достал из-за пазухи почти сухое, запечатанное письмо. Отдав его Никколо, он с поклоном удалился за соседний стол - ждать ответа.
   Такая таинственность заинтриговала Мигеля, но он не делал попыток что-либо выяснить. Макья быстро пробежал глазами послание, и Мигель увидел как постепенно разгладилась морщинка между его бровей. Ничего опасного или неприятного - заключил испанец.
   Секретарь попросил принести чернильницу и перо, и повернулся к Мигелю.
   - Это от да Винчи. Ты должен его помнить.
   - Конечно, помню. Он прослужил у герцога около года.
   - Ему нужен совет в одном личном деле. Я думаю, что навещу его, когда окажусь во Флоренции, - тут Никколо странно улыбнулся. - Хотя и не уверен, что это принесет что-то доброе ему или мне.
   Мигель вопросительно поднял брови, не особенно рассчитывая на пояснения.
   Ему достаточно часто приходилось видеть этого Леонардо да Винчи, когда тот был главным инженером и архитектором герцога Романьи Чезаре Борджиа. Он всегда был себе на уме. Мигеля совсем не удивляли рассказы о том, как опасно делать да Винчи заказы. Исполнял он их не вовремя и не так, как хотели бы заказчики. Это если вообще исполнял. К герцогу Валентино его привела возможность воплотить свои идеи в планировании и строительстве городов, а так же диковинной военной техники. И с этим он справлялся весьма неплохо.
   - Вам доводилось что-то заказывать у него? - поинтересовался Мигель.
   - О, нет! Это мне не по карману, - Никколо рассмеялся. - Мне довелось принять некоторое участие в двух его начинаниях, и оба раза это закончилось пренеприятнейшим скандалом.
   Капитан флорентийской милиции не был посвящен во все те события, которые происходили в городе до его прибытия туда, и с интересом выслушал истории о двух неудачах Леонардо да Винчи.
   Оказывается, несколько лет назад Содерини, не без намеков Никколо, нанял Леонардо для росписи большого зала Совета Десяти. Нужна была фреска изображающая победу флорентийцев над миланцами при Арно. Художник принял задаток и взялся за дело. Через некоторое время он продемонстрировал собранию картон с эскизом фрески.
   Нет, мастерство, конечно, не изменило художнику. Но доблесть и триумф граждан Флоренции невозможно было там разглядеть даже при наличии буйной фантазии. Это была пугающая в своем правдоподобии яростная бойня. Все знали, что Леонардо редко исполняет заказы так, чтобы они нравились их будущим хозяевам. Но это было уже слишком. Художник не мог не знать, что от него требуется.
   Вдобавок ко всему, из-за экспериментов с красками, перенесенное на стену изображение стало осыпаться. Тогда, уставший от упреков, сыпавшихся со всех сторон, Леонардо уехал из Флоренции.
   Второй раз Никколо порекомендовал Содерини прислушаться к да Винчи, когда тот предложи проект канала, который бы повернул воды Арно прочь от Пизы. Лишенный воды город быстро бы сдался. Леонардо сам ездил на место будущего канала и рисовал чертеж, а потом снова покинул Флоренцию. Некоторые поговаривали - страховался на случай неудачи. Месяц солдаты республики рыли канал. Под дождем, обстрелом и насмешками пизанцев. А когда дорыли до озера, вода из Арно туда не пошла! Оказалось, что местность там выше, чем в долине реки. Была ли это ошибка строителей или инженера, установить было уже невозможно.
   - Не стоит вам связываться с этим человеком, мессир Никколо, - задумчиво проговорил Мигель. - Видно, что вы приносите друг другу одни неприятности.
   - Думаешь, судьбу не пересилить?
   - Думаю, человеку может только казаться, что он ее пересилил, - убежденно ответил Мигель. - На самом деле, она крутит его в своем колесе, как ей вздумается.
   - Так, может быть, на этот раз нас ждет успех? - улыбнулся секретарь. - Может быть, до этого неудачу нам приносила река Арно, занимавшая немалое место в обоих случаях?
   Мигель лишь пожал плечами.
  
   ***
  
   День клонился к вечеру, и сегодня Мариетта уже не ждала никаких сюрпризов. Детей она уже покормила, служанка убирала посуду, а сама хозяйка грела на огне воду для омовения перед сном.
   Вдруг приглушенные звуки вечернего дома нарушили радостные детские голоса. Все кричали одновременно, и поэтому Мариетта не могла разобрать ни слова. Она бросила в огонь последнюю ветку и поспешила посмотреть, кого так приветствуют ее дети.
   Ни Луиджи ли решил их навестить? С тех пор как ему исполнилось 12, племянник Никколо перебрался к другому своему дяде - Филиппо, который готовил его к карьере священника. Дети Мариетты до сих пор любили с ним поиграть.
   Но тут она услышала голос того, кто вошел в ее дом без стука, куда более низкий чем у Луиджи, и сердце ее на секунду замерло.
   - Вся моя команда в сборе? - говорил тем временем Николо, и было слышно, что он улыбается. - Не ожидали меня увидеть?
   - Мама не сказала, что ты приедешь, - чуть обиженно ответил шестилетний Бернардо.
   - А что ты нам привез? - деловито поинтересовался четырехлетний Лодовико.
   Секретарь на мгновенье растерялся и ответил уже чуть менее веселым голосом:
   - На это раз ничего, Виго. Но если ты мне скажешь, чего хочешь...
   Тут оба брата заговорили хором, и Мариетта снова перестала что-либо понимать. Она остановилась в дверном проеме, обозревая большую комнату своего дома.
   Дети поймали Никколо почти у самой двери. Он опустился на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне, а они обступили его, не обращая внимания на посеревшую от пыли темную дорожную одежду. Младший, полуторагодовалый Пьетро, даже залез к отцу на колени.
   - Случилось что-то плохое? - без всякого приветствия обратилась к мужу Мариетта.
   Никколо вскинул на нее глаза и поспешно поднялся.
   - Ничего, чтобы могло коснуться нас с тобой, - ответил он, глядя в глаза жене. - Мне просто нужно поговорить с Синьорами и еще... одним человеком. Через день я снова уеду.
   Дети, почувствовав, что лишились внимания родителей, поспешили на кухню - выпрашивать у служанки что-нибудь вкусное.
   - Всего один день, да и тот ты проведешь не дома..., - Мариетта провожала взглядом Пьетро, безуспешно старавшегося догнать старших братьев, скрывшихся за дверью. - Мы уже начинаем забывать, как ты выглядишь. "Твоя команда" тебя забывает.
   Мариетта говорила почти спокойно. Кто бы знал, чего ей это стоило...
   - Сколько месяцев назад я видела тебя последний раз? Уже почти три. И сейчас, ты даже не предупредил, что приедешь..., - её голос начинал набирать силу. В нем уже можно было уловить предвестие будущей грозы. Никколо почувствовал, что если что-то срочно не предпринять, она неминуемо обрушится на его голову.
   - Я же сейчас здесь, - начал он вкрадчиво, подходя к жене. - Зачем тратить это время на препирательства?
   Мариетта резко отвернулась, но Никколо точно знал, как с этим бороться:
   - Я вижу, кое-что заметно изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз.
   Он обнял жену со спины. Его руки легли на уже довольно заметно увеличившийся живот Мариетты и начали ласково его поглаживать.
   - Что говорят приметы?
   - Что будет девочка, - Мариетта старательно отворачивалась, но Никколо это не смущало.
   - Хорошо бы, - мечтательно промурлыкал он. - Будем укладывать детей?
   - Хочешь сказать что это, - Мариетта провела руками по животу, - тебе не остановит сегодня ночью?
   - А разве это меня когда-нибудь останавливало?
   - Ну, раз так, сам и укладывай этих негодников. Они тебя так замучают, что тебе захочется только спать.
   - И не надейся. Сколько бы они меня не мучили, потом я замучаю тебя.
  
   ***
  
   Следующий день у флорентийского секретаря выдался хлопотливым. С утра он побывал у Пьетро Содерини, потом долго надрывался доказывая очевидное высокочтимым Синьорам, а вечером, поужинав в кругу семьи, снова вышел на улицы Флоренции.
   От лишних глаз секретаря скрывал легкий плащ. Этот визит он собирался оставить в тайне. Микиавелли пересек Арно по мосту Понте Веккьо, вдыхая влажную речную прохладу, и быстро свернул в строну от набережной. Его путь не занял много времени, и вскоре он уже стоял у черного входа обители приютившей мастера Леонардо.
   Его впустил знакомый кудрявый молодой человек.
   - Я провожу вас, мессир, - почему-то шепотом сообщил юноша и поманил секретаря за собой. В обители все уже спали, было темно и тихо.
   У одной из тяжелых деревянных дверей он остановился и подался в сторону. Дверь была приоткрыта, Макья шагнул на порог и замер.
   Комната была хорошо освещена. На полу лежало несколько листов с набросками и раскрошившийся уголь. Сам Леонардо сидел на табурете возле стола и, не отрываясь, смотрел в одну точку. Точка эта находилась где-то в глубине аккуратно вскрытой и частично выпотрошенной грудной клетки мертвого мужчины, лежащего на столе. С левой руки трупа кожа была снята и бесформенной горкой лежала под столом.
   Рисунки, как теперь видел Никколо, тоже изображали какие-то человеческие органы. Несмотря на высокие стены обители, здесь стоял тяжелый запах крови и тронутой тлением плоти.
   Никколо сделал какое-то движение, и Леонардо наконец оглянулся. Он узнал гостя и едва заметно улыбнулся.
   - Приветствую тебя, секретарь республики, - произнес художник, вставая.
   - И я тебя, мастер, Леонардо.
   Бывший главный инженер и архитектор герцога Романьи находился в том возрасте, когда люди мало меняются за несколько лет. Он был высок и хорошо сложен и пять с лишним прожитых десятилетий никак не могли этого изменить. Обычно художник одевался ярко и даже вычурно, но сейчас в домашней обстановке, предпочел простую неокрашенную одежду. Длинные седые волосы и бороду Леонардо повязал платком, чтобы не мешали во время работы.
   К радости Никколо, художник сразу же вывел его из своей "анатомической" комнаты и провел в трапезную, где юный слуга уже накрывал им поздний ужин. Пахло здесь совершенно иначе: свежим хлебом, тушеным мясом и специями. От такого контраста с предыдущей комнатой Никколо даже слегка замутило. Но начавшийся разговор отвлек его и развеял дурноту.
   - Как идут дела с Пизой? - поинтересовался инженер, опускаясь на простой деревянный табурет возле такого же безыскусного стола. Обстановка в обители была вполне аскетическая.
   - Флоренция борется с Пизой уже не один десяток лет, и за каждым успехом следует поражение. Последняя война такая же не ясная, как предыдущие...
   - Война - это отвратительное безумие, - ответил Леонардо, ухитрившись произнести эти слова так, что в них чувствовался вызов.
   Никколо пожал плечами:
   - Многие сказали бы тоже самое о твоем сегодняшнем занятии.
   Художник бросил невольный взгляд на закрытую дверь, за которой скрывался развороченный труп, и снял скрывающий волосы платок.
   - Вот о таких людях я и хотел с тобой поговорить.
   Никколо поставил локти на стол и опустил подбородок на руки, приготовившись к долгому рассказу.
   - Что же случилось?
   - Может быть, ты слышал о том, что я уже около полугода сужусь со своими кузенами за наследство моего дяди, их отца?
   - Так вот почему ты так надолго задержался во Флоренции!
   - Да. Я вынужден тут оставаться. Дело в том, что дядя Франческо всегда ко мне хорошо относился. С родными детьми его отношения не заладились, и, перед смертью, он написал завещание, оставив все мне в обход троих родных сыновей. Я понимал, как это унизительно для них, и предложил разделить наследство. Половину мне, а половину им на троих. Но они с возмущением отказались.
   Леонардо воздохнул, и его приятный голос наполнился горечью.
   - Я не могу отказаться от наследства полностью. У меня множество долгов, и один из них перед республикой, в которой я сейчас живу. Мои бывшие могущественные покровители рассеяны, а от тех, что остались, мало толку. Их заступничество не помогло мне даже выиграть в суде!
   - На каком же основании они оспаривают завещание твоего дяди?
   - По их словам, я нарушаю покой усопших, занимаюсь нечестивыми опытами. Припомнили мне даже старый иск о содомии! В общем, они утверждают, что я сумасшедший и потому не могу получить деньги.
   Никколо внимательно посмотрел на своего седовласого собеседника.
   - Не хочу тебя огорчать, но на то очень похоже.
   Леонардо вздрогнул, но тут же заметил, что секретарь улыбается.
   - Ты первый из моих друзей, кто не принялся меня уверять в том, что я совершенно нормален. Это хорошо. Надеюсь, что ты сможешь посмотреть на всю эту ситуацию со стороны. Мне нельзя покидать город пока дело не решиться, а оно тянется уже почти пол года! Я не знаю, что еще можно сделать! - Леонардо взмахнул руками, и на мгновенье стало заметно, как раздражает его необходимость заниматься такими делами.
   С лица Никколо медленно сползла улыбка.
   - Если тебе не помогла ни твоя слава, ни влиятельные друзья, что я могу предложить? - Никколо поджал губы и добавил. - Тебе это не понравится.
   - Мне это не нравилось с самого начала. Нужно просто покончить с этим.
   - Значит, тебе придется представить своих братьев еще в худшем свете, чем они тебя.
   Леонардо не удивился, а только снова вздохнул:
   - Но как? Они обычные люди. Живут такой же жизнью, как большинство флорентийцев.
   - Тут главное, как все преподнести, - Никколо откинулся на стуле и скрестил руки на груди. - Как там в живописи? Главное поставить твоих родственников в нужном ракурсе и осветить с нужной стороны. Ты сам удивишься эффекту.
   - Хорошо объясняешь, - улыбнулся Леонардо. - Художественно.
   - Ты мне льстишь. В художественном ремесле я ничего не понимаю и равнодушен к нему.
   - Для того чтобы ухватывать суть, совершенно не обязательно интересоваться предметом.
   Никколо с сомнением покачал головой.
   - Подожди, - неожиданно оживился художник и извлек откуда-то из-под стола стопку листов бумаги разного размера и качества. Все они были покрыты рисунками. Быстро перетасовав стопку, Леонардо выбрал из них два, которые и показал секретарю.
   - Какой из них кажется тебе более приятным? Какой бы ты оставил себе?
   Никколо хмуро уставился на рисунки. Один был совсем небрежным наброском. На нем двое детей играли с едва намеченной штрихами лохматой собакой. Над вторым наоборот изрядно потрудились, все было тщательно прорисовано. Несколько человек тянули в лодку сеть полную рыбы, стоя при этом в каких-то неестественных и неудобных позах.
   - Я выбираю этот, - Никколо ткнул пальцем в лохматую собаку.
   - Вот видишь! - обрадовался Леонардо, и его глаза на мгновенье блеснули. - Ты выбрал рисунок моего лучшего ученика и отверг рисунок того, кого я не взял даже в подмастерья. Так что, чутье у тебя есть.
   Никколо рассмеялся.
   - Это случайность. Просто эти дети напомнили мне о моих собственных, которых я люблю. И о том, что мне стоит привезти им в следующий раз подарок, может как раз такую собаку. Поэтому я и выбрал этот рисунок.
   Леонардо в ответ покачал головой, и седые пряди упали на лицо:
   - Если бы эти мужчины были хорошо нарисованы, они бы тебе тоже о чем-нибудь напомнили...
   Несколько мгновений они смотрели друг на друга, понимая, что каждый остался при своем мнении. А затем предпочли вернуться к делу. Никколо попросил Леонардо рассказать ему о своих братьях. Выслушав все, он обещал подумать и в ближайшие дни ответить письмом. Леонардо заверил секретаря, что не останется в долгу. Он пообещал прислать ему рабочий экземпляр одного своего довольно старого военного изобретения.
   Заметив опаску, промелькнувшую на лице собеседника, Леонардо только улыбнулся.
   - Не беспокойся. Это изобретение было проверено в бою, и наш нынешний капитан вряд ли забыл как им пользоваться.
   - Мигелотто?!
   - Он самый.
  
   ***
  
   - Надеюсь, нам не придется пользоваться этим подарком, - проворчал уполномоченный по делам милиции Никколо Макиавелли, заглядывая в ящик.
   Ящик был большой, добротно сколоченный из прочной древесины ясеня. Его еще утром привезли на подводе из Флоренции и выгрузили возле палатки капитана.
   Сам Мигель де Корелла заглянул внутрь деревянного куба с плохо скрываемым отвращением.
   - Я уже нашел добровольцев, готовых воспользоваться этой штукой, если понадобиться.
   - Хочешь сказать, что помнишь, как этим пользоваться? - усомнился Макья, не отрываясь от созерцания содержимого ящика.
   - Это трудно забыть, - Мигель едва заметно дернул плечом. - Пять лет тому назад с помощью нескольких таких штук мы обезвредили несколько самых крупных галер флота Синегалии. Это может помочь против венецианцев.
   - Вижу тебе это устройство не по душе, - Никколо испытующе посмотрел на испанца.
   - Пожалуй, - неохотно признался тот. - Если что-нибудь в этой штуке сломается, то одевший ее человек умрет. И весьма неприятной смертью. Я бы не хотел умереть так.
   Никколо снова наклонился над ящиком, вглядываясь в странное приспособление, которое было сделано еще для солдат герцога Валентино.
   Архитектурные и фортификационные проекты да Винчи всегда нравились Никколо. Благодаря ним они когда-то и познакомились в небольшом городке Имоле. Леонардо был в это время главным инженером герцога, а Никколо послом Флоренции при нем же. Со скуки Макиавелли часто бродил по строящимся под руководством да Винчи укреплениям города. Там он впервые увидел его технические новинки и заинтересовался ими. Иногда, когда главный инженер герцога бывал в подходящем настроении, они не без пользы беседовали о военном деле.
Они испытывали друг к другу какую-то неопределенную симпатию, слишком слабую, чтобы действительно их связать. Но в этом и состояла ее основная прелесть. Не дружба со всеми ее обязательствами, а ясная и совершенно абстрактная симпатия.
   Необычные повороты мысли да Винчи всегда нравились Никколо. Но то, что он сейчас видел перед собой, его скорее смущало, чем восхищало. В ясеневом ящике, среди плотно утрамбованной соломы, лежал странного вида шлем с выпуклыми стеклянными глазами, целая связка деревянных трубок, вкладывающихся одна в другую и плотно свернутая одежда непонятного покроя.
   Никколо смотрел на эти странные предметы, пытаясь представить себе, как какой-то из солдат герцога, облаченный в эту амуницию, проделывает дыры в подводной части вражеских галер. Картина получалась настолько нелепая, что секретарь даже потряс головой.
  
   ***
  
   Вчерашняя жара снова сменилась грозой и ливнем. Стареющий художник слушал, как барабанят капли по закрытым ставням в личных покоях судьи Пацци. Он размышлял о том, почему дождь всегда навивает или усиливает грусть. Это занимало его куда больше предстоящего важного дела. Нет, он добросовестно ознакомился с тем, что и как ему нужно сказать. Но предстоящий разговор был настолько неприятен, что он старался о нем лишний раз не думать. Главное, что потом он сможет уехать.
   Во Франции его ждет восхищенный покровитель, который не будет требовать от него укладываться в сроки и следовать плану заказчика - Шарль д`Амбруаз. А здесь во Флоренции слишком много людей, которым он что-то должен. Не говоря уже о самой Синьории. Обычная система оплаты труда художника, принятая здесь, вела его прямиком в долговую яму.
   Обычно заказчик обговаривал с художником сроки выполнения работы и на это время брал на себя все расходы по содержанию живописца, включая и материалы для работы, и питание и одежду. Но если мастер к положенному сроку не представлял свою работу, то он не только лишался гонорара, но и должен был выплачивать неустойку.
   А муза Леонардо никогда не могла работать быстро, и тем более с точностью до дня. Он ничего не мог с собой поделать.
   Хорошо, что сегодня шел дождь - не так обидно пропавшего для работы дня. Освещение сегодня неподходящее для живописных работ, а жечь свечи днем, пожалуй, слишком расточительно.
   Шорох приближающихся шагов заглушил шум дождя, и Леонардо оглянулся. Трое его кузенов спешили занять свои места напротив кресла судьи. С Леонардо они уже давно не здоровались.
   Старый Пацци появился незамедлительно, видимо предупрежденный слугами, что все в сборе. Окинув пришедших недовольным взглядом, он с кряхтением опустился в кресло и буркнул:
   - Ну что у вас на этот раз, сеньор Леонардо? Надеюсь не очередное письмо от французского короля? Лучше бы он вам денег прислал...
   - Нет, сеньор Пацци. На это раз я действительно надеюсь разрешить эту тяжбу, - Леонардо поднялся и откинул длинные волосы.
   Со стороны своего старшего брата - Лоренцо - он услышал насмешливое фырканье. Не обращая на это внимания, он продолжил.
   - Все здесь присутствующие прекрасно знают, что я хотел решить все мирно. Но эти люди, называющие себя моими братьями, отказались. Более того, они прилюдно поносят меня и обличают в разных грехах...
   Лоренцо издал короткий смешок:
   - Все знают о них и без нас! Половина города судачила тогда о том процессе за содомию...
   - Я это уже слышал, - рявкнул из своего кресла Пацци. - Пусть говорит Леонардо.
   - Спасибо, синьор судья. Мой дядя Франческо лишил своих детей наследства по вполне определенным причинам. И я могу рассказать о них.
   - Почему же ты не сделал этого раньше? - заинтересовался Пацци.
   - Я хотел и все еще хочу избежать огласки и позора для семьи.
   Тут уж рассмеялся средний брат - Паоло. Леонардо лишь холодно взглянул на него и продолжил.
   - Младший из сыновей дяди Франческо, юный Клаудио, давно пристрастился к азартным играм. Все его близкие знают, что он почти все свои доходы от торговли проигрывает в Венеции.
   Эти подробности мало кого удивили. Судья Пацци выразил свое нетерпение, забарабанив пальцами по подлокотнику кресла.
   - Однако, думаю, никто здесь не знает, то что мне поведала некая Фьяметта, "честная куртизанка" родом из Флоренции, проживающая ныне в Венеции.
   Клаудио вздрогнул, услышав это имя, а его тревожный взгляд, мимолетно брошенный на судью, сказал больше чем любое признание. Пацци хмыкнул себе под нос, но промолчал.
   - Фьяметта утверждает, что когда дела Клаудио стали совсем плохи, он просил ее помочь ему сжульничать. Она отказалась, но не стала поднимать шум, посочувствовав его молодости.
   Братья Леонардо попытались было вмешаться, но старый Пации приказал им ждать своей очереди.
   - Второй сын дяди Франческо, Паоло, как вы знаете, занимается земледелием и не участвует в подобных развлечениях, - продолжил художник. - Недавно он удачно выдал замуж свою единственную дочь. Устроить этот выгодный брак стоило ему немалых трудов и денег. Часть этих денег ушла в карман старухи, вовремя избавившей его дочь от плода.
   Старый судья уже давно подался вперед с интересом вглядываясь в Паоло, и тот не обманул его ожиданий. Он подскочил на месте и, сбросив удерживающую руку старшего брата, рявкнул:
   - Старая ведьма еще поплатиться за это!
   - Она то, как раз, ни при чем, - покачал головой Леонардо, испугавшись за судьбу старухи. - Еще кое-кто знал о том, что пришлось сделать твоей дочери...
   - Щенок! Надо было его еще тогда придушить! - Паоло принялся мерить шагами кабинет Пацци.
   - Что еще можешь сказать? - почти ласково поинтересовался судья у художника.
   Леонардо бросил короткий взгляд на Лоренцо и продолжил:
   - Один человек, имени которого я пока не буду называть, попросил Лоренцо, как уважаемого нотариуса, заверить одну копию утерянной родословной. И хотя было ясно, что это подделка, Лоренцо ее заверил...
   Старший сын Франческо да Винчи смотрел на кузена расширенными от удивления глазами и шептал как заклинание:
   - Ты не сможешь ничего доказать. Не сможешь!
   - Не смогу, - согласился Леонардо. - Но даже слух об этом навсегда испортит твою репутацию.
   Некоторое время Лоренцо переводил напряженный взгляд с судьи на кузена и обратно. Он искал лазейку, стараясь отбросить на время мучительный вопрос о том, как Леонардо все это узнал.
   - Хорошо, - наконец тихо произнес он. - Я отзываю свой иск, если ты обещаешь хранить тайну. И еще. Я понимаю, ты не скажешь..., но я все равно должен спросить. Кто тебе все это рассказал? Откуда ты узнал?
   - Могу сказать только, что и сам знал многое, - уклончиво ответил художник.
   Паоло смотрел на кузена во все глаза, а тот избегал его взгляда и, казалось, прятал злорадную усмешку. Лоренцо видел на лице Леонардо лишь равнодушное спокойствие, всегда его бесившее. А судья Пацци на мгновенье показалось, что по губам художника скользнула легкая грустная улыбка.
   Когда двери закрылись за тремя кузенами Леонардо, Пацци удержал его за рукав и задал тот же вопрос немного по-другому:
   - Ясно что ты не скажешь "кто", но может быть пояснишь "как"?
   - Стечение обстоятельств или, как некоторые считают - Судьба, - Леонардо пожал плечами.
   Он не стал говорить о том, что эта самая Фьяметта давно и с гордостью продолжала носить прозвище "иль Валентино". Она в течение нескольких лет была избранной подругой герцога Чезаре. Так же она была хорошо знакома с нынешним капитаном флорнтийской милиции и с секретарем республики.
   Невезучий ухажер дочери Паоло, чтобы избежать гнева отца, завербовался в ополчение, набираемое Никколо. Найти его там и расспросить не стоило особого труда.
   А тот сеньор, что хотел заверить поддельную родословную, вначале пришел к другому нотариусу, старому приятелю покойного отца Никколо Макиавелли, который тоже был нотариусом.
   Именно так все и закружилось в неправдоподобном хороводе. Как будто что-то, с таким упорством противостоявшее Леонардо раньше, вдруг, с не меньшим фанатизмом принялось помогать ему. В этом невольно усматривалось влияние какой-то высшей силы. И Леонардо надеялся, что к Никколо она будет так же благосклонна.
  
   ***
  
   Город как будто вымер. Улицы Пизы были пусты, все двери и ставни наглухо закрыты. На топот лошадиных копыт и человеческих ног крупного отряда флорентийского войска отвечало только эхо. Эта застывшая тишина означала, что Пиза сдалась. Наконец, после многих месяцев осады, лишившись поддержки Венеции, город капитулировал. Условия мира были подписаны вчера, и сегодня лучшие люди города должны были передать бразды правления в руки флорентийцев.
   Никакой крови, никаких сражений. Именно так республике лучше всего удавалось выигрывать войны.
   Всадники ехали медленно, так как рядом шли пизанские дворяне, вручавшие ключи от города Сальвиати и Джакомини. На площади всадники разделились. Вся флорентийская знать отправилась на подготовленное пизанцами пиршество, а рядовые воины во главе с капитаном отправились занимать место пизанского гарнизона в цитадели.
   Никколо с сопровождавшим его эскортом и несколькими местными чиновниками остался на площади. Он удерживал рвавшуюся вперед лошадь и оглядывался по сторонам.
   Это было совершенно необычное ощущение - быть победителем в завоеванном городе. И пусть его имя не значилось среди подписывавших документ о капитуляции, и он и его близкие знали, как много он для этого сделал, ведя переговоры с пизанцами. Он уже свыкся с тем, что всегда оставался в тени и даже находил в этом своеобразное удовольствие. Что-то было необычайно приятное в том, чтобы, оставаясь невидимым, дергать за ниточки.
   Иногда правда проносилась, успев ужаснуть, мысль о том, что, может быть, кто-то невидимый для него дергает ниточки его жизни...
   Сейчас, правда, все было как нельзя лучше. Последнее время полномочия секретаря республики и ответственного по делам милиции возросли до такой степени, что он сам себе отдавал приказы (от имени Синьории) и сам же их подписывал.
   Площадь, покинутая основными силами флорентийцев, опустела, и Никколо наконец увидел то, что искал. От ворот города к площади медленно тянулась вереница обозов. Эту непарадную часть войска нужно было разместить в городе и при этом избежать скандалов с местным населением и резни.
   Никколо занялся уже привычным делом, и все сегодня давалось ему легко, не раздражало и не злило. Прибывая в таком расположении духа, он лишь слегка поморщился, заметив среди солдатской поклажи большой деревянный ящик из древесины ясеня.
   Секретарь подумал, что ящик нужно бы отправить назад, во Флоренцию, так как он уже не пригодиться. Только сначала следовало вложит в него письмо с выражением благодарности изобретателю, даже если его труд и не пригодился.
   Никколо достал из седельной сумки походную чернильницу, перо и несколько чистых листов. Положив все это на ящик, он быстро написал несколько строк, а затем приоткрыл крышку, чтобы вложить внутрь послание.
   Тряска по бездорожью разбросала предметы внутри ящика. Пучеглазый шлем оказался в углу, и стекло опасно соприкасалось с деревянной стенкой. Никколо поднял его, чтобы положить на середину, и тут из шлема выпал небольшой сверток. На нем было накарябано: "Никколо Макиавелли. Для твоих детей". Секретарь удивленно моргнул.
  
   ***
  
   Капитан флорентийской милиции издали заметил какое-то странное оживление на центральной площади Пизы. Он вернулся сюда из цитадели, где его присутствие уже не требовалось, везя за пазухой готовое прошение об отставке. Испанец надеялся, что достаточно будет подписи Макиавелли, чтобы освободить его от службы.
   На площади солдаты и обозная прислуга сгрудилась в одном месте, побросав свои подводы, и на что-то пялились. Он направил свою лошадь в самую гущу, солдаты почтительно расступались перед ним.
   Краем глаза Мигель заметил подводу со знакомым деревянным ящиком, и отметил, что тот открыт. Затем он увидел Макья, стоявшего поодаль и не спускавшего глаз с какой-то скрытой от Мигелотто точки. Туда же таращились и все остальные. Испанец привстал в стременах, чтобы увидеть это "что-то".
   В следующее мгновенье Мигелю стало понятно то отстраненное выражение во взгляде секретаря. Это было узнавание.
   Неровную мостовую в центре Пизы чеканным шагом пересекал миниатюрный механический лев. При каждом шаге его странно изогнутый металлический хвост резко поворачивался - раскручивалась спрятанная внутри пружина. Пасть маленького чудовища открывалась и закрывалась.
   Мигель вздрогнул - судьба, чуть ли не в первый раз давала ему такой ясный знак. На мгновенье ему даже показалось, что его зрение раздвоилось, и он одновременно видел, и настоящее, и прошлое.
   Такой же лев, только в несколько раз больше и с позолоченной гривой так же чеканил шаг в саду герцогского дворца в Чезене. Там был поздний вечер и сцену освещали многочисленные факелы. Богато одетые гости, придворные, дипломаты, певцы, музыканты и танцовщицы столпились вокруг открытого пространства, по которому выхаживал лев. Когда он подошел близко к передним рядам, толпа в панике подалась назад, а некоторые дамы даже завизжали.
   Присутствовавший там да Винчи, одетый в короткий пурпурный плащ, хотел было успокоить публику, но герцог удержал его. Чезаре с интересом наблюдал за реакцией своих гостей на это механическое чудовище. Оно еще время от времени открывало клыкастую пасть и выпускало клубы дыма. Кто-то суетливо крестился и отступал в сторону, кто-то спешно покидал герцогский сад, большинство же бросало тревожные взгляды, то на льва, то на невозмутимых Валентино и его инженера, ожидая, чем же все закончится.
   Наконец, некоторые из гостей начали приближаться к неутомимому механическому льву. Мигель помнил, что одними из первых к незнакомому устройству приблизились флорентийцы. Кардинал Содерини шел осторожно подбирая полы своей длинной мантии и на всякий случай держался чуть позади своего худощавого коллеги. Эти более смелые гости герцога заинтересовались, каким образом этот механизм, передвигающийся на четырех ногах, не падает, и что такое скрывается внутри его чрева, позволяющее выпускать клубы дыма.
   Мигель тряхнул головой. Он по-прежнему находился на центральной площади Пизы и наблюдал за уменьшенной копией того самого льва. Толпу вокруг составляли запыленные солдаты и обозная челядь. Лев уже пересек больше половины расстояния до края площади.
   Но вот, наконец, пружина внутри механизма окончательно раскрутилась. Лев замер на месте с занесенной для шага лапой еще один раз судорожно закрыл пасть. До края площади он не дошел совсем немного.
   Мигель никогда не считал себя суеверным, а по поводу механических львов никаких суеверий и не существовало, но чутью он верил. А эта замершая посреди улицы игрушка заставила его невольно передернуть плечами. И дело было не в том, что испанцу не нравились механические чудеса да Винчи. Предзнаменование выходило не из лучших.
   Казалось, что вопреки ожиданиям, на этот раз флорентийский художник и секретарь сумели принести друг другу немного пользы. Но сейчас Мигель был уверен, что это лишь временная отсрочка. Судьба чуть придержала движение своего гигантского колеса, чтобы позволить им еще чуть-чуть удержаться на его вершине, прежде чем падение станет необратимым.
   Но узнать, истинным ли было его предчувствие, Мигель не надеялся. В прошение об отставке, спрятанном у него под колетом, не хватало только одной подписи.
  
  
   История восьмая, колдовская.
   1510 г.
  

"Человек не может заставить себя

свернуть с пути, на котором он

до сих пор неизменно преуспевал".

Никколо Макиавелли.

   Два полных дня проведенных в седле и секретарь флорентийской республики пересек границу Франции. Это было далеко не первое его посещение государства которым уже более 10 лет управлял Людовик XII. Посланника не подогревало то особое любопытство, с которым изучаешь чужие обычаи. Никколо Макиавелли бегло говорил по-французски и чувствовал себя здесь чужим не более, чем в каком-нибудь Пезаро или Римини.
   Поездку омрачало только то, что секретарь лишился слуги. Прошлой ночью того скрутила какая-то колика, и он не смог взобраться в седло. Но заняться поисками нового слуги можно было и в Блуа, куда держал путь флорентиец.
   После утомительного дня в седле секретарь чувствовал настоятельную необходимость размять ноги. Оставив лошадь и вещи в небольшой придорожной гостинице, Никколо выбрался на узкую городскую улочку. Он направился туда, где виднелись шпили ратуши и, несомненно, находилась главная площадь.
   Еще издалека стало ясно, что там царит какое-то неподходящее для позднего времени оживление. Оказавшись на краю площади, флорентиец сразу понял в чем дело.
   Лобное место не было пусто. Там стояли три позорных столба у которых несли наказание грязные и избитые мужчины в колодках. Над ними возвышалась виселица на которой мерно покачивался под легким летним ветерком покойник. Вокруг было полно мальчишек, издевавшихся над скованными, да и люди постарше не брезговали таким зрелищем.
   - Что это за разбойников у вас тут чествуют? - поинтересовался секретарь у проходившей мимо хозяйки с полной корзиной бобов.
   - Вы тут проездом? - для порядка спросила она и тут же затараторила. - Они ж чуть весь город не облапошили! Продавали свое чудесное лекарство всем без разбора и обещали исцеление от всех болезней! Вон тот, что болтается, и продавал. А эти что в колодках изображали чудом исцелившихся. Их сегодня на закате отпустить должны. А завтра еще двух посадят и ведьму, которая всем этим жульем заправляла, повесят и сожгут.
   - Почему ведьму? - заинтересовался флорентиец.
   - Так она ж сама созналась! - фыркнула хозяйка. - Допросили с пристрастием и пожалуйста!
   Никколо взглянул на покачивающееся тело и передернул плечами. В предзакатном сумраке этот повешенный напомнил ему другого, виденного много лет назад во Флоренции...
   ...Это была первая казнь которую он видел или, может быть, первая которую запомнил. Никколо было тогда около 9 лет. Заговорщики из дома Пацци тогда совершили покушение на Медичи. Лоренцо, по прозвищу Великолепный, бежал от убийц зажимая рукой рану на шее, а его брат Джулио умер на месте. И палески, сторонники Медичи, начали мстить.
   В первый день после заговора погибло много людей. Их вешали без суда и следствия на окнах домов. В тот день Никколо и вся его семья сидели дома. А в следующие дни стало уже спокойнее. Если конечно не считать того, что какие-то молодцы из палески вырыли уже разлагающееся тело Якопо Пацци и с улюлюканьем таскали его по городу.
   А через неделю был пойман один из последних выживших заговорщиков, которому почти удалось скрыться. Его быстро вздернули на одном из окон Палаццо Веккьио в котором предстояло служить мальчику по имени Никколо.
   Тогда он не утерпел и, когда толпа схлынула, пришел посмотреть на повешенного. Труп качался под легким ветром и складки одежды шевелились. Никколо смотрел на него снизу вверх и думал о том, что пару недель назад этот человек наверное вполне убедительно рассуждал о том, что вот так перевешает всех палески после убийства Медичи. А что вышло? Забавно...
   Никколо стоял там долго, но не сразу заметил, что он не один рассматривает повешенного. Чуть дальше, в тени дома, стоял русоволосый молодой человек в красном плаще. Он что-то держал в руках.
   Вглядевшись повнимательнее мальчик сообразил, что это ученик какого-нибудь мастера-живописца практикуется на досуге. Он что-то быстро рисовал углем в альбоме. Однако какое странное место он выбрал для набросков...
   - Что ты тут рисуешь? - спросил он, недоуменно оглядывая знакомую площадь.
   Высокий молодой человек посмотрел на мальчика так, как будто впервые заметил. Несколько мгновений он медлил, изучая его пронзительным взглядом, но потом молча повернул к нему рисунок.
   Никколо не заставил себя ждать и в два прыжка оказался рядом. На листе был изображен повешенный и небрежная надпись: "Шапочка каштанового цвета. Фуфайка из черной саржи, черная куртка на подкладке. Турецкий кафтан, подбитый лисьим мехом. И воротник куртки обшит черным и красным бархатом с крапинами. Бернардо Барончелло. Чулки черные".
   Никколо поднял на подмастерья изумленный взгляд, впервые осознавая как по-разному могут люди воспринимать этот мир. Имя этого человека он узнал через много лет, когда они по-настоящему познакомились. Его звали Леонардо...
   ...Так что зрелище покачивающегося в петле тела не слишком заинтересовало Макиавелли и он отправился назад в гостиницу. Он не обратил внимания на то, каким внимательным взглядом провожал его один из прикованных узников.
  
   ***
  
   Флорентийский посланник придирчиво осматривал гостиничную кровать, накрытую полинявшим от многократной стирки хлопковым покрывалом. Оставалось только надеяться что насекомых в ней не слишком много.
   Тут в дверь осторожно постучали.
   - Месье посол? Вы еще не легли? - предупредительный хозяин чуть приоткрыл дверь. - С вами хочет поговорить какой-то подозрительный бродяга. Я не решился его пустить...
   - Кто же он такой и чего хочет?
   - Говорит, что итальянец и хочет попросить помощи у земляка, так как оказался в сложном положении.
   - Хорошо, - поморщился Никколо. - Я сейчас спущусь и поговорю с ним.
   Оборванец действительно оказался итальянцем, но не из Флоренции - тосканского наречия он не знал. Отрекомендовавшись бродячим актером Беноццо из Неаполя, молодой человек преступил к изложению своего дела. Он оказался одним из тех, кто сегодня понес наказание у позорного столба. Там то он и увидел Никколо и, признав в нем соотечественника, решил его разыскать.
   Тут, бодро рассказывавший до этого актер, запнулся и опустив глаза пробормотал:
   - Завтра утром будут казнить Жанетту.
   - А! Хозяйку вашего маленького предприятия! - догадался флорентиец. - Поделом ей - сама попалась, сама пусть и расхлебывает.
   - Это не она! Вовсе не она всем делом заправляла! - совершенно искренне возмутился Беноццо. - Это все Теофраст, или как его там на самом деле звали..., тот которого повесели, все выдумал. А Жанетта только всякие микстуры готовила. Они может от чего и правда помогали... А сознаться ее заставили!
   Флорентийский секретарь внимательно смотрел на молодого человека. Глаза Беноццо сверкали от волнения, а руки нервно дергал длинные спутанные волосы.
   - Что, красивая твоя ведьма? - с насмешливым сочувствием скривил губы флорентиец.
   - Да какая же она ведьма! - возмутился Беноццо и добавил тише: - Она просила меня кое-какие вещи принести перед казнью, а меня даже на порог не пускают...
   Повисло короткое молчание, которое нарушил внезапно похолодевший голос секретаря:
   - Что за вещи? Покажи!
   Если уж он выберется на ночь глядя из тихой гостиницы, то должен все хорошенько выяснить.
   Беноццо смерил Никколо подозрительным взглядом, но все же протянул ему извлеченный из-за пазухи кошель с шелковой вышивкой.
   Внутри оказался простой, но добротно сделанный костяной гребень и серебряное зеркало. Оно то и заинтересовало флорентийца. Маленькое, но в тяжелой металлической оправе, слишком громоздкой для такой безделушки.
   Никколо повертел его в руках, но тайника не обнаружил.
   - Завтра ей дадут новую рубаху, но волосы прибрать все равно будет нечем..., - завел жалостливым голосом Беноццо.
   Никколо глядя на него взвешивал на ладони зеркало. Задумчиво постукивая пальцем по губам он пробормотал:
   - Интересно... По мне так все это не спроста, но можно ведь убедиться, - и добавил уже обращаясь к актеру, - Я пойду сейчас с тобой к городской ратуше. Но если сегодня тебя пропустят к твой ведьме, то завтра ты поедешь со мной до Блуа и будешь служить мне пока я не найду там кого-нибудь более подходящего.
   - Да, мессир посол! - воскликнул Беноццо, взволнованно вскакивая и снова садясь. - Почту за честь служить вам.
   - Тогда что прохлаждаешься? - усмехнулся Макиавелли. - Неси живо мой плащ!
  
   ***
  
   Флорентиец не собирался посещать французские застенки. Договорившись со стражей с помощью нескольких монет и демонстрации вещей ведьмы, он хотел было остаться снаружи. Однако тюремщики настояли на том, чтобы он пошел вместе с Беноццо. Тогда получалось, что они пустили к осужденной итальянского посланника, а не подозрительного актеришку.
   Ведьма оказалась не такой, какой нарисовали ее воображению Никколо пламенные взгляды Беноццо. Француженка была совершенно обыкновенной и уже не юной женщиной. На таких мужчины лишний раз взгляд не задерживают.
   Никколо остался у порога, а Беноццо подбежал к сидевшей на соломе женщине и быстро заговорил, объясняя ей все что произошло с ним на свободе.
   Ведьма взяла принесенный кошель, но слушала Беноццо не очень внимательно. Когда актер повел речь о флорентийском посланнике, она скользнула по нему пустым взглядом, который лишь на мгновенье блеснул интересом задержавшись где-то на плече Никколо. Он невольно покосился туда же.
   Плащ на плече скрепляла круглая фибула подаренная когда-то Чезаре. О чем она напомнила этой женщине? Но Никколо показалось что в такой ситуации лучше не спрашивать.
  
   ***
  
   - Пожар! Горим! - крики раздались достаточно близко чтобы разорвать пелену сна.
   Никколо открыл глаза и сразу понял, что сделал это слишком рано. Предрассветная мгла еще окутывала комнату, а он собирался отправляться в путь только с восходом солнца. Неохотно поднявшись флорентиец распахнул ставни и выглянул на улицу.
   Судя по источнику серого дымного столба, горело какое-то здание на площади, может быть ратуша. Никколо зябко передернул плечами - его посетило нехорошее предчувствие.
   Сон окончательно улетел и можно было начинать собираться в дорогу. На завтрак рассчитывать не приходилось - сегодня он точно будет с опозданием и, скорее всего, подгоревшим. Вся прислуга убежала смотреть на пожар. Хорошо хоть Беноццо был на месте.
   Приказав недавнему актеру готовить лошадей, флорентийский секретарь пошел за теплой водой для умывания. Сборы у него, как у опытного путешественника, не заняли много времени и еще пришлось дожидаться во дворе, пока Беноццо выведет его лошадь.
   Молодой человек копался там подозрительно долго. А когда наконец появился ведя под уздцы оседланных скакунов, за его спиной, опасливо прячась, вышел еще кто-то. Никколо хмуро уставился на закутанную в плащ фигуру. Он почти не сомневался в том, кто мог под ним скрываться.
   Видя его тяжелый взгляд, Беноццо без лишних слов упал на колени и потянул за собой спутника.
   - Синьор, не губите нас! Позвольте только выехать из города! Клянусь вам - мы ни в чем не виноваты!
   Не слушая его причитаний секретарь сделал шаг к закутанному в плащ неизвестному и откинул его капюшон. Под ним оказалась опущенная русоволосая головка ведьмы Жанетты.
   - Что там произошло? Откуда пожар? - очень тихо, но яростно спросил флорентиец.
   - Умоляю вас, синьор! - простонал Беноццо.
   Жанетта осторожно покосилась на своего коленопреклоненного спутника и Никколо померещилась сожаление в этом взгляде. Секретарь отобрал у своего неудачливого слуги поводья и сделал шаг в сторону, когда его остановил голос впервые заговорившей Жанетты.
   - В рамке зеркала был специальный тайник. Его можно открыть с помощью шпильки или зубца гребня. Там был порошок, который легко воспламеняется и огниво. Порошок я рассыпала среди соломы на которой спала. Когда вчера вечером ко мне прислали священника для исповеди, дверь за ним не стали запирать. Святой отец был старый и я воспользовалась его медлительностью, чтобы поджечь порошок. Солома была влажная и потому все подземелье быстро затянуло дымом. Мне удалось пробраться наверх и вот...
   Никколо остановился и с любопытством спросил:
   - А почему же пожар во всем здании? В твоей темнице нечему гореть, кроме соломы.
   - У меня остался еще порошок, который я подожгла когда выбралась из темницы.
   - И никто тебя не заметил? Не пытался остановить? - усомнился флорентиец.
   - Там было все в дыму, глаза начинали слезиться и еще кашель...
   - Ради Бога быстрее, синьор! - вмешался Беноццо нервно оглядываясь по сторонам. - Кто-нибудь может вернуться! Жанетту тут многие знают в лицо.
   - Ты прав, стоит поспешить, - согласился Никколо. - Заводи лошадей назад в конюшню и открывай сумку.
   - Зачем? Объясните? - замер на месте метнувшийся было к лошадям актер.
   Но секретарь уже вошел конюшню и беглецам ничего не оставалось как последовать за ним.
   Пока Беноццо возился с надежно притороченной к седлу сумкой, Никколо обратился к Жанетте.
   - Если ты хочешь выбраться из города со мной то тебе придется пожертвовать вот этим..., - он указал на толстую русую косу видневшуюся из-под капюшона. - Я буду уезжать отсюда с двумя слугами, это гораздо менее подозрительно чем присутствие женщины.
   Ведьма высвободила свою косу из складок плаща и вздохнув решительно сказала:
   - Режь!
   Дело оказалось не таким простым, как казалось на первый взгляд. Никколо воспользовался своим кинжалом, а он был не слишком острым. Так что неровные короткие волосы Жанетты пришлось прятать под шапочкой.
   С одеждой было еще хуже. У Беноццо лишнего не было, а Никколо был немного выше Жанетты. Рубаха и длинная, до колен, претина, смотрелись еще достаточно неплохо, а вот чулки...
   Взглянув на свое отражение в поилке для лошадей, Жанетта засуетилась. Она оторвала подол своей тюремной рубахи и, совершенно не стесняясь мужчин, с беспощадной силой перетянула себе грудь.
   Когда она садилась на лошадь позади Беноццо, Никколо поморщился и тряхнул головой - все движения выдавали в ней женщину. Если она будет молчать и не шевелиться, то возможно тогда их пропустят.
   Стражи у ворот было сегодня меньше обычного. От нее Никколо узнал, что пожар еще не до конца потушен, а об исчезновении ведьмы никто не подозревает. Все уверены что она сгорела. Но одни утверждают, что это кара Божья, а другие - что дьявольские происки. Главное - что ее не искали.
   Флорентиец дал знак спутникам следовать за ним и двинул коня к воротам. Но далеко они уехать не успели.
   - Что-то ваш мальчишка слишком смахивает на девицу, месье, - усмехнулся в усы один из солдат и ткнул древком алебарды в сторону Жанетты.
   - Так они у меня оба из актеров, - тут же объяснил Никколо. - Тот который похож на девицу обычно женщин и играет. Среди актеров очень ценится потому что здорово получается.
   - Талант значит баб изображать! Чем только люди деньги не зарабатывают!
   Громкий хохот стражи был ему ответом. Никколо тоже посмеялся со всеми, но глаза его при этом оставались холодными и внимательными.
   Когда путники выбрались на пыльную дорогу, и впереди открылись свежая зелень полей, взгляд флорентийского посланника оставался таким же холодным. Макья хмуро смотрел на ясную и мирную весеннюю провинцию. Он очень сомневался, что поступил разумно сегодня.
   Зачем ему этот неумелый слуга-актер? Никколо не внушали доверия его слишком подвижное лицо и нервные руки вечно теребящие длинные патлы. А про "ведьму" Жанетту с ее холодными глазами и говорить нечего! Ее уж точно не стоило брать с собой. Больше всего флорентийцу не нравилось то, что он сам не мог толком объяснить зачем ввязался в такое подозрительное дело.
  
   ***
  
   Удивительно, но исчезновение Жанетты прошло незамеченным, в ее смерти, кажется, никто не сомневался. Однако Беноццо так пылко уговаривал ее подождать когда он заработает немного денег чтобы они вместе смогли отправиться во Фландрию, где, по слухам, всегда рады бродячим актерам, что она уступила.
   Продолжая свой вынужденный маскарад она поселилась в каморке Беноццо, смежной с комнатой его хозяина в гостинице города Блуа. Вела "ведьма" себя очень тихо и покладисто и Макиавелли не мог выдумать за что бы можно было ее прогнать.
   Блуа, в котором флорентиец еще ни разу не был, ничем его не удивил. Резиденция Людовика в этом городе была выстроена не самым лучшим итальянским архитектором и украшена картинами не самых лучших итальянских художников.
   Никколо хорошо знал нравы двора и быстро добился аудиенции короля. Синьория поручила ему сделать все возможное чтобы примирить Людовика и папу и он взялся за дело с обычным рвением. Его редко можно было застать в снятых им комнатах гостиницы.
   Собравшись к назначенному часу в резиденцию Людовика, Макиавелли вышел из дверей гостиницы на залитую весенним солнцем улочку. Только тут, при свете дня, стало видно что его черная претина, путешествуя в седельной сумке, потеряла свой прежний вид и не годится для приема. Помянув в пол голоса нечистого, Никколо поспешил назад, чтобы заменить претину на обычный плащ.
   Взбегая по лестнице на второй этаж, он давал себе обещание впредь собираться только перед открытым окном, свет из которого не дает так ошибиться. Подходя к дверям комнат, флорентийский секретарь услышал приглушенные, но явно спорящие, голоса своих "слуг". Мельком удивившись их размолвке, он протянул руку к двери и замер, неожиданно услышав свое имя.
   Слушать то, что о тебе говорят в твое отсутствие всегда очень поучительно, и Никколо не стал спешить и открывать дверь.
   - Зачем ждать?! - возбужденный шепот Беноццо был слышен так, как будто он стоял прямо за дверью. - Пока я накоплю денег на дорогу во Фландрию, может пройти не один месяц!
   - Мы только что удачно выбрались из одной переделки, а ты хочешь втянуть нас в другую?! - отвечала Жанетта. - На этот раз нас будут искать!
   - Не страшно! Ему придется скрыть что ты женщина и будут искать двух мужчин. А мы быстро тебя переоденем!
   - Я не понимаю куда ты так спешишь? - в голосе Жанетты слышалось раздражение.
   - Тебя в любой момент могут разоблачить, и что тогда?
   - Как? Я отсюда и так носа не показываю! Меня никто не видит...
   Тихий спор за дверью шел своим чередом, а Никколо обдумывал, что же конкретно собирался сделать Беноццо и не одобряла Жанетта.
   Не было никаких сомнений в том, что его хотят избавить от лишних денег, а возможно и лошадей. Вопрос был в том, как именно это будут делать. Сегодня Никколо стоило прихватить с собой все деньги и не вводить Беноццо в искушение. А завтра от "слуг" нужно избавиться под каким-нибудь предлогом.
   Никколо вернулся к лестнице и нарочито шумно затопал к двери. Голоса затихли. В который раз Макья убеждался, что совершать благие деяния просто-напросто опасно...
  
   ***
  
   По возвращении из резиденции Людовика, флорентийский посланник сразу же поднялся к себе в комнаты в надежде поговорить с Беноццо. Но в коморке была только Жанетта.
   При появлении Никколо она быстро постаралась спрятать что-то под ворохом белья.
   - Что там? - подозрительно сощурился Никколо и протянул руку.
   - Извините, месье, - без тени сожаления в голосе ответила Жанетта и нехотя отдала ему небольшой коричневый томик. Флорентиец с удивлением узнал свою книгу, которую прихватил на случай скучных дождливых дней.
   - Ты умеешь читать? - усомнился секретарь.
   - Только по-французски. Меня брат учил. А в этой книге есть картинки - я их рассматривала. Мне совсем нечего тут делать. Вы работы мне не даете и на улицу не пускаете...
   - Кажется, я поручил твоим заботам мою претину?
   - Это дело на час - не больше, - тряхнула стриженной головой Жанетта.
   - Ладно. Завтра я постараюсь испачкать для тебя еще что-нибудь, - хмыкнул Никколо.
   - Испачкайте хорошенько, месье, чтобы мне хватило на день, - посоветовала "ведьма" и неожиданно улыбнулась.
   Не смотря на мужскую одежду, на юношу она совсем не походила. Разве мальчишки так улыбаются? Выпускать ее на улицу было решительно нельзя.
   - У меня дело к Беноццо, - решительно заявил Макья. - Где он?
   - Кажется, на конюшню пошел, - ответила Жанетта не глядя в глаза флорентийцу.
   Видно было что врет, но ей неприятно и хочется этого избежать. Никколо почему-то тоже стало неудобно.
   - Пойду, поищу его, - ответил он, делая вид что поверил.
   На конюшне конечно же никого не было и Макья вернулся в общий зал гостиницы все еще не решив что же делать. К нему тут же подбежала одна из служанок, признав постояльца.
   - Что вам сегодня подать, месье? - спросила она кокетливо улыбаясь.
   - То, что у вас лучше всего получается, красавица: тушеное мясо с бобами и немного вина.
   - Как я погляжу у вас сегодня удачный день и хорошее настроение, - улыбнулась служанка и не поспешила убегать к другим гостям. - Где же вы были сегодня?
   Никколо в ответ задержал на ней оценивающий взгляд - женщина была крепкая, белокожая, румяная.
   С того дня как секретарь покинул родной город прошло уже больше недели. А значит и больше недели с тех пор, как он последний раз обнимал свою Мариетту. А это, в свою очередь, означало, что пора было подыскать какую-нибудь замену ее ласкам.
   - Я был у короля, - тихо ответил Никколо. - И если ты сама принесешь мне мой ужин в комнату, то буду рад тебе о нем рассказать.
   Служанка ничего не ответила, а лишь рассмеялась и убежала к другим гостям.
   Только после того как большой зал опустел, она постучалась в комнаты флорентийца. Поставив поднос с ужином на стол, девица без лишних предисловий начала раздеваться.
   Никколо покосился на не плотно закрытую дверь смежной комнаты. Убедившись что там все тихо, он тоже взялся за многочисленные завязочки своей одежды.
   Служанка поспешно стянула с плеч нижнюю рубаху и скомкав отбросила ее в сторону. Флорентиец не обратил на это особого внимания - его больше интересовало то, что эта рубаха скрывала - упругая белая кожа к которой хотелось прикоснуться. Но не успел Никколо даже пальцем притронуться к обнаженной женщине, как произошло неожиданное.
   Дверь смежной комнаты распахнулась и оттуда легким кошачьим прыжком выскочила Жанетта.
   Быстрым движением схватив упавшую на пол одежду она отскочила в сторону.
   Флорентийский посланник какое-то мгновенье не находил сил даже для возмущения. Зато служанка завизжала так, что Никколо даже отшатнулся. Женщина кинулась к мнимому юноше - отбирать одежду.
   Жанетта же вскочила на стол, чудом не угодив в ужин, и кинула комок тряпья флорентийцу.
   - Взгляни на ее рубаху! Ну же! - кричала Жанетта стараясь увернуться от ногтей взбешенной служанки.
   Никколо вытряхнул из комка одежды светлую тряпку и развернул ее. На подоле рубахи было довольно большое пятно чего-то темного. Никколо не стал вглядываться - яростный визг служанки развеял остававшиеся у него сомнения.
   Картина тут же переменилась. Теперь уже секретарь с пренебрежением швырнул замершей в испуге служанке ее пожитки.
   - Убирайся отсюда, тварь, пока мы все не рассказали твоему хозяину, - торжествующе прошипела Жанетта.
   Никколо просто выругался и добавил сквозь зубы:
   - Скольких ты уже успела заразить своей дурной болезнью? Пользовалась тем, что гости уезжают раньше чем узнают о том что случилось?
   Служанка сидела на полу среди своей разбросанной одежды и плакала. Утирая слезы она смотрела на своих обидчиков злыми глазами и было ясно что этот позор не изменит ее поведения.
   Тем не менее она поспешила убраться подальше от флорентийца и его странного юного слуги.
   - Хороший урок мне не забывать что здесь на каждом шагу может подстерегать французская болезнь, - вздохнул Никколо.
   - Между прочим здесь ее называют неаполитанской, - усмехнулась Жанетта слезая со стола.
   Флорентиец с отвращением посмотрел на принесенную служанкой еду и снова обратился к "ведьме":
   - Спасибо тебе. Мне и в голову не пришло что такая молодая и здоровая на вид женщина может быть больна... Но признайся, ты ведь подсматривала?
   Жанетта снова улыбнулась:
   - Я же говорила - у меня тут нет никаких занятий. А за вами наблюдать довольно интересно...
   - Где же шляется этот прохвост, Беноццо! - в раздражении взмахнул руками флорентиец. Ему хотелось побыстрее покончить со всем этим и убраться из гостиницы.
   - Месье, вам бы лучше уехать отсюда сегодня и не дожидаться Беноццо, - осторожно попросила Жанетта.
   Никколо удивленно на нее уставился. Она пыталась его предупредить, но и Беноццо при этом не выдавать. Неужели это угрызения совести? Флорентиец не собирался облегчать ей задачу.
   - Нет, сегодня уже поздно. А завтра, пожалуй, нам действительно стоит поискать более приличное место, - заявил он. - Пора мне поговорить с хозяином. Эта девица, если не круглая дура, уже достаточно далеко убежала из его заведения.
   Он вышел давая Жанетте время подумать и решить, наконец, чью сторону занять в этом деле.
  
   ***
  
   Хозяин, выслушав рассказ флорентийца из которого правда было исключено участие Жанетты, и тут же приказал выбросить из своего дома и без того уже сбежавшую девицу. Однако он удержал за рукав собравшегося было уходить секретаря и шепнул ему на ухо:
   - Думаю вы понимаете как для меня опасна огласка, поэтому надеюсь, что вы не станете распространяться об этом происшествии. А я в ответ тоже буду держать язык за зубами.
   - О чем это вы? - изумился Никколо.
   - Как о чем? Я же не слепой, чтобы не замечать как эти ваши слуги тискаются по углам! Как я могу при этом за вас поручиться? Знаю я ваши итальянские нравы!
   - После сегодняшнего происшествия со служанкой я, кажется, тоже самое могу сказать и о ваших французских, - хмыкнул Никколо.
  
   ***
  
   "Ведьма" встретила флорентийца у порога и видно было, что она с трудом дождалась его возвращения. Принятое наконец решение заставляло ее спешить. Окинув комнату удивленным взглядом, Макья заметил, что все его вещи собраны - времени она даром не теряла.
   - Что с тобой? Что-то случилось? - решил немного помочь Жанетте Никколо.
   - Месье, вам нужно уехать отсюда! - волнение "ведьмы" выдавала только слишком быстрая речь. - Беноццо замыслил вас обобрать до нитки и сбежать во Фландрию. Он хотел сделать это в новолуние и рассказал мне. Я была против и он, кажется, решил ускорить дело... Его слишком долго нет! Уверена, он пошел искать себе сообщников на сегодняшнюю ночь.
   - Уже сегодня? Не думал что он будет действовать так быстро, - нахмурился Макиавелли. - Что он хочет забрать?
   Жанетта обессилено опустилась на край деревянного стула.
   - Вы знали, да? Понимаете, мне его затея не понравилась, но и выдавать его очень не хотелось... Все-таки он мне помогал... Хотя я понимаю, что это пока меня не затмила какая-нибудь другая девица помоложе... Ему ведь досталось только позорное наказание! Он не сидел в камере в ожидании казни, не ждал смерти. Я больше этого не хочу переживать! Второй раз мне так не повезет... Беноццо хотел забрать у вас деньги и лошадей. Собирайтесь пока не поздно.
   - Не люблю разочаровывать людей, - усмехнулся Никколо. - Пусть приходит и забирает.
   - Он же не один будет! - Жанетта подозрительно смотрела на слишком спокойного Макиавелли. - И к тому же он захочет меня забрать, а мне что-то расхотелось ехать во Фландрию.
   - Это как раз проще всего ему объяснить, - отмахнулся Никколо. - Но у нас и без того много дел...
  
   ***
  
   Окно открылось со слабым скрипом и снова стало тихо. Затем кто-то мягко спрыгнул на пол и замер в темноте. Послышался шорох и кто-то более грузный перебрался через подоконник в комнату. Наконец с противным лязгом отодвинули заслонку потайного фонаря и стало видно что же происходит.
   - Беноццо! Что ты тут делаешь? - приподнимаясь на кровати осведомился Макиавелли.
   - Лежи и не шевелись, - приказал бывший актер и выразительно помахал перед носом флорентийца длинным испанским мечем. - Я заберу твои деньги, а ребята постерегут чтобы ты не наделал глупостей.
   Ребята - двое крупных мужчин сильно смахивавших на фламандцев - дружно шагнули к кровати и нависли над ней.
   Беноццо сноровисто обшаривал вещи своего бывшего господина отбрасывая в сторону все ненужное. Он приостановился только для того, чтобы оторвать что-то круглое и блестящее от хозяйского плаща.
  
   - Ты скверно поступаешь с теми, кто тебе помогает, - заговорил Никколо не делая однако попыток подняться. - Если уж так нужны были деньги, мог бы хоть из вежливости, ограбить кого-нибудь другого. В Блуа полно богатых купцов...
   - У них есть слуги с мечами и кинжалами. К тому же про тебя я и так все знал - где и что искать. Проще всего.
   Бывший актер наконец выпрямился держа в руках два кожаных кошелка. Продемонстрировав их фламандцам и встряхнув, чтобы услышать характерный звон, Беноццо направился в свою бывшую коморку.
   - Где она? - донеслось оттуда почти сразу же и разъяренный молодой человек подскочил к по-прежнему лежавшему Никколо.
   Флорентиец не отвечал и Беноццо дернул на себя легкое покрывало. Жанетта обнаружилась тут же. Она лежала сжавшись в комочек рядом с Никколо в одной ночной рубашке и напряженно смотрела на окружавших ее мужчин.
   - Ах ты... подлая тварь! Предательница! - выразительное лицо Беноццо перекосило от едва сдерживаемой ярости. Меч в его подрагивающей от напряжения руке опасно дергался. - Я знал, что ты меня выдашь!
   - Кажется, ты собирался во Фландрию? - холодно поинтересовалась Жанетта выпрямляясь. - Вот и отправляйся. Я остаюсь.
   - Деньги у нас. Пошли, - позвал бывшего актера старший фламандец и не дожидаясь ответа пошел к окну. Его приятель тут же отправился следом.
   Беноццо сделала несколько осторожных шагов к окну не отрывая взгляда от застывшей Жанетты.
   - Все-таки я был прав, решив тебя ограбить, - неожиданно обратился он к Никколо. - Ты это заслужил.
   Не успел Макья даже подумать об ответе, как Беноццо сделал стремительный выпад и концом длинного меча достал до Жанетты. Она инстинктивно дернулась в сторону, но успела получить длинную царапину от губы через всю щеку.
   Никколо ударил по незащищенной руке своего бывшего слуги, но тот отскочил и с ловкостью кошки скользнул за окно. На пол со стуком упала какая-то металлическая вешь и закатилась под стул. Флорентиец немного помедлил и осторожно выглянул за окно.
   Несколько солдат из городского гарнизона крепко держали Беноццо, в то время как еще один связывал ему руки. Фламандцев было уже не видно. Макья не сомневался что их уже отправили в местные застенки, куда предстояло попасть и его бывшему слуге.
   Капрал заметил в окне флорентийца и послал к нему одного из солдат с кошельками, которыми так и не удалось воспользоваться Беноццо.
   Спрятав вернувшееся к нему достояние в седельную сумку, Никколо поспешил к Жанетте. Та склонилась над своим серебряным зеркалом и, прикладывая к лицу уже изрядно пропитанную кровью тряпочку, изучала порез. Забытый на полу потайной фонарь давал мало света и Макья зажег свечу.
   - Давай я посмотрю, - попросил он и не дожидаясь ответа присел рядом.
   Жанетта отвела руку с тряпкой от испачканного лица и тревожно вздохнула.
   - Ничего страшного. Только губу нужно поберечь - здесь может начаться нагноение.
   - Мне нужно промыть рану.
   Никколо молча помог "ведьме" с ее нехитрыми манипуляциями: сходил за водой, подержал зеркало. Порез к счастью был не глубокий и быстро подсыхал. Закончив с промыванием Жанетта собралась к себе в коморку, но ее остановил голос Никколо:
   - Плата, которая предназначалась Беноццо, теперь твоя. Пригодиться, куда бы ты не отправлялась.
   - Пригодиться, - согласилась Жанетта. - Завтра я уеду из гостиницы и покину город. У меня есть родственники на севере, к ним и пойду. Где-нибудь нужно будет переодеться в женское платье, только сначала нужно его купить...
   Пока она говорила Никколо потушил фонарь и свечу. Комнату наполнил слабый и неясный лунный свет.
   - Ты не хочешь сейчас остаться со мной? - поинтересовался флорентиец и осторожно обнял "ведьму" так что они едва касались друг друга.
   - А я думала ты сегодня будешь спать как убитый, - улыбнулась Жанетта тряхнув стриженной головой.
   - Лучше уж я вообще не буду спать, - увлекая ее за собой прошептал Никколо.
  
   ***
  
   Рассвет открыл проснувшемуся Никколо какой беспорядок в его комнате оставили ночные происшествия. Разбросанные Беноццо вещи валялись в самых неожиданных местах и все это предстояло собрать перед переездом.
   Флорентийский посланник нехотя поднялся и обнаружил, что Жанетта уже собрала свои вещи и принялась за его. Вдруг она подобрала что-то с пола и не выпуская из рук присела на край кровати.
   - Что там? - заинтересовался Никколо и поспешил устроиться рядом заглядывая ей через плечо.
   - Давно хотела спросить - откуда это у тебя?
   В руках Жанетты была фибула.
   - Мне ее подарили на удачу. А тебе она знакома?
   - Эти собаки бегущие по круг напомнили мне об одной старой легенде. Она странная и ее мало кто помнит, - Жанетта вертела украшение в руках и на собеседника не смотрела.
   - Мне тоже немного рассказывали об этом украшении, - глаза флорентийца сузились. - Расскажи мне свою легенду и я сравню ее с тем, что знаю сам.
   Никколо приготовился внимательно слушать то, в чем надеялся отыскать крупицу правды. Жанетта бросила на него заинтересованный взгляд, но не стала не о чем спрашивать, а начала рассказ:
   - У одного важного человека было пятеро сыновей, младшего из которых звали Ниал. Как-то раз братья отправились в лес за дичью. Поход их был не слишком удачен и закат застал их в чаще. Они решили развести костер и заночевать. Младшие занялись поиском хвороста, а старший отправился за водой к роднику, скрытому в ближайшем овраге.
   Однако возле родника обнаружилась какая-то уродливая старуха. Когда старший брат попросил у нее разрешения набрать воды, она ответила что позволит это только если он ее поцелует. Тот с отвращением отказался и ушел без воды. Еще трое его братьев приходили к источнику и так же как первый уходили ни с чем. Наконец за водой пошел Ниал. Старуха сказала ему то же самое что и его старшим братьям. Но Ниала это совсем не напугало и он не только поцеловал, старуху но и возлег с ней. И как только все между ними случилось, старуха обернулась молодой прекрасной женщиной, которая сияла ярче солнца.
   "Кто ты?", - удивленно спросил Ниал. Женщина ответила ему следующее: "Я - Власть. С этой поры пребудет власть у тебя и твоего потомства". И в знак своего благоволения она протянула ему драгоценный убор из круглых золотых пластин, на каждой из которых были изображены собаки, кусающие друг друга за лапы.
   - Ну и как? - подтолкнул замолчавшую Жанетту Никколо.
   - Что как?
   - Досталась роду этого Ниала власть?
   - Говорят он основал династию, которая правила еще несколько столетий... Вообще-то я слышала подобные легенды не только про Ниала, - улыбнулась "ведьма". - И в них эта женщина иногда называет себя Славой или Матерью-Землей. Но всегда держит свое обещание.
   - Никогда не любил ваши галльские выдумки, - проворчал Никколо.
   - Почему? - удивилась Жанетта.
   - В них нет смысла! - возмутился флорентиец. - Возьмем хоть твою сказку: тут есть какая-то мораль? Кодекс поведения для будущего правителя? Или это аллегория? Но тогда что она утверждает? Что брезгливым и скромным власти вовек не видать? И причем тут эти собаки?
   - Ну, ты же сам на все ответил, - фыркнула Жанетта. - Ясно тут только одно - эта вещь не принадлежала изначально людям. Осколок древнего символа или, как ты говоришь, аллегории.
   Никколо отобрал у "ведьмы" свою фибулу и решительно поднялся.
   - Не думаешь же ты, что эта вещь принадлежала каким-то языческим богам? Это просто украшение сделанное людьми, может быть для храма или церимоний. Красивая и странная вещь, но в ней нет ничего сверхъестественного!
   - Тебе виднее, - пожала плечами "ведьма" и снова принялась за сборы.
  
   ***
  
   Уже в разгар дня, выезжая с Жанеттой из двора гостиницы, Никколо внезапно понял, почему тогда вывез "ведьму" вместе с собой из города где ей грозила виселица. Одно дело смотреть на то как покачиваются на ветру трупы каких-то незнакомых людей о жизни которых ты даже ничего не знаешь. И совсем другое, когда вешают того, кому ты не захотел помочь. Похоже, что ему совсем не нравилось брать на себя ответственность за такое. Только если выбора ему не оставляли, как в случае с Беноццо, он шел до конца.
   Когда всадники отъехали от гостиницы достаточно далеко, Жанетта повернула свою лошадь в сторону северных ворот и приостановилась.
   - Пора прощаться...
   - Подожди, - Никколо остановил ее жестом и, вытащив из своей сумки какой-то сверток, протянул его "ведьме". - Это тебе небольшой подарок.
   Жанетта с интересом заглянула внутрь и весело рассмеялась. Там было несколько женских юбок, корсаж и рубашка.
   - Не представляешь как я по этому соскучилась! Буду вспоминать тебя пока не изношу. Удачи тебе при дворе, Макья!
   - И тебе легкой дороги, - махнул рукой флорентийский посланник в след удаляющейся всаднице в мужском костюме. Что-то странное заставило его нахмуриться... Ах, да! Он не помнил, чтобы называл ей свое прозвище. Может и не зря в ней признали ведьму...
  
  
  
   История девятая, готическая.
   1513 г.
  
  

"...Но ведь Макиавелли тоже худ, -

скажу в ответ, - однако, как ни странно,

наветчики меня со смаком жрут."

Никколо Макиавелли к

Джованни Медичи.

   Никколо осторожно повернулся на бок и посмотрел на свои руки. Откровенно говоря, видно было плохо. Единственное окно, расположенное под самым потолком, давало мало света, и решетка на нем этому тоже не способствовала.
   Остальные, запертые здесь же человек 15 сидели, лежали, ходили, разговаривали и ругались друг с другом. Никколо уже начинал привыкать к этому постоянному шуму, от которого было никуда не деться. Но уж смотреть на своих соседей он был совершенно не обязан. Поэтому он предпочитал смотреть на свои руки.
   Кровь давно уже запеклась и ее бурые пятна легко счистились с кожи, но остались на одежде. Синяки и ссадины тоже начинали проходить, но со следами от веревки дело обстояло хуже. Левой руке досталось меньше, а вот на правой кольцо содранной до мяса кожи было глубже и шире. Рана никак не подсыхала и Никколо часто разматывал повязку с тревогой на нее поглядывая.
   Сейчас он даже мог лежать на боку - плечи болели совсем не так как в первый день. Но спиной он старался по-прежнему ни к чему не прикасаться. Палочные удары оказались на редкость болезненными.
   Если бы еще месяц назад он мог вообразить где окажется... Хотя, нет, какая-то его часть осознавала к чему идет дело. Но другая часть, куда более сильная, знать ничего не хотела. И не потому что была слепа и самонадеянна. А потому, что где-то глубоко, гораздо глубже чем он мог от себя ожидать, в нем сидело убеждение что нельзя бежать как крыса с тонущего корабля. Ведь на корабле республики Флоренция, управляемом Содерини, он был не крысой, а, пожалуй, даже помощником капитана.
   Никколо закрыл глаза и попытался устроиться поудобней на собственной верхней одежде, служившей ему постелью.
   Когда он впервые почувствовал приближение опасности? Давно, очень давно, около года назад. Что-то постоянно не давало ему расслабиться. Сейчас все эти мелкие эпизоды, напоминавшие булавочные уколы, промелькнули перед его внутренним взором...
   ...Мариетта захлопнула дверь перед самым носом своего мужа и вопросительно на него уставилась.
   - Что это? - спросила она тихо, но так чтобы было ясно - лучше ответить, а не отшучиваться.
   Никколо мельком взглянул на бумагу, которой помахивала Мариетта.
   - Как что? Мое завещание. Я его немного изменил. Оно было написано еще до того, как я обзавелся таким количеством детей.
   - И почему ты решил его переписать именно сейчас?
   - Ты же знаешь. Был нехороший знак. У крупных перемен всегда бывают какие-нибудь предвестия, - Никколо взялся за ручку двери.
   Мариетта нахмурилась, пытаясь понять, водят ли ее за нос или нет.
   - Молния снова ударила в Палаццо Веккьо. Несколько гербовых лилий отвалилось. Последний раз нечто подобное случилось перед смертью Лоренцо Великолепного и изгнанием Медичи.
   - Только из-за этого? - переспросила Мариетта, заметно успокаиваясь.
   - Ну, нет, конечно. Я давно собирался переписать завещание. Теперь опекуном наших детей и управляющим всем имуществом в случае моей смерти, будешь ты.
   Мариетта посмотрела на мужа в полном изумлении:
   - А как же твой брат и мои братья?
   Это было очень странное решение, оставить управление делами женщине, когда вокруг было полно родственников мужского пола. Так поступали только в исключительных случаях. Женщина считалась не способной взять на себя ответственность за обеспечение хозяйственного благополучия собственного дома.
   - Тебе я полностью доверяю, а в твоих способностях справляться со всем в мое отсутствие давно уже убедился на опыте, - Никколо невозмутимо пожал плечами. - По сравнению с другими нашими родственниками ты отличаешься редким здравомыслием. Тут нечему удивляться.
   ...
   Кардинал Содерини уже не в первый раз переглянулся с секретарем и снова перевел взгляд на брата.
   Гонфалоньер Пьетро Содерини сидел в своем любимом кресле, закинув ногу на ногу. Он был похож на своего старшего брата-кардинала. Так же высок ростом, склонен к полноте, с тем же характерным носом уточкой.
   Пожизненной должности гонфалоньера Пьетро удостоился не за какие-то особые заслуги или таланты, а скорее наоборот. Он был не глуп, но и не особенно умен, не суров, но и ни мягкотел. И не одна из партий не находила его для себя действительно опасным. Однако, у него все же было одно качество, которым он обладал в превосходной степени. Как раз его проявление и наблюдали сейчас секретарь и кардинал. Это было упрямство.
   Франческо Содерини снова попытался увещевать брата:
   - Пьетро, тебе стоит вести себя пожестче. Послушай моего совета. Палески последнее время активизировались не только здесь, во Флоренции, но и в Риме. Вокруг Медичи сейчас бурлит активная жизнь. Поверь мне - это не спроста!
   - Что ты имеешь в виду - "веди себя пожестче"? Предлагаешь мне злоупотреблять своим положением? Изгонять из города и сажать в тюрьму по выдуманным поводам? Это только вызовет новую волну недовольства.
   - По крайней мере держи ухо востро. А лучше всего попытайся разузнать что они затевают. Начни какую-нибудь контр-интригу. Кроме того, ты неразумно держишься в нынешней войне. Все итальянские государства приняли чью-то сторону. Или ты за папу с испанцами, или за французского и немецкого королей. Ты один во всей Италии удерживаешь нейтралитет. Это очень опасно. Кто бы не победил, мы окажемся в опале и будем считаться врагами. А если победит Юлий II, то нет сомнений, что он постарается вернуть во Флоренцию Медичи. А уж они то нас с тобой на куски разорвут...
   Кардинал продолжал говорить, хотя видел, что его слова пропадают попусту. Так же как и слова Никколо Макиавелли. Пьетро уперся как осел и не желал слушать тех, мнению которых обычно доверял.
   Кардинал все же надеялся, что его собственной деятельности в Риме и Макиавелли во Флоренции будет достаточно для обеспечения безопасности республики, о чем и заявил секретарю.
   Чуть позже, отвечая на осторожные вопросы встревоженного Бьяджо о том, что твориться "в верхах", Никколо сказал то, во что действительно хотел верить. "Не беспокойся, старина. Таких мелких сошек как мы никто не тронет. Кому мы нужны?"
   ...
   Кто-то настойчиво барабанил во входную дверь дома. Никколо со стуком опустил кувшин на стол и выпрямившись над тазиком в котором умывался, крикнул:
   - Откройте дверь, в конце концов! Полон дом народу, а дверь открыть некому!
   Стук наконец прекратился. В комнату заскочил Лодовико только для того чтобы объявить, что это пришел "дядя Бьяджо" и скрылся снова.
   Старый коллега Никколо по канцелярии остановился на пороге комнаты и уставился на своего начальника каким-то странным взглядом. Секретарь, обнаженный по пояс, как раз вытирался и прервал свое занятие, чтобы спросить:
   - Что с тобой? Ты здоров?
   - Ты, что, ничего не знаешь? - голос Бьяджо звучал совсем уж измученно.
   - Я только что встал. Вчера вернулся в город только посреди ночи. Мы выбиты из Прато. Город пал. Ополчение разбежалось. Там..., - секретарь на мгновенье запнулся. - Наверное, будет много убитых. Как и говорил кардинал Содерини, если победит Юлий нам будет хуже всего. Похоже, не миновать осады.
   - Это я уже слышал, - тусклым голосом ответил Бьяджо. - Тут такое дело...
   - Еще что-то? - Никколо поспешно накинул рубашку и, усадив приятеля на стул, расположился напротив. - Рассказывай!
   - Ночью кто-то выпустил всех заключенных из Барджелло. Ты знаешь, там было полно сторонников Медичи. Сегодня утром, как раз пока ты отсыпался, они захватили здание Синьории и нашего гонфалоньера. Когда эти молодые люди тащили его в комнату, в которой заперли, он взмолился, чтобы они сохранили ему жизнь. Гонфалоньер умолял, чтобы ему позволили поговорить с тобой. Они только посмеялись, но меня за тобой отпустили. Ты пойдешь?
   - Еще чего! - звонкий голос Мариетты заставил Бьяджо сжаться на своем стуле. - Никуда он не пойдет. Что этот трус даже не подумал в какое положение он ставит моего мужа! Хочет утопить его вместе с собой! Да его там просто убьют! Раз пришел - значит сторонник Содерини. Под нож его!
   - Ты права Монна. Но я должен был передать его просьбу, - извиняющимся тоном ответил Бьяджо.
   Тем временем Никколо молча одевался. Заметив это, Мариетта окончательно потеряла власть над собой.
   - Ты с ума сошел!
   Она мертвой хваткой вцепилась в руки мужа завязывающие шнуровку на черном колете.
   - Тебя там убьют!
   - Ничто не мешает им сделать это и если я никуда не пойду, - Никколо пытался оторвать от себя Мариетту, в глазах которой стояли слезы. Но она не поддавалась. Поняв, наконец, что действовать нужно не так, он крепко ее обнял и тихо заговорил:
   - Я должен пойти. Ты права - он трус, но он надеется на меня. Только на меня, из всех своих сторонников. Больше никто не придет. Понимаешь? Каким бы он ни был мы ему многим обязаны. Он всегда был к нам благосклонен.
   - Что толку было от его благосклонности? Он даже жалование тебе ни разу не прибавил! - всхлипывала в ответ Мариетта.
   - Больше некому к нему придти. Некому! Кем я буду, если останусь дома? Я не могу не пойти.
   Мариетта наконец выпустила Никколо и обессилено опустилась на край кровати.
   - Не убивайся раньше времени. Я думаю, что меня не тронут. У меня нет никакого веса, я просто чиновник. Думаю, если Фортуна от меня еще не окончательно отвернулась, вечером я буду дома.
   Никколо опустился на корточки рядом с женой и прикоснулся губами к ее мокрой от слез щеке.
   - Присмотри за ней, Бьяджо, - сказал он напоследок и вышел из комнаты.
   ...
   Выходящие на площадь улочки Флоренции были полны народу. Однако, сама площадь оставалась пустой. Люди опасались выходить на открытое пространство.
   Двери и окна первого этажа Палаццо Веккьо были наглухо закрыты, а с одного подоконника свешивалось знамя Медичи с шестью красными шарами. Верхние ставни были открыты. Из оконных проемов время от времени высовывались хорошо вооруженные люди с арбалетами, пиками и в доспехах. Далеко не только бывшие заключенные Барджелло, насколько мог судить Никколо.
   Секретарь синьории пробрался через толпу перед площадью и, стараясь сохранить ровный шаг, направился к Палаццо Веккьо. Он кожей чувствовал, как десятки глаз впились в его одинокую фигуру, пресекающую залитую осенним солнцем хорошо утоптанную площадь. Ему ужасно хотелось ускорить шаг, площадь казалась бесконечной. Но суетиться было нельзя, и он продолжал идти прогулочным шагом.
   В здании его заметили - там началась какая-то возня. Никколо надеялся, что организованно у захватчиков все с умом. И что никто сейчас не целится в него из арбалета, только по тому, что ему забыли сказать, что этого человека трогать не нужно.
   Оружия секретарь республики не взял никакого. Его бы все равно отобрали при входе.
   Он остановился у дверей и от души в них забарабанил.
   - За мной посылал гонфалоньер Содерини.
   Дверь перед Никколо резко распахнулась и чьи-то грубые руки, схватив за шиворот и за рукава, затащили его внутрь. Дверь тут же захлопнулась и была заперта на все имеющиеся засовы.
   Двое вполне приличных на вид молодых людей продолжали держать Никколо, а третий, оставаясь невидимым, обшаривал его карманы.
   - Ничего. Пропустите его.
   И под конвоем двух неизвестных молодых палески секретарь республики направился в комнату, где они держали гонфалоньера. Стража у двери радостно приветствовала прибытие такой делегации, так как явно давно тут скучала.
   - Радуйся, Содерини! Твой секретарь все-таки пришел. Хотя по мне - ты этого не стоишь, - с этим словами парень с алебардой подмигнул Никколо и впихнул его в комнату гонфалоньера.
   Пьетро Содерини сидел на лавке у стола. В его внешности почти ничего не изменилось с момента их последней встречи. Разве что растрепанные жидкие волосы и помятая одежда выдавали происшедшее с ним. И еще растерянность и испуг отражались во взгляде и в позе.
   - Слава Деве Марии! Ты пришел!
   Он порывисто встал и схватил Никколо за руку.
   - Дело плохо. Совсем плохо. Я не знаю... Они думают убить меня или нет. А я хочу жить! - голос Пьетро надломился.
   Никколо высвободил свою руку из его потных пальцев.
   - Я готов отказаться от всего и уйти в изгнание, - очень быстро, задыхаясь от волнения, продолжал гонфалоньер. - Только пусть они оставят мне жизнь. Но меня они и слушать не будут! Нужно чтобы их кто-то убедил. Помоги мне, Никколо! Я никогда не забуду этого! Сейчас у меня ничего нет, но если я выберусь то можешь рассчтывать на...на все что тебе понадобиться...
   - Что вы говорите, синьор! - Никколо с трудом скрывал подступавшее отвращение. - К чему вы мне все это обещаете?! Я ни в чем не смогу убедить ваших тюремщиков. Я для них никто.
   - Нет, нет. Конечно не ты! - тут же засуетился младший Содерини и секретарь даже отвернулся от него. Было невыносимо смотреть на человека, который еще недавно так самоуверенно отдавал приказы, а теперь был готов унизиться даже тогда, когда это и не требовалось.
   - Но у тебя есть друг среди палески. Франческо Веттори! Попроси его помочь. Его брат Паоло руководит всей этой шайкой. Ему это ничего не будет стоить. Никакой опасности. Пусть попросит сохранить мне жизнь! А потом требуйте от меня чего хотите!
   Никколо, все еще боровшийся со своим отвращением и разочарованием, молчал. А Пьетро, приняв это за сомнения, снова принялся бормотать что-то про вознаграждение.
   - Хватит! - резко остановил его Макиавелли. - Я иду к Веттори. Но за его реакцию поручиться не могу. В любом случае, я вернусь и сообщу, что решил Франческо.
   Никколо вышел не оглядываясь. Еще несколько минут в обществе Пьетро Содерини и он отвесил бы своему бывшему покровителю пару оплеух. Видит бог, Никколо не ожидал от него проявлений героизма, но это суетливое, трясущееся ничтожество его неприятно поразило.
   ...
   Особняк семейства Веттори был не далеко, на противоположном от Палаццо Веккьо берегу Арно. Никколо быстрым шагом пересек мост, прошел вдоль набережной всего несколько минут и оказался возле внушительного здания.
   Франческо велел тут же пропустить старого знакомого в свой изысканно обставленный рабочий кабинет, где его и встретил.
   - Никколо! Что случилось? Почему ты до сих пор не покинул город? Это же опасно! Нужно переждать в деревне. К тому же у тебя семья...
   - Я к тебе по делу, Франческо. Пьетро Содерини умоляет тебя о заступничестве в деле сохранения его жизни. Тебе ведь не трудно будет поговорить с братом...
   - Ты был там! Сумасшедший! - оборвал его Веттори. Глаза молодого дипломата расширились от изумления. Ему этот поступок явно представлялся весьма опрометчивым.
   - Ты застал меня во время сборов. Я намерен убраться на время из Флоренции. Тут теперь может пролиться кровь, а такие дела я не люблю. Вот мой братец в них как рыба в воде...
   - Ну, так пока не уехал, поговори с братом.
   - Господи, Никколо, ради кого ты стараешься? - Франческо сокрушенно взмахнул руками. - Мне рассказали, как он себя вел во время захвата Палаццо Веккьо. И ради него ты рисковал жизнью?! Это глупо! Пьетро Содерини просто жалкий трус. Да еще и не большого ума. Зачем мне его спасать?
   Никколо чувствовал, что его терпению приходит конец. Сначала так старательно создаваемое им ополчение, выигрывавшее уже не одно сражение, обратилось в бегство при первом залпе испанских пушек. Затем Пьетро Содерини униженно вымаливал себе жизнь. А теперь еще и Веттори собирающийся на всякий случай бежать из Флоренции и рассуждающий о чужой трусости.
   - Ты не хочешь спасти жизнь человеку, потому что тебе кажется что он трус? - спросил Никколо сам удивляясь тому как ядовито звучат его слова. - Этот человек сейчас находится в руках тех, кому сохранил жизнь. Тех, кого все вокруг ему советовали казнить. Он не хотел ничьей смерти и так получается, что зря. Его уничтожат только потому, что он проявил милосердие и именно те, к кому он его проявил. И, по-твоему, он не стоит того, чтобы его спасти?
   Франческо удивленно смотрел на Никколо. Он никогда не разговаривал с ним в подобном тоне. К иронии или открытым насмешкам Франческо давно привык, но и они временами заставляли его делать то, чего он от себя не ожидал. А этот полный яростной горечи взгляд, лишь мимолетно скользнувший по его лицу, заставил Веттори подобраться. Никколо ждет от него трусливого бегства. Ну, уж нет! Тем более что и бояться то, действительно, нечего. Франческо напряженно улыбнулся Никколо:
   - Если ты считаешь что это действительно важно... Эй там, седлайте нам лошадей! - выкрикнул он уже в коридор в тайне наслаждаясь произведенными переменами в выражении лица Никколо.
   ...
   Затем в течение нескольких часов Никколо наблюдал, как Франческо сражался с членами совета, убеждая их принять отставку Содерини. Это была единственная формальная загвоздка, после того как Паоло Веттори согласился отпустить Содерини восвояси, при условии, что тот покинет город.
   Формально Пьетро Содерини не мог уйти с поста гонфалоньера, так как должность была пожизненной. То есть единственным выходом, если отставка не будет принята, оставалось убийство гонфалоньера. Только так можно было отстранить его от должности. Франческо Веттори пришлось доказывать членам совета, что отказываясь принять отставку Содерини, они подписывают ему смертный приговор. Когда, наконец, совет согласился с Франческо, Никколо поднялся чтобы успокоить Пьетро. С этим он постарался покончить побыстрее. Неумеренные проявления благодарности Содерини ему совсем не нравились.
   Выбравшись на улицу Никколо направился домой сквозь заметно увеличившуюся толпу. Вдруг кто-то дернул его за рукав. Секретарь резко обернулся и увидел Лодовико крепко державшего за руку бледную как смерть Мариетту.
   - Что вы тут делаете? В любой моменту могут начаться беспорядки!
   - Я ее одну не отпустил, - сурово сказал восьмилетний сын Никколо. - Мы тут с полудня тебя ждем.
   Мариетта ничего не сказала, а только уткнулась в плечо мужа и прерывисто вздохнула. Они еще стояли там, когда из дверей Палаццо Векьо, широко открытых, после того как совет принял все условия партии Медичи, выпустили бывшего гонфалоньера республики.
   Молодые палески не упускали случая насмехаться и улюлюкать над несчастным Содерини, но трогать не трогали. Впрочем, непривычному к нервным потрясениям Пьетро, и этого было достаточно. Это неослабевающее внимание недружелюбной толпы привело к тому, что не пройдя и десятка шагов он запнулся и, без всякой посторонней помощи, растянулся на мостовой.
   - Он что, ранен? - испуганно спросила Мариетта.
   - Кто? Содерини? Нет, у него просто колени трясутся, - хмуро ответил Никколо, наблюдая как двое насмешников почти нежно подхватили Пьетро под руки и повлекли к дому Веттори. Издевательства толпы сопровождали их. Но жизни Содерини уже ничто не угрожало.
   ...
   На какое-то время Никколо показалось даже что на этом все его неприятности и закончатся. Содерини бежал, а Медичи вернулись в город. Формально Флоренция осталась такой же республикой, какой и была, но реально управляло всем семейство Медичи. Все важные посты были отданы сторонникам их партии, а выборная система изменена для облегчения проведения нужных кандидатов.
   Но еще несколько месяцев в жизни Никколо Макиавелли ничего не менялось. Он по-прежнему оставался вторым секретарем республики и так же продолжал посещать место своей службы в Палаццо Веккьо. Кто бы не стоял у кормила власти, обязанности секретаря от этого мало менялись. Отстаивание интересов города. А фамилия его главы могла быть какой угодно.
   Но, как позже рассудил Никколо, судьба решила не добивать его одним ударом, а делала это долго и мучительно. Как ворон кружит, постепенно снижаясь, над желанной добычей, кружилась над ним беда. И с каждым днем она была все ближе.
   Через пару месяцев после происшествия с Содерини Никколо шел привычной дорогой и не смотрел по сторонам. Ночью был дождь и это осеннее утро выдалось промозглым. Секретарь кутался в плащ и с нетерпением ждал когда доберется до здания Синьории где можно будет погреться у камина.
   Солдаты, дежурившие после переворота у Палаццо Веккьо, быстро переглянулись заметив Макиавелли, и дверь ему открывать отказались. Один из них тут же скрылся внутри здания.
   - Что это значит? - мрачно спросил Никколо, подозревая, что столкнулся с какими-то новыми порядками.
   - Извините, сеньор. Нам поступил приказ.
   - От кого?
   Солдат нервно оглянулся:
   - Вот от него. Он вам все объяснит.
   В сопровождении второго солдата к ним направлялся ни кто иной, как Аламано Сальвиати. Седых волос на его голове стало заметно меньше, а склочности в характере больше.
   - А, Макиавелли! Я хотел лично передать тебе это, - Сальвиати протянул Никколо бумагу, скрепленную внушительной печатью.
   - И с удовольствием сообщу тебе, что там говорится, - самодовольная ухмылка на губах Аламано стала шире. - С сегодняшнего дня ты отстранен от службы Синьории и лишен всех полномочий. Тебе запрещено находиться в здании Палаццо Веккьо. Более того, ты обвиняешься в незаконной растрате средств, выделенных предыдущим правительством на создание милиции. В связи с этим тебе запрещено покидать город до окончания разбирательства.
   - Растрате! - Никколо рванулся вперед, но древко алебарды, упершееся ему в грудь, остановило его. - Ты просто издеваешься! Любой человек во Флоренции, знающий меня, подтвердит, что я никогда не брал себе ни гроша! Я смогу отчитаться за все деньги Синьории и ты это знаешь! Меня не в чем обвинить.
   - Возможно и так, - поджал губы Сальвиати и добавил насмешливо. - Только я забыл еще одну деталь. Видишь ли, если ты хочешь оставаться на свободе в течение разбирательства по твоему делу, то тебе необходимо внести в государственную казну залог в размере 1 тысячи полновесных золотых флоринов. Иначе - добро пожаловать в Барджелло.
   - Сколько?! - черные глаза Никколо метнули молнии. Если бы он мог убивать взглядом, то от Сальвиати осталась бы только кучка пепла. Весь его доход за год составлял чуть больше сотни флоринов и даже все его родственник вместе врядли могли бы собрать такую сумму.
   - Тысячу, мессир Макиавелли, - преувеличенно вежливо повторил Аламано и чуть наклонившись к нему, продолжил. - Я бы посоветовал тебе бежать, старина. Твоя собственность, конечно, будет отчуждена, но зато ты останешься на свободе. И в любом случае, в этом городе для тебя все кончено. Здесь ты больше никому не нужен.
   - Твоя доброта не знает границ, - ядовито усмехнулся Никколо. - Но твой совет мне не подходит. Я намерен добиться снятия обвинений.
   Уходя прочь от здания Синьории Макиавелли слышал несущиеся ему в спину обещания Сальвиати прислать за ним через три дня солдат.
   ...
   Но старому недругу Никколо не удалось осуществить свою угрозу.
   Когда удрученные родственники бывшего секретаря республики подсчитывали все то, что им удалось собрать для непомерного залога, в его дом заявился Франческо Веттори. Он какими-то своими путями узнал о грозившем старому другу заточении.
   Не слушая никаких возражений он отсчитал из собственного кошелька недостающую часть суммы и пообещал Филиппо Макиавелли, что лично пойдет с ним чтобы внести залог.
   Теперь Никколо оставалось только опровергнуть ложные обвинения. И с этим он справился без особого труда. Никто не позаботился о том, чтобы состряпать ложные доказательства. Все-таки он был прав. Обычный чиновник, с точки зрения палески, не стоил таких усилий.
   И снова он решил было, что все закончилось. Конечно, Макья был теперь безработным и никакие новые официальные должности ему не светили, но и тюрьма уже не грозила. Пока бывший секретарь прибывал в некоторой растерянности не зная что теперь ему делать, судьба подбросила ему новый сюрприз.
   В середине зимы солдаты появились таки в доме Никколо Макиавелли.
   Было раннее утро и Мариетта только собиралась готовить завтрак, а ее семья еще не вставала. После увольнения мужа, содержать служанку им было уже не по карману и хозяйство полностью легло на ее плечи.
   Ничего не подозревающая Мариетта сама открыла входную дверь и в ужасе отпрянула. В общую комнату ее дома ввалилось несколько здоровых мужчин. Ничего не объясняя, они быстро распределились по дому.
   Не прошло и минуты как со второго этажа раздались крик и ругательства. С лестницы в припрыжку слетел Никколо и, увидев высунувшегося из кухни капрала, крикнул:
   - Что вам нужно в моем доме? Убирайтесь!
   - Нам нужны вы, мессир, - спокойно ответил тот. - Вас предписано доставить в Барджелло для допроса.
   - В чем меня обвиняют? - голос Никколо звучал холодно, но глаза лихорадочно блестели.
   - В заговоре против его светлости Джулиано Медичи.
   Никколо нервно рассмеялся.
   - Вы, видно, ошиблись домом, ребята. Я даже не представляю о чем речь.
   - Ты ведь Никколо Макиавелли?
   - Да, это мое имя.
   - Тогда никакой ошибки. Твое имя было в списке.
   - Каком списке? О чем вы?
   - Перед нами можешь не изображать невинность. Прибереги силы для палача Барджелло.
   С этим словами солдаты подхватили бывшего секретаря под руки и повели к выходу.
   Бесцеремонно отпихнув Мариетту, Бернардо и Лодовико, оставшихся в дверях, они бодрым шагом направились в сторону набережной.
   Никколо обернулся только однажды. Он был уже слишком далеко, чтобы разобрать выражения лиц своих сыновей и жены. Может и к лучшему.
   Странно, но в этот момент он ничего не чувствовал. Ни особого страха перед будущим, ни сожаления об утраченном спокойствии, ни сочувствия к оставленной семье. Что бы там ни ждало его за воротами Барджелло, нужно было с этим справиться. Не утратить разум и волю.
   Когда они пересекали плотно застроенный мост Понте Веккьо, бывшему секретарю пришла в голову мысль, что возможно он видит все это последний раз в жизни. Он поднял глаза на разноцветные домики вдоль моста, пытаясь запечатлеть их в памяти. Но взгляд невозможно было остановить на предметах, он скользил мимо и в памяти остался только ясный утренний свет и свежесть.
   ...
   Вспоминать дальше Никколо совсем не хотелось. Он открыл глаза и сел.
   Вокруг был другой мир. И теперь он принадлежал ему.
  
   ***
  
   Заключенные Барджелло повскакивали со своих мест. Те, кто этого уже не мог, завозились, приподнимаясь.
   Их взбудоражил грохот, похожий на пушечный залп, раздавшийся совсем рядом, на площади Синьории. Затем грохот повторился еще раз. И еще раз.
   - Что там?! Что случилось?! - неслось отовсюду. Все повторяли этот вопрос и никто не знал ответа. Самые активные стали стучать в двери и стены, требуя ответа у стражи, не началась ли война.
   Чтобы успокоить поднявшееся волнение, в Барджелло спустился комендант в сопровождении внушительной охраны. Он объявил, что грохот этот вызван фейерверком, устроенным на центральной площади города по случаю избрания нового папы. На этот раз у Флоренции есть прекрасный повод порадоваться этому. Ведь папой стал кардинал Джованни Медичи. Первый раз папой избран флорентиец!
   Это известие несколько успокоило заключенных. Теперь они перестали кричать и барабанить в стены. Они принялись обсуждать происшедшее.
   Соседи Никколо тоже не остались в стороне.
   - Интересно, как скоро Медичи возведут в сан? - задумчиво спросил сухощавый старик, обычно не издававший не звука.
   - Тебе то какое дело, папаша? - буркнул развалившийся рядом заросший здоровяк.
   - Дело самое прямое, - ответил старик и пожевав губами добавил. - Скорее всего, став папой, он объявит амнистию заключенным. Мы сможем выйти отсюда.
   - Черт! А ведь и верно! - здоровяк оживился. - А точно всех выпустят? Может только тех, кто по мелочи засыпался?
   - Обычно всех выпускают, - отозвался старик. - Только своих политических врагов оставляют, чтобы не повадно было.
   Здоровяк обвел взглядом камеру:
   - Так мы этак все выйдем! Кроме тебя, приятель. Тебе видно на роду написано тут сгнить.
   Бывший секретарь республик, не принимавший участия в общем оживлении, бросил на болтуна мрачный взгляд.
   - Не собираюсь я тут гнить, приятель. Меня, в отличие от тебя, по ту сторону решетки ждут.
   - Да ну? И как же ты отсюда выберешься? На крыльях улетишь? - съехидничал уязвленный здоровяк.
   - Ну, можно и так сказать. На крыльях музы, - усмехнулся Никколо. - Я отправил Джулиано Медичи свои стихи и надеюсь на его милосердие.
   - Ишь ты! Подольститься решил. Это правильно, - одобрил старик. - Давай, прочитай нам свои стихи. Может нам тоже понравиться.
   - Это врядли, - покачал головой бывший секретарь. Но из какого-то природного духа противоречия, стихотворение все-таки прочитал. Заранее радуясь, что уж больше никто здесь к нему с таким просьбами приставать не будет.
   Он поднял глаза на своих немногочисленных слушателей и начал:
  
   В колодках ноги, плечи в перехват
   шесть раз веревкой толстой обмотали...
   Про остальные умолчу детали.
   Поэтов ныне чтут на новый лад!
  
   Огромные, что бабочки, кишат
   Вши на стенах, и так, как здесь, едва ли
   Воняло после битвы в Ронсевале,
   И на сардинских свалках меньший смрад.
  
   Засовы громыхают беспрестанно,
   Как будто рядом ударяет гром
   И ожил кратер близкого вулкана.
  
   Одних выталкивают их хором,
   Других приводит злобная охрана,
   А третьи вопиют под потолком.
  
   Когда б еще притом
   Чуть свет священник не будил словами:
   "Я к вам пришел, дабы молиться с вами".
  
   Что ж, виноваты сами!
   Пусть подыхают в петле. В добрый час!
   А я помилованья жду от вас.
  
   До самых последних строк его слушатели сохраняли доброжелательность и даже согласно кивали. Но конец стихотворения заставил одобрительные слава замереть у них на губах. И вместо них Никколо услышал ругательства. Старик ошарашено молчал, а здоровяк с отвращением сплюнул под ноги.
   - Будь я Медичи, я бы тебя за это ни только не выпустил, а засадил куда подальше, да в одиночестве! Тоже мне поэт! Падаль ты, а не человек!
   - А что бы ты хотел услышать? - Макья криво усмехнулся. - Тебе больше по душе когда бьют на жалость, расписывая свои несчастья? Как будто они чем-то больше несчастий других людей! Никому нет дела до других. И вам всем нет дела друг до друга. Все сидящие в этой тюрьме хотят спасти только самих себя. Каждый из вас подпишется под этим словами, только про себя, чтобы никто не знал. Хотите сказать я не прав?
   И не дав слушателям времени возразить, он продолжил с возрастающим ожесточением:
   - Ну, давайте проверим, так ли вас беспокоят ваши ближние. Слышите, в пыточной как раз кого-то поднимают на дыбу. Многие из вас знают, какого это. Ну, и кто из вас готов избавить несчастного от мучений? Принять пытку вместо него? Куда же девалась ваша забота и участие?
   - Заткнись, писака! - не выдержал наконец здоровяк и поднялся со своего места. Еще несколько заключенных двинулись вместе с ним в сторону Никколо.
   - Оставьте его, - неожиданно властно бросил старик. - Он зол. Вы все выйдете отсюда через пару недель, а он нет. Он просто зол.
   Здоровяк неохотно подчинился. Однако, после этого с Никколо никто без необходимости не заговаривал.
  
   ***
  
   Бывший секретарь республики часто разматывал повязку на правой руке и внимательно изучал рану. Она, наконец, покрылась коркой. Теперь главное было не содрать ее случайно.
   Здесь в камере и раньше было совершенно нечем заняться, а после того, как Никколо исключили из местного общества, и поговорить стало не с кем. Он отворачивался к стене и старательно выцарапывал на осыпающейся штукатурке какой-то рисунок.
   Сначала он делал это бездумно, просто занимал руки. Получался просто круг. Но вскоре он приобрел новые черты и стал походить на причудливый штурвал или колесо. Колесо Судьбы.
   И сейчас, Никколо был в этом уверен, он находился в самом низу, под колесом. Оно проехалось по его телу, оставив на нем шрамы, которые уже не исчезнут. Но может быть теперь его потянет вверх? Амнистия... А может Фортуна окончательно отвернула свое лицо прочь от бывшего секретаря и двери Барджелло никогда перед ним не откроются?
   Одно он знал наверняка - не в его власти было предотвратить происшедшее.
   В день отставки Содерини он вышел сухим из воды. Как и предполагал. С обвинениями в растрате справился. Как и предполагал. Но как можно было предусмотреть то невероятное совпадение, которое привело его сюда? Случайность? Нет, это Судьба.
   А что можно ей противопоставить?
   Он сам не был уверен, зачем отправил Джулиано Медичи этот вызывающий стишок. В то, что он принесет ему свободу, Никколо не слишком верил. Но что еще он мог предпринять? Рыть подкоп в общей камере? Подкупать стражу не имея денег?
   Ох уж это колесо судьбы! Ведь оно не на мгновенье не прекращает свое вращение. За любым падением должен, просто обязан, начаться подъем.
   Однако, многие, однажды упав уже не поднимались. Никколо хорошо помнил герцога Чезаре. Удача ушла от него однажды. А без нее, как бы ни был хорош герой, он обречен. И никакие галльские безделушки тут не помогут...
   Только теперь Никколо пришло в голову, что сама форма этого подарка герцога напоминает колесо Фортуны. Узор из переплетающихся, грызущихся существ, тянущийся по ободу этого "колеса", наверное символизировал жестокую людскую борьбу за главенство.
   Сколько бывший флорентийский секретарь не рассматривал золотую безделушку, он не мог понять, для каких целей ее изначально сделали. Казалось, что она всего лишь часть какого-то большого украшения. Но какого? Катарина использовала ее как пряжку пояса, просто потому, что так было ей удобней. Чезаре предпочитал пришивать ее к своим беретам. А сам Никколо, используя имеющиеся в безделушке сквозные отверстия, приспособил ее как застежку плаща.
   Если верить всему тому, что сказал ему перед расставанием герцог, пришло самое время от безделушки избавиться. То есть подарить ее следующему владельцу. Ветер удачи больше не наполнял этот метафизический "парус". Ни в какие знаки он не верил и собирался подарить фибулу симпатичному ему человеку, который примет такой странный подарок. Он собирался так и сделать, если конечно вообще отсюда выйдет...
  
   ***
  
   Весеннее утро было на редкость хмурым, к тому же моросил мелкий дождик. Однако на площади Синьории было не мало людей и все эти люди радовались. Многие обнимались и даже проливали слезы. Слова "всеобщая амнистия" еще вчера облетели весь город. Сегодня же двери Барджелло наконец открылись выпуская на площадь поток грязных, заросших людей.
   Одним из последних тюремное здание покинул худой смуглый мужчина в темной одежде давно утратившей свой первоначальный вид. Он сделал несколько неуверенных шагов и прищурился, оглядывая площадь. Вид у бывшего узника был неважный: заросший, усталый и потрепанный.
   На встречу ему из арки двинулась темная фигура. Это был мужчина неопределенного возраста с характерной для испанцев внешностью. Пронзительный взгляд темных глаз придавал ему что-то зловещее.
   - Рад видеть вас в добром здравии, мессир Никколо, - поздоровался дон Мигель и накинул на плечи бывшего узника принесенный плащ.
   - Я тоже рад, что держусь на ногах, - отозвался тот не без сарказма. - Кого-кого, а тебя я не ожидал увидеть встречающим меня здесь. Что ты делаешь во Флоренции? И где моя семья?
   - Мне так и не удалось добраться до Нового Света. Корабль сильно потрепала буря, и волею случая я снова оказался в Европе. Это путешествие стоило мне немалых денег и я вернулся сюда, чтобы взыскать кое-какие долги. И оказывается, весьма вовремя. Ваша семья уже несколько недель как перебралась в деревню. Жизнь в городе слишком накладна. Я пообещал монне Мариетте, что встречу вас и привезу к ней. Боюсь, что она тяжело переживала, если бы увидела, что с вами плохо обращались.
   - О, со мной обращались весьма бережно, - усмехнулся Никколо. - Даже все ногти целы.
   - В любом случае, думаю, вы не откажетесь от теплой ванны и чистой одежды, прежде чем идти к родне, - невозмутимо продолжил Мигелотто.
   - Откуда такая забота об изгнаннике? - прищурился бывший секретарь Совета Десяти.
   - Я сам был и остаюсь изгнанником, - пожал плечами дон Мигель. - И с тех пор как я им стал, успел вам кое-что задолжать, мессир.
   Никколо кивнул. Он помнил, каким увидел испанца в тот день, когда тот пересек порог дома Макиавелли. Это многое объясняло.
   В полном молчании спутники не спеша, направились к гостинице, в которой остановился дон Мигель.
  
   ***
  
   Никколо закрыл глаза и с наслаждением опустился в теплую воду с головой. Вода в деревянной кадке уже начинала остывать, но выбираться из нее ему совсем не хотелось. Сейчас он был рад, что получил эту передышку перед возвращением домой. Здесь его не донимали расспросами о происшедшем за последние месяцы.
   Вынырнув, бывший узник тут же почувствовал, что рядом кто-то стоит. Открыв глаза, он увидел Мигелотто. Тот стоял напротив и держал в руках обещанную одежду и полотенце. Пристальный взгляд капитана внимательно изучал Никколо, а точнее его плечи и запястья.
   Экс-секретарь невольно проследил за его взглядом и увидел, то к чему уже привык. Бледнеющие синяки и следы веревок.
   - Ты меня удивляешь, дон Мигель, - не удержался от насмешки Никколо. - Оказывается, ты теперь засматриваешься на мужчин! И как я тебе?
   Он повертел перед лицом Мигелотто искалеченными запястьями и рассмеялся. Испанец редко шутил сам, а шутки такого рода вообще мало кому позволял, но сейчас он точно знал, что Макиавелли просто пробует на вкус забытые ощущения обычной жизни, и не стал обращать на это внимания.
   - Нет, не засматриваюсь. Просто несколько лет назад у меня были такие же, - ответил он, указывая на характерные синяки. - Мне передавали, что вы хорошо держались, мессир.
   Никколо передернул плечами. По крайней мере, он мог вспоминать об этом без стыда.
   ...Когда бывшего секретаря вели по коридору вниз, он уже знал, что его ждет пытка. Обвинение в заговоре было не справедливым, но кого интересовала правда?
   Подробности происшедшего он узнал задним числом, от других заключенных и стражи. В тот день, вместе с ним в Барджелло попали еще 18 человек. Все они значились в списке, выпавшем из кармана молодого человека по имени Агостино Каппони. Он, вместе с еще одним своим другом, был уличен в заговоре против Медичи. Бумагу сочли списком тех, кого заговорщики собирались привлечь в свои ряды. Обоих молодых людей казнили, а всех, имевших несчастье угодить в этот список, постарались арестовать. Но даже не зная всего этого, Никколо понимал, что от него ждут рассказа о преступлении или имен других причастных. Если не будет рассказа, то будет пытка.
   Но единственное что его тогда волновало это - как он перенесет боль. Ни людей, которые его вели, ни коридоров он просто не замечал. Никколо пытался собрать в кулак всю свою волю, чтобы вести себя достойно. Больше всего он боялся не выдержать. Тогда на всю оставшуюся жизнь в его памяти останется неискоренимое чувство унижения и это будет еще худшей мукой.
   Ни самой пыточной, ни дознавателей он, как ни странно не запомнил. Даже их голоса остались в памяти лишь мерным рокотом, бессмысленным звуком. Единственное что он видел это старую, сломавшую не одно тело, дыбу.
   Признаваться ему было не в чем, но назвать какие-нибудь имена он вполне мог. Обоих участников заговора он действительно знал. Их имена можно было назвать, чтобы прекратить пытку. Они были ему никто, но дело было не в них. И Никколо молчал.
   Первый раз палач набросил веревку на его запястья и затянул замысловатый узел. Никколо затрясся от напряжения, ожидая нестерпимой боли. Палач потянул за веревку, и тело пленного выгнулось, сопротивляясь натяжению. Никколо прокусил губу до крови, но не издал ни звука.
   Его опустили на грязный пол и снова задали вопрос, который он не расслышал. Только одна мысль заполняла собой все его существо - сейчас снова начнется! И был еще один раз, а потом еще один и еще...
   Шесть раз палач поднимал его на дыбу. Вкус крови во рту стал привычным, суставы были вывихнуты, а сухожилья порваны. Боль уже не прекращалась. Холодная вода и палочные удары не давали ему потерять сознание.
   Но Никколо по-прежнему молчал. Теперь уже потому, что ничего разумного сказать не мог. Только тихое не членораздельное шипение срывалось с его губ, когда палач отпускал веревку. Разобрать этого никто не мог, но бывший секретарь произносил проклятия, а кому они были адресованы, он и сам не понимал.
   Шестой раз стал для Никколо последним только потому, что он потерял сознание. Дознаватели посчитали, что возиться с ним дальше не имеет смысла. У них было еще много арестованных, которые врядли будут столь несговорчивы. Палач развязал веревку на его запястьях и отправился за следующей жертвой.
  
   ***
  
   - Почему тебя пытали, Мигелотто?
   Уже одетый Никколо устроился в кресле и решил возобновить разговор со своим старым знакомым.
   - Юлий хотел, чтобы я признался в преступлениях, которые совершал по приказу моего господина. Но я не совершал преступлений. Папа просто хотел опорочить род Борджиа. Мне не в чем было признаваться.
   - Тебя тоже поднимали на дыбу? - с живым любопытством спросил бывший секретарь. Раньше он никогда не разговаривал с Мигелотто на эту тему. Она казалась ему слишком скользкой. Но теперь он чувствовал, что его любопытство не будет воспринято как оскорбление.
   - Да. Много раз. Я не считал, - лицо испанца по-прежнему ничего не выражало.
   - Ты несгибаемый человек, дон Мигель, - задумчиво произнес Никколо.
   - Нет. Дело не в этом. Просто я всегда был верен.
   - Кому? Герцогу?
   - Себе, мессир. Только себе.
   Никколо задумался, потирая плохо заживающее запястье правой руки. Он точно знал, что имел в виду Мигелотто. Можно было бы в чем-то сознаться, кого-то обвинить, но что бы было потом? Чего-чего, а врать самому себе он так и не научился.
  
   История десятая, пасторальная.
   1514 г.
  

"...единственное убежище и

единственная гавань для моего челнока,

который непрекращающаяся буря

лишила и паруса, и руля"

Никколо Макиавелли.

   - Сиди смирно, Баччина! - прикрикнула Мариетта на дочь. Расчесывание густых черных волос малышки требовало всего ее терпения. Девочка никак не желала сидеть на месте.
   Однако, когда Баччина была усажена и Мариетта взяла в руки гребешок из ее груди вырвался горестный вздох.
   - Я же сижу, мама! - возмутилась девочка на этот раз не делавшая ничего предрассудительного.
   - Да, да. Все в порядке. Ты не причем, - поспешила заверить ее мать и бросила осторожный взгляд в открытое окно первого этажа.
   Там как раз была хорошо видна тропинка, уводившая прочь от старого фамильного дома семейства Макиавелли в Сан-Андреа, окрестностях Флоренции. По этой тропинке, забросив на плечо связку клеток уходил в свое обычное, с недавних пор, путешествие ее муж - Никколо.
   Мариетта думала, что пережила самое страшное, когда его забрали в Барджелло и выпустили только через несколько месяцев, покрытого шрамами, но живого. Но после первой эйфории освободившемуся узнику становилось только хуже...
   Всю семью выслали из Флоренции на год, но приделы республики покидать запретили. Так Никколо оказался заперт в своем фамильном поместье, которое называл теперь "своей зеленой солнечной тюрьмой".
   Мариетта видела, что он мучается в 4 стенах, без дел к которым привык, да вообще без каких либо дел! А найти сейчас занятие достойное его опыта и знаний в пределах флорентийской республики было решительно невозможно. Никто не хотел видеть его рядом из одного опасения вызвать недовольство Медичи.
   А последнее время Никколо стал плохо спать. Мариетта слышала как он подолгу возится, не находя себе места, а иногда и вовсе уходит на какое-то время в свой кабинет. Поначалу бывший секретарь писал множество писем. Надеялся на помощь своих старых друзей. Но все они вежливо и осторожно давали понять, что сейчас бессильны. Боялись потерять свои теплые места.
   - Ай, мама! - Мариетта, задумавшись, слишком резко дернула гребешком волосы Баччины. Искупая свою вину, она наклонилась и поцеловала макушку дочери.
   - Милая, ты случайно не видела, папа вчера ничего не писал?
   - Хочешь почитать? - Баччина скосила на мать лукавый темный глаз. - Точно писал, наверное на столе в кабинете оставил.
   - Только смотри, не говори ему, - Мариетта заговорщицки приложила палец к губам. Девочка в ответ захихикала, принимая это за новую игру.
   Закончив прическу дочери Мариетта все-таки заглянула в кабинет мужа. Он располагался на втором этаже их небольшого каменного дома и был практически пуст до того, как Никколо стал его обживать.
   Так и есть. На столе лежало вчера пришедшее письмо от Франческо Веттори. Его Мариетта читать не собиралась. Все что ей нужно она найдет в лежащем здесь же недописанном ответе мужа. Она наклонилась над столом.
   "...и не найду ни одной живой души, которая бы вспомнила о моей верной службе и поверила в то, что я могу еще на что-нибудь сгодиться. Но так больше продолжаться не может, ибо это подтачивает мое существование. Если Бог не сжалится надо мной, то в один прекрасный день я буду вынужден покинуть свой дом и наняться управляющим или секретарем к какому-нибудь вельможе, коли не смогу найти ничего лучшего, или забиться в какой-нибудь затерянный городишко и учить детей грамоте, оставив здесь мою семью, которая может считать меня умершим...".
   Мариетта выскочила из кабинета и остановилась на пороге. Она давно знала, что с Никколо твориться что-то неладное, но что она могла сделать?! Она плотно сжала губы. Ни мягкость и нежность, ни упреки и резкие слова не выводили его из этого апатичного состояния, так ему не свойственного. Даже дети, с которыми он поначалу охотно играл, все меньше его интересовали.
   Мариетта снова тяжело вздохнула. Она понятия не имела, что ей делать.
  
   ***
  
   Солнце только еще показалось из-за горизонта, окрашивая осенний лес в еще более яркие огненные тона, когда Никколо, гремя связкой клеток, ступил под его свод. В этих утренних походах не было никакой прямой необходимости. Здесь, за городом, его доходов еще хватало для вполне сытого существования. Но бывший секретарь просто не в силах был оставаться дома.
   Каждое утро он смазывал клеем несколько клеток и отправлялся к тем местам, где оставил такие же вчера. Там он находил попавшихся в ловушки дроздов и, заменив клетки, относил добычу домой. Его путешествия имели обыкновение затягиваться. Он часто заходил в деревню, чтобы узнать новости доходившие из Флоренции, обсудить недавнюю пропажу поленниц, занимавшую всю округу и просто поговорить с людьми.
   Пока осень была еще удивительно теплой, и Никколо, закончив с заменой клеток, направился к небольшому ручью, чтобы умыться. Он вышел к руслу выше того места, где бывал обычно.
   Здесь рос какой-то особенно раскидистый дуб, под которым он и оставил свою добычу. Холодная вода бодрила и, что бы усилить этот эффект, Никколо решил окунуться в ручей полностью. Он скинул колет и уже принялся стягивать рубашку, когда на него свалилась, больно царапнув по шее, ветка дуба. Ветка была немаленькая и со свежими листьями. Никколо нахмурился и поднял голову.
   С дерева довольно ловко, учитывая длинное неудобное платье, спускалась маленькая хрупкая девушка. Подол ей пришлось подобрать и, замерший в удивлении флорентиец, успел рассмотреть стройные ножки незнакомки.
   - Мог бы и отвернуться! - бросила она, недовольно глянув на него.
   - Зачем же мне лишать себя столь приятного зрелища? - безмятежно ответил Никколо. - Ты ведь специально кинула в меня ветку?
   - Разумеется, - буркнула недовольная девица и, усевшись на траву, принялась обуваться.
   - Это ты правильно сделала. Мало ли чем мне могло придти в голову заняться...
   Девушка подняла голову и окинула его скептическим взглядом;
   - Ну, ничем таким, чего бы мне не приходилось видеть в жизни!
   Никколо с интересом ее рассматривал. Не смотря на темные волосы и глаза, кожа у нее была удивительно светлая. Одежда совсем простая, но нежные руки и бойкая речь убеждали в том, что перед ним не простая служанка.
   - Тебе лучше знать, - по прежнему безмятежно продолжил он разговор. - Позволь представиться - я хозяин этого поместья Никколо Макиавелли.
   Не без удовольствия он отметил мелькнувшее на лице девицы замешательство.
   - Я... Я Сильвия ... Жена вашего соседа Альфонсо.
   - Не знал, что он обзавелся семьей! Когда это случилось?
   - Прошло уже больше года, - хмуро ответила молодая синьора.
   Бывший секретарь на мгновенье задумался - год назад ему было совершенно не до того, чтобы интересоваться семейным положением своих соседей по деревне. Неудивительно, что он ничего не знал.
   - И что, часто ты... прогуливаешься по моим землям?
   - Дело в том..., - Сильвия прикусила нижнюю губу, силясь объяснить что-то, что объяснять ей явно не хотелось. - Раньше я тут никого не встречала и... ну, в общем, меня здесь не ищут.
   - Ты тут скрываешься? От кого? - странно, но недовольство и смущение этой девушки каким-то образом улучшили Никколо настроение. Чем мрачнее становился она, тем легче становилось на душе у флорентийского изгнанника.
   - Санта-Мария! Как будто еще не все об этом знают! - выпалила Сильвия, сверкнув глазами. - От мужа, конечно! Когда он проиграется, а потом напьется, у нас вся прислуга разбегается.
   Никколо подал молодой синьоре руку, помогая ей подняться с травы.
   - Ну, раз такое дело, я отдаю этот дуб в твое распоряжение. Пользуйся им когда захочешь. Встретить тут кроме меня ты можешь еще и моих работников. Они здесь траву косят и лес рубят. Можешь смело говорить им что дерево твое.
   - Спасибо за такой щедрый подарок, - она насмешливо поклонилась. - Позволь узнать, ты то сам что тут делаешь? Деревья считаешь?
   - Ну что ты! У меня благородное развлечение, достойное дворянина! Охота, - Никколо махнул рукой в сторону клеток с дроздами.
   Сильвия коротко рассмеялась:
   - Да ты просто благородный рыцарь!
   - Вот уж нет. Будь я рыцарем, то непременно избавил бы прекрасную синьору от чудовища, которое по недоразумению стало ее мужем.
   Продолжая болтать о всякой ерунде, но незаметно узнавая подробности друг о друге, они добрались до границы соседствующих поместий. Распрощавшись со своей новой знакомой, Никколо отправился домой. Почему то сегодня ноги несли его легче, и улыбка то и дело скользила по губам.
  
  
   ***
  
   Все складывалось совсем не так, как можно было ожидать в подобной ситуации. Никколо сам толком не знал, зачем продолжает приходить к раскидистому дубу на берегу ручья. Это было совсем не похоже на его обычные легкие интрижки с веселыми красотками. Он сам себе удивлялся и относил свое увлечение на счет скуки, доведшей его до крайности.
   Соседка Никколо не была ни легкой, ни беззаботной. Она скорее походила на холодный туман, в котором бывший секретарь слегка терялся. И это казалось ему интересным.
   Но самое странное, что появление Сильвии что-то изменило в нем самом. Мысли перестали кружиться вокруг собственного плачевного состояния и невезения, которое его туда загнало. Удивительно, но Сильвии удалось затмить до определенной степени все его неприятности. Они перестали неотступно его преследовать.
   И этого оказалось достаточно, чтобы заметить, что мир вокруг него такой же, как и был. А его собственные страдания никому не нужны и приносят лишь беспокойство Мариетте, на плечи которой свалилась сейчас вся забота о доме и семье.
   И стоило ему перестать так заботиться о своих делах, как тут же стало легче дышать и жить. У него даже возникло желание подарить Сильвии то странное украшение, которое досталось ему от герцога Чезаре, но ему не удалось его найти. Видимо безделушка куда-то затерялась во время переезда.
   Еще с самого начала своего домашнего заточения он решил снова попытаться привлечь внимание Медичи каким-нибудь собственным произведением. Только на сей раз написать что-нибудь основательное. Об управлении государством.
   Иногда вечерами в своем кабинете он записывал то, что успел усвоить за проведенные на службе Синьории годы. Но из-за одолевшей его хандры работа двигалась медленно. Появление Сильвии и тут все изменило вернув Никколо былую энергию. Трактат быстро приближался к концу и обзавелся названием - "Государь".
   Речь там шла о том, как следует управлять своим государством единоличному властителю. И как-то незаметно главным примером энергичного завоевателя стал старый знакомый автора - герцог Чезаре Борджиа чуть было не ставший объединителем Италии. Его действия чаще всего оказывались лучшей иллюстрацией к мыслям опального секретаря, желавшего этого объединения чуть ли не больше всего на свете. Записывание своих наблюдений было, конечно, удовольствием, несравнимым с реальным переживанием событий. Но это все что сейчас осталось у Макиавелли.
   Тем более что получающееся в итоге, автору нравилось.
  
   ***
  
   Соседи считали Сильвию невезучей и в тайне сочувственно качали головой когда она проходила мимо.
   Первый раз ей не повезло, когда она родилась в разорившейся купеческой семье. Второй раз - когда ее родители умерли от какого-то морового поветрия не успев выдать ее замуж. После этого девочка осталась на попечении своего дяди, который постарался как можно быстрее найти ей супруга.
   И третий раз невезение настигло ее, когда к ней посватался Альфонсо. Целый год после заключения брака она прибывала в растерянности не представляя, что делать с собственной жизнью. И, в общем, не делала ничего. Иногда сбегала из дома и проводила пол дня в каком-нибудь тихом уголке.
   В тот день, когда уединение Сильвии нарушил синьор Никколо, она решила было, что ей снова не повезло. Однако вскоре она уже не знала, что и думать.
   Со своим новым другом она теперь виделась почти каждый день и, как не странно, его общество ей не надоедало. Сильвия слушала истории, мастером по рассказыванию которых Никколо слыл еще в канцелярии Синьории. Даже двусмысленное или вовсе неприличное содержание этих историй не очень смущало молодую синьору.
   Но о своем недавнем прошлом и настоящем ее сосед говорил неохотно. Она поняла только, что Медичи почему-то недолюбливают бывшего секретаря и не допускают его возвращения на службу. Однако, он все еще надеялся на помощь своего друга Веттори, назначенного послом Флоренции в Риме.
   Выпытывать подробности о причинах опалы своего нового друга Сильвия не собиралась. Она и сама не любила рассказывать о своей невеселой жизни в доме синьора Альфонсо. Встречи с Никколо давали ей приятную возможность отвлечься.
   Ей даже удалось выпросить у соседа пару книг старых поэтов. У Альфонсо в доме книги не водились, а раньше, живя с родителями, Сильвия любила читать античных авторов. С Никколо она могла поговорить об этом и узнать что-нибудь новое.
   Свою неожиданную симпатию к немолодому и некрасивому соседу Сильвия тщательно скрывала. Больше всего она боялась, что он заметит, что привлекает ее и постарается этим воспользоваться. После замужества она дала себе слово, что отныне сама будет решать, кто окажется в ее постели.
  
   ***
  
   Никколо еще раз развернул письмо и пробежал глазами его содержимое. Это, разумеется, не помогло. В письме от Веттори по-прежнему можно было найти только не слишком старательные извинения и рассказ о том, как он снова не смог ни чем помочь. Бывший секретарь бросил бесполезную бумагу на стол, где она пополнила внушительную стопку предыдущих писем от Франческо.
   - "Дорогой Никколо"! - пробормотал изгнанник, передразнивая любимое обращение, которое Веттори использовал в письмах к нему. - Я, похоже, вообще бесценный - и гроша ломанного не стою!
   Как он себя не успокаивал, а настроение это письмо заметно испортило. Выплескивать взметнувшееся раздражение на домашних Никколо не хотелось и, прихватив легкий плащ, он вышел из дома через черный ход.
   Быстрая прогулка по лесу его несколько успокоила, но возвращаться по-прежнему не хотелось. Для встречи с Сильвией время было не подходящее и, выйдя к низовью ручья, Никколо в нерешительности остановился. Посидев немного на прибрежном камне бывший секретарь собрался было назад, но тут его взгляд привлекло что-то странное.
   Заметив нечто ярко-желтое, трепыхающееся в воде между камнями, Никколо почувствовал как сердце сбилось с ритма. Это было предчувствие.
   Удивляясь собственному волнению, Макья подошел ближе. Стараясь не намочить одежду он выудил из ледяной воды кусок ткани. На этот раз сердце куда-то провалилось - это был кусок платья Сильвии.
   Быстрым шагом Никколо двинулся вдоль ручья к обычному месту их встреч.
   Ее он заметил еще издали. Соседка сидела на берегу и осторожно промывала длинную, неприятного вида ссадину, тянувшуюся от колена к щиколотке правой ноги.
   - Сегодня я снова скрываюсь в твоих владениях. Дома было слишком шумно, - предупредила она неприятные вопросы. - Вот, даже упала, когда спускалась с лестницы.
   - Ногу стоит смазать лечебной мазью, - будничным тоном ответил Никколо, зная что она терпеть не может шумного сочувствия. Он остановился чуть сзади, чтобы удобнее было ее незаметно рассматривать.
   Сильвия казалась сосредоточенной и решительной как полководец перед битвой. Макья сразу отметил эту странность. Похоже, она приняла какое-то решение и, во что бы то не стало, собиралась его осуществить. Оставалось надеяться, что это не убийство мужа.
   Успев немного познакомиться с характером Сильвии, Никколо был ни в чем не уверен. Он бы не слишком удивился, попроси она его найти толковых парней готовых за деньги отдубасить кого угодно или поискать в его травах чего-нибудь ядовитого.
   Но у Сильвии на уме было другое. Она поднялась на ноги и сделала несколько осторожных шагов в его сторону. Черные брови молодой синьоры были нахмурены, а губы плотно сжаты. Видно было, что она напряжена до предела. И снова странным образом это успокоило Макья. Его собственные беды отступили, оставляя легкость и свободу.
   - Пойдем со мной, - тихо попросила Сильвия, заглядывая в глаза своему соседу, и для верности даже взяла его за руку.
   - И куда же мы пойдем?
   Никколо не устоял бы перед таким предложением, даже если бы хотел. Его подвело любопытство и "склонность к авантюрам". Мариетта называл это именно так и никогда не одобряла. Сам же бывший секретарь этим своим свойством в тайне гордился и совершенно не желал его обуздывать. Супругам никогда не удавалось выяснить кто был прав. Да и на этот раз дальнейшие события не дали однозначного ответа на вопрос, стоит ли пытаться ответить на каждый вызов Судьбы.
  
   ***
  
   Молодая жена сеньора Альфонсо вела к себе домой мужчину. Это не был молодой симпатичный сын пекаря из соседнего Сан-Кашъяно, которого расхваливала ей служанка. И не богатый престарелый купец, проводивший лето в имении неподалеку. Выбранный ей человек представлял собой золотую середину между двумя этими крайностями.
   Сильвия провела его в дом через черный вход, хотя эта предосторожность была, пожалуй, излишней. Последняя служанка сбежала из дому еще ночью. А сам хозяин спал беспробудным сном возле камина в общей комнате. По опыту его жена знала, что проснется Альфонсо ближе к вечеру. Вчерашняя ночь должна была его утомить.
   Он успел до смерти напугать прислугу, сломать стул о дверь спальни жены и съесть последний, припасенный на праздник, окорок. Полночи Сильвия просидела на сундуке, подпиравшем дверь спальни, с зажатым в руках бронзовым подсвечником и переругиваясь с мужем через дверь. Запертая в своей комнате, она с наслаждением представляла, как обрушила бы пресловутый подсвечник на голову Альфонсо. Имей он в эту ночь несчастье забраться в спальню, то вполне мог бы лишиться жизни.
   Однако Сильвия осознавала всю опасность таких помыслов. На том свете они грозили ей Гиеной Огненной, а на этом - виселицей. Нужен был другой выход. И ей казалось, что она придумала способ и отомстить мужу, и приобрести над ним некоторую власть...
   Сильвия провела своего нового друга через кухню, а затем по разоренным комнатам первого этажа, мимо храпящей груды, которую сейчас представлял собой синьор Альфонсо.
   Ее спутник был непривычно молчалив, только с интересом осматривался. Проведя его в спальню, Сильвия задвинула засов на двери и обернулась.
   Синьор Никколо Макиавелли в это время зачем-то высунулся в окно и осматривал двор.
   - Помоги мне расшнуровать корсаж, - решительно приступила к делу Сильвия.
   Ей было сейчас очень неуютно. За год своего замужества она успела усвоить, что происходящее между супругами таинство наредкость неприятная вещь. Правда, Никколо, в отличие от мужа, ей нравился, но сейчас все заслоняло собой ожидание уже хорошо знакомых неприятных ощущений.
   Никколо отвернулся от окна и улыбнулся ей. Так, как он иногда улыбался - ясно и легко, без тени горечи или насмешки. В такие мгновенья его глаза теплели, и сам он казался моложе и привлекательней. Неправильные черты лица освещала внутренняя гармония.
  
   ***
  
   Дом Сильвии произвел на Макья удручающее впечатление. Жить в таких условиях и не иметь никакой надежды вырваться - это было во много раз хуже его ситуации. Беглый взгляд на ее мужа, которого он видел последний раз несколько лет тому назад, довершил картину. При этом никакого законного выхода из этого положения у Сильвии не было.
   Никколо все еще размышлял над ее судьбой, когда услышал лязг закрываемого засова и голос Сильвии, предлагавшей ему помочь с корсажем. Он внимательно посмотрел на свою соседку, теперь уже немного другими глазами, и улыбнулся.
   Она уселась на широкую кровать с таким сосредоточенным выражением лица, что это даже смутило Макья. Он медленно и как бы нерешительно направился к ней, давая себе время подумать, что же не так.
   Нескольких мгновений хватило, чтобы осознать свою вопиющую слепоту и хорошенько себя обругать. "Тоже мне дипломат! Знаток французского двора! Не видишь дальше своего носа! Она же трясется от страха при мысли о том, что ей предстоит лечь с мужчиной! Или это отвращение?"
   Макья ввело в заблуждение, то, как решительно она себя вела. Но в глубине души Сильвия была полна страхов, с которыми, правда, до сего дня довольно успешно боролась.
   - Хорошо, я помогу тебе с корсажем. Только сначала ты поможешь мне.
   - Зачем это? Можно ведь и не раздеваться.
   - Ну, знаешь, когда развязываешь все эти веревочки...это успокаивает.
   - Только время зря потратим, - хмуро ответила Сильвия, но все же взялась за верхний шнурок колета. - Хорошо хоть ты их не все завязываешь.
   - Тут это ни к чему, - удивляясь собственной беззаботности отозвался Никколо. - В Риме или Флоренции я бы ходил в чем ни будь другом.
   - Хоть на рубашке нет этих дурацких шнурков! - раздраженно продолжала Сильвия, давая выход своей неуверенности. - Все, твоя очередь. Можешь не снимать, просто распусти завязки.
   - Ну, уж нет! - пальцы Макья ловко развязывали шнуровку. - Ты же знаешь, что мужчинам нравиться смотреть на красивых обнаженных женщин.
   - Я красивая? - невольно опуская глаза, задала такой знакомый вопрос Сильвия.
   Но не успел Никколо открыть рот, чтобы ее в этом заверить, как она тихо изумилась:
   - Что это?!
   - Где?
   Сильвия схватила его за руки и провела пальцами по еще глубоким свежим шрамам на запястьях.
   - Это от веревки, - врать бывший секретарь не хотел, но вдаваться в подробности было совершенно не к месту.
   Сильвия внимательно смотрела на него и в ее взгляде что-то менялось. Она изучала худое тело Никколо в поисках еще каких-нибудь следов его былой жизни. Он порадовался, что спину она пока не видит.
   - Это дыба. Ведь так? - спросила она каким-то звенящим голосом.
   - Меня отпустили. Я был невиновен.
   - Ты что, не признался? - глаза Сильвии широко открылись, а голос понизился до шепота.
   Макья кивнул. Этим эпизодом в своей тюремной эпопее он гордился, хоть и старался лишний раз не хвастать. Приятно было видеть, что и на Сильвию он произвел впечатление.
   - Господи! Когда это случилось?
   - Уже около года прошло.
   Сильвия снова взяла его за руки, на сей раз, чтобы вернуть их к прерванному занятию. Ее глаза теперь мерцали влажным блеском, и недавнее раздражение уступило место порывистой нежности. Макья не преминул воспользоваться этой неожиданной переменой, быстро позабыв, что собирался быть внимательным и осторожным.
  
   ***
  
   - Ну, вот это я по-моему еще не рассказывал. Про жизнь Веттори в Риме, - задумчиво произнес Никколо и прислонился спиной к старому дубу.
   Любовники сидели на мягком ворохе опавших листьев, укутавшись в самый большой плащ, который Никколо удалось найти дома. По утрам становилось уже довольно зябко. Сильвия расположилась между ног Макья, опираясь на него, как на спинку кресла.
   - Точно не рассказывал.
   - Он постоянно пишет мне о своих любовных приключениях. Старается развлечь бедного изгнанника, - тут Никколо не удержался от усмешки. - Человек он богатый и не в чем не нуждается. В Риме у него большой дом и живет он там не один. Кроме слуг там есть еще пара приживальщиков. Один - Бранкаччи - большой поклонник женского пола. Другой - Казавеккиа - совсем наоборот. Когда Франческо (а он у нас теперь оратор Флорентийской республик) посещает его знакомая куртизанка, Казавеккиа ворчит, что это недостойно лица в его положении. Когда приходит ( по делу, как уверяет меня Веттори) некий Сано, любовь которого к мальчикам составляют притчу во языцех в Риме, Флоренции и окрестностях, протесты Казавеккиа внезапно смолкают. Но выходит из себя Бранкаччи и кричит, что Сано - женоподобный извращенец, что принимать его - позор. Веттори не знает, как ему быть, чтобы дома было меньше шума и все были довольны.
   - Думаю, тут он лукавит, - Сильвия оглянулась, чтобы видеть выражение лица Никколо. - Ради этих склок он их у себя и держит - они его развлекают. По крайней мере, похоже что...
   Макья не удержался и привлек ее к себе еще ближе.
   - Что, истории на сегодня уже закончились? - насмешливо поинтересовалась Сильвия.
   - Вообще-то нет. У него там постоянно что-то происходит. Последний раз наш оратор описал мне такую ситуацию: к нему пришла в гости вдова, очень почтенная, с двадцатилетней дочерью, с четырнадцатилетним сыном и с братом, очевидно, в качестве телохранителя. Бранкаччи немедленно стал таять около девушки. Казавеккиа присоседился к мальчику и, тяжело дыша, повел с ним разговор об его ученье. Сам Франческо беседовал с родительницей, одним глазом следя за Казавеккиа, другим за Бранкаччи. Потом пошли к столу, и неизвестно каким образом нашли бы примирение столь многочисленные противоречивые интересы, если бы не неожиданный приход других гостей. Через несколько дней добродетельная мамаша привела дочку к Веттори уже без телохранителя и, уходя, забыла ее. Девушка оказалась нестроптивой. И Франческо так ею увлекся, что испугался сам: как бы страсть не захватила его серьезно. Потребовалось противоядие. Он вызвал к себе своего племянника Пьеро. Раньше мальчик приходил к нему ужинать, когда хотел, потом перестал. Франческо надеется, что этот Пьеро сможет потушить огонь, который разожгла в нем девушка.
   - Он удивительно откровенен с тобой, - сощурилась молодая синьора.- А ты ему о чем пишешь?
   - О тебе, - не моргнув глазом, ответил бывший секретарь.
   Сильвия подскочила на месте в ужасе на него уставившись.
   - Не волнуйся. Я не называю никаких имен и избегаю подробностей. Только общие слова.
   - Какие тут могут быть общие слова?!
   - Слова о любви, конечно. Они у всех приблизительно одинаковы. Хотя для меня, это что-то новое. Подобного мне еще описывать не приходилось.
   - А мне то ты их почему не говоришь? - возмутилась Сильвия тем не менее снова усаживаясь.
   Никколо попытался отвлечь свою подружку поцелуями, но она не поддавалась на ласки и упорно требовала ответа.
   - Ладно. Если хочешь, можешь почитать. С некоторых пор я предпочитаю не оставлять недописанные письма дома..., - с этими словами Макья вытащил из складок плаща несколько раз сложенный листок.
   Сильвия развернула его и принялась с жадностью читать. Никколо следил за ней с улыбкой. Ему было приятно наблюдать, как порозовели ее щеки и заблестели глаза. Он помнил те слова, которые она сейчас читала.
   "Мне следовало бы, по твоему примеру, рассказать как родилась эта любовь, в какие сети она меня поймала, где их расставила и какими они были...Знай только, что в свои 45 лет самые трудные пути не отвращают меня, не страшит зной и ночная мгла. Все мне кажется легким, к любому желанию, даже чуждому и противоположному тому, что подобало бы мне, я приноравливаюсь. Возможно, я создам себе много забот, однако, в самих этих заботах я нахожу столько сладости, столько пленительной нежности в этом лице. Я изгнал из своей души всякое воспоминание о своих страданиях и ни за что на свете не хотел бы освободиться от подобных забот, даже если бы мог..."
   Сильвия вернула ему письмо с явной неохотой, а потом порывисто обняла, пряча лицо. Никколо не задумываясь ответил на это объятие.
   - Мне удивительно повезло тогда, когда я столкнулась с тобой здесь, - невнятно пробормотала молодая синьора. - Может быть первый раз повезло...
   - Я написал ему то, что чувствую, - шептал Макья, осторожна соскальзывая по стволу дерева вниз, на мягкие листья. - Не знаю, как долго все это продлиться, но сейчас это не важно. Важно только то, что ты со мной.
   Когда они оказались на земле - Сильвия сверху, Никколо снизу - разговор как-то сам собой прекратился.
  
   ***
  
   Служанка сеньора Альфонсо удивленно подняла голову. Со второго этажа небольшого каменного дома находившегося, стараниями хозяина, на последней стадии упадка, донеслись неожиданные звуки. Кажется, что-то упало и послышались крики.
   Служанка перестала мыть в тазу яблоки и на всякий случай вытерла руки о фартук. Вот уже несколько месяцев, как ее госпожа завела себе любовника, но при этом была крайне неосторожна. Даже такой тугодум, как сеньор Альфонсо, мог догадаться что дело нечисто.
   Служанка осторожно вышла на задний двор и с интересом принялась ждать дальнейшего развития событий. Мытье яблок было забыто.
   Вскоре дверь распахнулась, выпуская на свободу молодую госпожу. Подняв юбки, она прямо по лужам понеслась через двор в сторону ворот. Достигнув их Сильвия быстро оглянулась. Неприбранные черные кудри упали ей на глаза застилая обзор. Тогда она выпустила подол, чтобы убрать волосы. Юбки упали в грязь. Молодая синьора чертыхнулась, и, забыв о том, что собиралась высмотреть в доме, пустилась проч.
   Как раз в этот момент в дверном проеме показался следующий беглец. Служанка пару раз видела его издали в сумерках и была уверена что это молодой человек. В заблуждение ее ввели худощавое телосложение и подвижность приятеля Сильвии. Сейчас же, при свете дня она видела, что он уже совсем не молод.
   Отбежав на несколько шагов от двери, мужчина замер. Из кухни он успел прихватить крепкий деревянный табурет и теперь занес его над головой, ожидая появления противника.
   Синьор Альфонсо не заставил себя долго ждать. Когда его бесформенная туша закрыла собой дверной проем, незнакомец нанес ему удар табуреткой. Такой неповоротливый человек как Альфонсо не смог бы от него уклониться даже если бы не был зажат в узком проеме.
   Взревев и нечленораздельно выругавшись, он протянул руки к своему обидчику. Но тот уже вслед за подружкой покидал поле боя, оставляя в руках синьора Альфонсо сомнительную победу.
   Хозяин дома пустился следом.
   Служанка, окончательно забыв о делах, тоже вышла за ворота и оттуда принялась досматривать, развернувшееся перед ней действо.
   Беглецы соединили свои силы у подножья холма, где уже начинались редкие деревья. Когда-то это был сад, но заброшенные яблони и абрикосы почти не плодоносили, образуя редкую рощу.
   Служанка решила было, что любовники попытаются скрыться в деревне, но те поступили очень странно. Остановившись у самого неприступного дерева, они пару раз обошли его вокруг. Веток внизу не было, они начинались только с высоты роста человека, но зато сразу были толстыми и крепкими.
   Мужчина нагнулся, и подняв Сильвию на руки, помог ей ухватиться за нижнюю ветку. С помощью приятеля она забралась наверх и вскоре оказалась в не досягаемости с земли.
   Ее любовник недолго постоял рядом и, видя неминуемо приближающегося синьора Альфонсо, предпочел покинуть свою даму. Он спешно отступил в сторону деревни.
   Служанка покачала головой, что мол еще можно ждать от мужчин? Они от века получив свое оставляют женщин расхлебывать последствия.
   Хозяин решил было последовать за своим прытким противником, но быстро понял что не догонит. Хорошенько обругав того напоследок он вернулся под дерево и взял в осаду жену.
   Обмениваясь с ней взаимными упреками и оскорблениями, синьор Альфонсо предпринимал тщетные попытки взобраться на ветку.
   Хорошенько повеселившись, глядя на это, служанка решило было, что можно вернуться к работе. Для рассказа подружкам она видела уже достаточно, а новых событий в ближайшее время не предвиделось.
   Но только она повернулась к дому, как со стороны деревни показалась группа людей. Они шумно разговаривали друг с другом и направлялись прямо к дереву, под которым все еще топтался синьор Альфонсо. Вскоре служанка узнала в приближающихся мужчинах соседей из Сан-Кашьяно: мельника и двух кирпичников. Замыкал это шествие скромно молчавший приятель госпожи.
   Судя по интонациям разговора, мужчины были в ярости. Из-за расстояния служанка не могла понять ни слова, ей оставалось только наблюдать.
   Эти угрожающие интонации смутили и хозяина. Он попытался что-то возразить, но видя, что его не слушают, решил в свою очередь скрыться бегством. Мельник и кирпичники с криками бросились следом. Судя по их настроению, они собирались хорошенько поколотить старого пьяницу.
   Стоило только Альфонсо и его преследователям отдалиться на приличное расстояние, как Сильвия ловко спустилась с дерева. Внизу ее уже поджидал любовник. Некоторое время они постояли, провожая глазами несчастного Альфонсо. Но потом, к разочарованию служанки, чинно распрощались и разошлись.
   Только вечером служанке удалось в подробностях узнать что же произошло. Из-за чего так злились кирпичники и мельник. Приятель госпожи рассказал им, что это синьор Альфонсо увел их поленницы, пропавшие пару месяцев назад. Это походило на правду, так как владения всех троих соприкасались в одном месте, а дровяник Альфонсо был доверху набит. К тому же его время от времени ловили на мелких кражах.
   Однако, стащить целую поленницу, да еще и следов не оставить! Врядли старый пьяница был на такое способен. Вся округа долго гадала об этом происшествии. В итоге, было решено, что как бы там ни было, побить Альфонсо все равно стоило.
  
   ***
  
   Во дворе было тихо и пусто. Старый дом Макиавелли еще спал, когда его нынешний хозяин вернулся из небольшого путешествия. Возле двери конюшни Никколо спрыгнул с лошади на еще не тронутый после ночного снегопада белый покров.
   Пока он распрягал лошадь и отводил ее в стойло, ожила кухня. Из каминной трубы теперь поднимался слабый дымок.
   Бывший секретарь осторожно открыл заднюю дверь собственного дома и вошел в теплую, наполненную запахами муки и теста, комнату.
   - Вернулся? - зачем-то спросила Мариетта помешивая что-то в миске.
   Никколо не ответил. Он снял таббаро и, подойдя ближе, объявил:
   - Мы можем возвращаться назад во Флоренцию. Срок изгнания закончен и настроение нынешних хозяев города вроде бы вполне мирное.
   Мариетта перестала помешивать тесто:
   - Все переезжаем? С детьми?
   - Конечно! Пару недель на сборы и поедем домой.
   - Ты сделал то, что собирался? Подарил свой трактат Лоренцо Медичи?
   Никколо внезапно помрачнел и неохотно ответил:
   - Нет. И не буду. Строцци и Веттори не советуют мне этого делать. Говорят, что не стоит привлекать к себе внимание подобными вещами. Может быть они и правы... Ну да ладно. Что нового произошло за время моего отсутствия?
   - Лодовико снова подрался, и у него сильно заплыл левый глаз, а Гвидо уже садиться самостоятельно, - начала перечислять Мариетта, пока Никколо заглядывал в закрытые горшки в поисках чего-нибудь съестного. - Луиджи Гвиччардини заходил, благодарил за обоз с дровами. Вот кажется и все. Ах, да! Наш ужасный сосед - Альфонсо, пожертвовал в приход пол сотни дукатов. Отец настоятель с тех пор так и светится от счастья.
   - Чего это Альфонсо так расщедрился? - не прерывая инспекцию кухни поинтересовался ее муж.
   - Исполняет обет. Он обещал внести пожертвование, если его жена наконец забеременеет.
   - А-а-а! - задумчиво протянул Никколо, всматриваясь в содержимое очередного горшка. - Повезло же отцу настоятелю.
   - Главное никто не может понять, откуда у Альфонсо такие деньги!
   Но тут разговор пришлось прервать, так как услышав голоса, в кухню начали спускаться дети.
  
   ***
  
   Вечером этого же дня Никколо выяснил то, что его больше всего волновало - как Сильвии удалось обвести мужа вокруг пальца.
   Оказывается бедняга, после экзекуции устроенной ему мельником и кирпичниками, стал заметно покладистее, а общаться с соседями теперь предпочитает через жену. Находчивой Сильвии удалось убедить Альфонсо, что Никколо пришел к ним в дом как раз для того чтобы предупредить соседа о грозящих неприятностях. И если бы муж вел себя разумно, все бы можно было уладить.
   С пожертвованием тоже все объяснилось. Сильвии удалось убедить соседей не доводить дело до суда. Но деньги, оставшиеся от продажи поленниц, оказались камнем преткновения. Делить их поровну бывшие хозяева дров не соглашались. Каждый претендовал на большее, и скандал только разрастался. Тогда-то Сильвия и предложила пожертвовать их в храм. Как не странно, это всех устроило.
   Для Сильвии началась новая жизнь. Она неожиданно оказалась хозяйкой собственной судьбы.
   Видеться с любовником она не прекратила. Судьба им благоприятствовала - Альфонсо все еще не залечил свою ногу, поврежденную в драке с разъяренными соседями и вынужден был все время проводить в доме.
   Никколо и Сильвия теперь встречались в маленьком деревянном домике, построенном для хозяйственных нужд на территории поместья Альфонсо. Они разводили огонь в открытом очаге и усаживались возле него тесно прижавшись друг к другу.
   Время шло незаметно. Дни уходили за днями, а Никколо все никак не решался сказать Сильвии, что скоро он покинет Сан-Андреа и врядли когда ни будь вернется.
   Но молодая синьора была весьма наблюдательна. Она быстро заметила в своем любовнике перемену. Теперь он часто замолкал и задумчиво смотрел на нее исподтишка. Сильвия сразу поняла - так любуются тем, что в скором времени потеряют навсегда.
   Еще месяц назад это бы ее ужаснуло. Так недавно пришедшая любовь вновь ее покидает! Она бы несомненно разозлилась, потом разрыдалась и плохо бы рассталась со своим любимым. Но сейчас все было иначе. Она не сомневалась, что справиться со всем, что еще ей предстоит.
   - Когда-то мама мне говорила, что если встречаются два несчастья, это к добру, - неожиданно прервала затянувшееся молчание Сильвия. - В детстве мне это казалось очень уж странным, а теперь я бы с ней согласилась.
   - Под "несчастьями" ты имеешь в виду нас с тобой? - улыбнулся Никколо. - Пожалуй, определение верное, но в чем же "добро"?
   - Неужели сам не видишь? - удивилась соседка. - Даже если не считать за "добро", то время что мы провели вместе, то много всего набегает... Мужа я теперь держу на коротком поводке, и ребенка он признает наследником. Я теперь стала настоящей хозяйкой в поместье. А про себя ты мне сам говорил, - Сильвия погрозила пальцем. - Я все помню!
   - Ты вернула мне силы. Наверное, не будь тебя, я бы сделал какую ни будь глупость, о которой бы потом пожалел. А так все ограничилось написанием одной бесполезной книжки.
   - Она уже тебе не нравится? - удивилась Сильвия.
   - Вовсе нет! Просто мне начинает казаться, что только мне она и нравится.
   - Но ты говорил, что твои друзья ее хвалили?
   - Ага, и советовали спрятать подальше от чужих глаз, - усмехнулся бывший секретарь. - Но ты права - мы принесли друг другу удачу.
   - Пусть она длится и после того, как мы расстанемся, - озвучила свое желание Сильвия и на мгновенье зажмурилась.
   - Я все боялся говорить тебе, - теплое дыхание Никколо коснулось ее опущенных ресниц. - Но, вижу, ты и так догадалась. Через неделю я вернусь во Флоренцию и постараюсь найти там себе дело. Чтобы жить в городе с семьей нужно как-то зарабатывать. Раз с трактатом ничего не вышло, придется придумывать что-то другое...
   Никколо замолчал. Сильвия открыла глаза и внимательно посмотрела на своего собеседника. Он сидел рядом опустив голову и не глядя на нее. Его левая рука уже хорошо знакомым ей движением ощупывала шрам на запястье правой.
   Почувствовав, что за ним наблюдают Никколо поднял голову.
   - Мы не сможем друг другу даже писать! А если нам еще доведется увидеться когда-нибудь, в этом не будет никакого смысла. Можно сказать, что мы расстаемся навсегда.
   - Такая уж у нас судьба, - тихо ответила Сильвия уткнувшись в плече Никколо.
   - Вот так, - усмехнулся тот, гладя ее по волосам. - Ты не можешь уехать, я не могу остаться! Некоторые считают, что все в жизни зависит от самого человека, другим кажется, что все решает Фортуна или Бог. А мне думается можно считать истинным, что судьба распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нам самим.
   - Что бы там не было, я ничего бы не стала менять в произошедшем, - решительно отстраняясь заявила Сильвия.
   Недавний флорентийский изгнанник тихо рассмеялся и снова привлек ее к себе.
   - Значит все было правильно и я не зря послушался голоса своей судьбы.
  
  
   История одиннадцатая, авантюрная.
   1520-21 г.
  

"Человек, мнения которого

необычно отличаются от

общепринятых, изобретатель

новых и непривычных вещей".

Франческо Гвиччардини о Никколо Макиавелли.

   Был ясный солнечный день середины весны.
   Губернатор Модены Франческо Гвиччардини никогда не мог понять, чем это суетливое время года так восхищает мужчин и женщин. Но сегодня он оказался в таком месте, красота которого поколебала даже его невозмутимость.
   Губернатор отправился сюда по делу, порученному кардиналом Джулио Медичи - нынешним хозяином Флоренции и братом папы Льва X. В общем дело было важное, политическое, а может быть даже и государственное.
   И, тем не менее, Франческо Гивиччардини позволил себе не надолго о нем забыть и наслаждаться благоуханием запахов и буйством цветов в садах Ручелаи.
   Сады эти были открыты для общественности и хорошо известны во Флоренции. Разбил их еще дед нынешнего хозяина Казимо Ручелаи. Богатый торговец окрашенными тканями воплотил свою причуду: сад полный деревьев и цветов со всех концов света, какие только прижились в местном климате. Его потомки добавили еще и античные статуи, недавно найденные в окрестностях Фьезоле.
   Прогуливаясь среди кипарисов и азалий под хоровое птичье, пение губернатор Модены улыбался и поднимал глаза к безоблачному небу. Он думал о том, что трем его дочерям понравилось бы носиться друг за другом по этим аллеям.
   Однако сад был предназначен совсем для другой публики. Здесь уже давно собирались флорентийские граждане. Образованные мужчины обсуждали в тени этих деревьев все - от искусства до политических новостей. Франческо встречал на своем пути немало знакомых лиц. Его приветствовали - он раскланивался в ответ и шел дальше, ни с кем долго не задерживаясь.
   Возле мраморной статуи Диониса покрытой сетью трещин, губернатора поджидал хозяин всего этого зеленого великолепия - Казимо Ручелаи.
   - Ваше сиятельство! Очень рад вас здесь видеть, - поприветствовал он Гвиччардини.
   Они были почти ровесниками, но Франческо занимал более заметное положение. Уже в свои 37 лет он имел репутацию человека удачливого в делах коммерческих и дипломатических, а так же добропорядочного мужа и отца. Всем хорошо был известна его умеренность всегда и во всем. Именно благодаря такой репутации Джулио Медичи и Лев Х поручили ему это непростое дело.
   - Пойдемте, я познакомлю вас с молодым человеком, который может быть удостоен чести стать вашим помощником. Это Дзаноби из семьи Родольфи. Он надежный, рассудительный и, как вы просили, прекрасно разбирается в травах.
   Франческо небрежно поблагодарил Казимо и последовал за ним в глубину сада.
   Хозяин остановился возле небольшого фонтана, явно скопированного с какого-то античного образца. Здесь толпилось около десятка человек слушавших еще одного, что-то им зачитывавшего. Ручелаи подхватил под локоть одно из слушателей и поволок его в сторону губернатора.
   Дзаноби оказался совсем еще молодым человеком с болезненно бледной кожей и тонкими чертами лица. Познакомившись со своим будущим помощником (а вернее сказать сообщником), Гвиччардини ограничился тем, что назначил ему встречу в своем особняке и попрощался.
   Когда озадаченный Дзаноби вернулся к своим товарищам, Ручелаи не удержался от вопроса:
   - Что-то не так, ваше сиятельство? Он не пришелся вам по душе?
   - Нет-нет. Дело не в нем. Просто я невольно прислушался к тому, что зачитывает этот оратор, - губернатор качнул головой в сторону группы у фонтана. - Что-то необычное... Это ведь какой-то трактат о военном деле, но я точно не читал такого...
   - Это потому, что он не опубликован, - с явным облегчением улыбнулся Казимо. - Автор недавно записал свои мысли по моей просьбе. Он у нас частый гость.
   Губернатор нахмурился, вглядываясь в чтеца. Но его опущенное лицо оставалось в тени и отчетливо можно было различить только черные волосы в которых уже появились первые седые пряди:
   - Кажется, я его где-то видел.
   - Это вполнее возможно, - кивнул Ручелаи. Его зовут Никколо Макиавелли. Он был секретарем республики при Содерини. Может именно он, когда еще был на службе, подписывал приказ о вашем назначении послом в Испанию...
   - Да, теперь я вспомнил, - холодно прервал его Гвиччардини и поджал губы.
   Этот явный признак неудовольствия губернатора заставил Ручелаи замолчать.
   Но Франческо Гвиччардини смутило вовсе не то, о чем подумал хозяин сада. Дело в том, что за последние несколько дней губернатор слышал это имя уже не первый раз.
   Недавно, поднимаясь в покои кардинала Джулиано Медичи, Франческо услышал его громкий раздраженный голос. Кардинал отличался мягким и незлобивым характером, поэтому это удивило губернатора, и он прислушался:
   - Мне начинает казаться, что вы просто-напросто сговорились! Это заговор какой-то! Вы мне все уши прожужжали об этом Макиавелли! Но дело зашло слишком далеко! Даже папе рассказали, что я якобы принял его к себе на службу. Он мне отправил письмо, в котором ясно говорит, что не желает впутываться не во что связанное с этим человеком. И больше не слова!
   Когда губернатор Модены вошел к кардиналу, то обнаружил перед ним смущенных Веттори и Строции. Так что отношение Медичи к человеку по фамилии Макиавелли было Гвиччардини полностью очевидно.
  
   ***
  
   Его сиятельство губернатор нервничал. Он, вместе с отрядом слуг, остановился возле небольшой часовни, на дороге ведущей от ворот Флоренции на север. Сюда должен был прибыть его молодой помощник. Но время встречи уже прошло, а Родольфи все не было. Гвиччардини то трепал гриву своего богато разряженного жеребца, то прохаживался вдоль часовни.
   Дорога оставалась пустынной. Франчаско начинал терять терпение, но тут кто-то из слуг, наконец, закричал:
   - Всадник! Всадник!
   Однако радость, охватившая губернатора, была преждевременной. Это был слуга Родольфи. Запыхавшийся молодой человек передал Гвичардини письмо своего хозяина и отошел дожидаться ответа. Предчувствуя неладное губернатор поспешно сорвал печать.
   Оказывается Дзаноби заболел, неожиданно и тяжело. Его мучил жар и лихорадка, письмо было написано нетвердой рукой. А это значило что Франческо Гвиччардини лишился помощника.
   Между тем осуществить задуманное без надежного человека было решительно не возможно. Понимал это и Родольфи и потому предлагал себе замену. Человека, по его мнению, вполне подходящего и надежного. Прочитав его имя Гвиччардини невольно передернул плечами - Макиавелли. Кардинал Джулио будет очень недоволен...
   Однако Франческо задумался. У него был простой выбор: либо отказаться от дела порученного самим папой римским, либо привлечь к нему явно неугодного человека. В первом случае можно больше не надеяться, что Медичи поручат ему хоть сколько-нибудь важное дело в будущем. А во втором все зависит от того, достигнут ли они успеха.
   Поразмыслив, Гвиччардини решил, что такому человеку как Макиавелли будет вполне уместно поручить щекотливое дело. Ведь он будет изо всех сил стараться, чтобы использовать свой шанс, точно зная, что другого не будет.
   Приняв решение, губернатор поднял голову и позвал гонца к себе. Нужно было спешить.
  
   ***
  
   Франческо с хмурым видом встретил у обочины дороги одинокого всадника прибывшего из Флоренции. На его скромной темной одежде неожиданно ярко блестела золотая застежка плаща.
   Путешественники поприветствовали друг друга и караван из губернаторских слуг, наконец, двинулся по дороге прочь от Флоренции. За ним стелился длинный след пыли.
   Гвиччардини и Макиавелли возглавляли кавалькаду. Повинуясь знаку губернатора слуги держались на некотором расстоянии и не мешали Гвиччардини вести тихий разговор с неожиданным помощником.
   - Все очень просто. У синьора Эколи, к которому мы направляемся, есть несколько писем написанных рукой папы Льва. Их содержание может принести много неприятностей святому престолу, если они попадут не в те руки. А последнее время у папы есть основания не доверять Эколи.
   Макиавелли не проявил признаков удивления или желания разузнать, что же такое написано в этих письмах. Гвиччардини подозрительно на него покосился. Этот человек был известен совей проницательностью и вполне мог догадаться что подвело Льва Х. Если подумать, то это нетрудно: папа всегда пытался лавировать между французским и испанским королями, обещая поддержку то одному, то другому. В такой игре легко угодить впросак...
   - Заманить Эколи в Рим не удалось - он отговаривается болезнью. Он действительно всегда страдал от сильных головных болей и даже держит при себе лекаря. Подкупать слуг не имеет смысла - доступ к бумагам есть только у секретаря. Договориться с секретарем человек папы не смог, - при этих словах Гвиччардини недовольно скривился. - Я еду к Эколи с небольшим поручением от кардинала Пизанского. Ни в каких тесных отношениях с папой я не замечен, и меня он подозревать не будет. Вас я представлю как своего секретаря и поверенного. Я буду занимать Эколи, а вы должны разузнать у его лекаря, чем он лечит своего господина. Нужно будет каким-нибудь образом добавить в лекарство сильное снотворное. Но при этом сочетание трав должно быть такое, чтобы ни лекарь, ни Эколи ничего не заметили. В ту ночь, когда синьор уснет, другой наш сообщник залезет к нему в спальню, найдет и уничтожит письма.
   - Я могу узнать, кто этот третий человек и как он попадет в дом Эколи? - неожиданно спросил доселе хранивший полное молчание Макиавелли.
   - Не вижу причин умалчивать об этом, если вы знаете все остальное. Это близкий к папе человек. Он нанялся капралом в гарнизон Эколи под чужим именем и уже дожидается нас там.
   - Дело весьма рискованное и странно, что папа на такое пошел. Видно и правда есть чего опасаться...
   - Если все пройдет нормально, то никакого риска не будет вовсе.
   - Все уже не так как планировалось. Меня с вами быть не должно.
   - Вы намерены отказаться, - ледяным тоном осведомился губернатор.
   - Вовсе нет, - Макиавелли примирительно улыбнулся. - Просто обращаю ваше внимание на то, что не стоит недооценивать роль случая. Все предусмотреть невозможно.
   - Я вижу свою цель в том, чтобы попытаться это сделать.
   - Важнее научиться импровизировать.
   - Если просчитать все возможности, импровизировать не придется.
   - Осторожность хороша в меру.
   - Мой подход к делу еще не разу не давал осечек, а ваш?
   Макиавелли промолчал. Ему не хотелось пророчить своему спутнику неприятности.
  
   ***
  
   Губернатор и его помощник сидели за столом в кабинете, отведенном синьором Эколи его "многоуважаемому гостю". Франческо мрачно жевал сладости, вынимая их из специальной серебряной шкатулки, и бросал недовольные взгляды на своего соседа. Тот рисовал на испорченном листе бумаги круги и колеса, и помалкивал.
   А поначалу Гвиччардини был вполне доволен тем, как развивались события. Эколи, оказавшийся невысоким, плотным и лысым мужчиной средних лет, не проявил тревоги. В тот же вечер он устроил в честь гостя небольшой пир.
   Однако, расположившись за столом на открытой террасе, Франческо обнаружил первую неприятность. Лекаря Эколи за столом не было. После осторожных расспросов губернатор выяснил, что тот "нелюдим и чурается общества", хоть в своем деле и не заменим. Разговор Макиавелли с секретарем Эколи тоже не принес пользы. Один день прошел впустую...
   Губернатор Модены захлопнул коробочку со сладостями и вышел на балкон. Вчера они прибыли поздним вечером и первую возможность осмотреть виллу своего хозяина Франческо получил только сегодня.
   Здание с колоннами располагалось в глубине ухоженного сада окруженного невысокой каменной стеной. Единственные ворота, через которые они вчера проехали, насколько можно было видеть отсюда, были закрыты.
   Засмотревшись на мирный пейзаж Гвиччардини не смог сдержать испуганного "О Боже!", когда на балкон неожиданно спрыгнул какой-то человек. За спиной губернатора тут же раздался какой-то шум. Видимо Макиавелли от неожиданности уронил стул.
   А человек тем временем так же удивительно быстро и бесшумно скользнул в комнату.
   - Не робей, губернатор! Это всего лишь я, - жизнерадостно сообщил новоприбывший и запустил руку в шкатулку со сладостями, забытую на столе.
   - Джованни! Тебя могли заметить! - возмутился Гвиччардини, постепенно приходя в себя.
   - Не могли! - тоном, отметающим все возражения заявил гость и уставился на Макиавелли. - А это кто еще? Я же просил подыскать кого-нибудь помоложе!
   - Обстоятельства так сложились, что у меня не было возможности устроить конкурс, - ядовито ответил губернатор.
   Только бессмысленных конфликтов между "подчиненными" ему сейчас не хватало! Но тут неожиданно голос подал Макиавелли.
   - Джованни Медичи, я полагаю? - почти ласково обратился он к молодому человеку. - Ты удивительно похож на свою мать.
   Джованни резко развернулся и буквально подпрыгнул к Макиавелли.
   - Ты знал мою мать? Откуда? Кто ты такой, чума тебя забери!?
   Франческо переводил взгляд с одного на другого и тоже, признаться, ничего не понимал. Что такого особенного Макиавелли усмотрел в Джованни? Могучее телосложение, высокий рост, немного выпуклые светлые глаза, волнистые темные волосы и двухдневная щетина, - словом ничего примечательного.
   Тем временем Никколо представился и продолжил:
   - Республика направляла меня к твоей матери, сиятельной Катарине Сфорца, вести переговоры. Но тебе в ту пору было не больше двух лет.
   - Когда она умерла мне было восемь, - Джованни, резкий и непостоянный, уже проникся к Макиавелли безотчетным доверием. Ведь тот знал его мать! - Я хочу, чтобы ты рассказал мне о ней все что знаешь. Я слишком плохо ее помню...
   Но тут вмешался Франческо:
   - Потом, потом. Нам нужно решать, что делать в нашей ситуации. У нас есть только одна неделя.
   Джованни закатил глаза, а Никколо снова опустился на стул, пряча улыбку.
  
   ***
  
   Так же бесцельно как первый прошло еще два дня. Эколи был по-прежнему любезен, а его лекарь все также неуловим. Гвиччардини, постоянно ломавший голову над этой проблемой, решил, что единственный выход - это попытаться переманить на свою сторону секретаря. Приняв решение, Франческо захотел тут же его воплотить, но как на зло нигде не мог найти Макиавелли. Его комнаты были пусты, и губернатор вынужден был пуститься на поиски своего помощника.
   Но, выйдя во двор, он тут же наткнулся на Джованни. Тот, оседлав перила лестницы, благосклонно взирал на двух старающихся ему понравиться девиц. Служанки жеманно смеялись шуткам Джованни, которого знали как нового капрала охраны господина Эколи. Франческо мимоходом даже пожалел глупых девиц.
   Губернатор торопливо прошел мимо, стараясь лишний раз не смотреть на Медичи, с которым формально знаком не был.
   Этот мальчишка совершенно не интересовался делом! Гвиччардини уже начал сомневаться в наличии у него тех достоинств, за которые его так превозносил Лев Х. Став папой, тот взял с собой в Рим шестнадцатилетнего Джованни и назначил его начальником своей охраны. Говорили, что полное отсутствие у младшего сына Катарины страха смерти быстро принесло ему уважение и даже восхищение солдат.
   Губернатор обогнул здание и заглянул на кухню. Здесь было сумрачно. Из под нескольких крышек поднимался густой пар и пахло специями.
   К своему изумлению тут то Франческо и обнаружил своего помощника.
   - Что вы тут делаете? - вырвалось у раздраженного губернатора.
   Испуганно взвизгнув с колен Макиавелли спрыгнула какая-то девица и скрылась в глубине кухни. Тот проводил ее задумчивым взглядом.
   - Что-то случилось, ваше сиятельство? - невозмутимо спросил он.
   - Пойдемте со мной, - сухо ответил Гвиччардини, окончательно убедившийся что ему остается рассчитывать только на свои силы. - Я надеялся, что вам будет излишне напоминать, что сейчас не время для развлечений. У нас есть дела...
   - Именно нашим делом мы с синьором Джованни и заняты.
   Губернатор скривил губы в скептической усмешке.
   - Лучше не усмехайтесь, а выслушайте меня.
   Франческо приостановился и изобразил на лице насмешливую пародию на внимание.
   - Ладно, - пожал плечами его помощник. - У этой милой девушки я выяснил, что синьор Эколи принимает лекарство всегда в одно и тоже время перед сном. Бокал с лекарством от лекаря хозяину носит либо она, либо одна из ее подружек. Состав лекарства все служанки знают наизусть, так как их постоянно посылают на рынок пополнять запасы то того, то другого ингредиента. К завтрашнему вечеру я смогу подготовить подходящий сонный напиток. А Джованни без труда добавит его в бокал, если нести его будет одна из его подружек.
   Губернатор Модены молча таращился на Макиавелли, но потом все-таки спросил:
   - Когда вы успели все это выяснить?
   - Вчера и сегодня. Пока болтал о всяких пустяках с Розеттой. Она очень любопытная девочка. И разговорчивая...
  
   ***
  
   Труднее всего просто ждать. Даже для такого уравновешенного человека как Франческо Гвиччардини это было не просто. Он ходил из угла в угол отведенных ему покоев и иногда тревожно поглядывал на дверь. Но этот искусно обработанный кусок мореного дуба не давал ответов на мучавшие его вопросы.
   Когда совсем стемнело, в дверь наконец постучали. Это был Макиавелли. Он поклонился губернатору, но тому было сейчас не до церемоний.
   - Ну что там Джованни? - спросил Франческо плотно прикрывая за секретарем дверь. - Все готово?
   - Мы свое дело сделали, - кивнул Макиавелли, - Если сегодня Эколи не изменит своему обыкновению, то завтра нам можно будет уезжать.
   - Хорошо, - облегченно вздохнул губернатор. - Если вы не против, то оставайтесь у меня. Вместе подождем возвращения Джованни. Я до этого все равно не усну.
   Франческо указал своему гостю на стоящее рядом кресло, а сам уселся лицом к балкону и уткнулся в какую-то книгу.
   За окном была ясная ночь. В парке, окружавшем виллу Эколи, пели птицы. Однако Франческо напряженно вслушивался, силясь представить что сейчас происходит. Он воображал как Эколи берет своими пухлыми руками бокал с лекарством, подносит его к губам и подозрительно морщится, но все же выпивает. А затем он уляжется в кровать... или прямо упадет на пол? Нет, врятли... А потом он должен уснуть и ничего не замечать до самого утра...
   Время шло медленно. Слова в книге никак не складывались в предложения и Франческо в раздражении захлопнул ее.
   - Синьор Макиавелли, я слышал вы неплохо пишите, - губернатор обернулся к своему гостю. - Был бы вам очень признателен, если бы вы развлекли меня какой-нибудь новой книгой. В садах Ручелаи я случайно слышал...
   Никколо улыбнулся и покачал головой:
   - К сожалению у меня с собой ничего нет. Но если пожелаете, то я вышлю вам что-нибудь, когда вернемся во Флоренцию. Мнение такого человека как вы мне будет интересно узнать.
   Франческо внимательно посмотрел на собеседника:
   - Сделайте милость, пришлите.
   - Хорошо. Что вам прислать? У меня есть несколько серьезных трактатов, одна поэма и одна комедия.
   - Присылайте все, - махнул рукой Гвиччардини. - Я обязательно отпишу вам свое мнение.
   Губернатор попытался завести разговор о клане Медичи и их деятельности во Флоренции. Макиавелли разговор охотно поддерживал, но суждения высказывал осторожно из чего Гвиччардини сделал вывод, что ему по-прежнему не доверяют.
   Время шло, а Джованни все не появлялся. В доме стало уже совсем тихо, и поэтому флорентийцы сразу же услышали слабый шум. Он раздавался из того крыла здания, где находились покои Эколи. Далекие голоса и топот встревоженных слуг заставили обоих вскочить на ноги и переглянуться.
   Не сговариваясь, они подошли к двери и осторожно выглянули наружу. В их крыле все было темно и тихо. От размышлений о том, стоит ли пойти на шум и узнать что происходит Гвиччардини отвлек голос Макиавелли.
   - Прах побери!
   - Что случилось? - обернулся губернатор.
   - Взгляните на дверь - на ней есть засов снаружи, но нет изнутри! Не правда ли очень удобные комнаты для гостей?
   Гвиччардини еще раз хмуро глянул в глубь коридора и отправился изучать двери выделенных ему комнат. Картина была именно такая, какую обрисовал Макиавелли. Из темноты дальнего коридора стали доноситься громкие выкрики.
   - Сюда идут! - губернатор взволнованно обернулся к своему спутнику.
   Тот скользнул за дверь и в мгновенье ока потушил свечи. Последовавший за ним Гвиччардини оказался в полной темноте посреди своей комнаты.
   А Макиавелли тем временем развил бурную деятельность. За спиной Гвиччардини что-то проскрежетало по полу. Губернатор напряженно всматривался в темноту: кажется, его помощник перетаскивал сундук, задвигая им дверь. Затем он бросился к открытому балкону и осторожно выглянул наружу.
   - Чума их забери! - прошептал Макиавелли, возвращаясь в комнату и затворяя ставни. - Под окнами ходят люди с факелами. Бьюсь об заклад, что нас в чем-то подозревают...
   - Только подозревают? - также шепотом усомнился Гвиччардини.
   - Если бы они были уверены, то нас бы уже повесили за ноги во дворе.
   Но тут флорентийцы вынуждены были прервать свой тихий диалог. За дверью стали слышны приближающиеся голоса. Один хриплый и грубый и другой - молодой и звонкий.
   - Тихо вы! Не поднимайте шума! У них темно - значит спят. Тем лучше. До утра ничего предпринимать не будем. Что с хозяином - пока не понятно. Может гости и не причем...
   - А что с хозяином? Он ведь не помер?
   - Нет, дурак. Он спит. Но я не смог его добудиться. Лекарь сейчас над ним колдует.
   - Почему ты решил, что здесь что-то нечисто, Пипино?
   - В комнате у господина все перевернуто вверх дном, как будто что-то искали.
   - Что же будем делать с этими?
   - Я же говорю - до утра ничего. Запрем их пока и оставим кого-нибудь дежурить у дверей.
   Послышался лязг засовов и шарканье по полу осторожных шагов.
   - Надо уносить ноги, - почти беззвучно прошептал Макиавелли.
   - Но ведь утром Эколи проснется! Он ведь проснется? - Гвиччардини схватил секретаря за плечи.
   - Конечно! И обнаружит, что письма пропали! Думаете, он вас не заподозрит?
   - Но как отсюда выбраться? Лучше придумать что-нибудь другое...
   Гвиччардини тоже выглянул в окно. На мощеной парковой дорожке стояло не менее пяти человек. У одного из них была даже устрашающая аркебуза.
   Макиавелли прошелся по комнатам собирая какие-то вещи и шурша тканями. Губернатор видел только смутный силуэт своего помощника и края его белой рубашки, выглядывающей из-под колета. Но вскоре и эти ориентиры он потерял из вида. Макиавелли скрылся в той стороне, где располагалась "комната для уединения".
   Такие отдельные комнаты недавно появились в богатых особняках и на виллах. Их хозяева проводили в дома собственную дренажную систему из керамических труб. Франческо Гвиччардини то же подумывал о таком усовершенствовании на своей вилле...
   - Вы собрали все необходимое?
   Шепот Макиавелли заставил его вздрогнуть. Губернатор захватил с собой только плащ и кошелек, потратив немало времени на их поиски в темноте. Последовав за своим помощником в тесную туалетную комнату, Гвиччардини обнаружил, что там неожиданно светло. Оказывается, секретарь притащил туда стул и открыл маленькое окошко под самым потолком.
   - Это угловая комната, - быстро зашептал Макиавелли губернатору. - Окно находится в торце здания и его не видно с парковой дорожки.
   Гвиччардини молча кивнул и принялся помогать секретарю связывать портьеры. Они находились на втором этаже, и достаточно было трех, что бы достичь необходимой для спуска длинны.
   Все это время Франческо не переставал думать о том, стоит ли ему покидать дом Эколи таким экстравагантным способом. Сомнения не покидали его.
   Макиавелли же, подтянулся на руках и с некоторым трудом взобрался на широкий каменный подоконник. Несмотря на возраст он оказался весьма подвижным, а телосложение позволило ему без особого труда протиснуться в узкий оконный проем.
   Несколько мгновений Гвиччардини прибывал в нерешительности, но оставаться наедине со слугами Эколи ему не хотелось. Франческо вздохнул и встал на стул.
   Взобравшись на подоконник он выглянул во двор. Лунный свет позволял видеть парк и мощеные дорожки ведущие к каменной стене. Стоящего в тени здания Макиавелли было почти не видно.
   Губернатор извернулся на подоконнике, пытаясь протиснуть вперед ноги и не свалиться при этом на пол. И вот, когда большая часть губернаторского тела была подставлена под яркий лунный свет, наступил решающий момент. Франческо понял, что свои плечи так легко в окошко он не протиснет.
   Вдруг что-то острое немилосердно впилось ему в бок, раздирая дорогую одежду и кожу. Франческо зашипел сквозь зубы и просунул свободную руку между собой и подоконником. Он нащупал что-то холодное, металлическое. В лунном свете тускло блеснуло золото и Франческо рассмотрел фибулу необычной формы. Сунув ее за пояс и ухватившись покрепче за связанные портьеры, он снова попытался протиснуться в окошко. На этот раз, ободрав левое плече, губернатор все-таки освободился.
   Спустившись вниз, он протянул свою находку Макиавелли:
   - Кажется, это потеряли вы?
   - Я думал она упала в траву, - удивленно глядя на украшение в ладони Гвиччардини ответил секретарь. Его глаза странно блеснули в темноте, но больше он ничего не сказал.
   До стены, окружающей виллу, флорентийцы добрались почти бегом. В конюшню за лошадьми они идти не решились. Слишком велика была вероятность наткнуться на кого-нибудь из слуг.
   Стена была невысока, но преодолели ее беглецы с трудом. Пришлось долго искать дерево, росшее достаточно близко к ней. За стеной перед ними простиралась пыльная пустынная дорога - путь был свободен.
   Однако, не успели флорентийцы уйти сколько-нибудь далеко, как сзади послышался стук копыт. Как назло пространство вокруг было открытое, добежать до ближайшего перелеска за оставшееся время было невозможно.
   А преследователи уже заметили беглецов и зашумели. Громче и радостнее всех в этом хоре раздавался молодой звонкий голос. Услышав его, Гвиччардини остановился как вкопанный и схватил Макиавелли за рукав:
   - Джованни!
   - Да. И с ним еще десяток слуг Эколи! Он их не остановит.
   Но, следуя примеру губернатора, он тоже остановился.
   Всадники приближались. Луна на открытом пространстве давала достаточно света и их можно было не только пересчитать, но и рассмотреть. Когда до беглецов оставалось совсем немного, летевший впереди всех Джованни, поднял свою лошадь на дыбы. Это внесло замешательство в ряды преследователей и они постарались придержать свих коней.
   Джованни же молниеносным движением выхватил из ножен длинный меч и, не говоря не слова, вонзил его в грудь ближайшего к нему всадника. Бородатый мужчина с вытаращенными от изумления глазами медленно сполз с седла и тяжело рухнул в пыль. Джованни развернул своего коня и, взглянув в лица своих недавних товарищей, расхохотался.
   - Ну и рожи у вас! Что - не ожидали? Жаль беднягу - не вовремя подвернулся под руку.
   И когда все невольно посмотрели на распростертое тело, Джованни сделал еще один стремительный выпад. Его меч прочертил в воздухе голубую дугу и чья-то седобородая голова упала под ноги лошадям.
   - А этого не жаль, - с глубоким удовлетворением проговорил Джованни, освобождая от обезглавленного тела испуганную лошадь. - Он уже месяц пытался мной командовать и поучать.
   Младший сын Катарины Сфорца ловко намотал уздечки обоих освободившихся лошадей на запястья левой руки. Продолжая улыбаться и поигрывать мечом, он двинул своего скакуна на слуг Эколи.
   Те нервно переглядывались, сбрасывая сковавшее их оцепенение. Никто из оставшихся не имел не малейшего желания вступать в схватку с Джованни и не сговариваясь они пустились наутек. Медичи сделал вид что преследует их, но впрочем, сразу же вернулся к флорентийцам. Молодой человек кинул им поводья лошадей и насмешливо произнес:
   - Не побрезгуйте трофеями, сиятельные господа. Правда я их немного запачкал...
   Гвиччардини, наблюдавший все произошедшее со странным чувством, что это просто страшный сон, невольно вздрогнул. Лицо стоявшего рядом Макиавелли было непроницаемо. Секретарь подхватил повод доставшейся ему лошади и вытер окровавленный лошадиный бок остатками своего плаща итак сильно пострадавшего во время бегства.
   Гвиччардини, помедлив немного, последовал его примеру. Взобравшись на лошадь, губернатор как будто вспомнил, что является главой этого маленького отряда и повел себя соответственно.
   - Ты все сделала, Джованни? - спросил он холодно.
   - От бумаг остался только пепел, - ответил Медичи, методично вытирая свой меч.
   - Ты точно уничтожил все письма?
   - Все. Я их просмотрел, - в голосе Джованни послышалось раздражение.
   - Прекрасно, - вздохнул губернатор. - Тогда едем ко мне на виллу. Там мы будем в безопасности. Выспимся, приведем себя в порядок и отправимся по своим делам.
   - Надеюсь, отныне папа будет поминать нас в своих молитвах, - усмехнулся Макиавелли.
   - О, и не только в молитвах! - Джованни размашисто хлопнул секретаря по плечу. - Вы кстати должны мне рассказ о матери...
   - Джованни! Не сейчас! - взмолился Гвиччардини, - Нам нужен отдых.
   - Ладно, ладно, - проворчал глава папской охраны, трогаясь вслед за губернатором.
   - Но я вам тоже кое-что хочу напомнить, мессир Макиавелли, - обернулся губернатор. - Вы обещали мне свои трактаты, включая комедию.
   - Ого! - удивился Джованни. - Меня уже мучает любопытство, хотя я спешу и не смогу расспросить вас подробно...
   - Зато мне торопиться совершенно некуда, - пробормотал Никколо и двинулся следом.
   Поднимая пыль по пустынной ночной дороге двигалась странная троица.
   Возглавлял ее важный вельможа в изодранном колете, без плаща и берета, но старавшийся держаться солидно. За ним следовал молодой человек с разбойничьим взглядом и длинным мечом, весело насвистывавший какую-то песенку. Замыкал отряд не молодой худощавый мужчина устало покачивающийся в седле. В его рассеянном взгляде не отражалось ничего кроме лунного света.
  
   ***
  
   Старшая дочь Франческо Гвиччардини, губернатора Модены, чувствовала что на это раз попадется. Клариче незаметно проникла в отцовскую библиотеку. Отец разрешал ей читать все что угодно, но мать была другого мнения. Клариче это очень не нравилось, но приходилось скрываться. В свои 13 лет она чувствовала себя вполне взрослой. Еще пара лет и ее ждет замужество и самостоятельная жизнь...
   Сегодня ей нужно было незаметно вернуть на отцовский стол одну рукопись, которую она взяла вчера и уже прочитала. Она называлась "Мандрагора", ее написал какой-то папин друг. Мама бы долго возмущалась, познакомившись с сюжетом...
   Услышав приближающиеся шаги, девочка нырнула под стол, едва успев пристроить рукопись на отцовский стол. Если это папа, то можно будет спокойно вылезти и даже обсудить прочитанное. А если матушка или кто-то из верных ей служанок, то лучше переждать под столом.
   - Ты мне так и не ответил! - услышала она раздраженный голос матери.
   - На счет чего? - скучающий - отца.
   - Про кардинала Джулио. Он не отменил свой визит к нам? Столько хлопот предстоит...
   - Нет, не отменил, - ноги отца в мягких кожаных башмаках остановились прямо перед столом под которым сидела Клариче.
   - Ну, тогда о чем он тебе писал?
   - К нам это не имеет отношения, дорогая. Я просил его оказать милость и подыскать подходящую должность для одного своего друга. Ты его помнишь? Макиавелли? Кардинал предлагает ему должность государственного историографа Флоренции и назначил жалование в 200 флоринов.
   - Опять этот Макиавелли! - снова возмутилась мать. - Ты же уже предложил ему работу? А Строцци вроде бы рекомендовал издать какую-то его книгу?
   - Эта работа всего на несколько месяцев. К тому же ему не по душе заниматься выбором подходящего проповедника для города.
   - Ты слишком заботишься о своих друзьях!
   - Ты же знаешь, что у меня редко возникает желание помогать.
   - Лучше бы подумал о приданном для дочерей!
   Но тут повернувший в неприятное русло разговор был прерван появлением запыленного нарочного. Цвета его одежды говорили о принадлежности к дому Гвиччардини.
   - Извини - дела, - тон отца стал строгим и решительным, и матушка молча покинула библиотеку.
   Клариче очень хотелось выбраться из своего укрытия, но нарочный все не уходил. Она видела его истертые башмаки.
   Отец опустился в кресло и зашуршал разворачиваемым письмом. Снова стало тихо и Клариче начала уже нервничать - когда же уйдет этот нарочный!
   Вдруг она услышала неожиданный звук. Девочка даже не сразу догадалась что это, а когда поняла, то не поверила своим ушам. Ее отец смеялся, скрипучим смехом, подходящим больше старой женщине, чем мужчине.
   Клариче редко слышала отцовский смех. Обычно он ограничивался улыбкой или коротким смешком. Девочке стало даже интересно, что там такое в этом письме, заставившее ее сдержанного отца так веселиться?
   А Франческо Гвиччардини тем временем, отсмеявшись, поднялся и подошел к нарочному.
   - Я напишу ответ и через пару часов кто-нибудь отправиться с ним назад на Капри. И пусть оденет свой лучший костюм и возьмет лучшую лошадь. Я прослежу.
   Когда мужчины покинули библиотеку, Клариче осторожно выбралась из-под стола. Она хотела было бежать к себе, но тут взгляд ее упал на отцовский стол. Дочь губернатора знала, что читать чужие письма весьма предрассудительно..., но зато как интересно!
   Клариче схватила со стола бумагу и, не вполне отдавая себе отчет в том что делает, скользнула назад под стол. Письмо оказалось не длинным.
   "Сиятельному господину Франческо Гвиччардини, доктору прав, достойнейшему и мною высоко чтимому губернатору Модены и Реджо.
   Светлейший и глубокоуважаемый муж! Я был в нужнике, когда прибыл Ваш гонец, и как раз раздумывал о странностях этого мира, стараясь представить, какого проповедника я выбрал бы для Флоренции, чтобы он был мне по вкусу, потому что в этом я хочу быть столь же упрямым, как и в других своих мнениях. А поскольку я никогда не упускал возможности быть полезным нашей республике если не делом, то словом, если не словом, то хоть намеком, я не собираюсь упустить ее и на этот раз. Правда, я знаю, что, как и во многих других вещах, вступаю в противоречие с мнением своих сограждан: они желают проповедника, который научил бы их, как попасть в рай, а я хочу найти такого, чтобы он показал им дорогу к дьяволу. Ведь, по-моему, это и будет правильный путь в рай: изучить дорогу в ад, дабы избегать ее. Итак, находя удачной свою затею, я решил взять Ровайо, и если он похож на других братьев и сестер, то все будет в порядке. Буду признателен, если в следующем письме вы выскажете мне свое мнение.
   Я прибываю здесь в праздности и обдумываю тем временем, как бы заронить среди них [монахов] семена смуты, чтобы они начали пинать друг друга своими деревянными туфлями. Если я не свихнусь, думаю, преуспею в этом, и что совет и помощь вашего превосходительства была бы очень кстати. Поэтому было бы не худо, если бы вы в письме подсказали какой-нибудь ловкий ход. Если же с этой целью вы будете ежедневно присылать ко мне нарочного, как сегодня, то убьете сразу двух зайцев: во-первых, вы меня в чем-нибудь просветите, а во-вторых, поднимите меня в глазах домашних, учащая важные уведомления. Скажу вам, что появление этого стрелка с письмом, с поклоном до земли и со словами, что он послан спешно, произвело здесь столько шуму и почтительной суеты, что все пошло вверх дном, и многие стали расспрашивать меня о новостях; я же, что бы еще повысит свой авторитет, сообщил им, что императора ожидают в Тренто, что швейцарцы опять собираются на сейм и что французский король хотел приехать на свидание с нашим королем, но советники ему отсоветовали; так что все они стояли с непокрытыми головами и разинув рты; и теперь, пока я пишу, меня окружают несколько человек, которые дивятся тому, как долго я это делаю, и смотрят на меня, как на одержимого; а я, чтобы сильнее поразить их, иной раз застываю с пером в руке и надуваюсь, и тогда они еще больше раскрывают рты, но если бы они знали, что я вам пишу, то удивились бы еще сильнее.
   Что касается вранья обитателей Карпи [монахов], то я сравнюсь со всеми ими, потому что с некоторых пор никогда не говорю того, что думаю, и никогда не думаю того, что говорю, если же мне случается сказать правду, я скрываю ее под таким ворохом лжи, что ее и не сыщешь.
   Завтра я жду от вас совета на счет моих дел с одним из этих солдат, только пусть скачет быстро и приезжает сюда весь взмокший, чтобы сразить всю команду: этим вы окажете мне честь, и одновременно ваши стрелки разомнутся, а для коней это очень полезно. Написал бы вам еще, но не хочу напрягать воображение, чтобы во всей свежести сохранить его на завтра. Поручаю себя вашей милости, да пребудет всегда в желанном здравии.

В Карпи, 17 мая 1521г.

Ваш покорнейш. Никколо Макиавелли,

Посланник к братьям-миноритам."

   - Ну и где ты прячешься? - голос отца заставил Клариче подскочить и больно удариться о крышку стола затылком. Кажется, она просто не заметила его возвращения.
   - Я запрещу тебе появляться в библиотеке если дальше так пойдет, Клариче!
   Франческо нагнулся чтобы извлечь дочь из ее убежища. Увидев его лицо девочка успокоилась - губернатор щурился на яркое весеннее солнце, проникшее через открытое окно и улыбался.
   Случайный луч отразился от нового золотого украшения Франческо, висевшего у него на груди.
   - Ух ты! - восхитилась Клариче. - Какая интересная штука! Откуда она у тебя?
   - Это? - отец повертел в руках странный кругляшок с изображением трех грызущихся собак. - Это подарок от друга. Того самого, чье письмо ты тут читала.
   Клариче прикусила губу и покраснела, а Франческо старательно скрывал улыбку.
   История двенадцатая, карнавальная.
   1522-1524г.
  

"За время карнавала я получил

на него жалоб больше, чем на

все другие городские преступления."

Филиппо Нерли о Никколо Макиавелли.

  
  
   Фабрицио дель Корно пригорюнившись сидел за прилавком собственной лавочки. Хоть его заведение располагалось в одном из самых выгодных мест Венеции - на краю площади у церкви святой Лючии - торговля не шла. А между тем именно сейчас, во время карнавала, можно было рассчитывать на барыши.
   Фабрицио торговал всяческими безделушками идущими нарасхват во время праздников и пылящимися на полках все остальное время. Правда в Венеции период карнавала занимал чуть ли не полгода... Но на этот раз праздничное оживление не затронуло его лавочку. Его товар лежал еще с прошлого года, а сейчас в моду в Риме вошли расписные веера и изящные гребни для молодых щеголей. На этот раз Фабрицио не успел вовремя обзавестись нужным товаром.
   Вдруг, хозяин лавки соскочил со стула и, лучезарно улыбаясь, ринулся к двери. На пороге его заведения остановилась группа молодых людей. Они были дорого одеты, и в их кошельках явно толкались золотые и серебряные монетки, которых так не хватало Фабрицио.
   - Заходите, синьоры! - распахнул двери торговец. - Что вам предложить? Могу ли я...
   - Да что ты можешь! - презрительно прервал его один из юношей, оглядывая скромное убранство лавочки, и усмехнулся.
   - Все что угодно вашей милости, - не смутился Фабрицио и принялся раскладывать перед посетителями свои товары.
   - Ему угодно влюбить в себя одну знатную гордячку, - съехидничал его приятель в расшитом золотой нитью колете.
   - А лучше не одну, - рассмеялся другой в ярких полосатых кальце.
   - О, для этого есть старые испытанные средства! - еще шире улыбнулся Фабрицио. - Что вы скажете на счет греческого пергамента внушающего любовь всех женщин к своему владельцу? Или пoрoшка из корня мандрагоры?
   Молодые люди дружно рассмеялись.
   - Кто поверит в такую ерунду!
   - Эти средства продавал еще твой дед! Хоть бы придумал что-нибудь новое!
   Продолжая смеяться молодые бездельники покинули лавку дель Корно, оставив его в полном унынии. Он принялся с мрачным выражением лица раскладывать по местам свой нехитрый товар. В этот момент дверь его лавочки снова открылась, пропуская внутрь одинокого посетителя.
   Он тоже остановился на пороге и осмотрелся. Посетитель был не такой завидный, как только что покинувшие лавочку молодые люди.
   На бархате и шелке его одежды не было почти никаких украшений. Да и возрастом он был уже далеко немолод - в черных волосах виднелись серебряные пряди.
   Вошедший окликнул хозяина:
   - Синьор Фабрицио! Не ждете ли вы новостей из Флоренции?
   Дель Корно подслеповато сощурился и засеменил к гостю.
   - О Боже! Синьор Макиавелли! - всплеснул он руками, наконец узнав посетителя. - Какими судьбами вы здесь!?
   - Я здесь по своим делам. Но ваш брат, Донато, передал мне для вас письмо и различные бумаги.
   - Ах, как это замечательно! Как замечательно! - засуетился Фабрицио. - Присядьте, дорогой друг, и расскажите мне как там идут дела у Донато. Я буду рад услышать, что хоть кто-то из нашей семьи процветает.
   - Что за мрачные настроения, синьор Фабрицио! - возмутился Макиавелли, усаживаясь на освобожденный хозяином от каких-то мешочков табурет. - С чего это вы собрались разоряться? У вас лавка ломится от товаров!
   - Вот-вот! - возвысил голос Фабрицио. - Никто не покупает больше эту рухлядь! Этот сезон принес мне одни убытки. Люди больше не интересуется средствами, которые я продаю. Хуже того - я стал предметом насмешек!
   - Да что такое с вами случилось? - озадаченно спросил флорентиец. - Все действительно так безнадежно?
   Обрадованный появлением возможности высказаться, хозяин лавочки выложил своему гостю все свои горести и добавил:
   - Взгляните в окно. Видите их? Вон эти чертовы мальчишки, слоняются по площади, задирают прохожих и продолжают поносить меня при каждом удобном случае.
   - С чего вы взяли? - усомнился Макиавелли, но все же выглянул в распахнутое окно. - Ого! На площади соорудили деревянные подмостки! У вас намечено какое-то празднество?
   - Ах, да. Сегодня будет выступление акробатов и жонглеров. Соберется народ. Но из-за этих молокососов ко мне в лавку никто не сунется! Кому охота быть осмеянным?
   Флорентиец, внимательно следивший за венецианской молодежью, неожиданно улыбнулся.
   - Послушайте, Фабрицио, ради вашего брата, который никогда не отказывал мне в помощи, даже в самые тяжелые времена, я могу вам помочь.
   - О, синьор! Я сделаю все что угодно! Но как...
   - Вам нужно будет сыграть свою роль без фальши. Слушайте внимательно:...
  
   ***
  
   На подмостках, поставленных на площади святой Лючии, уже полным ходом шло представление. Акробаты демонстрировали свое искусство собравшейся толпе горожан и гостей города.
   Фабрицио дель Корно помогая себе локтями все-таки удалось протиснуться вплотную к своим недавним посетителям. Тронув за рукав того из них, на ком были самые вычурные кальце (верхние красные штаны были все в аккуратных дырках, сквозь которые виднелись нижние - желтые).
   - Я вижу вы скучаете, милостивые господа? - обратился торговец ко всем сразу.
   - А ты что же, можешь нас развлечь? - последовал немедленный ответ.
   - Если вам угодно, то могу предложить вам спор. Если проиграете вы - то будете хвалить мои товары, кто бы вас о них не спросил, а если я - то моим делам тут конец...
   Молодые люди тут же отвернулись от подмостков и с интересом обратились к Фабрицио, который продолжил:
   - Вы изволили сомневаться в свойствах моих товаров, и я берусь доказать, что вы не правы.
   - Каким образом? - заулыбались юноши, предвкушая изрядную забаву.
   - Вы сами оцените помогли ли мои средства человеку, которого я вам покажу. Он флорентиец, но любой вам подтвердит, что он не раз бывал у меня в лавочке.
   Молодые люди переглянулись.
   - Если мы сами будем оценивать, то я согласен, - ответил, наконец, юноша в полосатых кальце.
   - Взгляните туда, синьоры, - Фабрицио вытянул руку по направлению к краю площади. - Видите того человека в светлом плаще? Что вы скажете о нем? Под силу ли такому как он очаровать молодую и красивую женщину?
   - Этот старик? Да ему лет столько же, сколько моему отцу! - возмутился владелец двойных штанов. - И бьюсь об заклад, он и в молодости не блистал красотой.
   - Хм, женщины часто предпочитают силу, а не красоту. Но ему и тут похвастаться нечем, - продолжил его более рассудительный приятель.
   - На богача он тоже не похож. Так что завалить женщину подарками вряд ли сможет, - заключил третий, в сверкающем золотой вышивкой колете.
   - Так ты утверждаешь, Фабрицио, что с помощью твоих смехотворных средств он очаровал молодую и красивую женщину? Ну что ж. Мы сами оценим, так ли она хороша.
   - Вам не придется долго ждать, сиятельные господа. Этот синьор ждет свою даму.
   Вся компания принялась оглядываться перебрасываясь скептическими замечаниями по поводу ожидаемой дамы. Фабрицио помалкивал, но развязки ожидал с еще большим нетерпением.
   Наконец, мужчина, которого так низко оценили юные венецианцы, кого-то заметил. Он покинул свое место у стены дома и решительно двинулся через толпу.
   На углу соседней улицы как раз остановились носилки. К ним-то и стремился флорентиец.
   Хорошо одетые слуги продолжали держать носилки на весу, ожидая распоряжений. Парчовый полог, закрывавший от чужих глаз хозяйку носилок, дрогнул. Маленькая женская ручка, унизанная кольцами и браслетами, чуть приоткрыла занавесь.
   Венецианские щеголи подались вперед, желая лучше разглядеть хозяйку паланкина.
   Из-за полога выглянула и быстро огляделась светловолосая красотка. Юноши успели заметить глубокий вырез ее лифа и сверкающие драгоценности в сложной прическе.
   - Этого не может быть! - пробормотал юноша в полосатых штанах, когда понял, что радостная улыбка владелицы носилок предназначается пробравшемуся к ней знакомцу Фабрицио.
   Удивленные юноши наблюдали, как дама позволила ему взять себя за руку. Мужчина что-то очень быстро заговорил, и красавица на мгновенье нахмурилась, но тут же ее черты разгладились, и улыбка стала еще веселее.
   - Эта дама какая-нибудь родственница этого типа, и ты наверняка знал об этом! - гневно обратился к Фабрицио владелец вычурных штанов. - Или того хуже - подговорил их!
   - Клянусь вам, я не знаю эту женщину! - решительно заявил торговец, на всякий случай отступая назад.
   - Зато я знаю, - неожиданно охрипшим голосом заявил юноша в дорогом колете. - Это Барбара Салютатти, знаменитая флорентийская певица. Ее приглашают украсить праздники богатейшие семьи Венеции. От нее все без ума.
   Тем временем флорентиец закончил свою длинную речь и Барбара, вместо ответа, наклонилась и с чувством поцеловала его в губы, не оставляя сомнений на счет их возможных родственных отношений. Затем она отодвинулась внутрь носилок, позволяя мужчине занять место рядом. Чем тот и не преминул воспользоваться.
   - Чума тебя забери плут! - накинулся самый шумный юноша на Фабрицио. - Не знаю, как ты это устроил, но разберусь! И пока я этого не сделал, на свой выигрыш можешь не рассчитывать!
   - Если это розыгрыш, то очень ловкий, - улыбнулся другой молодой человек, не склонный затевать скандал. - Я свое слово сдержу.
   Фабрицио тяжело вздохнул, предчувствуя, что так просто все не закончится.
  
   ***
  
   Барбара чуть приоткрыла занавесь и осторожно выглянула наружу.
   - Он нас преследует, - прошептала она не оборачиваясь.
   - Кто?
   Барбара почувствовала у себя за спиной движение - ее спутник придвинулся ближе.
   - Этот мальчик в смешных штанах.
   - Какой недоверчивый!
   Барбара услышала короткий смешок и обернулась. Под пологом ее носилок царил мрак и ничего различить было не возможно.
   - Ты привез мне какую-то новость?
   - Да. Тебе это понравится, - ответил флорентиец и провокационно замолчал.
   - Ну! - певица хлопнула веером по невидимому собеседнику и кажется попала. - Неужели я дождусь обещанного?
   - Когда-нибудь, обязательно, - ответила темнота. - Но сейчас дело в другом. Гвиччардини собирается поставить у себя в Модене "Мандрагору", и ты будешь играть главную роль. Если конечно захочешь туда ехать...
   - Прекрати! Конечно, поеду! - возмутилась Барбара и снова отвернулась к занавеси. - Он все еще следит. Умеешь же ты привлечь внимание!
   - Тебе неприятно людское любопытство?
   Барбара тихо рассмеялась.
   - Вовсе нет! Я получаю немало удовольствия. Я же актриса и мне нравиться вызывать всеобщее удивление. Пусть себе гадают почему я отдаю предпочтение тебе, а не другим, более завидным, поклонникам.
   - Ну, спасибо на добром слове! - фыркнул флорентиец. - За такие слова будешь отдавать мне свое предпочтение прямо сейчас!
  
   ***
  
   Певица и актриса Барбара Салютатти была знакома с Никколо Макиавелли уже больше трех лет. Не то чтобы все эти годы они сохраняли верность друг другу... Но когда им доводилось оказываться в одном городе, будь то Флоренция, Венеция или Рим, заканчивалась все всегда одинаково.
   Барбаре было немногим за двадцать, но природный ум и полученные в детстве начатки образования делали ее для мужчин интересной собеседницей. А такое у представительниц ее сомнительной профессии, в сочетании с красотой, встречалось крайне редко. Она воспользовалась своим успехом как подобает разумной женщине и отложила на будущее изрядную сумму. Так что то, что оставаясь с Макиавелли она явно теряла в деньгах, ее не беспокоило. У нее были свои резоны...
   Все началось тогда, когда ее пригласили на праздник, устроенный в доме губернатора Модены Франческо Гвиччардини. Актерская труппа, с которой она выступала последние полгода, тоже была приглашена.
   Представление должно было состояться в саду у дома. Там специально была расчищена площадка, поставлены подмостки и крытый павильон для самых важных приглашенных особ.
   Барбара выглядывала из-за занавеса скрывавшего сцену и изучала прибывающих гостей. Она намеревалась показать все, на что способна, этому сборищу богатых потенциальных любовников. Сегодня с утра певица старательно подкрасила и уложила волосы, с помощью служанки затянула талию в корсет из китового уса, заложила в лиф маленькие подушечки из шелка, чтобы приподнять грудь. Выглядела она - лучше некуда. Только одно портило ей предпраздничное настроение.
   Можно было не сомневаться что, в числе прочих, к губернатору приглашен и кардинал Риарио. А это значит, что ей было не избежать его навязчивых ухаживаний. Барбара была вполне разумной певицей и совершенно не хотела портить отношения с кардиналом. Однако тот отличался скупостью и деспотичными замашками. О внешней привлекательности и говорить нечего. Барбара не видела смысла идти ему на встречу. Но как отказать знатному и властному синьору и не нажить страшного врага?
   - Не волнуйся так. Может он заболел, - успокаивающий голос ее служанки Нанетты раздался совсем рядом. Любопытная женщина тоже подсматривала за пребывающими гостями сквозь прорехи в занавесе.
   - А может даже умер, - бодро продолжил дружок Нанетты, акробат и шут по прозвищу Фрителла.
   Барбара в ответ только вздохнула и поискала глазами фигуру хозяина.
   Губернатор Гвиччардини разодетый в накидку отделанную дорогим лисьим мехом приветствовал всех прибывающих на ступенях своего палаццо. Как раз сейчас он обменивался рукопожатиями со статным мужчиной приятной внешности.
   - Ого! Вот если бы этот кардинал попал в твои сети, было бы гораздо лучше, - заметил Фрителла.
   Барабара недовольно поморщилась - как будто она была против! Джулио Медичи обладал не только приятной внешностью, но и немалым влиянием, хотя его двоюродный брат, папа Лев Х, уже покинул этот мир.
   Вот и Гвиччардини соизволил обняться с высокочтимым гостем и позволил похлопать себя по плечу. Джулио улыбнулся и, прежде чем смешаться с гостями, как и полагается на карнавале, одел маску. Барбара только головой покачала - дорогая одежда и манера держаться все равно выдавали его с головой.
   Стоило певице на мгновенье забыть о Риарио, как тот тут же вынырнул из-за спины кого-то из гостей, однако удостоился от Гвиччардини только вежливого рукопожатия. Барбара передернула плечами и отвернулась от занавеса.
   - А это еще что такое? - услышала она удивленный возглас Фрителлы. - Ты знаешь кто это?
   - Понятия не имею! - ответила Нанетта. - Очень странно.
   Барбара поспешила вернуться к занавесу.
   - Что там такого интересного?
   Она как раз успела увидеть, как Гвиччардини выпустил из своих объятий какого-то неизвестного ей человека. Лицо ей было уже не рассмотреть, так как он надел маску, но ни Нанетта, ни Фрителла его ни разу не видели. Было очевидно, что это не вельможа и тем более странно, что Гвиччардини так тепло с ним поздоровался. Барбаре стало интересно и она решила при случае разобраться.
   Однако сейчас у нее были более насущные проблемы. Посоветовавшись с Нанеттой, Барбара решила, что было бы неплохо привлечь внимание Джулио Медичи к своей особе и заслониться одним кардиналом от другого.
   Певица поспешила зайти под навес в котором заняли места Гвиччардини (как хозяин не одевавший маску) и Джулио Медичи.
   - Ваше сиятельство, - обратилась она к губернатору, - я хочу выразить вам свою благодарность за приглашение на этот праздник. Это честь для меня.
   - Ну что вы, синьорита Барбара, - сухо ответил Гвиччардини. - Слава о ваших талантах не могла оставить меня равнодушным. Мой дом всегда открыт для талантливых людей.
   - О, ваше сиятельство! - воскликнула Барбара, кланяясь так, чтобы Медичи смог без труда заглянуть в вырез ее платья. - Надеюсь не разочаровать вас своим пением и заслужить столь лестную похвалу.
   Однако кардинал Медичи был занят разговором с соседом и на Барбару взглянул мельком и не внимательно. А Гвиччардини не выразил желания продолжить вежливый, но бессмысленный разговор, - кивнул и отвернулся.
   Неловкость сгладил другой сосед губернатора.
   - Мы уже заждались вашего выступления, синьорита. Когда оно начнется?
   Барбара оглянулась на голос и увидела того самого незнакомого господина, который ее так заинтересовал. Маска скрывал все его лицо, однако голос ей понравился: глубокий и приятный.
   - Не беспокойтесь синьор, мы уже начинаем, - улыбнулась она незнакомцу, выражая тем свою благодарность.
   Выступала Барбара в тот день с большим успехом. И хотя кардинал Медичи так и не проявил к ней особого расположения, она не была расстроена. То и дело она ощущала на себе внимательный взгляд незнакомца с приятным голосом.
   Однако певице не стоило забывать и о еще одном своем поклоннике...
   - Синьорита, кардинал Риарио желает поговорить с вами, - объявил ей паж, поймав за рукав среди танцующих пар.
   Барбара вздохнула - избежать этого разговора было никак нельзя.
   Кардинал поджидал ее в стороне от шумного общества и нетерпеливо прохаживался из стороны в сторону. Ради сегодняшнего мероприятия он надел светский костюм, что еще поубавило ему привлекательности: стали видны кривые костлявые ноги.
   - Ты меня так старательно избегала сегодня, - обратился он к ней вместо приветствия. - Это вынудило меня воспользоваться помощью пажа. Но ты сама виновата.
   Колючий подозрительный взгляд кардинала впился в Барбару так, как будто она уже нарушила какие-то обязательства, которые и не собиралась на себя брать.
   - Ваше преосвященство, вам показалось! Я просто была занята.
   - Да? А для танцев у тебя время нашлось.
   - Развлекать гостей на празднике - это то, для чего меня сюда пригласили. Вы могли бы тоже потанцевать со мной.
   - Такие развлечения недостойны моего сана, - отрезал кардинал.
   - А Джулио Медичи, как видно, находит их вполне достойными.
   - Многое из того, что он может себе позволить, для меня невозможно, - парировал Риарио лишенным каких-либо эмоций голосом. - Ну, как бы там ни было, не будем отвлекаться. Я собирался преподнести вам вот это, - он стащил с крючковатого пальца массивны перстень. - В знак того, что вы отныне под моим покровительством.
   С этим словами Риарио протянул ей перстень. Барбара в ужасе на него уставилась - еще и подарок! А если кто-то увидит эту сцену? Еще не представляя как выкрутиться, певица заломила руки и, причитая "Уберите это немедленно!", постаралась незаметно оглядеться.
   Слава Богу, они стояли в тени деревьев и происходящее никого не заинтересовало.
   - Что такое? - недовольство и недоверие исказили черты кардинала. - У тебя уже есть покровитель? Но мне сказали...
   - Ах, ваше преосвященство! Это же не помолвка, чтобы все об этом знали!
   - Ты так испугалась, - продолжил рассуждать Риарио. - Значит это человек сейчас здесь, на празднике. Кто же это? - он принялся оглядываться. - Ты должна мне его показать. Я сам улажу с ним это дело, как мужчина с мужчиной.
   - Он где-то среди гостей, а может и вовсе ушел, - быстро заговорила Барбара. - Не думаю, что вам стоит с ним разговаривать...
   - Ты чего-то опасаешься? - высокомерно поинтересовался ее собеседник.
   - Нет-нет. Но, если я вас правильно понимаю, вы собираетесь предложить достойную компенсацию за потерю моего общества? Так?
   Риарио хмуро кивнул, не понимая к чему идет дело.
   - Но, ваше преосвященство, здесь дело не в деньгах, и поэтому врядли удастся договориться...
   - По-моему, ты пытаешься меня провести, - прервал ее кардинал и схватил за руку. - Пойдем, познакомишь меня со своим покровителем и мы поговорим в твоем присутствии.
   Пока они шли по парку, то погружаясь в сумрак зарослей, то выходя на освещенные факелами участки, Барбара всматривалась во всех встречных. Она надеялась увидеть какого-нибудь знакомого, который помог бы ей выкрутиться. Но все люди в масках и полумасках казались ей незнакомцами. Даже вездесущий Фрителла куда-то пропал. А беседовавшие в стороне Медичи и Гвиччардини даже не взглянули в ее сторону.
   - Ну! Мы уже весь парк прошли вдоль и поперек! - раздраженно бурчал рядом Риарио. - Где он?
   Барбара чувствовала, что сила духа покидает ее. Еще немного и она позорно разрыдается и сдастся на милость кардинала. Но тут ее взгляд уловил смутно знакомую фигуру в маске. "Будь что будет", решила Барбара и указала кардиналу на нее.
   Неизвестный друг губернатора тоже куда-то шел, и Риарио, не отпуская руку Барбары, принялся его догонять.
   - Как его имя? - спросил он на ходу.
   - Спросите у него сами! - прикинулась глубоко оскорбленной певица.
   - Синьор, постойте!
   Незнакомец оглянулся и, увидев преследующую его пару, остановился.
   - Извините за беспокойство, но у меня к вам есть дело, - обратился к нему кардинал.
   - Ко мне?!
   Барбара снова услышала этот приятный голос, и поняла что не обозналась.
   - Да, именно. Мое имя Риарио и я имею честь принадлежать к друзьям его сиятельства губернатора.
   - Прекрасно, я тоже. Мое имя Никколо Макиавелли, - ответил тот и поклонился.
   Тут Барбару спасло только то, что она стояла за спиной у кардинала, и он не мог видеть ее удивления. Певица широко распахнула глаза и прикрыла рот свободной рукой. Вот это да! Совсем недавно в Венеции она видела совершенно новую, необычную пьесу, автором которой был этот человек. Но главное то, что хозяин театра готов был выложить кучу денег за еще одну пьесу того же автора.
   Макиавелли реакцию Барбары не заметить не мог, но его чувств под маской было не разглядеть.
   - Я не люблю ходить вокруг да около, поэтому сразу приступлю к делу, - тем временем продолжал Риарио. - Надеюсь, вы пойдете мне на встречу, синьор, и откажетесь от своих прав на общество прекрасной Барбары. Я готов возместить все понесенные вами издержки.
   - Даже и не знаю что вам на это сказать..., - глядя на Барбару медленно произнес Макиавелли.
   - Ваше преосвященство, я же говорила, что тут дело не в деньгах, - тут же вклинилась в разговор певица, осененная внезапным вдохновением. - Синьор Макиавелли обещал написать для меня пьесу, вроде той, что так успешно шла в Венеции. Неужели вы не слышали? Я буду играть главную роль. И там будет посвящение...
   - Пьеса? - растерянно пробормотал кардинал. - Барбара, я оплачу любую постановку, в которой ты захочешь сыграть!
   - Такую, которую будут требовать избалованные зрители Венеции? - усомнилась певица. Она была уверена, что Риарио обещает то, чего никогда не выполнит и продолжила стрекотать не давая вставить ему слово. - Вы бы видели, как реагирует публика! Это ведь совсем не похоже на античные сюжеты, которые все ставят неизвестно сколько лет...
   Поняв, что Барбара настроена решительно, кардинал обратился к Макиавелли:
   - Ну, что вы решили, синьор?
   - Ваше преосвященство, дело в том, что без Барбары никакой пьесы не будет. Она одна может подвигнуть меня на это. Пусть сама решает, что ей нужнее...
   Риарио яростно отбросил от себя руку певицы и, смерив ее испепеляющим взглядом, двинулся прочь.
   Барбара замерла на месте, разрываясь между желанием поблагодарить писателя и необходимостью успокоить взбешенного кардинала. Но ей не довелось сделать ни того, ни другого.
   - Синьорита Барбара! Извольте подойти! - голос хозяина праздника достиг ее слуха, а ему она обязана была повиноваться беспрекословно.
   И снова ограничившись мимолетной улыбкой Барбара скрылась с глаз Макиавелли.
   Тяжелый взгляд и плотно сжатые губы губернатора Гвиччардини спустили ее с небес на землю.
   - Не знаю, что вы там затеваете, синьорита, но предупреждаю вас - не стоит втягивать в свои розыгрыши и моих друзей. Я имею в виду мессира Макиавелли.
   Барбара открыла было рот, но губернатор не позволил ей говорить.
   - Я его хорошо знаю, он человек увлекающийся. Но надеюсь, у вас не возникнет желания этим воспользоваться.
   Пораженная Барбара принялась уверять Гвиччардини что у нее не было каких-либо дурных намерений. Однако, губернатор кажется, поверил только искренности ее удивления.
   Когда празднество подошло к концу, певица, вместе со своими музыкантами отправилась отдыхать в отведенный им хозяином флигель. У дверей ее поджидал Фрителла сообщивший с заговорщицким видом, что в комнатах дожидается какой-то солидный господин.
   - Кто такой и почему солидный? - с сомнением глядя на ухмылку шута спросила Барбара, прежде чем войти.
   - Солидный во всех смыслах, - хмыкнул Фрителла. - Не прощелыга из нашей братии, одет солидно и возраста солидного.
   - Кажется, я знаю, кто это может быть, - пробормотала Барбара и открыла дверь.
   В полутемной комнате с распахнутыми окнами ее поджидал Никколо Макиавелли. Он был в той же одежде и даже предусмотрительно не снял маску. Благодаря этому Барбара его тут же узнала.
   - Надеюсь кардинал быстро успокоился и вам не пришлось раскаиваться в выбранном способе действий?
   - Нет, напротив. Я очень довольна тем, как все обернулась.
   - А мне так понравился наш шуточный договор, придуманный вами для кардинала, что я решил убедиться, нельзя ли его заключить на самом деле?
   - Это вполне возможно, только..., - певица помедлила подбирая слова. - Сначала мне нужно будет узнать о вас две вещи.
   - Только две? - удивился флорентиец.
   - Многое о вас я уже и так знаю, - заявила Барбара приближаясь к гостю. - Я же видела вашу пьесу. А она кое-что говорит о своем авторе...
   Положив руки на плечи флорентийцу она нащупала застежку маски и дернула за нее.
   Прежде чем на что-то соглашаться нужно было обязательно взглянуть на его лицо. Ее волновала не привлекательность, а отпечаток характера, следы прожитых лет. Певица даже ощутила трепет волнения, снимая маску с Макиавелли. Видимо, все дело было в том, что она уже как-то представила себе этого человека и ей не хотелось ошибиться.
   Мягкая маска скользнула ей в ладони, и она, наконец, увидела лицо своего гостя. Высокие скулы, тонкий прямой нос и резкая линия губ с морщинками в углах. Даже лучше, чем она ожидала.
   - И что же второе? - спросил знакомый голос, разомкнув незнакомые губы.
   Барбара не стала отвечать...
   Макиавелли вздрогнул, и на мгновенье утратил над собой контроль. У него вырвалось удивленное:
   - Ого! А это зачем?
   Барбара опустила глаза:
   - Извини, но я должна точно знать с чем столкнусь. У мужчин твоего возраста могут возникать некоторые сложности..., а сложности моего покровителя, это и мои сложности... Постой! Что ты делаешь? Здесь же полно людей и двери не заперты!
   - Ты же хотела точно знать, с чем столкнешься? Вот я и собираюсь тебя убеждать, что со мной никаких сложностей не будет.
   - Ну, хорошо, - тихо рассмеялась Барбара. - Скрепим наш договор.
  
   ***
  
   За прошедшие с того времени годы они не так уж часто оказывались вместе, а обещанная Барбаре пьеса все никак не дописывалась. Нынешняя встреча певицы и "ее автора" в Венеции обещала быть долгой - им предстоял совместный путь в Модену к Гвиччардини.
   Полная планов и надежд, Барбара встала вместе с солнцем. Позвав Нанетту, она приказала ей готовить средство для осветления волос, а сама взялась за гребень.
   Никколо продолжал спать, только отвернулся лицом в противоположную сторону. Барбара не собиралась это так оставлять и тихонько запела одну из песенок сочиненных флорентийцем для карнавала. Однако это не помогло.
   Улыбнувшись, Барбара решила сначала закончить свой туалет: вытерла салфеткой зубы, несколько раз прополоскала рот, с помощью Нанетты омылась отваром ароматных трав.
   Ни пение, ни шум не разбудили Никколо. Тогда певица отложила гребень и присела на кровать рядом с любовником. Покрывало сползло с его плеч и стало видно тонкие белые полоски шрамов, выделяющиеся на смуглой коже. Барбара протянула руку и принялась водить пальцем по этому своеобразному рисунку. Этого флорентиец уже не выдержал и с недовольным видом сел на кровати.
   Барбара тут же позвала Наннетту с кувшином теплой воды и тазиком для умываний. После умывания все люди становятся гораздо дружелюбней, так обычно случалось и с Никколо.
   - Думаю, к Гвиччардини теперь будет не просто подступиться, - обратился он к Барбаре, вытираясь льняным полотенцем. - Ведь он у нас правая рука папы Климента VII, которым стал Джулио Медичи несколько месяцев назад.
   - Если так, то ты - близкий друг правой руки папы. А это совсем неплохо.
   - Ну, скорее я - пятая нога правой руки, - отмахнулся Никколо. - У Гвиччардини на плечах голова не хуже моей. К тому же он богатеет день ото дня. Он даже мне поручил подобрать ему подходящую виллу в Тоскане пока сам занят в Риме.
   - Кто бы мог подумать, что скупка недвижимости сейчас так выгодна? Губернатору вообще везет.
   - Знаешь, я когда-то подарил ему талисман, который должен усиливать удачу. Теперь он, кажется, даже поверил в его свойства - везде с собой таскает. Хотя не признается, конечно, посмеивается.
   - Ну и пусть себе посмеивается. Я вот верю в то, что некоторые вещи или люди приносят удачу. Я сама могу приносить удачу!
   - Да неужто? И кому же ты ее уже принесла?
   - Не веришь, конечно, - покачала головой Барбара. - Но это легко проверить. Пойдем сегодня в игорный дом. Ведь у тебя есть деньги? Гарантирую - ты их удвоишь! Я просто буду стоять рядом и этого будет достаточно...
   - Нет, - этот способ проверки мне не нравится, - нахмурился флорентиец. - У меня нет лишних денег, которыми можно легко рискнуть.
   - Можешь не верить, но если мужчина с которым я провожу вечер садиться за игорный стол - он всегда выигрывает. Если с тобой будет иначе, то это в первый раз в моей жизни, - Барбара говорила с вызовом, так как ей было неприятно недоверие Никколо. - В конце концов, можешь поставить маленькую сумму. И даже не думай, что это какое-то жульничество! Такое повторялось уже раз десять - стоит мне встать за спиной играющего - и он начинает выигрывать.
   - Могла бы давно разбогатеть, коли так.
   - Нет. Не я выигрываю а тот, кому я..., ну так скажем принадлежу...
   - Тогда я пожалуй не решусь играть, - улыбнулся флорентиец усаживаясь на край постели и глядя на то, как Барбара зашнуровывает корсаж.
   - Почему?
   - Потому, что я вовсе не уверен в том, кому ты принадлежишь.
   - Ах, так! А что я тут по-твоему делаю?! - воскликнула она подходя ближе с угрожающим выражением лица.
   - Издеваешься надо мной, - с довольно натуральным возмущением ответил Никколо. - Ты будишь меня по утрам, не даешь отдохнуть. А ведь я старый больной человек. Мне нужно больше времени проводить в постели.
   С этими словами он привлек ее ближе, так что вырез платья оказался на уровне его лица.
   - Знаю я твои болезни - еще сто лет проживешь, - пробормотала Барбара, прижимаясь к любовнику.
   - Синьорита! К вам гость! - раздался голос Нанетты из-за двери.
   - Кто? - крикнула она, не прерывая своего занятия.
   - Молодой синьор. По виду - из аристократов. Богатых!
   - Зови.
   Барбара вздохнула, поцеловала Никколо и побежала к зеркалу - поправлять прическу и одежду.
   Гость появился в комнате, когда певица уже приняла картинную позу в кресле у зеркала. Это был тот самый молодой человек в вычурных штанах. И Барбара и Никколо его сразу же узнали и быстро переглянулись.
   Юноша тут же заметил в комнате певицы мужчину и вспыхнул. Сделав вид, что никого кроме Барабары не видит, он обратился к певице:
   - Синьорита Барбара, мое имя вам пока не знакомо, но вы, несомненно, знаете моего отца .... Я его старший сын Оттавио.
   - Да, конечно, я знакома с вашим высокочтимым отцом. Но что привело вас ко мне?
   Макиавелли, поняв что его намеренно игнорируют, решил не оставаться в долгу. Только Оттавио открыл рот для учтивого ответа, как его прервал меланхоличный голос флорентийца:
   - Дорогая, где твое маленькое зеркало? Я думаю мне пора побриться.
   - Посмотри на столике, - ответила Барбара с невозмутимым видом и снова обернулась к юноше.
   - Синьорита, я бы хотел пригласить вас на праздник, который состоится на вилле моего отца через пару недель. Вы бы могли стать украшением праздника! Все будут счастливы услышать ваш голос...
   Тут его пафосная речь была прервана прошедшим между ним и Барбарой флорентийцем с тазиком теплой воды.
   Оттавио сбился и зло посмотрел в спину Макиавелли. Так как он первый решил не замечать противника, теперь флорентиец этим ловко пользовался.
   - Странно, - вернула его к разговору Барбара. - Вчера я видела вашего отца, и он ничего мне не сказал. Вы уверены, что он хочет видеть именно меня, Оттавио.
   - Дело в том, что это моя затея, и отец не будет принимать в ней участия, - ответил молодой человек немного смущаясь.
   - Боюсь я не смогу принять ваше приглашение, - покачала головой Барбара. - Мне бы не хотелось портить отношения с вашим отцом, а он как я понимаю, ничего о вашей затее не знает?
   - Он не будет возражать! - обиженно воскликнул Оттавио. - Синьорита, если вас смущает этот ваш... покровитель, то я клянусь, что мне по силам предложить вам лучшее содержание, чем он!
   - Это вы про меня? - спросил Никколо, которому наконец надоело дразнить юношу.
   - Да, про вас, - с вызовом ответил Оттавио.
   - Думаю, что прекрасной синьорите будет слишком сложно выбрать между двумя такими завидными кавалерами как мы с вами, - Никколо улыбнулся молодому человеку и подмигнул Барбаре. - Давайте предоставим выбор Фортуне.
   - Что вы имеете в виду? - подозрительно нахмурился Оттавио.
   - Предлагаю карточную партию. Кто выиграет, тот и будет наслаждаться обществом прекрасной Барбары.
   Изумленный Оттавио обратился к певице:
   - Вообще-то азартные игры у нас запрещены, но тут такой странный случай... Я готов, если вы не против?
   - Нет, я не против, - задумчиво ответила она, внимательно глядя на Никколо. - Это вполне справедливое испытание.
  
   ***
  
   В маленькой лавочке Фабрицио дель Корно никогда не было столько людей одновременно. Сам хозяин суетился за прилавком, поглядывая на происходящее испуганными глазами.
   Несколько часов назад к нему прибежала девица по имени Нанетта и просила, от имени Макиавелли, позволить провести в его заведении дружескую карточную партию. Фабрицио долго думал, но не нашел причины, по которой мог бы отказать.
   Первыми к нему явились молодые люди, с которыми он совсем недавно поспорил. С ними было несколько слуг слонявшихся по лавке так неуклюже, что Фабрицио постоянно опасался услышать звон разбивающегося стекла. Главный среди юношей, Оттавио, потребовал принести стол и стулья, что испуганный хозяин немедленно выполнил.
   "Говорил же мне Донато, - бормотал при этом хозяин лавочки, - никогда не слушай советов Макиавелли, если у тебя не хватит мужества вынести все их последствия. А я, старый дурак, подумал: ну что может произойти! Как бы хуже не было! Вдруг кто донесет, что у меня тут играли, да еще и на женщину!?"
   Затем появился и сам Макиавелли в сопровождении сверкающей красотки, на содержании которой, несомненно, должен был давно разориться. Вместе с ними, то ли просто поглазеть, то ли в качестве охраны, пришли несколько музыкантов и крепких молодых акробатов.
   Фабрицио это совсем не понравилось - если что-то пойдет не так, и начнется драка, эти молодцы тут такого натворят!
   Но пока ничего пугающего не происходило. Противники заняли места за круглым столом и быстро уговорились о правилах игры. Поскольку играть собирались "на удачу", то смысл игры сводился, в сущности, к подсчету очков. Все зависело от случая, а не от мастерства. Как только Оттавио достал карты, светловолосая красавица встала за спиной флорентийца и положила руки на спинку его кресла.
   Карты были не самые дорогие (ручной работы), а отпечатанные с медных пластин, но весьма искусного рисунка. Пятьдесят два листка плотной, негнущейся бумаги шириной и длинной соответствовали маленькой женской ручке.
   Получив от противника колоду, Макиавелли перемешал и раздал карты. Поскольку выигрышными считались только определенные числа и определенное сочетание мастей, игра сулила быть долгой.
   Красавица, стоявшая за спиной флорентийца, иногда наклонялась к нему и что-то шептала на ухо. Рядом с игроками росла стопка выброшенных из партии карт разных мастей: посохов, монет, мечей и кубков. Чем ближе к концу подвигалась игра, тем теснее обступали стол любопытные. Фабрицио со своего места было уже ничего не разглядеть и только по радостным возгласам актеров пришедших с Макиавелли, он понял, кто все-таки выиграл.
   Хозяин лавочки затаил дыхание. Примет ли юный Оттавио свое поражение? Или закатит очередной скандал? Тогда не миновать Фабрицио немалых убытков и дурной славы.
   Но на этот раз, молодой человек нашел в себе силы улыбнуться, хоть и вышло у него это слегка натянуто:
   - Похоже, вашу фортуну мне не пересилить, синьор Макиавелли.
   - Была бы она моя, я бы не знал горя, - ответил его противник. - В любой момент она может меня покинуть и уйти, скажем,... к вам.
   - Что ж, придется подождать, - теперь уже вполне искренне улыбнулся Оттавио.
   Фабрицио облегченно вздохнул только когда молодые венецианцы громко обсуждая произошедшее, смешались с актерами и высыпали на улицу.
   Однако в его заведении еще остался Макиавелли со своей подружкой. Красавица остановилась возле двери и бросила на своего "покровителя" недовольный взгляд.
   - Теперь, когда ты убедился, что я не врала, тебе стоит извиниться за недоверие. Мне это было очень неприятно. И то, что все это неправдоподобно, не может быть отговоркой! В мире есть масса вещей, которых ты не поймешь этим своим разумом!
   - Конечно, я прошу тебя быть снисходительной к моим заблуждениям.
   Макиавелли попытался взять ее за руку, но она решительно отстранилась. Однако, флорентийца это не слишком-то обеспокоило. Игра была ему давно знакома: если женщине кажется, что ей уделяют мало внимания, то она всегда найдет, на что обидеться.
   - Думаю есть одна вещь, которая заставит тебя смягчиться, - Никколо повернулся к опустевшему столу. - Как раз сегодня я собирался преподнести тебе то, что ты так долго ждала...
   - Ты дописал ее?! Дописал мою пьесу?! - теперь уже Барбар схватила его за руку и встряхнула. - Что же ты молчал все это время? Специально затягивал?!
   - Ждал подходящего момента, чтобы торжественно вручить. Похоже, он как раз настал.
   - Где она? Я хочу почитать! Ты уже нашел того, кто готов ее поставить? - сыпала вопросами, не требующими ответов, Барбара. - Как прекрасно у меня все складывается в этом сезоне!
   Певица принялась целовать "своего автора", а потом, напевая карнавальную песенку, закружилась по комнате. Никколо направился было к стулу, но Барбара обняла его вовлекая в танец.
   - Ну, давай же! Подпевай мне! Я всегда говорила, что у тебя прекрасный голос и мне нравиться слушать, как ты поешь...
   - Не забывай, нас там ждут твои актеры, - напомнил Никколо, невольно заражаясь весельем Барбары.
   - Хочешь и их позовем? - рассмеялась она.
   Фабрицио дель Корно счел за благо незаметно удалиться в жилые комнаты своего дома. Он был уверен, что его имуществу больше ничего не угрожает - а это главное.
  
   ***
  
   Знакомые семьи Макиавелли во Флоренции долго еще обсуждали внезапно свалившееся на Никколо богатство. Поговаривали, что он выиграл в венецианскую лотерею, но точно никто ничего сказать не мог.
  
  
   История тринадцатая, эсхатологическая.
   1526-1527 гг.

"...либо я совсем слепой,

либо у нас возьмут

сперва деньги, потом жизнь".

Никколо Макиавелли.

  
   Низкие тяжелые тучи лили мелкий дождь на зеленые холмы вокруг Флоренции. Хотя был еще лето, пейзаж выглядел не слишком радостно. Серые, мокрые от дождя стены городских укреплений торчали, как кости из прорех яркой зелени. Вдоль стены медленным шагом ехали двое всадников. Несмотря на нерасполагающую к прогулкам погоду, закутанные в плащи путники, кажется, никуда не спешили.
   Они внимательно осматривали обветшалую стену и, время от времени, обменивались впечатлениями. Внезапно тот всадник, который был ниже и плотнее, дернул поводья и лошадь послушно остановилась.
   - Кажется, здесь размыло основание, - сказал он глухим голосом и соскочил с лошади.
   Подобрав края длинного плаща и не обращая внимания на грязь под ногами, мужчина продрался через кусты и приблизился к провалу под стеной.
   Его спутник постарался подъехать поближе, но седло не покинул.
   - Ну, что скажете мессир Пьетро? Сколько на это может уйти денег, людей и времени? - осведомился он.
   - Не имею представления, - пожал плечами Пьетро и широко улыбнулся. - Зато знаю сколько понадобиться камня, земли и дерева.
   - Это тоже подойдет. Остальное можно будет прикинуть. Рассказывайте!
   - Вы что же, намерены все это запомнить, мессир Никколо? - усомнился инженер Пьетро.
   - Ну, пока моя голова еще не лопнула от всех этих фортификаций..., - неопределенно ответил его спутник.
   Пьетро отвернулся и, продолжая палкой ковыряться в провале, поинтересовался у Никколо:
   - Вы довольны, что вернулись на службу?
   - Пожалуй, - сдержанно ответил тот, - Я знаю что могу пригодиться республике в нынешней ситуации. А это единственное, что действительно важно.
   - Кстати, раз уж разговор зашел об этом..., - инженер выбрался из кустов тщательно отряхивая одежду, - Говорят вы неплохо осведомлены. Что там происходит, и к чему идет дело?
   - Да ни к чему хорошему, - хмуро ответил Никколо.
   На его взгляд ответ на этот вопрос был очевиден. Если уж Синьория решила раскошелиться и заняться реконструкцией оборонительных укреплений, то вероятность того, что Флоренция окажется в осаде была весьма велика.
   Образованная во французском городе Каньяке Лига, действующая против императора Карла V, терпела одно поражение за другим. К Лиге присоединились и папа Римский, и Венеция, и Флоренция. Военные действия шли на территории Италии, а Франция, тоже входящая в Лигу, не слишком спешила помогать. Папа Климент VII и его родной город Флоренция оказались в серьезной опасности.
   Инженер окинул хмурым взглядом изученную часть стены и вдруг замахал кому-то руками. Его спутник тоже оглянулся и, прищурившись, вгляделся в сероватую пелену дождя.
   Их догонял всадник. Он был плотно закутан в плащ, и потому Никколо не сразу узнал своего старшего сына - Бернардо. Макиавелли устроил его на службу в качестве своего помощника. Бернардо было уже 22 года, и скоро ему предстояло начать заботиться о семье самостоятельно. Пора было приобретать необходимый опыт.
   Сегодня Бернардо должен был отчитываться перед сеньорами об их совместной с Пьетро Наварра работе. Однако, какие-то новости заставили его, несмотря на погоду, искать их здесь, за городом.
   Подъехав ближе, Бернардо скинул капюшон, и Никколо с удивлением увидел, что он улыбается.
   - Синьор Нварра! Отец! - поприветствовал их юноша. - Я привез тебе новость. Просто не мог дождаться твоего возвращения! Сегодня Синьоры решили отправить тебя в лагерь Лиги, что бы ты держал их в курсе происходящего там.
   - Хлопотное поручение, - пробормотал инженер, взбираясь на лошадь, а сам Никколо нахмурился.
   - А по-моему это можно считать возвращением на полноценную службу! - не унимался Бернардо. - Ты не рад?
   - Я бы радовался, если бы не повод этого возвращения. К тому же ясно, почему отправляют именно меня...
   - Да? И почему? - заинтересовался Пьетро.
   - Все знают что представитель папы в Лиге, Гвиччардини, считает меня своим другом. Синьоры надеются, что мне он расскажет больше и охотнее, чем кому бы то ни было. Они хотят воспользоваться нашими отношениями в своих интересах и только.
   - Ты ведь не откажешься? - обеспокоился Бернардо.
   - Конечно нет. Я слишком долго этого ждал.
   Бернардо облегченно вздохнул, а инженер, тронув лошадь, пробормотал:
   - Может все еще обойдется?
   Ответил ему только шелест непрекращающегося дождя.
  
   ***
  
   Губернатора Гвиччардини перевернулся на другой бок при этом скрипнув неудобным походным ложем. Представитель папы римского в лагере Каньякской Лиги никак не мог уснуть. Его преследовали какие-то смутные тревожные мысли. Хотя он убеждался что поступил правильно снова и снова прокручивая в голове произошедшее, тревога не уходила.
   После дождливого лета осень оказалась неожиданно сухой и теплой. Однако это не принесло никаких изменений в стратегии командующих войсками Лиги - графа Рангони и герцога Урбинского. Они отступали или прятались в тылу у противника. Губернатор пытался убедить папу, что это ни к чему хорошему не приведет, но тот все не мог ни на что решиться.
   Хотя совещания проводились исправно после донесений о движении войск противника, все оставалось по-прежнему.
   Франческо старался, как мог, поддерживать порядок в войсках Лиги и неустанно убеждал папу начать военные действия. Это было совершенно не в натуре Джулио Медичи, но постепенно он поддавался убеждениям губернатора. Гвиччардини чувствовал, что еще немного усилий и ситуация изменится.
   Иногда он начинал терять чувство реальности среди всех этих людей, чувствующих себя уверенно только вдалеке от вражеского войска. Но было два человека, которые не давали ему забыть о том, что сам он совсем из другого теста.
   Одним из них был Джованни Медичи, которого теперь называли не иначе как Делла Банде Неро, руководивший одним из отрядов в войске Лиги. Свое прозвище он заработал несколько лет назад, когда умер его покровитель и дядя Лев Х. После этого Джованни, вместе со своими людьми подался в кондотьеры и сменил свое знамя с родового на траурное - черное. Вскоре его стали называть не иначе как Джованни Делла Банде Неро - Командир Черного Отряда. Теперь он командовал одним из подразделений папского войска, но Климент, по сравнению со Львом относился к своему племяннику гораздо прохладнее.
   Джованни никогда не скрывал своих чувств и мыслей, кто бы перед ним не находился. Даже сам папа Климент мог услышать пару крепких словечек в свой адрес, герцоги боялись смотреть в темнеющие от ярости серые глаза Джованни, а военачальники рангом пониже могли опасаться не только оскорблений, но и рукоприкладства. Джованни запросто мог оттаскать подвернувшихся под горячую руку за бороды.
   Вторым человеком, не дававшим Гвиччардини почувствовать себя совсем уж одиноким, был Макиавелли. Флорентийская синьория прислала его в лагерь Лиги наблюдать и докладывать о происходящем и он как мог поддерживал друга.
   Трудно сказать каким образом губернатора посетила его светлая идея. Но однажды, после того как Джованни чуть не ввязался в драку с графом Рангони, он решил что пора действовать.
   У него было два человека разделяющих его взгляды и весьма способных, каждый в совей области. Они готовы к действиям, а он вполне способен найти для них применение. Тогда он не сомневался в успехе, а теперь... Почему так долго нет писем?
   Он позвал к себе в шатер обоих одновременно: и Никколо и Джованни. Для начала он позволил им высказаться.
   - Зачем нам выдвигать войска в сторону Милана? - возмущался Джованни, вскакивая с места. - Вшей кормить, так же как здесь?! Пока у нас еще есть преимущества, но похоже мы ждем момента когда они уже не смогут нам помочь!
   - Пока я их слушал у меня возник план, - флорентиец говорил спокойнее, но глаза его лихорадочно поблескивали. - Может он покажется вам безумным, рискованным или смешным. Но времена таковы, что требуют решений смелых, необычайных, странных. Нужно посоветовать папе поставить Джованни во главе войска, дать ему столько солдат, сколько нужно, показать врагам и союзникам, что Италия готова бороться. И тогда Испания с Францией подтянут свои хищные когти. А еще лучше обезоружить Колонна беспрестанно угрожающими нашему тылу...
   - Я всегда говорил что им пора умерить аппетиты! - воскликнул Джованни.
   Франческо чувствовал себя глыбой льда оказавшейся между двух огней. Усмехнувшись про себя, губернатор снова усадил вскочившего было Джованни и обнял за плечи нервно вышагивавшего Никколо.
   - У меня есть прекрасное предложение которое устроит вас обоих и, что немаловажно, его гораздо проще осуществить. А мне останутся разговоры в штабе и переписка с Климентом. Для тебя, Джованни, я могу добиться приказа действовать по собственному усмотрению при защите Мантуанских бродов. Место это весьма опасное, но переправу можно удерживать и небольшим отрядом. Ты возьмешься за это? Больше все равно никто не справится.
   - Эта подлая собака, Рангони, все равно меня не отпустит, - не скрывая своего сожаления проворчал Медичи.
   - Отпустит с превеликим удовольствием. Он тебя боится и будет рад отправить куда подальше.
   - Коли так, то и я не против оказаться от него далеко, - усмехнулся Джованни. - А что за предложение ждет Макиавелли?
   - Небольшое путешествие, - ответил губернатор оборачиваясь к посланнику Флоренции. - В город Кремону. Нужно сделать все, чтобы в течение пяти-шести дней город сдался силам Лиги. Тут я могу положиться только на тебя.
   - Кремона? - задумчиво повторил Никколо. - Мне потребуется деньги и представительная охрана.
   - Я дам тебе пару десятков моих людей на которых можно положиться, - вставил Джованни, подобревший после обещания Франческо.
   - С деньгами тоже сложностей не возникнет, - кивнул губернатор.
   - Интересно, а в этом городке есть хоть одна приличная ювелирная лавка? - все так же задумчиво пробормотал посланник.
   Джованни поднял брови и усмехнулся, а Франческо с любопытством спросил:
   - А тебе зачем?
   - Я обещал привезти подарок... - красивую цепочку, - едва заметно смутился неуместности своего вопроса Никколо.
   Губернатор был доволен собой - удачная идея как не посмотри. Сборы не заняли много времени и к вечеру все трое снова собрались - уже чтобы попрощаться.
   - Надеюсь, вы будете осторожны и мне не приодеться рвать на себе волосы рассказывая вашим родным о том, что послал вас на смерть, - полунасмешливо предостерег губернатор.
   - Я и раньше смерти не боялся, а теперь, когда у меня родился сын, могу встретиться с ней совершенно спокойно, - рассмеялся Джованни. - Но я намерен вернуться и забрать у тебя, то что ты мне обещал. Помнишь?
   - Помню, - хмуро ответил Гвиччардини. - Можешь не беспокоиться, я слово не нарушу.
   - Тогда увидимся после..., - Джованни на мгноевенье задумался, - ...после всего! До встречи!
   С этими словами бывший начальник папской охраны скрылся так же стремительно, как и появился. Губернатор еще некоторое время задумчиво смотрел ему в след.
   - О чем это вы? - полюбопытствовал Никколо вопросительно изогнув бровь.
   - Я хотел тебе об этом рассказать, - повернувшись к нему, тихо произнес Франческо. - Как-то я разговаривал с Джованни и рассказал ему кое-что, что знаю от тебя про этот странный талисман, который я теперь ношу. Когда наш кондотьер узнал, что он принадлежал его матери, то предложил обменять его на любую драгоценность, которую мне захочется. Я не пожелал. Он принялся настаивать...
   - Ты ему отказал и еще жив? - насмешливо поднял брови флорентийский посланник.
   - Я согласился. Но только после того как закончится эта война. Я, кажется, немного поверил в силу этой штуки и ... не хотел бы ее отдавать сейчас.
   - Я тебя не узнаю! Ты испугался обещанных несчастий, но при этом выпросил ненужную отсрочку? - покачал головой Макья. - Зачем ждать? Если ты в нее не веришь, то нет смысла, а если веришь тем более! Или ты ждешь "знака"?
   Гвиччардини прерывисто вздохнул и поднялся на ноги.
   - Знак это был или нет... Сам посуди: еще до разговора с Джованни мне снилась его мать. Это при том, что я ее никогда в жизни не видел. И во сне она отдавала свою драгоценность какому-то мальчишке. Наверное, это был Джованни. Если бы не этот сон, я бы ему ничего не пообещал. После него я начал сомневаться, вдруг и правда...
   - И что, с тех пор тебе не везет?
   - Да нет. По большому счету все в порядке...
   - Тогда о чем речь? Отдал бы ему талисман и не волновался.
   - Постой! - повысил голос губернатор. - Пока ты не спросил я даже и не думал... Моя жена! Все приметы говорили, что будет мальчик. Мне так нужен наследник! Но кажется Господь или какие-то иные высшие силы надо мной поиздевались! Как еще можно объяснить пятую девочку подряд! Решено - не буду дожидаться окончания войны - подарю этот талисман Джованни как только увижу снова.
   Приняв это решения, Франческо испытал непонятное ему самому облегчение и улыбнулся:
   - Лучше расскажи мне что-нибудь. Где сейчас прекрасная Барбара?
   - Боюсь, я наконец начал ей надоедать, - криво усмехнулся Никколо. - Она, конечно, продолжает уверять меня в своей преданности, но пишет все реже. Одно хорошо - мне сейчас не до моих старческих любовных переживаний.
   Губернатор хотел было спросить для кого же тогда Никколо хочет купить цепочку, но передумал, опасаясь расстроить его перед дорогой.
   А теперь Франческо Гвиччардини, мучался в неведении о судьбе обоих своих посланцев, ворочался в неудобной походной постели. Он получил 1 письмо от Джованни (написанное рукой его друга исполнявшего роль секретаря - поэта Пьетро Аретино) и три от Никколо, а потом настала тишина. Тревожная тишина.
   Не понимая что с ним происходит губернатор встал и накинув плащ вышел из палатки. К своему удивлению он обнаружил, что один из его слуг на ногах. Оказывается тот готовил постели для прибывших ночью гонцов. Франческо, едва сдержавшись чтобы не заорать на слугу, потребовал себе привезенные послания.
   Его тревога была напрасной. Вести были хорошими.
   Делла Банде Неро без особого труда обращал испанцев в бегство, отстаивая броды, и это поднимало то, что осталось от боевого духа войска.
   А уже через десять дней после того как Макиавелли оказался в Кремоне, город сдался Лиге. Франческо не преминет воспользоваться этим для убеждения папы.
   Теперь уж губернатору было вовсе не до сна! Он почти забыл свои мысли о неудаче и тем более глупости о талисмане. Все-таки он был прав!
  
   ***
  
   Удар. Мимо. Еще удар.
   Джованни стряхнул с копья чей-то зацепившийся шлем и снова поднял оружие на уровень бедра. Он быстро огляделся. Вокруг в пределах досягаемости его копья врагов не было. Делла Банде Неро выпрямился в седле и закричал:
   - Они бегут! Всем построиться! Сомкнуть ряды!
   - Мы начинаем контрнаступление? - спросил как всегда оказавшийся рядом Пьетро Аретино. - У нас мало людей.
   - Их конница бежит. Она сметает ряды пехоты, - Медичи часто дышал и говорил короткими фразами. - Это чертовски благоприятный случай! Мы возьмем их укрепления на том берегу!
   Джованни пришпорил лошадь и, оказавшись впереди строя своих кавалеристов, скомандовал наступление. Повинуясь звуку трубы конница начала движение постепенно увеличивая скорость.
   Где-то рядом, но чуть сзади, Аретино нес устрашающее черное знамя Делла Банде Неро. Джованни все ускорял галоп, чтобы быстрее оказаться в плотную с врагом, нанести удар, насладиться победой.
   Вот из-под копыт понеслись ледяные брызги - испанская конница сломала тонкий лед прикрывший Мантуанские броды. Ничего - все кто сейчас промокнет не успеют замерзнуть в жаркой битве, а потом отогреются у костра.
   Вдруг грянул гром. Так по крайней мере в первое мгновенье показалось многим. На самом деле это был оглушительный пушечный залп. Джованни обдало ледяной волной и рядом забилась чья-то окровавленная лошадь подминая под себя всадника.
   - Пушки! У них пушки! - неслось отовсюду.
   Ряды конницы смешались, но бегство еще не началось, было только замешательство.
   - Это фальконеты! - заорал во все горло Джованни. - Не пушки! Какая-то сволочь отдала испанцам фальконеты! И мы сегодня вырвем жизнь у предателя который это сделал!
   Делла Банде Неро пришпорил лошадь и снова понесся вперед. Его конница последовала примеру своего предводителя. Испанцы только этого и ждали. Грянул новый залп.
   Вокруг закричали. Джованни показалось, что что-то обожгло его правый бок. Он с изумлением почувствовал что мир потерял свою устойчивость и начинает куда-то проваливаться. Медичи опустил глаза, чтобы увидеть что там с правой стороной его тела. От этого движения все закружилось перед его глазами и он понял что наверное упадет с лошади. Но ставшие вдруг непослушными пальцы не могли удержать повод, а меркнущее сознание успело только уловить, что на нем очень много крови.
  
   ***
  
   Снежная буря длилась со вчерашнего вечера и губернатор Гвиччардини тронулся в путь не дожидаясь ее окончания. Его сопровождал внушительный отряд охраны - все с мрачными скорбными лицами. Но против неудобной поездки никто не возражал - знали, что стоит протянуть еще немного и может быть поздно.
   Мантуанские сторожевые посты были предупреждены и пропускали путников без лишнего шума.
   Холодный и пустынный город встретил их наглухо закрытыми ставнями и темнотой. В занесенном снегом, неузнаваемом городе было не так уж просто найти дорогу к резиденции маркиза Мантуанского. Палаццо неожиданно вырос из снежной дымки и всадники сбавили шаг. Адъютанты тут же забарабанили в двери, но открывать им не спешили.
   Пока подчиненные пререкались со слугами маркиза, губернатор только кутался в меха и выглядел совершенно безучастным.
   Он пытался понять, как могло дойти до этого? Ведь он сделал все наилучшим образом.
   Однако, только довольный Франческо почувствовал, что Климент готов изменить своей обычной осторожности, как все рухнуло.
   Ватикан был взят в осаду людьми Колонна и папа был вынужден укрыться в замке Святого Ангела. И вместо того чтобы начать сражаться, Климент начал переговоры.
   В числе прочего, папе пришлось отдать в качестве заложников нескольких своих приближенных. Среди них оказался и Флиппо Строцци, всегда разделявший взгляды губернатора и помогавший убеждать папу.
   А вчера из Мантуи прибыл гонец на взмыленной лошади и принес новое известие...
   Наконец двери палаццо были распахнуты и замерзшие, занесенные снегом, путники вошли внутрь.
   Франческо сбросил таборро на руки слуг и двинулся вверх по лестнице. На втором этаже свет и суета челяди указали ему верное направление. Сам маркиз Мантуанский к нему не вышел, но он губернатора и не интересовал.
   Тот, к кому прибыл Франческо, находился в большой спальне с жарко пылавшим камином и наглухо затворенными ставнями. На огромной кровати, укутанный в одеяла и меха, лежал Джованни Делла Банде Неро.
   - Он спит, - прошептал рядом чей-то голос и, оглянувшись, Франческо увидел друга Джованни - поэта Пьетро Аретино.
   - Вот еще! - отозвался с кровати Медичи слабым не узнаваемым голосом. - Кто там?
   - Это я - Гвиччардини, - губернатор опустился на колени возле кровати. Кондотьер повернул к нему голову. Восковая бледность и заострившиеся черты лица не оставляли сомнений в тяжести его состояния.
   - Я умираю, Франческо, - тихо, но четко произнес Джованни. - Мне осталось не долго. Может несколько дней, может - часов. И я не собираюсь их проспать!
   - Что все-таки случилось? - Франческо окинул взглядом полностью скрытое одеялами тело молодого человека.
   Ответил вместо кондотьера Аретино, судя по всему, он делал это уже не первый раз:
   - Во время атаки в него попало ядро фальконета. Рана огромная. Лекари ничего не могут сделать.
   - Джованни! Пресвятая Дева! - с трудом выдавил Франческо растерянно потирая переносицу. - Откуда у них фальконеты? Они же пришли без артиллерии!
   Медичи издал какой-то неопределенный звук и отвернулся. Снова ответил Аретино:
   - Это фальконеты д`Эсте. Папа не смог с ними договориться, и теперь они передали свои пушки войскам Карла.
   - Без тебя некому будет вести войска! Люди верят в твою удачу. Ты сейчас единственный военачальник, способный побеждать!
   - Значит мы проиграем, - прошептал Медичи и вдруг оскалился. - Дьявол! Эта боль когда-нибудь утихнет!
   Тело Джованни свела судорога боли, но через несколько томительных мгновений он обмяк под своими одеялами. Франческо решил, что сознание оставило его, но молодой человек снова заговорил.
   - Ты обещал отдать мне то, что принадлежало моей матери. Помнишь? Теперь ты передашь это моему сыну. Обещай!
   - Хорошо, Джованни, я тебе обещаю.
   - Я прослежу.
   Франческо удивленно вскинул глаза на кондотьера. Тот судорожно улыбался, и улыбка больше походила на оскал.
   Гвиччардини остался у постели умирающего до утра. Тот почти не забывался сном и постоянно требовал разговаривать с ним. Под утро губернатора сменил маркиз Мантуанский. А неизменный Пьетро Аретино, неизвестно как державшийся на ногах, и не подумал покинуть комнату Джованни.
   Джованни Медичи умер, пока Гвиччардини отсыпался после путешествия и утомительной ночи в одной из комнат палаццо.
   У губернатора остался только Макиавелли.
  
   ***
  
   На дороге, пересекавшей небольшой перелесок появился одинокий всадник. Ему на перерез поспешил вооруженный алебардой солдат, до этого мирно сидевший на придорожном камне.
   - Его сиятельство не велел беспокоить! - крикнул он издали, но потом спохватился. - А, это вы мессир Макиавелли! Проезжайте. Думаю, к вам это не относится.
   Всадник молча проехал мимо, ограничившись кивком. Он проследовал туда, где было самое удобное место для обозрения окрестностей. Там-то и обнаружился Гвиччардини. Губернатор мрачно взирал на развернувшийся внизу лагерь Лиги и старался не смотреть на горизонт, где клубилось серое дымное облако. Это облако поднималось от пожаров разграбляемого Рима. Франческо уже несколько дней с отвращением наблюдал как оно все увеличивается в своих размерах.
   Макиавелли остановил лошадь рядом со скакуном губернатора и, сощурившись, уставился в сторону вечного города.
   - Я снова говорил с герцогом Урбинским, и он снова отказался двинуть войска к Риму, - тусклым голосом произнес Франческо и повернулся к Никколо. - Он не желает даже пытаться спасти город, людей и папу.
   - Даже зная, что главнокомандующий неприятеля убит, а войска заняты грабежом и станут легкой добычей? Как он это объясняет?!
   - А он даже не пытается. Я почти полностью уверен, что это сознательная измена. Только доказать не могу, - стиснул челюсти губернатор.
   - Урбинский и Рангони? Есть только два варианта: либо они кретины, либо предатели. Как бы там ни было, мне пора возвращаться во Флоренцию. Здесь уже ничего не изменится, - Никколо устало поморщился. - Меня ждут в Синьории... А ты остаешься?
   Гвиччардини решительно кивнул.
   - Зачем? Рим уже не спасти. Даже если вы войдете в город... Там уже все разграблено и сожжено, а мертвые не воскреснут...
   - Тут затронута моя честь, и я должен... просто должен, попытаться спасти все что от нее осталось, - губернатор расправил плечи и впервые посмотрел в глаза собеседнику. - Я снова хотел попросить тебя об услуге. Сейчас я здесь уже никому не доверяю...
   - Я устал, Франческо. И я обещал вернуться.
   - Послушай: папа сейчас выдерживает осаду в замке Святого Ангела. С ним несколько десятков верных людей, но боеприпасы и еда кончатся в скором времени. Я служил ему и до сих пор служу. Я должен попытаться его спасти!
   - Меня не заботит судьба этого труса, - резко ответил Никколо. - Он своими собственными руками загнал себя туда, где сейчас находится. Многие пострадали из-за него гораздо больше чем он сам.
   - Я знаю что ты его не жалуешь, но тебя я прошу только передать мое предложение.
   - Какое?
   - Сделай крюк и посети в Чеветавекья командующего папского флота. Этого генуэзца зовут Андреа Дориа. Я хочу попросить его прислать несколько кораблей к устью Тибра, что бы вывезти на них папу.
   Макиавелли молчал и Гвиччардини решил использовать последний довод.
   - Ты знаешь, Строцци бежал из заключения и скрывается где-то в окрестностях Рима среди беженцев. Он прислал ко мне верного человека с просьбой помочь добраться до Флоренции. По суше туда пробираться дольше и опаснее... Да и ты сам немного отдохнешь от седла.
   - С этого и нужно было начинать! - оживился посланец Флоренции. - Я попрошу для Строцци бригантину. Про папу тоже поговорю, но врядли генуэзец на такое согласится.
   - Прекрасно! - впервые за все время разговора улыбнулся Франческо. - Я отдам распоряжения немедленно. Тебе выделят эскорт и деньги.
   - Постой. Мне необходимо написать письма во Флоренцию синьорам и семье.
   Франческо кивнул, а Никколо задумался. Надо было написать что-нибудь успокаивающее. О том, что он не верит в угрозу осады Флоренции. Но пусть, на всякий случай, спрячут вино и масло подальше. Это нужно поручить Бернардо. Он будет меньше бояться врага, если будет подготовлен. А Мариетте нужно передать, чтобы не верила слухам, пусть знает, что он будет рядом раньше, чем случится любая неприятность.
   Можно было отказаться от этой поездки и сразу же вернуться домой, к обеспокоенной семье которая нуждалась в нем как никогда раньше. Но нужно было помочь Строцци добраться во Флоренцию где его тоже ждала семья. Филиппо Строцци был одним из тех кто старался помочь Макья вернуться на службу. Но дело было не только в этом. Главное, что если удастся благополучно доставить беглеца домой, это будет единственное удачное его предприятие за все время этой несчастной военной компании.
   Все было уже кончено. Рим пал и разграблен, от флорентийского посланника ничего не зависело. Все его усилия, по большому счету, не к чему не привели. Но теперь появилась возможность сделать хоть что-то полезное. Спасти хотя бы одну жизнь. Ради этого стоило еще на несколько недель забыть об отдыхе.
  
   ***
  
   Кто-то осторожно дотронулся до плеча Филиппо Строцци и тот резко обернулся. Этот представитель одной из самых древних и знатных флорентийских семей не одну неделю провел в тюрьме и в бегах. Длинные волосы и давно не стриженная борода делали его почти не узнаваемым.
   - За вами прибыл человек от губернатора, синьор, - прошептал на ухо Филиппо верный слуга его жены - Фабрицио. - Он ждет с лошадьми тут недалеко. Мы решили, что сюда приходить может быть опасно. Идемте, я вас провожу.
   Строцци неторопливо поднялся на ноги. Спешить было нельзя - они находились среди беженцев, образовавших целый лагерь в окрестностях Рима. Здесь все были равны, но только пока у кого-то не появлялось что-то, что можно было поделить. Еда, одежда, оружие и лошади ценились больше всего. Если бы здесь стало известно, что он возвращается во Флоренцию, то каждый третий попытался бы набиться в попутчики, а каждый второй - отобрать лошадей. Лишения делали людей неразборчивыми в средствах.
   Было здесь немало и таких, кого Филиппо было жаль, но он знал, что жалость легко может обернуться против него. Поэтому флорентиец осторожно собрал самое необходимое и без лишнего шума двинулся в след за Фабрицио, ни с кем не попрощавшись.
   Не далеко от дороги, за большим камнем, Филиппо увидел головы трех лошадей и одинокую фигуру устало прислонившуюся к камню. Услышав приближающиеся шаги, человек быстро поднялся и положил руку на рукоять меча.
   - Синьор Макиавелли! - радостно воскликнул Строцци. - Не ожидал вас тут встретить!
   - Ну, у вас и вид, Филиппо! - покачал головой Никколо. - Придется мне уступить вам что-нибудь из моих вещей. Они на бригантине, которая нас ждет.
   - Бригантина! Звучит как райская музыка!
   - Вам лучше поспешить, - забираясь в седло, посоветовал Фабрицио. - Я отправляюсь к своим родственникам - они живут в городке неподалеку. А вам желаю благополучного возвращения во Флоренцию.
   Только решивший последовать совету слуги Филиппо поставил ногу в стремя, как на открытое пространство выскочила растрепанная женщина. Она упала на колени прямо под ноги лошадям и, схватив Строцци за край накидки, быстро заговорила.
   - Сжальтесь, синьоры! Возьмите с собой меня и моего сына! У меня больше нет сил жить здесь и каждый день спасться от гнусных домогательств и спасть ребенка. Во Флоренции живут родственники моего мужа - они отблагодарят вас, если вам будет не достаточно моих молитв.
   Женщина была немолода и, судя по речи, принадлежала к знатному сословию римлян. Только теперь Филиппо заметил у нее за спиной худенького десятилетнего мальчишку, угрюмо оглядывавшего мужчин и прижимавшего к груди какие-то узелки.
   - Как зовут твоих родственников во Флоренции? - тем временем спросил Макиавелли.
   - Кремани, синьор.
   - Я их знаю, - кивнул Строцци и обернулся к Никколо. - Возьмем их?
   - Ладно. Только я повезу мальчишку - моя лошадь уже устала и не вынесет двойную тяжесть.
   Женщина кинулась суетливо целовать руки спасителям, но ее призвали к порядку и все быстро тронулись в путь.
   Никколо ехали первым. Мальчишку он посадил сзади, и тот держался за его пояс, точно так же как это делал Гвидо, когда еще не умел ездить верхом сам. Никколо расправил плечи едва заметно улыбнулся. Украдкой взглянув на Строцци он заметил, что и его лицо просветлело. Взять с собой этих двоих было правильным решением, и они оба это чувствовали.
   Никколо слишком спешил подняться на борт безопасной бригантины и незаметно опередил своего спутника так, что того не стало видно из-за поворота. Он сбавил шаг и проехал еще немного, но дорога позади по-прежнему оставалась пустынной. Мальчик тревожно завертелся у него за спиной.
   - Ты их слышишь? - тихо спросил Макиавелли.
   Мальчишка только молча покачал темноволосой головой и уставился на флорентийца ожидая от него каких-то действий. Макиавелли повернул было лошадь, но тут же остановился.
   Спешившись и сняв с седла мальчика, Никколо сошел с дороги и осторожно принялся пробираться назад, скрываясь за деревьями. Мальчик неотступно следовал за ним, как тень. Вскоре они услышали голоса. Кроме Строцци там были еще какие-то мужчины.
   Макья в безмолвной ярости взмахнул руками, чем напугал лошадь и мальчишку. Пришлось оставить их обоих в стороне, а Никколо попробовал подобраться поближе.
   Строцци и его спутница оставались в седле, но двинутся с места не могли, так как путь лошади преграждали четверо мужчин с алебардами. Один из них тщетно старался справиться с аркебузой, чтобы избавиться от воинственного Филиппо и завладеть добычей. Макиавелли понял, что времени у него не много и быстро вернулся к мальчишке.
   - Ты умеешь с этим обращаться? - спросил он шепотом, снимая с седельной луки и заряжая аркебузу.
   - Отец учил меня стрелять в испанцев несколько месяцев назад, но мне не довелось попробовать.
   - Попробуешь сейчас. Если не попадешь, то ничего страшного. Главное вызвать замешательство.
   - Что?
   - Напугать. Пошли. Выстрелишь, когда я дам тебе сигнал. Их всего четверо.
   Привязав лошадь, они двинулись к дороге. Выстрелов и шума драки не было, и Никколо надеялся, что успеет. В качестве мишени для мальчика он выбрал мужчину с аркебузой - тот стоял чуть в стороне, и можно было не опасаться даже сильного промаха.
   Сам же флорентиец подобрался с другой стороны, чтобы атака началась сразу с двух направлений. Вынув меч, Никколо глубоко вздохнул - тянуть дальше было опасно. Он махнул рукой и тут же услышал оглушительный выстрел.
   Не успев рассмотреть в дыму, куда попал мальчишка, Никколо выскочил на дорогу.
   Он оказался лицом к лицу с низкорослым широкоплечим мужчиной, тут же замахнувшимся на него длинным испанским мечем. Макья к собственному удивлению довольно легко отразил выпад. Обменявшись с противником несколькими ударами, он понял что имеет дело с человеком менее опытным, чем он сам. Нападавший просто сильно и агрессивно размахивал оружием и явно не знал ни одного приема.
   Ободренный этим Макиавелли улучил мгновенье, чтобы взглянуть на своих спутников.
   Мальчишка все-таки попал в свою цель, и та стонала в дорожной пыли, не предпринимая попыток подняться. Строцци спешился и уже теснил своего противника к краю дороги. Мать мальчика, оставалась в седле, и отмахивалась от последнего нападавшего аркебузой, держа ее за ствол как дубинку.
   Как бы ни был плох противник Никколо, но напора ему было не занимать. Стоило флорентийцу на мгновенье отвлечься, и он уже не смог вовремя отвести удар. Меч его противника оказался чуть ближе чем он ожидал и, прорезав одежду оставил длинный порез на груди. Макья чертыхнулся и сделал обманный выпад. Противник легко на него купился и получил отличный удар в предплечье правой руки. Схватившись за рану, он тут же выронил меч.
   Оружие тут же подобрал Строцци, противник которого уже лежал в пыли совершенно неподвижно. Четвертый участник нападения бежал, не заботясь более о судьбе своих товарищей.
   - Вот теперь нам действительно нужно поспешить, - переведя дух произнес Макиавелли. Он оглядывался в поисках мальчика и вскоре его заметил. Тот стоял на краю дороги и все еще сжимал в руках аркебузу. Его пальцы так яростно стискивали это бесполезное сейчас оружие, что костяшки побелели. Никколо невольно проследил за его неподвижным взглядом и вздрогнул.
   Мать мальчика с остервенением душила еще живого после огнестрельного ранения бандита. Ее перекошенное лицо походило на маску и ничего от несчастной женщины, бросившейся в ноги Строции, в нем не было.
   - Один из них сбежал и может привести кого-то еще! - резко крикнул Филиппо. - Уезжаем!
   Женщина вздрогнула всем телом, услышав этот окрик, и отпустила тело несчастного. Никто не стал проверять, жив он или нет. Путники спешили быстрее оказаться на бригантине.
  
   ***
  
   Корабль тихо шел вдоль берега, освещаемого неверным звездным светом. Ветер был попутный, но не слишком сильный. У правого борта бригантины стояли Макиавелли и Строцци и вглядывались в неторопливо скользящий мимо берег. Там можно было увидеть озаренный отдельными очагами пожаров Рим.
   - Никто из вас не был там после того, как испанцы вошли в город? - неожиданный вопрос Симонетты (так звали их попутчицу) застал мужчин врасплох.
   Но она похоже и не нуждалась в ответе.
   - Я бы не хотела туда возвращаться, даже если мой дом и уцелел. Хотя врад ли - они ведь разрушают все, что не могут унести и ценности чего не понимают. Старинные пергаменты времен Древнего Рима идут на подстилки для лошадей, а золотые приборы разрубают, только для того, чтобы поровну поделить...
   - Вы многое потеряли, монна Симонетта? - посочувствовал Строцци.
   - Немало. Мужа и старшего сына. Но я хочу поблагодарить вас за то, что мои потери не стали большими. Я кое-что прихватила, когда бежала из Рима... И даже не думайте отказываться! - глаза женщины решительно сверкнули. - Мой муж не за что бы не допустил такого.
   Женщина порылась в принесенном с собой узелке и протянула Строцци изящный браслет, сверкнувший в свете звезд тусклым золотом. Он принял его с благодарностью. Для Макиавелли она извлекла цепочку тонкой работы. Это заставило флорентийца улыбнуться - все-таки у него будет обещанный подарок.
   - Это принадлежало женщинам нашей семьи. Пусть теперь приносит благополучие в ваши дома в благодарность за то, что вы сохранили остатки моего.
   Никколо спрятал цепочку за пазуху стараясь думать о том, сколько радости принесет подарок и не вспоминать сколько несчастий пришлось пройти его прежней владелице. В конце концов, он сделал все что мог. Но очередной раз столкнулся с тем, что с судьбой спорить нет смысла. Если бы только знать точно, какая она, твоя судьба...
  
   ***
  
   Никколо остановился на пороге их с Мариеттой спальни. Наконец-то он добрался домой из этого, пожалуй, самого беспокойного и неудачного своего путешествия. В городе за это время успела снова смениться власть. Узнав о падении Рима, флорентийцы изгнали Медичи и восстановили республику. Никколо снова остался без каких-либо занятий.
   Но он вернулся. После целого года бесконечных разъездов, только сейчас он понял, насколько устал за это время.
   - Не разбуди их - они только что уснули, - шепнула ему на ухо его пятнадцатилетняя дочь Баччина.
   - Я буду вести себя очень тихо, - так же ответил Макья, переступая порог спальни.
   На просторной кровати, покрытой цветным хлопковым покрывалом, дремала Мариетта, полуобняв спящего малыша. Их последнему ребенку было чуть больше года и, как многие поздние дети, он беспокоил родителей частыми болезнями.
   Скинув верхнюю запыленную претину, Никколо осторожно опустился на свободную половину кровати и не удержал вздох облегчения. Он наконец расслабил напряженные плечи и вытянул ноги.
   Дом жил своей жизнью. Где-то на первом этаже Бернардо припирался с вечно попадающим во всякие неприятности Лодовико. В соседней комнате двенадцатилетний Гвидо покорно повторял за Пьетро латинские глаголы. В спальню тихо пробралась Баччина и завертелась перед маленьким серебряным зеркалом. Она спешила полюбоваться отцовским подарком.
   - Красота! И где ты только ее достал?! - пошептала она одними губами, и улыбнулась зеркалу.
   - Я же обещал тебе красивую цепочку, - пробормотал Никколо, переворачиваясь на бок.
   Рядом тихо сопел малыш и размеренно дышала Мариетта. Мимолетное чувство покоя и умиротворения заставляло жалеть об ускользающем мгновенье гармонии. Но, по неизменному закону противоречия, глядя на спящих Никколо чувствовал, что глубоко внутри разрастается смутное беспокойство. Скоро должно что-то случиться... "Ну и пусть случается", - скучливо подумал Макиа, закрывая глаза. В конце концов, чему быть того не миновать и волноваться об этом совершенно незачем.
   Эпилог.
  
   Франческо Гвиччардини неожиданно проснулся от какого-то неопределенного чувства (последнее время он частенько дремал днем). Будто бы он что-то забыл сделать сегодня. Мысленно перебрав в уме все постоянные обязанности стареющего вельможи, он не нашел ничего особенно важного. Но, повинуясь беспокоящему чувству, решил приступить к какому-нибудь делу.
   Разложив на столе стопку бумаг, он открыл чернильницу и взял в руки новое перо. Так он и замер надолго, уставившись невидящим взглядом в пространство. На него нахлынули воспоминания, и стало наконец ясно, откуда это смутное беспокойство.
   Сегодня было 22 июня - очередная печальная годовщина с того дня, как он не посмел посетить похороны человека, которого называл своим другом.
   Вовсе не потому что не хотел, просто так сложились обстоятельства. В то время он опасался покидать пределы своего поместья, чтобы не угодить в руки сторонников вернувшихся к власти республиканцев.
   Именно поэтому Гвиччардини не было на похоронах Никколо Макиавелли. Сейчас Франческо уже считал, что его друг умер очень удачно: быстро и вовремя. Говорили, что болезнь свела его в могилу всего за один день...
   Несмотря на предосторожности, предпринятые тогда, Франческо не удалось отсидеться. У него отняли владения, имущество, и бывшему губернатору пришлось нищим бежать в Рим.
   Там его принял примирившийся с Карлом V Климент. Через три года, совместными усилиями они взяли штурмом Флоренцию и вернули к власти Медичи, а Франческо его состояние.
   Но возвращение Медичи не принесло Флоренции внутреннего спокойствия. Алессандро Медичи, новый хозяин города, оказался бездарным деспотом, и его зарезал собственный любовник.
   И тут Гвиччардини вместе с Франческо Веттори решили поставить во главе государства свою марионетку и наконец зажить спокойно. На эту роль они избрали пятнадцатилетнего сына Джованни Делла Банде Неро - Казимо.
   Юноша согласился на все условия своих покровителей, и они привели его к власти. Но Казимо не даром был сыном Джованни и внуком Катарины. Он обманул стареющих интриганов, и они сами стали марионетками в его руках.
   Казимо договорился с испанцами и объявил себя герцогом. Принявшим его власть он милостиво позволил остаться и сохранить формальные должности. А менее сговорчивых постигла судьба Филиппо Строцци, окончившего жизнь в тюрьме.
   Стоило Гвиччардини задуматься об этом двуличном мальчишке, как тот тут же пожаловал в гости. Заявиться без приглашения для него было самым обычным делом.
   - Мне доложили, что ты заболел, - с любопытством вглядываясь в хозяина с порога заявил юный герцог. - Вот я и решил навестить больного. Ведь я стольким тебе обязан!
   - Мне уже лучше, - отмахнулся недовольный таким вниманием Гвиччардини. - Вот видишь - работаю...
   - Что у тебя тут? - Казимо заглянул в лежащие на столе бумаги и прочитал: - "Делайте все, чтобы оказаться на стороне победителя". Неплохой совет! У тебя это прекрасно получилось, в конце концов.
   Герцог Медичи размашисто хлопнул Гвиччардини по плечу. Старый вельможа поднял на него тяжелый взгляд и уперся им прямо в странного вида фибулу, украшавшую плечо Казимо.
   - Я советую так поступать только потому, что считаю это лучшим, - отводя взгляд проворчал Гвиччардини.
   В глубине души он чувствовал, что ему было гораздо лучше тогда, много лет назад, когда он был в проигрыше, терял друзей, но даже в поражении находил какое-то героическое величие. А все его теперешние достижения казались жалкими подачками Фортуны. В эту минуту внутренней слабости ему казалось, что будь ему известна вся будущая жизнь наперед, он бы пожелал умереть тогда же когда и Макиавелли.
   Но жизнь не изменить, а то что написано не вычеркнешь. "Делайте все, чтобы оказаться на стороне победителя" - это его слова. Но сейчас он бы предпочел быть на стороне того, за кого или за что можно с радостью умереть. Но Франческо уже много лет не мог найти эту самую сторону.
  
  
   Джованни Медичи - известен так же под фамилией Пополано.
   Кондотьер - наемник на службе у государства, начальник отряда получающий за свою службу оговоренную плату - т.н. кондотту.
   Второй секретарь совета десяти - что-то вроде современного министра иностранных дел.
   Знаменитая испанская удавка.
   Претина - накладная одежда итальянцев, не сшитая, а лишь скрепленная завязками по бокам, украшенная по краям галуном или цветной тесьмой.
   Замок Святого Ангела - бывшая усыпальница императора Адриана.
   Табарро - верхняя зимняя мужская одежда с полупелеринками вместо рукавов.
   В XV-XVI веках сутки заканчивались не в 12.00, а с заходом солнца.
   Чезаре Борджиа.
   Герб Флоренции - алая лилия на белом фоне.
   Гербом рода Борджиа был красный бык на золотом фоне.
   Брат кардинала Содерини - Пьетро Содерини, глава флорентийской республики.
   Франческо Содерини был крестным второго сына Никколо, Лодовико.
   Гонфалоньер - "знаменосец справедливости", высшая руководящая должность в республике. На нее избирались представители самых значительных семей города.
   Это ополчение получило хорошо известное в нашей стране название "милиция".
   Современные исследователи предполагают, что у Макиавелли был либо гастрит, либо мочекаменная болезнь.
   Палески - от "пале" - шары герба Медичи, сторонники диктатуры этого семейства.
   Контадо - пригороды Флоренции, из которых и набиралась милиция.
   На самом деле официальное назначение он получил только в декабре.
   Ла-Мотт - непреступная крепость, в которой Чезаре провел около полугода.
   Габриэль Гузман на самом деле был комендантом Чинчиллы и именно с ним произошел описываемый далее случай.
   Коррехидор - следователь королевской полиции.
   В Риме был весьма популярен стишок обвинявший Борджиа в кровосмесительных связях.
   Вечная соперница Лукреции, Изабелла Д`Эсте, сестра ее мужа Альфонсо Д`Эсте.
   Mannerino ( - ит., марионетка, подручный, сводник) - прозвище данное Макиавелли его противниками.
   Во Флоренции год начинался 25 марта - от Воплощения Христова.
   Особая пикантность заключалась в том, что женщины тогда не носили нижнего белья.
   Кальце или кальсес - штаны-чулки эпохи Возрождения.
   Веттори и Макиавелли провели в Германии более полугода.
   Старший брат Франческо Веттори был одним из организаторов мятежа.
   Макиавелли выпустили так как никаких официальных обвинений предъявлено не было, а признание не было получено.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"