Аннотация: В начале этой повести нет ничего фантастического, но это только начало. Продолжение следует.
Я прижимаюсь лбом к холодному серебру зеркала. С той стороны отражающего стекла в меня смотрят мутные, не выспавшиеся глаза. Бездумные, безумные, бессмысленные глаза бесконечно усталого человека. Я отрываюсь от зеркала, усмехаюсь своему изображению. На бледном, покрытым толстым слоем тонального крема лице, кровавым мазком выделяются густо намазанные губы. Они послушно растягиваются в дикую ухмылку.
Я отворачиваюсь. Выхожу из ванны, выключаю свет.
Народ в комнате пьет. Бутылка дешевого пива странствует по рукам сидящих на полу, развалившихся на диване, устроившихся на стульях парней и девчонок. И по запаху и по вкусу пиво напоминает шампунь. Его матерят, им давятся, но все равно пьют с упорством начинающих мазохистов. Тихо работает телевизор, рядом надрывается старенький магнитофон. Идет невнятный разговор.
Я расталкиваю парней на диване, устраиваюсь между ними. Мне протягивают бутылку, с обслюнявленным горлышком. Морщусь, отрицательно качаю головой. Никто не спорит. Все уже привыкли, что я не пью, но предложить выпивку знак вежливости. Откидываюсь на спинку, закрываю глаза. Отодвигаюсь от пьяных слов и гремящего шума приемников, вслушиваюсь в пронзительно тоскливую песню, вплывающую сюда из кухни. Ласк играет на гитаре, поет Лика.
Хорошо.
-Молитва! Ты где так долго?
Резко открываю глаза. Наконец-то. В комнату вошел тощий нескладный парень, в рваных замызганных джинсах и потертой куртке. Он отмахивается от вопроса, оглядывает публику. Я тяжело поднимаюсь, иду к нему. Парень без слов выходит в коридор, заходит в ванную. Я следую за ним. Парнишка на стуле у двери провожает нас взглядом.
Я плотно запираю дверь. Прислоняюсь к ней спиной.
-Тебе как обычно?
Киваю. Молитва достает из кармана три маленькие ампулы в полиэтиленовом пакетике. В ампулах плещется жидкость карамельного цвета. Достаю деньги. По сотни за штуку. Забираю пакетик, прячу в карман ветровки.
-На вечеринку останешься?
Пожимаю плечами.
-Разве это вечеринка?
Молитва согласно кивает. Мы выходим. Идем в комнату к народу.
-У меня еще дела. Док тебя проводит. Эй, Док, проводи девушку!
Этот район, мягко говоря, не спокойный. Мало ли что может случиться. А Молитва всегда заботится о постоянных клиентах.
Док был двухметровым атлетом, серьезно занимающимся боксом. Здесь его хорошо знали и предпочитали не связываться.
Док поднимает голову с колен своей подружки. Девушка уже пьяна и не обращает ни на что внимание. С трудом, сфокусировав взгляд на нас, он пытается встать. Не получилось. Он пытается снова.
Мда.
-А кто его назад провожать будет? - любопытствую я.
Молитва мрачно разглядывает приятеля. Человека, у которого можно достать самые популярные и самые редкие наркотики, тоже хорошо знали.
-Я пойду.
С места у двери поднимается давешний парень, который минуту назад провожал меня глазами. Он новенький в этой компании. Я, по крайней мере, вижу его впервые хотя бываю здесь достаточно часто. Больше всего он похож на ангела с картины Боттичелли. Такие же прекрасные черты лица и наполненные грустью глаза.
Ловлю взгляд Молитвы, согласно киваю.
Док наконец-то оторвал свою голову от чужих колен, а туловище от дивана. Пошатываясь, побрел мимо меня в сторону выхода. Я махнула рукой компании, попрощалась с Молитвой и вышла. Уже в подъезде нас догнал Светловолосый Ангел. Я любовалась им, пока он натягивал новенькую куртку. Он заметил мой взгляд, смущенно улыбнулся.
-Тебя как звать?
-Doomed.
Ого.
-А в миру?
Он уставился в пол. Пол подъезда был самый обычный, грязный, заплеванный, в черных пятнах от жвачки и рыжих от окурков сигарет. Не найдя там ничего интересного, он ответил.
-Даниил.
-Даня, значит. Хорошо. Пошли.
Небо было прекрасным. В живой объемной темноте белыми искрами горели звезды. Ночь лилась от самой луны и заканчивалась кружевом леса. Верхушки деревьев дрожали от ветра и холода. В воздухе слышался запах хвои.
Красиво.
Мы втроем шли к остановке. Здесь был лишь один маршрут, зато машины ходили достаточно часто. Минуты через две подъехал синий микроавтобус, с двумя пассажирами в салоне. Я махнула ребятам рукой и влезла в маршрутку.
Расплатившись, я прошла в конец салона и устроилась у окна. Стекла были тонированные. Это хорошо солнечным летним днем, но совсем не годиться холодной осенней ночью. К чему делать тьму темнее?
Прижимаюсь лбом к черному стеклу. Ночь, лес. Не видно ни зги. Зачем я села сюда? Почему не устроилась радом с водителем - любоваться серой змеей дороги под светом фар?
Мы въехали в город, и я поняла почему.
Мир горел. Горел тысячами желтых звездочек из окон домов. Мир сиял. Сиял уличными фонарями и надписями с витрин. Мир жил. Жил, когда властвовала ночь. Жил, когда холодно и страшно. Жил всегда.
Сознание может не помнить, но сама память, спрятанная где-то глубоко в нас, хранит в себе весь мир, который ты успел познать. И человек с разрушенным мозгом в котором не осталось уже ни мысли, ни воспоминаний, ранним утром подойдет еще к темному окну, может и не зная зачем, но в ожидании чего-то прекрасного. Чего-то что уже хранится в нем.
Прислонившись к холодному стеклу, я вглядывалась в живую ночь.
Холодно и сумрачно на плохо освещенной улице. Иду к знакомому пятиэтажному дому. Такому же серому и безликому как и пять его собратьев. Поднимаюсь по давно не мытой лестнице на пятый этаж. Дверь передо мной прочная металлическая, но явно знавшая лучшие времена. Звоню. За дверью раздаются приглушенные трели. Жду. Тишина. Звоню снова. Никакого эффекта. Повторяю звонок.
Наконец дверь открывается. На пороге стоит заспанная почти седая женщина в банном халате. Запоздало соображаю, что сейчас два часа ночи.
-Простите Антонина Степановна, что я так поздно.
-Ничего, ничего. Заходи.
Она пропускает меня в квартиру. У нее маленькая чистая прихожая. Я разуваюсь, вешаю куртку на вбитый в стену гвоздь. Достаю из кармана пакетик с ампулами и шприцами.
Она ведет меня в уже знакомую гостиную. Из соседней комнаты выходит потирающий глазки малыш. Антонина Степановна шикает на него и заводит обратно в спальню. Малыш, увидев меня, улыбается и не хочет возвращаться ко сну. Несколько раз я приносила конфеты, и теперь он ждет моего прихода как праздника. Жаль, но сегодня ему ничего не достанется.
-Возьмите, пожалуйста.
Я протягиваю ей ампулы и шприцы. Я всегда приношу два шприца. Мало ли что. Она берет их, кивком головы указывает на стул возле стены. Подходит к маленькому столику стоящему рядом. Вскрывает упаковку шприца. Ловко отламывает горлышко ампулы.
Я сажусь на знакомый жесткий стул. Оглядываю ее гостиную. Среди мебели советских времен замечаю новенькую вещь - красивую люстру под потолком. В бедной в общем-то обстановке она кажется вырванной из другого мира.
Достаю из кармана джинсов пять сотен.
- Антонина Степановна...
Она забирает деньги. Прячет прямо в карман халата.
-Сегодня купили? - киваю на люстру.
Она улыбается.
-Да. Нравится?
-Очень.
Мы договорились с ней на тысячу рублей в месяц. Пятьсот в начале, пятьсот к концу. Для рано постаревшей медсестры, одной воспитывающей троих детей, и вынужденной из-за этого отказаться от более прибыльной ночной смены, доплата в тысячу рублей считается весьма приличной.
-Смотри на стену. Не моргай.
Я прислоняюсь затылком к дешевым обоям и послушно смотрю на желтые потеки на стене. Достаю неопрятного вида платок, сжимаю в руках.
-Сегодня в правый?
-Да. Только, пожалуйста, помедленнее.
Если честно ей нельзя ставить такие уколы. В больнице это делает врач. Одна малейшая ошибка и... Но где я найду врача, согласного на такое? А ей, нет, не все равно, но у нее трое своих детей и всех надо кормить.
Мокрая ватка елозит по моему нижнему веку. Тонкая маленькая иголочка с легким толчком входит сквозь тонкую кожу века в мой глаз. В глазу немного зачесалось, словно в него попала соринка. При толчке изображение дернулось, раздвоилось, затем вернулось в нормальное состояние. Медсестра надавила на поршень.
Больно...
Карамельная жидкость медленно уходила сквозь прозрачный корпус шприца и иглу в мой глаз. Медленно - это хорошо. Когда быстро хуже. Но Господи, как это долго. Я сильнее сжала платок.
Больно...
Игла вышла из моего тела почти незаметно. Боль осталась. Женщина дала ватку.
-Прижми сильнее.
Я опустила голову. Оперлась локтями на колени. Крепко прижала пропитанную спиртом вату к веку.
Моя кожа слишком долго хранит запах спирта... Ребята из компании Молитвы всегда удивляются, почему я совсем не пью... Молитва. Однажды я спросила, почему его так зовут. Он сказал, потому что на него все молятся. Я подумала и согласилась... Даня, провожающий меня взглядом...
Меня начало немного трясти, а боль в глазу утихала.
-Вставай. Вставай скорее.
Она уложила меня на диван, где спала несколько минут назад. Меня трясло уже всерьез. Я опустила руки. Женщина быстро сунула мне в рот чистую толстую палку. У меня никогда не было таких припадков, чтобы можно было откусить язык, но осторожность не помешает. Я дрожала всем телом, то ли от действия препарата, то ли от холода.
Боже, почему у нее так холодно? Я дышать не могу - здесь так холодно. Я закрыла слезившиеся глаза, словно отгородилась от обеспокоено-заботливого лица женщины, от испуганного, вышедшего таки, мальчика. Их нет. Ничего нет. Только пустота. И я в ней.