Хахалин Лев Николаевич : другие произведения.

Последние каникулы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.32*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Молодой врач в Студенческом строительном отряде. Время понять себя.Время повзрослеть. Время полюбить.


  
   Журнал "Юность". 1982,N 2.
  
   Лев Хахалин.
   Последние каникулы
  
   ПОВЕСТЬ
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Лето
   Лет тому назад...
   1.
  
   ...-- Доктор! Доктор! Да доктор же!..-- В дверь заколотили, застуча­ли по мягкой войлочной ее обивке кулаками, ногой; костяшки пальцев дробно ударили в дребезжащее стекло оконца.-- Доктор! -- на крик срываясь, запричитал женский голос.-- Господи! Господи же! Да проснись ты, доктор!..
   Вадик приподнялся на раскладушке с еще закры­тыми глазами; ему было тепло, покойно, сон обво­лакивал все его тело, но опять ворвалось:
   --Ну, доктор!..
   И его подбросило. Он подтянулся к светлому
оконцу, успел увидеть руку, снова ударившую в
в с
текло, и босиком подскочил к двери, скинул тяжелый дергающийся крюк.
   --Сейчас! Минутку, сейчас!..-- бормотал он.
В рванувшуюся дверь вскочила растрепанная, где-то -- где? когда? -- виденная уже женщина. Вадик рассмотрел сначала расширенные, почти непо­движные глаза, а потом вздрагивающие накрашенные губы.
-- Дядя Саша помирает! -- крикнула женщина, растерянно водя глазами по клетушке медпункта, наткнулась взглядом на Вадика и, подавшись к не­му так, что Вадика коснулось ее дыхание, теперь уже шепотом повторила: -- Помирает!.. Все!..-- Она сморщилась, заплакав, плечи у нее затряслись. По­том вдруг, посмотрев Вадику в лицо, кинулась в дверь и побежала к дому егеря дяди Саши.
   Вадик сделал шаг через порог, увидел удаляю­щуюся фигуру женщины, мелькающие белые голе­ни, что-то яркое и короткое, выглядывающее из-под ватника, накинутого на ее плечи. И, словно опамятовавшись, он не побежал, а затоптался на ме­сте: он что-то позабыл и, вспомнив, бросился об­ратно в свою клетушку-медпункт, надел брюки, су­нул ноги в кеды, но, корявые, они никак не нале­зали.
   С той секунды, когда женщина, крикнув ему в ли­цо "Все!", побежала к дяде Саше, в Вадике вклю­чились и пошли какие-то часы, и сейчас., топчась в медпункте, бестолково собираясь, Вадик чувствовал все убыстряющийся их бег. Отшвырнув кеды, он схватил наготове лежавший чемоданчик и прыгнул за порог, на холодную сырую землю, вздрогнул- от ударившего его холодка и пустился вдогонку за женщиной; скоро опередил ее, мельком отметил, что у нее одышка, с маху перескочил ни­зенький штакетник и через ступеньку взлетел на крыльцо.
   Дверь веранды была полуотворена; Вадик помнил, что она туго открывается, протиснулся в нее и тут же, у порога, увидел дядю Сашу.
   Он лежал на полу, на расстеленных овчинах, при­поднимаясь на локтях; на подернутом легкой сине­вой лице был ужас. Вытаращив глаза, дядя Саша следил за струей воды, которую его жена Надеж­да лила ему на грудь, и черные набряклые губы дяди Саши шевелились, будто бы стараясь подхва­тить эту воду.
   Вадик еще успел заметить каких-то людей, стол­пившихся в дверях горницы, круглые глаза двух девчонок, но тут в дальнем углу веранды произо­шло движение -- о* посмотрел туда и увидел мед­сестру Марью Андреевну. Она что-то неторопливо искала в своем саквояже, не обращая внимания на появление Вадика.
   А дядя Саша узнал Вадика и попытался ему что-то сказать -- дернул кадыком.
   -- Понятно, понятно! -- быстро отозвался Вадик и оттолкнул руку Надежды с новой кружкой воды.-- Лежи! Ложись на спину, дядя Саша! -- Он положил руку ему на сердце, почувствовал дрожание и ис­пугался. "Вразнос пошло,-- понял он.-- Пароксиз-мальная тахикардия? Доигрался!" Забормотал: -- Сейчас, сейчас! Мврь-Андревна, здрасьте, что у вас там? -- Обернувшись к медсестре, он увидел на­полненный шприц.
   -- Строфант,-- сухо ответила она. В ее руке уже белел кусочек ваты. Она подошла, наклонилась над дядей Сашей...
   -- Подождите пока... Надя, когда началось?
   -- Ночью еще,-- всхлипнула Надежда,-- Как вы­пили, так по веранде забегал, за сердце хватался. К вам меня не пускал... А уж под утро лег, да вот...
   Дядя Саша, пуча глаза, сказал что-то вроде: "П-ру!"
   -- Коли скорей! -- крикнули от двери.-- Рассусо­ливают тут, а человек кончается!..
   -- Действуй, действуй, Марь-Андревна! -- сказал другой, густой голос.
   -- Шибко стучит только...-- выговорил дядя Са­ша.-- Не болит...
   -- Нельзя сейчас строфантин,-- остановил Вадик Марь-Андревну.
   -- Ему всегда строфант помогал.-- Марь-Андревна поджала губы.-- Пожалуйста.-- Она отошла к табуретке в дальнем углу, села там, спокойная, зна­ющая и уверенная в себе.
   -- Ну, делай хоть чего-нибудь, медицина!--про­гудели из горницы.-- Спорят тут!..
   Вадик оглянулся. Все смотрели сейчас не на дя­дю Сашу -- на него, все ждали.
   -- А ну, выйдите! -- сказал Вадик зло: он решил­ся.-- Ну! Быстро! И ты, Надя! -- И как только двери в горницу затворились, он схватил левой рукой дя­дю Сашу за шею, потянул его на себя, как бы под­саживая, и резко и неожиданно, без замаха, ударил дядю Сашу в поддых...
   -- Ах! --.крикнула Марь-Андревна.
   Егерь крякнул, обмякая в руках Вадика, валясь на спину.
   -- Нормально, нормально...-- забормотал Вадик, успокаивая Марь-Андревну, егеря, себя.-- Реф­лекторная остановка. Старый способ... Сейчас, сей­час...
   Дядя Саша пытался сесть, и Вадик, приобняв его за плечи, поддерживал, страховал. . -- Да ты... что? -- хватая ртом воздух, еле выгово­рил дядя Саша.-- Что ж ты... делаешь, доктор?
   -- Стучит? -- облегченно улыбаясь, спросил его Вадик прямо в ухо.
   Дядя Саша прислушался к своим ощущениям и осторожно глубоко вздохнул. Он начал бледнеть, слабеть, и Вадик мягко опрокинул его на овчины. Дядя Саша молча полежал, медленно вздыхая и приложив, словно придерживая сердце, р/ку к груди. И было тихо.
   За дверьми горницы молчали. Прислушивались.
   Потом почти прежним своим голосом дядя Саша позвал:
   -- Надь!.. Заходи! Готово!..-- Он перевел взгляд на Вадика.-- А хорошо-то как!..-- на пробу крикнул он.
   Двери горницы распахнулись, на веранду полез­ли какие-то мужики с мятыми лицами, проскольз­нула осунувшаяся лицом Надежда. Все они обступи­ли дядю Сашу, вытянувшегося в облегчении на ов­чинах, переглянулись и стали неуверенно улыбаться. Дядя Саша вдруг засмеялся.
   -- Конец кино! -- сказал он и притянул к себе за руку Надежду. Она села рядом, закрыла глаза ру­ками и затряслась то ли в слезах, то ли в смехе.
   -- Живой, Саня? Оклемался? -- загудели приятели, неуклюже похлопывая дядю Сашу по плечам, по голове.
   -- Дай пять, доктор,-- сунул руку черный и на медведя похожий мужчина.-- Выручил... Медици­на!..-- От него крепко пахло соляркой.-- Ну, ты да­ешь!-- Он все держал Вадика за руку.
   -- Ладно, веселая компания,-- освобождаясь от черного мужика, сказал Вадик.-- Веселитесь даль­ше.-- Он встал, оглядел их всех.-- Дядь Саш! Тебе теперь ни грамма нельзя -- а то повторится. И уже так легко не отделаешься.-- Он посмотрел на рас­кинувшегося в слабости егеря.-- В следующий раз можешь... того...
   В почтительной тишине он измерил егерю артери­альное давление и, покопавшись в чемоданчике, на­шел пузырек, напоил каплями дядю Сашу и Надеж­ду. Они выпили капли и заморщились. От едкого за­паха все закрутили носами, попятились...
   Марь-Андревна вдруг встала, щелкнула замком саквояжа и, перешагнув через ноги дяди Саши, вы­шла. Надежда проводила ее взглядом и поверну­лась к Вадику. А он подмигнул ей.
   -- Доктор, уважь!..-- подсунулся к Вадику черный мужик со стаканом и початой бутылкой, но Надеж­да оттолкнула его.
   -- Спасибо, доктор! -- сказала она, тррнув рукой лицо, бледное и усталое.-- Спасибо.
   Она вышла за ним на крыльцо и хотела, видимо, что-то сказать, но вдруг они услышали всхлип - где-то за углом егерского дома плакала та женщина, которая разбудила Вадика. Теперь он разглядел, что-то яр­кое на ней было короткой розовой комбинацией, открывающей полные белые ноги. -- Не плачь, Вера,-- весело сказала Надежда и подошла к ней.-- Кончилось все. Вон -- уже смеет­ся!..-- И верно, среди возбужденных голосов слы­шался тенорок дяди Саши,-- Иди в дом. Голая ж ведь.-- Надежда покосилась на Вадика, улыбну­лась.-- Чего дрожишь-то? Доктор не кусается.
   -- Я видела...-- всхлипнула женщина.-- Чего он сделал... •
   Вадик засмеялся.
   -- Не реви!-- сказал он ей, этой толстой и круп­ной девушке, продавщице из магазина.-- Обо­шлось.
   Надежда, обняв, увела продавщицу в дом; оттуда уже потянуло запахом табака, какой-то еды, донесся топот, гудение голосов. Вадик огляделся. С высоко­го крыльца егерского дома был виден весь их ла­герь-- и изба бывшего клуба с распахнутой дверью его клетушки, и длинное здание столовой, и две бе­лесые палатки, растянутые под кроной старого" ду­ба, и флагшток с обвисшим вымпелом "ССО Лес-тех-2", а правее, из-под высокого берега, заросше­го травой и крапивой, слышался спокойный плеск воды. Само водохранилище, "море", было еще за­крыто висящим над водой туманом. Там, где он при­поднимался, вода глянцевато блестела, была спо­койной, и мостик, около которого, как впаянные в олово, застыли лодки, был сух. Солнце даже через туман начинало греть лицо, и по тому, как высоко было еще холодновато-голубое небо, по полосе об­лаков, лишь только отступающей к горизонту, Вадик понял, что день будет жаркий.
   На сырых досках 6осиком стоять было холодно, и Вадик бегом вернулся в медпункт.
   Был седьмой час утра. Ложиться спать не имело смысла, поэтому Вадик, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ребят, навел порядок в своей клетуш­ке и, захватив полотенце, ушел на берег и там при­ступил к так называемым водным процедурам: ну, разумеется, как врач он верил, что "в здоровом те­ле-- здоровый дух-" и что "личный пример -- наи­более действенная пропаганда".
   Через полчаса, возвращаясь, он поднялся на об­рыв, над которым был разбит лагерь их студенче­ского стройотряда, увидел, колыхающийся над печ­ной трубой кухни дымок, еще слабый, жидкий, и завернул туда.
   -- Привет! -- сказал он с порога. Сережа-комиссар, такой могучий, что при своем
   среднем росте был похож на печь, рядом с кото­рой он сейчас сидел, кивнул ему. Из-под темного волнистого чуба на Вадика глянули глубоко поса­женные карие глаза.
   -- Работа спать не дает? Переполох был?
   -- Ничего особенного,-- пренебрежительно ото­звался Вадик.-- Больше шума, чем дела.
   -- Доброе утречко! -- высунувшись из-за фанер­ной перегородки, делящей столовую на кухню и зал, сказала маленькая Таня, брызнула в Вадика белозубой улыбкой, а Оля, Оля Смирнова, не пока­залась и голоса не подала. Она стояла у печи, спи­ной к Вадику.
   -- Здравствуйте, Оля! -- заглянув ,за перегородку, напомнил о себе Вадик. Оля, так и не повернув­шись к нему лицом, кивнула.-- Помощь не нуж­на? -- громко и весело спросил Вадик.-- Хотите, де­вочки, помогу? Идите, займитесь собой.
   -- А мы уже умылись,-- нараспев ответила Та­ня.-- Нас комиссар отпуская. Вода была!.. Пре­лесть--теплая.-- Она все еще улыбалась Вадику, как бы приглашая подольше поговорить с ней.
   -- Ну, и отлично, --довольно бодро сказал Вадик, а сам все смотрел на Олину спину.-- Я возьму го­рячей водички?
   Медленно выскабливаясь у себя в медпункте и рассматривая свое лицо -- и чистую розовую кожу припухших со сна щек и крепкий подбородок,-- он насвистывал битловскую "Естерди". Уже ополос­нув лицо, взглянул на себя в зеркало и решил сбрить едва наметившиеся усишки. "Ну и колер,-- в который раз досадовал Вадик.-- Не рыжий и не темный. Выгорающий шатен. Наградили меня роди­тели!.." -- намыливая губу, размышлял он.
   А через тоненькую стенку из сухой штукатурки было слышно, что ребята проснулись: на мальчи­шечьей половине кто-то надсадно закашлял (и Ва­дик озаботился на минутку), по обыкновению запе­ла-завопила у девчонок дурнушка Элизабет: "Рас­цвели цветочки у меня в садочке..."
   Экипировавшись в форму стройотрядовца --таков был приказ свыше,-- Вадик отправился на кухню. С удовольствием отметил, что его вчерашнее замеча­ние насчет косынок и фартуков принято во внима­ние, и дл? порядка спросил:
   -- Меню выдерживаем?
   -- А как же! -- с готовностью отозвалась Таня.
   -- Ну, давайте я пробу сниму.
   -- Комиссар снял,-- повернувшись наконец к не­му, с насмешливой улыбкой проговорила Оля.
   -- Он просто позавтракал,-- отпарировал Вадик. Вчера на эти же слова Оли он сказал, что комиссар соблазнился запахом -- каша-то была подгорелой.
   Таня подала ему тарелку с макаронами, Вадик об­нюхал ее: "Угу!" -- и встал у кухонной двери, что­бы не торчать в одиночестве в столовой.
   -- Осторожно! -- сказала Оля, пронося мимо него тяжелые ведра с помоями. Она, ссутулясь, медленно пошла, боясь расплескать, и Вадик зарычал -- уви­дел, как от дороги навстречу Оле помчались, виляя хвостами, две деревенские собаки.
   -- Всю деревенскую живность кормим,-- вслух подумал он.-- Вот оштрафует нас санэпидстанция... Крышкой хоть помойку закрываете? -- спросил он, когда Оля завернула за угол избы.
   -- А они ловкие. Мордой крышку отодвинут...-- откликнулась Таня.
   На крыльцо, избы вышел командир, и отряд вы­строился на линейку. Однако зарядку стал про­водить комиссар, и Вадик прикинул про себя, что командир уже два дня не делает ее.
   -- Как макарончики? -- ревниво поинтересовалась Таня.
   -- Объедение! -- причмокнул Вадик.
   -- Нам Сережа хорошо помогает,-- сказала Та­ня.-- Такого бы мужика в мужья найти, да? -- спро­сила она Олю, возвратившуюся с помытыми и почи­щенными ведрами, но та не ответила.
   -- Вот его-то и возьми,-- посоветовал Вадик, на­блюдая, как комиссар доканывает ребят наклонами вперед.-- Комиссар, пощади!--крикнул он.
   -- Да он уже на веревочке,-- засмеялась Таня.-- И потом, мы своих не трогаем.
   -- Это кто же? -- заинтересовался Вадик, переби­рая в уме девочек стройотряда: Оля, Элизабет, Га­лина?
   -- Есть у него... Такая, столичная! -- со значением сказала Таня.
   -- Чего разболталась! -- шикнула на нее Оля.-- Пора кипяток наливать.
   -- Давай я? -- заботливо предложила Таня.
   Вадик поставил тарелку на стол и вошел в кухню.
   И чаны для воды и ковш были огромного разме­ра, и как ими ухитрялись работать девочки, удивля­ло Вадика. Обычно поварихи, с которыми приходи­лось ему сталкиваться, были громадными, толстыми тетками, а тут Таня, хрупкая и маленькая, хотя и не­унывающая, со своей постоянной белозубой улыбкой на личике. Она сразу же признала в Вадике еще одного своего начальника и приняла это про­сто и легко, всегда была рада поговорить с ним. А Оля, Оля почти никогда не улыбалась ему, не поднимала на него глаза. Чисто и опрятно одетая, в белой блузочке -- на кухне, или в каком-то пест­реньком выцветшем сарафанчике мелькающая днем по лагерю, она чуралась его. Овальное ее лицо бы­ло строгим, зеленые глаза временами темнели -- сурова была она, сурова, ох!..
   Схватив ковш, Вадик посмотрел на нее, быстро и ловко расставившую тесным квадратом синие эма­лированные -- гордость Вадика -- чайники.
   -- Руки, пожалуйста, подальше! -- попросил он и, расплескивая кипяток, роняя его дымящиеся куски на печь, залил первый чайник.-- Извините, девоч­ки,-- первый блин!
   -- Ничего! -- успокоила Таня. Ей, казалось, до­ставляло удовольствие глядеть на Вадика, орудую­щего ковшом. А Оля поторопила, сказала, как сквозь зубы:
   -- Побыстрей, не успеем.
   Вадик не стал спорить, быстро залил оставшиеся чайники. Оля протянула руку за ковшом:
   -- Спасибо.
   Столовая уже заполнялась ребятами. Вадик рас­писался в журнале: "5 июля. Завтрак принял на "хорошо",-- и ушел к себе. Сел на бревнышко воз­ле комнатушки-медпункта, закурил первую сигаре­ту. Взглянув на часы, он дотянулся, достал из-под кровати сверток, водрузил над входом в медпункт белый флаг с красным крестом, повесил на гвоздик плакатик: "Медпункт ССО. Прием круглосуточно. Врач Андреев Вадим Владимирович". Поглядев на плакатик, он вздохнул.
   Прошел мимо, пританцовывая, смуглый тонкий Автандил, поклонился; высоко пронес красивую го­лову Игорек -- скосил глаза на Вадика; Витька-зав­хоз пожал руку, стрельнул сигарету и, едва прику­рив, с озабоченным видом убежал куда-то за избу.
   В дверях столовой появился командир: аккуратная стройная фигура в форменной куртке и офицерских галифе, заправленных в точеные сапоги, загорелое худощавое лицо, быстрые зоркие глаза. Командир увидел Вадика, поприветствовал его -- то ли честь отдал, то ли помахал рукой.
   -- Доктор, спички есть?--Вадик кивнул.-- Ну, да­вай!-- Командир вытянул правую руку. Вадик вло­жил в коробок камушек и хотел перебросить его командиру, но тот уже шел к нему. Сел рядом, толкнув плечом, вытащил пачку папирос.
   -- Как дела, док? -- бодро спросил он.-- Никак утром за тобой прибегали? Спас кому-нибудь жизнь? Выполнил благородный долг?
   В интонации командира было что-то насмешливое. Вадик чувствовал это с первого же дня, а вернее, еще раньше, еще когда их, врачей, представляли будущим командирам студенческих стройотрядов; теперь Вадик знал, что командир всегда и со всеми разговаривает так, будто подсмеивается.
   -- Слушай, док,-- сказал командир.-- Тебе не ка­жется, что мы ребят перекармливаем?
   -- С чего ты взял?
   -- Наблюдал: на тарелках у всех гарнир остается. Добавки не просят. Надо ведь, чтобы тарелку ко­рочкой подчищали... Вот тогда -- норма! -- Он дос­тал вторую папиросу.-- Мы уже имеем перерасход по питанию, понял? Ну, завхозу я хвост накрутил. На кухне... тоже мозги вправил. Контроль нужен, доктор! -- с упреком сказал командир. На верхнем левом веке у него намечался ячмень.
   -- Все продукты отпускаются по нормативам,-- сухо ответил Вадик.-- По инструкции. Слушай, давай я тебе глаз промою?
   -- А, ничего! -- отмахнулся командир. Он послю­нявил палец и почесал отекшее веко.-- Сегодня кто-нибудь обязательно плюнет -- вот и все лече­ние, верно? -- Вадик посмеялся вместе с ним.-- Значит, уменьши на десять процентов.
   -- Пока обождем,-- отозвался Вадик, подавляя вздох.-- Войдут ребята в норму -- там видно будет. Понимаешь, это такой физиологический закон...
   -- Ну, док! Брось! -- Командир похлопал Вадика по плечу.-- Я сказал!..
   -- Это не твоя забота -- кухня,-- нажал голосом Вадик.-- Все будет по инструкции.
   -- Ну, чего ты: инструкция, инструкция! Туалет чем тебе мешал? Зачем перенес? Два человеко-дня даром пропали.
   -- Чтобы штраф не платил отряд.-- Вадик разо­злился.-- Нагрянет санэпидстанция, вот тогда за­вертимся! Ты сам виноват -- без меня все распла­нировал, а теперь... Инструкция, понял?
   -- Ладно,-- примирительно засмеялся коман­дир.-- Дело сделано, чего говорить. Словом, я дал приказ: мяса меньше, больше каш. Видал, стихи по­лучились! Ну, ладно,-- посмотрев на часы, сказал он.-- Поехали с нами на объект? -- Командир встал, подмигнул.
   Вадик досадливо качнул головой.
   -- Прием у меня местного населения -- в третий раз объясняю. Мне за это платят, понял? Сильный довод?
   -- Ну, кто к тебе сюда припрется? Здесь и наро­ду-то не осталось, в дыре этой. Ну, сиди, отдыхай, ладно. И еще у меня к тебе вопрос, последний раз: в коммуну вступишь? Не надо выделяться, доктор! Вступай в коммуну, выгодно ведь, а?
   -- Нет,-- сказал Вадик.-- Слушай, что ты по три раза одно и то же спрашиваешь? Дразнишь меня, что ли?
   -- На всякий случай. Только потом локотки не ку­сай,-- предупредил командир.-- Мы здесь хорошо возьмем,-- весело добавил он. Он собирался уже было отойти, но потом снова сел.-- Слушай. Пойми, нужно, чтобы тебя ребята зауважали. Чтобы виде­ли, что ты вроде них, работяга. Все с отрядом, а ты выделился. И так уже разные разговоры пресекаю. Какие? А говорят, что ты ловко устроился: при кухне, при бабах и со спиртом.-- Командир захихи­кал.
   -- Ха-ха-ха! -- передразнил его Вадик.-- Кто же это такой юморист? Игорек?
   -- Да тебе с ним не потягаться,-- незлобиво ска­зал командир.-- Ладно, загорай, а мы пошли вкалы­вать. Во, погляди! -- Он подтолкнул Вадика, кивнул на бредущего, наклонившись вперед, словно падая, Моню.-- Во придурок! И на объекте так же ходит. Будь моя воля -- я бы его в отряд не взял. Навязали,-- пожаловался он Вадику.-- Ну, пускай пока походит. Может, Ольку по математике поднатаскает -- хоть эта польза с него будет. Со зрением у не­го все в порядке?--вдруг заинтересованно спросил он.
   Вадик слегка удивился вопросу, а потом вспомнил, что по зрению можно комиссовать. "Ах, ты!.."-- ра­зозлился он.
   -- Нормально.-- Вадик проводил Моню взгля­дом.-- У нас в отряде очки только у Игорька. Не знал? А у Мони просто походка такая -- дефект воспитания, это бывает. Вот знаешь, с кем у нас не в порядке?
   -- Да знаю! Олька?
   -- Зачем ты ее в отряд взял? Ты-то знал, какие будут нагрузки. И поставил на кухню! Командир!.. У нее же ревматизм, наверное. Я-то помню ее по осмотру. И как ее не комиссовали?..
   -- Она до сих пор на тебя зуб имеет,-- засмеял­ся командир.-- Там, в комиссии, еще другой тера­певт был. Написал: "Здорова". Подписал не гля­дя! -- Он насмешливо сощурился.-- Зимой ее на но­силках из общежития увезли,-- присматриваясь к Вадику, рассказал он.-- А она из больницы сбежа­ла. Сессия! Брось, доктор! Не маленькие мы тут, не дети. Ты забудь, что ты детский врач. Хочешь чест­но? Вот наш отряд и без врача может быть. Здесь у нас все здоровые. Потому что ребята чего поеха­ли: заработать и отдохнуть по возможности. Вот так, если по-человечески. А ты -- "инструкции"! Это положено, это не положено. Переэкзаменовка у нее осенью по высшей математике, понял? Так что я тебя не поддержу. И заработать ей надо. У тебя родители кто? О! -- сказал командир.-- Интеллиген­ция. А у нее отец-- дрянь, алкаш. Да у матери еще двое пацанов на руках. Ольга себя и кормить и одеть должна. Тебе лет сколько? Года двадцать четыре? Во! А первую зарплату здесь получишь...-- Он усмехнулся.-- Ладно! Дай чего-нибудь от голо­вы.
   -- Ты заболел? -- простодушно спросил Вадик и, опомнившись, досадливо сморщился.-- Ну-ка поме­ряй температуру.
   -- У нас в училище врач -- хирург! -- по пульсу температуру измерял. Подержит полминутки и -- "Встать! Симулянт! Кру-гом! Ша-гом арш!"-- Коман­дир вошел в медпункт, оглядел стены, увешанные медицинскими плакатами.
   -- С градусником вернее,-- отозвался Вадик, ро­ясь в чемоданчике.
   Командир сидел на раскладушке для больных, а Вадик стоял у входа в медпункт, покуривая.
   Температура оказалась нормальной. Вадик достал тонометр.
   -- Ха! Секешь! --хмыкнул командир и скинул куртку.
   Сначала Вадик не поверил своим глазам и ушам, перемерил артериальное давление.
   -- Ну? -- спросил командир сердито.-- Высокое?
   -- У тебя что -- гипертония? -- озадачился Ва­дик.-- Ну-ка, где твоя карточка?..
   -- Там-то все в ажуре,-- усмехнулся командир.-- Отчетность в порядке. Мы с Ольгой хорошего вра­ча на комиссии нашли,-- подмигнул он.-- Меня из-за этого давления из училища, Высшего командно­го, комиссовали,-- с тоской признался он.-- Доказы­вал я им, доказывал, что при нагрузке у меня все путем... Гады вы, медики! Ну, где твой анальгин? Пора, сейчас машина придет.
   -- Понимаешь,-- виновато сказал Вадик,-- сейчас у меня ничего сильного нет... Но я достану! Сегод­ня же достану! Ты на стройку пока не ходи. Нельзя! Хуже будет!.. Да постой ты!
   -- Ладно, само пройдет,-- отмахнулся коман­дир.-- Ты никому не болтай, понял? -- Он подозри­тельно посмотрел на Вадика.
   -- Работай в тени! -- крикнул ему вслед Вадик. Он перебрал медицинские карточки ребят. Олину и командирскую карточку заполнял Колька Суво­ров. "Коля!.."--про себя сказал Вадик.
  
   Он пошел не по шоссе, а через деревню, по пыльной белой дороге, закрытой от солнца аллеей старых лип. Где-то в середине деревни аллея пре­рывалась, образуя въезд к бывшему господскому дому, несуразному из-за непропорциональности: остался лишь первый этаж с высокими окнами, изящным крыльцом-ротондой. "А еще два этажа война отрубила",-- рассказывал дядя Саша -- егерь.
   За деревней лежало выгоревшее картофельное поле с жалкими ростками, сухое. На другом конце поля солнце все-таки допекло Вадика, он снял фор­менную куртку и сбегал к воде, ополоснулся. Потом дорога повела рощицей, вдоль забора дома отды­ха, а потом он выбрался на зады центральной усадь­бы совхоза, захламленные остовами раздетой сель­скохозяйственной техники, прошел мимо глухих ни­зеньких складов, мимо гаража, от которого сильно пахло бензином, по короткой улице из одинаковых двухэтажных домишек, тихих, с раскрытыми окнами, в которых набегающий от водохранилища ветер тре­пал прозрачные занавески. У палисадников были насыпаны кучи песка, валялись детские игрушки, лежал на боку велосипедик... Было тихо; ни пету­шиного пения, ни мычания коров, ни детских кри­ков, один только серьезный голос диктора из гром­коговорителя-колокольчика на центральной площа­ди нарушал какую-то обеденную тишину. Площадь, чисто, по-городскому заасфальтированная, была ог­ранена двухэтажными блочными зданиями дирек­ции, магазина, столовой и клуба.
   На стенде у клуба висел еще белый, невыцвет­ший плакат. Вадик прочел: "10 июля состоится вечер отдыха. Выступают гости -- студенты строительного отряда. Лекция врача. Танцы".
   За клубом поднималась решетчатая водонапор­ная башня. Ее вознесенная вверх и серебрящаяся на солнце емкость была краской стилизована под космический корабль. Вадик, задирая голову, обо­шел ее и увидел, что шутники оставили автограф: "ССО". Это было хорошо, это означало, что дирек­тор совхоза уже знаком со студенческими пробле­мами и должен с пониманием отнестись к прось­бам Вадика насчет прачечной и бани.
   Рядом с башней, в тени клуба, окруженная забор­чиком, стояла ярко-голубая, с белыми окнами, похо­жая на большую ухоженную дачу амбулатория. У открытой калитки на скамеечке сидели две жен­щины в белых халатах. Когда Вадик к ним подошел, Марь-Андревна встала и ушла в амбулаторию.
   -- Как устроились, Вадим Владимирович? -- спро­сила доктор Светлана Филипповна, вся круглая, добрая. Сейчас она улыбалась, и ее маленькие глазки над сдобными щеками сладко щурились.
   -- Спасибо.-- Вадик присел рядом.-- Все нор­мально. Туалет перенесли, гигиену поддерживаем. Только вот приема нет -- не идут! -- Он жалостно вздохнул.
   -- И не пойдут, Вадим Владимирович! -- радостно сказала Светлана Филипповна. Она твердо сидела на скамейке, а руки у нее были быстрые, подвиж­ные. Вот она поправила волосы, выбившиеся из-под накрахмаленной шапочки.-- Маша, Марь-Андревна, их там вот так держит! -- Она сжала толстенькие пальчики в кулак, и кулак оказался большим.-- А, Маша? Ну, ничего, после сегодняшнего к вам толпой побегут! -- Светлана Филипповна звонко просмеялась.-- Где же вы научились приступы та­хикардии этак снимать?
   -- Это старый способ,-- скромно потупился Вадик,-- позабытый. Мне его отец показал. Чего ж мне с приемом-то делать?
   -- Маша! -- строго приказала Светлана Филиппов­на.-- Все вызовы консультируй с Вадим Владимиро­вичем. Хорошо? -- спросила она у Вадика.-- Ну, по­сле сегодняшнего -- пойдут! Только, деточка, Вадим Владимирович, и ночные вызовы бывают!
   -- Это ничего! -- весело сказал Вадик.-- Даже ин­тересно.
   Светлана Филипповна закачала головой.
   -- Ой, ой! А пока походите по домам, сделайте М44лость. Там у нас, на старой усадьбе, правда, одни старики остались. Проведите онкологическую дис­пансеризацию. Вот. А дальше видно будет! Э-эх! -- протянула она, тяжело поднимаясь и с трудом де­лая толстыми,, неуклюжими ногами первые шаги к крыльцу.-- Еще за жизнь наработаетесь!
   -- 'Я хотел попросить у вас что-нибудь гипотен­зивное,-- скороговоркой приступил Вадик к делу.-- У меня там гипертоник появился. Я, когда собирал аптечку, об этом не подумал и...
   -- Кто же это? -- остановилась .Светлана Филип­повна.-- А, ваш, студент,-- с облегчением сказала она. Поднявшись на крыльцо, она тяжело задыша­ла.-- Будьте поаккуратнее с больничными листами, Вадим Владимирович, деточка. А дибазольчик я вам сейчас дам.-- Она вынесла ему три пачки.-- Все что есть. Что, мало?
   -- А для инъекций? Ему курс нужен, внутривен­ный.-- Он пристально смотрел на Светлану Филип­повну.-- Двадцать два года, стойкая гипертония,-- пожаловался он.
   -- Молодой какой, жалко! -- Светлана Филиппов­ич покачала головой.-- Надо же, у наших стариков до смерти давление хорошее, да, Маша?.. А если е/лу валерьяночки с бромом, а?
   -- Он меня с этой валерьяночкой знаете, куда пошлет? -- Вадик усмехнулся.
   -- Куда нашего брата только не посылают! -- за­смеялась Светлана Филипповна.-- Ну ладно, непри­косновенное отдам! -- решилась она.-- Маша! -- крикнула она внутрь амбулатории.-- Дай-ка мне ключи от сейфа!..
   -- Спасибо! -- Вадик бережно принял коробки с ампулами.-- Как только буду в городе -- куплю, от­дам. Премного благодарен,-- повторял он, пятясь к двери.
   А Светлана Филипповна смотрела ему вслед и вспоминала, как двадцать три года назад молодой вдовой, с дочкой приехала в деревню, какой был страшный' мороз, как синел снег под полозьями са­ней, на которых ей привезли первого больного, ка­кой красной была кровь, льющаяся из -культи ото­рванного пальца.
   -- Маша! -- сказала она, отдуваясь: солнышко уже доставало амбулаторное крыльцо.-- Ты ему палки в колеса не вставляй, слышишь? -- И дождалась от­вета:
   -- Не буду, не буду! -- И еще бурчания: -- На на­шу голову...
   Около здания дирекции стояли два запыленных "газика", которых раньше не было, и Вадик решил, что начальство на месте.
   Приемная пустовала, а дверь в кабинет директо­ра была полуоткрыта, и Вадик заглянул туда. Прямо напротив двери в кресле с высокой спинкой си­дел коренастый, плотноватый блондин. Белая рубаш­ка подчеркивала красноту его лица, а справа от него Вадик увидел командира и Витю-завхоза; устро­ившись на краешках стульев, они напряженно слу­шали директора. Директор говорил:
   -- ...Поэтому мне от вас нужны темп и качество. Ну, а на нас обижаться не будете. Но и вашими проблемами меня не беспокойте. Ясно? -- Он по­смотрел на Вадика; -- Ко мне? Представьтесь!
   -- Врач отряда. Айболит! -- поспешно сказал командир.
   -- Заходите, доктор,-- привстал директор.-- При­саживайтесь. С вашей стороны какие-нибудь претен­зии есть? -- спросил он, когда Вадик сел.
   -- Нет пока. Только просьбы. Насчет бани и пра­чечной.
   -- Ну, хоть у доктора никаких претензий. Уже легче! -- улыбнулся директор.-- Ваши просьбы удовлетворить просто. Дам команду. Вы по какой специальности?
   -- Детский врач он, Айболит! -- опять забежал вперед командир.
   -- Ну, раз так, мне лично повезло,-- серьезно сказал директор.-- С дочкой приду к вам на прием, можно?
   -- С удовольствием! В любой день,-- ответил Вадик.- Пожалуйста!
   -- Зачем? -- удивился командир.-- Вы мне скажи­те когда, я вам доктора пришлю.
   -- Ну,-- директор покачал головой,-- об этом я с док­тором сам договорюсь.-- Он помолчал, передумав что-то говорить.-- Что касается ваших "левых" ра­бот, халтурки, то я могу это опротестовать,-- жест­ко сказал он командиру.-- Выгода этих работ вре­менная. Не зашейтесь потом на стройке!.. Закончим на этом,-- решил он и встал, вышел с ними в при­емную, где за столиком с машинкой теперь сидела машинистка-горбунья с ярко накрашенным ртом. Рядом с нею в пепельнице дымилась длинная сига­рета.-- Ты где была?
   -- В магазин за сигаретами ходила,-- скрипучим голосом отозвалась секретарша.
   -- Вот, Тоня, командир и доктор студентов.-- Он показал ей Вадика. Секретарша заулыбалась.-- Оформи им мандаты, как в прошлом году. Это что­бы вас без разговоров совхозный транспорт подвозил, по необходимости,-- пояснил директор.-- Толь­ко не злоупотребляйте.
   -- Спасибо большое,-- оглянувшись на завхоза, сказал командир.-- А завхозу? Ну, ладно.
   -- Может быть, мне девочку сейчас посмот­реть? -- предложил Вадик.-- У меня есть время.
   -- Спасибо, доктор.-- Директор протянул Вади­ку руку.-- Пошли! Тоня, я обедать.-- Он кивнул не­довольному чем-то командиру и, взяв Вадика за ло­коть, повел его в ближайший двухэтажный дом.
   В трехкомнатной квартире было прохладно. К ним, затоптавшимся в прихожей, вышла пожилая женщина. Она же накрыла на стол.
   -- Хорошо живете,-- признал Вадик, выходя из ванной и вытирая руки.-- По-городскому. Наши та­кой же дом строить будут?
   -- Типовой проект,-- отозвался директор, фыркая над ванной.-- Хотели улучшить, но -- нельзя! Пошли к столу! Нет, доктор, нехорошо отказываться. Изви­ните, я на минутку,-- пробормотал он, когда усадил Вадика. Вышел переодетый в свежую белую рубаш­ку, закатал рукава. Села за стол девочка лет деся­ти, очень похожая на отца.
   -- Здравствуй!--обратился к ней Вадик. Она роб­ко улыбнулась ему.
  
   Обедали молча. Допив вкусный кисло-слад­кий квас и вытерев салфеткой рот (по уверенным движениям отца, дочери и пожилой женщины Вадик понял, что в этом доме такой спокойный, чистый обед--привычка, норма), директор ласково сказал:
   -- Ну, дочка, давай рассказывай доктору про свою болезнь.
   Выслушав жалобы и осмотрев девочку, Вадик сму­тился:
   -- Не знаю, что это такое. Надо обследовать всерьез. О многом можно подумать.,. Так вот, с ходу...
   -- Лежала она в области.-- Директор поморщил­ся.-- Диагнозов и лечения написали вот сколько, а не помогает.-- Он обнял девочку за плечики и по­терся щекой о ее лоб.-- Может быть, показать ее какому-нибудь специалисту?.. Кому? Подскажите!
   -- Трудно сказать. Давайте ее на кафедре моего шефа проконсультируем? Там есть очень хорошие специалисты.
   -- Мы-то на все согласны,-- сказал директор.-- В Москве, так в Москве. А примут?
   Вадик написал адрес клиники и фамилию доцен­та, который, как он точно знал, оставался на лето в клинике.
   -- Записочку бы какую-нибудь написали, а? -- попросил директор.-- А то вот так, с улицы... На­правление какое-нибудь.
   -- Он меня может и не вспомнить...-- Вадик по­краснел.-- Мало ли у него нас... Но человек он хо­роший, не откажет.
   Директор бумажку с адресом сунул за стекло серванта. Лицо у него было усталое и озабоченное.
   -- Что ж за болезнь такая? -- вздохнул он.-- Нет у меня веры в медицину,-- сказал он грустно.
   Вадик представил себе, как директор придет в клинику, как дежурный врач, задерганный, усталый, будет выяснять, где доцент и сможет ли он при­нять "самотек", и понял, что без записки ничего не получится. Тогда он написал: "Направление. На кон­сультацию по поводу подозрения на... направляет­ся..." И подписался: "Врач Андреев", в первый раз титулуя себя официально.
   -- Ладно, доктор, спасибо. Сейчас я вас подве­зу... Куда? На стройку? А что вам там делать, а? -- спросил он по дороге, уверенно правя прыгающим по проселку "газиком".-- Ну, как устроились? Без быта и работы не будет. Поэтому хоть понемногу, а строим. Командира своего давно знаете?
   -- Десять дней. - Директор покосился на него.
   -- А вы давно здесь работаете? -- спросил его Вадик.
   -- Пятый год. Как с целины вернулся.-- Директор остановил машину, выскочил на поле, выдернул ка­кой-то росток. В машине он бросил его под ноги, но так, чтобы не наступить.-- Плохо работаем,-- сказал он вдруг, уже в пути.
   -- Кто?
   -- Все. И мы и вы. Не обижаетесь? -- Вадик по­жал плечами.-- Ваш командир у меня из головы не идет. Знаете, снял треть отряда с объекта и на "отхожий промысел" послал -- раскатывать избы в соседней деревне. Деньги на кон! Ну и что? Пого­ды какие стоят! Сейчас объекту фундамент самое время поднимать: пойдут дожди -- наплачутся ре­бята.
   -- Я в этом ничего не понимаю,-- признался Ва­дик, держась за сиденье. Хотелось закурить, но при такой тряске и сигарету достать было трудно.-- У
   нас командир опытный, говорят. Разберется.
   -- Ну, насчет опыта неверно,-- сказал дирек­тор.-- Советов не слушает. Самостоятельно решать любит, это есть...
   -- Я его плохо знаю.-- Вадик оглянулся на хмуро­го директора.
   -- А такую ответственность на себя взяли! Ну, даешь!
   -- Ведь только на два месяца,-- напомнил ему Вадик.-- Только сорок восемь суток. И потом, у меня свои права и обязанности. И я их помню.
   -- Ну, если так, то конечно,-- с какой-то иронией отозвался директор. И замолчал, хотя Вадик чувст­вовал: время от времени, пока они ехали, директор поглядывал на него. Он высадил Вадика на шоссе, напротив стройки, пожал руку и укатил прямо по дороге, спускающейся вниз к водохранилищу, а Ва­дик зашагал по тропинке через жаркое поле, кото­рое трещало песнями кузнечиков.
   Ребята ковырялись в земле, роя рвы непонятной конфигурации. Сейчас, когда их было мало, они ка­зались муравьями на фоне гор стройматериалов.
   -- Привет, бойцы! -- весело сказал им Вадик.-- Раненые есть?
   -- Так, царапины,-- из глубины рва буркнул Сере­жа-комиссар.-- Случилось чего или просто навес­тил? Ну, погляди, погляди, что мы тут наворотили.
   Ребята прислушивались к их разговору, молчали. Лица у них были уставшие, запыленные. У двух пар­ней, работавших на дне рва, Вадик увидел запач­канные бинты на пальцах. Он нашел аптечку и об­наружил, что пузырек с йодом наполовину пуст, а бинтов нет совсем.
   -- Вы зайдите ко мне оба, в медпункт,-- велел он ребятам.-- Сразу после обеда.
   -- А когда он будет? -- спросил один из них. Ва­дик посмотрел на часы и ахнул.
   -- Комиссар,-- сказал он,-- в чем дело? Почему на обед опаздываете? -- Комиссар молча перекиды­вал землю.-- Сереж, объясни! -- попросил Вадик.
   -- Норму не выполнили,-- хмуро ответил комис­сар.-- Ладно, шабаш! -- крикнул он. И ребята не­уверенно стали бросать лопаты.
   -- А машина где? -- Вадик огляделся кругом.
   -- В Василькове. Они там избы раскатывают. Им машина нужна. Потом за нами придет. Дай поку­рить.
   -- Ты ж не куришь! -- удивился Вадик.-- Много вам еще?
   -- Начать и кончить.-- Комиссар неумело заку­рил.-- Ну что, мужики, пошли обедать?
   -- А вот командир вернется, и будет нам...-- ска­зал невысокий худенький Юра Возчиков. Ребята за­галдели. Вадик спросил комиссара, пристально раз­глядывающего сигарету:
   -- Вам что, их норму тоже делать?
   -- Ну! Вода кончилась в бачке,-- сказал комис­сар.-- Вот темп и упал.
   -- Идите обедать. Я машину подожду и в лагерь приведу.
   -- Ладно, пошли, ребята,-- подумав, решил ко­миссар.-- Сполоснемся по дороге. Лопаты не остав­ляй,-- предупредил он Вадика.-- Привези в лагерь.
   Машина пришла через час.
   -- А где все? -- высунулся шофер из кабины.
   -- А вы где были?
   -- Обедал,-- облизнув губы, ответил шофер.
   -- А ребята, значит, пешком? Четыре километ­ра.-- Вадик сплюнул и принялся бросать лопаты в кузов машины.
   -- Меня ваш начальник отпустил,-- независимо сказал шофер. Он даже не вышел, чтобы помочь Вадику.-- Мне что начальник скажет, то я и делаю. Так что все по закону.
   Когда Вадик приехал в лагерь, пекло уже спа­дало. Ребята слонялись по лагерю. Конечно, около медпункта никого не было, и Вадик рассердился: он там в бессмысленном ожидании машины мучился, думал, что его ждут, а тут и на перевязку никто не пришел!.. А фамилии тех двух парней он не запом­нил. "Ладно, за ужином поймаю",-- понадеялся он. Оставив около медпункта коробки с ампулами, Ва­дик направился на берег, ничего так не желая, как искупаться. От жары, донявшей его на стройке, да­же есть не хотелось. "Тент,-- твердил он про себя.-- Там нужен тент. И еще один бачок с водой. А я - раззява! И как еще солнечных ударов не было?.."
   Когда он проходил мимо кухни, из ее дверей вы­глянула Оля.
   -- Доктор!
   -- Что? -- Вадик был сердит и не расположен к разговорам. Он посмотрел на ее незагорелое лицо, заметил встревоженные глаза. Руки Оля держала за спиной и, чувствовалось, сжимала там пальцы. Она подошла ближе и зашептала:
   -- Тихонько зайдите в медпункт. Там Валя, ну... командир.
   Удивленный, Вадик вместе с ней пошел, к мед­пункту. По дороге она вдруг выставила напоказ по­резанный палец. Едва он приоткрыл дверь, как с раскладушки для больных резко вскочил командир и, увидев их, сел, схватился за голову. ..
   -- Э-э! -- протянул Вадик.-- Так и не отпускало? Говорил тебе! Сам виноват. Ложись, ложись! -- Ко­мандир, прикрыв глаза -рукой, только качнул отри-цательно головой.
   -- Что я тут,-- сквозь зубы сказал он,-- никто, кро­ме вас, не знает и не узнает. Ясно?
   -- Ясно, сохраним твою роковую тайну. Посиди здесь,-- попросил Вадик Олю, а сам сбегал со сте­рилизатором на кухню. Поставил его на плиту и то­ропливо напился холодного компота. Как ни стран­но, на кухне сейчас было прохладно.
   -- Покушайте, доктор! -- предложила Таня.
   -- Попозже, _ Танюша,-- нетерпеливо ответил ей Вадик и пошел уже было обратно в медпункт, но вспомнил, обернулся: -- Спасибо за заботу.-- Таня улыбнулась.-- Дай на стройку два бачка для воды, ладно? Жарища там!.. А то начнут некипяченую хле­бать,-- беда будет, верно?
   То, что он увидел, когда открыл дверь.медпункта, неприятно поразило его: Оля гладила голову коман­дира, который лежал, уткнувшись в подушку. При Вадике она отошла от раскладушки, встала у двери, накинула крючок. Вадик дернул плечом: "Ну-ну! Конспираторы!"
   Давление у командира было очень высокое. Ва­дик дал ему две таблетки дибазола.
   -- Лежи здесь спокойно. Терпи,-- сказал он.-- Через час сделаю укол. А пока пойду выкупаюсь. Если что -- я там.
   На берегу комиссар мотал в воде свою драгоцен­ную тельняшку, выжимал ее на себя, жмурился от удовольствия.
   -- Слушай, вода какая жесткая: мыло не мылит­ся.-- Он повеселел.-- Полкуска извел, и хоть бы что, а? Хочешь, спину помылю? А водищи-то!.. Благо­дать!-- Он развел руки, словно охватывал "море".-- Будто на флот обратно вернулся.
   Вадик искупался. Уже выходя из воды, на обры­ве увидел Олю. На его вопросительный взгляд она кивнула, он понял, что все в порядке. И опять от­метил, как она стройна -- кажется высокой, а сама ему по плечо, наверно.
   34
   -- Идите покушайте,-- остановила его Оля, когда он поднялся на обрыв.-- Мы вам оставили.
   Ветер, крепкий, прохладный ветер обтягивал пла­тье, обрисовывая длинные ноги, тонкую талию. Ва­дик отве-л глаза, заметил, что по ее рукам пробе­жали мурашки -- конечно, после плиты здесь было прохладно,-- снова посмотрел на ее незагорелое лицо. Она облизнула обрезанный палец, поморщи­лась.
   -- Спасибо, Оля. Шприц кипит? Бот, после укола и вашей перевязки... А что, у вас на кухне аптечка кончилась?
   -- Так причина в медпункт ходить! -- как нераз­умному, пояснила ему Оля.-- Для конспирации. Зря улыбаетесь.-- Она сердито отвернулась.-- Болезнь не украшение, чего же хвастаться! Вот он и таит­ся. А вы... идем, что ли?
   Командир открыл глаза, когда они вошли в тем­новатый медпункт.
   -- Лежи! -- приказал ему Вадик шепотом.-- Не тошнит?
   -- Полегче стало,-- тихо ответил командир.-- Что это ты мне дал? Здорово действует. Анальгин ни­когда так не помогал.
   -- Сейчас укол сделаю -- совсем хорошо будет.
   -- Не пойдет! -- отрезал командир.-- Я боюсь.-- И тихо рассмеялся.
   -- Ну, ладно.-- Оля потрепала командиру воло­сы.-- Оживел. Я ушла. Принести коробочку?
   -- Да, пожалуйста,-- откликнулся Вадик.-- Руки не обожги.
   -- В задницу колоться не дам,-- предупредил ко­мандир.-- Коли в руку!
   -- Больно будет? -- засмеялся Вадик.-- А еще хо­рохоришься!-- Инъекцию он сделал по всем прави­лам.-- Лежи здесь еще час,-- распорядился он.-- Завтра утром еще один укол. И вот что -- ни пить, ни работать физически тебе месяц совсем нельзя. Иначе...
   -- Не пугай,-- глухо отозвался командир.-- Не страшно. Хреново, что отряд подвожу. Ребята долж­ны видеть, что я работаю... Высокое давление-то?
   -- Высокое,-- заполняя карточку командира, ска­зал Вадик.-- Поэтому и объясняю. Видишь, что бы­вает, когда врачей не слушаются?
   -- А вас слушать--так и жить нельзя. Все проти­вопоказано,-- выговорил командир.-- А жить -- это вкалывать до пота, петь -- до хрипоты,- пить -- до­пьяна, любить -- до боли. А то!.,
   На кухне Вадик сразу же почувствовал, что пахнет какой-то сыростью. Заглянув за печку, в тазу уви­дел рыбу. Длинная узкая щука еще шевелила жаб­рами, открывала тонкогубый рот.
   -- Гонорарчик-с? -- отчего-то повеселев, спросил Вадик.
   -- Тетя Надя вам принесла,-- с готовностью под­твердила Таня.-- Она говорит, вы дядю Сашу от смерти спасли. От смерти? -- В глазах у нее были любопытство и ужас.
   -- Тань,-- ухмыльнулся Вадик.-- Я добытчик?
   Она от неожиданности сморгнула, и что-то стрельнуло у нее в глазах.
   -- Ну! -- согласилась Таня.
   -- Как думаешь, даст мне дядя Саша моторку ве­чером покататься?-- Таня кивнула головой и поко­силась на Олю, независимо чистившую рыбину.
   -- Ну, а Оля со мной поедет покататься?
   -- Сами у нее спросите,-- засмеялась Таня.-- По­едет. Верно, Оль?
   Оля улыбнулась уголками губ.
   -- Может быть,-- сказала она.-- Идите кушать, доктор, стынет.
   После ужина, уже в темноте, усталые ребята разожгли на обрыве костер, забренчала в руках Игорька гитара. Пламя прыгало по лицам, задумчи­вым и веселым, бросало неожиданные тени. Подсел к огню командир, угостил ребят папиросами.
   -- Нам бы каждый день так,-- довольно произнес он,-- И норму всю сделали, и почти по десятке на брата заработали. Вы меня слушайтесь, ребята,-- веско сказал он.-- Мы на целине столько не зара­батывали, сколько здесь возьмем.
   Игорек запел:
   -- По реке плывет топор от города Чугуева... - Кто-то засмеялся.
   А Вадик тут же, у костра, терпеливо дожидался, когда Оля закончит мытье посуды, и дождался -- потом они катались на узкой и легкой, хищно-под­вижной моторке егеря.
   -- Плавать умеете? -- закладывая страшенный по­ворот, такой, что захлебывался мотор, кричал Вадик, едва различая в темноте Олю.-- Не страшно?
   И слышал в ответ:
   -- Не страшно.-- И следом угадывал короткий вздох.
   На очередном повороте мотор захлебнулся. Как-то быстро настала тишина, и, пока глаза не при­выкли к темноте, Вадику было не по себе: со всех сторон набегали звуки -- плеск воды под кормой, далекие голоса ребят, скачущие по воде; он слы­шал дыхание Оли, чувствовал покачивание лодки и даже ее дрейф, их поворачивало куда-то, вода при­чмокивала и плескалась о борта. Но потом там, где, ему казалось, было открытое пространство, проре­зались огоньки -- длинный ряд окон столовой, пере­менчивый свет костра и, наконец, красный бакен.
   -- Подождите заводить,-- шепотом попросила Оля. Вадик напрягся, увидел ее силуэт, то, как она, наклонившись и касаясь распущенными волосами воды, гладит ее, ленивую и холодную.
   Он вгляделся в небо, осторожно запрокидывая голову, но оно было закрыто толстыми слоями об­лаков.
   -- Как хорошо! -- вздохнула Оля.-- Какая свобо­да!-- Она встала, несильно раскачивая лодку, раз­вела руки.-- Я хотела вас спросить.-- Она осторож­но села.-- У Вали, у командира, это серьезно?
   -- Так же серьезно, как и у вас,-- сказал Вадик и полез в карман за сигаретами.-- Обоих надо ле­чить, и в больнице. А почему это вас интересует?
   Она долго молчала, сидя спокойно на своей ска­меечке, потом объяснила:
   -- Он муж моей подруги и мой друг. А ваши ле­карства помогут ему?
   -- Немножко.-- Вадик закурил и устроился на корме поудобнее.-- По всем правилам его следует в больницу класть. А "что вот мне делать с вами?
   -- Я все равно не разрешу вам меня лечить,-- с вызовом сказала Оля.-- Да и не больна я сейчас.
   -- Глупые дети,-- ответил ей Вадик грустно и на­смешливо.-- Хотите казаться здоровыми, а надо ими быть. Нет цены, которую можно дать за здо­ровье, это-то хоть вы понимаете?
   Она усмехнулась.
   -- Это мы понимаем. Но есть слово "надо". Та­кое слово знаете? А лечиться у вас я не буду. По­тому что... Поплыли, я замерзла.
   -- Глупость какая! -- бормотнул Вадик, возясь со шнуром магнето.-- Я и говорю: надо лечиться...
   -- Спасибо! -- уже с берега благовоспитанно ска­зала ему Оля и ушла в лагерь, а Вадик еще долго пыхтел, втаскивая лодку на берег, а потом мотор -- в дом веселому и сегодня трезвому дяде Саше. Он еще измерил ему давление, напоил каплями и уже после отбоя, последним лег спать. Кончился этот долгий, пустой день, еще один, осталось на сутки меньше, подумал он, в блаженстве расслабляясь по системе йогов. И ему показалось, что подушка не такая жесткая, как накануне.
  
   За тонкими кулисами вопреки крупно на­писанному "Не курить!" дым стоял коро­мыслом. Вадик, благополучно отчитавший свою лекцию "Профилактика производственного травматизма" и очень этим воодушевленный, толкался среди ребят. Он все пытался стряхнуть с себя столь редко возникающее у него чувство бес­причинной радости и возбуждения, но не мог еще позабыть ни чуткости, с которой аудитория, спрятав­шаяся там, за рампой, реагировала на страшные и смешные примеры из его лекции, ни аплодисментов, проводивших его за занавес...
   Но вот на сцене комиссар последний раз лихо топнул, свистнул и ввалился к ним за кулисы. Ши­рокогрудый, в тельняшке и черных брюках, он словно только что сошел с палубы корабля. Его но­мер был последний. Это знали: послышался шум, громкие голоса -- все выходили на площадь, где прямо у здания клуба начинались танцы.
   В фойе Вадик поправил галстук, критически осмот­рел себя, с головы до ног и остался доволен. Кос­тюм, промытые волосы, совсем выгоревшие на солнце, тщательное бритье и беззаботность воз­вращали его к домашнему, московскому ощущению праздника.
   Около входа в клуб стояла плотная говорливая толпа, с криками бегали ребятишки; в сильном све­те ламп дрожали тучи комаров. Иногда от "моря" на сохранившую дневной жар площадь добегал прохладный ветер и здесь выдыхался, падал.
   Танцы открыл обязательный вальс. Вадик разгля­дел наконец в толпе Олю -- она танцевала с коман­диром, молча, с легкой улыбкой кружась вокруг не­го, неловко поворачивающегося (Вадик услышал, как командир говорил: "Бутовый камень... дефицит..."), а рядом совсем тяжело крутил Таню комиссар. Та­ня, захлебываясь, что-то рассказывала ему, комис­сар только согласно кивал головой. В танце Оли с командиром было такое, что опять неприятно заде­ло Вадика. Он встал так, чтобы заметить, куда Оля выйдет из круга, и пригласить ее потанцевать что-нибудь более медленное и знакомое ему. После вальса было объявлено танго. Вадик засуетился, за­вертел головой, но увидел Олю, уже танцующую с Игорьком. Он что-то медленно с ухмылочкой гово­рил ей, а у Оли лицо было серьезное и губы твер­до сжаты. Но красавец Игорек все изгилялся, и каждый раз, когда он наклонялся к ней, на Вадика накатывала волна злости: ему казалось, что Игорек может сейчас поцеловать Олю. А руки Игорька бес­церемонно прихватывали Олю за спину, за талию, нахально ползали.
   Всю последнюю неделю каждый вечер после де­вяти, загасив печку, Оля и Таня приходили на кос­тер, садились возле командира. Иногда рядом ока­зывался Игорек с гитарой, и тогда Оля пела. Вадик, постелив на траву отцовскую кожаную куртку, са­дился поодаль и, не встревая в разговоры, тянул сигарету за сигаретой, до горечи во рту. Днем, планомерно обходя дома в деревне--на прием к нему так никто и не шел,-- он был занят, да и Оля как-то сторонилась его после той прогулки на моторке; да и в Таниной улыбке Вадику чудилось что-то сочувственное. "А-а! -- решил он еще сегодня утром, когда Оля скупо кивнула ему в ответ на комплимент.-- Хватит! Не хочет -- и не надо".)
   Он выждал еще два танца, но Оли среди танцу­ющих не нашел. В кругу выплясывающих ревниво выглядел Игорька, командира и ушел на шоссе, где воздух был сухой и теплый, и зашагал, пугая четким стуком своих каблуков ночную Живность. Глаза по­степенно привыкали к мраку, он стал различать вер­хушки деревьев вдоль обочин и даже узкие светлые полоски песка по краям асфальта. Впереди кто-то маленький торопливо перебежал шоссе, зашуршал в кустах; Вадик вздрогнул. Несколько раз навстре­чу прошли парочки, перешептывающиеся и хихика­ющие, по стуку подковок Вадик угадывал, когда шел солдат. Одна из девушек, встреченных им в темно­те, показалась знакомой горбуньей-секретаршей ди­ректора, она оглянулась на него, но солдат, который вел ее, тесно обняв за плечи, склонился к ней, их шаги смолкли; Вадик отвернулся, усмехаясь,-- они целовались.
   Он шагал, похлестывая подобранной на обочине веточкой по брючине, и, когда отдалился от цент­ральной усадьбы, остался, как ему почудилось, на шоссе один среди звона и переливов кузнечиков в раскаленном поле, но потом в темноте проявился силуэт и светлым пятном угадался Олин белый от­ложной воротничок -- она неслышно шла по обочи­не. Когда Вадик поравнялся с ней, она останови­лась.
   -- А я узнал вас, по воротничку. Добрый вечер. Понравился концерт? -- Вадик зашагал в ногу с Олей, независимой, суровой.
   -- Понравился,-- безо всякого выражения ответи­ла Оля.-- А вы со мной из вежливости разговарива­ете или как?
   -- Что-то у нас с вами разговоры не получают­ся.-- Вадик полез, за сигаретами.-- Вы меня невзлю­били с того медосмотра, верно? Когда я дал вам от­вод, да? А знаете, я до сих пор не забыл тоны ва­шего сердца. Запомнил их. Может быть, навсегда. Вот так! А вы сердитесь! А я ведь выполнял свой долг.
   -- Это к делу не относится,-- строптиво сказала Оля.-- Ну, закурите,-- она остановилась,-- я подо­жду.
   Вадик торопливо чиркнул спичкой и, прикуривая, опустил глаза. Когда спичка погасла, он ослеп -- шагнул и споткнулся,-- и тут же его поддержала ее рука.
   -- Спасибо. Прямо куриная слепота.-- Вадик на­деялся, что Оля засмеется или отзовется на шутку, но она молчала.
   Так они молча прошли еще с километр. Время от времени кто-нибудь из них хлопал себя по руке или шее, сгоняя комара. Потом из-за деревьев откры­лось поле и проселочная дорога. Свернули на нее, и Оля, отстав, сняла босоножки, пошла по пыли бо­сиком.
   -- Что же не скажете, что это вредно? Я уже при­выкла: это вредно, это опасно.-- Даже в темноте Вадик чувствовал, что Оля улыбается. Она обогнала Вадика.
   -- А это не вредно. Пыль теплая,-- примиритель­но сказал Вадик.
   -- Верно.-- Оля обернулась.-- Вы жили когда-ни­будь в деревне? А я выросла в деревне. У нас та­кая хорошая была деревня, красивая. А потом в райцентр переехали. Вот его не люблю. Мне и Москва не нравится.
   -- Так вы ее не знаете.
   -- Человек должен жить на природе,-- медленно и поучительно произнесла Оля,-- тогда он будет ви­деть, как живут деревья... вода... животные... Как
   кружится небо, как встает солнце...-- Вадик усмех­нулся, и она почувствовала это.-- Не так?.. А когда начинается весна?
   -- Почки набухают?
   -- Нет. Снег, снег сыреет. Небо -- выше, ветер -- тише, деревья теплеют.
   -- Это хорошо, что вы в лесотехнический пош­ли,-- сказал Вадик.
   -- А может, нет? -- сама себя спросила Оля. Она пропустила Вадика вперед и надела босоножки.-- Я же буду лесозаготовкой заниматься -- пилить, об­дирать, щепить, строгать...
   Дорога чуть поднялась в гору, и они вошли в пласт теплого травяного воздуха.
   -- Такого в городе нет,-- сказала Оля. Она ос­тановилась.-- Домой хочу! Не прижиться мне в го­роде... Зря говорят: "Жизнь прожить -- не поле пе­рейти". Надо говорить: "Жизнь прожить -- как поле перейти". Вот дорога, и все есть -- и низко и высо­ко, тепло и холодно.
   -- Не думал, что вы такая,-- удивленно признался Вадик.-- Очень уж вы суровы были на медосмотре.
   -- А вы серьезный, да? Ну а я легкомысленная. Вот и говорю: жизнь прожить -- как поле перей­ти,-- с вызовом повторила она.
   У самого лагеря Вадик замедлил шаги:
   -- Погуляем? -- Оля кивнула, и они пошли по не­ровной темной улице в сторону рощи. Там, с обры­ва у развалин церкви, открылось водохранилище, "море", мерцающее в свете луны. С порывом вет­ра странным акустическим эффектом до них донес­лась музыка с центральной усадьбы. Танцевали вальс.
   -- Последний вальс,-- сказала Оля и несколько раз медленно покружилась.
   Музыка стихла, и стали различимы испуганные шорохи листьев и рокот в кронах старых деревьев, плеск воды. Оля подняла руку, призывая Вадика прислушаться, и вдруг резко и страшно скрипнуло соседнее дерево, они оба вздрогнули, Оля даже подалась к Вадику, на секунду прижалась к нему, и его руки нашли ее плечи, и губы сами по себе скользнули по ее щеке.
   Она стояла, не двигаясь и глядя в сторону, равно­душная. Потом мягко отстранилась и долго-долго рассматривала его лицо холодным пристальным взглядом.
   -- Что? -- не выдержал Вадик, заробев почему-то.-- Что вы?
   -- Слышите? -- спросила она. Вадик смежил веки, прислушался -- музыка, опять вальс. Где-то на сере­дине мелодия оборвалась. Оля вздрогнула, повер­нулась и пошла через рощу к дороге. Вадик нагнал ее и -- а, будь, что будет! -- стал целовать в увер­тывающиеся твердые губы, в закрытые глаза, лоб-- по-детски торопливо-быстро, Оля равнодушно и, чуть усмехаясь, отстранялась. Вадик опустил руки. Тогда она открыла глаза и, все еще усмехаясь уголками губ, взглянула на него. Неподвижно стоя, он медленно поднял руку. Осторожно поднес ее к Олиному лицу, коснулся кончиками пальцев щеки и погладил. И снова провел, едва касаясь, от виска, от тонких волос к подбородку. Тихо поднял дру­гую руку, нежно тронул ее лицо... И как будто его жажда передалась Оле, ее рука, легко лежавшая у него на плече, стала тяжелеть, словно с трудом пе­реползла ему на шею, и ее губы открылись, ожили.
   Когда он опять стал слышать шум листвы и их собственное запинающееся дыхание, она отстрани­лась и, будто застыдясь, пошла вперед. У него бы­ло пусто в голове; он чувствовал, что нужны слова, много красивых слов, и знал их, эти слова, и уже однажды говорил их -- поэтому они сейчас показались ему всего лишь пеной на волне: что-то в пове­дении Оли сдерживало его.
   Впереди зачернел сруб избы. Оля перешла с се­редины дороги на обочину, и здесь, в густой тьме под кустами, Вадик опять целовал ее, ощущал ее грудь, живот, ноги, слышал ускоряющийся ритм сво­его сердца. Она отбросила его правую руку, сде­лавшую что-то непозволительно грубо, и отпрянула. Скрипнули ступеньки крыльца, лязгнул замок, на до­рогу упал четкий квадрат света из окна девчоночьей спальни, Олина тень беззвучно двигалась в нем. По­том свет погас.
   -- Идите сюда!
   Она стояла на крыльце. Он сел у ее ног, осторож­но прислонился к тёплым коленям; и еще полчаса они побыли, совсем одни; не шевелясь, слушали вздохи ветра и отзывы-шорохи травы, кустов и де­ревьев. Потом из поля послышались громкие голоса, звон ненастроенной гитары Игорька.. Вадик поднял голову, увидел склонившееся над ним Олино лицо; коснулась и сбежала по его щеке прядь ее волос, и почти в глаза она шепнула ему: "Иди... иди... до завтра!"
   Он послушался--ушел на берёг, далеко от лаге­ря, сел на обрыве и вернулся в лагерь за полночь, чем-то растроганный; и воодушевленный, и долго во­рочался в жаркой постели на скрипучей раскладуш­ке, мял жесткую подушку, вздыхал и выходил поку­рить, маясь от непривычной бессонницы, таращился на окрестности с порожка медпункта.
   Вышла луна; на траву лег ее холодный свет, поя­вились неподвижные тени; на минуты все застыва­ло, как на рисунке или фотографии, и каждое дви­жение; нарушало, казалось, всемирный покой и требовало осторожности и было, опять казалось, пре­исполнено каким-то особым смыслом.
   Вадик загасил сигарету и, усмехаясь своим ощу­щениям; вернулся в остывшую, постель. И теперь скоро заснул, как всегда, крепко, и счастливо, без снов. И проспал. Утром открыл дверь и услышал голоса ребят в столовой, лязганье мисок, увидел веселый, крутящиеся над кухонной трубой дым... Сконфуженно улыбаясь, сунул голову в дверь кух­ни.
   -- Привет.!. Я, кажется, проспал? -- Таня весело кивнула ему, а Оля дернула плечом.-- Виноват, ка­юсь. Все нормально? Комиссар пробу снял?
   -- Ты не беспокойся, без тебя не погибли,--ска­зал за спиной Вадика командир.-- На санаторном режиме живешь?-- Он хорошо выглядел, коман­дир -- курс терапии закончился еще вчера.
   Вадик не нашелся, что ответить, и вернулся к се­бе в медпункт. Там он медленно брился и злился, замечая между тем необычную суету на линейке -- время было, ребятам отправляться на стройку, а они все еще не уходили. Потом до него донеслась команда, и в лагере наступила тишина. Тогда Вадик вышел из медпункта. И увидел в дверях кухни Олю. Она держала в руках миску с завтраком.
   -- Барин, кушать подано,-- молвила она с покло­ном.
   - У меня сегодня разгрузочный день, без зав­трака,-- покраснев, объявил Вадик.--Не беспокой­тесь, прошу вас.
   Оля вдруг засмеялась и ушла на. кухню, сказала там что-то- Тане; и Таня тоже засмеялась, а потом показалась в дверях кухни и неуверенно позвала: -- Доктор, кушать идите. Остынет все!..
   Вадик сделал вид, что не слышит.
   Через полчаса есть захотелось совсем уж невтер­пеж, и он отправился в магазин. Вера-продавщица набила ему пакет каменными пряниками и крощащимся печеньем и, из личного расположения, одарила его бутылкой сладковатого пастеризованного молока; поэтому Вадик не решился сделать ей замечание-- она работала за прилавком без хала­та, в заляпанном пятнами платье, помялся-помялся и вышел из магазина. На берегу "моря" он вы­брал уютное местечко и устроил себе пикничок, поглядывая на голубое нёбо, синюю воду и жел­тый песок. Кругами парили и падали на воду чай­ки, шуршал камыш и лепетала вода.
   Поев, он заключил, что жизнь не так уж плоха, а здешняя природа просто чудесна, и непоправи­мых ситуации не бывает. "Главное, чтобы у них не было формальных поводов придираться. А себя мы в деле покажем".
   С тем и вернулся в лагерь, залег с "Терапией" на раскладушку и очень скоро увлекся подробно­стями ишемической болезни сердца.
   Когда он поднимался и выходил покурить, слы­шал, что где-то совсем неподалеку ревут моторы и доносятся голоса ребят. А в полдень к откры­тым дверям медпункта подошел дядя Саша, за­глянул в комнатушку:
   -- Читаешь? Ты б пошел туда, слышь?
   -- Куда, дядя Саша? -- Вадик отложил книгу, ог­лядел бритого и трезвого егеря.
   -- Да к церкве! Бунт ведь у нас, не знаешь, что ли? Ваши-то церкву доламывают, а старухи и сбесились. Крестный ход! Я -- туда!..
   - Подожди меня!..
   Вадик поднялся и побежал на кухню -- там нико­го не было, кипела вода в .огромном котле, а фар­туки девочек висели на гвоздиках.
   Еще подходя к заросшему кустами взгорку, на котором стояли развалины церкви, услышали гром­кие голоса, крики.
   -- Во, бить уже принялись!--весело гаркнул дя­дя Саша и побежал вперед. Вадик тоже припустил­ся бегом.
   Весь отряд сбился в кучу у входа в церковь, лица у ребят были встревожены. Инструменты ле­жали на земле. В стороне вхолостую урчал само­свал. А женщины, в большинстве своем старухи, напирали. Вадик увидел 'среди них Веру-продавщицу, что-то горячо втолковывающую в ухо высокому старику, опиравшемуся на длинную клюку. Старик слушал Веру и бисерно плакал, голова его тря­слась.
   - Саранча зелёная! -- вопила, перебегая от одной бабки к другой, дородная старуха в красной кофте.--Как есть саранча! Чего выдумали -- святые камни ломать! Фашист не разбил -- так это племя удумало. Крови-то, крови нашей на этих камнях сколько пролито! Помнишь, Маня? Сколько собрали-то тогда солдатиков?
   Остатки стен церкви были испещрены оспинами, язвами. И весь ее угловатый остов каким-то па­мятником, робко-печальным, укоряющим, торчал среди густой зелени.
   -- Не дадим! -- тонким голосом выкрикнул вдруг старик и пристукнул клюкой.-- Уходите отсюдова!..--Он мелко переставлял тонкие ноги, обтяну­тые высокими вязаными белыми носками.-- Пусти­те меня! Я с ими сейчас поговорю! -- грозно кричал он, и старухи расступались, давая ему дорогу.
   -- Где ихнее начальство? -- оглядываясь, спрашивала старуха в красной кофте. -- Верно, верно Глазова говорит! Где начальство их?
   А Глазова наступала на красного, затравленно ози­рающегося Сережу-комиссара: -- Говори, говори, ты ихнее начальство?!
   А командир сидел на поваленном кирпичном стол­бе ограды и курил, сплевывая себе под ноги. За его спиной стояла Оля, вытянувшаяся, со сжатым ртом.
   -- Да побегите кто за директором!..
   -- Побегли уже. На почту побегли. Звонят уж в контору!
   -- Чего удумали!.. И докторову могилку затоптали,-- взвился чей-то голос, и все посмотрели нале­во -- там худая высокая старуха, одетая во все черное, бледная, встав на колени у колес самосва­ла, пальцами выскребала замятый в землю метал­лический крест. И замолчали. Шофер, молодой па­рень, торопливо впрыгнул в кабину, включил мо­тор и, громко просигналив старухе, отогнал само­свал далеко в сторону. И уже не выходил из ка­бины.
   -- Бабушка, бога нет,-- в наступившей тишине сказал командир старухе, стоявшей перед ним.-- Да и вся эта церковь уже не церковь, а...-- повер­нулся он к Сереже-комиссару, сокрушенно качая головой.
   -- Это у тебя бога нет! Глядите, фюрер это, фю­рер, как есть!..
   И вдруг вперед вышла та худая, бледная стару­ха. Вадик увидел ее сбоку --резкий профиль с большим хищным носом, узкими губами, что-то нес­шими на себе, и тяжелыми веками. Старухи попя­тились, натыкаясь и хватаясь друг за друга.
   -- Ух,-- шепнул егерь.-- Ведьма пошла. Ну, сей­час она его...
   -- Что, бабуся? -- спросил командир, вскинув го­лову.-- Нету ведь бога.
   Старуха нагнулась к его лицу и, чуть наклоняя , голову, как бы нацеливаясь ему в глаза, негромко сказала:
   -- Не предавайся греху и не будь безумен: за­чем тебе умирать не в свое время? Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змея.-- Она будто втолкнула эти слова ко­мандиру в глаза и, медленно подняв руку, дотрону­лась пальцем до его лба. Резко повернулась и по­шла в деревню. Старухи охнули.
   Егерь рядом с Вадиком перевел дух, посматри­вая на трогающего лоб и оглядывающего свои пальцы командира.
   -- Все, спекся ваш командир. Прокляла.
   -- Брось, дядя Саша! -- успокоил его Вадик.-- Не пугайся, он это переживет. Вон, смотри, директор!
   Около самосвала остановился "газик", из него вы­скочил директор, на ходу снимая кепку.
   -- Это кто же распорядился? -- еще издали крик­нул он.-- Кто? Да вы... Граждане! Идите по домам, не беспокойтесь! Ни один кирпич отсюда на строй­ку не уйдет, это я вам обещаю. Пожалуйста, граж­дане! -- Он комкал кепку в руках, вытирал пот, проступивший на лбу.-- Это самоуправство я сейчас разберу, обещаю вам, граждане!.. Пожалуйста, граждане!..
   И старухи послушались его, медленно побрели к деревне, оборачивались, останавливались и снова шли, поддерживая старика с клюкой.
   -- Да вы что? -- хрипло спросил директор, быст­ро оглядывая весь отряд.-- Как вы можете? Это же ведь... Зачем? Что за баловство?
   Командир крякнул, поднялся.
   -- Это не баловство. Это я велел. Ну? Бутового камня нет -- не достал. Камень сейчас -- промблема. Вот так!
   -- Да нельзя же так -- любой ценой! -- дернулся директор и повернулся к командиру спиной.-- Ведь это памятник, неужто не понятно вам? Да после всего, что эти люди здесь пережили,-- это памят­ник! Прошлому их. Войне! Крови сколько на этих камнях, ребята!.. Что же вы -- варвары? Или без роду, без племени? Да кто же вы, ребята?
   -- Я виноват,-- подошел к директору красный до ушей Сережа-комиссар.-- Они ни при чем. Не по­думал я.
   -- Обожди виноватиться!-- оборвал его коман­дир.-- Не лезь, не спеши. Это еще как дело повер­нуть. А что случилось-то? -- Он склонил голову на­бок, смотря на директора.-- Вам дом нужен? А бу­товый камень у вас есть? Нету! Сами себе сук ру­бите, на котором сидеть хотите. Необходимость бы­ла-- вот что скажу. И спокойно, голос на меня не повышайте.-- Командир обернулся к отряду:--Все, ребята. Собирайте инструмент, пошли на обед. Работы, похоже, сегодня не будет.
   -- Будет работа! -- крикнул директор ему в спи­ну и вытер рукой лоб.-- Будет! Достал я для вас камень. Ты мне только скажи, командир, что мож­но делать, а что делать нельзя?
   -- Все можно делать за ради дела,-- нагибаясь за ломом, ответил командир.-- Надо было -- на пушки колокола переливали. Из могильных оград баррикады делали. И все ради дела. Дело само за себя говорит, У нас есть задача, и мы выполним. Верно, ребята?
   -- На кладбищах не сеют, а на крови не дома -- памятники ставят,-- сказал директор.--Замученные здесь люди погребены в землю, осторожно здесь ворочать надо. С умом.
   -- А-а-а!.. Пошли!--отмахнувшись, приказал ко­мандир и зашагал в лагерь. И отряд торопливо по­тянулся за ним, а около директора, вытирающего платком лоб и щеки, остались Сережа-комиссар и Вадик. Да в сторонке на корточки присел егерь.
   -- А вы что же, доктор? -- спросил директор.-- Не остановили, не объяснили?.. Вам-то бы...
   -- Я не знал, честное слово,-- покраснел Вадик.-- За ним не углядишь.
   -- Как теперь дело-то поправить? -- переминаясь, спросил Сережа-комиссар.
   -- Не знаю,-- мотнул головой директор.-- Зло добром исправляют. Подумайте, что сделать може­те. Ну и ну!..
   И на обеде и вечером в лагере было тихо, пере­шептывались. Громко разговаривали только коман­дир и Игорек. А Сережа-комиссар после ужина вместе с тихим невысоким Юрой Возчиковым, ма­стером и художником отряда, ушли к церкви. Юра взял с собой кисточки и краски. Вернулись они поздно, встали у костра, трещавшего сушняком.
   -- Слышь!--Комиссар толкнул Вадика плечом, присаживаясь на кожанку.-- Подвинься. Там на кре­сте не разобрать ничего. Так я тебе поручение дам, ладно? Узнай про доктора, имя-отчество, фамилию, даты. Сделай доклад? Коллега все-таки был, тебе это с руки. А то со мной разговаривать никто не стал, плюются, как на фашиста. Сделаешь? И вооб­ще походи по деревне! Стариков-то сколько здесь, видал? Полечи их. Будь поактивней, доктор! За­гладь как-нибудь нашу промашку,-- глухо сказал он, потирая руки, измазанные в серебряной краске, и вдруг поднялся, отошел. Вадик повернул голову и увидел, что рядом стоит Оля.
   -- Можно сесть? -- Она была одета не в кофту, как обычно, а в брюки и куртку застегнутую на все пуговицы, перепоясана ремнем.
   -- Знобит? -- подвигаясь, спросил Вадик,-- Давай­те температуру померяем? Я серьезно, напрасно вы улыбаетесь.
   -- Погулять хотела, вот и оделась. А вы сразу - "температура"! Иди сюда! -- позвала она Таню.
   Когда Таня проходила мимо командира, он хлоп­нул ее по спине так, что она даже споткнулась.
   -- Ну, Татьяна, и худющая же ты! Ешь больше, раз такая возможность представилась. А то Юрка любить не будет. Чего любить-то? -- Ребята засмея­лись. И беспокойно качнулась фигура Юры Возчикова.
   -- Ничего! -- весело сказала Таня.-- Сухие дрова жарче горят.-- И засмеялась вместе со всеми.
   Костер пригасал, обступала темнота. Ребята по­тихоньку уходили к "морю" сполоснуться на ночь, потом -- в избу спать, и скоро у костра остались вчетвером: Вадик с Юрой и Оля с Таней.
   -- Погулять хотела, иди! Мы костер погасим,-- негромко предложила Таня, и Оля встала и посмот­рела на Вадика.-- Слезай,-- велела Таня Юре и под­нялась с кожанки.-- К воде идете, возьмите, за­мерзнете, доктор!
   Спустились на берег и пошли по его изгибам, переступая через выброшенные на песок голые белесые стволы топляка, спотыкаясь о большие камни и обходя валуны. Оля шла впереди, не ог­лядываясь, и Вадик, сначала ждавший какого-то раз­говора, скоро привык к ее молчанию.
   -- А я не думала, что вы завтракать откаже­тесь,-- нарушила молчание Оля.-- А котлеты ваши мы никому не отдали, стоят на плите. Хотите?
   -- Барин сыт.-- Вадик усмехнулся.
   -- Обиделись? Зря. На что обижаться? На правду не обижаются.
   -- Я не барин, Оля, Я врач. Если надо, я ночь спать не буду, а то и две. И работать столько, сколько потребуется. А нет работы, буду спать. Я специалист, понятно?
   -- Ясно, А то непонятный вы мне были. Теперь всем так объяснять и буду. А то все спрашивают друг друга: зачем он нам? Спрашивают,-- с усмеш­кой сказала Оля.-- А что это вы читали все время сегодня?
   -- "Терапию". Учебник.
   -- Интересно?
   -- Ага.
   -- А мне наши учебники читать совсем не инте­ресно. И нужно, а не могу,-- поделилась Оля.-- Что это там? -- Она показала на темное пятно под козырьком обрыва. Вадик вскарабкался по осыпаю­щемуся склону наверх и обнаружил глубокую сухую нишу. Оля поднялась к нему, отказавшись от протянутой руки, огляделась.-- Хорошо,-- сказала она.-- Все видать.-- Вадик заметил легкую одышку и, высвободив из-под обшлага куртки ее кисть, на­чал считать пульс.-- Вот еще! -- хотела выдернуть руку Оля, но он не отпускал ее руку, наоборот, притягивал к себе, и вот ее отворачивающееся ли­цо оказалось рядом, и он заспешил целовать ее щеку, нос, шею, а Оля как будто ждала этого и уступала ему.
   -- ...Сколько уже времени? -- спросила она, рука­ми задерживая его движение.-- Опять проспишь.
   -- Куплю будильник,-- зашептал Вадик, сильно обнимая ее.
   -- Где это ты так научился? -- позже оттолкнула его Оля.
   -- А ты?
   -- Верно,-- вставая, признала Оля.-- Не мое это дело.
   -- Нигде я не учился. Так получается.-- Он сидел, недовольный ее вопросом, ее тоном, ею самой. А она вдруг погладила его по голове. И оказа­лось, что это приятно. И, расставаясь у крыльца, она скороговоркой сказала:
   -- Ты хоть сдерживайся завтра. А то так смот­ришь... Ну, даже стыдно голову при ребятах под­нять. Хорошо?
   -- Постараюсь,-- вздыхая, пообещал Вадик,
  
   ...Через два дня пришла первая почта: в обед в лагерь с маленьким чемоданчиком явился странный парнишка. На худом озорном лице под белобрысой копной волос сияла подпорченная фиксой жизне­радостная ухмылочка.
   Он предъявил направление, подписанное район­ным штабом, а из чемодана вытащил толстую пачку писем. Этот парнишка, Вовик, хорошо держался.
   -- Спокойно! -- сказал он обступившим его ребя­там.-- Почта работает с гарантией.-- И, зачитывая фамилии, вручал письма.-- Андреев В. В.! -- вы­крикнул он.-- Вам.-- Взгляд его мгновенно оценил должностное положение Вадика, и он с поклоном повторил: -- Вам.
   "Здравствуй, сыночек! Получили твое письмецо, но читала его только я -- папа улетел в команди­ровку, а Маша уже уехала на каникулы. Перед отъездом оба нежно вспоминали тебя -- папа ско­рее всего потому, что увез твой фотоаппарат, а Машка -- та раскулачила тебя на те голубые шта­ны, над которыми ты трясешься. У нас стоит жара, надеюсь, что и у вас -- то же. На базаре много зе­лени, появились фрукты. Мой дорогой доктор, не забывай про витамины! Тебе звонили; два раза ка­кая-то девушка--очень вежливая! -- и Слава. У не­го все в порядке, отпуск в сентябре. Мы с ним решили, что вы поедете на море. Я позвонила к те­бе на кафедру, разговаривала с доцентом Китом. Он помнит тебя, мой дорогой! Но сказал, чтобы ты прислал телеграмму на кафедру о предоставлении неиспользованного отпуска в сентябре этого года. Так что, дорогой мой сын, я заставлю тебя отдох­нуть перед началом профессиональной деятель­ности-- так, кажется, говорят в канцеляриях? Тебе надо отдохнуть -- ведь это твои последние кани­кулы.
   Напиши мне еще и обязательно расскажи о том, что ты делаешь, а то в твоей записочке об этом ни слова.
   Целую тебя. Мама".
   Вадик заулыбался, представив себе, как мама, присев, на уголке кухонного стола писала эти строчки.
   В столовой почти каждый читал письмо, хлебая щи, лица у ребят были серьезными, но время от времени на каждом возникала улыбка.
   Вадик отнес свою миску на кухню, постарался попасться Оле на глаза, и она, как ни была заня­та, мимолетно улыбнулась ему. День должен был его порадовать: с утра к нему приходил больной, говорливый, напуганный рыбачок-любитель -- про­глотил рыбную косточку. Расставаясь с Вадиком, успокоенный, что не умрет от кровотечения, он с чувством сказал:
   -- Спасибо большое.-- Потряс ему руку.-- Все, что назначили, выполню.-- Уже с улицы, загляды­вая в дверь медпункта, добавил:--Только вы мо­лодой, не зазнавайтесь... Но вы очень хороший доктор!
   Вадик, усмехаясь, сел на бревнышко, закурил. "В нашей профессии без шаманства не обойтись,-- заключил он.-- В следующий раз вообще халат на­дену. А теперь вот и письмо -- как домой заглянул. А вечером -- Оля".
   Но вечером командир оставил весь отряд после ужина в столовой. Вадик решил, что будет произ­водственное собрание, и устроился в сторонке, не со штабом.
   Командир встал, обвел всех таким взглядом, что ребята притихли.
   -- Вот, ребята, глядите, наш воспитуемый. Встань! -- приказал он Вовику. -- Направлен район­ным штабом. -- Вовик , церемонно поклонился, шарк­нул ногой. Ребята довольно захихикали. -- Состоит на учете в отделении милиции. Не успел при­ехать -- уже номер отколол. Мы, понимаешь, с ко­миссаром праздник "Первого кирпича" наметили, а он, понимаешь, целый первый ряд самовольно выложил!..
   -- И криво!.. -- засмеялся комиссар. -- Весь наш дом скривил...
   -- Я поправил, -- оборвал его командир. -- Сорвал нам мероприятие. Ты гляди, Вовик!.. Мало этого, так еще одно ЧП, -- Командир выждал паузу и вы­палил: -- Оказывается, наши девчонки к гадалке бегали. К той, которая меня постращала. Да! -- Он кивнул удивленному комиссару. -- Ну, по этому воп­росу ты давай -- дело политическое. -- И сел, на­смешливо улыбаясь.
   Ребята тянули головы, рассматривали сконфузив­шуюся Таню, заволновавшуюся Элизабет и, каза­лось, равнодушных Олю и Галю.
   -- Правда, что ли? -- негромко спросил комис­сар. -- И когда успели?
   -- После обеда, -- призналась покрасневшая Та­ня. Она прятала глаза, руки, сжалась. Вадик пожа­лел ее и подал голос:
   -- Да бросьте вы, ребята! Что вы шум под­нимаете?
   -- Ты, доктор, в наши дела не лезь, -- привстал командир. -- Твое дело -- йод-бинты, кухня, туа­лет. -- Ребята неуверенно засмеялись. -- Тут комис­сар главный. Ну, девочки, рассказывайте, о чем га­дали, что нагадали. -- Девочки молчали. -- Говори, Оль!
   Оля встала, спокойная, даже вызывающе спокой­ная, усмехнулась:
   -- Ну, ходили!
   -- Зачем ходили? -- вроде бы даже ласково поин­тересовался командир.
   -- Судьбу свою узнать ходили. А тебе, что ль, Валя, не хочется? Хотя, тебе все уж сказали.
   Командир погасил появившуюся было у него на губах улыбку.
   -- Человек сам хозяин своей судьбы. Так нас учит материализм, -- сообщил он. -- С тобой ясно. Ну, Элиза-Лиза-Лизабет?
   -- А что? Мне и не гадали! -- Элизабет встряхну­ла головой. Прикрытые косынкой бигуди вздрогну­ли. -- Гальке гадали!
   -- Ну, дура! -- громко сказала Оля. -- Не говори им, Галька. Тебе ж в уговор гадали? Если скажешь, не сбудется. Не говори.
   И тут Галя -- временами отчаянно-дерзкая -- вы­пятила грудь, повела по-цыгански плечами и с надрывчиком, так что Игорек захохотал, выдала ко­мандиру:
   -- Пытай, не скажу, Валя!
   Командир разулыбался, махнул рукой, а комис­сар встал, оглядел веселящийся отряд и грустно сказал:
   -- Какие ж вы комсомольцы?.. Шутили, что ли? А? Неужто всерьез? Девочки, вы что?..
   -- Между прочим, знаменитая гадалка, -- доста­точно громко, но обращаясь будто бы к Юре Возчикову, сидевшему рядом, произнес 'Вадик. -- К ней аж из города ездят. Между прочим, не всем гадает. -- Ребята притихли, слушали его вниматель­но. -- Ведьмой ее в деревне зовут. Травки собирает, кое-кого от запоя вылечила... Меня так на порог к себе не пустила при диспансеризации. Сразу от­гадала, что я врач. -- Он немножко подыгрывал девчонкам. Ведьма, едва он представился, решительно выставила его за дверь, хотя вот уж ей-то он, кажется, был нужен в первую очередь: очень уж худа и блед­на была старуха, слаба -- когда руку подняла, Вадик заметил ее дрожание.-- А гадает точно. Таковы факты.
   Комиссар кашлянул и, с недовольством поглядев на Вадика, объявил:
   -- Выговор тебе объявляю по комсомольской ли­нии, а, Галина? Встань.
   Та встала, дернула плечом, и все увидели у нее на лице не то усмешку, не то улыбку, и стало ясно, что Галину это не волнует -- знала теперь она о себе что-то такое, что было важнее осталь­ного...
   -- Если еще раз будет что-нибудь в этом роде... Отчислю из отряда! -- пригрозил командир.-- Все! Расходись!
   Ребята разошлись, а в столовой остался штаб. За кухонной стенкой, переговариваясь, звенели посу­дой девочки, и Вадик, вполуха улавливая: "Крас­ный кирпич... сороковка...",-- прислушивался к голо­су Оли, но слов не разбирал: она говорила очень тихо, хотя и сердилась на что-то. А потом она и Таня с узелочками спустились к воде и там стира­ли, деловито, молча.
   Вадик посидел у костра, дождался, когда девочки вернутся в избу, и все надеялся, что Оля выйдет, И они погуляют. Но Оля не вышла, и Вадик залег на раскладушку:, раскрыл "Терапию", прочел стра­ничку и отложил учебник. Стосвечовка резала ему глаза, поэтому он выключил свет.
   Одна из стен его клетушки была общей с дев­чонками, и, если они разговаривали громко (теперь уже привыкнув и забыв о его соседстве), он, слу­чалось, все слышал.
   Сейчас он лежал в темноте, всматривался в стек­ло оконца, в которое косо засвечивала луна, в блеск ее света на листьях дуба, в игру теней на стене и услышал Элизабет, спросившую:
   -- ...А почему мне не гадала? Да? А ты чего не пошла -- ведь предлагала?
   -- А мне уже на семь лет нагадали,-- ответила Оля.
   -- О-хо-хо-хо!...-- закудахтала Элизабет.-- Ми­стика это все. Метафизика, вот! Значит, насчет сча­стья она Галке говорила? Вот что бы я хотела знать, так это насчет моего счастья. "Ах, кто б мне дал такое счастье..."-- низким голосом пропела она. У ребят закричали: "Тихо! Отбой!" -- А когда сбу­дется, сказала тебе, Галина?..
   Не привалило счастья Элизабет: через два дня, когда измаявшийся от безделья Вадик вызвался поколоть для кухни дрова и, разогнувшись, взгля­нул на дорогу, то увидел, что Элизабет идет, делая руками Движения, будто отгоняет мух. Вблизи ока­залось, что эти она смахивает слезы, стараясь не размазать по щекам тушь. Вадик отложил колун и пошел к умывальнику мыть руки.
   -- Ну что? -- спросил он.-- Что случилось, Лиза? Из кухни выглянула Таня, а потом и Оля.
   -- Увидели! Футболку сняла -- и увидели! -- заре­вела в голос Элизабет.--Командир сказал: "Ничего. До вечера подожди",-- а комиссар к вам послал.-- Она с надеждой посмотрела на Вадика.-- Болячки у меня!..
   -- Ну пойдем! -- Вадик подтолкнул Элизабет к медпункту.
   Оля вошла вслед за ним, встала за спиной И, сжав губы, наблюдала, как Элизабет, все еще плача, раздевается. Вадик почувствовал на себе серди­тый взгляд. Хотел обернуться, объяснить -- хоть взглядом, хоть жестом,-- что, мол... Но тут Элизабет сняла футболку, и на ее спине, груди и плечах он увидел маленькие шелушащиеся розовые пят-нышки. Сердце у Вадика упало. /
   -- Подожди реветь! -- заорал он.-- Еще где есть?
   --- Везде есть,-- быстро сказала Оля. Вадик по­смотрел на нее и улыбнулся. Изучив типичное пят­нышко, Вадик заволновался: под аллергию не под­ходило -- все оказывалось не так-то просто.
   - Зна­ешь, одевайся. Я сейчас по книгам уточню.. Это какой-то лишай,-- объявил он, полистав справоч­ник.-- Нужно обследоваться. Давно они появились?
   -- Уже с неделю,-- ответила Оля.
   -- Так-так, барышни,-- начал кипятиться Вадик.-- А расче­ски у вас общие, да и полотенца путаете. Ох! -- сказал он, вспомнив, что видел на Элизабет Танину косынку.-- Ты почему не пришла сразу же, а? Завтра в город поедем!--свирепо пообещал он.-- А пока постарайся собрать все свои вещи, все! Вспомни! И скажешь мне, у кого что из твоих ве­щей было, поняла?
   Элизабет рыдала. Оля выпроводила ее и сразу же вернулась, оставив дверь полуоткрытой.
   -- Я вчера на ее постели вечером лежала...
   Вадик притянул Олю к себе и сказал в ухо:
   -- А утром со мной целовалась!
   -- Мы теперь все заболеем?
   -- Черт его знает! Я ведь диагноз не поставил.
   -- Может быть, это не лишай? -- Оля погладила свои волосы.
   -- Это не то, не бойся!
   -- Мы дуры, да? Закрой глаза. Я не заболею, я знаю,-- вырываясь из его рук, уверяла она...
   Назавтра, после консультации у дерматолога, по­садив Элизабет на электричку, Вадик вернулся в ла­герь с дезинфекционной машиной. По дороге они как раз попали под дождь, первый долгий дождь.
   Увидев необычный автомобиль, отряд, не вышед­ший после обеда на работу, вылез на улицу. Сани­тарный врач сурово распорядилась: быстро собра­ли белье, загрузили в камеры, выстроились на осмотр. Заболевших не было. "Вы удачливый",-- так и сказала Вадику доктор.
   Оставив всех обсуждать происшествие, Вадик по­вел ее и шофера обедать. Доктор, молодая жен­щина строгого вида (даже командир скисал, глядя на нее), ела молча, а шофер все вздыхал, оглядывал­ся. И родился у Вадика план.
   -- Выпьете? -- громко зашептал он шоферу.
   -- Я всегда "за"!--Шофер поднял обе руки. Док­торша улыбнулась.-- Пока то да се -- запаха не бу­дет,-- пообещал шофер.-- Все равно еще одну за­кладку делать,-- объяснил он докторше.-- Да и ре­бятам сухое белье надо дать, матрасы опять же.
   С самого дна своего чудо-ящика Вадик достал обернутую в компресс литровую бутыль, налил полную кружку и осторожно отнес на кухню. Оля, увидев кружку, улыбнулась и придвинула еще одну. Вадик показал на пальцах -- еще одну!
   Он не пил с самого выпускного вечера и тут, хватив разбавленного спирта, чуть захмелел.
   Докторша раскраснелась, стала хихикать над мо­нотонными рассказами Вадика, а шофер оказался просто благодушнейшим человеком: он несколько раз бегал проверять давление и температуру в дезкамерах, объяснял устройство машины и похлопы­вал ребят по спинам, обещал им что-то неопреде­ленное и, в общем, надоел всем ужасно.
   -- Делаем как для себя, культурно! -- говорил он и подмигивал Вадику, шевелил бровью, указывая на кружки.
   -- Может быть, останетесь у нас на ночь?--сооб­разил Вадик.
   -- Это как доктор,-- скорбно, сказал шофер.-- Матрасы еще сырые,-- озабоченно доложил он.
   Все решил робкий приход Марь-Андревны. Вспомнились ненаписанные акты на магазин, на санитарную зону...
   -- А уж вечером к себе прошу! -- приторно улыб­нулась Марь-Андревна.-- Не погнушайтесь.
   Она постаралась на славу -- стол получился бога­тый, от души. Первый тост был, ну, конечно, за медицину, второй -- за хозяйку дома, третий -- за русское гостеприимство.
   Пили наливочку. Захмелевшая докторша потребо­вала у Вадика сигарету и, чуть покачиваясь, вышла на крыльцо. Вадик огляделся, увидел, что шофер полностью заговорил Марь-Андревну, с вежливым вниманием кивавшую в такт его бормотанию, и то­же вышел на крыльцо.
   Наплывали с "моря" сумерки, ранние из-за непо­годы, В горьковатом прохладном воздухе реяла тонкая водяная пыль; было тихо, знобко.
   Малиновое пятнышко на кончике сигареты док­торши, беспрестанно стряхивающей пепел, вдруг упало на ступеньки; нагибаясь, чтобы затоптать его, Вадик столкнулся головой с наклонившейся доктор­шей и нечаянно, потеряв равновесие, ткнулся губа­ми в ее щеку. Оба смущенно извинились, потом докторша сказала:
   -- Ну, бог знает что! Ну и наливочка!--Вадик прокашлялся.--Я всегда ужасно пьянею. Что-то вы молчаливый очень, доктор Андреев, рассказали бы еще что-нибудь!
   -- Никогда не был душой компании,-- отозвался Вадик.
   -- Вы куда распределились? В ординатуру! -- с завистью повторила докторша.-- А там, глядишь, и аспирантура! А здесь мы, бабы, воевать оста­немся...
   -- Ну, да вы за двух мужиков повоюете...
   -- Да уж приходится! -- оживилась докторша.-- Вот сегодня в магазине, например. В закрытом вы­ключенном холодильнике в каких-то грязных тряп­ках мясо. Чье? Почему? (Вадик обмер.) Ну, при­шлось акт написать, чтобы неповадно было. Еще оштрафую! -- Она засмеялась, уже совсем трезво. Вадик тоже натужно посмеялся и сказал:
   -- Это мое мясо, отрядное... Только я не знал, что Верка холодильник выключает! Нам больше негде хранить. Мы ж с ней договорились!..
   -- Ну, Вадик!.. -- протянула докторша.-- Ну, ладно! Акт порвем. Я ей завтра мозги вправлю. А вы... проверяйте почаще. Такая у нас с вами жизнь: проверяй, проверяй, проверяй!
   На крыльцо, сильно потопав и покашляв в сенях, вышел подвыпивший шофер.
   -- Извиняюсь, товарищи доктора,-- покачиваясь, но стараясь быть культурным и обходительным, отчего докторша прыснула, сказал; шофер.-- Изви­ните, вас на минуточку можно?--позвал он Вади­ка.-- Где тут?..-- торопливо шепнул он за углом дома.
   Вадик вернулся к крыльцу. Докторша, обхватив плечи руками, смотрела на зыбящееся свинцовое "море". Получилось, что они одновременно вздох­нули.
   -- Ничего, это ведь ненадолго! -- успокоила док­торша то ли его, то ли себя.-- Пройдет и забу­дется.
   -- Скорей бы... Я здесь, как в принудительном отпуске.
   -- Пошли камеры разгрузим,-- из-за угла пред­ложил шофер.-- Ребятам спать пора.-- Ему было трудно держать голову прямо, брови у него зади­рались, играли.-- А то сгорят матрасы ваши.
   Марь-Андревна на кухне мыла посуду, что-то на­певая.
   -- Спасибо за угощение,-- поблагодарил ее Ва­дик.-- Домашняя еда -- самая вкусная.
   -- Заходите, в гости,-- улыбнулась Марь-Андревна вдруг искренне и приятно.
  
   С криками и шутками расхватали ребята матра­сы, избили старым сеном чем-то медицински пах­нущие наволочки. Вадик распорядился, чтобы выме­ли полы: "И -- чисто. Проверю".
   -- Эй, доктор! -- окликнул Вадика командир.-- Зайди в столовую. Что же это ты своевольнича­ешь? -- зло сказал он. Вадик обвел глазами Сере­жу-комиссара, насупленно гонявшего по столу пу­говицу, Витю-завхоза, сидевшего с понурой голо­вой.-- Без моего решения Лизку домой отправил! Эту заразную машину в лагерь приволок! -- Вадик услышал, что на кухне возятся девочки.-- Чего ты все выступаешь? Сухой закон нарушил! -- В глазах командира был недобрый огонек, серьезно он на­чал разговор.
   -- Все сказал? -- тихо выговорил Вадик.-- Это я тебя спросить хочу: что ты не в свои дела ле­зешь, а? Это же все мои вопросы. Я их решаю сам! Ты мне не советчик и не командир. Если бы не я, отряд оштрафовали бы сегодня! За мясо! -- Вадик зыркнул на Витю-завхоза.-- И если не будет повторных случаев этого лишая, инфекции, моли бога -- под счастливой звездой родился! Нас на карантин, на тридцать дней изолировать могут, по­нял?-- в крик сорвался он.-- Кочетков!.. Ты... Упи­ваешься своей властью, а ее у тебя нет! -- Он встал и ушел в медпункт.
   "Ну, все! -- думал Вадик, лежа и пуская сигарет­ный дым колечками.-- С завтрашнего дня!.." Когда он успокоился, вспомнил, что не видел еще Олю. Накинул незаменимую свою кожаную куртку и вышел из медпункта. А Оля, оказывается, сидела тут же на завалинке, почти сливаясь с темнотой стены. Вздохнув, он присел рядом.
   -- Выпил? -- холодно спросила она.-- Не дыши на меня!
   -- Хорошо. Буду смотреть на тебя, не дыша.-- Она резко встала и хотела было уйти, но Вадик поймал ее руку.-- Что с тобой?
   -- Я этот запах не переношу, не могу, у меня сердце болеть начинает,-- со слезами сказала она.-- Он всю жизнь нам отравляет...
   -- Сейчас,-- заторопился Вадик, доставая сигаре­ты,-- сейчас...
   -- Ой, Вадик,-- заплакала Оля, -- плохо мне! -- Валилась на него, запрокидывала голову.
   -- Ну-ка! -- Он усадил ее, поймал неровный пульс.-- Сердце болит? -- Нырнул в медпункт, на ощупь порылся в чемоданчике, вытащил пузырек с нитроглицерином, вслепую накапал на кусочек са­хара...
   Она сидела, прижавшись к нему плечом, изред­ка всхлипывала, а под его пальцем дробно билась ее кровь; то сильными, то слабыми, нагоняющими друг друга толчками, ее сердце с трудом делало свою работу. Вадика прошиб пот: рецидив? Не по­хоже. Надо бы послушать, но ведь...
   -- Душно! -- сказала Оля и расстегнула пуговку на кофте. Она встала и шагнула в темноту, скрип­нула мокрая трава под ее резиновыми сапожками. Олю шатнуло, и Вадик обнял ее.
   Тихо накрапывал дождь, и неизвестно как про­рвавшаяся через тучи на "море" светила кривая лу­на. Оля зябко повела плечами, и Вадик накинул на нее кожанку.
   -- Что она такая тяжелая?' '
   -- В одном кармане фонарик, в другом пакет со шприц-тюбиками. Пососи еще нитроглицеринчику?..
   -- Ничего, оклемаюсь,-- почти обычным своим голосом отозвалась Оля.-- Залезай под куртку, вымокнешь.
   Под курткой было тепло, уютно. Осторожно об­няв Олю одной рукой, другою Вадик опять захва­тил пульс, что-то показалось ему знакомым в сби­вающемся ритме. Неужели?.. Они постояли, не ше­велясь, несколько минут.
   -- Ну-ка, вздохни,-- велел Вадик.-- Задержи ды­хание! Так! Присядь, еще! Еще! Дай руку!..
   -- На что я тебе такая больная? -- Она прислони­ла голову к его плечу, попробовала отнять руку.
   -- А чем ты больна?-- пробормотал Вадик, счи­тая пульс.
   -- Ревмокардит. Вялотекущий. Правильно ска­зала?
   -- А это вопрос. Тебя хоть раз толково обследо­вали?-- Вадик отпустил ее руку, взял ее лицо в ладони.
   -- Из больницы я зимой сбежала -- сессия была. И еще - там такая врачиха!.. Фу-ты, ну-ты!..
   -- А приступы всегда так протекают?
   -- А сегодня почти ничего и не было. Я как по­нервничаю...
   -- Лапа! -- шепнул Вадик.-- А ведь у тебя, похо­же, вегетодистония, а не ревмокардит. Вот что у тебя! Это большая разница, Олюша. Давай я тебя полечу! -- Она молчала, тихо дыша ему в щеку.-- Ну, пожалуйста! Я сумею, честное слово! Ладно?
   Исподволь, дрожанием, задержанным вздохом, сцеплением пальцев поднималась в них слепая вол­на. Каждый поцелуй прибавлял ей силы. "Остано­вись!-- шепчет Оля.-- Вадик!" Но нежность и теп­лота ее шеи, бесконечный мрак ложбинки на гру­ди и боль в затылке от ее сильных пальцев -- не остановиться! Но губы ее просят -- тихо, тихо! Сердце ее, вот оно, под щекой, ровно и мощно бьется в руке. "О, Вадя!.."
   -- Что ты затих?
   -- Слушаю.
   -- Ну вот еще! -- Она оттолкнула его голову и, повернувшись спиной, застегнула кофточку.-- Дай фонарик. Вот прочитай. И не говори потом ничего, хорошо? Не спрашивай, ладно?
   "Здравствуй, дочка моя, Олечка! -- из-за Олиной спины прочел Вадик.-- Опоздала с ответом, прости. Потому что решила денег послать тебе, знаю, вино­вата, что давно не посылала. Но ты ж знаешь мое положение. Посылаю тебе пятнадцать рублей, по­трать их аккуратно, скоро опять не пошлю. Дома, не беспокойся, все здоровые, работаем весело. Алекша с дядей много сена накосил, если с пого­дой повезет, то на зиму мы сеном обеспечены. Дядя обещал машину щепы выписать на лесопилке, раз так, то и с дровами мы будем. Витя и Алекша классы хорошо кончили, на четверки. Их в шко­ле хвалили и тебя добром вспоминали, говорили, что в московский институт поступить не шутка. Про твою учебу я не спрашиваю, отношение твое серь­езное к ней я знаю. Уж хоть ты у нас в люди вый­дешь, мечту мою исполнишь. Один меня страх за тебя точит: как бы ты не встретила там парня не­путевого и не сбил бы он тебя, не показалось бы, что институт тебе не главное. Мужчины это умеют, дочка. Мою жизнь ты знаешь -- не гонись за кра­сотой и веселым характером, не это в Жизни глав­ное. Только это меня и пугает, а что ты самостоя­тельно живешь, так это хорошо. Не поняла я, про какой отряд ты пишешь, за 'деньги работаете, нет? Отставать от девчат, конечно* нельзя, но и меня пойми. На зиму тебе зимнее пальто справить надо. Не хотела я писать тебе про то, но раз уж такое письмо получается. Одним словом, на День Побе­ды он опять пришел. Чемодан свой принес, потом и постель притащил, с ребятами разговаривал, шу­тил, паспорт мне свой отдал, трудовую книжку по­казал -- экспедитором работает. По нему работа. Два дня в будни держался, потом опять домой в дряни стал приходить. А в субботу надел черный костюм, одеколоном набрызгался и в общежитие на стройку поехал. Опять к ней, наверно. Слово ему не сказала, а вещи его собрала, в сени выне­сла. Документы на чемодан положила. Всю ночь проплакала, ждала ирода, боялась, ребят опять на­пугает. Утром гляжу -- он в сарае спит. Глаз у не­го подбитый, морда синяя. Прогнала я его, Олечка, совсем. Пусть под забором умрет, тогда в дом возьму, похороню по-человечески, а жить ему с ре­бятами не дам. Написала, что бы ты мне посовето­вала, как я решила, какое твое мнение. Алекше до армии пять лет, и возраст у него самый опасный, и лучше он вовсе без отца растет, чем с таким папкой. Из твоих подружек Галя замуж вышла, а Машка Козлова девочку родила, ее встретила с ребенком, привет тебе передает и говорит, чтобы замуж не спешила. Живет она у свекрови, богато одетая, по-городскому, да, видно, не ладится. Дня­ми вернулся из армии Коля. Заходил, про тебя спрашивал, но адрес я ему не дала. Он все такой же, ласковый, трезвый. Сказал, что до осени в лес­хозе побудет, а потом на стройку, наверно, уедет. Правильно я сделала с адресом? Еще бы написала, поговорить охота, да бумага кончается. Поклоны тебе от дедушки и бабушки, совсем они старые стали. Другая твоя бабка, отцова, меня теперь знать не желает. Ну, и я ее тоже. Целую тебя. Твоя мать Надежда Смирнова".
   Оля взяла у него письмо и спрятала в нагрудный карман.
   -- Пойдем к "морю",-- сказала она.-- Не трогай меня сейчас,-- дернулась она внезапно.
   На обрыве было холодно, одиноко, был ветер, волнами набегали дождинки. Только в окнах ве­ранды дома егеря колебался слабый свет, качалась его тень. Теперь Олю трясло, и Вадик потащил ее в дом, в тепло.
   -- Полуночничаете? -- одобрительно спросил дядя Саша, крутя отверткой в каком-то механизме.-- Са­дитесь, чайком погрейтесь. Иль еще чего дать? Угощайтесь.-- Он кивнул на вязанку вяленой рыбы, тускло желтеющую при свете керосиновой лампы.
   -- Спасибо, дядя Саша, нам чайку бы!---прошеп­тал Вадик. Налил из фукающего самовара две кружки кипятка и по егерскому рецепту опустил туда спинки вяленой щуки. Они сели на овчины, тесно прижались друг к другу. Оля была притих­шей, робкой.
   -- Давно за вами, робя, приглядываю,-- не отры­ваясь от своей хитрой работы, сказал егерь.-- Хоро­шая вы пара, ей-богу! Не конфузься, дочка! Я по этой части специалист. Ко мне в сезон кто ни едет -- профессора-академики, министры -- побо­жусь! Ну, некоторые с детьми, молодыми женами или... с этими, просто так! Охота да рыбалка -- они легкого сердца просят, удачи. А какая же уда­ча без любви! -- Он поглядел на них исподлобья.-- Вот моя спит,-- он качнул головой на дверь горни­цы,-- потому что нет уж любви. А, бывало, так со мной всю ночь и просидит, хоша ничего и не по­нимает, почему не спит,-- а интересно рядом. Вот я сразу определю, где пара, а где так, пустота! -- Что-то у него в руках разладилось, и он совсем отвлекся, отложил маленькую отвертку, и оказалось, что чинил он спиннинговую катушку.
   На овчинах было тепло, и солоноватый от рыбы кипяток необыкновенно грел ноги и головы. А са­мовар жил как бы сам по себе -- он пыхал паром, что-то гудел недовольно и иногда вздрагивал. Ва­дик с Олей согрелись, стало, клонить в сон.
   -- Как здоровье-то? -- спросил Вадик, разлепляя веки.
   Весь облитый теплым светом дядя Саша поднял брови.
   -- Пузырек твой выпил и в городе по рецепту еще три купил. Помогает,-- добавил он вдумчиво.-- А похоже, главное -- не пить.
   -- Ну и хорошо. Ну, спасибо, мы пошли!
   -- В добрый час. Заходите, ребята! А то оста­вайтесь, я уйду,-- отворачивая лицо, негромко пред­ложил дядя Саша.-- Утром разбужу...
   -- Два часа,-- сказал Вадик на улице, посветив на циферблат.-- Иди спать, гулена! Тебя уж качает! Я-то завтра высплюсь, а ты...
   -- Всех перебужу, лучше я здесь, на крылеч­ке...-- чуть слышно ответила Оля. Она вдруг за­плакала беззвучно.
   -- Что? Что? -- заглядывая ей в лицо, спрашивал Вадик, хватал вырывающуюся руку, а Оля отталки­вала его.-- Замерзнешь,-- отодвигаясь от нее, оби­женно предупредил Вадик.-- Переночуй у меня в медпункте, а я к дяде Саше пойду. Ну, пожа­луйста! Ну? -- Оля скованно молчала, а Вадику по­казалось, что она напугана чем-то и дрожит.
   Он осторожно, без скрипа открыл дверь мед­пункта, втянул туда Олю. В клетушке было тепло, тихо. За стеной похрапывали ребята, кто-то из них подсвистывал носом.
   Вадик подвел Олю к своей раскладушке, под­толкнул ее, посадил. Она подняла голову, разгляде­ла едва белеющее его лицо, судорожно вздохнула. Угадывая в темноте, он увидел, как она сняла са­пожки, легла. Он стянул кожанку, накрыл ею Олю, потом содрал с запасной раскладушки одеяльце и набросил его на кожанку.
   -- Спи! -- шепотом приказал он, усаживаясь на пол рядом. Были какие-то мелкие движения, шоро­хи, они будто щекотали Вадику уши, но вот насту­пила тишина, и до него дошел шепот, шевеление ее губ: "Вадик!"
   -- Что? -- Она молчала. У него забилось шумно и быстро сердце. Наклонился к ней, повторил: -- Что?
   -- Засни здесь... Мне с тобой спокойно, хоро­шо,-- шептала она ему в щеку. Была, рядом и не прикасалась к нему.
   -- И мне хорошо,-- задыхаясь, и оттого срываю­щимся голосом бормотал Вадик.-- Ты спать хо­чешь, я знаю. Спи!
   -- Я потом засну, только ты спи, ну, пожалуйста, ну, послушайся меня, Вадик,-- как в забытьи гово­рила Оля, не двигаясь. На какое-то мгновение он заколебался, прижался к ней и почувствовал от­пор-- не движением, не усилием, просто что-то изменилось в тот же миг вокруг,-- и отодвинулся.
   -- Спи, спи,-- глупо шептал он ей в ответ на не­ровное дыхание, трогающее его лоб. И неожидан­ное сильное тепло от ее близкого тела и повторяющееся: "Спи, спи!.." -- утишили бег его сердца, разгладили озабоченное лицо, дали покой -- он уснул.
   Сквозь сон чувствовал, как она брала его руку, смотрела на часы, и на эти секунды просыпался, странно счастливый, и опять падал в сон, теплый и легкий, как в детстве. А на рассвете, приподняв голову, с блуждающей счастливой улыбкой громко спросил: "Куда ты?",-- и успокоенный ее "Спи! Спи!", зарылся в подушку, довольный всем миром, собой, прошлым и будущим -- до того мгновения, когда, уже встав, вдруг ясно осознал, что ему уже не так хорошо, как прежде, когда рядом была Оля.
   Он суетливо умылся, побежал на кухню, повер­телся там, преданно заглядывая Оле в глаза, преду­предительно берясь помочь во всем подряд -- лишь бы оказаться нужным,-- и со страхом видел, как замыкается Олино лицо, как тает и исчезает еще на рассвете бывшая в ее глазах теплота.
   И потом много дней Оля была, с ним странно хо­лодна и пристально рассматривала его, словно изучая, подозрительно; а он казнился и все искал, в чем он провинился.
   ...Так странно было лежать в почти полной тиши­не, в полумраке, казалось, единственным бодрству­ющим во всем мире, и ворошить слова, воспоми­нания -- о школе, о доме, о студенческих своих буднях,-- все сплеталось в какой-то клубок, пута­ный ворох незначительностей, и звенела пустота в голове. Тогда Вадик начинал злиться, вздыхал, ворочался. Выбирался на порожек медпункта, на прохладу зеленой зари. И вид палаток и обросшего травой здания столовой возвращали его к настоя­щему.
   "Ну что тебе надо? -- вопрошал он себя.-- Ну спи! Когда-нибудь ты будешь мечтать о таком вре­мени, о такой свободе: никаких забот, никаких про­блем еще нет. Дурак, у тебя же каникулы! От­дыхай!"
   Он возвращался на раскладушку, она скрипела, и всегда приходило воспоминание о той ночи, ког­да здесь спала Оля, и Вадик начинал думать о ней, о том, как она переменилась, и рано или поздно додумывался до: "Она приручала меня -- на всякий случай, вот и все! Из боязни, что я буду стараться комиссовать ее, из перестраховки. Подразнила, а я клюнул... Разнежился..."
   Ему становилось тошно и стыдно -- вспоминал свои торопливые поцелуи и вздохи, сюсюканье, ох!.. Тогда он плотно закрывал глаза, пминал голо­ву в подушку, и тут сон, спасительный сон, корот­кий и темный, обрушивался на его горячий висок.
  
   Даешь областную спартакиаду ССО!" -- уже второй день висел на двери столовой плакатик. И дождик все норовил смыть с не­го краски.
   Автобус прибыл в пять утра. На пустынном мок­ром шоссе, облитый розовым светом поднимающе­гося солнца, он всем показался если не символом предстоящих радостей и удовольствий, то хоть их обещанием. И пока шли через мокрое поле, ста­раясь не очень сильно перепачкать обувь, и тол­пились вокруг автобуса, поджидая отставших дев­чонок и комиссара, все поглядывали на еще чистое небо, надеясь на удачу с погодой -- дожди уже утомили.
   Через три часа скорой, под песни, езды по доро­гам они очутились в каких-нибудь тридцати кило­метрах от Москвы, в знаменитом орденоносном сов­хозе-миллионере -- небольшом современном, го­родке, чьи улицы выходили прямо в широкие, загибающиеся за горизонт, ровно колосящиеся поля.
   Когда подъезжали, услышали гул, гам, усиленные репродукторами песни, и оживились. А в самом городке, переполненном .стройотрядовцами, на центральной площади, забитой автобусами, маши­нами, расцвеченной флагами, вымпелами, ходуном ходившей от снующих по ней фигур, от напряжен­ной оглушительной музыки, хохота, криков, отряд прилип к окнам.
   Приказав всем оставаться на местах, командир ушел на разведку и скоро вернулся, неся в охап­ке кучу флажков на длинных древках, а в зубах большой лист ватмана.
   -- Час на разгул,-- сообщил он ребятам,-- а по­том все собираются на стадионе. И чтобы кучно сидели! Штаб пойдет со мною в клуб. А ты, Юра (и Юра Возчиков поднял голову), изобрази что-ни­будь: конкурс тут на газету "Молнию". Ну, вольно! Разойдись! -- скомандовал он шутливо.
   Ребята бросились в распахнувшиеся дверцы. Ва­дик оглянулся на Олю, оставшуюся в автобусе с Юрой и Таней.
   В фойе клуба выяснилось, что для каждого члена штаба есть дело, для Вадика, например, дежурство в медпункте.
   Сашка Шимблит -- знакомый еще по институту аспирант одной из кафедр, а здесь начальник, врач районного штаба ССО -- сразу же и направил Ва­дика:
   -- Заступи первым, а я быстро тебе подмену ор­ганизую. Надо нам с тобой поговорить, ты не по­теряйся потом.
   Вадик осмотрел помещение, проинспектировал ап­течку. Пожилая медсестра выдала ему чистый, от­глаженный халат, и, облачившись в него, Вадик по­чувствовал себя очень уютно: знакомо пахло, ожи­далась знакомая работа, и он был ко всему готов. Приоткрыв дверь, чтобы подглядывать в фойе, где все время была веселая суета и шум, Вадик обша­рил письменный стол, нашел затрепанную книжку без обложки и первых страниц, и когда ему на­скучило смотреть на беготню ребят, взялся за ро­ман, начавшийся для него так: "...не знала, как и где они теперь встретятся и как поведется разго­вор и что он скажет или спросит, но твердо знала то, что скажет сама. Время шло неторопливо. Ко­нечно, куда ему спешить?.." -- но тут в дверь зашли коллеги во главе с Сашкой, поделили дежурства, и Вадик сдал пост и унес с собой книгу: начало ему понравилось.
   Сашка потащил Вадика на второй этаж клуба, за­вел в тихую комнату, уставленную запертыми книж­ными шкафами.
   -- Как дела? Вид у тебя неплохой. Загорел. И по­худел, что ли?
   -- Нормально у меня все. Кто тут из наших?
   -- Коля Суворов, Томка...
   -- Мне бы с Колей побеседовать! -- Вадик ух­мыльнулся.-- Он ко мне в отряд двух госпитальных пациентов взял!.. Представляешь...
   -- Я в курсе. Мы таких десятка два допустили. Надо, Вадик, надо! Права свои знаешь? Комиссуй, если видишь, что ребята не справляются. Слушай! Я сегодня в Москву еду, хочешь со мной? Присое­диняйся. Насчет твоей темы поговорим. Не забыл еще науку?
   -- Не забыл.-- Ему очень хотелось съездить в Москву, заглянуть домой.-- Если отпустит меня командир... Я бы с удовольствием.
   -- А что, у тебя с ним нет контакта?
   -- Все делим сферы влияния. Да ладно! Где те­бя найти?
   Вадик побежал на стадион, забрался на верхние ряды трибуны, попытался разглядеть, где сидит отряд, и понял, что это безнадежное занятие: оди­наковая форма уничтожила малейшие различия, и сейчас казалось, что на стадионе один большой отряд, разделившийся на группки, болеющие за раз­ные команды.
   Как раз начинались соревнования каменщиков. Пе­ред каждым участником стояло ведро с раствором, лежала кучка кирпичей, и диктор по радио объя­вил, ,что тот каменщик, кто быстрее и качественнее сложит столбик из кирпичей, получит приз, а команда -^ четыре очка.
   После гонга каменщики судорожно заработали руками и под все нарастающий вопль стадиона, свист, и отчаянные крики за какие-то считанные ми­нуты сложили столбики для будущей эстрады.
   Командир получил четвертое место -- одно очко, и, смеясь и крутя головой, раздавая тычки и отби­ваясь от них, пробирался по рядам. Проследив за тем, куда он пошел, Вадик увидел отряд и устро­ился неподалеку.
   Командир, очень довольный и веселый, объяснял, размахивая руками, как надо cкладывать столбики. Рядом с ним сидела Оля и, казалось, очень внима­тельно слушала его, но, уставясь ей в затылок, Ва­дик внушал: "Оглянись, оглянись!",-- до тех пор, пока она не посмотрела в его сторону. Командир, все еще продолжая рассказывать, посмотрел туда же, заметил Вадика и приглашающе махнул рукой. Вадик перебрался к отряду. Ребята подвинулись.
   -- Слушай, док, ты гипс накладывать умеешь? Тут соревнование будет, участие примешь? Честь района и отряда, а?
   -- Хорошо!--согласился Вадик.-- Это по нашей части.
   -- Молодец! -- Командир хлопнул Вадике по пле­чу.-- А добровольцем будет... Моня. Слышишь, Моня! Давай сюда!
   -- Нет.-- Вадик закачал головой.-- У него ж вон какие конечности длинные! Ты что! Лучше уж тог­да...
   -- Юра! -- Командир решительно показал на Юру Возчикова. Тот покорно поднялся и пошел вслед за командиром и Вадиком, к палатке с красным крестом -- регистрироваться.
   -- Юрик! -- сказал Вадик, разобравшись в усло­виях соревнования.-- Главное -- не шевелись и тер­пи! Туго будет, но быстро, по-фронтовому.
   Когда дали команду, Вадик сделал все так, как учила его старая Петровна в травмпункте отцовско­го госпиталя, и на целую минуту обставил коллег. Юра запрыгал на загипсованной ноге, стадион за­выл от восторга, и среди криков и Вадик и Юра услышали голос своего отряда: "Молодцы!" Отсю­да, с зеленого поля, они не могли разглядеть лица ребят, помахали им издали, а потом Вадик на спи­не отнес Юру за футбольные ворота и освободил от твердеющего гипса.
   -- Помог хорошо, спасибо! Сильно давило?
   -- Ничего. И вам спасибо,-- ответил Юра.-- Четы­ре очка!
   Перед футбольным матчем сборных районов объявили перерыв на обед. Ва\цику есть не хоте­лось, и он побродил по городку. На всех дорожках сквера, в жидкой тени молоденьких деревьев орга­низовывались компании. Разложив на газетах бутер­броды, батоны хлеба и колбасы, предавались веселью. Около лотков стояли очереди, и он заметил прошмырнувшего мимо Вовика -- Одетый в подо­гнанную новенькую форму (подарок комиссара), он определенно задумал какую-то шкоду -- это чувст­вовалось по осторожности, с которой он пробирал­ся в толпе, по выражению хитрой мордочки.
   -Эй, Вовик! -- хотел было остановить его, но тот уже растворился. Зато на возглас Вадика ото­звался командир: вместе с комиссаром они стояли в сторонке и сосредоточенно жевали.
   -- Хочешь? -- Командир кивнул на, сверток с бу­тербродами, торчавший у него из-под мышки.-- Ты молодец у нас, док! Через тебя на призовое место вышли. Если еще завхоз гол забьет, точно приз будет! Чего не ешь? Подкрепляйся!
   -- Ребята,-- начал Вадик,-- а если я смоюсь до завтрашнего утра домой? Тут мой приятель на ма­шине. Лекарства кое-какие возьму, а?
   Командир и комиссар переглянулись, комиссар отвернулся.
   -- Отрываешься,-- прожевав, сказал командир.-- Ну, ладно, давай! Неудобно отказать, все-таки пер­вое место взял. Как поощрение, понял? И чтоб к завтраку был на месте. Давай!
   -- Ну пока! -- сказал им Вадик и пошел, чувствуя у себя на спине их неприязненные взгляды, а в ду­ше что-то противное, как накипь. Знал, что коман­дир скажет что-нибудь вроде: "По титьке соску­чился!"
  
   Не в первый раз Вадик возвращался в родитель­ский дом после долгого отсутствия -- и армейские сборы, и двухмесячная практика в районной боль­ничке под Тамбовом, и выезды на картошку -- было уже, было. Но именно сейчас, шагая в стройотря­довской форме по теплой душной Москве, он ра­довался -- не бурно и торопливо, а тихо, смакуя то, что видели его глаза, слышали его уши; почему он так нежно любил их сейчас, свою улицу, свой двор?
   В подъезде, по привычке сунув палец в дырку почтового ящика и так же привычно обнаружив в нем "Вечерку", Вадик вдруг вспомнил, что у него нет с собой ключей от дома, и догадался: неожи­данность возвращения, неподготовленность его так странно все изменили в уже знакомых ощущени­ях-- что он еще не вернулся домой, нет, только забежал вдохнуть дым родного очага.
   Он поднялся к своей двери и позвонил. И услы­шал быстрые мамины шаги, и вот она широко рас­пахнула дверь.
   -- ...Как ты вырвался оттуда? -- Мама разгляды­вала Вадика и улыбалась.--Похудел... И загорел... И глаза другие стали... Все здоровы,-- рассказывала мама.-- Машка сейчас на этюдах, вот придет, сама все расскажет. Ну, папа, как всегда, в полном по­рядке.-- А мама была бледной, усталой, и Вадику стало неловко за свой крепкий и здоровый вид. Он погладил маму по руке.-- Вот сюрприз для нас!.. Что же ты там делаешь, доктор?
   -- Отдыхаю,-- признался Вадик.-- Загораю, чи­таю... Работы нет.
   -- И хорошо, что у тебя нет работы -- значит, все здоровы,-- с улыбкой сказала мама.-- Да и по­том-- ведь у тебя каникулы. Последние каникулы.
   После кофе сесть в такое теплое, мягкое кресло, закурить не спеша сигарету и, поглядывая на экран телевизора, просмотреть принесенную мамой "Ве­черку" -- обычный вечер, их было уже сотни, но этот оставит след, наверное, потому, что все было, как в первый раз.
   Он сам открыл отцу -- в их семье была привыч­ка звонить в дверь, даже держа ключи в руке: чтобы тебя встретили и приняли то, что ты принес, будь то улыбка, слезь! или просто тяжелая сумка.
   -- Вадя!..-- сдержанно-удивленно сказал папа. Он был в летней легкой военной форме, сухой, заго­релый, прежний.
   Они никогда не целовали друг друга - ни при встречах, ни при расставаниях, но отец клал руку Вадику на затылок, и его пальцы будто щекотали за ухом, отчего Вадик всегда поводил головой, как тот маленький, за которым папа пришел в детский сад. Так и было -- Вадик любил, когда отец отводил его в детский сад, и еще больше, когда отец забирал его оттуда у всех на виду.
   Отец оглядел прихожую и, не увидев ни чемода­на, ни рюкзака, спросил коротко:
   -- Надолго? -- Теперь он снял фуражку, повесил ее на крючок вешалки и, обернувшись к Вадику, переспросил: -- Надолго?
   -- До утра.
   -- Вот и сына к себе залучили.-- Отец улыбнулся маме, выглянувшей из кухни, а потом опять окинул взглядом Вадика, только теперь это был -- Вадик почувствовал -- докторский взгляд: он схватил и цвет лица и чистоту глаз, пробежался по фигуре.-- Здоров?
   -- Так точно, товарищ полковник медицинской службы, здоров! -- встав во фронт, отрапортовал Вадик.-- Разрешите в строй?
   -- Смотри -- лейтенант! -- усмехнулся отец.
   Маша, сестра Вадика, пришла в двенадцатом ча­су, когда Вадик, разомлевший от ванны, вкусной еды, коньяка и просто от ласки, уже задремывал на диване, чем вызвал обмен мимолетными улыб­ками между отцом и мамой. Машке весной испол­нилось двадцать лет. Она переходила на третий курс Строгановского училища, и стиль изящного и элегантного беспорядка, который культивировал­ся там, она уже сделала стилем своей одежды, ма­нер и домашней обстановки и, как сразу же по­чувствовал Вадик, по-видимому, решила, что настало время распространить этот стиль на их ранее упо­рядоченные отношения.
   Она звучно чмокнула Вадика в нос, растрепала ему старательно расчесанные волосы и принялась за расспросы, при этом она совершенно не обраща­ла внимания на сонный вид брата.
   -- Ну, братан,-- говорила она, например,-- а де­вушки там есть?
   -- Есть,-- слабо отзывался Вадик.-- И девушки там есть, как им не быть!
   -- Тогда тебе надо бы усы отпустить,-- сразу ре­шила Машка.-- Входит в моду -- раз,-- она загибала пальцы,-- экономично -- два, и для врача усы -- шарман! Мам, скажи Вадьке, чтобы он усы отпу­скал. Такие пушистые-пушистые!..
   -- Что-то ей усы стали нравиться. Неспроста,-- из предосторожности закрываясь подушкой, про­комментировал Вадик, но Машка не задерживалась на мелочах.
   -- У меня есть идея. Я беру твой кооператив и селюсь там с подругой. Она -- вот такая девка! А ты, как морально неустойчивый и малокоммуни­кабельный, остаешься под родительским крылом. Даже -- крыльями! Иначе ты, Вадька,-- она трепала Вадика за нос, уши быстрыми сильными пальцами,-- будешь типичным старым девом с комплексом ку­хонной неполноценности.
   -- Марья! -- сказал отец.-- Этот вопрос решен окончательно.
   -- Хорошо! Но ты разрешишь мне рисовать на твоей шикарной лоджии? Там мощный вид, правда, папка?
   -- Да!--встрепенулся Вадик.-- А как дела с ко­оперативом?
   -- Обещали к ноябрьским праздникам дом сдать.
   -- Я рублей триста заработаю,-- обстоятельно сказал Вадик.-- На мебелишку.
   -- Богатый,- насмешливо протянула мама.-- Съездишь к морю.
   -- Вадьк! -- опять затеребила его Машка.-- В тво­ей деревне нет никаких народных промыслов?-
   -- Окромя браконьерства, нет. Но мы с егерем дядей Сашей...
   -- А икону почерней достать нельзя?
   -- Спрошу у одной бабуси с радикулитом.
   -- Спросишь, честно?
   -- Оставь ты его, Марья,-- сказал отец.-- И иди­те-ка вы оба спать. Ваде вставать в пять утра.
   Они жили в двухкомнатной квартире, которую отец получил еще в пятидесятом году, и Вадик с сестрой делили большую проходную комнату, хотя как-то случилось, что чаще всего вечерами все собирались в маленькой родительской комнатушке.
   Вадик подождал, пока Маша улеглась, и, разло­жив кресло-кровать, лег с твердым намерением на вопросы не отвечать, а постараться расслабиться в сеансе самогипноза.
   -- Расслабляешься? -- проворчала Маша.-- А меня так и не научил, обормот.
   -- Машк! -- вполне миролюбиво спросил Вадик.-- Какое сейчас самое модное ругательство, а?
   Она долго думала, молчала, потом отклик­нулась:
   -- Волосан... А что?
   -- Волосан ты, Машка! -- сказал Вадик и получил очень точно (в чем сказывалась большая практика) подушкой по голове.
   Машка царила в семье. Если в Вадике с самого детства проглядывали черты характеров и отца и мамы, но больше матери, то Машкин характер, ка­залось, не имел в семье аналогов.
   Еще на четвертом курсе, рисуя в кружке на ка­федре неврологии свое генеалогическое древо и собирая оставшиеся в памяти родни сведения о пристрастиях предков, Вадик был весьма заинтере­сован: все укладывалось в схему, даже определил­ся внутрисемейный круг профессий, но Машка вы­падала из него. Разгадку ему принес разговор с ма­мой. Вадик всегда полагался на ее серьезные и четкие заключения кристаллографа. Она сказала:
   -- Машка! Это же вылитый отец! Тот отец, кото­рый не состоялся из-за трудного детства. Прозрач­ность и твердость, Алмаз. Только отец без блеска, а Машка с блеском.
   Вадик знал, что отец подростком ушел на войну, работал в госпитале, потом окончил Военно-меди­цинскую академию, одним из первых изучал лучевую болезнь, стал признанным авторитетом, но не хва­тало ему чего-то, чтобы легко написать диссерта­цию, оказаться на виду... Поэтому он обиделся за отца, когда мама сказала "без блеска", и спросил:
   -- А я?
   -- А что --ты? Ты -- внушаемый, как и большин­ство, мужчин,-- лукаво улыбнулась мама.-- Я тебе не скажу. Ну, чтобы тебе не была завидно... пока ты у нас, мм-м... гранит. Основательность, твер­дость!.. Ну, что ты, Вадик!--Мама обняла его.-- Все эти сравнения -- чушь! Не переживай, сыночек! Ты тоже способный, умный... Но послушай! Есть граниты, которые несут золото. Маленькие частич­ки. И все главное золото мира -- не самородки, а эти маленькие кусочки, пылинки, зернышки. А зо­лотом платят за все-- и за алмазы тоже. Ты тот самый гранит.
   "Но" -- осталось. И каждый раз, сравнивая себя с сестрой, оглядываясь на отца, маму, Вадик споты­кался об это "но".
   Однажды он спросил:
   -- Мам, как ты думаешь, отец счастлив?
   -- А что такое счастье, сыночек? Если счастье -- это равновесие в жизни, самоуважение, которое опирается на весь мир: на чувство безопасности, на любовь, на здоровье, на чистую совесть -- то да, он счастлив. Но почему ты меня спрашиваешь об этом, спроси папу!
   -- Но ведь ты его жена и, наверно, знаешь его лучше, чем все другие?
   -- Нет, Вадик, жена и муж знают друг друга только с той стороны, которая обращена к супру­гу или супруге. Все никто не знает. Даже я не все знаю о тебе и Машке. К сожалению. Вот, напри­мер, почему она так зверски рвет все свои черно­вики, почему они ей мешают? Может быть, им со временем цены не будет. И почему ты ревностно бережешь свои?
   - Просто Машка талантливая и уверена, что смо­жет повторить, даже улучшить, а я нет.
   -- Нет, сыночек. Это модель того, как вы будете жить,-- вот чего я боюсь. Почему? Не знаю уж как, но наградили мы с отцом вас аналитическими каче­ствами -- не будете вы воспринимать жизнь про­сто, к сожалению. Одна будет ценить только мгно­вения прозрения, откровения, другой -- не скажу... Подумай сам.
   -- ...Машка! -- шепнул Вадик. И, дождавшись сон­ного "А?", признался: -- Я что-то в современных де­вушках ничего не понимаю.
   -- Нормально! -- отозвалась Машка. - Спи, бра­тан, спокойно.
  
   Рано, очень рано вставал комиссар и шел на кух­ню растапливать остывшую от сырости печь. А Ва­дик, мучимый бессонницей, засыпал.
   ...Подняться утром под равномерный шелест дож­дя и ритмичные глухие удары о пол просочивших­ся сквозь потолок мутных капель, слышать сонную, глухую возню ребят, кашель и позевывания, отво­рить разбухшую дверь и открыть взгляду равно­мерное серое небо, низкое и влажное, а справа -- весь горизонт занимает серая блескучая под ред­ким солнцем вода. Только над трубой кухни ветер качает сизый дым.
   --Завтракать! -- кричит Оля и бьет железной кружкой по крышке кастрюли.
   Вадик заторопился умываться. В столовую он за­шёл последним -- процедура снятия пробы отпала как-то сама по себе после возвращения ив Моск­вы, когда командир накинулся на него во время обеда при всех за опоздание, за испорченные от­ношения с Верой-продавщицей, за нахлебничество. Он так и сказал: "Пока мы на стройке уродуемся, этот жрет, спит и..." -- Он все-таки не рискнул до­говорить, но Оля покраснела. Вадик тогда встал и громко сказал: "Я врач. А не строитель. Вы меня кормите, я готов вас лечить. Все!" Когда он вышел, в столовой была тишина. Вечером около него, си­девшего на обрыве, неслышно возник Сережа-ко­миссар, опустился рядом на корточки, помолчал. Вадик, обиженно глядя прямо перед собой на раст­воряющийся в сумерках закат, ждал от Сережи ка­ких-то объяснений, слов, может быть, даже сочув­ствия, но комиссар, так ничего и не сказав, ото­шел...
   ...Вадик взял у Тани (с улыбкой сказавшей "Доб­рое утро, ешьте на здоровье!") тарелку с кашей и котлетой, машинально отметил, что размер котле­ты опять уменьшился, и тут его окликнул командир.
   -- Зайди!
   Ко всему готовый, Вадик вошел в столовую, уви­дел весь отряд в сборе. Командир нетерпеливым жестом позвал его за стол, где сидел штаб отряда.
   -- Вчера случилось ЧП. Все знают об этом. На­рушение сухого закона. Наказание -- отчисление из отряда. Но, раз это касается Вовика, нашего трудновоспитуемого, то решайте вы, весь отряд.
   Комиссар поерзал на скамейке, с трудом выда­вил из себя:
   -- Хуже всего то, что пили не на свои, а на деньги Вовика.
   -- А мои деньги не хуже ваших! -- выкрикнул Вовик, открывая фиксу.-- Мне мамаша прислала. Показать квитанцию?
   -- На первый раз простить надо,-- подал голос Витя-завхоз.
   -- Тебе слова не дано, ты сам пил,-- отрезал ко­миссар.
   Ребята молчали. Потом кто-то выдохнул:
   -- Дождь какой!
   -- Что решим?-- поднялся командир.-- Отчис­лим?
   -- Если отчислим -- пятно на отряде,-- сказал Игорек многозначительно.-- Это стратегически не­верно.
   -- Оставим! -- загалдели ребята.
   На этом собрание и закончилось.
   После завтрака часть ребят осталась в столовой играть в шашки, читать; в углу вокруг Вовика сели играть в карты, а Вадик завернулся в громадный брезентовый дождевик дяди Саши, надел сапоги и с удочками пошел ловить рыбу -- удочки он при­вез с собой из Москвы. Он часто уходил по бере­гу далеко, к развалинам церкви, и там, в глубокой нише под обрывом, усевшись на гладкий ствол мертвого дерева, читал, дремал. Клева не было.
   А в книге, которую он читал, были такие слова:
   "...Тяжкое бремя соскользнуло с моей души. Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете. ...Я почувст­вовал себя впервые человеком, объем ответствен­ности которого ограничен какими-то рамками".
   Иногда за ним сюда прибегала Таня, он прини­мал пациентов или осматривал кого-нибудь на до­му; тогда появлялась работа -- возникала потребность идти к больному на следующий день. Был профессионально интересный случай: цепной пес, ростом с теленка, искусал, изрезал зубами пьяного гостя хозяина, хлопот хватило на целый день -- на­до было звонить в район, связываться с санэпи­демстанцией, следить за пациентом, менять по­вязки...
   Каждые два дня он, дождавшись, когда ребята приедут на обед, шел на стройку, наполнял аптеч­ку бинтами и йодом и возвращался. Два раза он провел поголовный осмотр отряда: уклонились только командир и Оля. Документация у него была в порядке, за содержанием мяса в магазинном хо­лодильнике он следил ежедневно, но вот поймать пройдоху Витю-завхоза, урезавшего норму, никак не удавалось, какие только способы Вадик не при­думывал. Хуже всего, понимал Вадик, что Оля с командиром заодно, а Таня молчит и в улыбке ее натянутость.
   Сегодня был день проверки аптечки. Вадик за­хватил с собой пакет с перевязочным материалом и намеревался прямо с бережка отправиться в по­ле.
   "Шлеп-шлеп",-- послышалось слева, издали. По­том была минутная тишина, и затем все ближе и ближе стал скрипеть песок. "Хитрая,---усмех­нулся Вадик,-- демонстрирует послушание, а сапо­ги за поворотом надела. А ведь я у нее на каран­тине. По поводу какой же инфекции? И не спро­сишь!.,"
   -- Клюет ведь! -- насмешливо предупредила .Оля.
   Вадик повернул голову в ее сторону, встретил ее дразнящий взгляд из-под капюшона плащика.
   -- Почему опять босиком ходила?
   -- Это полезно, доктор. Никакая простуда не возьмет. Можно сесть? Место не куплено?
   Вода рябилась от ветра и мелкого дождя, почти пыли; поплавки прибило к берегу, они лежали на песке. Вадик не пошевелился.
   -- Скучно живу,-- сказал он.-- Вот роман читаю. О дьяволах в наших душах. Сколько дьяволов -- столько у человека и работы.
   -- Будешь нужен -- будет работа,-- присаживаясь рядом, отозвалась Оля.-- Правильно говорю?
   -- А твой приятель...-- Оля закрыла ладошкой ему рот. Вадик поцеловал ладонь, накинул полу дождевика на ее плечи.
   -- Он переживает,-- внушала она Вадику.-- Мы сильно из графика выбились. Видел, первый этаж еще не закончили.
   -- Ну и не закончили... Объективные обстоятельст­ва: дождь, перебои. Что так смотришь?
   -- Дом-то для людей, Вадик. Не сарай -- дом! На­до нажимать -- пятую часть не сделали против плана.
   -- Слушай! Член штаба ведь я, а ты лучше меня все знаешь. Может быть, и подробности о выпивке знаешь? Расскажи!
   -- А ты интересовался? Тебе все доложить на­до!-- Оля отстранилась от него.-- Я тебя никак по­нять не могу,-- серьезно произнесла она.-- Ничего тебя не волнует, наши дела тебе не интересны. Я понимаю,-- она задержала его возражения,-- у тебя другая работа, но все равно, как-то... То верю тебе, то не верю. Сиди спокойно,-- остановила она Вадика.-- Вот ты не скрываешь, что я тебе нрав­люсь, что сейчас ты переживаешь,-- это хорошо. Это мне приятно,-- без улыбки сказала она просто и спокойно.-- У нас так не делают. А вот совсем не спрашивал -- может быть, у меня дома жених есть? Ничего у нас с тобой, Вадик, не выйдет, ты не обижайся! Очень мы разные... Мы друг другу еще десяти слов не сказали, а ты уж целоваться полез. И после... Одно только хорошо -- слабостью моей не воспользовался, когда мне плохо было. Если б не так -- не пришла бы сейчас сюда.-- Оля встала, отошла на несколько шагов в сторону,-- А я тогда испытала тебя, ага! -- Она кивнула ему и вздохнула, словно сбросив груз, и улыбнулась, глядя на насупленного Вадика.-- Не обижайся! Я ведь узнала, что ты хороший, что с тобой дружить можно. Будешь дружить со мной? -- Она лукаво усмехнулась.
   -- Я все про тебя понял,-- помолчав, ответил Ва­дик.-- Ты, друг Оля, не беспокойся, не трать зря силы -- я тебя не комиссую, если только сама не попросишь. И извини, что лез к тебе... Дурак был.
   -- А теперь вдруг поумнел? -- насмешливо восхи­тилась Оля.
   -- Ладно-ладно!..--Вадик вытащил из воды на­живку-- толстых неподвижных червяков, поплевал на них и забросил обратно в воду.-- Между про­чим, очень ты эмоциональная. Это вредно.
   -- Так ведь я живая! Мне и холодно бывает, и жарко, и больно. Как тебе, как всем, А ты со мной -- как с куклой. Можно так?
   -- Извини,-- не глядя на Олю, повторил Вадик.-- У тебя ноги не замерзли? -- спросил он позже, ко­гда молчание затянулось.
   Оля с любопытством смотрела на него и не ухо­дила, а когда Вадик опять занялся червяками, ус­мехнулась и, повернувшись, зашлепала по воде в сторону лагеря, не оглядываясь, веселая.
  
   Вечером внимание отряда было привлечено боль­шим парадом -- по улице одна за другой, осторож­но ныряя в колдобины, проползли четыре заляпан­ные грязью "Волги" с московскими номерами,' за­тормозили у дома егеря. Захлопали дверцы, послы­шались мужские голоса, закричала Надежда: "Гости дорогие!.. Саша, гости к нам!"
   "Эх, дядя Саша!.." -- подумал Вадик, из дверей медпункта наблюдая, как бодренько побежала к до­му Веры-продавщицы Надежда. Он перехватил ее на обратном пути: Надежда остановилась, пере­вела дух и, взяв авоську, вздутую свертками и бу­тылками, в другую руку, сказала:
   -- Да разве его, черта, удержишь? У него ж опять -- ходит, ладони чешет... Самый верный при­знак,-- она засмеялась,-- к улову и гулянью.-- Она заспешила к дому, во всех окнах которого уже го­рел свет.
   Отряд еще ужинал, когда из-за оврага от бар­ского дома вдруг, и громко -- так, что все переста­ли есть,-- послышалась музыка. Вовик тут же выско­чил из-за стола и через пять минут вернулся, сияя улыбкой:
   -- Мужики! Там техникум приехал! Девчонок це­лая рота! Сейчас танцы будут. На целый месяц они -- овощи убирать. Ну, мужики!..
   Ребята заторопились, загремели посудой дежур­ные. Таня закричала:
   -- Не бросайте на прилавке, оглашенные!
   Но ее никто не слышал. Ребята кинулись в избу прихорашиваться, и уже скоро зарыдала гитара в руках Игорька, загудели голоса. Вадик, покурив на бревнышке, еще раз зашел на кухню, взглянул на распаренную Олю, быстро моющую в тазу с горчи­цей грязные миски, и такую же красную, но еще более суетливую Таню, на Юру Возчикова, скребу­щего ножом столы.
   -- Чем помочь?
   -- Не надо, не надо! -- весело сказала Таня,-- Справимся сейчас.
   Вадик снял куртку и, осторожно переступая, под щекочуще-моросящим теплым дождем понес ведра с помоями во двор егеря -- ленивая Надежда от дармовых хлебов завела поросят; по дороге тяже­лое ведро в левой руке черкнуло по земле, и Ва­дик окатил себе брючину. Чертыхаясь, он пошел мыть ведра к "морю", отскоблил песком грязь, отмыл брюки.
   Когда он вернулся на кухню, Оля, свирепо соб­равшаяся накинуться на него: "Тебя за смертью по­сылать!" -- осеклась, а Таня присела на стул,
   -- Как же это? -- сказала она расстроено.-- Вот беда! Ну, сейчас замоем. Переодевайтесь! Там ночью ногу сломать можно,-- посочувствовала она Вадику.
   -- А мы, верно, по воздуху летаем,-- отрезала Оля.-- Что-то я тебя в таком виде не видела. Ба­рин просто.
   -- Что ты на человека набросилась! Он-то тут при чем? Нашу работу человек делает, а ты лаешь­ся. Вы, доктор, не слушайте ее, шумит она просто так, от характера.
   Опорожняя баки, Вадик еще раз сходил с ведра­ми к кормушкам. В этот раз ему пришлось спря­таться в лопухах, у лодочного сарая, потому что тут же рядом Надежда разговаривала с Верой-про­давщицей:
   -- Ну, как я тебя назову? Сестрою, что ли? Так среди них есть этот, забыла фамилию, он уже три года ездит. И потом, Вера, не те это гости, эти все разговаривать будут. Ни спеть, ни сплясать. Не хо­ди!..
   Вера что-то бубнила обиженно в ответ.
   Дождь сыпал Вадику за шиворот, мочил спину, и запах, поднимающийся от земли, щекотал нос. По­том, когда Надежда и Вера разошлись, он вернулся на кухню. И опять Оля набросилась на него.
   -- У тебя совесть есть? Юрка вон весь извелся,-- шепотом, вырывая у него из рук ведра, сказала она.-- Таня тоже человек... Юрка весь день на стройке, когда им еще повидаться?
   Вадик обиделся и ушел в медпункт. Совсем ему не хотелось идти на танцы. Только-только пристроил пепельницу и подушку, как в медпункт, коротко стук­нув, вошла Оля.
   -- Дай брюки,-- велела она. Под локтем у нее был какой-то маленький узелок,-- Ну, дай! Все рав­но стирать иду.
   -- Пошли на танцы,-- спуская ноги с раскладуш­ки, предложил Вадик хмуро. Оля сморщили губы, а потом весело улыбнулась.
   Через луг, по мостику над оврагом, по задам почты, над дверью которой- горела лампочка, все ближе и ближе к шуму и свету, оступаясь и време­нами держась друг за друга, они вышли, освещая дорогу фонариком, к барскому дому, и там Вадик пропустил вперед Олю.
   Танцевали в широком коридоре. Девчонок дейст­вительно было много. Отряд же пока терся у стен.
   Мелодия, которая неслась из громадной колонки, показалась Вадику знакомой, но необычно, аранжированной. Когда тема заканчивались, мягкий пе­реход на другую октаву и небольшое убыстрение ритма обновляли мелодию.
   Танцевали по-разному, кто как мог. Но вот ритм стал невозможно быстрым, сквозь мягкую волну саксофонного голоса прорезались гитарные аккорды, инструменты взяли самую высокую октаву, и на ее фоне почти человеческий голос забормотал: "О-е, о-е, о-е!.." Все, кажется, обессилели, осталась одна пара: Вовик, собранный, гибкий и подвижный, тан­цевал так, как будто вел поединок, но партнерша парировала каждый его выпад, дразнила его.
   Мелодия оборвалась на той ноте, после которой она продолжается про себя, поэтому, даже когда загремело танго, ребята не сразу вступили в круг.
   -- Пойдем, потанцуем!
   -- Я так не умею,-- заупрямилась Оля, но отле­пилась от стенки, положила руку Вадику на плечо,-- Затолкают!.. Может быть, хватит? -- спросила она, когда Вадик вторично наступил ей на ногу.
   Выходя из толпы, они столкнулись с Вовиком. Вытирая рукой пот, с открытым и веселым и даже каким-то неузнаваемым лицом, он стоял, придержи­вая за локоток свою партнершу. Вадик запомнил то­ненькие светлые пряди и рассеянные глаза.
   -- Ну, ты король! -- с восхищением сказал Вадик.
   -- Пара хороша!--отозвался Вовик.
   Девушка улыбнулась, посмотрела мельком на Ва­дика, а потом повернулась к Вовику, и Вадик за­мер -- он увидел на лице девушки непередаваемое выражение открытой счастливой покорности. Они ушли в круг танцующих, и Вадик оглянулся на Олю и понял: она увидела то же, что и он.
   Ночью на берегу Вадик светил фонариком, а Оля стирала. Они почти не разговаривали друг с другом, молчали, а все равно было хорошо,
   Ночь выдалась беспокойная -- с "моря" задул сильный ветер, дрожали и звенели стекла в оконце; на раннем рассвете заревели моторами лодки го­стей егеря, кто-то громко заговорил, засмеялся,
   Снова засыпая, сквозь дремоту, сердясь, Вадик разгля­дел циферблат часов, не поверил, что уже четыре часа утра, и, без толку поворочавшись в теплей постели, вышел из медпункта. Весь лагерь был залит тяжелым серым туманом--дверь на кухню едва угадывалась; нечеткой тенью мелькнула фигура комиссара, вносившего дрова; а вода, приглаженная туманом, серая, холодно блестевшая, оказалась теп­лой. Уже после завтрака откуда-то из туманной да­ли, от других берегов вынырнули лодки с приглу­шенными моторами; негромко переговариваясь, как тайный десант, пригибаясь, сошли на берег гости дяди Саши, И опять стало тихо, покойно, дремотно. И Вадик вернулся в медпункт, лег. Но скоро в дверь постучался егерь.
   -- Доктор, там... это... гости мои тебя просят прийти. Извини...
   -- Все-таки не удержался? -- буркнул Вадик, чув­ствуя запах водки.
   -- Да я самую махонькую, за компанию, за уда­чу, а вон что вышло,-- вздохнул егерь.
   На веранде невыспавшаяся Надежда в несуразно ярком платье готовила завтрак. Непричесанные дев­чонки -- единственные дети во всей деревне -- зыркнули глазами на Вадика из угла, из-под овчин; вокруг них было уже намусорено -- крошки пе­ченья, конфетные фантики.
   -- Вот поэтому они есть и не хотят у тебя,-- прорычал Вадик на ходу.-- Кусочничают. Сладкие куски хватают. Всей деревней девок губите. Гляди, отомстится потом. Шоколад не еда, сколько раз повторять?-- Надежда даже бровью не повела.
   -- Ладно, ладно! -- успокаивающе похлопал Вади­ка по спине егерь.-- С этим мы потом разберемся.
   В горнице, оклеенной веселыми светлыми обоями, крепко пахло водкой, сырой одеждой и застоявшим­ся дымом. А на кроватях, заваленных добротными темными костюмами, белыми крахмальными рубаш­ками, сидело четверо бледных солидных мужчин, они обернулись навстречу вошедшим егерю и Вади­ку. Пятый лежал, повернувшись к Вадику спиной, на правом боку, но в его позе не было ничего вы­нужденного, грозного по смыслу, заметил Вадик, еще не отдавая себе отчета в том, что он уже уме­ет это увидеть.
   -- Извините, коллега, что беспокоим вас,-- сказал один из гостей -- толстяк,-- вставая с кровати.-- Но без вашей помощи, кажется, не обойтись. Дядя Са­ша посоветовал к вам обратиться.
   Вадик с изумлением узнал в нем институтского профессора Ильичева, физиолога. Оглядел еще раз мужчин и узнал высокого солидного академика Агеева, фармаколога, одетого сейчас в штормовку и похожего на пенсионера-рыбачка.
   -- Что это вы... так? -- знакомо наклонив голову, будто собираясь бодаться, спросил Ильичев.
   -- Учился у вас, Валерий Иванович,-- сказал Ва­дик.-- Здравствуйте!
   Ильичев пожал ему руку.
   -- Очень рад, очень рад! Ну, вот, значит, товари­щи, дипломированный специалист,-- объявил он,-- Уже легче. Давно закончили?
   -- Только что,-- улыбаясь, ответил Вадик.-- Чем могу быть полезен? -- Он покосился на лежавшего мужчину.-- Болен кто-нибудь?
   -- Вообще-то нелепая картина -- пять, нет, четы­ре профессора медицины, в том числе два акаде­мика-- и ни одного клинициста! Все понимаем, а, что сделать, толком не знаем, и -- ничего нет! -- Ильичев развел руками.-- Ну, вот ваш пациент,-- показал на лежащего мужчину,-- делайте, что надо, мы только зрители и, если хотите, советчики... По­жалуйста! Пожалуйста, доктор!..
   Вадик подошел к перевалившемуся теперь на жи­вот длинному, мосластому мужчине. Когда он по­вернул голову, Вадик встретил суровый вниматель­ный взгляд,
   -- Жалобы такие: боль в правом подреберье и тошнота -- у меня хроническая желчнокаменная болезнь. Еще -- пульсирующая боль в затылке -- дав­ление, наверное, поднялось. Но - сначала все-таки желчный пузырь заныл.-- Мужчина толково расска­зал всё и терпеливо перенес осмотр, не капризни­чал, не забегал вперед с предупреждениями: "Здесь больно" -- спокойный был дядечка. Пока Вадик возился, он услышал за спиной шепоток:
   -- Может быть, все-таки послать за местным вра­чом или давай я в город съезжу?
   -- Без прав останешься. От тебя ж разит, как из бочки! Подождем, что мальчик скажет.
   -- Мне кажется,-- вздохнув, сказал Вадик,-- что главное -- это приступ холецистита, а давление, оно поднялось, вероятно, вторично. У меня есть дибазол и атропин, в ампулах.
   -- Что и надо! --отозвался Агеев, присаживаясь на соседнюю кровать.-- Ручаюсь фармакопеей!
   -- Сколько там набухало? -- негромко спросил больной, указывая глазами на тонометр. Вадик по­чувствовал напряжение в его голосе.
   -- Какая разница? -- Он пожал плечами, и за его спиной все с облегчением засмеялись: "Так его, ро­димого! Много знать будешь!.." -- Сейчас инъекции сделаю.
   Когда он вышел на веранду, Надежда пригласи­ла завтракать. Гости сели за стол, а Вадик, поставив на плитку стерилизатор, направился в горницу к больному.
   -- Нет! -- сказал Ильичев, ловя Вадика за рукав.-- Садитесь с нами, так не годится...-- усаживая упи­рающегося Вадика, он тараторил, как всегда на лек­циях.-- Мне интересно узнать, как вам здесь работается. Я ведь декан все-таки... Представьтесь нам.
   Надежда поставила перед Вадиком тарелку с яич­ницей, редкое в отряде блюдо, и он соблазнился, взял вилку.
   -- Вадик -- доктор замечательный,-- подходя к столу с зеленой поллитровкой, встрял дядя Саша.-- Сам себе работу ищет! В другие деревни бегает. Тут был случай,-- нараспев сказал он, прищуриваясь на стаканчики.-- Поправимся?.. Схватило меня -- по­мираю! Сердце из груди выпрыгивает -- Ну, поеха­ли!.. -- Дядя Саша продышался, понюхал корочку, подождал, покуда гости кусок в рот возьмут.-- В зо­бу дыхание у меня сперло, думаю -- все, мальчик, кранты! А он прибегает -- ка -ак даст мне в под-дых! И все.-- Дядя Саша обвел всех глазами, в ко­торых дрожали слезы.-- Теперь здоров! В тот же день рыбы полное ведро ему! Или другой слу­чай-- не перебивай, доктор! -- это же умереть мож­но! В соседнем селе, Василькове, у одного кула­ка-- Охлопьев его фамилия, он и староста церков­ный и вообще...-- Дядя Саша таинственно подмиг­нул.-- У него во-от такой кобель в саду сидит, то есть сидел, значит. Верно говорю, Вадик? Кобель этот запах горькой ни на дух не. переносит -- зве­реет! А был он на во-от такой цепи. А один чудак выпил -- он к Охлопьеву в гости пришел по неиз­вестному нам делу -- решил храбрость показать: погладить его, сахару дать. И через забор -- не ус­пел Охлопьев крикнуть -- шасть! -- Дядя Саша вы­держал паузу и, прикрывая глаза, уронил: -- Шесть­десят ран на теле!
   -- Пятьдесят одна,-- поправил Вадик,-- и лишь два укуса, остальное -- поверхностные порезы. Не прибавляй, дядя Саша.-- Чувствовал он себя неуют­но.
   -- Молчи! Кровью истекает чудак этот, но храб­рится. А Охлопьев в панике -- гость умрет, гляди! Крозищи-то!.. Ну, кобеля впятером связали, в коля­ску мотоциклетную свалили и спрятали в хитром местье. Но,--дядя Саша пригрозил Охлопьеву вилкой,-- мы то место сыщем и оштрафуем! А Вадик, доктор наш замечательный,-- дядя Саша вдруг всхлипнул, -- всего чудака зашил, бинтами обернул и в город отвез. Живет, говорят, чудак-то этот.
   -- Ну, дядь Саш! -- вмешался Вадик.-- Не заши­вал я его. Скажешь, а меня под суд потянут. Шить-то нельзя. Да и нечем было.
   - Да, веселая жизнь,-- раздумчиво произнес Ильичев, нянча в руке стаканчик.-- Ну, профессура; давайте выпьем за практикующих, молодых и ста­рых, которые и есть медицина. Вам -- тоже пить! -- приказал он Вадику.-- И не врите, будто не умеете.
   Вадик хорошо делал уколы -- напрактиковался у отца в госпитале,-- поэтому больной облегченно вздохнул и, с благодарностью посмотрев на Вадика, сказал громко:
   -- Знаете, иногда так впорют, что неизвестно, где болит сильней -- в черепе или в заднице.
   -- Я зайду часика через два,-- отступил к двери Вадик.-- Не прощаюсь.
   Его проводили до дверей. А через два часа (больше он, как ни пытался, не выдержал), под сильным дождем прибежав в дом, он застал боль­ного уже сидящим на кровати с расслабленным, порозовевшим лицом. Он возражал одному из собе­седников, молчаливому, нескладно выглядевшему в куртке и закатанных черных брюках.
   --...Но, ближайшие пятьдесят лет -- наши: меди­ков, биологов. Техника и все эти ухищрения, о кото­рых вы говорили, быстро исчерпают запасы знаний и появится, уже появилась, необходимость шире взглянуть на человека.
   -- По-новому,-- подсказал кто-то.
   -- По-старому! Мы -- частица Вселенной, малая, даже ничтожная, но часть целого. А вырвали чело­века из этой системы, вырвали Землю... А, доктор! Спасибо, кажется, миновало,-- сказал он.-- Теперь хоть до дома доберусь. Сейчас тронемся.
   -- А вы за рулем? Не стоило бы!
   -- Выхода другого нет,-- объяснил Ильичев.-- Я без прав, кто ж его машину поведет? Здесь ее оставить разве что, а? Через неделю вернемся.
   -- У меня в среду самолет на Новосибирск,-- усмехнулся больной.-- Не хватало мне только сей­час свалиться! -- сердито произнес он, имея в виду что-то такое, о чем все знали; ему сочувственно покивали головами.
   -- У меня есть такая штучка -- папазол,-- убирая тонометр, пробормотал Вадик.-- Ну, все: давление -- норма.
   -- Отлично! -- отозвался Агеев.-- Будет сосать как профилактическое. Молодец, коллега! Сколько по­лучили на экзамене у меня? Чувствуется, что пять. Только эти колдобины -- не раскачают ему пузырь, нет? Все потроха вытряхивают наши до­рожки.
   -- Я умею водить,-- сказал Вадик,-- только пра­ва дома. Но до шоссе права не нужны...
   -- Слушайте! -- подал голос молчавший солид­ный дядечка, собеседник больного.-- Слушайте, ко­го ваш институт готовит? Универсалов? Образцово-показательных специалистов? А может, вы все под­строили, а? -- засмеялся он.
   -- Ну, Вадик, объясните замминистру про приказ,-- улыбнулся Ильичев.-- Ладно, я. Был такой приказ по нашему институтскому комсомолу: врач обязан уметь водить транспорт, прыгать с парашютом и...
   -- Делать двадцать манипуляций,-- подсказал Вадик.
   -- Которые, замечу, врачи, как правило, делать не умеют,-- повысил голос Ильичев.-- Было такое. Я теперь вспомнил. При прежнем ректоре,-- этим он что-то объяснил заместителю министра.
   ...Вадика поставили в центр колонны, чтобы мож­но было помочь, если у него что-то не получится. Но получилось, хотя он очень волновался -- не во­дил прежде "Волгу", такую тяжелую и инертную в сравнении с теми разбитыми "Москвичами", на ко­торых он накатывал обязательные часы.
   На шоссе колонна остановилась, поджидая боль­ного. Моторы негромко урчали под мокрыми капо­тами, от них поднимался пар.
   -- Пойдемте, встретим Сережу,-- предложил Ва­дику Ильичев.
   Дорога, та дорога, которая привела когда-то,-- давно ли? -- Вадика и Олю в рощу, была черной, липкой, пришлось идти по краю нежно-зеленой пшеницы, в которой путался туман. Ильичев поднял голову, снял берет и глубоко задышал. Небо было низкое, серое, но не ровно серое, а с пестротой, с черным -- от туч, белым и пушистым -- от облаков и даже нежно-голубым, маленькими клочками рас­сеянным по горизонту и над головой.
   -- Ах, чудо какое!.. И в ненастье! -- удивился Ильичев.-- Ловите эти минуты, Вадик. Все потом бу­дет, а вот этого -- нет. Некогда будет взглянуть. Станете вот так, как мы сегодня, наскоком, выби­раться к какому-нибудь своему дяде Саше, радо­ваться отсутствию полировки и паласов, радоваться дождику, который льется за шиворот, запаху воды. Потянет вас в тот лес, в это поле, и даже то, что сорвалась рыбалка, запомнится крепче, чем, если бы она состоялась. Нарушится система "постановили -- выполнили". Вон, видите, Сережа идет! Понимаете, Вадик,-- заторопился он сказать что-то важное,-- вот он заболел на наших глазах; ей-богу, все за­волновались, всполошились. А будь это в городе? Я бы узнал об этом через месяц, ну, посочувство­вал бы, но так, как сегодня,-- нет! Так что, пока вас не затянуло, а это обязательно должно будет слу­читься, Вадик, кажется, вы из активных, а, значит, работяг,-- он обернулся, посмотрел на Вадика,-- ко­пите в себе память о таких минутах, это будет как эталон в последующем. Я вам как физиолог гово­рю... Как ты, Сережа? -- Ильичев заспешил навстре­чу больному.-- Терпишь?
   -- Спасибо большое! -- пожимая руку, сказал Ва­дику чуть задыхающийся больной.-- Вполне дееспо­собный. Давайте на прощание познакомимся по форме. Может быть, когда-нибудь... Кириллов Сер­гей Викторович! -- назвался он.-- Что?
   -- Я читал ваши книги,-- пролепетал Вадик, крас­нея, потому что в эту минуту происходило неверо­ятное: он стоял на мокром поле в сотне километ­ров от Москвы и тряс руку недосягаемому, невоз­можно далекому академику Кириллову, о котором он столько слышал, работы которого он читал, вос­хищаясь его идеями и волнуясь от их красоты,-- последние два года с того памятного заседания сту­денческого научного кружка, когда им рассказали впервые о новом направлении в медицинской гене­тике.
   -- Что читали? "Система тайн"?
   -- Да. И "Введение в теорию".
   -- Интересуетесь этой проблемой?
   -- Я по этой проблеме принят в ординатуру,-- сказал Вадик пересохшим голосом и облизнул су­хие губы.
   -- Встреча на далеком меридиане! -- весело хмыкнул Ильичев.-- Ну...
   -- Вот что,-- прервал Кириллов, суровея,-- все эти разговоры на ходу ни к чему не приводят. Вот мой телефон.-- Из записной книжки он вытащил визитную карточку на английском языке с телефо­ном, тем секретным-рассекретным личным телефо­ном, который Вадик узнавал-узнавал, и не узнал.-- Когда приступите к работе, свяжитесь со мной. По­говорим. Обсудим ваши планы... Есть планы? -- Ва­дик судорожно кивнул.-- Ну, до свидания,-- потеп­лев лицом в улыбке, сказал Кириллов и еще раз пожал Вадику руку.-- Позвоните мне, я запомнил вас, Андреев Вадим...
   Когда машины скрылись за дальним поворотом шоссе, стих гул их моторов и тишина дождливого дня обступила Вадика, лихая волна слепого везения обдала его с ног до головы. Угловатое, с лицом Кириллова, возможное будущее вставало из тумана неопределенности, сомнений, робости -- и все это пришло случайно, вдруг, подарком.
   "Все, все, что сейчас,-- только пауза, заминка,-- думал Вадик, широко шагая по дороге.-- Там, в сентябре, может начаться главное -- к чему ты шел, отказываясь от соблазнов, ошибаясь в. выборе, ра­зочаровываясь в других учителях. Там то, из-за чего тебя считали крепкозадым отличником, из-за чего ты учил второй язык и лез, лез, невзирая на щелч­ки, в клиники, отделения, брался за все своими ру­ками-- и узнавал. А дать шанс испробовать себя на настоящем деле тебе может только суровый -- и, по отзывам упорных ребят, пробившихся все-таки через заслоны его заместителей и помощников, злой и нетерпеливый Кириллов С. В.! Только бы он выслушал тебя однажды!.."
   И снова, как спасенный из воды, он переживал тот миг, когда Кириллов назвал себя, добро и за­интересованно рассматривая его, и с испугом по­думал: "А что если бы этого не случилось?" Если бы он не помог тогда дяде Саше, не подружился с ним... если бы дядя Саша не верил в него и по­бежал за помощью сегодня не к нему, а к Марь-Андревне или на центральную, усадьбу, то он, Ва­дик, проспал бы эти два-три решающих часа -- и ни­чего бы из случившегося не случилось!..
   Он понял, почему его бросает то в жар, то в хо­лод-- это наивная простота связи между прошлыми поступками и сегодняшними последствиями откры­лась ему. "Так, только так и должно быть",-- думал он, шагая через мокрое поле, на котором только что, может быть, его судьба спрямила свой путь. И всматривался в неровную дорогу, прикрытую низ­ким, неверным, у самых ног, туманом.
   --...Провожал? -- с крыльца избы спросила его Оля.-- Погуляем? Я сегодня свободна. Командир ужин сухим пайком велел выдать, я тебе пряников оставила. Любишь прянички?
   -- Опять сухой паек! -- возмутился Вадик.
   -- Не шуми,-- сказала Оля примирительно.-- Ре­бята довольны. Ты чего такой красный?
   -- А мне сегодня повезло,-- глядя на Олю снизу вверх, поделился Вадик.-- Знаешь, мне так сейчас повезло!.. Ты даже понять не сможешь, как это важно! Случайность, а так все упростила!.. Повезло. Вообще-то ты в судьбу веришь, а, Оль?
   -- Конечно,-- ответила Оля.-- Как мне в нее не верить? Я же заговоренная от нее -- ну, от всего плохого, как спящая царевна.
  
   Из пахнувших чем-то кислым сеней вслед за Марь-Андревной Вадик вошел в низенькую горницу с окошками без занавесок, облуп­ленной печью и во всю стену разноцветно мерцаю­щим иконостасом. На другой стене от потолка до по­ла висели пучки сушеных трав.
   - Вот она,-- сказала Марь-Андревна.-- Верно ее ведьмой зовут, запах-то какой, чувствуете? От трав ее так пахнет.
   За печью вдоль стены стояла широкая металли­ческая кровать -с высокими спинками. На постели, со спрятанным в подушку лицом, под толстым гряз­ным Одеялом лежала старуха -- был виден ее затылок со свалявшейся седой косой.
   -- Александровна, а, Александровна! -- певуче позвала Марь-Андревна. Не дождавшись ответа, она приподняла одеяло.-- Умерла, по-моему...
   Они перевалили холодное тяжелое тело старухи на спину - открылось худое желтоватое лицо с за­острившимся носом. Рот был сжат в какой-то гри­масе, а руки с разбитыми, сплющенными пальцами сами по себе вытянулись вдоль длинного тела.
   -- Живая! -- уловив длинный прерывистый вздох, удивилась Марь-Андревна.-- Ишь, как измаралась, грязнуха... Идите, Вадим Владимирович, я ее хоть обмою пока-- и тронуть противно. До чего себя лю­ди доводят!..-- Марь-Андревна загремела ведром, заскрипели ящики черного с просинью комода, а Вадик вышел на крыльцо.
   Когда он возвратился, кровать была уже пересте­лена, старуха переодета в чистую рубашку, и ды­шалось полегче - из открытого окошка в избу за­дувал теплый ветер. Вадик осмотрел старуху, обна­ружил все признаки сердечной недостаточности и бессознательного состояния. "Кома,-- заключил он.-- Интоксикация неясной этиологии. Рак?"
   -- Н-да! Поздненько мы пришли! -- укоризненно оглянулся на Марь-Андревну.
   -- Кто ж знать мог! --пожала плечами Марь-Андревна.-- Она из дому целыми днями не пока­зывается,-- Марь-Андвевна огляделась.-- Еда-то у нее хоть есть?--Она ушла в сени.-- Может, с голо­ду? При ее-то деньгах!.. С голоду дойти! -- Марь-Андревна вернулась в, избу, пошарила под кроватью, подняла с пола стакан.-- Пила что-то... Зелье какое-то... Что делать будем, Вадим Владимирович?
   Вадик побежал в медпункт. Было около полудня, солнце встало над лагерем, и вся дурнота жаркого дня на непрогретой после недельных проливных дождей земле уже копилась в коротких темных те­нях, в холодных, ветерках между заборами усадеб.
   Нагрузив чемоданчик препаратами из своего чудо-ящика, Вадик заглянул на кухню. На плите шипел противень с картошкой.
   -- Оль! --позвал он.-- Я задержусь на вызове, у Ведьмы, оставь картошечки! -- Он весело подмигнул Тане и деловито направился в деревню.
   И через час, трижды вспотев и порезав палец лопнувшим шприцем, Вадик выполнил всю намечен­ную программу. Оставалось теперь сидеть и ждать эффекта. Для отчета и Марь-Андревны, ушедшей в амбулаторию, а еще больше из удовольствия (будто он ведет "историю болезни") он все записал на листочке бумаги. Дописав, перечитал и засомневал­ся в дозе одного препарата. Стал рыться в справоч­нике и не сразу уловил клокотание, появившееся в груди у старухи... "Подействовало! -- обрадовался он.-- Ну, конечно! Так и должно было!.. Правду отец сказал: эта пропись мертвого подымет..."
   -- Слышите меня? -- наклонившись к старухе, спросил он.-- Что у вас болит? Я врач, врач! -- втолковывал он.-- Помогу вам.-- А старуха, он чув­ствовал, как на ощупь, пробиралась к его голосу, свету, звукам жизни из своего забытья.-- Вам по­пить надо. Хотите молочка? Я сейчас!..
   Он огляделся, не увидел подходящей посуды и выбежал на улицу. Через две избы красовался дом Глазовых, единственных в деревне, державших корову.
   На стук в дверь и отчаянный лай собачонки в ок­но высунулась родоначальница Глазовых. Она опять была в красной кофте. Неприветливо посмотрела на Вадика. Между ними был конфликт из-за несостоявшейся аферы с больничным листом. Как-то в поне­дельник в одиннадцатом часу утра Глазова степен­но пришла за Вадиком: "Сын захворал". А на пыш­ной высоком кровати Вадик увидел непротрезвевше­го мужика с явно выдуманными жалобами на боли в животе. Вадик тогда высказался от души, да так от души, что горбунья, секретарша директора, квар­тирующая у Глазовых и почему-то оказавшаяся в этот рабочий час дома, высунулась посмотреть, кто так по хозяйски шумит.)
   -- Здравствуйте! Не разживусь у вас литром мо­лока? Соседке вашей.
   Глазова неторопливо и неодобрительно оглядела Вадика с ног до головы, пожевала губами. Потом смилостивилась:
   -- Вынесу.-- Она скрылась в доме, а затем прямо из окна подала Вадику холодную кринку с обвязан­ным марлей верхом.
   -- Сегодняшнее? Кипяченое?
   -- Ишь чего! Жива Ведьма-то? Не прибрал ее Господь? '
   -- Поживет еще. Я деньги вечером занесу.
   -- Сочтемся! -- отозвалась Глазова.
   ...-- Ну вот и молочко! -- бодро влетел в горницу Вадик.-- Сейчас попьем!..-- Он всматривался в лицо старухи, заметил, что она перевела взгляд на крин­ку.-- Вам надо попить молочка. Сразу сил прибавит­ся! Вот только с посудой у вас...-- На столе стоял подобранный с пола стакан. Вадик ополоснул его молоком.-- Ну, глотайте, глотайте.-- Он приставлял стакан к губам старухи, а они не разжимались. Ва­дик даже чувствовал сопротивление, и молоко про­лилось на одеяло, подушку, намочило рубашку.-- Ну, в чем дело? Не хотите молока? Воды? Сейчас!..-- Он помнил, что в сенях стояло ведро, и уже за­творил за собой дверь, когда услышал движение в горнице, потом шум падения и вбежал туда: стару­ха лежала на полу и корчилась в судорогах, будто пыталась ползти к комоду, притулившемуся в тем­ном углу.
   -- Сейчас, сейчас!.. Ах ты, господи! -- Вадик, кряхтя, поднял старуху, уложил на кровать, схватил­ся за шприц, приготовленный на этот случай, и ввел лекарство. Судороги не повторялись, через полча­са полуопущенные веки поднялась, и Вадик, низко нагнувшийся, чтобы заглянуть в зрачки, отпрянул -- с такой, показалось, ненавистью смотрела на него старуха. Отвернувшись, нащупал пульс, частый, бы­стрый: "Пронесло?"
   -- Вы меня слышите? -- спросил он.-- Говорить можете? -- Старуха закрыла глаза и как будто усну­ла.-- Ничего, ничего, все пройдет! - "Сейчас отек снимется и все будет нормально,-- рассчитал он.-- Врешь, не умрешь. Не позволю. Не хочу".
   Прошел час. Старуха не то спала, не то была в забытьи. Вадик сидел у окна, курил, выдувая дым на улицу, прислушивался к воплям петухов, далеким голосам у магазина. Потом донесся упругий гул, и у дома взвизгнул тормозами "рафик". Из него, от­дуваясь, вышли Светлана Филипповна и Марь-Андревна.
   -- А я уж не надеялась в живых ее застать. Мо­лодцом, Вадим Владимирович! Как это вы! И лекар­ства какие!.. Прямо стационар! -- Она вертела в ру­ках листочек, написанный Вадиком.-- Что ж нам те­перь делать с ней? Она ведь нетранспортабельная! Да и не возьмут ее в больнице... Я, конечно, позво­ню туда, но до завтра и думать нечего, что возь­мут!.. В сознании,-- обратив внимание Вадика и Марь-Андревны на движение старухи, сказала Светлана Филипповна.-- Слышите нас? -- крикнула она. И не дождалась ответа.-- Маша, подежурь тут.
   - А кто за меня мои дела сделает? -- возмутилась Марь-Андревна.-- В Василькове диспансеризация!.. Отчет везти в город надо!..
   -- Да, отчет,-- согласилась Светлана Филиппов­на,-- Ну, найди старушку сидеть здесь, а доктор ря­дом, заглянет. Заглянете, Вадим Владимирович?
   -- Не пойдет сюда никто! -- уверенно возразила Марь-Андревна.-- Боятся: она же всех нас прокля­ла, никого не пропустила! Всем беды нагадала! И хоть бы врала, а то как... Ведьма она и есть ведь­ма! -- Марь-Андревна покосилась на старуху.-- Вон, вся деревня затихла -- ждут не дождутся, когда помрет: помрет -- все ее проклятия силу потеряют.
   -- Эх, Маша! -- Светлана Филипповна рассерди­лась: задышала часто, покраснела.-- Мне перед мо­лодым доктором стыдно -- какие глупости гово­ришь! -- Но Марь-Андревна упрямо сжала губы.-- С глупостями не ходили бы, вот и ничего не было бы! Ты сама, помню, к ней бегала насчет свекрови?
   -- И верно она нагадала! Как сказала, так и слу­чилось.--Марь-Андрезна с вызовом посмотрела на Светлану Филипповну и Вадика. Он улыбнулся.
   -- Я тут посижу. Меня она еще не трогала, мне не страшно, И если что -- прорвемся!
   -- Молодец! -- Светлана Филипповна крепко хлопнула Вадика по плечу.-- Молодец! А мы вас не бросим, вечером Маша зайдет, навестит, а утром я приеду, заберу ее в город.-- Светлана Филипповна отогнала назойливую муху, ползавшую по лицу ста­рухи, подержала ее кисть.-- Пульс хороший... Как думаете, Вадим Владимирович, выживет?
   -- Выживет! Сердце у нее неплохо тянет. Неясно только, почему она в ступоре. Но подумаю...
   Светлана Филипповна странно, недоверчиво по­смотрела на Вадика и распрощалась.
   Они уехали, и стало тихо. Вадик курил, листал справочник и досадовал, что под рукой нет "Руко­водства по неотложным состояниям". Потом за ок­ном прошумела машина, и в лагере поднялся гвалт -- Вадик догадался, что отряд вернулся в де­ревню на обед.
   Ему уже совершенно определенно хотелось по­есть, и он потихоньку отхлебывал молоко из крин­ки. Оставить старуху одну и сбегать в лагерь он не решался -- помнил, как старуха свалилась с крова­ти. Поэтому, когда увидел из окошка идущую к из­бе с тарелками в руках Олю, обрадовался, еще из­дали счастливо заморщился, закивал.
   -- Ну, что? -- шепотом спросила его Оля, стано­вясь под окном.
   -- Заходи! Она в коме -- ну, без сознания.
   В избе Оля оглянулась на иконы, на пучки сухих трав под потолком, качнула головой.
   -- Вадик, она на меня смотрит! По-живому смот­рит! -- зашептала Оля.-- Как внутри у меня что-то шевелила...
   -- Получше вам?--громко спросил старуху Вадик, наклоняясь к ней,-- Что у вас болит, скажите!.. Нет, это она бессознательно,-- объяснил он Оле, повора­чиваясь к старухе спиной.-- Да не смотри ты так на нее -- без сознания она. Это бывает: глаза открыва­ет, а сам человек ничего не видит. Тяжелая кома у нее, похоже, что токсическая.-- Но Оля ему не ве­рила, всматривалась старухе в лицо.
   -- Ладно,-- сказала она чуть погодя,-- Ну, иди, руки мой!-- И постелила на стол полотенце, рас­ставила тарелки.
   Умываясь в сенях, Вадик как будто услышал в из­бе негромкий голос, короткий разговор, но, когда вернулся, Оля сидела у окошка, а старуха все так же неподвижно лежала на кровати.
   -- Показалось, разговариваешь, с ней! -- засмеял­ся он.-- С голоду мерещится. Так, что нам дали? -- Наевшись, подошел к Оле, потерся лицом о ее пле­чо.--Можешь считать, что ты меня от смерти спас­ла. Теперь покурить -- и полное счастье! Нет! Пожа­луйте ручку поцеловать-- для счастья!.. - Оля погладила, его по щеке, улыбнулась,
   -- А ты, наверно, хороший доктор, Вадя,-- тихо, удивленно сказала она.
   -- Сухие знания, а не опыт. Мне бы работы...
   -- Пойди, погуляй! А я здесь посижу. Вода сего­дня в "море" хорошая...
   -- Пойти? -- засомневался Вадик.-- Если что, ты за мной сразу же прибеги, хорошо? Но я быстро!.. Да и, кажется, все сделал...
   -- Иди-иди! Не торопись.
   -- Пульс сосчитай и запиши,-- распорядился Ва­дик.-- Я пошел?
   -- Давай! -- почему-то поспешно сказала Оля и без ожидаемого сопротивления позволила поцело­вать себя, а потом подтолкнула к двери.-- Иди! -- И еще помахала из окошка. Когда Вадик повернул, на тропинку к "морю", Оля приблизилась к стару­хе.-- Ушел он, бабушка!
   Старуха открыла глаза, пристально всмотрелась Оле в лицо и прохрипела;
   -- Не чую тебя!.. Нагнись, девушка! Не чую! -- без слез заплакала она.-- Как быть-то? Руку дай! -- И Оля положила пальцы на ее сухую ладонь и по­чувствовала слабое пожатие.-- Чую, чую! Не боишь­ся меня? -- Старуха вглядывалась в Олю, торопливо ощупывала ее лицо глазами,
   -- Нет, не боюсь, бабушка.
   -- Не веришь в бога? Думаешь, нет его? А куда ж я иду?
   -- Бабушка! -- наклоняясь к лицу старухи, уговаривающе сказала Оля.-- У нас хороший доктор, он вас вылечит!..
   Старуха слабо усмехнулась:
   -- Не от смерти меня отвел врач твой... Чего удумали? От моих трав, моего настоя увести!.. Он мне муку дал. Так бы ушла я легко, а теперь му­ченье будет. Вот оно, добро его! Не помолишься, а, девушка?
   -- Не умею я, Позвать батюшку, бабушка?
   -- Черное он любит, черное, не нужен он мне! -- задыхалась старуха.-- Исповедоваться ему не стану, Исповедуй меня, девушка! Раз тайком не ушла -- исповедоваться надо!
   -- Не плачьте, бабушка, не расстраивайтесь! -- Оля погладила руку старухи.-- Сейчас доктор при­дет, укол сделает, легче станет!
   -- Силы уж нет... Была б сила, я б сама... Мо­жет, ты чего хочешь? -- Старуха опять сжала Оле пальцы.-- Денег хочешь? Дам, дам!.. Вижу, деньги тебе не на наряды нужны, на дело. Это не черное, это белое. Дам денег, дам, на всю жизнь дам! Не веришь?.. Да ведь деньги дать -- легче легкого!
   -- Я заговоренная, бабушка.
   -- Так взять у тебя ничего нельзя, а дать мож­но... А хочешь приворотного дам? -- оживившись чуть-чуть, спросила старуха.-- Чую,-- тихо забормо­тала она, как из какой-то книги читала,-- нет меж вами родства. Слабый он. Ни удачи, ни счастья ему не будет. Разведет вас судьба, чую!.. А поправить могу. Хочешь? Лицо твое ему открою... А?
   -- Не надо, бабушка, про это. Говорите лучше, что вам нужно.
   -- Зачем меня, мучитель, сюда вернул?.. Мука какая! Я уж земли тяжесть не чуяла, от всего ото­шла, а он вернул! Неделю постилась, готовилась, неделю настой пила,-- шептала старуха.-- Добрый пришел!.. А где добро -- там горе! Назову на него!.. Слепым останется. Змею ему подошлю! Ужа­лит в сердце, закаменеет оно, не согреешь его, не спасешь! Душу ему скрючу!..
   - Эх, бабушка! Он к вам с добром... Да и не по­верит он.
   -- А нужно мне его добро, девушка? Так бы в беспамятстве ушла, а теперь на костре меня жечь начнет, в воде топить станет, мука мне будет! Бог бы мне все простил, он добрый, а ты простишь? Исповедуй!.. Пожалею мучителя, проклинать не ста­ну, а, девушка?
   -- Бабушка, вы говорите, а то он скоро придет!
   -- Еще не придет. Его я чую -- добрый он. В добро верит. Тепло от него идет, вот ты и согре­лась. Злого купить можно, доброго добром берут,-- бормотала старуха.-- Где ж взять его, коли нету? Тут ты, девушка? Ну, попроси, чего хочешь! Все мо­гу дать: деньги -- в руку, разум -- в голову, свет-- в глаза!..-- Старуха с трудом приподняла голову с подушки, беспокойно спросила: -- Поклянешься, что исполнишь, чего попрошу? Дай еще погляжу на те­бя! Твердая ты! Как решишь, так и сделаешь, в гла­зах темно у тебя... Ты поклянись матерью!..
   -- И так исполню, говорите, бабушка! Исполню.
   - Твердая ты и мне не веришь... А прозвище мое знаешь? Не от бога это, от черного. Не вперед я гляжу -- людям в душу, там все написано, все ви­дать. Слабость вся видна. Поклянись! А я доктору твоему за это глаза открою, а, девушка? Боишься... Жжет меня, уж жжет!..--Старуха отвалилась на по­душку.-- Ах, что исделал!..
   -- Попить, дать? Вот молочка попейте!..-- Оля оглянулась на тропинку, но Вадик все не шел.
   - Бойся, бойся за него, девушка! У доброго век короткий, добрый трудно живет. Мой-то совсем ма­ло жил. Добрый был, слабый. А я твердая, не жале­ла его. Вот душу его люди и разграбили -- душа-то у него высоко летала, да быстро устала. Настою моего выпил... Святым ушел, слабости его никто не знает. Черное мне одно осталось. Я его у церкви похоронила, хоть и неверующий он был, чаяла -- святым местом его могилка будет. А его и как звать-то скоро позабыли. Прокляла я их, у каждого в душе черное открыла. Когда ваши-то могилку его ногами топтали, я возрадовалась: черное нару­жу полезло. А добро-то старое запищало -- вот люди и поднялись. И крест над ним покрасили, по­чин положили, теперь не упадет, поддержат!.. А я их черное копила, оставить здесь хотела. Помо­жешь мне, а?
   -- Что сделать надо? -- Оля встала.
   -- Потом, когда увидишь, что от тела отстать не могу, когда мука будет,-- ты приди сюда, слышь? Не бойся! Эту муку тебе или ему не передам! Под завалинкой, в тряпице -- не гляди в нее, ослеп­нешь!-- черное мое возьми. В тряпице оно завер­нуто неказистой, а не гляди на него, слышь? Это добро мое к тебе -- от соблазна отвожу: черные то деньги, очернят тебя.-- Она прикрыла глаза, судо­рожно вздохнула.-- Так ты эту тряпицу в воду брось! Подальше брось! Не сожги, не зарой -- в воду брось!.. Сделаешь? -- Оля кивнула. Старуха приподняла голову.-- Не хочешь, чтобы его, мучи­теля моего, тревожила?.. Так тебе скажу последние слова -- верит он, в добро верит, добром возвысит­ся, добром спасется, если рядом будешь, черное копить не станешь, душою его душу поддержишь. И других секретов нету! Ты -- земля его, хлеб, вода, если любишь. Муж он, душа его высоко летает, а ты плоть его... Не веришь? -- забеспокоилась старуха.-- Ох, жжет меня! Да на кресте напишите, докторовом: Лучков Александр Иванович...-- Она обессиленно упала на подушку, закрыла глаза.--Не прощайся -- останусь в тебе, на спасение твое. "Аминь!" -- ска­жи, слышь? И ступай, ступай, встреть его!.. Не огля­дывайся, не оглядывайся, ступай! -- шепнула ста­руха,
   ...-- Как она? -- подходя к крыльцу, еще издали спросил Вадик.-- Что-нибудь случилось? Что ты так смотришь? -- И Оля погладила его мокрые волосы.-- Еще! -- попросил он, жмурясь. В темных се­нях она позволила крепко обнять себя и не выры­валась. А он заторопился в избу, такой деловой, та­кой... Осмотрел старуху.
   -- Можно сказать: кризис преодолен,-- похвас­тался он Оле.-- Что ты такая грустная? Тяжело смо­треть на это? -- Ему вдруг стало совестно, что он перевалил на нее свои заботы.-- Иди, Оль, я здесь до завтра. Если все будет нормально, приду ужи­нать.-- Она покорно вышла, даже не оглянувшись на старуху, устало побрела в сторону лагеря.
   За окном смеркалось, углы избы уже чернели, и все ярче и ярче разгорался иконостас. Когда языч­ки лампад вздрагивали под порывами ветра, каза­лось, что в иконах происходит какое-то движение, и Вадик оглядывался, недовольный.
   К девяти часам вечера (Вадик все скрупулезно отмечал на бумажке) появились симптомы отека легких--это была катастрофа. Вадик метался по избе, лихорадочно хватался за шприцы, колол сер­дечные, гормоны и не получал никакого эффекта. Он как раз вводил в вену новый препарат -- вручая его Вадику, отец сказал: "На крайний случай, кол­лега!"-- когда в избу проскользнула Оля. Она взглянула на старуху, на осунувшегося, вспотевшего Вадика и спросила:
   -- Она мучается? Это больно? Она умрет?
   Вадик закончил инъекцию, отошел к окну, заку­рил и ответил сразу на все вопросы:
   -- Кто его знает? Делаю, что могу. Не понимаю, не понимаю...
   А старуха начала задыхаться, руки ее шарили по одеялу, брали его в щепоть и бросали. Что-то со­знательное было в монотонности этих движений. И тут впервые Вадик вздохнул.
   -- Что это она? -- забеспокоилась Оля.
   - Обирается,-- буркнул Вадик.-- Все, уходи! Не смотри на это. Отек мозга,-- пробормотал он.-- Ну, с чего 'бы, а?
   -- Это долго будет? -- У Оли в глазах была мука.
   Вадик пожал плечами. И тогда Оля встала и, ни слова не сказав ему, вышла из избы. Он был удив­лен, высунулся в окно, увидел, как она нагнулась к завалинке и с трудом отвалила полусгнившее бревно и шарила в темноте рукой под домом. Потом вы­прямилась и почти побежала по тропинке в лагерь, что-то унося с собой.
   Прошел час, за окном становилось все тише. И все громче хрипела, задыхалась старуха, и все силь­нее металась на кровати. И вдруг она смолкла. Ва­дик наклонился и увидел, что старуха как бы успо­коилась.
   Она умерла утром, уже в присутствии приехав­шей с носилками Светланы Филипповны, легко и просто: однажды вздохнула, а выдоха они не до­ждались.
   -- Все-таки умерла! -- сказала Светлана Филипповна.-- А я уж в нашу медицину снова поверила. Устал, Вадим Владимирович? Вот, дорогой, сколько сил, бывает, положим, а толку нет! Не переживай­те! Кто вас осудит!..
   ...Вадик приплелся в лагерь, занес чемоданчик в медпункт и с чугунной головой, с болью в затылке пошел на кухню. Оли там не было.
   -- Танечка, дай чего-нибудь горяченького! --прохрипел Вадик, оглядываясь на треск -- сейчас его все раздражало, а это в печке стреляли дрова. Таня быстро поставила перед ним завтрак и убе­жала за печку, вынесла оттуда дымящийся, с чем-то черным стакан. Вадик отхлебнул и зажмурился от удовольствия:
   -- Откуда кофе?
   -- Оля велела дать.-- Таня остановилась, ожидая следующего вопроса.
   -- Спасибо тебе,-- ответил Вадик.-- Посиди со мной.
   -- Автандил заболел,-- сообщила ему Таня.-- Всю ночь кашлял.
   -- ...Понимаешь, простыл. Спал под тремя одеялками, потел, совсем здоровый стал, клянусь! -- Ху­дой Автандил складывал ладони, улыбался изо всех сил, закатывал глаза, а они у него слезились, веки покраснели, опухли. И температура у него была вы­сокая, и справа в легких Вадик услышал подозри­тельные хрипы.
   -- На больничный! ---сказал он Автандилу.
   -- С ума сошел, видит аллах! -- завопил Автан­дил.-- Какой сегодня день, знаешь? Пятое августа. План горит! Я каменщик!
   -- А воспаление легких не хочешь?
   -- Какое воспаление! Купался много, горло бо­лит, красное!-- Автандил широко разинул рот.-- Опять смотри горло!
   -- Ничего-ничего,-- отмахнулся Вадик,-- обойдут­ся без тебя.
   -- Я не обойдусь,-- тихо ответил Автандил.-- Сколько дней лечить будешь? -- И оглянулся на от­крытую дверь -- в лагерь въехала машина, хлопну­ла дверца кабины, послышались голоса командира, Сережи-комиссара.
   -- Что, док, нашел работу? -- В двери показалась голова командира. Вадик автоматически зафиксиро­вал, что командир хорошо выглядит. --Я видел -- старуху выносят. Уморил?
   -- У Автандила тяжелый бронхит, возможно, пнев­мония,-- сухо доложил Вадик.-- Перевожу на боль­ничный. На постельный режим.
   -- Не буду на постельный режим! -- рассердился Автандил.
   -- Вай! От своего счастья отказывается! -- просу­нул голову в медпункт Вовик.-- На коечке, в тепле, подушку ухом придавить не хочет!.. Совсем глупый человек! Доктор, давай я вместо него, я покашляю.
   -- Ты у меня другим местом покашляешь,-- про­гудел Сережа-комиссар откуда-то из-за угла.
   -- Ну, ладно! -- Командир махнул Автандилу ру­кой.-- Посачкуй пока. Если будем зашиваться, при­шлю за тобой.
   Автандил виновато посмотрел на Вадика.
   -- Здесь ложиться? -- И как только проглотил таблетки, накрылся одеялом с головой.
   Вадик покрутился еще немного по лагерю, проверил хранение мяса в магазине и, вконец обессилен­ный, вернувшись в лагерь, уснул. Дважды ему ка­залось, что около двери бубнили голоса, но не про­сыпался. А потом вдруг услышал рядом:
   -- Где ваш врач?--Голос был начальственный, громкий.
   -- Сейчас найдем,-- ответил командир и постучал в дверь.
   Вадик встал, оделся, потрогал спящего горячего Автандила. Помятый и хмурый, он вышел из мед­пункта. У дверей столовой стояла группа одетых в форму стройотряда мужчин. По аккуратности и чис­тоте одежды он догадался, что прибыло начальст­во. На него оглянулись, расступились, и Вадик уви­дел Сашку Шимблита.
   -- Что ж вы спите, ведь за полдень уже?-- не­приязненно сказал ему самый главный по виду на­чальник. Его голос и разбудил Вадика.
   -- А что случилось? -- разозлясь, нарочно лениво спросил Вадик.
   -- Пока ничего. Ухо себе не повредили?
   -- Благодарю, по-моему, нет.
   -- Доложите медицинскую обстановку в отряде. Я заместитель начальника районного штаба.
   -- В отряде тридцать шесть человек. Один бо­лен -- в медпункте, один с травмой -- на легких ра­ботах по лагерю, два бойца -- на кухне. Инфекций нет. Имелись четыре случая травмы: ушибы и поре­зы пальцев, легкое ранение правой голени.
   -- При каких обстоятельствах?
   -- Обтесывал бревно, ну топор и соскочил...-- вставил командир.
   -- Что ты мне сказки рассказываешь? -- рявкнул начальник.-- Технику безопасности нарушил, вот и все дела.
   -- Не было нарушения,-- не согласился командир.
   -- Почему у тебя врач не на объекте? Почему спит днем? -- Кочетков пожал плечами, отвернул­ся.-- У вас здесь что, конфликты? Ну, зайдем куда-нибудь.
   В столовой Саша Шимблит, предостерегающе взглянув на Вадика, быстро отрапортовал:
   -- Врач отряда докладывал мне, что не находит общего языка с командиром. Командир урезает пи­щевой рацион, вмешивается в профессиональные вопросы. Суть конфликта -- в непонимании команди­ром задач врача отряда, излишней требовательнос­ти к бойцам.
   -- Ну, командир-то, судя по делам, здесь как раз нетребовательный,-- сказал начальник.-- Что скаже­те вы? -- Он повернулся к Вадику.
   -- Я тут, как пес цепной, при продуктах во время закладки. И еще -- в отряде есть слабые ребята. Он их не щадит. И еще -- что мне делать на объек­те? Здесь у меня по крайней мере хоть прием мест­ного населения, а там? Сегодня, кстати, я не спал ночь, так что ухо просто не успел повредить.
   Сашка Шимблит и еще один парень улыбнулись. - Кстати, о тебе была районная радиопередача, не слышал? Три письма в газету пришло: от како­го-то покусанного, директора совхоза -- ты его доч­ку в клинику вовремя направил -- и еще от одно­го с рыбной косточкой. Ты у нас на хорошем сче­ту. Отлично с лишаем справился. А могло быть!..
   -- А, дело прошлое,-- махнул рукой Вадик.-- Розовый лишай. Обошлось.
   -- Ладно! -- прерывая их, сказал начальник.-- Те­перь слушайте информацию. Первое -- прогноз на август плохой. Делайте выводы. Второе -- усилить технику безопасности: был тяжелый несчастный слу­чай. Третье -- все силы на выполнение плана. До по­следнего! Мобилизуйте все, что можно. Но два­дцать шестого августа -- приказом! -- штаб прекратит работы. Еще раз тебе говорю, Кочетков: сделай все, что можно! Больных и слабых можешь отпус­кать, реши это с врачом. Но выполни план! -- Он с недовольной миной посмотрел на командира.-- Ладно. Подхарчите нас, и двинемся дальше.
   -- У тебя в аптечке на объекте йод кончился и бинтов маловато,-- тихо говорил Вадику Сашка.-- А вообще ты молодец. На грамоту можешь вполне рассчитывать. У ребят дела такие: Суворов Коля сбежал под предлогом семейных обстоятельств. Остальные работают. Большинству трудно с коман­дирами,-- шепнул он.-- Вот только Томке... Она в своего командира влюбилась,-- Сашка хихикнул,-- чуть до персоналки дело не раздули. Вовсю любовь крутят! У вас дела хуже всех, то есть у отряда. Мало заработают ребята, совсем мало, когда поде­лят на всех. Ты в коммуне?
   -- Нет. Меньше завишу от командира. А то бы меня здесь съели.
   -- Ну, а как у вас с идеологической и культурной работой?--принимаясь за компот, спросил началь­ник.
   -- Нормально... Комиссар этим заворачивает,-- ответил Кочетков.
   -- А конкретно? Твоего комиссара я на объекте видел, он там стену выкладывает...
   -- Он у меня от масс не отрывается.
   -- Стенгазета хоть одна есть? -- поинтересовался начальник скептически.-- Ну, Кочетков!.. Ну и от­ряд!.. Ладно, черт с вами! Сейчас все побоку, но план давай! Сделаешь?
   -- Дам план,-- твердо произнес Кочетков. Вечером за молчаливым ужином он объявил, что будет собрание. Разрешил курить, дождался тишины и поднялся. Он долго и нудно повторял информа­цию штаба, а отряд сидел смирно -- все чувствова­ли, что главное впереди.
   -- ...По решению штаба могу отпустить больных и слабых по домам. Но, ребята, мы взяли на себя обязательства--мы должны их выполнить! -- за­кончил командир горячо.-- Ну, а теперь доктор ска­жет, кого он считает слабым.
   -- Рыжие! Два шага вперед? -- спросил Вовик.
   -- Ребята! -- Вадик встал, оглядел отряд.-- Как я понял, с объектом у вас завал.-- Он переждал шум.-- Отстаете от графика и, похоже...
   -- Ты не в свои дела не лезь! -- прервал его командир.-- Говори по делу.
   -- Я по делу и говорю. Ребята, вы сыты ужином? Хорошо, пускай сыты. А я вижу, что некоторые похудели, Да не смейтесь вы! Подумайте сами, каж­дый ли делает посильную работу? Вот наш зав­хоз.-- Вадик ткнул рукой в сторону набычившегося Вити,-- Ему ж кирпичи таскать! А он тяжелее деся­ти килограммов в день не носит. А девчонки за во­дой ходят ни колодец семь раз... Моня, иди сюда, покажи руки! Ты теперь месяца два играть на роя­ле не сможешь, да? Хорошо запомнит стройотряд наш Моня.-- Ребята сидели тихо.-- Вы что думаете, на этой стройке ваша биография заканчивается? -- Командир прервал его: "Не заканчивается, а начи­нается. Начинается, понял?" И комиссар кивнул.-- Кому надо, чтобы вы отсюда вернулись вконец измо­танными? -- продолжил Вадик, кашлянув.-- Я не лез в ваши дела -- не секрет, что у меня с командиром отношения натянутые, но теперь, уверен, начнется такая гонка, что держись. Я предлагаю Моню пере­вести на кухню, помощником. Завхоза заменить, на его место можно назначить Олю.-- Он спиной по­чувствовал ее движение,-- Я все сказал,-- Вадик хо­тел уже сесть, но вспомнил: -- И, командир, больше никаких сухих пайков. Все!
   Его выслушали молча, равнодушно, отводили гла­за-- только покрасневший Моня спрятался за спины ребят. Вся подготовленная речь была впустую.
   -- Не так все просто,-- неторопливо начал коман­дир,-- Советы давать легко, да их исполнить трудно. Вот в чем промблема. Перебои нас замучили, Сего­дня, например, кирпич не завезли -- завтра на пол­дня перекур. Кран не достать -- уж как я просил, унижался! Сами знаете. Даже взятку давал.
   -- Знаем! -- крикнул Вовик.-- Старался, за всех старался.-- Он щелкнул себя по горлу.
   -- Тихо! -- встал Сережа-комиссар,-- Может быть, правда, перестановку сделаем, а, ребята? Ведь девчонки плачут на кухне.
   -- Да, Серега, не в том дело! -- скривился коман­дир,-- Одним человеком больше, одним меньше -- неважно, Иной раз вообще кажется, что на стройке слишком много народу, толкотня идет! Тут другое нужно -- задание на день, урок. Пока не сделали -- со стройки ни ногой!
   -- Ни шага назад! -- прорычал Вовик. Ребята за­смеялись: очень похоже на командира получилось.
   -- Я скажу! -- вскочил Автандил. Лицо у него го­рело, глаза блестели,-- Командир! -- сказал он хрип­ло,-- Дай на каменщика по четыре подсобника! Мы тебе помощь кубами вернем. Прости, Юра, ты сов­сем не мастер, а каменщик и подсобник. Что ты хватаешься за все подряд? Готовь рамы! Плюнь, что проем не готов, окно стандартное, делай! А то потом все, и я, рамы делать будем. Я тебе такую раму смастерю!.. Разделение труда есть, слышали? Комиссар, прости, дорогой, какой ты каменщик? Тебя проверять надо! А раствор ты сделаешь? Нехо­рошо у нас. Все на одной работе--все каменщики, все плотники! Девушка Галя раствор готовит! Позор!
   -- Все сказал? -- Командир обвел отряд взгля­дом.-- Стройотряд, ребята,-- это школа трудовой за­калки. Все равны -- поэтому у нас коммуна. Все по­лучат поровну, чтобы не держались за легкие или бегали от тяжелых работ. Мы ж не шабашники.
   -- Так! -- хлопнул в ладоши Автандил,-- Если жить в той квартире, где Игорь угол клал, сразу узна­ешь-- не шабашник делал, студент безрукий...
   -- Ладно, твое предложение ясно! -- прервал его командир.-- Значит, у нас остается только шесть ка­менщиков, да на них двадцать четыре подсобника, трое на растворе, трое на кухне? Так?
   Проголосовали: вздернулись вверх руки, никто не возражал. И еще ждали чего-то, но командир рас­пустил всех.
   -- Предложение доктора принять можно,-- ска­зал комиссар, когда ребята разошлись.-- Он пра­вильно предложил. Значит, завтра сдашь дела Смирновой,-- повернулся он к Вите-завхозу.-- Оль, слышала? Ну, иди сюда, заседать будешь.
   -- Придурка этого надо было в Москву отправить. Ручки лечить,-- процедил командир, глядя на Вади­ка в упор.-- Ну, пусть на кухне покантуется.
   -- Тут не покантуешься,-- возразила подошедшая Оля. На ней был еще мокрый спереди фартук и ко­сынка.-- Не выступай, Валя! -- И вдруг она села ря­дом с Вадиком, коснулась его ноги бедром.
   -- Вот дело какое,-- нахмурился командир.-- Те­перь у нас машины не будет -- директор отбирает. И кран нужен.
   -- Кран может и подождать,-- откликнулся комис­сар, оглянувшись не Юру.-- А вот с машиной... Со­всем отобрал? Навсегда?
   -- Как же так? -- расстроилась Оля.-- А вы про­сили? И не дал? Как же быть теперь? -- Она обер­нулась, посмотрела на Вадика, будто с упреком.-- Без машины нам зарез, да?
   -- Пойду я, попрошу директора,-- в тишине подал голос Вадик, глядя в сторону.-- Насчет крана -- не знаю, а машина будет, обещаю. Раз надо, так надо. Завтра пойду.
   -- Хотела наша телятя волка загрызть,-- едко вставил командир, и Сережа-комиссар толкнул его в бок.-- Ну, ладно, закончили.-- Командир поднялся из-за стола. За ним разошлись и другие.
   Осталась только Оля. Сидела молча, не шевелясь. Потом она встала и выключила свет в столовой.
   -- Ну, не кипятись! -- Она подошла, погладила Вадика по голове.-- Покури, давай!
   -- Не хочу! -- Вадик сильно обнял Олю, прижался.
   -- Здесь? С ума сошел! -- Обхватив его голову, Оля зашептала ему прямо в ухо, посмеиваясь: -- Когда ты выступил, ну, думаю, теперь поеду я до­мой с утренней электричкой, потом смотрю, нет, при себе оставил.-- Ее губы и волосы щекотали ему ухо.-- Ты хитрый, Вадька! Хитрая московская бестия!
   -- Продувной, ох, продувной! -- в тон ей зашеп­тал Вадик, хватая ее за плечи, за изгибающуюся та­лию.-- Охальник!
   -- Ох, охальник! -- Она опять и опять отбивалась от его рук.-- День какой длинный, Вадя! -- прижа­лась к нему горячей щекой Оля.-- Смотри, Ведьма умерла, а мы живем. У нее уже жизнь другая, она в раю с боженькой разговаривает, а мы -- здесь.
   -- Бога нет,-- сказал Вадик голосом командира.
   -- Это у тебя бога нет! -- старушечьим голосом ответила Оля.-- А правда, Вадька, есть еще что-ни­будь, кроме вот этого? Ну, погоди, я серьезно!
   -- Ну, если серьезно... Биологию помнишь? -- Оля кивнула.-- Помнишь -- генофонд? Генетический фонд вариантов человека. Не души, нет! Физиче­ских возможностей, способностей... Так вот!.. По теории вероятности, любая--и моя и твоя -- ком­бинация генов может случиться только однажды. Поняла? Только один-единственный раз! Я мог быть рожден в каменном веке, до новой эры или в двадцать втором веке, и ты -- в любое другое вре­мя. Но вот мы родились на этой земле, почти одно­временно, и живем, такие, какие мы с тобою есть, но -- однажды! Никогда -- ты вдумайся: ни-ког-да! -- больше нас вот таких не будет! Не будет ни­когда девушки -- твоего двойника... Ну, а душа...
   -- Ты думал про это, да, Вадя? Это хорошо,-- тихо сказала Оля.
   -- А все остальное просто: круговорот веществ в природе. Смешно? -- сконфуженно улыбнулся он.
   -- Ничего тут смешного нет,-- ласково ответила Оля.-- Ты...-- Но в это время около двери послы­шались голоса.
   -- Давай здесь сражнемся,-- гремя шахматами в коробке, предложил кому-то Игорек и вошел в сто­ловую.-- Пардон! Миль пардон, мадемуазель, мосье! -- И хохотнул.
   -- Идем! -- Оля встала.-- Всю песню нам, гад, ис­портил.
   -- Я этому Игорьку фасад покрашу! -- свирепо пообещал Вадик.-- Не по первому разу шутит.
   -- Злится, ревнует,-- сказала Оля.-- Ну да! А ты и не знал? Эх ты, филин! -- Она засмеялась.-- Ну, не как при любви ревнуют, а... Просто ему хочется вот так со мной посидеть. Ишь, хищник! Я его сра­зу раскусила!
   -- А меня?
   -- С тобой у меня ошибочка вышла, каюсь.-- Оля толкнула Вадика лбом в плечо.-- Думала, ты рыба вареная.-- Она запрокинула голову, подстав­ляя губы.-- Ну! Сама прошу!
   Они были уже за лагерем, на тропинке, едва на­топтанной над обрывистым берегом. Под рукой жило ее тонкое податливое плечо, от него шло теп­ло даже из-под курточки. У дуба она остановилась, закинула Вадику руки на шею и не отстранилась, когда его жар передался ей. Ах, никогда она не бы­ла такой!
   -- Люблю! -- шептал ей Вадик.-- Люблю тебя! -- Она уступала ему, то суетливо и слабо сопротивля­ясь, то замирая, покорная,-- Оля! -- позвал он ее, задыхаясь.-- Ну, скажи!
   Она вздрогнула, открыла глаза и, как сквозь сон, слабо улыбнувшись, села, поникнув плечами, скло­нив набок голову. Дальний свет луны чуть бледнил ее лицо. Вадик закурил и лег навзничь, лицом к мутному, встревоженному небу.
   -- Странный ты, Вадька! Не пойму тебя!--озабо­ченно произнесла Оля.-- Как дальше будет? Ты вправду меня любишь? Тогда почему ты?.. Ну, у те­бя, в медпункте... Испугался, что обженю?
   - Ты про это? А ты смелая, Ольке!..-- восхитился Вадик. Он сел так, чтобы видеть ее лицо, дотронул­ся до него.-- Объясню. Красть не хочу! Понима­ешь? Ведь ты то огонь, то лед. Есть вещи, которые я в тебе совершенно не понимаю!
   -- А я в тебе,-- быстро и серьезно сказала Оля.
   -- Когда ты, как сегодня, мне даже страшно де­лается: вдруг ты завтра все перечеркнешь? Ты мне нужна и ты мне не даешься.-- Оля засмеялась, и Вадик торопливо поправился: -- Ну, то есть я хочу сказать,.. Ты -- свободный человек, точно знаю!
   -- Чудик ты, Вадька! У тебя девушки раньше бы­ли? Ну, признайся, Вадя! Я за старое ревновать не стану.
   -- Была,-- буркнул Вадик, отворачиваясь.--Толь­ко она меня не любила. Держала рядом, не пони­маю для чего. У нас все было, вроде бы ничего больше не пожелаешь -- знаешь, так некоторые ду­мают?-- а шел к ней на свидание, как на войну. Измучился я с ней,-- признался Вадик.
   -- Ты тоже требовал от нее все объяснить, все назвать? А она молчала, да? -- Оля вела пальцем по его носу, по губам.-- Она просто не любила тебя, это ты точно угадал.
   -- Человек -- святыня! -- сказал Вадик,--А жен­щина вдвойне. Потом она меня ненавидела. И, мо­жет быть, всю жизнь ненавидеть будет. А за что? За то, что не полюбила меня?
   -- А ты не робкий, да, Вадя? Ты просто интел­лигент, да?
   -- Ой! Оставим этот разговор, противно! Так и слышу интонации твоего друга.
   -- Он здесь ни при чем! -- отрезала Оля.-- Я спрашиваю: ты интеллигент? Мне это нужно знать от тебя. Ну?
   --- По происхождению и по убеждению -- да.-- Вадик улыбнулся и получил за это по макушке.-- Оля, драться нехорошо! -- Его продолжали бить.-- Ну, Оль! Бить интеллигента нельзя, он слабый! Ну, Оль!.. Больно! Отрекаюсь, отрекаюсь!.. Я робкий!
   -- И Ведьма сказала -- ты слабый, потому что добрый. А того доктора звали Александр Иванович Лучков. Вот!
   -- Откуда ты знаешь? -- подскочил Вадик, Он схватил Олю за плечи.-- Разговаривала с ней? Пока я купался? Расскажи!
   -- Она пила настой. Какой-то такой настой, про­тив которого нет спасения. Так что ты все хорошо сделал, а вылечить ее не смог бы никогда. Слушай, Вадька, а почему ты совсем не переживаешь?
   -- Вот отчего такое затемненное сознание,-- со­образил Вадик.-- Я ведь все по максимуму делал, как большой...
   -- Она легко умерла?
   -- Упокоилась, как говорят старушки. Поэтому я и хочу на мой единственный раз иметь все настоя­щее и целиком. Настоящую работу, настоящую лю­бовь, настоящую жизнь.
   -- Ну, насчет работы все в порядке, кажется,-- с вызовом произнесла Оля.-- А об остальном тебе судить.-- Все это время она смотрела на него стран­но большими глазами, внимательно и пристально, а теперь отвернулась и встала. Поднялся и Вадик, опять обнял ее, но она не отозвалась.-- Гляди! -- Оля протянула руку.-- Видишь что-нибудь? Плохо, что мы все время ночью разговариваем. Ночью сам себе кажешься большим, а все остальное не видно. Ну, видишь что-нибудь?
   Их глазам, привыкшим к темноте, из-под густой ночной тени дуба открылся горизонт бугрящейся воды с серебрением по краю, а за ним -- непро­глядный мрак всего остального мира, про который известно, что он есть.
   Вадик проводил Олю до темного крыльца. На прощание они стиснули друг другу пальцы до бо­ли -- здесь была как бы запретная зона, и они ни­когда не целовались. Оля поднялась по ступенькам на крыльцо, Вадик ждал скрипа отворяемой двери, но Оля вдруг испуганно ойкнула. И тут же послы­шался голос Сережи-комиссара:
   -- Тихо, тихо, не шуми, это я тут... сижу.
   - Привет! -- шепнул Вадик.-- Бессонница?
   - Да нет. Так просто... Я все про собрание ду­маю.
   Вадик улыбнулся:
   -- Утро вечера мудреней, комиссар, Иди спать.
   Сережа не отозвался, и была минута полной, мертвой тишины. Потом он встал и молча ушел за дверь.
   -- Он совета у тебя спрашивал! -- с сердцем ска­зала вдруг Оля.-- А ты его мордой об стол. Эх, Вадик!..
  
   - Здравствуйте, доктор! -- улыбаясь ему ярко накрашенным ртом, обрадовано сказала секретарша директора.-- Я про вас переда­чу слышала! А директора нет! -- игриво добавила она.-- В поле. Теперь его до обеда не поймать.
   -- Мне обязательно надо с ним поговорить,-- вздохнул Вадик.-- Насчет машины. Отобрал у отря­да машину! -- ища сочувствия, объяснил он.
   -- Ну! -- Секретарша безнадежно махнула ру­кой.-- Откажет! У нас трех водителей на уборочную в район взяли. Да и работа у вас невыгодная.-- Она вытащила из ящика стола пачку сигарет, пред­ложила Вадику. Закурив, спрыгнула со стула и плотно закрыла дверь, возвращаясь за свой стол, она прошла рядом, обдавая Вадика тяжелым запа­хом духов и табака. Горб углом выступал у нее на спине, по-детски худой, узкой.
   -- Подождите, доктор! -- всполошилась секре­тарша, когда Вадик с расстроенным лицом поднялся со стула. Он остановился.-- Вы можете меня про­консультировать? -- помолчав и будто бы решившись, спросила она, глядя в окно.
   - Пожалуйста. Только ведь я детский врач все-таки.
   -- Я зайду к вам на днях, можно? -- кокетливо спросила она. И рукой с зажатой в пальцах сига­ретой помахала ему.
   Вадик пошел вдоль поля, по шоссе, надеясь по­пасть в лагерь на попутной машине, но дорога была пустынна. Поле ярко зеленело, живое, ветер гнал по нему волны. Вадик топал по обочине, разгляды­вая облачное небо, колышущееся поле, темно-зеле­ный лес, и уже далеко отошел от центральной усадьбы совхоза, когда сзади раздались сигналы машины. Он обернулся и увидел быстро прибли­жающийся "газик". В лобовом стекле белела рубаш­ка директора.
   -- Был в конторе, а Тоня сказала, что вы заходи­ли. Здравствуйте! -- Директор вышел из машины, протянул Вадику руку.-- Что-нибудь случилось?
   -- Случилось.-- Директор нахмурился, и тогда Вадик расчетливо, с укоризной обронил: -- Машину у нас отобрали.
   Директор ухмыльнулся:
   -- Все, значит, в ход пошло? То ваш командир с бутылкой ко мне заявляется этот вопрос решать -- по-мужски, а теперь, выходит, и вас...
   -- Он меня не просил. Я сам вызвался.
   -- Наш инженер на днях -- как раз в обед подга­дал приехать -- все осмотрел и так доложил о результатах, что хоть плачь, а? Поедем, посмотрим... Вот я и говорю, все в ход пошло? -- повторил он уже в машине.
   -- Что ж нам делать остается? Не успеваем.
   -- А вы и не поспеете уже. Я крест на этом по­ставил. Поэтому машину и отобрал. Честно сказал?
   Вадик кивнул. Еще по дороге на центральную усадьбу он был уверен, что едва он попросит, на­помнив о дочке, как директор отменит свое распо­ряжение, а теперь и язык не поворачивался спро­сить о девочке.
   -- Ладно, доктор,-- улыбнулся директор. Оказывается, он подглядывал за насупившимся Вади­ком.-- Придумаем чего-нибудь! Что ж о дочке не спросите?
   -- Неудобно. Вроде вымогаю машину. А как доч­ка?
   -- Жена пишет -- поправляется. А потому, что по­пала к специалистам. А у ваших ребят дела уж не поправятся, даже с машиной. Работают плохо, не­умело,-- жестко определил директор.
   -- Они работают честно, выкладываются. Я-то ви­жу! Они даже вечером петь перестали, спать валят­ся сразу же. Соревнование у нас, каменщиков...-- залепетал Вадик и покраснел.
   -- Честно работать -- мало. Какая польза от чест­ного дурака? Надо уметь работать. Ведь это наш дом,-- сказал он, и Вадик сначала не понял, о чем он говорит, но директор пояснил: -- Наша земля. Если отвлечься от мелочей, ведь она у нас терпе­ливая, матушка. И, главное, одна. На все времена. Да,-- вздохнул он.-- Бесхозяйственность.
   Показалась приземистая коробочка дома, ребята копошились на стенах. Метров за двадцать до стройки директор затормозил -- мешали кучи пес­ка, поломанного кирпича, досок.
   -- Пожалуйста, пример.-- Он покачал головой и, надев кепку, первым вышел из машины.
   -- Кого привез, доктор? -- окликнул Вадика гряз­ный, голый до пояса Сережа-комиссар.
   Они нагнали директора уже на сходнях.
   -- Где ваш чайник-начальник-командир? -- непри­ветливо спросил комиссара директор.-- Вижу, липо­вые наряды закрываете? Рамы где? А по бумажкам их уже вставили.
   -- Сегодня вставим.-- Комиссар покраснел.-- У нас плотники хорошие, сейчас вставят.
   -- А какую работу себе напишете? -- Директор прошелся по комнатам первого этажа, разгляды­вая кладку.-- Это кто же клал? Знал, что дела пло­хи, но что так! Не вздыхай,-- сказал он комисса­ру.-- Это мне вздыхать надо.
   В квартирах первого подъезда уже настилали по­лы. Вадик увидел вспотевшего Автандила и показал ему кулак. Автандил по-восточному присел на кор­точки, опираясь на топор, и чуть улыбнулся ему. Губы у него были пересохшие, глаза нехорошо бле­стели. "Только до обеда, клянусь!" -- прошептал он.
   На втором этаже суетились подсобники. Директор уставился на Игорька, который, насвистывая и не обращая внимания на зрителей, лепил кирпичи на толстый слой раствора. Потом мимо прошел Вовик, волоком тащивший чуть нагруженные раствором но­силки. На полуголом Вовике было соломенное сом­бреро, вокруг пупка лучилось вытатуированное сол­нышко, а скрутившиеся в веревочки концы шейного платка плохо прикрывали наколку на груди "Не догонишь!".
   -- Ударник, а? -- оглядываясь на комиссара и Вадика, спросил директор. Вовик приподнял сомбре­ро.-- А ну, ребята! Шабаш! Собирайтесь сюда! -- созвал директор отряд. Он вытер чистым платком лицо и, навалив друг на друга носилки, твердо сел на них.
   -- Чего делать будем, ребята? -- спросил он слишком громко, не рассчитав, и получилось, будто он крикнул.-- На сколько надо стены еще поднять, а? На полтора метра? Кладем на это две недели.
   -- Десять дней,-- вставил комиссар.
   -- Ладно, десять! Потолочные перекрытия поло­жить, залить их, а? Неделю, верно? Крышу со­брать-- десять дней. А отделочные работы? Не по­спеваете, ребята!
   -- Мы постараемся,-- тихо сказал комиссар. Он так и не сел, курил, осунувшийся, серый.
   -- Ребята, это не митинг, давайте конкретно, по делу. Вам этот дом закончить,-- он сощурился, при­кидывая,-- к концу октября. А я обещал бригадир­ше полеводческой бригады-два вручить ключи от ее квартиры за месяц до ноябрьских праздников. Вы меня обманете, я -- ее,- она -- меня. Так и пойдет нитка на клубок мотаться.-- Он вздохнул и с силой вытолкнул из себя: -- Я за десять лет директорства никому ни в чем не соврал, ребята. И моего брига­дира и других рабочих обманывать не собираюсь. Это мне экономически не выгодно. Так как же мне теперь быть?
   -- За горло берет,-- довольно громко высказался Вовик.-- Мертвая хватка.
   -- Это вы меня за горло взяли,-- возразил ди­ректор.
   Вадик взглянул на ребят. Большая часть их сиде­ла, понурив головы, только насмешливый взгляд Игорька, да веселый Вовика встретились ему. За­хотелось крикнуть: "Ну, не молчите!.."
   -- Раз молчите,-- присматриваясь к ребятам, ска­зал директор,-- я предложение внесу. Такое: здесь остаются только самые квалифицированные каменщики и по три подсобника на них -- двое на носилки, один на раствор. Четыре человека, две смены -- на бетономешалку. Остальные пойдут раз­норабочими в совхоз, чтобы оплатить работу двух настоящих каменщиков. Я их нашел. Придут они че­рез два дня. Тогда, может быть, что-нибудь успеете сделать, А то...-- Он покачал головой.-- За что вы взялись, цыплята? Это ведь дом для людей, дом! -- Он оглянулся на комиссара, который кусал губы.-- Начальство молчит. Ну, думайте. И высказывайтесь, не слышу ваш голос!
   -- Пусть штаб решает,-- подал голос неузнавае­мо изменившийся в грязной одежде Витя, экс-зав­хоз.
   -- Вот ты и скажи, ты ж завхоз -- материальное обеспечение.
   -- Сняли его через хороший аппетит,-- доложил Вовик, привстав.
   -- Э, да у вас тут революция,-- протянул дирек­тор.-- Ну, ладно! Как полагается: сутки вам на раз­мышление. Думайте, думайте!..
   -- А машина? -- спросил Юра Возчиков,-- Без ма­шины все впустую.
   Директор ухмыльнулся:
   -- Машину дам -- благодарите вашего доктора: не могу ему отказать. А вот шофера ищите. Ду­майте, ребята! -- Он пожал Вадику руку, кивнул комиссару и сбежал по лестнице вниз.
   -- Ну, док, дожал ты командира,-- подошел к Ва­дику Игорек, картинно закурил сигарету.-- Перед тем, как об этом собрании рассказать, полечи его сначала, а то, гляди, окочурится командир наш, Ва­ля Кочетков.
   -- А где он? -- спросил Вадик комиссара, поглядывая на тихих ребят. Они не расходились. Ждали команды.
   -- Тут такое было! -- плюнул комиссар.-- Чуть драка не получилась. Он в лагерь убежал, а Автандил. в испуге, оттуда. Автандил, иди-ка!
   Автандил рассказал, как командир ворвался в ла­герь, зажимая кровивший нос, накричал на девчо­нок, сунувшихся к нему с ватой и перекисью, пере­оделся и куда-то ушел.
   -- Его стукнул кто-то, что ли?
   -- Да нет, жаль! -- Комиссар сморщился.-- Прямо с утра сначала он на Юрку набросился: "До полно­чи гуляешь, потом спишь на ходу!" Юрка гово­рит -- на шип рамы делают, а на гвоздях не дела­ют! Ну, он опять орать--теперь на Вовика. Раньше на Моне душу отводил, теперь, видишь, на Вовике. А с того, где сядешь, там и слезешь. Я говорю ему: не дергай ребят, поди успокойся, не роняй себя пе­ред отрядом, а он орет: "Да ну вас, салаги! Свя­зался я с вами на свою голову!" -- послал нас по­дальше, покраснел -- и тут кровь у него из носу как пошла!..
   Вадик ойкнул:
   -- У него криз -- давление прыгнуло! Куда он делся, черт возьми? По дороге может в обморок свалиться!..
   -- Не дергайся! -- Комиссар схватил Вадика за рукав.-- Стой! Ты тут мне сейчас нужен. Мужи­ки!-- Он встал, еще раз громко крикнул: -- Ребята! Давайте все сюда! Объявляю собрание! Открытое, комсомольское. Вовик, ты оставайся.-- Сережа пере­вел дыхание, кашлянул. Лицо у него было реши­тельное.-- Все слышали, как Кочетков сказал: отка­жусь от командирства? Ребята, он не раз нам этим угрожал. Так что давайте решим -- оставим его на­шим командиром или нет? Что вы молчите? Гово­рить разучились? Опять по углам шушукаться бу­дем? Хватит! Теперь -- только вслух, громко. Ну? -- Отряд молчал.-- Ставлю на голосование: кто за то, чтобы Кочеткова снять с должности командира на­шего отряда? -- Комиссар первым поднял руку, ог­лянулся на Автандила, на Вадика, посмотрел на ре­бят, сидевших на отшибе.-- Одиннадцать, двена­дцать... девятнадцать... двадцать один. Кто против? Пять. Воздержались -- пять. Все! Сняли мы его! -- почти ликующе воскликнул комиссар. Среди ребят пошло какое-то движение, кто-то довольно засме­ялся.-- Теперь предлагайте кандидатуры нового командира. Надо ведь, куда деваться!.. А "варяг" нам не нужен. Мы сами за все в ответе. Верно?
   -- Вовика! -- крикнул, приподнявшись с пола, Игорек.-- А что?
   -- Пиши себя, комиссар.-- Автандил гневно по­смотрел на Игорька.-- У тебя вся власть будет. Единоначалие. Я -- за!
   -- Юру! -- предложил осторожно комиссар,-- Юру. Он дело знает.
   -- Моню! -- выкрикнул Вовик. Комиссар показал ему кулак.
   -- Не пучься! -- предостерег его Вовик.-- Гляди, а то и у тебя носом кровь пойдет,-- озабоченно сказал он. Ребята беззлобно засмеялись. Что-то изменилось в их настроении, это почувствовали и комиссар, и Автандил, и Вадик.
   Препирались недолго. И командиром выбрали Юру. При голосовании воздержался только Витя -- бывший завхоз.
   -- Ребята! -- выйдя вперед, тонким голосом ска­зал покрасневший Юра.---Как насчет предложения директора? Примем?
   -- А что делать? -- отозвался комиссар.-- Кто пойдет в совхоз со стройки, давайте здесь и решим. Мы должны дом сдать! -- крикнул он.-- Должны. Понимаете? На шута тогда все это, если мы дом не сдадим!.. Загубим его ведь, дом-то!
   -- Я лично в рабство не пойду,-- объявил Иго­рек.-- Хоть отчисляйте меня. Понял, Серега? И во­обще что за дела? Мы отряд -- что можем, то и сделаем! А тут работорговля, мужики! Ну, чего молчите, народ-терпеливец? Громко скажите!
   -- Пойдешь,-- спокойно сказал Юра.-- Разом­нешь белые косточки. Кто против того, чтобы Иго­рек пошел, говорите.
   Только это он и произнес, но за этим все, и Иго­рек, почувствовали такую решимость, что, непри­вычные, даже слова не вымолвили. При полной ти­шине Юра осторожно назвал несколько фамилий.
   -- Машину завтра дадут? А шофера где взять? -- Юра посмотрел на Вадика, сидевшего среди ребят.
   - Послезавтра шофер будет,-- громко, чтобы все слышали, ответил Вадик.
   -- Родишь, что ли, его? -- спросил Игорек.-- Лов­кий ты парень, доктор! Ну, посмотрим!
   -- Слушай, Вадик,-- задержал его комиссар.-- Напиши протокол собрания. Так напиши, чтобы ясно все было, ну, чтобы гладко и четко.
   Протокол Вадику дался легко -- сухой и точный.
   А потом он остался на стройке, проработал с ре­бятами до обеда, таская кирпичи. Парило; пот, сна­чала заливавший все лицо, высох, кожу стянуло. Че­рез час спина у него одеревенела, а руки, руки от­сутствовали...
   Плетясь в лагерь, он вспомнил, что за весь сегод­няшний день, с утра, с того мгновения, как, излов­чившись, ему удалось погладить Олю по щеке, он больше о ней не вспомнил. Как будто чувствуя за собой невольную вину, он заторопился и едва не оторвался от ребят -- в конце поля, там, где тро­пинка в лагерь изгибалась и стройку закрывала гу­стая лесопосадка, отряд остановился, обернулся: это прощались с домом те, кто после обеда дол­жен был идти в совхоз. Вадик пропустил вперед этих ребят -- незаметного Толю, с которым он едва ли перекинулся двумя десятками слов, неразлуч­ных братьев Сударушкиных, еще не потерявших простодушное выражение лиц под соломенными спутанными волосами, Игорька, на ходу резанувше­го его взглядом.
   -- Знаешь? -- спросила Оля в столовой, наклоня­ясь над ним. Он кивнул.-- Вот я удивилась -- ни­когда таким он не был.
   -- Был, Оль, всегда был. Для тех, кого не считал личным другом. Костолом.-- Вадик ел, не замечая, что ест, так же, как и все ребята,-- раньше это его удивляло.
   Оля села с ним за общим столом, плечом толк­нув поспешно отодвинувшегося комиссара, и смело, любовно заглянула ему в лицо. "Ешь, работни­чек! -- шепнула она,-- Наломался?"
   -- Комиссар, я поеду домой за правами на вож­дение,-- не отрываясь от макарон, негромко сказал Вадик.-- Буду у вас шофером. Попробую, не воз­ражаешь?
   Сережа отложил вилку и подумал.
   -- Давай! -- согласился он через минуту и поз­же-- Вадик заметил -- все косился на него: пригля­дывался? всматривался? А Оля погладила Вадика по голове, впервые при всех.
   Когда, переодетый, он вышел из медпункта, она уже ждала его. Белый отложной воротничок, темная юбка, едва прикрывающая загорелые коле­ни, а над воротничком ее свежее лицо с зелеными пристальными глазами, отчего-то сейчас потемнев­шими.
   -- Я с тобой до города. Надо протокол собрания да копии нарядов в штаб передать,-- сказала она ему уже на дороге через поле. Он устало тащился, а Оля все убегала вперед. Что-то неуверенное он увидел в том, как она оглянулась на него. Поймал ее за руку. Она сильно покраснела, вырвалась.
   Они пошли по шоссе, и Вадик, услышав сзади на­растающий гул, всякий раз махал своим мандатом, наконец, их посадили в самосвал, и все полтора ча­са дороги до города они промолчали.
   -- Провожу тебя,-- сказала Оля.-- На город хоть погляжу.
   На площади у железнодорожной кассы, остав­шись вдруг одни, без привычного постоянного ощущения присутствия ребят и их взглядов, в мас­се снующих в дверях магазинов озабоченных лю­дей, они на какое-то время растерялись и все еще молчали. В киоске Вадик купил газеты и номер "Крокодила", дал его Оле, и она взяла журнал и стала перелистывать его, поглядывая поверх стра­ниц на Вадика.
   -- Не хочу, чтобы ты домой ехал,-- вдруг произ­несла она жалобно.-- Опять какой-то чужой возвра­тишься. Не хочу!
   У нее было встревоженное лицо. В Вадике что-то перевернулось.
   -- Нет, прежний.-- Она затрясла головой.-- Да. Тогда... Два до Белорусского,-- попросил он равно­душную кассиршу.-- Оля схватила его за руку.-- Два, два!
   -- Хорошо вас слышу, молодой человек,-- два би­лета! -- вдруг по громкоговорителю объявила кассир­ша, и все, стоявшие на платформе, обернулись. Вадик взял Олю за покорную руку, повел по мостику, накупил в киосках чепуховой еды и, когда подо­шла совершенно пустая электричка, поспешно ри­нулся в открывшиеся двери, занял места у окна. Он видел, что Оле тревожно, что она мечется между тем, чтобы встать и уйти, или остаться, что одинако­во трудно ей сделать и то и другое, и он помог ей -- весело и беззаботно стал нести какую-то чушь про железную дорогу, про опаздывающие поезда, забытые вещи, хотя и ему было отчего-то тревожно. Уже в дороге он понял, что это страх, что ему страшно расстаться с ней даже на день, а почему страшно, он не знал.
   -- Давай закусим?--предложил Вадик. На от­глаженном носовом платке, неизвестно откуда вы­уженном, она разложила бублики и начавшее таять мороженое, открыла бутылку молока. Поев, Вадик вышел покурить и через стеклянную дверь осто­рожно наблюдал за Олей. Она долго сидела заду­мавшись, что-то озабоченно подсчитывая или пере­числяя,-- губы и брови у нее чуть шевелились, но когда их соседка по лавочке, с самого начала часто двигавшая ногами пустую корзину, засунутую под лавку, сделала попытку рассесться посвободней, Оля сразу же повернулась к ней и что-то твердо сказала. Толстая соседка, выкатив грудь, ответила, и чуть было не случилась перепалка. Вадик торопливо выбросил сигарету и поспешил в салон.
   -- Тебя хахалем назвали,-- шепнула ему в ухо Оля. Он улыбнулся.-- Я к тебе в дом не пойду... В таком виде...
   -- Пойдешь! Вид что надо.
   -- Обрадует это твоих?
   -- А дома, наверно, только мама.
   -- Тем более.
   -- Дуреха! Знаешь, какая у меня мама умни­ца! -- восторженно сказал Вадик. Оля усмехнулась.
   С полдороги начался дождь. И в Москве вышли на мокрый, будто засаленный, асфальт; их оглушил гул, грохот. На площади Вадик неразборчиво купил цветы. (И не заметил, как вздрогнула Оля, прини­мая их в руки.)
   -- Как маму зовут? -- чужим голосом спросила она его в метро.
   -- Наталья Владимировна. Да не трусь ты!
   -- Глупый ты, Вадик,-- вздохнула Оля.
   -- Ты ей очень понравишься! -- оглядывая Олю, сказал Вадик. Он ехал домой, Оля была рядом, а дома ждали уют и ласка.-- Ты у меня красавица! -- шепнул он ей.-- Самая красивая!
   -- Вадик, перестань! -- взмолилась Оля всерьез и вцепилась в него -- вагон качнуло на повороте, за­визжали колеса, и они влетели на станцию.
   Во дворе, на лавочке у подъезда, бдительных и любопытных старушек, знавших Вадика с пеленок, не было, и то, что смущало его и было неизвестно Оле, обошло их. Дома тоже никого не оказалось.
   -- Разувайся! -- приказал Вадик.-- Вот тапки. И не держись ты, как на экзаменах! Экзамена не будет.-- Он поцеловал ее в подставленную щеку.-- Будет за­чет-автомат.
   Он включил телевизор, усадил Олю в кресло, в котором она напряженно застыла, оборачиваясь каждый раз, когда он проходил мимо. Уже свистел чайник, и Вадик на кухне собирал на стол, когда раздались звонок во входную дверь и одновремен­но щелчок замка. Мама внесла сумку с продуктами.
   -- Ты давно? -- Мама внимательно разглядывала его. Вид у нее был усталый, но глаза уже ожива­ли.-- Надолго? Я уж извелась в одиночестве.
   -- До утра, мамочка. А это Оля.-- Он повер­нулся к двери в комнату, из которой вышла Оля.
   Мама, мельком улыбнувшись и подмигнув Вадику, протянула Оле руку,
   -- Очень красивая Оля! -- сказала она.-- Вы го­лодные, ребятки! Сейчас, я быстро.-- Мама заторо­пилась на кухню.-- Идите сюда ко мне оба,-- позва­ла она их.-- Я на вас погляжу.
   -- Опять важные дела? Тебе пора в отпуск, мам! -- сидя на табуретке на Машкином месте, раз­глагольствовал Вадик.
   -- Не время -- из экспедиций образцы идут пото­ком,-- объяснила мама.-- А вы, ребята, почему та­кие надутые? И тихие?
   -- Мы от дома отвыкли. Вот и смущаемся.-- Ва­дик обернулся к Оле.
   -- А смущаться не надо. Вот мы с Олей салат сде­лаем и поймем друг друга...-- Мама улыбалась.
   Дождавшись, когда Оля первый раз раскроет рот ("Чем заправить салат?"), Вадик вышел из кухни и, подавляя желание повертеться около двери, послу­шать, о чем там идет разговор, упорно сидел в комнате, до тех пор, пока Оля не позвала его к столу.
   -- Давайте немножко выпьем, ребята?-- предло­жила мама. Она оглядела их и достала из холодиль­ника бутылку недопитого коньяка.-- Повод есть и, главное, необходимость. С этими переменами пого­ды у меня давление так и скачет. А мой сын, вели­кий детский врач, прописывает мне коньяк, три­дцать капель, да, Вадя?--Мамочка, она рассказывала это для Оли, добро улыбаясь ей, заботливо накла­дывая на тарелку еду.
   -- Посуду мою я! -- сказал Вадик, расплываясь от блаженства.
   -- О-о-о! -- протянула мама.-- Боже мой, какой прогресс! Результат воспитания трудом? Олечка, а в лагере у него такие побуждения бывают?
   -- Нет! -- засмеялась Оля. От коньяка она рас­краснелась, похорошела.-- В лагере он на кухню не заглядывает.-- Она тоже улыбалась Вадику. Они решили подтрунивать над ним, догадался Вадик.
   -- Ты у меня домашний ребенок, да? Ну, а теперь, ребята, вы меня извините, я пойду лягу. Мне завтра в пять вставать.
   -- Нам тоже,-- быстро отозвалась Оля.-- Наша электричка в шесть десять.
   -- Спокойной ночи! -- сказала мама, целуя Вади­ка. -- Я вам у меня в комнате постелю, Олечка.
   -- Спокойной ночи! Спасибо! -- в один голос по­желали они маме.
   Когда мама легла, закрыв дверь, Вадик положил голову на стол и стал смотреть на Олю. А она -- на него.
   -- Ну, как? Нормально?
   Она кивнула, серьезно и внимательно глядя на него.
   -- Второй раз будет не страшно? Не молчи! -- шепнул он.-- Знаешь, у меня такое чувство, будто я гору перевалил и устал ужасно. Спать хочешь? -- Он встал.
   -- Пусти, пожалуйста. Не надо здесь,-- зашептала Оля.-- Я спать хочу -- умираю! Пойду?
   -- Иди, конечно,-- сказал Вадик обиженно.-- Про­сти, пожалуйста! -- Он отпустил ее и даже отошел к окну.
   -- Глупый мой, любимый! -- тихо произнесла Оля и подождала, когда он посмотрит на нее.-- Спокой­ной ночи!..
   Покрутившись немного на кухне, Вадик лег и мгновенно заснул. Утром, попрощавшись с мамой в вагоне метро, он спросил у Оли:
   -- Что с тобой вчера было? Я чего-то не понял.
   -- Веришь мне? Значит, так надо было,-- поцело­вала его Оля при всех, чтобы он поверил.
   Около девяти утра, когда по улицам города за­спешил служилый народ, они были уже у гостини­цы, где квартировал районный штаб.
   Оля оставила Вадика на улице и вошла в четырех­этажное здание, сейчас такая уверенная в себе, что и не узнать. Вадик настроился скучать, но вдруг у газетного киоска услышал знакомый говорок Саш­ки Шимблита.
   -- Привет! -- крикнул Вадик.
   -- Какими судьбами? -- удивился Саша.-- Приехал проведать? Меня? Два дня подряд заседали по вашим делам,-- засмеялся он.-- Промблема,-- сказал он голосом Кочеткова.-- Купировал ему истерику. Слушай, он что, гипертоник? -- Вадик покивал.-- Я и смотрю... Как же он продержался? Лечил его?
   -- Что с ним решили?
   -- Почетная отставка. По состоянию здоровья. Отпущен домой. Придется тебе писать обоснование задним числом. Не повезло тебе, старик! -- посо­чувствовал он, истолковывая по-своему молчание Вадика.-- Ну, ничего, потерпи! Скоро вся эта бодя­га кончится, вернешься к нормальным делам, нач­нешь свою тему и позабудешь это приключение... Ребят только жалко. Заработков, похоже, у них не будет. Ну, а тебе, в компенсацию моральных из­держек,-- закартавил он, торопясь,-- я районную премию обещаю. Я пошел! Ты все-таки не ко мне? На днях штаб к вам заедет. Отчет пиши! -- крикнул он уже с порога гостиницы. Открыл дверь и отсту­пил, пропуская Олю и Кочеткова. Кочетков кивнул ему и отвернулся.
   -- С конвоем, значит! -- криво улыбнулся он Ва­дику.-- Строем пойдем или как? Руки за спину? Ну, давай команду.-- Кочетков смотрел на Вадика.-- Чего уставился? Пошли, Ольга!
   Он повернулся и быстро зашагал по улице вверх, . на центральную площадь. Оля сделала движение, будто хотела догнать его.
   -- Обожди! -- задержал ее Вадик.-- Он еще не разряженный. Сейчас лопнет.
   У поворота Кочетков обернулся и обнаружил, что идет один,
   -- Вот теперь пойдем,-- сказал Вадик, когда Ко­четков скрылся за углом. Он взял Олю за руку и останавливал, когда она, забываясь, начинала торо­питься, возвращал ее на место, рядом с собой.
   -- Что так долго?
   -- Решение отряда доложила, и еще они прото­кол читали. Заждался?
   -- Ну и что они? Пришлют "варяга", как водится?
   -- Зачем? Согласились с нами.
   -- Как это согласились? -- удивился Вадик.
   -- Согласились, и все. Ведь отряд решил. Народ. Все равно нам за все отвечать, не им,-- твердо ска­зала Оля, и Вадик усмехнулся.
  
   А дождик, начавшийся еще утром в Москве, те­перь дошел сюда, и все моросил, накрывая серой мглою улицу с кучками сена на обочинах, крыши домов и далекий лес на горизонте. Одна за другой через площадь неслись машины, и, поглядев на бу­синки воды, застрявшие у Оли в волосах, Вадик выбежал к самой проезжей части, сжимая в кулаке сложенную вчетверо бумажку мандата. Машины, с трудом, так, что даже замирали на мгновение, выбравшись на площадь, поднимались с убегающей к водохранилищу покатой центральной улицы, по­этому Вадик успел увидеть медицинский бодрень­кий "рафик" и замахал руками.
   -- Ну, документ! -- хмыкнул шофер, прочитав мандат.-- Садитесь! -- Он с улыбкой посмотрел на Олю.
   -- Захватите там еще одного нашего,-- напросил его Вадик.
   Машина рванула с места и почти сразу же нагна­ла Кочеткова, шагающего по кромке шоссе. Куртка на нем уже промокла на плечах. Когда "рафик" затормозил, он удивился, но, заглянув в распахну­тую дверцу, увидел Олю и влез в низенький салон. Крепко хлопнул дверцей, скомандовал шоферу: "Газуй!"
   В салоне, поближе к задним дверям и на носил­ках, стояли большие мокрые корзины; хорошо, све­жо пахло землей и огурцами. Кочетков с удоволь­ствием потянул носом воздух.
   Оля сидела на откидном, докторском, сиденье, а Вадик -- на запасном, спиной к ходу машины. Кочет­ков огляделся, все еще стоя на согнутых ногах, крякнул, когда на ухабе стукнулся головой о крышу.
   -- Ну, а я на место больного, значит.-- Он снял корзины и лег на носилки.
   Матовые стекла пропускали тусклый свет, и какие-то внезапно возникающие тени размыто скользили по ним; ревел мотор, и под полом гулко бились упругие колеса. А шофер все прибавлял и прибав­лял скорость; их мотало и, чудилось, несло куда-то боком или прямо в лоб серому туману, зацепивше­муся за деревья и кусты у дороги. Мотор то ры­чал, то звенел, они повисали на мгновения в воз­духе и потом с гулким шумом обваливались на мок­рую визжащую дорогу; хотелось открыть хоть окно, чтобы определиться, потому что пространство каза­лось бесконечным и они пронизывали его насквозь.
   Кочетков вытащил папиросы и закурил. Потянуло дымом, и Оля, морщась, с трудом отодвинула стек­ло. Повалил свежий мокрый лесной воздух, шумы дороги стали звонче, и можно было увидеть беско­нечное мелькание леса, в котором вдруг прогляну­ли осенние тона.
   -- Пока ехали закупоренные, похоже было на самолет,-- сказал Кочетков.-- Как перед десантиро­ванием. Чего-то гудит, туда-сюда мотает, где, что -- не разберешь! С парашютом не прыгал, доктор?
   -- Прыгал.
   -- С восьмисот, да? Ну, это все равно что с кро­вати.-- Он вздохнул.-- Знаете, салаги, падаешь -- все чужое, не свое, руки, ноги; вдруг -- хлоп! -- дернет до солнышка и -- спуск, как на качелях.-- Он ждал от них слов, вопросов, но они молчали. Кочетков бросил на пол окурок и закурил опять.-- Сто прыж­ков. И с дыхательным прыгал и со спецснаряжени­ем. Было времечко! -- вздохнул он.-- Пока медици­на не влезла -- все шло нормально. Только один врач у нас был человек! Хирург! Майор. Взводный наш,-- Кочетков пристроил голову на локте и так, чтобы видеть Вадика,-- чуть пополам не разломил­ся: его стропой перехлестнуло. Сам говорил: "Слышу, трещит!" А через пару месяцев -- в строю.
   -- Значит, переломов не было,-- возразил Ва­дик.-- Просто потянул связки или мышцу надорвал. Мне отец рассказывал про такие штуки.
   Кочетков тяжело смотрел на него.
   -- Ты про давление в штаб накапал?
   -- И без того вчера Шимблит выявил твою гипер­тонию. Хорош бы я был -- узнай это от него! -- Вадик усмехнулся.
   -- А на... всем вам это? -- заорал Кочетков в ли­цо Вадику.-- Меня не комиссуешь! Я свободный человек. Захочу -- в отряд вернусь. И идите вы все, салаги!..
   -- Полегче,-- оборвал его Вадик.-- Здесь Оля!
   -- Ничего, перебьется! Она и не такие слова до­ма слышала. Верно, Оль? -- Кочетков, ощерясь, по­вернулся к ней. Оля покраснела.-- Спелись,-- за­ключил Кочетков.-- Приручил. Я думал, болтают, а выходит -- правда! А, Оль? Вот Светка посмеется! А говорила: до свадьбы -- нет.
   -- Оставь ее в покое,-- бросив руку на плечо Кочеткову, сказал Вадик.-- Еще слово про нее!..
   ---Яж тебя прибью! -- сквозь зубы процедил Ко­четков, рывком садясь на носилках. Он был уже подобран, как для прыжка.
   -- Перестаньте! -- крикнула звонко Оля и при­встала.-- Остановите!
   Но шофер гнал машину и за ревом двигателя и свистом ветра Олин голос не услышал.
   -- Ты мне должен,-- в глаза Кочеткову сказал Вадик.
   -- Попробуй стребуй как-нибудь,-- разваливаясь на носилках, ухмыльнулся Кочетков.-- Справь мне такое удовольствие. Я обожду.
   Они ехали в молчании. Потом Оля, сидевшая ли­цом к окну, произнесла:
   -- Ты мне не друг больше, Кочетков. И все, что ты мне про него наговаривал,-- она протянула к Вадику руку, предупреждая его возможное движе­ние,-- все не так оказалось. Ты образованность не­навидишь, потому что от нее сомнения, а не пото­му что он задается. Ты идейного из себя корчишь... А со Светкой как с приблудной обращаешься... Не женишься ты на ней, Кочетков, вранье все сло­ва твои. Правильно Вадик говорит -- костолом ты. И в бедах наших ты виноват -- раздавил ребят, себя одного слышишь.
   Он молча поглядывал на нее, пока она говорила, потом пожевал губами и сплюнул. Отвернулся и на­чал насвистывать что-то. А Оля долго смотрела ему в спину, и губы у нее дергались от сдерживаемого напора слов.
   Машина остановилась. Через круглое оконце шо­фер крикнул:
   -- Приехали! Мне поворачивать!
   И они вышли на мокрую траву обочины. Дождь моросил, накатывая волнами. В километре впереди была деревенька, и Кочетков, подняв воротник куртки, зашагал в ту сторону.
   Устроив Олю под веткой огромной, мшистой у корней ели, на коричневой сухой подстилке из игл, Вадик несколько раз бегал на дорогу-- пытал­ся остановить попутку. Но добрались до централь­ной усадьбы они не скоро.
  
   -- Хотите, расписку напишу -- насчет материальной ответственности? -- спросил Вадик директора, задум­чиво вертящего в руках права водителя третьего класса.
   -- Да мне не машину жалко, вас жалко будет, если что.-- Директор не смотрел на Вадика, отво­дил взгляд на бумаги. - Зачем это все? Дело уже не поправишь.
   -- Наказать их надо, наказать! -- сказал лысый инженер,-- Чтоб неповадно было. Я бы отказал.
   -- Нет, наказывать нельзя,-- возразил директор.-- Они учатся быть хозяевами на своей земле, в сво­ем доме. Наказывать нельзя, вкус к работе потеря­ют. А вот вам, доктор... Я просто боюсь за вас.
   -- Разрешите все-таки. Они стараются. Дайте нам сделать все, что сможем.
   - Дочка на днях возвращается, семнадцатого.-- Директор впервые посмотрел на Вадика.-- Вот вы свое дело сделали. Потому что обучены, подготов­лены, А эти ребятки? Они ж в песочек играли в первые дни, баловались. Значит, до конца хотите игру довести? Хорошо, я дам приказ. Идите в га­раж, я позвоню.
   Через силу улыбнувшись секретарше, которая хо­тела задержать его разговором, Вадик под пролив­ным дождем побежал в гараж, предъявил там пра­ва завгару (тот их едва ли не обнюхал) и получил ключи от бортовой машины. Он обошел ее два ра­за, покопался в барахле, наваленном в ящике под сиденьем.
   -- Порядок,-- прогудел из-за его спины завгар, черный мужик, где-то уже виденный им.-- Приказ директора, мы ж понимаем! Бери, доктор!.. Егеря-то больше не бьешь? Ха-ха -ха!..
   Сиденье было промято. В углу гаража Вадик ра­зыскал кусок стекловаты, замотал его в мешковину и пристроил на сиденье. Наконец наступила минута, о которой, как он хорошо помнил, всегда говорил инструктор на курсах: "Сначала осмотрись, ногами в педалях пошуруй, не стесняйся. Ключ поверни, мотор послушай. И ехай, не гони, но и не притор­маживай, как курица у мокрого куста, и опять же -- не смотри одним глазом вперед, как та курица, обо­ими смотри, дорогу выбирай, ведь себя везешь! Так и давай!"
   У амбулатории притормозил, посигналил Оле, за­мерзшей на крыльце, и, приняв ее в кабину, спро­сил, как заправский шофер: "Куда поедем?" Оля потрогала ему нос, оттянула его книзу и велела: "Домой!"
   Без колебаний Вадик нажал на акселератор и при­пустил машину. У поворота на дорогу через поле они нагнали совершенно мокрого, в почерневшей от влаги форме Кочеткова. Он, не оборачиваясь, отступил с края шоссе. Пропустил их вперед.
   -- Ну его! -- попозже сказала Оля.-- Нашу жизнь заедать вздумал. Так лучше!
   Она просунула свою руку Вадику за спину, и они затряслись на ухабах проселка.
  
   Уже назавтра и потом Вадика стал тихо будить комиссар. Он негромко, но настойчиво стучал в дверь медпункта и, дождавшись, когда Вадик со сна хрипло скажет: "Ага! Встаю!" -- шел на кухню. Там, вытащив из-за теплой печной трубы подсушен­ные за ночь дрова, растапливал печь, нес дрова в избу и, долго и тихо дуя на растопку, разводил огонь -- ночи уже были холодны.
   А Вадик, кое-как ополоснувшись на берегу и не­приязненно поглядывая на неподвижно висящий над водой туман, плелся в столовую, принимал у Оли из рук стакан черного чая и, обжигаясь им, просыпался окончательно. Потом он будил дежурного, спящего в кабине машины, занявшей линейку, и, стараясь не газовать, тихо выбирался но скользкую дорогу. Зато на шоссе, ровном и свободном, он до конца выжимал акселератор. Заправившись бензи­ном, возвращался в лагерь, попадал к завтраку, а потом, выбритый и сытый, уже наслаждаясь бодря­щим утренним холодком, теплом в ногах, спрятан­ных в резиновые сапоги -- сам черт не брат! -- ждал, пока соберутся ребята. С молчаливого согла­сия отряда Оля усаживалась рядом с ним, крепень­ко хваталась за скобу передней панели, и только после глухого, из-под брезента, комиссарского "Порядок!" Вадик трогал машину.
   По колдобинам, жирной грязи, всю дорогу через поле он вел машину, цепенея от напряжения, пото­му что телом ощущал, как там, за спиной, вихля­ется кузов и бросает из стороны в сторону ребят, вцепившихся руками в скамейки и борта.
   Вырулив на шоссе, он останавливался, ждал пов­торной команды комиссара и только тогда искоса взглядывал на Олю. Она доставала из рукава теплый, пахнущий ею платок и вытирала ему испарину на верхней губе.
   Дожди, вот уже две недели беспросветно полива­ющие землю, отмыли стены дома и напитали его сырым, тяжелым духом. Задирая голову в морося­щее небо, Вадик не верил, что когда-нибудь в этом доме будет тепло и сухо, запахнет жильем. Пока он походил на каменный сарай, грязный и холодный.
   Первую половину дня он обычно ездил с Олей по складам, скандалил там за двоих и запомнил на всю жизнь, что ровная вежливость убедительней мата. Возил на стройку цемент, гвозди, какие-то металлические скобы, а назавтра на тех же скла­дах получал рубероид, вату, гудрон или доски.
   А после обеда он вставал подсобником к Автандилу. Заканчивали работу в сумерках, в лагерь воз­вращались с фарами, и всегда, сворачивая на ли­нейку, уже полностью размытую дождем, в свете фар, ударявших по зданию столовой, он видел Олю. Его ждал готовый прибор. Пока он жадно съедал ужин, она сидела возле, шепотом, хотя никого ря­дом не было, рассказывала происшествия, деревен­ские новости, а уж потом помогала ему мыть машину.
   На танцы теперь ходили поздно и редко. Случа­лись стычки с появлявшимися с центральной усадь­бы местными ребятами. Однажды Вовик прибежал, размазывая рукой кровь, и комиссар с трудом удержал ребят, собравшихся постоять за честь от­ряда. Вадик только что протер руки одеколоном, чтобы отбить запах бензина, пришел на крыльцо покурить, поболтать с ребятами и удивился: темно, дверь закрыта, и никого нет. Но раздался свист, к крыльцу подступили незнакомые парни, прячущие руки за спину.
   -- Этот? -- сказал кто-то из: темноты.-- Эй, выдь сюда! Поговорим.
   -- В чем дело? -- спросил Вадик, чувствуя, одна­ко, опасность.
   Ему в лицо ударил свет фонарика.
   -- Это врач ихний. Тот -- пацан.
   -- Что надо, мужики?
   -- Позови нам Фиксу.-- Из темноты к крыльцу приблизились еще какие-то тени, скрипнула ручка кабины машины. А за спиной у Вадика, за дверью избы кто-то глухо завозился, шипели: "Не пускай его, руку перехвати!.." Потом из открывшейся две­ри, из квадрата света, вышел комиссар. Вопроси­тельно взглянул на Вадика,
   -- Не надо нам задираться, ребята! -- сказал он спокойно. На крыльце появились Кочетков (руки в карманах), Игорек, братья Сударушкины.-- Нас больше,-- напомнил комиссар.-- А своего мы в оби­ду не дадим.
   -- Все одно, подловим! -- пообещали из темноты.
   -- Слушайте, вы! -- разозлился Вадик.-- Вы что -- шакалы? Идите сюда, на свет, говорите по-челове­чески! Ну, в чем дело?
   Он шагнул в темноту и оступился на нижней сту­пеньке. Кто-то отпрянул, но с другой стороны к Ва­дику подскочил и уцепился за его куртку высокий парень. Он стоял так соблазнительно удобно, что простой, незамысловатой подсечкой его можно бы­ло легко уронить на землю, под ноги, и потом дать по шее, но Вадик только зажал его руку.
   -- Спокойно, сопляк! -- сказал он.-- Если вы сей­час же не покинете лагерь,-- крикнул он в темно­ту,-- то комиссару не удержать ребят! Отойдите от машины! -- закричал он опять, слыша лязг дверной ручки.-- Если кто-нибудь что-нибудь сделает, завтра же по вашим домам пойду я, ясно?
   Его куртку отпустили, он подошел к машине, включил фары. Парни отступили в темноту.
   А в мальчишечьей Оля бестолково пыталась оста­новить льющуюся из носа кровь бессильно плачуще­му Вовику. Вадик сбегал в медпункт, принес чемо­данчик и поставил тампоны.
   -- Ну что? -- свирепо спросил он.-- Характер по­казал?
   -- Иди ты! -- огрызнулся Вовик.-- Девчонок там попугать пришли -- дымовую шашку в спальню ки­нули, ну, моя испугалась...-- Он улыбнулся.-- Я шаш­ку пошел выбрасывать, ну, тут они... Не дался я.
   -- Пост надо усилить,-- обронил в тишине Кочет­ков.-- Я бы это дело на их месте не оставил. Кто со мной?
   Ночь спали тревожно. Вызвавшийся дежурить с Кочетковым Игорек утром задремал и нажал на клаксон, перебудил весь отряд. Выползли на улицу и сразу же увидели, что в небе и в воздухе что-то изменилось, пожалуй, просветлело, решил Вадик. А днем уже потели, поглядывая на солнышко.
   Работа как-то особенно спорилась в этот день. Вадик помогал Юре, размечавшему доски для пола; ладони горели из-за мелких заноз, поясницу ломи­ло; он сел на кучу досок, и тут раздался этот вопль, болезненный, визгливый. Вадик обернулся и успел заметить медленное расплющивание полу­голой фигуры на куче песка, там, у дома, под ок­нами второго этажа, и, ринувшись туда, услышал пе­рехваченный голос Вовика:
   -- Я его... падло... сявка... пришью... по пальцам!..
   -- Слава богу, слава богу! -- подбегая к песку и видя поднимающегося Кочеткова, лепетал Вадик. Он схватил, его за перемазанные раствором пле­чи:-- Жив? Сядь, сядь! -- удерживая его от какого-то стремительного движения, повторял Вадик, но тот, слепо крутя головой, все пытался рвануться куда-то. Отряд сбежался к куче песка, обступил их. Кочетков вскинул голову и улыбнулся. Вадик пере­вел дух.
   -- Удачно приземлился,-- сказал Кочетков, похло­пывая по песку.-- Тута мягко. Чего встали? Работать! Работать, негры!
   Ребята молчали. Как бы с трудом передвигая ноги, подошел бледный, с проступившими веснушками комиссар.
   -- Смени мне подсобника,-- буркнул Юре Кочет­ков.-- Нервный он очень.
   -- По пальцам бьет, сука! -- сверху закричал Во­вик. Одетый в Комиссарову тельняшку, он метался на стене второго этажа.-- И не подходи, пришью!
   -- Нужен ты мне очень,-- сказал Кочетков.-- Ше­стерка. Меняй подсобника! -- Он доставал папиросы, и Вадик заметил, что пальцы у него дрожат.
   -- Что было-то? -- спросил комиссар ребят, огля­дываясь.
   -- Я скажу, скажу. Не побоюсь! -- Воаика тряс­ло.-- Он мне сразу говорил; "Будем в паре рабо­тать-- нас не догонишь. Покажем класс!" А как не успеваю ему кирпичи подкладывать -- по пальцам бьет, вроде случайно. Я говорю: "Не успеваю",-- а он бьет! Доктор, посмотри! -- Вовик сбежал вниз.
   Вадик вдруг вспомнил, что еще вчера не успел спросить его про бинты на пальцах. Теперь он смо­тал грязные, неумело наложенные бинты, и все уви­дели синие, воспалившиеся фаланги.
   -- Ой! -- вскрикнула Галя.
   -- Что же ты, гад, делаешь? -- изумился комис­сар, приседая на корточки и заглядывая Кочеткову в лицо.
   -- А ну вас! -- плюнул Кочетков, вставая,-- Он ме­ня со второго этажа скинул -- я претензий не предъявляю: бывает... Все! Цирк закончен.
   -- Пусть уходит! -- сурово сказал Автандил.-- Я с ним работать не буду. И точка! -- Он швырнул на землю мастерок.
   -- Садист!..-- заорал Вадик, так и не отпуская распухших пальцев Вовика и сдерживаясь, чтобы не подуть на них.-- Ты и убить можешь.
   -- Я -- нет,-- презрительно сказал Кочетков.-- А этот вот интеллигент с "пером" ходит.-- Он под­мигнул Вовику.
   Все посмотрели на Вовика, и он отступил было, но Вадик быстро перехватил его за кисть, цепко, как на занятиях, сжал ее.
   -- Отдай сам,-- прохрипел багровый комиссар. Он подошел и стал ладонью похлопывать Вовика по пояснице, полез под тельняшку.
   -- На бедре, -- подсказал Кочетков, выдувая дым через ноздри.-- Галя, кыш отсюда. Мужика разде­вать будут.
   --- Не надо! -- сказал Автандил.-- На бэдре? Тогда в кармане дырка, чтобы ручку схватить.
   Все уставились на самодельную финку в руках комиссара: ничего пугающего в ее виде не было, жалкий кусок металла.
   -- На кого ж ты изготовился? -- грустно спросил комиссар Вовика.-- Сволочь ты, оказывается. А ну, снимай тельняшку. Хотел тебе подарить, а теперь снимай.-- Вовик стянул тельняшку и неуверенно протянул комиссару.-- Кидай ее в костер! -- презри­тельно бросил комиссар и неторопливо, но с опу­щенными плечами пошел на сходни. За ним потя­нулись ребята.
   -- Юра,-- отдышавшись, распорядился Вадик,-- этого беру на перевязку, а Кочетков пусть лежит на жестком. Отлежится, я его посмотрю.
   -- Все в порядке, не возникай! Во, гляди! -- Ко­четков несколько раз присел, подпрыгнул.-- А что если я на бережок? Спину погрею, отмоюсь.-- Он брезгливо передернул грязными плечами.-- Купать­ся можно, а, доктор?
   -- Чеши, чеши отсюда! -- издали сказал Вовик уже прежним голосом.
   -- А то пошли на пару, скупнемся! -- предложил ему Кочетков.
   До обеда еще немного поработали, но настроения уже не было, посматривали на часы. А в лагере, пугая кухонную бригаду мрачностью, разбрелись по раскладушкам, молчали. Вадик, понурившись, сидел в медпункте, когда туда неслышно скользнула Оля, погладила чистыми прохладными ладонями по лицу. Тот обет молчания, который они не нарушали все прошедшие дождливые вечера, оставаясь вдвоем в этой комнатушке, отделенные только тонкой стен­кой от ребят, не раздражал, не томил; можно бы­ло сесть рядом и, показывая друг другу слова в романе, "говорить" о чем угодно.
   - А чего это вы там делаете? -- спросила их из-за стенки Галя.
   -- Книжку читаем,-- отозвалась Оля.
   -- Странно как-то,-- сказала Галя.-- Все странно. "Мы странно встретились и странно разойдемся..."-- запела она.-- Все это странно. И книжку вдвоем про себя читать странно. И погода эта странная. И сама я странная, интересная студентка.-- Она по­молчала.-- Одна Олька даром времени не теряет, вот что странно еще. Доктор, я странная?
   -- Загадочная! -- ответил Вадик, не удерживая улыбки.
   -- Вот спасибо! -- будто бы обрадовалась Галя.-- Оль, ты ревнуешь? Это будет не странно. Мы ж с доктором рядом, через стеночку спим.-- Она стук­нула по колыхнувшейся стенке.-- Может быть, у нас с ним сны одинаковые.
   -- Балаболки! -- внимательно все выслушав, опре­делила Оля.-- Пойдем, поешь! Вон Моня уже стучит.
   -- Когда заниматься-то начнешь?
   -- А это, доктор, не ваша забота,-- отрезала Оля. А потом улыбнулась ему.
   Кажется, никогда по-другому и не было -- он сел, не выбирая, на первое же свободное место (и Мо­ня чистыми руками подал ему миску с борщом), надкусил толстый ломоть хлеба и как уткнулся но­сом в миску, так и не поднимал головы, пока лож­ка не заскрежетала о донышко.
   Во второй половине дня, как обычно, пришли степенные, молчаливые каменщики из совхоза, и все уработались до стонов.
   А после ужина комиссар задержал отряд в сто­ловой.
   -- Надо решить, что делать. Ведь ЧП у нас! -- произнес он устало.-- Чтобы не тянуть, предлагаю: отчислить Вовика, а Кочеткову объявить выговор.
   -- За что отчислять? -- вскочил Автандил.-- За то, что в Кочеткова раствор бросил?
   -- Как -- раствор? -- оторопел комиссар.-- Не тол­кнул? Валя, ты мне что сказал? -- привставая на цыпочки, спросил он.-- Кочетков?
   -- Нет его,-- отозвался Игорек.-- Лежит он. Спи­на у него болит.
   Вадик быстро пошел в избу. Только что, вернув­шись в лагерь, он заглянул к дремавшему Кочетко­ву, осмотрел его, не реагируя на подначки, и ре­шил про себя, что все обошлось...
   Кочетков лежал, покуривая. Белая чистая майка красиво обтягивала его смуглый сильный торс, на выбритом лице были покой и свобода.
   -- Где болит? Покажи спину,-- сбросил с него одеяло Вадик.
   -- Перестало.-- Кочетков натянул одеяло на се­бя.-- Все прошло. Но -- болело! Вся спина болела.
   -- Что же ты, когда падал, не сгруппировался? -- Вадик презрительно усмехнулся.-- Десантник!
   -- Почему не сгруппировался? -- лениво и высо­комерно ответил Кочетков.-- Мы себя сбережем. Но спина болит.-- Он ухмыльнулся.
   - Я, конечно, не невропатолог,-- сказал Вадик.--И чтобы ошибки не было, отвезу тебя завтра в рай­он, к специалисту.
   Он подошел к двери, и Кочетков, словно выбро­шенный из постели пружиной, достал его в прыжке на пороге, притиснул к косяку.
   -- Слушай! -- прошипел он.-- Не волнуйся. Побо­лит-поболит и пройдет. Обещаю. Ну, Вадик!
   -- Дурочку валяешь.-- Вадик освободился от его рук.-- Так прыгнуть с больной спиной нельзя, Кочет­ков. Попался ты! -- засмеялся он.
   -- Ты такой прием знаешь?--Схватив Вадика за поясной ремень, Кочетков резко присел, готовый кинуть его на пол. И Вадик неловко, левой рукой, ударил его в основание шеи, по нервному сплете­нию. Кочеткова отбросило.
   -- Откуда знаешь? -- без обиды в голосе, искрен­не заинтересованный, спросил он.
   -- Добрые люди научили. Чтобы от подонков от­биваться,-- с порога ответил Вадик.-- ... Дурочку ва­ляет, не хочет сюда идти. Ручаюсь, здоров! -- входя в тихую столовую, объявил он.-- Его надо отчислить, ребята, а не Вовика.
   -- Сначала выговор объявляют,-- неторопливо, раздумчиво напомнил порядок Игорек.-- Можно, конечно, задним числом... Уже делали это. Но не советую. Что это все задним да задним числом! И чего суетиться! Осталось две недели! До того ли? Тактически неверно.
   -- Тактика -- стратегия...-- произнес комиссар,-- А уважение у нас к себе есть? Ну, давайте помол­чим... Обучил он нас этому.-- И замолчал.
   А отряд без команды разошелся.
  
   Укутались в кожанку, дошли до своего места под обрывом, влезли в нишу; как уютно было на Олином плече! Он все время задремывал, но беспокои­ла его ее одышка, он спрашивал:
   -- Приступ? Дать капель?
   -- Нет, нет,-- шептала она, теснее прижимаясь к нему.-- Поспи! Мне домой захотелось. И яблок наших. Знаешь, какие у нас яблоки?! Крепкие, зеле­ные, с желтинкой, а вкусные!.. Я тут не утерпела, сорвала у дяди Саши... Не то. Ах, яблоки!..
   До них доносились голоса бушующих в доме еге­ря гостей, потом над обрывом продавщица Вера хохотала и взвизгивала, отбиваясь, а мужик сопел, и только после того, как Вадик догадался шумно сбросить несколько кусков глины в воду, они ушли.
   -- Эта Верка...-- пробормотал Вадик.
   -- Одной-то как плохо быть! Страшно,-- сказала Оля.
   -- ...Грубые у меня руки стали, да? -- спросил он, наклоняясь над ней. Оля затрясла головой. Одышки у нее уже не было.
   Когда они поднялись на обрыв, Вадик увидел у дверей медпункта движение чьей-то тени. Оля шагнула вперед, напряглась -- почувствовал Вадик.
   -- Заждалась! -- подходя к нему, недовольно ска­зала старуха Глазова.-- Гуляешь? Ну, пошли. Кварти­рантка моя заболела, За тобой послала. Я бы ниче­го, да она послала...
   ...Секретарша директора лежала в кровати, укры­тая до горла толстым красным одеялом. Ненакра­шенные губы казались синими на ее бледном лице, а в глазах была боль. Вадик сел на подставленный Глазовой стул и кивнул секретарше, чтобы она рас­сказывала. Та переглянулась со старухой.
   -- Ну, вот что,-- за его спиной проговорила Гла­зова нерешительно, и Вадик повернулся к ней.-- Женская беда у нее. Травила нагуленного, и ви­дишь... кровью исходит.
   -- Господи! -- вырвалось у Вадика.-- Ну как же вы?.. А я-то что могу сделать? Только специалист может.-- У него по спине пробрало холодом: ма­точное кровотечение -- это...
   Секретарша разлепила сухие узкие губы:
   -- Ничего сделать нельзя?
   - Да вы сами знаете, что надо делать,-- пробор­мотал Вадик.-- "Скорую" надо вызывать! Давно кровотечение?
   Секретарша переглянулась с Глазовой.
   -- Три часа уж,-- поглядев на громко застучав­ший в тишине будильник, ответила Глазова.
   -- Вы чего ждете? С ума, что ли, сошли?.. Немед­ленно идите на почту и дозванивайтесь до горо­да! -- заволновавшись, приказал Вадик.-- Срочно! Говорите, что хотите!.. А я пока хоть в вену что-нибудь введу. Голова не кружится? -- Он раскрыл чемоданчик, достал стерилизатор и последнюю ко­робку с ампулами глюкозы.-- Лед в доме есть?
   -- Это пока "Скорая" приедет -- утро будет,-- не двинувшись с места, сказала Глазова.-- Заводи свою машину, доктор, вези ее сам. Она мне не родня, и человек я старый. А ты доктор.
   -- Ей сидеть нельзя,-- рявкнул Вадик.-- Только лежа!
   -- В кузов матрас положим. Матрас дам.
   -- А кто сопровождать будет? Я ж за рулем...
   -- Не знаю,-- вздохнула Глазова. Она скрылась в другой комнате, взяла там таз с какой-то огромной кровавой тряпкой и вышла во двор.
   -- Помогите мне,-- шепнула секретарша.-- Надо, чтобы вы меня отвезли. Наших медиков припуты­вать сюда нельзя. Догадаются.
   "О чем?" -- хотел спросить Вадик и вдруг все вспомнил и понял: "Глазова, Глазова!.. Сын ее, са­модовольный и пьяный, и проспавшая на работу секретарша..." Он сел на стул и, морщась, охая, за­качал головой.
   -- Я сама помочь попросила,-- слабым голосом проговорила секретарша.-- Она хотела, как лучше. Не могу я ее подвести. Уголовное ведь дело. Ну, пожалуйста! А вы в этом деле ни при чем. Уедете и все наше забудете или с собой увезете. А мне жить здесь! Из меня много крови вышло...-- испу­ганно произнесла она.-- Раньше Ведьма бабам по­могала, а теперь... Вы,-- она посмотрела на Вади­ка,-- вы поможете? Я не умру? -- приподнимая го­лову, спросила она.-- Нет? Я ведь молодая, док­тор.-- Вадик кивнул.-- Устала только я.
   Он скормил ей десяток таблеток, не задумываясь над тем, много это или мало, надеясь только, что кровотечение остановится или хоть ослабнет, и по­бежал в лагерь. Свет в избе был погашен. Тогда Вадик приник к тонкой стенке и стал толкать ее в том месте, где спала Галя.
   -- Галя, Галя! -- шептал он.-- Тихо! Это я, доктор. Попроси Олю выйти ко мне. Быстрей!..
   -- Олюш! -- беря ее за плечи, теплую, сонную и немного испуганную, сказал он.-- Помоги!
   ...По дороге через поле он несколько раз оста­навливался, вскакивал на подножку:
   -- Какой пульс?
   -- Давай быстрей! -- кричала ему побледневшая и испуганная Оля.-- Сто двадцать! Быстрей, Вадя!..
   "Сто двадцать,-- повторял он про себя.-- Двад­цать за счет страха, а сто много? Какой же пульс при анемии второй степени? Спокойно, спокойно! Скорей!.."
   Потом он вырулил на шоссе. С пугающей скоро­стью понеслась ему под онемевшую от давления на акселератор правую ногу серая лента дороги, ка­залось, гладкая, но сзади громыхало ведро, и он вздрагивал и втягивал в плечи голову, зная, как там, в кузове, трясет и бросает из стороны в сто­рону цепляющуюся за борт Олю и лежащую на тощем, промокшем кровью матрасе женщину.
   Стволы берез, попадая под луч фар на поворо­тах, вспыхивали остро-белым, и когда он мчался через долгий березняк, ему на мгновение почудилось, что он несется вдоль бесконечного белого за­бора, потеряв направление, цель, надежду успеть, что всей этой гонке не будет конца, и впервые за всю дорогу руль дрогнул в его руках, правая нога соскользнула с педали акселератора, и машину по­вело к обочине, и она послушно замедлила бег... "Вадик!" -- послышалось ему. Он сцепил зубы и, выводя опять машину на центр дороги и не выклю­чая дальнего света, снова дожал акселератор до отказа.
   У самого города навстречу начали попадаться ма­шины, и Вадик издали длинными гудками, миганием фар пугал их, заставляя притормаживать, жаться к обочинам... Он надеялся, что на посту ГАИ к не­му пристроится мотоцикл и станет не так одиноко и страшно, но дорога, как испытательная трасса, была пустынна, глуха и открыта для него. У подъ­ема на гору к центральной площади он переклю­чил скорость и полез вверх, слыша, как с грохотом покатилось к заднему борту пустое ведро, как в два голоса вскрикнули женщины, и опять сцепил зу­бы и не позволил больше себе волноваться,-- за его спиной лилась неостановленная кровь.
   Когда он вбежал в открытые двери приемного покоя городской больницы, вид у него был доста­точно красноречивый -- сразу же вызвали дежурно­го врача, позвонили на станцию переливания крови. Он проводил носилки с мертвенно-бледной безраз­личной горбуньей до самых дверей операционной и быстро написал направление -- он сочинил его по дороге.
   -- Ну, спасибо! -- тонким равнодушным голосом сказала ему спокойная дежурная врач.-- Сейчас зай­мемся вашей красавицей. Значит,--все-таки- крими-нальный--аборт? Расследуем. До свидания,-- кивнула она ему, отворачиваясь.
   "Когда я стану таким? -- подумал Вадик.-- Сопляк я еще желторотый". Во дворе, сориентировавшись, он увидел, что в операционной вспыхнул яркий свет. И долго не гас.
   А Оля дремала в кабине. Он подставил ей пле­чо, обнял, и так они продремали до рассвета, при­жимаясь друг к другу от холода.
   -- Обойдется,-- ответила на его вопрос дежурная врач утром.-- Еще рожать, будет.
   На центральную усадьбу совхоза Вадик дополз на последних каплях бензина. Глядя на измызганную машину и помятого Вадика, завгар сдвинул кепочку на нос, почесал затылок, но ничего не сказал.
   А на стройке Вадика сморило: заснул, присло­нившись к стене дома, около которой на минутку присел покурить.
  
   Выло солнце, прикрытое высокими облака­ми, было тепло, отдаваемое землей, но был и ветер, в чем-то изменившийся; как будто он нес в себе что-то новое, тревожное. Ва­дик еще не понимал, в чем дело, оглядывался, искал объяснение в лицах ребят, сосредоточенно таскавших наверх, на перекрытия второго этажа и в дом, кирпичи, доски... И только в очередной раз оглянувшись, он обратил внимание на едва видную отсюда крону дуба -- твердая зелень листвы потем­нела. И все -- и ветер, несший в своей сердцевине что-то острое, холодное, и отстраненное от земли небо, и первоначальная желтизна листвы -- сложи­лось в первый аккорд осени, еще неслышный туго­му равнодушному уху, оставляющий безмятежным глухое сердце.
   Он опять, щуря глаза, посмотрел на солнце, при­сел, выдернул из земли травинку. Она была уже ломкой, полумертвой. "Скоро, скоро,-- понял он.-- Что же будет?" И обернулся на дом.
   Взял на совок лопаты песок и бросил в ненасыт­ную узкую щель между бугристым фундаментом и краем земли.
   -- Двадцать два, двадцать три,-- считал он. Отдых полагался теперь только через сорок бросков.
   За ровным гулом бетономешалки он не сразу услышал:
   -- Вадик! Вадик! -- Его подзывал перемазанный раствором комиссар.-- Смени меня,-- попросил он.
   -- Готовься! -- сверху предупредил их Юра.-- Ко­миссар, еще два замеса!
   Все собрались на перекрытиях второго этажа, на тяжелых плитах, установленных еще только вчера. Ровными рядами стояли носилки с бетоном, и вот-вот Юра должен был дать команду: "Давай!",-- чтобы начать опрокидывать их, разливая бетон по будущему полу чердака, а пока все, сгрудившись в центре, крутили головами, рассматривая горизонт с высоты тех шести метров, на которые сами себя подняли.
   -- Высоко! -- сказала Галя. Вцепившись руками в робы Юры и Автандила, она, вытянув голову, по­глядывала вниз, на землю.
   -- Митинг надо! Комиссар! -- закричал Автан­дил.-- Такой день, двадцать первое августа. Запом­нить надо! Дом есть. Крыша сгореть может, а дом стоять будет. Праздник у нас! -- объяснил он медли­тельному инженеру, толкущемуся почему-то сегод­ня с утра на стройке.
   -- Так выпить надо,-- серьезно предложил Во­вик.-- Я сбегаю.
   Инженер снял шлем, погладил лысину рукой.
   -- Я здешний,-- сказал он, заводя руки за спи­ну. Покашлял.-- Земля у нас вытоптанная и соле­ная. Откуда соль? От слез да крови. Но -- своя. После войны, когда тут в землянках жили, здесь, на Поповом поле -- так у нас его кличут -- одни рвы были. Теперь сеем. А вот и первый дом сло­жили. Комом он -- первый потому что. На следую­щий год приедете,-- он улыбнулся,-- еще один по­ставите. И побежит улица к "морю". Мне, напри­мер, в этом доме жить и помирать, должно быть. Я бы как сказал: были бы стены, а крыша будет. Словом, спасибо, спасибо, ребята. Вот, значит, что.-- Он подошел к крайним носилкам и взялся за их ручки.-- Ну, мастер...
   -- Давай! -- закричал Юра.
   Бетон расползался, утекал в какие-то щели, и ребя­та, не жалея, бросали все новые и новые порции в возникающие водоворотики. Снизу, от бетономешалки, еле успевая наполнять носилки бетоном, Ва­дик видел, как отступают все дальше и дальше ка­менщики-- единственные зрители. Вадик тоже бы поднялся наверх, но решил остаться: еще нужен был бетон, а сменить его было некому.
   -- "Сыпь в носилки больше!"--заорал на него Во­вик,-- Мои будут последними! Я этот дом начал, я его и кончу.-- Он вприпрыжку побежал по ступень­кам помоста. Его пара -- комиссар -- еле успевал за ним.
   -- Все! Коробка есть! -- крикнул Юра.-- Ура!
   -- Эх, комиссар! -- вздохнул Автандил.-- Я митинг за тебя делал!..
   -- Не могу говорить! -- задыхался комиссар.-- Ла­пу мою приложить дайте. Кто тут последний? -- Ре­бята делали отпечатки рук на сыром бетоне, толк­лись на узкой площадке.
   -- Тебе место оставили,-- успокоил его Юра.-- И доктору. Идите! Доктор! На память руку прило­жите, ну, оттиск сделайте! Положено...
   По узенькой лестнице Вадик поднялся к лазу на будущий чердак, осторожно приложил руку к плотному упругому бетону, нажал посильней, чтобы след был глубокий, не смазался. И увидел среди отпечатков рук след сапога.
   -- Это Кочетков,-- глухо сказал Юра и вздох­нул.-- Жаль, все равно не успеем дом под ключ закончить.
   -- Каждый, значит, свой след оставил, кто что...-- как будто спросил Сережа-комиссар и вдруг побе­жал вниз, и загремела бетономешалка.
   -- Зачем замес, комиссар? -- удивился Автан­дил.-- Все залили, хорошо залили!
   -- Берегись! -- заорал комиссар Вовику.-- Наверх давай. Посторонись! -- скомандовал он Вадику и Юре и, покраснев от натуги, поднял и вывернул носилки с бетоном на гладкую разровненную по­верхность.-- Иди сюда, иди, Владимир Иванович!-- Он за рукав подтащил к себе чего-то испугавшего­ся Вовика.-- Разровняй бетон! Хорошо разровняй! Так, хорошо! На, замуруй ее.-- Комиссар протянул Вовику его финку,--А теперь и руку приложи. А сверху я приложу. Так! И помни: чтобы взять ее обратно, ты наш дом сломать должен.-- Комиссар говорил это в наступившей тишине, потому что все, оказывается, стояли рядом и слушали. И смотрели на Вовика.
  
   Директор приехал через день, в обед. Вадик, при­слонившись к холодной стенке будущего первого подъезда, то посасывая ноющий от ушиба палец, то затягиваясь сигаретой, отдыхал. Увидев директора, он свистнул, как его научил Вовик, уже освоенным сигналом оповещая отряд, и из ближайшей кварти­ры вышла Галя.
   -- Директор,-- не отводя взгляда от него, шагаю­щего под проливным серым дождем, предупредил всех Вадик.
   Директор, не выдерживая напора дождя, послед­ние метры пробежал, а под навесом, прежде чем войти в подъезд, отряхнул плащ. Пожимая Вадику руку, повернул его ладонь вверх, покачивая голо­вой, потрогал уже твердые мозоли.
   -- Созывайте всех, доктор!
   -- Ходи все сюда! -- закричал Вадик.
   -- Хреновое дело, ребята,-- вытирая мокрое лицо, сказал директор, когда все собрались. В полу­мраке неотделанной комнаты его рубашка ярко бе­лела.-- Прогноз--хуже некуда. Я решил -- заканчи­вайте сегодня же.-- Останавливая поднятой рукой собравшегося возражать комиссара, добавил:--И не спорь, комиссар. Тот самый случай, когда надо жертвовать делом, но спасать людей. Посмотри на ребят!.. Сам как обструганный!.. Сколько уже забо­лело?-- Вадик смолчал. В лагере, в медпункте, он изолировал трех простуженных, у Автандила опять был тяжелый бронхит.--Бухгалтерию я предупредил. Сегодня вечером подпишем последние наряды, и завтра расплачусь с вами. Доктор, машину сдайте сегодня. Все, ребята!--Он оглядел отряд.-- Знаю, сделали все, что смогли. Поэтому приехал.
   -- А может?..-- сказал Юра.
   -- Шабаш,-- махнул рукой комиссар.-- Только до­мажем последнюю квартиру! Двое чистят инстру­менты и с доктором едут в гараж. В лагерь пой­дем пешком. Вечером--банкет. Ну?.. Ребята?..
   Все молчали, слышно было, как хлопают на ветру полосы рубероида.
   -- Что ж ты не скажешь: "Банкет -- это хоро­шо"?-- спросил директор Вовика.
   -- А что хорошего -- девчонка остается здесь, а я уеду! -- сердито ответил Вовик. Его припорошен­ное алебастром лицо было озабоченным и вдруг оживилось: -- Кореши, где наш экс-командир? Уго­вор помнишь?--растолкав ребят, кинулся он к сто­ящему у стены Кочеткову.-- Банка с тебя, доработал я испытательный срок! -- Вовик засмеялся и до того заразительно, что и ребята стали посмеиваться. А Вадик заметил в его глазах слезы.
   Втроем набросали в кузов инструменты, свалили кабель от бетономешалки; втиснулись в кабину, вы­тирая руками холодную воду с лиц. Знобило, поэто­му Вадик сразу поехал -- от мотора тянуло теплом,-- и забыл оглянуться на дом.
   Когда они, насквозь вымокшие, пешком верну­лись в лагерь, из печи валил дым, в столовой была полная иллюминация, и наскочившая на него Оля, торопливо оглянувшись, чмокнула его в щеки, дер­жа руки, перепачканные в тесте, на отлете.
   -- Пирог попробуем сладить, с яблоками,-- ска­зала она счастливо.-- Замерз? Переодевайся скорей, а все мокрое принеси на кухню, понял? Чего ты грустный такой, а, Вадя? Заболел? Устал?..
   ...Сухая штукатурка мигом обвалилась, стоило только раза четыре пнуть ногой в жидкую обрешет­ку -- рухнули стены клетушки-медпункта. Переоде­тый в сухое, согретый обедом, Вадик отпаривал ру­ки в тазу с горячей водой, наблюдая, как суетятся ребята посреди линейки вокруг разгоревшегося до неба жаркого костра, в который сыпали все ненуж­ное, лишнее: июльское сено из подушек, прочи­танные письма, бумагу, рваные майки и грязные штаны, сломанные расчески, сточенные зубные щетки...
   Подпрыгивающее веселье, пробивающееся из ре­бят блеском глаз, робко-веселыми улыбками, бес­толковым мотанием по избе, вдруг оказавшейся большой и уютной, запах одеколона, идущий от соб­ственных гладко выбритых щек,-- это веселье шата­ло Вадика из стороны в сторону, растягивало его рот в глуповатую улыбку. Зазвенела гитара Игорька, послышался голос Гали: "Мы встретились с тобой, душа была полна..."
   Всяк нес на кухню свое -- из заначек: великое богатство общей трапезы объединяло их на эту ночь. Приодетый Вовик приволок две авоськи, наби­тые бутылками, и, усевшись за стол, на бумажке подсчитывал расходы.
   Со дна своего чудо-ящика, почти пустого, Вадик извлек двухлитровую едва початую бутыль со спир­том, отнес ее на кухню, но не поборол себя: оста­вил на донышке сколько-то граммов на всякий случай.
   -- Мало ли что случится...-- объяснил он укориз­ненно покачивающей головой Оле. Она была уже переодета, чуть подкрасила губы, и розовая ленточ­ка, стягивающая ее волосы, что-то ему напоминала. Он потрогал ленточку и вспомнил: первый мед­осмотр, свое профессиональное чванство -- глупое время, давно прошло. Он опять прикоснулся к лен­точке, закрыл глаза.
   -- Тесто осталось,-- пожаловалась Оля,-- Были б яйца -- я бы еще пирог с яйцами испекла! Любишь пироги, Вадя?
   Вадик улыбнулся ей, надел резиновые сапоги, об­лачился в дождевик и пошел по деревне. Он сту­чался во все дома подряд, обойдя только дом Гла­зовой, прощался и везде просил продать ему яйца. В кармане у него было только три рубля, а вернул­ся он с полной корзинкой.
   -- Шестьдесят пять! -- сосчитав, ахнула Оля.-- И пирог и завтрак! Вадька!..
   -- За ним не пропадешь,-- рассудительно произ­несла Таня. Она мыла рыбу в ведре, успевая сле­дить за противнем с картошкой. А Моня в чистом колпаке и цветастом Олином фартуке озабоченно считал вилки.
   ...Были сказаны речи, были подняты тосты; от пли­ты, от жарких ламп, от лиц шел безумный жар, под окнами все еще горел костер; стоял гвалт, и Вадик, счастливо плавая в запахах, шумах, опьянел. Оля бы­ла рядом -- кричала, пела и толкала его; он ты­кался иногда лицом в ее плечо, протирая слезящиеся глаза, блаженно улыбался во все стороны и вдруг наткнулся на спокойный неприяз­ненный взгляд.
   Он уже почти всмотрелся в это отчужденное ли­цо, но Олина ручка быстренько повернула его го­лову в нужном направлении -- к себе.
   -- Брось, Ольк! -- как сквозь вату, услышал Ва­дик.-- Упился он, не действенный и балабонить не может. Давай с тобой выпьем.
   У самого лица Вадика протянулась рука с круж­кой. Из-под обшлага отглаженной формы вылезали знакомые запонки в форме парашюта.
   -- Слышь, док! -- Вадика толкнули в плечо.-- Да­вай еще по одной? Выпьем за то, чтобы мне боль­ше никогда не видеть твоей рожи. Выпьем?
   Вадик отвернулся.
   -- А ты молодец, док,-- надсаживался, перекры­вая гомон, тенорок,-- хорошо нами попользовался. Ценю в интеллигенте подход!
   -- Я тебе набью морду! -- вставая, заорал Вадик и расправил плечи.-- Хоть одно удовольствие я могу получить, в самом деле? -- Он поймал в фокус ли­цо Кочеткова и мотнул головой на дверь. Но рядом возник Юра и поднялся Автандил.-- Таких, как ты, бить надо!
   -- Проветри доктора.-- Вадик услышал голос Се­режи-комиссара, и Олина рука, цепко схватив за локоть, выдернула его из-за стола, и, ведомый ею, Вадик покорно зашагал к "морю".
   -- Какой гад! Зря я ему не врезал!.. Куда мы? Как ты видишь в этой тьме? -- бормотал он по до­роге.-- Ни черта не видно! Ох, как я расклеился, Оленька!.. Ох!..
   Она лила воду, почему-то пахнущую мокрым де­ревом, ему за шиворот, на горячий лоб.
   -- Я в порядке, -- много раз лепетал он, но его не жалели, и постепенно стали различимы холод, редкие капли дождя, шум из столовой.-- Все,-- сказал он наконец, легко поворачивая голову. Оли­на рука поправила ему волосы, вытерла лицо. Он думал -- они возвратятся в избу, к отряду, но она послала его за кожанкой.
   -- ...Мы ведь никогда сюда не вернемся, понимаешь?-- шептала она в нише, обнимая его за шею.-- Уедем завтра, а здесь все останется и будет жить без нас, будто нас и не было никогда. Останется и эта вода, и дуб, и дом проживет больше, чем мы. Да, дом от нас здесь останется. Пойдем, я посмотрю на него.
   По мокрой низкой траве, по скользкой земле, кружа между деревьями, роняющими тяжелые звуч­ные капли, они неторопливо прошли, казалось, едва полпути, как вдруг очутились в поле, и дом, такой большой, крепкий, надвинулся на них. "Это мы его сделали",-- прошептала Оля. Привыкнув к темноте, они разглядели оконные переплеты, прислоненную изнутри к окну доску.
   -- Жаль, что не достроили,-- сказал Вадик.-- Обидно, а?
   Потом им обоим послышалось, что в доме кто-то разговаривает. Они на цыпочках подкрались к за­крытой двери первого подъезда, прислушались. В доме кто-то ходил, громко и ритмично говорил, будто читал стихи. Замка на двери не было. Вадик сильно потянул ее на себя, что-то затрещало, и две­ри поддались.
   -- Эй!..-- крикнул Вадик, отстраняя Олю.-- Кто тут? Дай фонарик,-- попросил он Олю. Осторожно, не заходя в подъезд, он посветил на стены. И вдруг с площадки второго этажа раздался голос Вовика:
   -- Ну, ты меня напугал, доктор.-- За Вовиком вышла высокая девушка из техникума.-- Да заходи­те! -- пригласил Вовик.-- Мы тут себе квартирку приглядели. Мебели нет, а так -- ничего.
   В квартире на втором этаже посреди пола на расстеленной газете стояла початая бутылка вина, лежали бутерброды, горела свечка.
   -- Укрыться-то негде,-- смиренно произнес Во­вик.-- Вот заняли...
   -- Правильно, молодцы,-- сказала ему Оля.-- Извините, что напугали. До свидания.-- Она улыб­нулась им и решительно повела оглядывающегося Вадика вниз. Они услышали, как Вовик закрыл за ними дверь.
   -- Пошли, выберем себе квартирку во втором подъезде? -- предложил Вадик.-- Там даже мусор вынесен. Как для себя старался.
   Он знал, где лежит ключ, открыл заскрипевшие двери. Почему-то оставлять двери незапертыми по­казалось немыслимым, словно в собственной квар­тире. Пока он возился, заклинивая их, Оля вошла в квартиру на первом этаже, заглянула в комнаты.
   -- Иди сюда! -- позвала она его из сгустившейся темноты.-- Не споткнись, здесь вата накидана.
   Она постелила на рулоны ваты кожанку, сидела, обхватив колени тонкими пальцами.
   -- Не холодно? -- Вадик обнял ее, нашел губы и, едва дотронувшись до них, как будто обжегся.-- Я хочу тебя давно спросить... Ты...-- хотел он сказать какую-то глупость, но ее губы и затяжелевшие руки все вытеснили, все объяснили, все простили.
   Утром, открывая двери, они увидели под высоким серым небом долгое поле, порыжевшую пшеницу, волнами покачивающуюся под ветром, чуть подсох­шую после ночной непогоды землю, а ледяна" во­да, которой они умывались, у берега была засыпа­на сорванными ночью с дуба листьями. Вода была тяжелой, тусклой -- она уже задремывала, успокаи­валась.
   -- Я ужасно страшная, да? -- спросила Оля, и в ее голосе для него впервые зазвучало настоящее беспокойство за то, какой он видит ее сейчас. Ка­жется, ответ был у него на лице, потому что, об­нимая его, повиснув на нем всей, оказалось, нема­лой тяжестью, безбоязненно-любовно заглядывая ему в глаза, она, он знал это наверное, была до­вольна ответом.
   -- Ты спал? -- опять спросила она тихо, возвращая его к прошедшему, и Вадик догадался, что все, что он шептал ей на ярком, безоблачном рассвете, ка­саясь губами голого плеча, осталось для нее тайной. Он и рад был этому и сожалел, потому что понял: никогда, если они проживут хорошую, спо­койную жизнь, в меру сладкую, в меру трудную, ему не найти, не собрать опять тех слов, которые сами по себе значат так мало, так обычны, а в эту ночь имели свое первоначальное значение. Легка была та его бессонная ночь.
   -- Ты чем-то огорчен!? -- озаботилась она, и руки ее сбежали с его плеч.-- Что-нибудь не так?
   -- Я ужасно люблю тебя,-- сказал Вадик.-- Я ни чего сейчас не чувствую, кроме этого. Я даже по­шевелиться не хочу. Не отходи от меня сегодня, ладно? -- попросил он жалобно. Она поняла. Силь­но прижалась к нему, так, чтобы он усвоил, привык к ней и сохранил в себе память о ее теле.
   До лагеря они дошли по берегу. Сонные ребята в мятой форме лениво плескались у воды. Кое-кто, уже окончательно проснувшийся, приветливо кив­нул им.
   Оля отправилась на кухню, а Вадик забрел в из­бу, сплошь уставленную раскладушками разыскал на стопе остатка пиршества и, стоя, съел кусок пи­рога; распробовал его и отправился на кухню за­поздало говорить комплименты. Однако их приняли с удовольствием. "А из наших яблочек еще лучше получается",-- вздохнула Оля.
  
   В десять часов к избе подкатили директорский "газик" и грузовик, Из "газика" вышли директор и кассир, цепко державший под мышкой обыкновен­ный детский портфельчик. Все уставились на него. В столовой, оглядев в полной тишине сидящий от­ряд, директор сказал:
   -- Вот ваши деньги. Их не много. Кому-нибудь мо­жет показаться, что их совсем мало. Вы положили много сил, больше, чем хотелось бы, но не огор­чайтесь: здесь вы за эти деньги заработали боль­ше -- вы получили право на наше уважение. Поэто­му с чистой совестью и от всего сердца я говорю: приезжайте на будущий год!
   Кассир, словно ожидавший этих слов, расстегнул портфель, вытащил из него длинную ведомость и счеты и, жестом пригласив к себе поближе комис­сара, защелкал костяшками. Ребята тянули шеи. На­конец, когда комиссар и Юра расписались, кассир, ныряя рукой в портфель, выложил на стол четыре разноцветные обандероленные пачки и еще доба­вил несколько бумажек сверху. А потом насыпал горсткой серебро.
   И тут почему-то все встали и, оглядываясь друг на друга, зааплодировали. Кассир поклонился, как актер, закончивший номер,-- тогда отряд засмеялся.
   Еще говорили комиссар и Юра. Потом директор пошел вдоль столов, пожимая каждому руку. "Оставьте адрес, доктор!" -- попросил он Вадика. Потом грузили раскладушки, матрасы, потом, окру­жив "газик", проводили директора и остались одни.
   -- Десять тысяч четыреста сорок три рубля во­семьдесят одна копейка,-- объявил комиссар.
   -- У-у! -- сказали ребята.-- Моня, дели на...-- и опять осеклись,
   -- На сколько? -- спросил комиссар.-- По прави­лам коммуны -- на тридцать семь. Я и Элизабет включил. А Вовика?
   -- Конечно! -- звонко крикнула Таня.-- Что вы, жадные, что ли? -- Она встала и, ища поддержки, поворачивала голову вправо, влево, улыбка была у нее веселая.
   -- Я скажу! -- поднялся Автандил.-- И не только я так думаю -- надо и доктора считать. Он нас ле­чил, за гигиеной следил, рыбой кормил--все хоро­шо!-- Автандил замахал руками, успокаивая зашу­мевших ребят.-- Но еще и на машине работал. Не было бы машины и шофера -- что бы мы сделали, генацвале? Он с нами дом строил!
   -- Доктор в коммуне не состоит! -- резко сказал Кочетков.-- А дом сделали бы все равно. Так что эти твои "если бы да кабы "...
   -- А вся жизнь на этом "если" держится,-- с вы­зовом бросил Сережа-комиссар.-- Если б мы поняли с самого начала, что не ты, а мы сами отве­чаем за все... Если б знали, что с нас, а не с тебя последний спрос... Во - сколько "если"! А насчет предложения Автандила .
   -- Ребята! -- Вадик, чувствуя, как он свекольно краснеет, встал и повернулся к отряду лицом.-- Ребята, не надо. Спасибо. Вы же меня кормили...
   -- Голосуй! -- крикнул Вовик.-- Я -- "за"! -- Он вытянут руку, стал толкать соседей.-- Не слушай его! Голосуй!
   -- Не голосуйте,-- тихо проговорил Вадик и уви­дел, как нерешительно опускаются уж было взмет­нувшиеся руки, и испытал при этом какое-то слож­ное чувство -- в нем были и обида и облегчение... И хотелось посмотреть на Олю. А она сидела от­чужденно, наклонив голову.-- Спасибо, ребята! Не могу... Не надо.
   -- Так как -- голосовать или нет? -- озадаченно спросил Сережа у отряда.
   - Самоотвод! -- хохотнул Игорек.-- Доктора ин­теллигентность заела. Эх, мать честная!.. Не переве­лись еще порядочные люди! Учитесь, дети! Аплоди­сменты!-- Он захлопал.
   Вадик сел на скамейку, зная, что на него все смотрят и что он красный до корней волос, и сты­дился поднять глаза.
   -- Есть предложение принять самоотвод,-- вдруг громко с места сказала Оля. И тут же Вадик ощу­тил, как она тронула его руку горячей ладонью, подвинулась к нему. А Игорек рассмеялся во весь голос.
   -- Браво! -- крикнул он.
   -- Так на сколько делить? -- растерялся Сережа.-- На тридцать восемь? -- Он выждал, потом негромко спросил: -- Кто "за"? Погодите, не опускайте--не сосчитал.
   -- Стой! -- раздался вдруг голос Кочеткова, и он поднялся из-за стола, выпрямился, оглядел ребят.-- Тихо, дайте сказать. Отказываюсь я от своей доли,-- прокашлявшись, объявил он.-- Официально, ясно? В общем, компенсирую, чем могу, что плохо зара­ботали.-- И сел, бледный, осунувшийся на глазах, опустил голову.
   Игорек присвистнул и отложил в сторону гитару, и ноющий звук зацепленной струны повис в оторо­пелой тишине. Комиссар начал багроветь,
   -- Ишь ты! -- встав, сказала Оля.-- Он не за деньги работал! За идею! Вот оно как! За какую ж ты такую идею, Кочетков, работал, что тебе деньги совестно взять, а? Скажи давай! Может, мы все за такую идею от денег откажемся. Мы ведь ему как каменщику платим, а не как командиру, верно? -- спросила она ребят.-- Голосуем тридцать восемь частей, коммуну! -- объявила она.-- Кто "за"? -- И высоко подняла руку.
   Медленно, неохотно поднимались руки, ребята не смотрели друг на друга. Вадик долго колебался и все-таки проголосовал "за" -- последним, под Олиным взглядом. И в напряженной тишине Сережа-комиссар объявил, отдуваясь:
   -- Двадцать "за" -- простое большинство. Ну, Моня, дели!..
   И Моня, сощурившись на окно, выдал цифру до сотых.
   -- Кто последний? -- завопил Вовик и не двинул­ся с места. Первым к столу подошел бывший зав­хоз Витя.
   Фальшиво-весело подмигнув Оле и подтолкнув ее в очередь, выстроившуюся к Сереже, Вадик тороп­ливо вышел из столовой. Остановился неподалеку от двери, услышал Сережин голос: "Поздравляю! Получи свои кровные. Распишись. Ну, давай ла­пу!",-- потом возглас Вовика: "Маленьким -- без очереди!"
   На пустой линейке трещал туго натянутый ветром, еще не спущенный вымпел отряда. Флагшток дро­жал, как у судна на ходу.
   -- Врагу не сдается наш гордый "Варяг"...-- пропел за спиной у Вадика Игорек. В руке у него бы­ли зажаты деньги.-- Слушай, человек в белом ха­лате! Какая принципиальная у тебя девочка!.. -- Он весь затрясся от смеха.-- При случае и необходи­мости она тебя и под суд отдаст!.. Ну-ну, охоло­ни!-- И, смерив Вадика взглядом с головы до ног, Игорек удалился в избу. А Вадик -- от греха -- по­шел на обрыв.
   Быть может, через минуту -- он едва успел на­последок оглядеть привычный пейзаж с водой, с хищно кидающимися на гребешки волн чайками и чуть проглядывающим на горизонте противополож­ным берегом,-- услышал торопливые шаги, обернул­ся, и плачущая Оля кинулась ему на шею.
   -- Что ты? Что ты? -- спрашивал Вадик, отводя ее мокрое от слез лицо. Но она плакала, закрывая глаза руками.-- Что случилось?
   -- Дура я, дура! -- проговорила наконец Оля.-- Если б я не выступила... Но ведь это нечестно бы­ло бы, Вадя?! А получается, будто я с Кочетковым заодно. Ты пойми -- не так это! Не предала те­бя я...
   -- Все нормально,-- бормотал Вадик, гладя ее по голове, по мокрым щекам.-- Все нормально.
   Оля заглянула ему в глаза, словно удостоверяясь в его искренности, и с силой сказала:
   -- Сейчас самое трудное между нами было, Ва­дик,-- И приникла к нему, тесно прижимаясь всем телом, не обращая внимания на деликатные покаш­ливания ребят, спускающихся к воде мимо них.-- Если это перевалим...
   -- Перевалим...-- вяло отозвался Вадик.-- Я тебя понимаю.,.
   -- Вот, возьми.-- Резко отстранившись, Оля вдруг сунула ему в карман куртки аккуратную пачечку денег.-- Твои!
   -- Ты что? Зачем? Да не возьму я!..-- засопротивлялся Вадик и вдруг, по выражению Олиных глаз поняв, что это ее деньги, больно схватил ее за ру­ку.-- Ты что?!
   -- А у кого возьмешь? -- Оля вырывалась.-- Или от каждого по бумажке?
   -- Да ты что?! -- заорал Вадик взбешенно.-- Я же сам отказывался! Не нужны мне эти деньги!..-- Он почти оттолкнул Олю от себя.
   -- Вот теперь вижу -- действительно не нужны, А то мне показалось...-- сказала Оля, и укоризна в ее тоне пронзила Вадика.
   - Креститься надо, когда кажется! -- запальчиво начал он и, глубоко вздохнув, признался: -- Перева­лили.
   И тогда Оля, властно притянув его к себе, поце­ловала.
   Потом аккуратно сложила бумажки одну к одной, перегнула и, чуть отвернувшись от Вадика, припод­няв плечо, спрятала их.
   Никого не стесняясь, они спустились, держась за руки, к воде, походили по берегу, зашли попро­щаться с дядей Сашей -- и не застали его -- и вдруг вспомнили, что еще не простились с нишей: их ис­поведальней и приютом. Они побежали туда, но уже сигналил прибывший автобус и орали ребята: не ус­пели.
   -- Ну и ладно,-- тихо сказала Оля. Перевела ды­хание.-- Ладно.
   А потом была дорога через деревню, мимо доми­ков, в которых жили все знакомые Вадику люди, и они стояли у калиток и махали руками, и был дядя Саша с мешком вяленой рыбы, нагнавший автобус на самосвале, и электричка, заполненная какими-то странными, диковато пялящимися на отряд то ли дач­никами, то ли прокисшими в своих заботах горожа­нами; и, наконец, вокзал, торопливое в своей нео­жиданности прощание навсегда, подначки, похлопы­вания и ни к чему не обязывающие обещания, и удивительное чувство отчужденности в своем род­ном городе.
   И вот он стоит, вертя головой, на площади, а ря­дом с ним продрогшая на ветру женщина, его жен­щина, которую он везет к себе домой. И она смот­рит на него и ждет: ну что скажет этот тип, кото­рый, кажется, теперь берет все на себя...
   -- Пошли,-- сказал Вадик.-- Эти такси!.. На метро быстрей доберемся.
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Осень.
  
   - Что так рано? -- удивилась мама, когда Ва­дик выскочил из ванной, на ходу вытираясь полотенцем.-- Завтрака еще нет, детка. Ты спешишь? --Она была в халате, непричесанная,
   -- Сделай яичницу, пожалуйста,-- пробурчал не­выспавшийся Вадик, плюхаясь на табуретку у окна---место отца.
   -- Это я мигом. Опять поздно лег?
   Мимо кухни по коридору в веселенькой пижаме с оборочками, как сомнамбула, вытянув перед собой руки, босиком прошлепала Машка. В ванной она силь­но пустила воду и, наверное, залезла под струю: послышались стоны, охи и как будто бы даже плач -- обычный утренний спектакль.
   -- Дураки вы у меня,-- с любовью сказала ма­ма,-- Рано вставать -- долго жить, говорят, врачи так считают.-- Она с улыбкой покосилась на задре­мавшего, привалясь к стене, Вадика.
   Уже трещало масло на сковородке, уже запахло кофе, и солнце доползло до окна -- надо было на­чинать новый день.
   -- Они, коновалы, всегда придумают что-нибудь противное,-- отозвался Вадик, потягиваясь,-- Душ холодный по-ихнему тоже полезен,
   Он успел украсть из маминой пачки сигарету и теперь отводил маме глаза. В ванной запела Машка.
   -- Ты поздно сегодня? -- спросила мама, прово­жая Вадика до двери.-- Позвони, если задержишься.
   На улице, холодной и солнечной, ветер лохматил волосы и дергал плащ за полы, Сигарета погасла, а прикуривать на ходу было некогда.
   Через сорок минут, вполне проснувшийся, он сто­ял у закрытых дверей терапевтического отделения и настойчиво нажимал на кнопку звонка. Шум и гвалт в отделении уже набрали свою обычную си­лу-- детки встали и начали резвиться,-- и его зво­нок не слышали, как обычно.
   Вадик прошел по коридору отделения, где взгля­дом, где вмешиваясь, останавливал шалунов, в ор­динаторской взял кипу "историй болезни" своих мальчишек, достал из стола фонендоскоп и тоно­метр.
   -- Эй, мужики, в палату! -- крикнул он в коридо­ре и, не дожидаясь, пока все его подопечные уля­гутся на своих постелях, начал обход.
   --Ну, как се­годня дела, Мишаня? -- спросил он толстого, корот­ко подстриженного десятилетнего тихоню.
   -- Сегодня дела хорошие,-- неторопливо ответил Мишаня, с трудом задирая на громадном животе майку.-- Сегодня мочи тысяча сто миллилитров.
   -- Это ты, брат, молодец,-- похвалил Вадик, ощу­пывая его с ног до головы.-- А бока не болели?
   -- Дядя! -- нежным звенящим голоском сказал трехлетний Ванечка.-- Мама придет?
   -- Завтра, завтра придет,-- погладил его головен­ку Вадик.
   -- Ты меня домой пустишь?-- со слезами уже спросил Ванечка.-- Дядя, я домой хочу!..
   Он заплакал, как и каждое утро вот уже четвер­тую неделю, с того дня, когда счастливый и весе­лый Вадик пришел на кафедру, чтобы отметиться перед отпуском, попасться на глаза доценту -- де­ликатно напомнить о себе,-- а был тут же направ­лен в это отделение. "На две-три недельки,-- пообе­щал ему доцент Кит.-- А уж потом и отдохнете. Куда-нибудь едете?" Вадик промямлил в ответ что-то неопределенное. "Вот и хорошо. Так что присту­пайте прямо сейчас!" И халат Вадику нашелся и фонендоскоп; вручили кучу "историй болезни", по­казали две палаты, и он включился в работу, да с непривычки закопался и, как ни спешил, а опоздал к Оле на свидание. Прибежал, запыхавшись, без цветов и ждал выговора; сразу же рассказал об отсрочке отпуска и думал, что тут-то все и решит­ся-- ведь ему не придется уезжать куда-то на юг, и ее отговорки и откладывание главного разговора с родителями кончились,--а Оля обрадовалась поче­му-то.
   -- Все равно, значит, кому-то из нас уезжать,-- сказала она торопливо, делая вид, что рассматрива­ет памятник.-- Выходит, мне: вот, в общежитии письмо лежало. Мама пишет -- приезжай, помоги убрать картошку,-- Она показала Вадику измятое письмо.-- Поеду я, хорошо? К двадцать пятому вер­нусь, на экзамен. Ну, улыбнись, Вадя!
   -- ...В двенадцать, двадцать пятого, на Комсо­мольской, у остановки такси! -- десять раз он про­шептал ей в ухо за, полночь у самых дверей обще­жития, которые вот-вот должны были закрыть под­глядывающие за ними дежурные, и даже подтолк­нул ее, не торопящуюся уйти. Что-то было в ее по­следней улыбке со слезами такое, что до сих пор тревожило...
   ...-- Ложись на кроватку,-- сказал Вадик Ванеч­ке.-- Сейчас я тебя полечу...
   -- И домой пустишь?
   В коридоре загремел голос заведующей отделе­нием Майи Константиновны. Сестра тихо оправды­валась.
   -- А это меня не интересует!--отрезала Майя Константиновна и заглянула в палату.-- Доктор Анд­реев! Вы уже в отделении, а не видите, какая грязь! На вашем месте я бы не вошла в палату, по­ка ее не привели в надлежащий вид. Что вы так рано? -- почти не меняя тона, спросила она.-- Опять в двенадцать часов отпроситесь в лабораторию? Не пущу. Ну, как у нас дела? -- Улыбаясь, она присела на кровать к Мишане, потрепала его за ухо. Ее смуглая рука только подчеркивала молочную блед­ность Мишаниной кожи.-- Нет последнего анали­за?-- Она посмотрела на Вадика.-- Такая куча на­роду в этой вашей лаборатории, а анализы приходят с пятого на десятое! Вы-то что там делаете?.. Ах, экспериментальная методика! Нам-то она приго­дится?.. Когда вы в отпуск идете? -- не дождавшись ответа, спросила Майя Константиновна.-- Потом в от­деление вернетесь? Или, может быть, в лаборато­рию, подальше от ребятишек? К экспериментам?
   Вадик не стерпел насмешки и вежливо сказал:
   - Если вы не возражаете, я бы вернулся в отде­ление.
   -- Я-то не возражаю,-- засмеялась неожиданно звонко Майя Константиновна.-- Да захотите ли вы? Я ведь вас сознательно гоняю, любимчика кафедры, надежду шефа.
   -- Я не любимчик.
   -- Любимчик! Ну, да ведь не в этом дело.-- Она тронула Вадика за плечо.-- Мне жаль, что такие славные ребята прячутся в лабораториях от наших простых жизненных проблем. Своего голоса не бу­дет. Ну, ладно. В "историях" все в порядке? -- Майя Константиновна подозрительно посмотрела на Ва­дика.-- После двух покажете мне.
   Ровно в два часа Вадик сел рядом с ней, и они медленно пролистали всю "историю болезни" Мишани, от корки до корки. Майя Константиновна вела Вадика -- он сам это чувствовал,-- как водят ма­ленького через широкую улицу, за ручку, где бе­гом, где неторопливо, объясняя и про красный свет и про далекого невидимого отсюда регулировщика, и успевала отвечать на, должно быть, детские воп­росы. К тому времени, когда Вадик под четкую дик­товку занес в "историю" консультацию Майи Кон­стантиновны, он был выжат, болела от голода голо­ва, и очень хотелось закурить.
   -- Ну, вот.-- Майя Константиновна подписалась.-- А где это вы прочитали про селективную потерю белка? -- Они поговорили на эту тему и еще на другие, слегка тестируя, экзаменуя друг друга. По­том Майя Константиновна встала, одернула халат, сняла свою шапочку, как тяжелая корона возлежав­шую у нее на голове, поправила волосы и снова надела ее.-- Это вы прислали нам девочку из об­ласти? -- неожиданно спросила она.-- На всякий слу­чай или диагноз предположили?
   -- Предположил. А что, ошибся?
   -- Идите в буфет, поешьте,-- ворчливо сказала Майя Константиновна.-- А то за последнее время вы у нас совсем исхудали. Мамочка наверно, в ужасе? И поминает меня недобрым словом?
   -- Я лучше покурю,-- улыбаясь, Вадик полез за сигаретами.
   -- Не сметь курить! -- прикрикнула Майя Кон­стантиновна.-- А еще педиатр!.. От вас же табачи­щем нести будет! Марш, вон из отделения, курил­ка!-- Вадик покорно вздохнул и начал снимать ха­лат, а Майя Константиновна не торопилась уйти -- расставила по местам стулья, отодвинула с края стола телефон. Потом, обернувшись к Вадику, спросила: -- Есть куда поехать отдохнуть? Я сообра­зила-- вам ведь сейчас еще только последние ка­никулы отгуливать? Отдыхайте на всю катушку--потом будут только отпуска от работы -- это совсем не то! Дать адресок в Гаграх? "О, море в Гаграх! О, пальмы в Гаграх!" -- Она подмигнула.
   -- Дать. Спасибо,-- отозвался Вадик.-- Обсудим адресок.
   Майя Константиновна вдруг хитро и понимающе улыбнулась:
   -- Ну, идите, обсуждайте. А завтра не опазды­вайте. Не забыли? Завтра "сведения" даете родите­лям. Посмотрим, как справитесь с этим во второй раз...-- Легко подталкивая Вадика в спину, она вы­проводила его в тихий послеобеденный коридор.
   "Что сейчас Оля делает?" -- подумал Вадик, идя по лестнице. Оставалось подождать только два дня -- и все случится так, как он хочет. Когда очень хочешь, все получается, знал Вадик.
  
   "Вадик! -- не отступив от края тетрадного листка, начала письмо Оля.-- Мы должны послезавтра встретиться, но свидание у нас не получится. Не в Москве я, как видишь, а до­ма..."
   Она посмотрела на Витькину макушку, склонив­шуюся напротив над таким же листочком в клеточ­ку. Витька старательно выводил дроби.
   -- Опять на чердак лазил? Вся маковка в пыли,-- выговорила ему Оля. Витька, не отрываясь от задач­ки, поскреб затылок, делая вид, что очень озабочен знаменателем.-- Эх, Витька! Ослушаешься опять -- попадет тебе!
   -- От тебя? -- Он нахально разулыбался. Оля ловко и звонко щелкнула его по лбу.
   -- Дура московская! -- завопил Витька, отскакивая к двери.-- Выучилась драться!
   -- Не балуйся,-- сказала Оля материным голо­сом.-- Садись-ка, занимайся!
   Витька вернулся к столу и вроде бы опять занял­ся задачей, не любопытствуя Олиным делом, но был ох, как глазаст.
   "Рассказывать по порядку все, что было,-- долго, да и незачем...-- Оля перечитала и зачеркнула на­писанное.-- Словом, на экзамен я не поехала, и из института меня, наверное, уже отчислили". Она опять перечитала все письмо, но оно ей не понра­вилось-- в нем звучало что-то жалостное,-- и опять все зачеркнула.
   Витька захлопнул тетрадку, навинтил на ручку колпачок и засунул все свое хозяйство в мятый чер­ный портфельчик. Озабоченный чем-то новым, он вдруг смачно плюнул на пол.
   -- Это что такое! -- Оля перегнулась через стол и шлепнула его по губам.-- Ну-ка, вытри, бандит! Ишь, чему научился!
   Витька понуро слез со стула, вытер ладошкой плевок и, отвернувшись от Оли, потащил за ручку портфель со стола.
   -- Руку помой, мусорщик, человек ведь ты. - Витька загремел на кухне сосулькой умывальника, а Оля написала: "Устроилась работать в ночь, для дома очень удобно. Братишки весь день на глазах, и матери, она говорит, большая помощь. Жаль, что так получилось, но другого выхода просто нет..." -- Она отложила ручку, прочла все с самого начала. Попробовала, что получится, если дописать: "Я все помню",-- а потом вычеркнула и это.
   Она решительно сложила листочек пополам и су­нула его под скатерть по стародавней детской при­вычке, когда еще она целый год переписывалась с ровесницей из Ленинграда. Та в девятом классе вдруг перестала отвечать ей, а Оля все писала и пи­сала, почти целую четверть раз в неделю, расска­зывала то, что раньше той девочке было интересно -- и про снег в лесу и про теленочка, который уже пробовал бодаться. Письма, правда, раз от раза ста­новились все короче и фальшивее. А в десятом классе, доросши до какого-то порожка, она все по­няла про ту девочку -- девочка выросла.
   Сейчас пора было идти на работу -- разносить дневную почту.
   На терраске она оделась, еще раз с порога ог­лядела комнату и закрыла дверь на замок.
   А Витька, нагулявшись и подгадав к приходу ма­тери домой, вкусно пообедал и, сев на диван, в со­тый раз начал листать принесенный Олей журнал "Советский экран". Пока мать, напевая -- она теперь была много веселей, чем до Олиного приезда,-- топталась в кухне, Витька время от времени по­сматривал на заломленный угол жестко накрахма­ленной скатерти. Улучив минутку, исследовал причи­ну беспорядка. Он оставил письмо на месте, здраво рассудив, что до вечера, до Олиного дежурства, оно здесь и пребудет и что-нибудь да придумается. И тут мать вышла из кухни, оправила волосы перед зеркалом, губы покрасила -- собралась куда-то.
   -- Сынок,-- сказала она.-- Ты просто так не убе­гай, дом замкни. Хочешь, воды натаскай. Я скоро!
   Оставшись один, Витька, насупливаясь и мелко, как семечную шелуху, сплевывая, кое-как разобрал­ся в черновике Олиного письма и очень разозлил­ся: мало того, что Ольга в Москву не ехала (из подслушанных ночных шепотных разговоров Оли с матерью Витька понял, что учиться Ольге дальше неохота, но есть дело--надо в Москву съездить, а мамка сказала: "Денег нет, жалко их; все, что при­везла, спасибо, на вас пойдет; напиши, раз такая надобность, письмо крепче разговора"), так еще, выходит, в письме она ни слова за брата не замол­вит; пишет тому парню, у которого жила два дня, набрала там всяческих марок и атласов, а теперь жилится попросить еще хоть немного!..
   Озабоченный Витька натаскал полный чугун воды и залез на чердак, где прятал в сундуке свои на­иважнейшие сокровища. Поглядев на них, он отло­жил решение на вечер -- живший в Витьке голосок нашептывал: обожди! обожди!
  
   Оля ужинала тут же, у коммутатора, не сняв на­ушники, и время от времени поглядывала на лам­почки-индикаторы. Мать, соблюдая все инструкции, чинно сидела за барьером, в зале, подальше от злого старика Миловидова -- он ждал разговора с Москвой.
   - Опусти в ящик,-- попросила Оля мать, переда­вая ей через барьер вместе с пустой миской запе­чатанное письмо. Мать машинально поскребла ногтем заклеенный клапан конверта и согласно кивнула головой. На освещенном крыльце, приблизив кон­верт к глазам, она прочитала московский адрес и, минуя одиноко висящий почтовый ящик, прямехонь­ко отправилась домой.
   Витька сидел на диване, рассматривая абажур. По позе и хитрой рожице мать поняла, что он опять отрешается. Абрикосовый свет абажура слепил ему глаза, и в них плавали разноцветные пятна, как на глянцевых листах атласов, которые он подолгу рас­сматривал на чердаке, то подставляя их под прямой свет солнца, то пряча в тень, отчего плоскость при­обретала глубину и горы и моря становились объ­емными.
   Способ извлечь Витьку из мечтательности был от­крыт еще отцом -- мать несколько раз включила и выключила свет. Витька с недовольным лицом за­возился на диване.
   -- Свет жжешь попусту,-- попрекнула его мать в тысячный раз.-- Ах, ты господи! -- сказала она, при­мериваясь, как бы поаккуратнее слукавить.-- Хоть бы посуду прибрал, что ли? В отца растешь, шут го­роховый!
   Витька щурился, подслеповато рассматривал ее, а уже соображал, что мать шумит по-пустому и заду­мала созоровать. Он пошел на кухню, налил теплой воды в таз и, одной рукой болтая тарелки, чтобы они погромче звенели, вытянул шею в дверь -- подсмотреть, чего мать затевает. А она, сидя к не­му боком, неумело пыталась расклеить конверт. У Витьки даже нос сморщился от удовольствия.
   -- Сынок! -- веселым голосом позвала его мать.-- Пойди-ка сюда! Ты ж мастак марки отлеп­лять,-- заговорщицки сказала она.-- Разлепи акку­ратно конвертик.-- И взглянула на него с сердцем.
   Опытным взглядом перлюстратора мельком ос­мотрев конверт, Витька оценил сложность работы и велел:
   -- Взгрей чайник!
   Через десять минут он вынес матери в комнату листочек, исписанный наполовину, а сам бросился обратно на кухню, прихватив портфель. Мать клик­нула его в комнату, когда он закончил свою сек­ретную и спешную работу. Она сидела, уронив руку с письмом на колени, и лицо у нее было спокойное,
   -- Сынок, мать про своих детей все должна знать. Таиться от нее не надо. А Оле про это мы не скажем. Не выдашь? -- спросила она.-- На, зале­пи и сбегай опусти в ящик. Да палку возьми, опять собаки стаей бегают.
   В сенях Витька вложил в конверт еще один, свой листочек.
   Старик Миловидов дождался связи с Москвой в одиннадцатом часу. И, хотя платил он за десять ми­нут, хватило бы ему и двух,
   -- Але! Але! Москва! -- сначала надсаживался он, хотя сигнал был отличный--с параллельной трубки Оля хорошо слышала голос москвича.-- Сашу мне позовите,-- рыдающим голосом требовал Миловидов,
   -- Слушаю, слушаю, кто говорит? -- волновался москвич.
   -- Это папа твой говорит, сукин ты сын,-- тем же голосом, каким он всегда начинал скандал, сказал Миловидов.
   -- Папа, папа, что случилось?
   -- Помираю я, Сашка, а ты хоть бы приехал, гла­за мне закрыл!
   -- Папа, что случилось? Почему ты не отвечаешь на письма?
   -- У других людей дети как дети, а у меня не родной. И пока не приедешь, слова тебе не отве­чу! -- Старик Миловидов сначала грохнул трубкой, потом дверью кабины и уж очень сильно засовом у входной двери.
   -- Алло, алло! -- взывал москвич.
   -- Он бросил трубку,-- отозвалась Оля.-- И ушел. У вас еще семь минут.
   -- Он что, совсем разболелся? -- Оля промолча­ла.-- Чудит? -- осторожно произнес москвич. И, не дожидаясь ответа, отсоединился.
   Связь была не на автомате, и Москва честно дер­жала оплаченное время. Оля повторила "отбой" два раза, прежде чем в наушниках пискнуло и далекий нетерпеливый голос московской телефонистки резко спросил: "Нечетко? Будете говорить? Какой но­мер, повторите!" И, решившись, Оля набрала номер. На четвертом вызове трубку сняли, и донесся не­торопливый нежный женский голос (кто, Маша?): -- Вас слушают!
   -- Вадика, пожалуйста.
   -- А его нет дома. Он будет попозже. Что-нибудь передать?
   Оля замолчала, собираясь с мыслями, и там, в Москве, это поняли:
   -- Это междугородная? -- И сразу же вмешался голос Натальи Владимировны.-- Кто говорит? Олеч­ка, это вы? Здравствуйте! Вадика нет дома, к сожа­лению. Он поехал к другу, вернется поздно. Он зво­нил домой и предупредил, что вернется поздно. Вы слышите? Что ему передать?
   -- Я ему послала письмо...
   -- Олечка, откуда вы говорите? -- Пискнул сиг­нал: осталась одна минута,
   -- Я дома, я не могу приехать, я в письме все написала,..
   -- У вас что-нибудь случилось дома?--Голос вы­сокой и строгой Натальи Владимировны оказался совсем рядом, даже ее частое дыхание было слыш­но.-- Что-нибудь случилось, Оля?
   -- Нет,-- сказала Оля.-- Извините.-- И повесила трубку. Через пару секунд Москва отсоединилась.
   Оля вытерла вспотевшие руки, отдышалась и по­шла закрывать двери.
   На дворе моросило, После недельных холодов се­годня набежал по-летнему тихий ночной дождь с редких высоких туч и высветлил небо. "Завтра-по­слезавтра,-- подумала Оля, подставляя брызгам го­ревшее лицо,-- тепло и в Москву придет. А сейчас он, наверно, возвращается домой, опять дождь лу­пит, и Вадик в своем коротком плаще, в котором он похож на мальчишку, опять вымокнет".
   Она вздохнула, припоминая последний -- из двух их общих -- день в Москве у него дома: как они встали, позавтракали, все время с Машей подшучи­вая над Вадиком, у которого на щеке был отпечаток пуговицы, и как потом пошли с Машей в парик­махерскую и по очереди сидели в кресле у болтли­вой, все и про всех знающей мастерицы, а затем у грубой маникюрши, не сказавшей ни слова, не рас­крывшей рта даже для того, чтобы отблагодарить за даром полученный рубль,-- и они с Машей пере­глянулись с улыбками, после чего с Машей что-то произошло; дома, не слушая заждавшегося и уже одетого Вадика (он все вздыхал и посматривал на часы), Маша уговорила ее примерить свое платье странного фасона и поставила их с Вадиком рядом и долго их разглядывала, наклоняя голову. И вдруг объявила, что не пойдет в ресторан, передумала, не хочет -- чего она там не видела? -- и платье у нее одно, а и так ясно, что оно Оле идет больше, чем ей самой. И когда смущенная Оля начала отнеки­ваться, Маша подвела ее к зеркалу: "Ну?" -- и Оля замолчала. Платье немного жало под мышками и было тесно в поясе, но действительно шло ей: там, в ресторане, у больших зеркал она дважды видела себя и оба раза отметила, что с подровненными во­лосами и чуть-чуть подкрашенная она обращает на себя внимание -- потому что у Вадика, когда она не смотрела на него или делала вид, что не смотрит на него, лицо делалось озабоченным, и он недо­вольно озирался вокруг.
   Был обеденный час, рабочее время, а здесь не­громко играл оркестр, неспешно разговаривали лю­ди и некоторые даже танцевали.
   Вадик сидел напротив, очень красивый а сером костюме, очень тихий и простой, и Оля были благодарна ему за это. Ей не хотелось есть или пить; ей нравилось сидеть вот так вдвоем -- красиво оде­тыми, неторопливыми и молчать. Но подлетел с холодным лицом официант, и Вадик не взял у него карту, очень просто сказал: "Мы хотим вкусно пообедать. Надеемся на вас". И официант, который до этого куда-то торопился, вдруг улыбнулся по-чело­вечески и кивнул. А потом был все время и рядом и вдали, подходил как раз вовремя, менял тарелки.
   Они что-то странное и очень вкусное ели, что-то пили, не пьянея, танцевали и почти не разговарива­ли--Оле хватало его улыбки, тепла от его ладоней, нечаянных столкновений коленей.
   Она отказалась от такси, и они попали под дождь, и она заставила Вадика, словно бы пережи­дая ливень, постоять в подъезде какого-то дома. Он все спрашивал: "Ну почему ты не хочешь, чтобы я сказал маме? Почему? Я больше не могу,-- шеп­тал он ей в ухо.-- Олька, ты меня мучаешь, мучи­тельница! Ну почему ты не разрешаешь мне на те­бе жениться, а? Отвечай!" Она позволяла ему цело­вать себя, потрескивало платье под плащом. И если б можно было, она бы не уходила из этого подъ­езда до утра, но уже темнело и заспешили люди домой; и она увела Вадика на улицу, они сели в троллейбус и поехали к нему домой. А дома она переоделась и вышла к Вадику, обидчиво сидевше­му в кресле с грустным и недовольным лицом, так и не показав ему Машину записочку, которую на­шла в своих вещах: "Заеду за мамой, пойдем по ма­газинам. Вернемся после десяти. Я твой друг".
   Не позволила ни себе, ни ему ничего в этом до­ме, как будто чувствовала постоянное незримое присутствие Натальи Владимировны, как чувствова­ла это накануне. И была готова сказать Вадику: "Поедем к дяде Саше, отдохни там! Я все сделаю, чтобы ты отдохнул! А институт -- шут с ним, мне все равно". И заехав назавтра в общежитие и про­читав мамино письмо, обрадовалась: издали все ви­дать, большое -- большим, малое -- малым. А ему переносили отпуск. "Судьба!" -- думала Оля.
   Теперь она знала, что до сих пор все было пра­вильно -- все решала сама, не давала никому по­бедить себя,-- но здесь, дома, постаревшая и просто испуганная будущим мама, дерзкий Алешка и хитрован Витька обрушились на нее. И даже накопав картошку и обобрав огород, она не смогла ска­зать себе, что все сделала для них и свободна,-- шаталась их семья, весь дом, и его надо было под­пирать.
   Институт сразу не понравился ей. И сейчас воз­вращаться туда, зная, что предстоят четыре года скучной, не по сердцу учебы, жизнь в общежитии, из-за которой весной и наваливалась на нее страш­ная тоска, опускались руки и не было сил взяться за учебники, которая приглушала вещий голос серд­ца, подсказывавшего не слушать подружку Светку и не ходить с ней и Кочетковым на вечеринки а компании нагловатых старшекурсников или настой­чивого Игорька, где она испытывала потрясающей силы отвращение к слепым лицам, похотливым ру­кам и бесстыдству пьяных откровений,-- не могла.
   А в отряде... Сначала просто утихла неосознанная тоска по простору, неразобщенности воды, земли и неба; была, оказывается, еще и томившая ее жаж­да заботиться о ком-то-- она с радостью работала на кухне первое время, но когда Кочетков предуп­редил, что подмены не будет -- доктор, эта цаца, не разрешает ей уйти на стройку, к живому делу,-- она опять ощутила в себе надорванность, усталость, опять замыкался круг тоски, неустроенности и не­предназначенности; но перед глазами все время маячил этот странный москвич, едва не исправивший своей властью ошибку с институтом тем, что мог и хотел отправить ее домой и...
   Здесь она запнулась. То, что у нее произошло с Ведиком, никогда не могло случиться, будь он дру­гим, обыкновенным парнем, с длинными руками, колючими губами и без капли другого интереса. Она и заплакала тогда, прочитав мамино письмо, поняв, что полюбила и утратила страх, природную свою защиту. Она не жалела о происшедшем, но и не забывала о нем и, вернувшись сюда, в родной дом, и внеся в него свою силу, видя, как выправил­ся он, как распрямилась мать, уже начавшая шутить, не могла она и признать другого -- не полным ока­залось ее счастье здесь. Она думала, подъезжая к дому: "Обласкаю их, подмогну, а потом и уговорю маму насчет института, пообещаю другой институт найти, по сердцу, выучусь на инженера",-- и это в первый же день обернулось против нее -- обидной легкостью, облегчением, с которым мать согласи­лась: "И бог с ним, оставайся, дочка, парней под­нимать будем". И заторопилась уйти от разговора, устроить ее на работу и напоминать про Колю -- был такой. Поэтому еще трудней оказалось расска­зать ей про Вадика -- не все, конечно, а главное: про то, как спокойно и хорошо, как интересно, если он рядом. Мать выслушала и даже поплакала заод­но с ней, когда Оля сорвалась, но -- не поняла? -- в расспросы не пустилась, обрадовалась, когда Оля вдруг замолчала. А подружки, те особенно, что вы­шли замуж, усмехались все чему-то; другие бегали по танцам, устраивались работать, лишь бы от дома подальше, и все разговоры с ними кончались темой замужества. Одна говорила про другую, со смехом выдавались чужие тайны, ужасные -- не дай бог, кто узнает! -- секреты. И это была теперь ее жизнь?! "Как я изменилась!" -- пугалась Оля.
   Она ехала поступать в институт в Москву на свой страх и риск, твердо зная, что вернется сюда ин­женером и устроит свою жизнь лучше, чем у мате­ри с отцом, но такую же богатую детьми, хлопота­ми и домашней радостью, и расчетливо присматри­валась к Коле -- он уходил в армию шумливым пар­нем, про которого она наперед знала, что он и выпить любить будет и обидеть сможет, да только на­всегда при ней останется,-- сам об этом говорил, и Оля знала, что это так,-- да как мало этого оказа­лось! Все изменилось лишь в отряде: там она впер­вые почувствовала себя в чем-то незаменимой, ког­да Кочетков сказал: "А кто лучше тебя обед сгото­вит? Смотри, как все жрут -- за ушами трещит! Не знаю, то ли будет, если Галька с Лизкой вас заме­нят. Тут твоя стройка", И она сама тогда сказала Тане, мучающейся болями в пояснице, что их рабо­та на дом -- здесь, на кухне. И они договорились не жаловаться Вадику.
   Она вспомнила сейчас о своем письме ему -- плохое, нечестное письмо получилось,-- и решила утром взять его из ящика обратно и написать новое и в нем сказать то, что он не знает: и о Тане, у которой вечером от тяжелой работы немели ноги, и о Вовике, который однажды вдруг спросил ее со­вета, как ему быть с девчонкой ("Влюблена она в меня, понял? А я люблю ее. Вот такая разница, секешь? А тронуть ее страшно, поломается девчонка! Что делать?" "Жди",-- ответила она тогда Вовику, Он помялся, не решаясь спросить, и все-таки не спросил. "И я жду,-- сама сказала ему Оля.-- Ну, иди, а то заметят, что ты серьезно разговарива­ешь"), и о Вале Кочеткове, который из месяца в месяц, пока набирался отряд, твердил: нужно дис­циплина, железная дисциплина, тогда все будет в порядке, тогда все сделаем, только тогда все и де­лается, когда дисциплина! -- и оказалось: этого так мало! И еще ей хотелось объяснить Вадику в пись­ме, что сейчас ее долг перед матерью и братиш­ками выше ее долга перед ним. "А почему? -- спросила она себя.-- Да потому что жизнь -- борь­ба",-- вот так просто ответила она себе. Жизнь -- борьба, и ты отстаиваешь свое право прожить ее так, как ты задумал, и, получается, каждый день на­до обороняться от соблазнов и искушений других, не своих путей. И матери надо бороться сейчас за троих, потому что отец и за себя-то постоять не мо­жет. Другое дело -- совсем освободить ее от забо­ты о насущном для себя. И самый простой спо­соб -- выйти замуж за Колю, ведь Вадик так далеко и ничего этого не знает. "Что же мне делать? -- ду­мала она,-- Какое письмо вместит это? И не найду я слова для него. Ах, если б Вадик был рядом, я рассказала бы ему и о Тане, и о Вовике то, что он не знает про них, и о Ведьме, с узелком ее гре­хов, черного... О ее конечной вере в чью-то добро­ту..."
   Затворила двери почтового отделения, наложила тяжелый засов, достала из тумбочки канцелярского стола подушку и настроилась подремать до утра -- нежного, розово-мглистого, тихо начинающегося у самой земли. Но в час ночи под окнами кто-то на­чал ходить, трещать в кустах ветками. Оля громко крикнула: "Вот я вас, полуношники!" -- и долго улы­балась, вспоминая чай с вяленой рыбой. Потом кто-то негромко и настойчиво начал стучать в двери.
   -- Кто там? -- строго спросила Оля.
   -- Открой, свои,-- раздался знакомый голос, и, помедлив, Оля скинула засов.
   -- Здорово! -- сказал Коля и улыбнулся, и опять у него на щеках появились ямочки, будто и армии за ним не было и двух лет не прошло.
   -- Здравствуй.-- Оля подала ему руку.
   -- И только-то?--Коля потряс ее руку, удержал и потом, напряженно улыбаясь, несильно потянул к себе. Оля выдернула свою руку.-- Значит, так? А, Оля-доля моя? Выходит, все?
   -- Ты не обижайся, Коля,-- сказала Оля и про­шла за барьер, села у коммутатора. Коля подошел, оперся руками о барьерчик.
   -- А красивая ты! Даже красивей, чем была, не смейся.-- Он все рассматривал ее, неторопливо, ла­сково.-- Слышу -- приехала, а в клуб не ходишь. Ждал. Мать сегодня твоя заходила, ага! Ну, я и при­шел поговорить. Поглядеть. Выходит, не получилось тебя там? - спросил он.-- Да ты не бойся поговори, я шуметь не стану. Ты как летом писать бросила, так я все понял. Бывает... Только не думал я, что ты сюда вернешься. Насовсем?
   Оля взглянула на него, одетого чисто, спокойно­го, на его светлое и хорошее лицо и кивнула.
   -- А может... ну, встретимся? Походим... Я ничего тебя спрашивать не стану, не бойся!
   -- Я не боюсь, Колюня,-- называя его прежним именем, сказала Оля.
   -- А чего ж тогда?
   -- Я другого люблю. Я жена ему.-- Она прямо посмотрела ему в лицо.
   -- А-а-э!.. Там? Ну, молчу!.. И про нас ему рас­сказала? Ну, про слова твои, обещание? И он, гад, как ни в чем?--Коля перевел дыхание.-- Ну, ясное дело. Надо было мне тебя перед призывом... Пом­нишь?
   Оля покраснела, отвернулась и позже, собравшись, ответила:
   -- А я бы встретила его там и возненавидела те­бя теперь -- раз уж так случилось, так и было бы. Это судьба, Колюня. Я люблю его. И сейчас на мне греха нет. А тогда был бы.
   -- А он что, бросил тебя? Гад он грязный! Кон­чил бы его!..-- Барьерчик под его руками скрипнул.
   -- Полюбишь --все поймешь,-- тихо сказала Оля и не сдержала вздох, и Коля поднял голову, по­смотрел на нее.-- Ты еще не любишь, Колюня. Жизнь нас с ним развела. И с тобой тоже. Потом простишь меня, когда полюбишь.
   -- Я еще приду? -- Коля задержался у порога.-- Можно?
   -- Заходи, если хочешь.-- Она подождала, когда он уйдет, и, с трудом поднявшись, закрыла дверь. И стало тихо.
  
   Наш гений зреет в тиши собственных пространств и времен.
   Вполглаза, прислушиваясь к дыханию своего дома, спали матери.
   Оля заснула под утро, устало, не расслабляясь ли­цом, сведя брови, и сны у нее были короткие, об­рывистые. И утром, разбирая почту, отштемпелевала свое письмо, не переписав его. А Вадик вернулся домой поздно, дома все уже спа­ли, но до утра ворочался, не мог уснуть, изнемог в борьбе с подушкой.
   А Машка среди ночи внезапно проснулась и ти­хо встала, взяла бумагу, краски и ушла на кухню.
   Лучше всех спал Витька. Сразу же провалившись в нестрашный колодец, он все падал и падал в него, а потом его обступила тьма, и он, как ночная пти­ца, полетел в ней, размахивая руками. Все дневные разговоры, лица, мельком и пристально рассмотрен­ные днем,-- все возвращалось к нему в этом поле­те. И только по тому, как тяжелело его тело, Витька знал, что все увиденное останется с ним навсегда.
  
   -Я не позволяю тебе, слышишь? -- крикнула мама и бросила только что закуренную сигарету в пепельницу.
   Машка сидела, сложив руки между коленей, и смот­рела в пол -- мама сразу же запретила ей вмеши­ваться,-- Это даже... не романтика! Это глупость! Это!..
   -- Я должен поехать,--тупо повторял Вадик, Они спорили уже второй час, с той минуты, как он объ­явил что уезжает не на юг, а к Оле, и объяснил, почему. Мама дала ему высказаться и теперь все время повторяла и повторяла: "Не позволяю!"
   -- Вадик!--Мама тронула его за руку.-- Это глу­пость: вместо Кавказа провести отпуск в том горо­дишке, или что там, деревня?
   -- Я должен поехать. Ты же читала?!
   -- Ну и что я прочла? -- Мама схватила короткое Олино письмо, заглянула в него, потом взяла Вить­ки ну бумажку: "Оля круглый день плачет, а ты не пишешь, дорогой друг Вадик. Приезжай, а то она помрет на днях. Мне очень понравились марки..." -- прочла она.-- Это так... неестественно. Этот мальчик пишет одно, Оля пишет другое,.. Ну, хорошо, я ска­жу: я боюсь, что тебя там попросту женят! Ты не знаешь женщин, Вадик, это такие хитрые и расчет­ливые существа!..
   -- И ты? -- подала голос Машка.
   -- Замолчи! -- крикнула на нее мама.-- Я не про­тив того, чтобы ты женился, нет! Но подожди! Да, сынок, я понимаю -- два месяца рядом, это много. Но жизнь прожить -- это не поле перейти...-- И ког­да Вадик скривился, она пояснила: -- Ведь ты мне рассказывал, вы шли через поле, ну, помнишь?..-- И Вадик покраснел -- все сейчас оборачивалось про­тив него и Оли, а Машка опять встряла:
   -- Мама, не пошли!
   -- Выйди! -- зло сказала мама. Машка поднялась и ушла из кухни в комнату. Мама закрыла за ней дверь,-- Вадик! -- Мама обняла его, прижалась голо­вой к щеке.-- Я все видела -- ты влюблен в нее, ко­нечно. Я не спорю! Она славная, милая, но поду­май, она девочка, провинциалочка, без образования, без желания учиться...
   --- Она не хочет учиться просто ради диплома,-- с тоской промямлил Вадик.-- Почему ты все видишь не так, а иначе?
   -- Я знаю жизнь,-- мама горько усмехнулась.-- И поэтому не позволю тебе ехать туда.
   -- Я должен поехать,-- почти неслышно произнес Вадик.-- Я поеду за ответом. Это не ее письмо, я знаю.
   -- Хорошо. Ты поедешь, но после того, как вер­нешься с юга. У тебя будет еще несколько дней. Что такое три недели, если у вас серьезные чувст­ва?-- У нее даже голос зазвенел от сдерживаемой улыбки.
   -- Я поеду сейчас,-- пробормотал Вадик.-- Три недели ничего не изменят "в чувствах", как ты гово­ришь, но зато я ее предам. Мама, это нечестно.-- Он взял письмо. "Так вышло... Не поминай меня ли­хом..."
   -- А если ты считаешь, что вот это ее письмо -- зов, то почему бы мне не считать, что это письмо нечестный прием? Что тебя заманивают? Потому что она молодая и интересная женщина,-- отвечая на молчаливый вопрос, сказала мама.-- И тебя... м-м, влечет к ней. И там ей ничего не стоит соблазнить тебя,-- Мама покраснела. Вадик тихо засмеялся.-- Что смешного я сказала?
   -- Ужасно, мама! "Соблазнить"! Я поеду. Ну что, мне еще раз сказать: "Я ее люблю!" Я повторю -- я ее люблю.
   -- Не верю, что ты любишь ее, не верю!.. Лю­бовь!.. Она основывается на чем-то идеальном в че­ловеке, пусть крошечном, но идеальном. А ты... рохля. Профессионально подготовленная, но рохля. Тебя можно полюбить, только разглядев... А она просто расчетливая девица. Да! Да, Вадик! Ты доб­рый, ты мягкий, тебя так легко взять в руки... Не обижайся, кто еще тебе это скажет? Но, пойми, брак -- это не только радость... близости. Это ответ­ственность, это... ну, ты понимаешь -- сотни проб­лем! И рано или поздно женщина и мужчина стано­вятся, как бы партнерами по общему делу -- я гово­рю о семье, и тогда важнейшими качествами стано­вятся человеческие качества, богатство души, иде­альное, понимаешь? А вы с этой девушкой люди со­вершенно разного уровня! Она просто не поймет твои богатства! Не возражай, я еще не кончила. У вас будет типичный мезальянс, да! Ну, что может дать тебе она, Оля? С ее кругозором, интересами? Да у вас просто несовместимые понятия о счастье!
   -- Откуда ты знаешь? Что ты знаешь о том, ка­кой она человек? Что ты знаешь о том, что мы пе­режили вместе?
   -- Ах, да что же это такое вы там пережили? Смерть? Войну? Какие испытания? Ах, Вадик, оставь! В наше спокойное и благополучное время нужно так осторожно думать о... м-м, любви.
   -- Мне не надо думать, мама! Не надо! Я чувст­вую!
   -- Да что же ты можешь чувствовать, Вадик? -- Мама усмехнулась.-- У вас обыкновенный канику­лярный роман. Репетиция того, на что вы оба спо­собны. Я не сужу тебя, милый, это все так естест­венно и нормально, но так несерьезно! Поверь, твое счастье еще впереди. А если ты сейчас женишься, ты попадешь в западню.
   -- Почему?
   -- Ты еще не взрослый мужчина. И не улыбай­ся, пожалуйста. Тем, о чем ты думаешь, ничто не определяется. Ты еще рохля.
   -- То я гранит, то я рохля!.. Понимаешь, я хочу быть счастливым, сейчас, немедленно. Я могу быть им с Олей. Я знаю это, я чувствую.-- Вадик заку­рил, закашлялся.-- Я не могу тебе всего объяснить, не умею, но я чувствую!..
   ...Утром его разбудил телефонный звонок, гром­кий в пустой квартире, смешал сон в хаос -- мимо проплывали знакомые и незнакомые лица, и Вадик во сне оборачивался на Олю, вернее, гуда, где она должна была стоять, и чувствовал улыбку на своем лице... Картавый голосок Сашки Шимблита, рабочий день которого уже начался (и надо все делать в темпе, в темпе!), сообщил, чтобы сегодня же Вадик получил деньги -- и заработок и премию -- и бы­стрей, быстрей! -- немалые деньги, показалось Ва­дику, когда он взял их в руки и нес домой и радовался всему на свете, а внизу в подъезде, достав почту, он увидел Олино письмо, которое терпеливо и улыбчиво ждал уже два дня: тот странный теле­фонный звонок еще не всколыхнул его -- Вадик по­думал, что Оля просто задерживается, соскучилась по дому, вот и задерживается, и он еще побурчит по этому поводу,-- но все равно скоро приедет. И все планы, которые он нафантазировал, еще танцуя с нею в ресторане, легкой, чуткой, красивой, и в по­следние дни привел в соответствие с обыкновенной жизнью, в которой не так уж много музыки, изыс­канной еды и, кажется, часов безраздельного уми­ротворяющего уединения вдвоем,-- все планы, ко­торые он выстроил для них, рухнули: он распечатал конверт, улыбаясь, в подъезде, прочел письмо и Витькину записочку и растерялся -- так внезапно над ним грянул гром.
   Он поднялся в квартиру, закрыл за собой дверь и прямо в прихожей еще раз перечитал: "Здравствуй, Вадик! Обманула тебя со свиданием, да? Извини, так вышло. В общем, в Москву я не приеду -- из ин­ститута меня, наверное, отчислили, раз я не пришла на переэкзаменовку. Так вышло. Надо матери помо­гать, понимаешь? Устроилась на работу, удобно для дома, братишки весь день будут на глазах. Спасибо тебе за все, что было. Ты, наверное, вылечил ме­ня-- заговорил, что ли? -- приступов теперь совсем не бывает. Если хочешь, напиши, но я письма ждать не буду. А вообще у нас тут дел много. Ра­ботаю. Жаль, яблок неурожай. Спасибо за все, что было, я все помню и помнить буду всегда. Не ду­май обо мне плохо, будь счастлив. Не поминай ме­ня лихом. Оля". Перечитал, тряхнул головой и еще раз начал читать, медленно, вникая в каждое слово, взвешивая каждую запятую и точку. И не поверил тому, что Оля не приедет, что нарушилось течение распланированной наперед им жизни, и сначала по­чувствовал возмущение, разозлился, вспылил и от­бросил письмо, и оно улетело под галошницу, и он посмотрел на него...
   ...Если ее не будет для него больше никогда... ("И если тебя не будет, не будет со мной никог­да!..")
   И у него заныло внутри: он даже скрючился, до­шел до кресла и повалился в него, закрыв глаза.
   Привычно, как-то автоматически его мозг четко и ясно определил, где ноет, и что может ныть и что это может значить, и ему стало противно от собст­венного взлелеянного профессионализма -- он встал, кособочась, выдохнул из себя воздух. И со вздохом, как будто пришли сила и решимость, он поднял письмо, перечел, понял всю его фальшь и поехал на вокзал, отстоял там два мучительных часа в па­нически-склочной, потной и толкающейся очереди, купил наконец билет на ночной поезд и примчался домой. Перечитал письмо и начал бестолково соби­раться.
   Когда, насвистывая, пришла Машка, он был уже заведен до упора и набросился на нее с рассказа­ми, совал ей в руки письма Оли и Витьки. А Маш­ка, хладнокровно разобравшись в ситуации, поцело­вала его в лоб, шутливо перекрестила и села дозва­ниваться маме, попутно, легко сообщив Вадику, что, оказывается, готовя сюрприз, мама выбила себе с завтрашнего дня отпуск, достала две путевки в хо­роший санаторий, сшила два платья у дорогой порт­нихи, и теперь надо все переигрывать.
   Мама по телефону накричала на Вадика, велела сидеть дома, никуда не выходить и никаких глупос­тей не делать.
   -- Слушать ничего не хочу! -- заявила мама, едва войдя в дом, и теперь сказала это опять.-- Не могу, не могу! -- Она вдруг встала и, сутулясь, быстро вышла из комнаты.
   Шаркая тапочками, на кухню забрела Машка. Она села рядом с Вадиком и стала смотреть ему в угол глаза, как в детстве, когда, например, он, отличник, готовил уроки, высунув от прилежания язык, а она терпела, молчала, сидя на диване.
   -- Машк, я не могу по-другому,-- пробормотал Вадик.
   -- Иди посмотри на стенку, гранитик,-- буркнула Машка, и в комнате на месте прежнего рисунка с букетом красно-розовых гвоздик он увидел порт­рет-- себя с как бы чуть смазанным лицом и едва обозначенную фигуру Оли, но вот ее лицо было ясным и незнакомо-красивым, тем, которое он уга­дывал, а Машка разглядела. Он вспомнил, как Маш­ка поставила его с Олей рядом перед тем, как они ушли в ресторан, и рассматривала их, но тогда, он вспомнил, Олина рука была заведена за спину, а на рисунке она, чуть обозначенная, лежала у него на плече -- сдерживая, направляя? Он опять посмотрел на рисунок, теперь заметил детальную прописанность своего костюма, даже игру цвета на красивом галстуке, блеск уголка запонки, легкую выпуклость слева от бумажника и волнистую, живую линию Олиного бедра. Одежда и фигуры резко оттеняли друг друга, так же как и лица: ее, завершенное, и его -- только проявляющееся. Как всегда на закон­ченных работах, Машка поставила число, подпись и дала название. Вадик прочел: "Молодожены. 30 ав­густа. М. Андреева".
   -- Машка! Как здорово! Мам, ты видела? -- крик­нул он и осекся.-- Идите сюда!..
   Машка, прищурив глаз, взглянула на акварель и вдруг, легко подпрыгнув, сорвала ее со стены -- сделала это так резко, что Вадик дернулся. А Маш­ка усмехнулась и вошла к маме в комнату.
   -- Ничего? -- спросила она маму там.-- По-моему, получилось. А теперь порви. Ну, рви, не жалей! Быть или не быть, мам? Вот в чем вопрос! -- Мама молчала.-- Представляешь, выбранная тобой Вадькина жена приходит на мою персональную выставочку -- уж я брательникову жену обижать не буду, ты ж понимаешь?--и видит это -- ах, ах! Какой скандал! Он был уже женат? Хи-хи! -- сказала Машка тонким голосом.-- Рву?
   Вадик услышал шорох бумаги, замер.
   -- Когда ты это нарисовала? -- спросила мама.
   -- Если я скажу, что сейчас, поверишь?
   В комнате еще долго молчали, потом Машка вы­шла и, сделав бешеные глаза, шепнула:
   -- Чего ты сидишь? Деньги есть, много? Билет есть? Так вали отсюда, пока мать дверь не закрыла и ключ в форточку не выбросила. Я ее дома дер­жать буду, чтобы она тебя с милицией не искала, а ты давай чеши скорей!
   Вадик нерешительно посмотрел на нее -- на глад­ко причесанную головку, на тонкие длинные руки, на большие взрослые глаза и сказал:
   -- Машка!
   Она нахмурилась, топнула ногой, потом подошла к нему, одной рукой обняла, другой, согнув в локте, уперлась ему в грудь:
   -- Вадя, ты ведь не волосан, а? Если бы отец был дома, все бы давно кончилось. Он бы сказал, как всегда: "Не попробовав, не узнаешь!" -- и все. Ты бы побежал.
   -- Ну почему мама?.. Она...
   -- Она мать, понял? Может, ей хочется, чтобы ты на дочке своего шефа женился, а может, чтобы ты вообще не женился. На нее не угодишь, она мать!
   -- Она к Оле всегда так относиться будет.
   -- Ох, до чего вы, мужики, глупые! -- зашлась смехом Машка.-- Женщине нужен факт, а не слова, понял, цыпленок! Приведешь свою жену -- она же ее не выгонит, она же сама была невесткой. Корпо­ративное правило. Она у нас неглупая, мать,-- на­рочито громко сказала Машка, и Вадик, поборов оцепенение, шагнул в прихожую, взял чемодан.
   -- Ты куда? -- как будто не было разговора, спро­сила его из другой комнаты мама.-- Вадик! -- Она вышла к ним с сухими глазами, осунувшаяся, поста­ревшая.-- Я буду в Москве, никуда не поеду. По­звони. Там есть телефон, это я знаю.
   За ее спиной Машка делала Вадику знаки -- уходи!
   -- Мам!.. -- Вадик побрел к двери, держа чемодан в руке, и обернулся.-- Ну пойми ты меня, пожалуй­ста!-- Он поставил чемодан на пол, подошел к ма­ме, поцеловал ее в щеку.-- Я вам позвоню! -- с на­деждой, что мама отзовется, сказал он.
   -- Счастливо! -- легко сказала ему Машка, маз­нув его губами по щеке, и сильно подтолкнула к двери. Когда хлопнула дверь лифта, она взяла свой рисунок и невинно спросила:
   -- Ничего, если до папы он здесь повисит?
  
   Уже с полудня мимо вагона все бежал и бе­жал лес, густой, темно-зеленый, с чернотой на горизонте, и вдоль железнодорожного полотна уже не было покосов, не вились натоптан­ные тропки. Изредка из-за порубок уголком выгля­дывали деревни; а сам поезд, как бы увеличившись в размерах и мощи своей, все сильнее шумел, гре­мел на весь этот лесной край.
   На коротких остановках, запинках, ведрами торго­вали яблоками, и женщины щедро отсыпали их Вадику взамен протянутого рубля. Попутчицы все удивлялись, куда Вадик набирает столько; в этом краю, говорили они, яблоки не диво. А после обеда он начал уже собираться.
  
   Из распахнутой проводником двери сильно толкнуло крепким горьким лесным запахом -- поезд вполз в узкую темную просеку в густом старом ле­су, иссиня-черном, хмуром.
   Деревянная платформа мягко спружинила под ногами. Она была новой, светлой; смолистый запах шел от нее, от белых перилец; и со звоном входи­ли в плахи гвозди под обушком у плотника, присев­шего на корточки тут же рядом с вагоном.
   -- По расписанию доставили,-- сказал проводник, поглядывая на выряженного в костюм, при белой рубашечке и галстуке, Вадика.-- Счастливого вам!
   -- И вам того же,-- обернувшись, пожелал Вадик.
   Когда ушел поезд и наступила тишина, Вадик ог­ляделся и, расспросив словоохотливого плотника, перешел пути и по узкому мостку над оврагом до­брался до маленького домика автобусной станции. Торопливо, похожие на двух гарцующих лошадок, подкатили два голубых автобусика, открыли двер­цы...
   Вадик посмотрел на домик станции, на мосток, за которым лежали пути к его дому, словно запоми­ная обратную дорогу на тот случай, если ему не скоро возвращаться сюда, и сел в автобусик.
   Окна в нем были открыты, пахло незнакомо, но приятно.
   "Как долго я ехал! -- собирался сказать Вадик Оле.-- Ехал, ехал... Целую ночь и еще полдня. Я за тобой приехал. Не могу без тебя. А меня там ждут. Вот, отпустили на последние каникулы..."
   Автобусики коротко и звонко вскрикнули и пошли через лес, почти рядом и почти касаясь друг друга боргами, до развилки, незаметной, как будто там расширялась дорога, без столба или лобастого кам­ня на том месте, где расходились две просеки, два пути. Они еще мелькнули голубым цветом между стволов, а потом и шум их движения поглотил боль­шой, густой и, словно жизнь, пестрый лес. Развез­ли автобусики случайных попутчиков -- каждый спе­шил к своей цели, каждый вез свое.
  
   В райцентр Вадик приехал через час.
   Сошел на деревянный тротуар, увидел два одина­ковых кирпичных здания, вывески магазина и поч­ты, обернулся к широкой пологой улице и словно узнал ее, пошел по ней вверх, свернул в переуло­чек, оглянулся на шум воды, льющейся из колонки, и увидел Олю.
   Она подняла голову, и навек запечатленная в его памяти улыбка осветила ее лицо.
   -- Вот, привез яблоки,-- сказал Вадик, опуская на землю чемодан и авоську с яблоками.-- Ничего?
   -- А у нас как раз неурожай,-- засмеялась Оля и пошла к нему, все убыстряя шаги.
  
   Лет тому назад... Помнишь?
  
Оценка: 7.32*10  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"