Аннотация: О книге стихов Ирины Кажянц "Свеча надежды". (См. http://zhurnal.lib.ru/k/kazhjanc_i/ )
Наталья Гвелесиани
ВСЕ ЭТО СЛИШКОМ СЕРЬЕЗНО, КАК ВСЕ, ЧТО БЫВАЕТ В ДЕТСТВЕ
(О книге стихов И. Кажянц "Свеча надежды")
До рассвета не спится
В потоке призрачной силы.
Что-то делают звезды -
Пульсирует это действо.
Нарисуй меня птицей
В ладонях своих, мой милый -
Это слишком серьезно,
Как все, что бывает в детстве.
Да, пожалуй, детство - это самый глубинный мотив стихов и песен Ирины Кажянц - живущего в Тбилиси русскоязычного поэта, негромкий голос которого, разрастаясь трепещущим огнем, сливаясь с музыкой гитары, в одно мгновение раздвигает горизонт и растворяет границы и стены, а внезапно притихший и посерьезневший слушатель оказывается на дне своей Души - единственной Земле, где цветут голубые розы, а с небес льется щемящий нежный свет и где душа не тает лишь под солнцем. Это там - сиреневый май.
Я хочу улететь в синий ветер далекого детства,
На палитре смешай нежных красок щемящую грусть.
Только там, далеко, я смогу, наконец, отогреться,
И найти свою гавань, которой ночами я снюсь.
("Другу - художнику")
Но назвать Ирину Кажянц доброй волшебницей, к тому же, беззащитой и хрупкой,- это все равно, что еще ничего не сказать. Сказочные волшебники не торопятся выйти на рассвете за порог не расплатившись, ибо "не платят болью за гостеприимство". Хрупкие и беззащитные - так не поступают.
Отбрось свои сомненья и обиды,
Отбрось находки и отбрось потери,
Я - странник из погибшей Атлантиды,
Не закрывай передо мною двери.
Я скину с плеч на время плащ дорожный
И посижу тихонько у камина,
И помолюсь о том, чтоб если можно
Тебя моя не тронула кручина.
Я много странных тайн тебе открою,
Когда с тобой почувствую единство,
Но боль моя останется со мною,
Не платят болью за гостеприимство.
("Странник из Атлантиды")
Ирина Кажянц - странник из погибшей Атлантиды, свято верящий в свою страну. Возможно, такой страны больше нет, но она, несомненно, была и, значит, невидимо - есть - в этом нет никаких гамлетовских сомнений. Вопрос: "Быть или не быть?" решен раз и навсегда: быть. А это означает, что свет отныне будет почти идентичен Боли, Боль будет свято переплавляться в Свет. Таков закон существования на другой Земле - привычной, всем нам знакомой:
Посреди заброшенной
Мусорной свалки,
Что зовется Землей, пес бродячий скулит.
Иногда и ему
Жизнь дарила подарки,
Чтоб скорее отнять, чтоб скорее убить.
("Бродячий пес")
Здесь, на планете людей, презирающих веру, "утонувших в тоске, как в дыму папирос" встречаются плачущие дельфины, флибустьеры, герольды, души Флинта, Дрейка и Вийона, Сирано и Мэри Поппинс, Маленький принц и Маугли, Карлсон и Ассоль, оживают старинные легенды, выходит из пены морской Афродита... И все они зовут в страну далекого детства, где дети в своей мудрой простоте идентичны святым. И в этом Ирина Кажянц пересекается с единственным известным мне поэтом такого полета - Мариной Цветаевой (при всем несходстве их тональности и поэтических темпераментов, и вообще - несходстве). Та же божественная детскость души, мужественно пронесенная сквозь годы, тот же поиск во всем абсолюта, та же искренность и тот же рыцарственный строй души, те же тонкие веяния духа. Тот же почерк прирожденного поэта, проглядывающийся в жизненном пути и узнаваемый по обилию терний, - эта линия отражена у Кажянц в таких стихотворениях, как "Меня убьют мой лед и мой огонь", "Станция "Ночь" и др. И даже - немаловажная деталь - одинаково многообещающее начало: и Цветаева, и Кажянц стихи начали писать с шести-семи лет, а с девяти-десяти - вели дневники. И, самое главное, у обоих поэтов в основе жизненной позиции лежит стойкое отрицание жизни мира сего и утверждение Жизни - в глубинно-онтологическом, - по сути, религиозном смысле, хотя в их творчестве совсем не встречаются такие выспренние и отвлеченные слова, как "религия", "философия" и прочее. Муза Ирины Кажянц ни в коем случае не схожа с ахматовской, которая обращена к обычному земному мужчине от имени обычной земной женщины, живущей в мире утонченных страстей, - такого рода стихи у Ирины встречаются лишь как исключение. Герои любовных романов ее лирической героини, как и у М. Цветаевой - рыцари и, увы, не всегда умеющие помнить о своей рыцарской сути, сокрытой где-то в глубине.
Не зови ты меня, не зови
В дивный замок, где свет и камин:
Мне в твоей неуютно любви,
Ты не мой, ты не мой господин.
Опоздал ты, мой друг, опоздал
Я не знаю, на день иль на век.
За столом в мой хрустальный бокал
Невидимкой спускается снег.
("Не дари мне цветов, не дари")
И, наверное, в минуты осознания всеобщего забвения о своем рыцарском достоинстве рождаются печальные строки:
Мне грустно на Земле,
А в небо слишком рано.
Грущу я от удач.
Смеюсь я от утрат.
Меж небом и землей
Лежит страна тумана.
И путь мой - сквозь нее
Протянутый канат.
("Мне грустно на Земле")
Поэтому - рефреном - звучит призыв: "Вы меня не утешайте невпопад, не спешите от тоски спасать шальной".
Причем, женственному поэтическому миру Ирины Кажянц совсем не свойственна специфическая женская экзальтированность. Это очень теплый, тонкий, в лучшие минуты - спокойный мир, полный глубокой внутренней тишины и затаенного восторга. Его не сотрясают бури зловещих человеческих страстей. И все это чудесным образом сочетается с подвижностью, стремительностью и цыганской удалью.
Но поэзия Кажянц проникнута не только трепетной теплотой и пронзительной печалью. Ей свойственен и мягкий, по-осеннему тихий юмор и какая-то особенная, звенящая, детская легкость, которая дается взрослым людям ценой нелегких испытаний.
Пусть зеркало лет растворит твою память о звездах -
Зачем тебе помнить далекие их голоса?
Зачем тебе думать об этом светло и серьезно?
Казнить или миловать их предоставь небесам.
Пусть все превратится в легенду далекого края,
Что будет зимою рассказывать детям старик.
Упала одна, для того, чтоб сияла другая,
А вместе светить им судьба подарила лишь миг.
Зачем тебе помнить слезинку огромного неба?
Их столько скатилось, что стали моря солоны.
Их столько срывалось - кто гордо, а кто и нелепо...
Пусть зеркало лет растворит твое чувство вины.
За то, что не так все на свете, как в комнате смеха,
Так смейся мой друг, как тебе завещала звезда.
Прощальным полетом, прощальной мелодии эхом,
Которое в сердце оставит свой след навсегда.
Удивительно, но в наш скептический век, когда поэты, пряча тоску за эпатажем и усмешкой, пишут об отсутствии чего-то большего, находится поэт, который пишет о присутствии. Мир, мечущий стрелы в Присутствие или не замечающий его, забывает закон
бумеранга:
Никто не ждет предательства заранее,
Оно всегда - удар из-за угла.
Оно всегда находится за гранями
В сознание вмещаемого зла.
Оно, забыв Иуды одиночество,
Опять себя возводит в высший ранг.
Оно не верит зеркалу пророчества,
В котором четко виден бумеранг.
("Никто не ждет предательства...")
В другом стихотворении закон бумеранга высвечивается еще четче:
С неравными огонь -
Становится жестоким,
И он, конечно, прав -
Иначе не пройти.
И, пожалуй, единственная реальность, помимо неба, которая не предаст - это друзья, все вообще близкие по духу люди, многочисленные посвящения которым полны самых возвышенных строк, и - конечно же - Дорога:
Дорога не предаст, дорога будет с нами,
Где жизнь и смерть, как вечные весы.
Успеть договорить, успеть пройти сквозь пламя,
Успеть перевернуть песочные часы.
Успеет только маг, осилит лишь идущий,
Дорогу ту, что без начала и конца.
Догнать ушедший миг и обогнать грядущий,
Не пряча от себя счастливого лица.
И, глядя в зеркала, принять всю тяжесть дара,
В глаза судьбы бесстрашно заглянуть.
Вселенная поёт. Настроена гитара.
Дорога не предаст. И, значит, - снова в путь!
Между Ириной Кажянц и ее лирической героиней нет той подозрительно длинной дистанции, которая отличает многих и многих поэтов, вынуждая многих и многих читателей высокомерно проходить мимо полок с выпускаемыми чуть ли не ежегодно сборниками. Все стихи и песни Ирины Кажянц, собравшиеся за прожитые годы, умещаются в тоненький томик. Но почти каждое - взятое наугад - стихотворение содержит всю полноту и пульсацию высокого бытия. Почти каждое - редкий по красоте сплав формы и содержания.
Взять хотя бы такое:
Не ругай меня, друг, если я не звоню, не пишу,
И с полночным звонком не врываюсь летящею песней -
Ты же знаешь - спешу я за чудом, когда ухожу,
А когда возвращаюсь, со мною еще интересней.
Знаю, трудно порою тебе, если я далеко,
Но прошу об одном - не таи в своем сердце обиду.
Просто нынешним утром опять отплывает "Арго",
Но с другим экипажем, а значит - в другую Колхиду.
Через злые шторма я домой доплыву все равно,
И ворвусь в твои сумерки бризом отчаянно-юным.
И в подарок тебе привезу золотое руно,
Только ты мне на нем разбросай свои мудрые руны.
Неизъяснимой силы полны строки, посвященные Афродите - любимой богине поэтессы, к которой обращены, помимо одноименного стихотворения, два гимна:
У старинных легенд
Есть начало, но нету конца,
И порою мы их продолжаем,
Не зная того.
Вот сливаются в вечности снова
Два женских лица,
Но при этом никто
Не теряет лица своего.
И опять Афродита
Выходит из пены морской,
И в лохмотьях, и в ярких шелках
Свою сущность хранит,
И ее провожает
С любовью и вечной тоской
Светлой радугой ветра и солнца
Поющий зенит.
("Гимн Афродите")
" У самых надежных плечо - не гранит, Кто-то должен хранить и того, кто
хранит," -мне хочется подытожить этот обзор именно этими строчками Ирины, прибавив к ним разве что строфу из ее первой песни "Кораблик из газетной бумаги", которая, на мой взгляд, задает тон всему ее творчеству:
А над грешной землей золотые, как прежде, рассветы,
Их святое сиянье не скрыть черной туче - судьбе.
Те, кто предали нас, сотни раз пожалеют об этом,
Те, кто рядом стоял, позавидуют после себе.
И еще - вдохнувшим воздух гор закрыт путь детей равнин.В этом своя печаль и своя радость. В песне Татьяны Станиславской - еще одного поэта и барда, выросшего и сформировавшегося в Тбилиси, но живущего ныне в России,- есть строки:
Позади перевал. Там и спуск,
и подъем.
Мы уже поднялись. Значит,
вниз мы пойдем...
Только вниз - тяжелей и опасней
вдвойне,
Только вниз - там трудней
и нагрузка втройне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В пропасть сделала шаг
И второй вслед за ним.
Но мы в связке одной,
Значит, мы победим.
В этой связке находятся все странники из погибшей Атлантиды, жившие когда-то на этой планете.