Аннотация: Действующие лица беззастенчиво взяты из исторической реальности и названы своим настоящими именами. Это Григорий Распутин и княгиня Шаховская.
"Нет никакой напрасности".
1919г.
Она лежала на полу и, медленно мигая, смотрела в одну точку. Казалось, она уже не видит ничего вокруг, а смотрит куда-то в иной мир, в который готовится перейти.
А Андрей не мог не смотреть вокруг. Честно говоря, ее он заметил тут в последнюю очередь. Она терялась на фоне этого хаоса тел и кровавых луж.
То, что что-то не так, он понял, еще входя в здание, часть которого принадлежала ГУП ЧК. Сегодня его задержал осведомитель, приставучий и скользкий интеллигент, которому приспичило донести на соседа. Так что на работу Андрей Прохоров опоздал, судя по всему, на свое счастье.
Скрывшись за тяжелыми дубовыми дверями от палящего на улицах Киева солнца, он облегченно вздохнул. В коридорах ЧК было прохладно и тихо. Тихо? Это было совершенно ненормально! Тишина была какая-то жуткая, мертвая. Сквозь ее плотную пелену в здание доносились крики с улицы и свист ошалевших от жары птиц.
Андрей инстинктивно схватился за кобуру - в нынешнее время это первое, что делал любой разумный человек, столкнувшись с чем-то подозрительным. Стараясь издавать как можно меньше звуков, он направился в сторону кабинета, в котором в это время дня должны были заседать комиссары. От волнения у него вспотели руки, и старенький наган стал неприятно скользким.
За приоткрытой дверью кабинета он обнаружил картину, которую ему вряд ли удастся когда-нибудь забыть. Недавние коллеги и товарищи, которых было здесь ровно 9 человек, были мертвы. Они лежали среди перевернутой мебели, выпавшего из ослабевших рук оружия, забрызганных кровью бумаг и дымящихся, не затушенных сигарет. Их глаза были открыты и пусты, а лица искажены последними переживаниями, варьирующимися от страха до ярости.
"Что тут произошло?" - бешено пульсировало в висках у Андрея. Застрявшее где-то в горле сердце никак не желало становиться на место, и потому он судорожно сглатывал.
То, что она жива, он заметил только через минуту.
- Товарищ Шаховская! - зачем-то хрипло крикнул он и упал возле нее на колени. - Что произошло?!
Она открыла окровавленный рот, но издала только тихий вздох. Андрей обругал себя последними словами - только сейчас он обратил внимание на ее ранения - несколько в область грудной клетки и что-то еще ниже там, где расплылось сплошное красное пятно, которое не позволяло понять, где именно вошла пуля. Странно, что она была в сознании. Может быть, шок притупил боль...
Она с видимым трудом сосредоточила на нем взгляд своих слишком больших и красивых для следователя ЧК светлых глаз и попыталась что-то прошептать. Только наклонившись совсем близко, Андрей смог разобрать - она просила приподнять ей голову. Он поспешно исполнил ее просьбу, схватив чью-то шинель, висевшую в шкафу.
- Не волнуйтесь товарищ Шаховская, - бормотал он неубедительно. - Я сейчас же бегу за врачом. Тут ровно 15 минут. Он вас живо подштопает! Он и не такое видел! Лежите смирно, а я мигом.
Перед дверью он для верности оглянулся на Шаховскую - жива ли еще? И замолчал на полуслове. Она улыбалась. Подкрашенные кровью бледные губы раздвинулись, обнажив ровный ряд белых зубов. Пока он устраивал ее голову на шинели, волосы растрепались и теперь окружали восковое лицо иссиня-черной рамкой.
- Вы чего это? - сдавленно спросил Андрей. Она всегда была странной: бывшая княгиня, обвиненная царизмом в каких-то преступлениях и выпущенная на свободу большевиками, Шаховская легко пошла на сотрудничество, как он слышал. Однако, несмотря на ум, боевые навыки и знания, бывала несдержанна, чему только способствовала привычка к курению опиума. Возможно, и сейчас от страданий ее защищало облако выкуренного дурмана...
- Можешь не бежать, - прошептала Шаховская, все так же улыбаясь. - Мне конец... - она тяжело выдохнула и закашлялась.
- Нельзя так говорить! - заволновался Андрей, почему-то содрогаясь от мысли, что и она может умереть прямо сейчас, у него на глазах.
- Не бойся, мальчик, - успокаивала его умирающая женщина, глядя куда-то в окно, за которым немелодично свистели птицы. - Верно он говорил: нет никакой напрасности.
- Глупости! Вы должны выжить и рассказать всем, что тут было! Я - за доктором!
Андрей не оглядываясь выскочил из здания и помчался по знакомым солнечным улицам в ближайшую больницу. Если она умрет до того как они подоспеют, он будет знать, что сделал все, что должно. Но что это за странная фраза, которую она сказала напоследок? "Нет никакой напрасности". К чему это? Кто ей это говорил, и почему сейчас она убедилась, что этот "кто-то" был прав?
***
1913г.
- Женечка, прошу тебя! Я все равно его проведу, даже если ты не скажешь мне ни слова! Ну, Женя, милая! Хотя бы посмотри на меня!
Причитания матери раздражали. Она выдумала какую-то глупость и ждала от дочери одобрения! Пусть и дальше ждет. Двадцатичетырехлетняя княгиня Евгения Шаховская и дальше собиралась придаваться своему горю и ни в каком исцелении не нуждалась! А уж тем более от какого-то там подозрительного целителя, которого ее мамаше порекомендовали подруги-клушки!
Что он может изменить, этот целитель? То, что случилось, невозможно повернуть вспять. Человек, ради которого она весьма скандально развелась с мужем-князем и оставила детей, теперь мертв. Мертвее не бывает. Что сейчас, на второй месяц после похорон, осталось от его некогда столь желанного тела? Эти мысли преследовали ее, стоило закрыть глаза. А все, что было связано с ним, теперь было словно отравлено: все прикосновения, воспоминания, вещи вызывали приступы удушливой, отчаянной тоски.
Оставалось только изолировать себя от всех и вся и оглушать разум прекрасным обезболивающим - опиумом. Мать, правда, не оставляла назойливых попыток этому воспрепятствовать. Из-за этого опиум ей приходилось прятать в разных местах. А добывать тайно, у узкоглазого садовника, с которым удалось сговориться, показав несколько красивых побрякушек.
Сейчас, пока мать пыталась убедить ее встретить гостя как подобает, Евгения обдумывала, как скоро ей представится возможность достать одну из своих заначек... Она не изменила даже своей позы - княгиня лежала наискосок своей широкой кровати, в одной ночной рубашке, и смотрела в стену напротив.
Мать вышла. Она поняла это по наступившей благодатной тишине. Но она длилась не долго.
Кто-то решительно и твердо прошел мимо ее кровати, ни мгновенья не смущаясь провокационным видом хозяйки комнаты. Она почувствовала как под чьим-то весом прогибаются пружины матраса - гость не постеснялся усесться рядом с ней!
Она не глядя чувствовала его присутствие - интенсивное, теплое, живое - такое неуместное и раздражающее. Еще не видя этого "целителя", она уже чувствовала четкое желание повернуться и ударить наглеца.
Все эти шелестящие слова прошуршали будто заклинание у нее над ухом.
--
Дурман свой прячешь под паркетом, вину свою скрываешь под дурманом, а от людей таишься, чтобы болью искупить вину.
Княгиня замерла, пораженная не столько психологической тонкостью слов гостя, сколько указанием на тайник с опиумом. О нем никто не знал, иначе он давно был бы пуст!
- Вижу, думаешь, что все из любви великой, но помысли, так ли бы убивалась, если бы милый твой сам погиб, не по твоей вине?
Тут уж Евгения не выдержала выбранной роли равнодушной ко всему женщины и резко развернулась в сторону гостя, одновременно садясь на постели. Она столкнулась взглядом с неестественно яркими серыми глазами. Собственно, ничего, кроме этих пронизывающих потусторонним льдом глаз, Евгения Михайловна разобрать и не могла, как не силилась. На всем прочем в облике "целителя" ей сосредоточиться не удавалось. Нет, зрение ей не отказало: она видела и темную бороду, и простонародную рубаху на широких плечах, но все вскользь, мимолетом. Княгиня сочла за лучшее отвести взгляд.
- Но он не сам погиб, - тихо и безжизненно прошептала она. - Я... я убила его.
Она ни разу не рассказывала об этом с того самого дня, случившегося два месяца назад, а теперь княгиня Шаховская с каким-то непонятным, но приятным облегчением заговорила о том, что так мучительно пыталась забыть. Стоило ее гостю, имени которого она так и не вспомнила, взять ее руки в свои широкие ладони - и она заговорила.
Слова вылетали из нее будто под напором накипевших чувств, без слез и причитаний, а он слушал и гладил по спине как-то странно - жестко, будто заставляя выпрямиться.
Евгении Михайловне было что рассказать. И о нелюбимом муже, которого она променяла на свободу и возможность "летать как птица", то есть выучиться на авиатора. Она была не первой женщиной, освоившей аэроплан. Такие были уже не только в Европе, но и в России.
Однако курсы для будущих пилотов были только за границей, а самые лучшие в Германии. Там она получила диплом и встретила его - Всеволода Абрамовича - известного авиатора, лучшего пилотного инструктора в Германии и прекрасного конструктора.
Для разведенной княгини это было что-то совершенно новое. Не просто страсть или восхищение кумиром всех авиаторов. У них с Севой было общее любимое дело - полеты. Молодая женщина думала, что нашла себя, но, скорее, потеряла.
Сева был популярен и вполне доволен этим. Он не собирался связывать себя с какой-то определенной женщиной, предпочитая "летать свободным как птица". Княгиня была непривычна к такому к себе отношению, и между ними часто стали возникать размолвки.
В тот роковой день 24 апреля у них был тренировочный полет. За штурвалом была Евгения Михайловна, а Сева на месте инструктора. Полет проходил в напряженном, колючем молчании. На высоте в 60 метров аэроплан вдруг перестал ее слушаться. Он кувыркнулся, закружился, будто детская карусель, и камнем полетел вниз.
Он кричал ей что-то, но она не понимала слов и только вопила от ужаса. А потом был удар и краткое забытье.
Очнулась она только когда чьи-то руки тащили ее из-под обломков. Пока врач осматривал ее, княгиня наблюдала за тем, как извлекают тело Севы. О том, мертв ли он, спрашивать не было нужды - удар пришелся на ту часть аэроплана, в которой был инструктор. На его изуродованное тело невыносимо было смотреть.
Какое-то время княгиня с трудом соображала и потому вся тяжесть случившегося навалилась на нее не сразу, а позже, уже дома.
Она дала зарок больше никогда не летать и заперлась в своих комнатах. В Петербург ее доставила страшно обеспокоенная состоянием дочери мать. Она надеялась что в другом месте та отвлечется. Да, место было другим, но чувства оставались прежними...
Княгиня замолчала, доведя свой рассказ до той точки, в которой находилась по сей день. Она по прежнему не смотрела на того, кому рассказывала свою историю - так было проще. Но его, видно, это не устраивало.
Ладонь целителя крепко ухватила ее затылок и развернула лицом к нему.
- Нет никакой напрасности, - убежденно сказал он, блестя ледяными глазами. - Зачем-то нужна твоя грешная жизнь. И не чтобы родичей твоих изводить и мучить, и не чтобы тебе страдать от вины, которой не было. Для чего-то благого такие чудеса случаются. А коли не ведаешь, не значит - нет.
- Почему же вины моей нет? - Евгения разобрала только часть мудреного слога, зато самую важную для себя часть.
Ее собеседник, кажется, улыбнулся в бороду.
- Вечно человек на себя берет то, что ему не впору, а то, чем и вправду, грешен не замечает... Ты вот, черногривая, сама ли ероплан поломала? Сама ли судила ему умереть, а себе выжить?
- Не мой это суд, - замотала головой княгиня.
- Значит и приговор не твой, - спокойно пожал плечами целитель. - Может и от полетов ты зря зареклась... Ну, прощай, идти пора.
Бородатый мужик сгреб княгиню в охапку, крепко сжал и звонко чмокнул в ухо, от чего у той побежали мурашки. На пороге он приостановился:
- Коли захочешь поговорить - захаживай в гости. Стол не княжеский, но чаек найдется.
Гость уже давно ушел, а Евгения Михайловна еще долго сидела на кровати и думала о том, что, пожалуй, лучше сказать матери об опиуме. Пусть заберет от греха подальше.
***
Княгиня не была уверена в том, что поступает правильно. День сегодня был прохладный и ветреный, а это не слишком благоприятно для полетов... Раньше ее такие мелочи не смутили бы, но сегодня было определенно страшно.
Каждое дуновение ветра посылало неприятные мурашки вдоль позвоночника, и ее дыхание сбивалось, становясь частым и прерывистым. И зачем она дала себя убедить? Григорий Ефимович Распутин, тот самый целитель с которым ее познакомила мать, заставил ей понять, что она хочет вернуться к полетам, только теперь слишком боится...
Она обещала ему обязательно показать, что такое - лететь в небе, и он сказал, что придет. Но пока что княгиня стояла одна на краю летного поля и боролась с нервной дрожью.
Этот странный сибирский крестьянин обладал способностью поддерживать тех, кому не хватало сил самим справится с бедой. Шаховская окончательно убедилась в этом, когда впервые пришла к нему "в гости". Там всегда было много людей, по большей части женщин, которые не могли отказать себе в удовольствии находиться рядом с человеком, который не боится ничего из тех очевидных вещей, которые пугают всех. Ей тоже хотелось прикоснуться к силе, которой так не хватало сейчас, хоть она и не считала себя слабой или трусливой.
Мать была только рада когда "Женечка", наконец, начала возвращаться к обычным делам и бросила "свой ужасный опиум". Таким образом, благая сила Распутина была теперь для матушки очевидна. Так что даже на возвращение дочери к авиации она смотрела сквозь пальцы - "чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало"...
- Это, что ли, твой ероплан? - вывел ее из задумчивости знакомый низкий голос.
От неожиданности княгиня чуть было не подпрыгнула на месте и резко развернулась на голос.
Он пришел один, хорошо понимая, что зрители княгине сейчас ни к чему. Григорий рассматривал стоящий поодаль аэроплан, прищурившись на поблескивающие металлические детали. Ветер крепчал, теперь он трепал длинные волосы крестьянина и тот старательно убирал их за уши.
- Пришел все-таки, - с облегчением вздохнула Шаховская, отгоняя от себя мысль о том, что без него, наверное, не решилась бы сейчас сесть за штурвал.
- А то! Охота посмотреть, какой птицам и ангелам земля видится, - Григорий улыбнулся одними глазами. - Ну что, пошли?
И он решительно двинулся к летающей машине, княгиня невольно последовала за ним, на ходу вспоминая, что нужно найти еще один шлем и какую-нибудь летную куртку... И как она об этом заранее не подумала?
- Постой тут, я сейчас, - скомандовала она и поспешила в ангар. Здесь, в России, этим громким словом назывался обычный, но просторный сарай, где местный авиаторы хранили свое оборудование и машины.
Григорий послушно ждал, пока она закончит все приготовления, не лез с вопросами, когда не нужно, но смотрел с любопытством. Его светло-серые глаза поблескивали возбужденно, но без тревоги.
Однако, стоило аэроплану и его пассажирам только оторваться от земли, как Григорий не избежал обычной реакции всех новичков и с силой вцепился в ненадежные и тонкие деревянные борта аэроплана. Княгиня улыбнулась, увидев это в зеркало, закрепленное справа по борту, и неожиданно поняла, что уже довольно давно не боится! Не прислушивается к ветру и не дрожит от напряжения!
Аэроплан, несмотря на ветер, держался ровно и не заваливался на один борт. Шаховская направила его над полем к темнеющему впереди лесу. Там она снизилась так, чтобы стали хорошо видны тропинки и дорожки между деревьями.
Григорий, немного привыкнув, завертелся на месте, стараясь не упустить ничего, поворачиваясь то в одну, то в другую строну. Княгине пришлось перекрикивать ветер, стараясь разъяснить крестьянину, что нужно сидеть спокойно, не махать руками и не раскачивать машину.
В общем, бояться и вспоминать прошлое ей было некогда. И когда аэроплан завершил круг и остановился на земле возле того же "ангара", Шаховская выпустила из рук штурвал и позволила себе улыбнуться. Только сейчас она поняла, насколько ей этого не хватало. Да, теперь княгиня уже не сомневалась, что все страшное позади. Холодный ветер в вышине будто вырвал из ее сердца оставшиеся клочки удушливой тоски и унес куда-то на Север. Она будто вернулась к жизни.
И первое, что потребовала жизнь, это завезти аэроплан обратно в ангар и спрятать от начинающегося дождя. Вместе с Григорием это было не сложно.
Внутри ангара они остановились, тяжело дыша, слушая, как забарабанили по крыше крупные капли.
Крестьянин с удовольствием стащил с головы кожаный шлем. Его темные волосы от этого полностью растрепались и торчали в разные стороны, как лохматая грива какого-то дикого животного. Княгиня тихонько хихикнула, но он услышал и ответил весело:
- А ты бы на себя посмотрела, черногривая!
- Тут нет зеркал, а то бы посмотрела, - пожала плечами Шаховская.
Тогда, не тратя лишних слов, Григорий просто вытащил из ее волос съехавшую набок заколку, и освобожденная черная волна упала на плечи.
- Так и то лучше будет, - хмыкнул он.
Княгиня забрала свою костяную заколку из рук крестьянина, очередной раз отметив какие они большие и сильные.
- Сейчас и я тебя приведу в божеский вид.
Она привстала на цыпочки и попыталась пригладить спутавшиеся волосы Григория.
- Как в небе, понравилось?
- ЧуднО. Но не похоже на птиц ты летаешь, - покачал головой крестьянин, уставившись куда-то в пространство. - И высота есть, и ветер, а крылья не свои, чужие... Красиво там, свободно, только холодно больно...
- Так тебе не понравилось? - княгиня опустила руки и отступила на шаг. Холодные глаза собеседника, смотрели не на нее, а как будто сквозь.
- Дивно и чудно, но не привыкнуть мне к таким полетам. Не серчай, но в следующий раз ты уж сама, не зови меня.
- Значит, не придешь больше? - упавшим голосом спросила Шаховская. Ее вдруг снова настиг недавний страх остаться в небе одной.
Сегодня там с ней на пассажирском месте был Распутин, будто согревая своим присутствием спину. Но он не заменит Севу... Не разделит с ней полеты и дорогу жизни.
Шаховская тряхнула головой, чтобы растрепанные волосы скрыли предательски заблестевшие глаза. Но Григория было не так просто обмануть.
- И почто ты глаза прячешь? Неужели меня стыдишься? Смотри, даже небо плачет и никого не стыдится!
Княгиня не подняла глаз, но почувствовала, как жесткие ладони прикоснулись к ее лицу, разворачивая, направляя к смутному свету, лившемуся из распахнутых дверей ангара.
Она решительно дернула головой, отказываясь повиноваться:
- Ничего я не стыжусь!
В ответ на это руки Григория оставили в покое ее лицо и переместились ниже, на скрытые летной амуницией бедра.
Княгиня в растерянности подняла голову и встретила его взгляд -- чуть лукавый, уверенный и нестерпимо яркий.
Сердце зачем-то застучало быстрее, разгоняя кровь; в кожаной куртке стало жарко. Наверное, нужно было сопротивляться этим ощущениям. Матушка уж точно бы сопротивлялась из последних сил... Но Евгения Шаховская всегда делала все на так, как советовала матушка.
В конце концов, куда важнее ей сейчас было ощутить жизнь и силу, которой в избытке было у этого сибирского крестьянина. Глубоко вздохнув, Шаховская прижалась к нему всем телом, и он тут же ответил неожиданно нежным и медленным поцелуем. Сильные руки легко приподняли ее над полом, закружили и опустили, наконец, на крышку сундука, оказавшегося забытым в углу "ангара"...
Нет, этому ее полету точно не нужны были лишние зрители.
***
1919 г.
Когда мальчишка чекист скрылся за дверью, бывшая княгиня, а ныне комиссар Шаховская, все еще улыбалась. Ведь это было удивительно! То, что вся ее глупая жизнь завершилась так осмысленно.
Все было очень просто, без чудес и пророчеств: еще утром она, ничего не подозревая, досматривала вместе с коллегами пассажирский вагон транзитного поезда, идущего в Крым. И там, к своему изумлению, увидела бывшую свою свекровь и детей, которых бы и не узнала -- так они выросли.
На ее беду, новые коллеги из ЧК посчитали эту семью подозрительной и отобрали у них документы до выяснения. Комиссар Шаховская не сомневалась, что документы липовые. Так что, пользуясь своим положением, она задним числом вернула родне документы и велела убираться как можно быстрее и дальше.
Уже через несколько часов ее обман всплыл. Началось выяснение, переросшее в ссору. Одни коллеги обвиняли Шаховскую, другие встали на ее защиту. Спор быстро привел к рукоприкладству, а там уж мужчины схватились за пистолеты и началась стрельба...
В результате не осталось в живых ни одного человека, который мог бы навредить ее детям. Прежде чем тут хоть что-то поймут, они уже пересекут границу на каком-нибудь пароходе.
Она сама этого точно никогда не узнает. Ну и пусть. Как хорошо, что Григорий все-таки оказался прав. Нет никакой напрасности.
Интересно, помнил ли он сам об этом, когда пытался убежать от пуль своих убийц? Хотя, может быть, ей удастся спросить у него самого...